Трюм старой рыболовецкой посудины нестерпимо вонял протухшей рыбой, но вот только подобный груз ржавая посудина не видела, наверняка, последние десяток лет. Другие времена – другие ценности и цари теперь над просторами разросшегося, словно раковая опухоль, Чёрного моря.

Вовка проснулся от усилившейся качки и опустил грязные, босые ноги в плескавшуюся на полу бурую жижу, состоявшую по большей части из просачивающейся сквозь ржавый корпус забортной воды и испражнений человеческих тел, набитых без счёта в узкий трюм старой посудины. Они телепались второй день куда-то на просторах тихой, к счастью, в это время года Меотиды, так называли Чёрное море после Потопа смуглые греки-румеи на своём новогреческом диалекте. Смуглые потомки ахейцев партизанили где-то на бесчисленных островах дунайского Рога и Великого, как они его сами звали, Ахейского архипелага, существуя, как и века до того их предки, небольшими общинами. Занимались гордые праправнуки Геракла и Афины пиратством – за неимением другой альтернативы для борьбы с превосходящими их во всех отношениях «чёрными». Как, впрочем, и все осколки народов на берегах Чёрного моря. И не без успеха, кстати, так как с запада к Острову Халифат никогда ещё не протягивал свои щупальца. Кроме, конечно, приснопамятного Новоодесского десанта.

На только что освободившееся место на койке кряхтя скользнул, весь от лица до голого торса в пятнах ожогов, перемотанный грязными бинтами, каперанг-имперец, захваченный вместе с тремя моряками где-то возле самого Истанбула с подлодки, потопленной фейхутдинами береговой стражи «чёрных». Все они были самыми истощёнными, раненными и обожжёнными, но не сломленными, несмотря на частые побои и почти месячное пребывание в плену. Подхорунжий находился в плену всего пятые сутки, а выглядел не лучше имперцев: одежда истрепалась, превратившись в лохмотья, живот постоянно бурлил, требуя что-нибудь съедобное, а не то, что им время от времени кидали словно диким зверям в трюм.

Кроме четверых имперцев и его самого – все остальные были с других концов воюющего друг против друга мира. Имелось даже несколько африканских исламских сепаратистов, захваченных во время какой-то «раззии» на побережье вечно воюющего Сомалийского Рога, на которых подхорунжий таращился, как на что-то совершенно сказочное. Эта хмурая публика держалась особняком, ни с кем не общаясь без нужды. Они явно чувствовали себя некомфортно, находясь в одном да ещё и закрытом помещении с таким количеством белых неверных и предателей первозданной веры, да ещё и без оружия. Ещё присутствовали тут представители народов с завоёванных в последние годы «чёрными» территорий – сербо-болгары, новоахейцы-клефты, так же, как и имперцы, державшиеся особняком ото всех других пленников.

Каперанг залез на скрипучие, грубо сколоченные нары, неожиданно придержал за грязный рукав Вовку, собиравшегося как раз подыскать какое-нибудь более-менее сухое местечко, и, притянув к себе напрягшегося подхорунжего, тихо заговорил, в то время как матросы-имперцы неспешно и как бы невзначай встали вокруг, закрыв собой от многочисленных сотрюмников.

– Не бойся, казачок! – вымученно улыбнулся имперский офицер сквозь пятна воспалившихся ожогов и въевшиеся разводы мазута на лице. – Извини, по званию вашего брата так и не научился распознавать, хоть и союзники.

– Подхорунжий я. Мне так же и «чёрные» говорили, перед тем как то ли отпустить хотели, то ли так просто шутили, – хмуро кинул в ответ Вовка. – Вот и вы тоже не пойми шо хотите. Зачем твои служивые меня обступили? – Подхорунжий стрельнул глазами на матросов.

Все в трюме знали, куда их везут, и что их ожидает. Каждый пытался как-то выжить – получше и посуше поспать, поесть. Все знали, что смерть неизбежна и близка. И в преддверии скорой и неизбежной смерти большинство теряло человеческий облик. Примером тому было несколько обезображенных трупов, плавающих посреди трюма и уже начавших распухать в душной жаре затхлой темницы. Три тела валялись там, уже когда Вовку бросили вниз, а ещё два появились после жестокой ночной драки новоахейцев с переметнувшимися, как те считали, в Чёрный Халифат сербо-болгарами.

Ещё одна драка разгоралась, похоже, прямо сейчас: в середине трюма разгорался конфликт между кучкой сомалийских сепаратистов и многочисленными райа с западного черноморского берега. Драка закончилась так же быстро, как и началась, оставив после себя изрезанное заточенными листами металла и исколотое гвоздями тело одного из чёрных сомалийцев. Его собратья, оттеснённые вглубь трюма, где уже не было даже нар и плескалась почти по колена вонючая жижа, яростно ругались, ощетинившись такими же самодельными железяками. Победители заняли освободившиеся места, потеряв двоих – сразу же забытых и истекающих кровью в грязной воде на дне трюма, под радостный гомон собратьев.

