Когда я пришел в себя, я обнаружил, что прикован наручниками к трубе под большой эмалированной раковиной. Я был по-прежнему раздет донага, мне ужасно хотелось пить, и у меня ныл затылок. Даже не имея возможности его ощупать, я понял, что там должна быть огромная шишка. В щель под дверью проникала полоска света. Рассмотрев в полумраке швабры и ведра, я решил, что это комната уборщиц. Мою догадку подтвердил запах грязных половых тряпок.

Тогда, в переулке за домом Терри, я узнал Недотрогу Грилло. Сейчас снизу доносился приглушенный гул тяжелых грузовиков. Сопоставив все это, я рассудил, что, скорее всего, нахожусь на складе Петроне. Я попытался отсоединить от раковины сливную трубу, но лишь ободрал в кровь запястья. Посмотрев на часы на руке, я в тусклом свете едва различил, что времени десять минут первого.

Постепенно ко мне вернулись воспоминания о событиях этой ночи: стоянка… драка… Терри. Ее больше нет в живых. Почувствовав, как мои глаза заполняются влагой, я начал обдумывать план отмщения. Вдруг открылась дверь. Внезапно хлынувший свет на какое-то время ослепил меня, затем я разглядел силуэт человека с подносом в руках. Он был в розовой рубашке, желтом галстуке шириной четыре дюйма и брюках из полосатой льняной ткани на красных подтяжках.

Это был Беппо Пальмьери, водитель Джи-джи Петроне. Он приходился Джи-джи шурином, и только поэтому тот его терпел. Беппо был туповатым лентяем средних лет, чей рот работал не переставая, как заводной. Как только Беппо начинал говорить, слова лились из него непрерывным, нескончаемым бурлящим потоком.

— Я принес тебе обед — ты любишь сосиски в тесте? Неважно, вот тебе пара, и бутылка коки — лично я предпочитаю пепси, и я попросил пепси, но мне принесли коку — вот и думай сам.

Поставив поднос на пол рядом со мной, он освободил мне одну руку. Другая осталась прикованной к трубе. Затем Беппо выпрямился и смахнул с полки джинсы, рубашку и стоптанные ботинки. Все это свалилось мне на колени. Ни трусов, ни носков не было.

Повернувшись ко мне, Беппо продолжал:

— Если хочешь, можешь одеться, но можешь и не одеваться, решай сам, — что до меня, то мне все равно, но, как я уже сказал, если хочешь, можешь одеться.

— И как прикажешь надевать рубашку? — спросил я, указывая на наручник на запястье.

— А тебе что, выходить на подиум? Натяни один рукав, а второй пусть болтается, — как знать, может, после тебя это войдет в моду. Приятного аппе-титта… если что-нибудь понадобится, просто крикни: Беппо! — это я. Толку никакого не будет, но ты все равно попробуй… до встречи. — Он закрыл дверь, и тесное помещение погрузилось в полумрак.

— Твою мать, — пробормотал я, протягивая руку к бутылке коки.

В половине первого дня Мальчонка и Рыжий вошли в ресторан «Мандарин» на Четырнадцатой улице. В зале была толчея обеденного перерыва. Ребята сели за маленький столик, и Мальчонка изучил меню.

— Что будешь? — спросил он.

Рыжий, поморщившись, ответил:

— Терпеть не могу все китайское!

— С каких это пор?

— С раннего детства.

— Ты никогда об этом не говорил.

— А ты не спрашивал.

— Ты что, извращенец? С чего это ты терпеть не можешь все китайское?

Не дожидаясь ответа, Мальчонка заказал обоим по рулету с яйцом, по тарелке острого супа и по порции жареного цыпленка с рисом.

Зал был довольно просторный, столиков на пятьдесят. Среди посетителей были как европейцы, так и азиаты, и служащие, и рабочие. Официанток было четыре, три постарше и одна молодая, все азиатской внешности. К ребятам подошла одна из официанток в годах, но они успели заметить, что у очень привлекательной молодой китаянки, которая обслуживала сидящих за соседним столиком, на груди табличка с именем «Глория». Судя по всему, именно это и была подружка Станковича.

Закончив есть, Мальчонка обратил внимание, что у Рыжего все тарелки чисты.

— Кажется, ты сказал, что терпеть не можешь все китайское, — заметил он.

Рыжий пожал плечами.

— Есть очень хотелось.

Мальчонка заплатил по счету, и они вернулись к старенькому «Форду» Анджело. Машина стояла на противоположной стороне улицы прямо напротив ресторана, откуда прекрасно просматривалась дверь. К двум часам дня в ресторане из посетителей почти никого не осталось, и десять минут спустя на улицу вышли две официантки в годах.

— Наверное, у них перерыв до ужина, — предположил Мальчонка.

Рыжий протянул руку:

— Вот она!