– Соседи всё же и собратья по вере, как-никак. Ничего нового в мире. Видно, что скучали друг по другу, – изрёк громко, раскатистым басом, разнёсшимся по всему трюму, один из матросов, детина под два метра ростом, старшина Криволапов.

Каперанг покосился на шумных соседей и прошипел:

– Не шуми ты так, подхорунжий. Поговорить надо…

Имперец шумно вдохнул тяжёлый, душный воздух и опустился на скрипучие нары, сделавшись сразу как-то меньше и превратившись в обычного измученного и израненного старика, которым он в свои сорок с хвостиком лет, конечно же, не был. Но для таких, не достигших ещё и двадцати, да и не надеявшихся уже их достичь, он смотрелся настоящим стариком. Мужчина посмотрел прямо в глаза подхорунжему, и тот невольно отпрянул – столько там было боли и решимости, смешанной с отчаянием.

– Мы тут, считай, одни тебе не враги. Расслабься, казачок! Ты знаешь, куда нас везут?

Вовка неопределённо пожал плечами и ещё больше напрягся. Чётко и в то же время так же тихо, как и до этого, каперанг продолжил разговор:

– Думаешь, на какой-то из сотен гнилых островов на отмелях вокруг анклавов «чёрных»? А там, кто знает, может, и сбежать удастся, так думаешь? – Видимо поняв по выражению вовкиного лица, что попал в самую точку, он с нажимом продолжил: – Вот старшина наш немного по-ихнему понимает и слышал, когда нас грузили, что отправят нас на одну из нефтяных компостных платформ возле Босфорского пролива.

Старшина, подошедший к ним, улыбнулся всеми тридцатью двумя белоснежными зубами, сказал:

– Когда учишь язык, парень, начинай с ругательств. Хорошая брань может помочь тебе лучше любого разговорника, – Он кивнул на косящихся на них с явной опаской райа.

Вовка упрямо мотнул головой, тряхнув кудрявым выцветшим на солнце чубом:

– Ну и шо? Мой сотник сказывал, что он с другого берега колхидского рога домой вернулся. Может, и мне свезёт, раз уж жив остался.

Каперанг устало и безнадёжно улыбнулся, но в глазах искрился металлический блеск стержня, словно торчащего внутри израненного тела.

– Ты не знаешь, что такое нефтяные острова, парень?! Ведь так?! – медленно, но с явным нажимом в голосе продолжил говорить каперанг. – Они дрейфуют в проливе вокруг плавучих заводов и платформ, очищая загрязнённые пятна в море. Основной метод очистки нефтяных пятен состоит в установке специальных заграждений и последующей сборке нефтепродуктов с поверхности воды. Из-за пренебрежения к механике и наличия огромного числа рабочих рук это не является для «чёрных» большой проблемой. Однако у этого способа есть два серьёзных минуса: ядовитые примеси в современном топливе, которое производят из всего, что попало, активизируют бактерии, которые используют для ускорения биоразложений в загрязнениях. На первом этапе пятно покрывается специальным составом из растительных масел, который дробит его на мелкие капли, и после чего начинают действовать нефтеядные бактерии. В этой связи основная задача учёных прошлого была в значительной активизации роста этих самых бактерий в загрязнённых акваториях. А дальше – бактерии поедают нефть, их самих жрёт планктон и далее по пищевой цепочке… Вот только в сегодняшних условиях постоянного изменения экосистем и следующих им по пятам мутаций пищевая цепочка немного продлилась – включив в себя и нас с тобой. Проще говоря, на этих самых очистительных островах люди сгнивают и разлагаются ещё живыми за пару недель.

Вовка отшатнулся и словно ударился об скалу – отлетел от стоявшего прямо за ним старшины.

– Не может быть! Мы бы знали, если бы такое было…

– Вы на своём Острове закрылись и ничего, кроме своих проблем, которых и вправду предостаточно, давно уже не видите, – устало ответил каперанг и тяжело откинулся на грязный ворох тряпок, служивший им всем подушками. Вовке ответил здоровенный старшина:

– Топили мы их пачками в последнем рейде. Вот, правда, заигрались в этот раз немного, – так же тихо свистящим шёпотом, нагнувшись с высоты своего богатырского роста, прошептал Вовке на ухо здоровяк. – Редко кто мог выжить после торпедирования. Всё и вся сгорало заживо. Вокруг же этих поплавков столько нефти разлито, да и очищенную на самих платформах хранят… Но пару выживших в последнем рейсе подобрали, и они успели многое рассказать, такое, что волосы до сих пор шевелятся. – Он провёл широкой, словно лопата, ладонью по короткому ёжику седых волос. – С этих нефтяных островов никто ещё не возвращался, парень. Вот потому-то о них никто ничего и не знает. Звери они дикие, эти «чёрные»…

Его перебил каперанг:

– Все мы, по-своему, хороши. Сыны дальних пустынь и вод не только жестоки и самоуверенны в преследовании своих целей. Их роль в нашей общей истории и культуре настолько позабыта, что до сих пор и специалистов удивляет арабское происхождение таких всемирно известных слов, как адмирал, арсенал, баржа, бизань, галера, кабель, муссон…

– Шо вы хотите? Сбежать сейчас невозможно… – Вовку не впечатлило историческое отступление каперанга, и он спросил напрямую, что им нужно.

Каперанг перебил его, сверкнув полными воли к жизни глазами, и тихо, шевеля одними губами, прошептал:

– Береги силы, казачок. Будь рядом с нами. Будь ко всему готов и просто жди. Ты из наших, и это сразу заметно. Не потому, что ты русский, или как вы там себя называете на Острове – малоросс?! Нет! Просто у тебя, как и у нас всех, – он устало кивнул на обступивших их со всех сторон матросов, – начинается дрожь негодования при каждой несправедливости, и именно поэтому – ты нам товарищ!

Вовка кивнул, и каперанг устало уткнулся головой в грязное тряпьё в изголовье нар, видимо сразу же отключился, а Вовка уселся рядом с потеснившимися, перемотанными тряпками и чёрными от въевшегося мазута матросами. Старшина в сопровождении ещё одного матроса были, видимо, самые сильные и без ранений – остались стоять. Поговорив несколько минут ни о чём, они направились в тёмную и зловонную глубину трюма – время от времени останавливаясь возле группок пленников, настороженно жавшихся один к другому, и о чём-то с ними коротко разговаривая.

Скоро наступила ночь, но это можно было понять только по отсутствию ярких полосок света, струящихся в дневное время сквозь многочисленные щели проржавевшего грузового люка, сквозь который их и впихнули вовнутрь. Правда, стало ещё жарче и спёртая духота, от раскалившейся, как жаровня, старой посудины, стала наполнять темноту трюма, отбирая у потерявших всё людей последнюю надежду на глоток свежего и чистого воздуха. В этот раз им даже не приоткрыли скрипучий грузовой люк, как делали это прежде.

Вовка сидел бок о бок с дремавшими матросами и пытался поспать и в то же время не свалиться в плескавшуюся у ног бурую жижу, заметно поднявшуюся с момента его появления тут. Это не удивляло, так как отхожего места в трюме с напиханными, словно сельди в бочку, пленниками не имелось. Как, впрочем, не было и всего остального, что позволяло бы сохранять приговорённым человеческий облик и надежду на что-то, кроме быстрой смерти. Один из сидевших рядом с ним матросов дёрнулся во сне и проснулся, устало протёр глаза грязными руками и пригладил слипшиеся редкие волосы на голове, посмотрел на подхорунжего:

– Что, казачок, вон какие у тебя кудри. Думаешь, завидую? Знаешь, что лысина – это способ Господа напомнить мне, что я человек, а не обезьяна! – Он звонко рассмеялся и получил под рёбра локтем от проснувшегося соседа. Тут как по команде начали просыпаться все в зловонной клоаке трюма.

Каперанг тоже проснулся, и они стали о чём-то тихо перешёптываться со старшиной, присевшим возле него на жалобно заскрипевшие доски нар. Увидев, что подхорунжий тоже проснулся, старшина махнул ему рукой, приглашая сесть на край свободных нар. Вовка стал осторожно, пытаясь не разбудить вновь задремавших моряков, пробираться к ним. Когда он сел рядом, каперанг, неожиданно тепло усмехнувшись, спросил:

– Ты знаешь, что такое шкала Кардашёва? Нет, и не удивительно. Кто в сегодняшнем хаосе помнит ещё о таких теориях развития будущего нашей цивилизации. Его уже давно многие не видят и на горизонте – это пресловутое будущее. Всех заботит только, как бы выжить сегодня и сейчас.