Из ресторана вышла Глория с пакетами, наполненными едой на вынос. Пройдя по улице, она остановилась у машины, отперла дверь и села за руль.

— Черт побери! — пробормотал Мальчонка. — Это же черный «Додж»!

— Готов поспорить, это машина Колуччи, — согласился Рыжий.

Глория тронулась, и Мальчонка поехал следом за ней. Она проехала на запад по Четырнадцатой улице, затем свернула на юг на Вест-Сайдское шоссе и нырнула в тоннель Холланд.

— Куда она направляется, черт возьми? — воскликнул Мальчонка.

— В Хобокен, — ответил Рыжий.

— Колуччи живет не в Хобокене. Там не живет никто из его банды! — выругался Мальчонка. — Проклятие, кто живет в Хобокене?

— Вероятно, эта косоглазая, — предположил Рыжий.

Машина Глории вынырнула из тоннеля в Хобокене и свернула на запад на Двенадцатую улицу, затем снова поехала на юг и наконец остановилась перед деревянным двухэтажным домом в квартале от Гамильтон-парка. На ограде лужайки размером с почтовую марку висело объявление:

Продается или сдается в аренду

Агентство недвижимости «Атлас»

Телефон 279–42–32.

Прихватив пакеты с едой, Глория вышла из машины и скрылась за дверью дома.

— Ну, что ты думаешь? — спросил Мальчонка. — Они там?

— Или это, или эта Глория прожорливая, словно стая волков.

— Отличное место для того, чтобы залечь на дно, — заметил Мальчонка. — Кому, твою мать, придет в голову искать в Хобокене?

— Нам надо найти телефон, — сказал Рыжий.

— Точно. Девчонка рассчитывает пожить здесь какое-то время, а Колуччи со своими дружками незачем выходить на улицу, раз она приносит им пожрать.

Развернувшись, Мальчонка поехал назад к Бенни.

В три часа дня мой отец и Анджело вошли в небоскреб «Маджестик». Выйдя из Центрального парка, отец сразу же позвонил Костелло и попросил о встрече. Швейцар, позвонив Костелло в номер, пригласил их пройти. Поднимаясь в лифте на мансардный этаж, Анджело снял пиджак, наслаждаясь прохладой кондиционеров.

Встретив их у дверей лифта, Костелло сразу же обратил внимание на мокрую сорочку Анджело и пропитанную потом кобуру под мышкой.

— Не желаете чего-нибудь холодненького? — предложил он.

— Джин с тоником будет в самый раз, — ответил Анджело.

— Джино, а ты?

— Стакан содовой.

Кивнув, Костелло провел гостей через холл в свой кабинет. Заставленный книжными шкафами, он был так же изящно отделан, как и остальные комнаты. Из окна открывался прекрасный вид на парк. Костелло открыл секцию полок размером семь на семь футов, которая на самом деле оказалась двустворчатой дверцей бара.

Пока он готовил напитки, Анджело достал устройство, которое он забрал у продавца лотка с выпечкой и напитками, и положил его на кожаную поверхность кофейного столика с ножками из гнутого ореха. Это устройство Анджело прятал на спине за поясом. Костелло вернулся с напитками, и все уселись на диван и кресла с высокими спинками спиной к окну. Подняв стаканы, все трое разом произнесли:

— Салют!

Они выпили, после чего Костелло взял со стола металлическую коробочку размером четыре на четыре на два дюйма. Осмотрев ее, он заметил название изготовителя: «Уэбкор». Это был портативный магнитофон, записывающий на металлическую проволоку.

— Я еще ни разу не видел таких маленьких, — с уважением произнес Костелло.

— Самая последняя модель, — сказал мой отец. — Их начали выпускать в годы войны для Военно-морского флота. С тех пор они становятся все меньше и меньше. Вот эта модель появилась всего два месяца назад. Она настолько компактная, что ее можно спрятать под одеждой.

— Фараоны даже придумали новое выражение, — усмехнулся Анджело. — Они называют это «носить проволоку».

— Черт побери, где тебе удалось раздобыть эту штуковину? — с восхищением произнес Костелло.

— Помнишь, как во время войны командование Военно-морского флота обратилось к нам за помощью?

— Конечно. Их беспокоили возможные действия немецких диверсантов. — Костелло едва сдержал смешок. — А мы позаботились о том, чтобы у них были причины для беспокойства.

В феврале 1942 года, меньше чем через три месяца после того, как Америка объявила войну Германии, французский роскошный лайнер «Нормандия» по необъяснимым причинам загорелся, а затем затонул прямо у причала в Вест-Сайде. Эта катастрофа была тотчас же приписана действию немецких диверсантов. Это действительно была диверсия — вот только немцы тут были ни при чем. Это было дело рук мафии. За поджогом «Нормандии» стояли Костелло и Мейер Лански — то был их первый шаг по вызволению Счастливчика Лучано из «Сибири» — тюрьмы «Даннемора» в более цивилизованное место, где они получили бы к нему доступ. Альберту Анастасии был дан приказ, и «Нормандия» отправилась на дно.