Он замолчал, видимо задумавшись о чём-то своём, но резко встрепенулся и продолжил:

– Мы тут иногда устраиваем диспуты о высоких материях и теориях, чтобы совсем не оскотиниться и помнить, кем мы являемся. Я, знаешь ли, в молодости успел поплавать на одной из последних атомарин в Арктическом океане. Так вот, таких подлодок уже нет. Остались только наши дизельные лоханки, их ещё кое-как собирают, но качество, как и количество, просто кошмарно. На похожих подлодках плавали ещё сотню лет назад – регресс техники и энергетики во всей красе со всеми сопутствующими радостями. Так вот один мой сослуживец-энергетик говорил, что в 2050 году наша цивилизация достигла по шкале Кардашёва значения в 0,90 единиц, заметно превысив прогнозы, которые давали раньше, и всё из-за оптимизации использования ископаемых ресурсов, в то же время продолжая развитие проектов в сфере возобновляемых источников энергии, как-то солнечная, геотермальная, ветра, но не прекращая использовать и энергию атома. Но я хотел сказать не об этом, а поговорить, из-за чего мы сейчас там, где оказались. А для этого надо знать, что представляет из себя эта шкала. Так вот, с индексом в 0,90 двадцать лет назад мы почти достигли единицы. Поэтому, как следовало из теории Кардашёва, шкала имеет три категории, называемых соответственно тип I, II и III. Цивилизация I типа использует все доступные ресурсы, имеющиеся на её родной планете. Цивилизация II типа – обуздывает всю энергию своей звезды. Цивилизация III типа – своей галактики. Сама шкала является лишь гипотетической и с точки зрения современной цивилизации очень спекулятивной. Но по многим параметрам мы всё же достигли первого типа – криво, косо, но колонизировали Марс и осмотрелись более или менее в Системе. Но сейчас даже не имея возможности получить данные со всех концов нашего многострадального шарика, можно невооружённым взглядом увидеть стагнацию всего, на что глаз ни упадёт, и соответственно падение знаний, умений и энергопотребления всеми сторонами в этой бесконечной войне. О немногих орбитальных платформах я умолчу, так как латать и кое-как поддерживать в строю немногое оставшееся мы ещё в состоянии, но вот создать что-то подобное – уж вряд ли. Так вот – по этой же теории, большинство цивилизаций нашего типа на этой ступени развития самоуничтожаются, так сказать в процессе сложностей перехода на новый уровень развития. И мы, видимо, пошли по такому пути. Раньше ведь как говорили: «Война – двигатель прогресса». Вот мы и гнали этот прогресс, невзирая ни на что и ни на кого. А теперь имеем то, что имеем, и никто, кроме нас всех, в этом не виноват. Пока учёные искали признаки разумной жизни на других планетах, мы начали терять её на своей собственной. И я боюсь, что процесс уже необратим. Всё слишком затянулось, и мир уже просто невозможно взрастить на отравленных войнами руинах цивилизации.

В дальнем конце трюма опять завязалась драка. И они напряжённо замолкли, вглядываясь в полутьму, но вскоре всё закончилось. Очередные несколько тел проигравших упали в зловонную воду, а победители разразились диким воем. Каперанг тяжело вздохнул и продолжил:

– Видишь? До чего мы дожили! – Он устало махнул рукой в сторону только что закончившийся драки. – Мы долго карабкались на эту ступеньку, но ещё быстрее, всего за пару-тройку десятилетий, сумели растерять всё с таким трудом приобретённое поколениями до нас. Мне не долго осталось – да вас, ребята, жалко. Я был такой же молодой, как и вы, идеалист. Хотел что-то изменить к лучшему: поучаствовать, защитить – и из-за этого пошёл добровольцем во флот. Вот только время прошло, а изменить я и такие, как я, ничего не смогли, а только бились в кругу бесконечных проблем, словно не замечая или не желая замечать, что вокруг нас становится всё хуже и хуже… – Каперанг тяжело вздохнул и продолжал: – В русском языке нет названия для некоторых происходящих событий, но в других языках есть. Например, слово «куалункуизмо» в итальянском. Оно означает состояние, когда ты настолько устал от того, что происходит в политике и обществе, да и просто вокруг, что тебе уже нет ни до чего дела. По всей видимости, это-то с нами и произошло. На переднем плане остались только инстинкты выживания, а всё остальное оказалось не затребованным. Сейчас же я уже ни во что не верю и просто делаю то, что должен, и стараюсь спасти вас, ребята.

Старшина, шумно вздохнув, поднялся и по-товарищески, аккуратно и стараясь не задеть замотанные грязными бинтами раны, похлопал каперанга по плечу:

– Не надо, командир! Ты сделал всё что мог и ни в чём ни виноват. – И развернувшись, медленно пошагал, расплёскивая вонючую жижу на дне, куда-то в глубь тьмы, начинающей истончаться от пробившихся сквозь щели в бортах и палубе утренних лучей.

Никто не посмел его тронуть. А он словно и не испытывал страха, шагая между группками людей, ещё несколько минут назад с увлечением резавших друг друга, о чём свидетельствовали трупы, плавающие в одиночку и сваленные кое-где целыми кучками по всему трюму. От Вовки не укрылось, что, проходя возле греков, старшина, переступая через безобразно распухшее тело, что-то перекинул седому капитану, и того в мгновение ока закрыли спинами его матросы. А старшина как ни в чём не бывало пошагал дальше.

Трюм стал потихоньку просыпаться: раздались тяжёлые вздохи и ругательства просыпающихся пленников, отпущенных вновь, к их неудовольствию, из сладких, стирающих все горечи и несправедливости жизни, объятий Морфея. Вернувшийся откуда-то со стороны носа судна старшина разбудил всех, кто ещё пытался продлить сон. Он склонился к полулежащему на нарах каперангу и тихо, но так, чтобы было слышно и матросам, сказал одно только слово:

– Сегодня!

Южное солнце встаёт быстро, и уже через несколько минут снаружи начался очередной день. В этот раз вместо объедков и заплесневелых кусков чего-то непонятного, прямо на уже распухшее и плавающее под люком тело сомалийца, кожа которого за ночь превратилась из эбонитово-чёрной в пепельно-серую, упала металлическая лестница, пригвоздившая труп к гнилому настилу трюма острыми ножками. Сверху раздались гортанные крики, и старшина, заметно напрягшись, сказал:

– Вылезать требуют! Приехали! – И мрачно сплюнул в тёмную жижу у ног.

Каперанг слёз с нар и, застегнув рванный китель, тихо сказал своей «четвёрке»:

– Время пришло, ребята. Действуем все вместе. Я и старшина начнём. Не мешкать. И помните, что лучше умереть сейчас быстро и по своей воле, чем заживо гнить на нефтяных островах. Лучше нам умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть. Надо биться – волею или неволей. Не посрамим имена прадедов наших и землю нашу. Ляжем костьми, ибо мёртвые сраму не имут.

Вовка придержал вставшего с нар каперанга и тихо шепнул:

– Почему вы выбрали меня? Поверили мне…

Тот грустно улыбнулся:

– Знаешь, парень, один поэт когда-то сказал умные слова, и я их тебе повторю. «Я видел пьяных с мудрыми глазами и падших женщин с ликом чистоты. Я знаю сильных, что взахлёб рыдали! И слабых, что несут кресты. Не осуждай за то, в чём не уверен. Не проверяй, когда уже доверил. И не дари, планируя отнять». Просто ты свой, и это сразу было понятно.

В этот момент подхорунжий почувствовал, что всё делает правильно – хотя и сам не знал, поступал ли он в это мгновение так, как нужно. Это решение, наверняка, не казалось бы многим правильным, и многие предпочли бы прожить немного дольше, сохраняя тень надежды на освобождение. Но, увидев в упор лик смерти несколько раз за последние дни, Вовка понял, что цепляться за жалкую жизнь раба куда хуже, чем поиметь несколько минут свободы. Из всего этого он сделал вывод: настоящее доступно и определённо находится только в его собственных руках.

Под яростные крики с палубы они полезли наверх. Яркий солнечный свет, словно ослепительный серп, ударил по глазам, привыкшим к темноте за дни, проведённые в полумраке трюма, и полуослепших пленников без усилий оттеснили к баку, прижав к ржавым поручням ограждения. Группка имперцев под предводительством каперанга, видимо, как он и задумал, осталась возле оцепления из тонкой цепочки раздетых до пояса и загоревших дочерна, обвешенных оружием магрибских пиратов. Разномастные винтовки и автоматы с прикреплёнными штык-ножами были направлены на сбившихся в кучу пленных – дельцы из Магриба знали своё дело и были спокойны.

Старшина, обернувшись к каперангу, возле которого стоял Вовка, тихо, одними губами прошептал:

– Это обычные магрибские пираты – не регулярные войска Халифата! Приготовились, ребята…

В следующее мгновение он ринулся на охранников, одним ударом размозжил огромным кулаком голову ближайшему и исчез в мельтешении начавшейся суматохи. Первые ряды магрибских пиратов успели, однако, открыть огонь, и пленные начали падать, словно скошенные стебли травы, но фактор неожиданности всё же оказался на стороне нападавших. Прорвав ограждение, толпа хлынула дальше по палубе, убивая всех на своём пути, хотя и платя по десятку жизней за одного «чёрного». Двое матросов, с которыми подхорунжий коротал ночь, и имена которых так и не успел спросить, накинулись на загоревшего до черноты охранника, но тот успел ударить первого прикладом. Правда, другой уже вцепился в штурмовую винтовку и повалил пирата на палубу, скрывшись в клубке вцепившихся друг в друга тел.

Рядом другой магрибский осман сумел откинуть нападавших. Обессилевшие от ран и плохого питания пленные не могли в рукопашной противостоять ему на равных. Одним мощным рывком пират вывернул цевьё винтовки из вцепившихся в него рук и в упор разрядил оружие в упавшего матроса из группы каперанга. Палуба окрасилась кровью. Но сзади на охранника навалился, нанося удары огромным ржавым гвоздём, уже кто-то другой.