После того как огромный лайнер затонул всего в пяти кварталах от площади Таймс-сквер, в доках Среднего Манхэттена, командование Военно-морского флота пришло к выводу, что для защиты портовых сооружений от немецких диверсантов необходимо позвать на помощь мафию. Именно мафии принадлежали портовые рабочие, которым принадлежали портовые сооружения. Однако за эту услугу флоту был выставлен счет: перевод Лучано из «Даннеморы» в тюрьму «Грейт-Мидоус», где ему отвели комфортабельную камеру, открытую для посещений. Переговоры вели Костелло и Лански, и Лучано был переведен в «Грейт-Мидоус».

В течение следующих четырех лет Лучано время от времени видели в Большом яблоке — полиция неизменно с жаром отвергала саму возможность этого, — но до окончания Второй мировой войны других диверсий в нью-йоркском порту больше не было.

— Я продолжаю поддерживать связи с военными моряками, — продолжал отец. — Они держат меня в курсе всего самого свежего. В начале прошлого месяца мне сообщили о появлении этого магнитофона, и я заказал один экземпляр.

Отец включил магнитофон, и они прослушали весь разговор с Джи-джи в Центральном парке, не обменявшись ни словом. Когда запись окончилась, Костелло откинулся в кресле и закурил сигарету.

— У нас по-прежнему ничего нет на Дженовезе, — сказал он.

— Нет, — согласился мой отец.

Встав, Костелло подошел к окну и посмотрел на раскинувшийся внизу парк. Некоторое время он стоял так, погруженный в раздумья, затем обернулся.

— Полагаю, нам нужно сделать вот что: пригласить Петроне прийти сюда в четыре часа… за час до заседания Комиссии.

Подойдя к бару, Костелло смешал себе коктейль, после чего объяснил свой план.

В половине четвертого Беппо нанес мне следующий визит. Я его не звал, но он, судя по всему, не мог найти никого, кто согласился бы слушать его болтовню. Все, кто находился на складе, обрывали Беппо, стоило ему только раскрыть рот, — иногда посредством хорошей затрещины по затылку. Я же был прикован наручниками к долбаной раковине, поэтому, вероятно, он рассудил, что я не представляю для него опасности.

Беппо вошел в комнатку и с ходу начал:

— Привет, малыш… я пришел тебя проведать, потому что я понимаю, что в этих наручниках тебе должно быть неуютно, так? Ну, как тебе понравились хот-доги с кокой? Я-то знаю, что она в подметки не годится пепси, но мне сказали, что сойдет и она. Ты ничего не хочешь?

— Хочу, — сказал я. — Хочу выбраться отсюда.

— Ну а с этим, как говорится, могут возникнуть кое-какие проблемы, потому что сюда тебя привез Недотрога, и только Недотрога может тебя отсюда забрать. Что касается меня, то лично я ненавижу этого ублюдка, но вот муж моей сестры — то есть Джи-джи, так он почему-то считает его классным парнем, поэтому я вынужден возить ублюдка по всему городу, словно шофер, твою мать, и нюхать его дерьмо… надеюсь, ты меня понимаешь.

— Почему ты терпеть не можешь Недотрогу? — спросил я, не потому, что меня это хоть как-то волновало, а просто чтобы вставить хоть слово.

— Почему? Почему! А как его можно терпеть? Он постоянно смеется надо мной, смеется над тем, как я говорю, смеется над тем, что я здесь только потому, что прихожусь Джи-джи шурином, — и даже смеется над моей одеждой, ты можешь в это поверить?

В это я мог поверить без труда. На Беппо по-прежнему было сочетание розового, желтого и красного тонов, которое венчали полосатые брюки.

— Ну… — начал было я, но мой ответ его не интересовал, он хотел говорить сам.

— Взять, к примеру, вчера, когда мы заглянули в полицейский участок и один из фараонов похвалил мой наряд, я ему говорю: «Огромное спасибо, я очень рад, что он вам понравился», и вдруг Недотрога налетает на меня, словно мухи на дерьмо, и кричит, какой же я тупой, раз не могу понять, что фараон надо мной издевается. Ты можешь в это поверить? Ну скажи, зачем фараону надо мной издеваться, я тебя спрашиваю?

— Незачем, — согласился я и успел вставить: — О чем это ты говоришь?

И Беппо выложил мне все как на блюдечке — этот случай, а также другие, когда Недотрога над ним насмехался, упомянув и про тираду Недотроги о том, что Джино спалил склад Драго. Наверное, он рассуждал, что живым отсюда мне никогда не выбраться, — или же ему просто нужен был хоть какой-нибудь слушатель. Так или иначе, его болтовня оказалась настоящим кладом.