Вовка не успел ещё ничего понять, как толпа, ринувшаяся на оцепление, понесла его с собой, словно взбесившаяся река. Люди, забыв о недавних сварах между собой и обретя общего врага и надежду на спасение, дрались, кто чем мог. Как он успел заметить – неоахейцы, так же как и матросы каперанга, первыми атаковали охрану и почти все полегли. Но они дали возможность остальным смять цепь пиратов, завалив при этом всю палубу своими трупами. Магрибские пираты опытные в таких делах – всегда держали оружие на автоматическом огне и успевали, как правило, опустошить магазин перед своей гибелью.

Такой осман оказался и на пути подхорунжего – загоревший дочерна, голый по пояс и перепоясанный поперёк груди кожаными ремнями с пришитыми карманами под магазины старой германской штурмовой винтовки G-3, валявшейся теперь с пустым магазином у его ног. Выхватив длинный, сверкающий в солнечных бликах наточенным лезвием тесак, он ловко уклонился от кинувшегося на него перемазанного до неузнаваемости грека и молниеносно перерезал тому горло. Моментально развернувшись, магриб полоснул тесаком по груди подбежавшего райа-болгарина и ощерился на уже кидавшуюся на него плотную толпу почувствовавших шанс вырваться на свободу райа. Внезапно остановленная толпа выдавила вперёд Вовку, столкнув лицом к лицу с замершим в боевой стойке, словно взведённая пружина, пиратом.

Магриб ещё одним быстрым, словно сверкнувшая в солнечных бликах кровавая молния, ударом клинка поразил прямо в сонную артерию ещё одного приблизившегося слишком близко к нему пленника. Ярко-алый фонтан тёплой крови вывел подхорунжего из ступора, и следующий удар загоревшего до черноты уроженца Магриба не достиг цели – только ужалил Вовку в левое плечо, а затем тело само, вспомнив многочасовые тренировки, принялось действовать на уровне вбитых в подкорку рефлексов. Перехватив руку пирата со здоровенным ножом, он пальцами другой руки быстрым ударом вбил острый кадык в заросшую жёсткой чёрной щетиной потную шею магриба.

Затем всё смешалось в голове подхорунжего. Опомнился он, только стоя на невысокой надстройке, расположенной на задах капитанской рубки, пытаясь выдернуть длинное лезвие того самого сверкающего тесака, застрявшее в костях мосластого, плотного военного в чёрной форме Халифата с серебрёными нашивками штурмана.

Кругом раздавались стоны раненых и умирающих – словно адская какофония погребального хора, стелющаяся над безмолвными просторами Чёрного моря уже которое десятилетие. С трудом, пытаясь восстановить сбитое дыхание, вырвав на окровавленное тело жгучий комок слизи из пустого желудка, он сумел кое-как, повиснув на ржавых поручнях, подняться и рассмотрел палубу. Всё пространство от самого носа до рубки было завалено кучами трупов – магрибы дорого продали свои жизни. Да они и не питали никаких сомнений: при мятеже груза – смерть, это издержки работы, и они её выполнили вполне профессионально. Не учли только одного, что груз пойдёт в самоубийственную атаку ввиду места прибытия. Невдалеке, вся окутанная ярко-сверкающим в штиль покрывалом моря, возвышалась громадная башня компостной платформы. Море вокруг неё было усеяно плавающими понтонами и десятками мелких, как мошкара, на фоне громадного столба нефтеперерабатывающих заводов катеров. Там царила суматоха и несколько судёнышек уже отчалили от причалов, неся, к медленно дрейфующему тюремному кораблю, привёзшему взбунтовавшееся подкрепление, абордажные, вооружённые до зубов команды карателей.

Вовка зло выругался и выбил ударом правой руки невесть каким чудом единственное уцелевшее – все остальные топорщились зубастыми осколками – и весело сверкавшее бликами стекло рубки. Неожиданно из рубки его окликнул знакомый и спокойный голос каперанга:

– Не шуми, казачок! Мы сражались, как и должны были настоящие солдаты, а не дали себя повести на убой, как скот. Это, можешь мне поверить, достойное завершение жизни. Просто для себя самого моральное удовлетворение, так сказать. Правды в этой жизни нет, и это правда. Есть только чувство достойного завершения жизни. Всё-таки в смерти есть что-то успокаивающее. Мысль о том, что завтра тебя может не стать, – позволяет ценить жизнь сегодня, какой бы она ни была.

С подходящих катеров, начали нестройно стрелять, и пули засвистели рядом, а некоторые начали впиваться с сытым чавканьем в борта и надстройки корабля. Сашка пригнулся, присел на ржавый трап и приладил ствол подобранной рядом винтовки на такие же проржавевшие поручни, собираясь открыть ответный огонь. Пуля свистящая – не твоя, но попробуй это для начала самому себе объяснить, а лучше, на всякий случай, пригнуться. Себя успокоить, да и стрелкам работы добавить.

– Не стой там, как мишень, – зайди в рубку. Что толку в них стрелять – далеко ещё… – сказал глухо каперанг.

Вовка пригнулся, продолжая наблюдать за приближающимся противником, а каперанг всё более ослабевавшим голосом продолжал говорить:

– Знаешь, наша жизнь – словно парусная лодка, на которой слишком много парусов, так что в любой момент она может перевернуться. Вот так мы и жили – не готовясь к завтрашнему дню, а когда он всё-таки наступал – не знали, что с ним делать… Наверное, нужно радоваться, что я не умер молодым. Одно это уже должно быть хорошо. Но проблема в том, что всё не так, как могло быть. И от этого тяжело на душе. Я пожертвовал семейной жизнью ради своей страны и народа, которые защищал. У меня не было возможности воспитывать собственных сыновей. Я был мужем, которого никогда не было рядом. Я сожалею об этом, но это цена, которую мне пришлось заплатить. И если бы была возможность выбора, то я бы вновь так и сделал.

Подхорунжий, вполуха слушая каперанга, поспешил последовать совету – укрылся в рубке. Там царил разгром: возле кресел лежали вповалку сразу несколько тел, изуродованных до неузнаваемости, а кровь, вытекшая из них, залила пол, словно розовое желе, начинающее чернеть на глазах. Ещё одно тело висело, перегнувшись через выбитое смотровое окно, а воткнутый в грудь, пробивший тело насквозь АК всё ещё в такт покачиваниям звонко бил в железное нутро корабля, как будто пытаясь отсчитать этой пародией колокольного звона последние мгновения их жизней. Каперанг, раненный в обе ноги, сидел возле тела старшины, которого Вовка узнал только по обрывкам окровавленной тельняшки. Всё огромное тело было изъедено, словно оспой, ранами, как от огнестрельного, так и холодного оружия, а ещё из развороченной груди и разбитой головы торчали блестевшие металлом имплантанты. Увидев побелевшее Вовкино лицо, каперанг, невесело усмехнувшись, проговорил:

– Совсем вы там, на Острове, ископаемые идеалисты! Ты думаешь, как мы могли выжить так долго в этой войне?! Как смогли помогать вашему Войску, которое не знает, что делать дальше, кроме обороны своего бедного клочка земли и ещё десятка таких же анклавов? Только противопоставив качество – количеству. Только благодаря старшине мы и сможем с тобой умереть достойно, а не сгнить заживо – производя топливо для новых десантов Халифата. Куда всё катится? Чтоб выжить – мы превращаем лучших и достойнейших в чудовищ. Мы не выбирали ни страну, где родились, ни народ, с которым выросли, ни время рождения, но смогли, к счастью, выбрать одно: быть людьми или не людьми.

Каперанг устало привалился к измазанной кровавыми брызгами стене, подтянув за ремень к себе валявшуюся в красной луже на полу укороченную штурмовую винтовку:

– Я не жалею ни о чём из того, что совершил. Но жалею только об эволюции современного мира… Очень жаль уходить, понимая, что ничего не смог изменить здесь к лучшему.

Вовка защёлкнул дополна набитый магазин и согласно кивнул:

– Мы хотя бы попробовали, а это тоже немало. Где-то я слышал такую фразу: делай что должен и будь что будет.

Каперанг утвердительно махнул рукой и прислушался к звукам, доносившимся снаружи.

Катера приближались. Уже стало ясно слышно тарахтенье моторов с частым перестуком выстрелов, пули от которых с хаотичным перестуком цокали по облезлым бортам старого корабля. С судна начали стрелять в ответ, но, судя по частоте ответного огня, выживших и готовых оказать хоть какое-то сопротивление, после бойни на палубе осталось не так уж много.

Подхорунжий проверил прицел винтовки и, зло прищурившись, повернулся к утыканному частоколом осколков иллюминатору. Внезапно башня нефтеперегонного завода и все плавучие понтоны с многочисленными судёнышками вокруг исчезли в яркой вспышке, казалось, пронизавшей белым светом всё вокруг и ослепив до рези в глазах. Вспышка погасла так же неожиданно, как и появилась – всего через пару миллисекунд, и ей на смену пришла ударная волна, увесисто боднувшая корабль в его ветхое, жалобно застонавшее в предсмертной агонии тело. В днище как будто ударили огромным кузнечным молотом, сбив тех немногих, кто ещё оставался на ногах, и окончательно добив оставшиеся целыми стёкла. Ещё через пару секунд, когда Вовка только-только сумел подняться, поскальзываясь на влажном от крови полу, корабль жалобно застонал и резко поднял нос от накатившей на него с бешеной скоростью многометровой волны, состоявшей, казалось, сплошь из белоснежной пены, сверкавшей в ярких солнечных лучах, как гора сверкающих жемчужин.

Подхорунжего вновь бросило на залитый кровью пол рубки, Корабль, опасно раскачиваясь и скрипя всеми переборками, смог всё же каким-то чудом, не перевернуться, перевалить через пенящийся гребень и, ухнув вниз, закачался уже на спокойной, усеянной обломками и пеной воде. Башня, как, впрочем, и весь понтонный городок, и катера с карателями, спешившие к мятежному судну, просто исчезли.

Совсем рядом с Вовкой закашлялся каперанг. Волоча простреленные ноги, он выглядывал сквозь проём сорванной двери и улыбался.

– Сверхмалым ядерным зарядом кто-то побаловался. Пару килотонн, не больше, – весело заметил прибодрившийся каперанг, – хлопушка! Излучения, как теплового, так и светового, считай, и не было – вода хорошо поглощает свет и тепло. На суше-то было бы хреновее. А так, видишь грибок, какой махонький – даже и не гриб вовсе, а так, фонтан воды напополам с обломками. Да и вспышки, считай, не было – так бы глаза выжгло сразу. Любители! Тут бы и пяток обычных торпед хватило. Одни растраты с такими воинами. Хотя побережье рядом, глядишь, гравитационные волны дойдут до берега и последствия будут куда большие, чем уничтожение одной вшивой платформы…

Корабль начал стонать и скрипеть почти человеческими голосами, затем заметно накренился на правый борт и стал явно погружаться в уже сверкавшую нетронутой синевой спокойную поверхность моря. На палубе раздались слабые крики выживших, кто-то кинулся к корме, видимо в поисках средств спасения, но все шлюпки с бортов бесследно исчезли после удара волны. Сашка обернулся к каперангу и, ещё не веря в спасение от, казалось бы, неминуемой гибели, спросил:

– Кто ж их торпедировал? И где они? – Горизонт вокруг корабля оставался по-прежнему чист, если не считать сонмище усеявших успокаивающуюся морскую гладь обломков.

– Кроме Имперского Флота, в акватории Черноморского бассейна тактическим ядерным оружием владеет лишь флот Халифата. Так что это, наверняка, наши, казачок. Расслабься, салага, и жди. Может, они всплывут – плыть к берегу нам, как сам понимаешь, смысла нет. А подводная ударная волна является очень эффективным поражающим фактором для подводных плавсредств. Скорее всего, они затаились где-то в расщелине, пережидая. Тут мелко, шельф кругом. Я бы так и сделал…

Корабль, видимо, приняв внутрь воды в качестве балласта, вновь встал на ровный киль, и медленно погружался – поскрипывая разбитым корпусом. Они остались в рубке, и, как оказалось, правильно сделали – спасательных средств на борту не наблюдалось. И теперь внизу горстка выживших, израненных людей, моментально забыв, что всего лишь несколько минут назад они сражались плечом к плечу за свободу, вцепились друг в дружку, пытаясь поделить пару изодранных пробковых спасательных жилетов.

В это время, практически бесшумно, не подняв даже брызг, из тёмной глубины вынырнула чёрная, как ночное небо в безлунную ночь, субмарина. Только на округлой зализанной нашлёпке рубки выделялось светлое пятно, и, увидев его, каперанг удивлённо присвистнул и, заскрежетав зубами от боли, приподнялся на поручнях, опоясывающих ржавым ограждением избитую пулями и лишившуюся всех стёкол рубку.

– Гетайры диадоха Нептуна пожаловали! Далеко же их занесло! С самого дальнего края Леванта как-то доплыли.

На чёрном теле рубки вспыхнули отблески – их пристально разглядывали в бинокли. Каперанг приподнялся и призывно помахал столпившимся на узком мостике фигурам – помахавшим ему в ответ.

Через пару минут чёрные надувные моторные лодки с увешанными оружием такими же чёрными фигурами, быстро преодолев отделявшее их от корабля расстояние, причалили к уже сильно осевшему в воду и вновь начавшему крениться ржавому кораблю. Брань и шум драки внизу стихли, когда на палубу высыпали полтора десятка чёрных фигур. Раздались гортанные крики на разных черноморских языках и диалектах, но чёрные горбоносые и бледные гетайры не разбрасывались словами и быстро начали по каким-то только им ведомым критериям сортировать выживших – время от времени задавая отрывистые вопросы. Тяжело забухали сапоги, и к ним поднялись, медленно ступая, двое – один из которых, увидев залитые кровью и еле различимые нашивки каперанга, удивлённо козырнул ему и знаком остановил прицелившегося в Вовку здоровенного парня, всего изъеденного чёрной затейливой вязью татуировок.

– Вы имперский субмаринкэптэн? – с трудом, делая паузы, применяя, наверняка, уже давно не используемые полузабытые навыки чужого языка, произнёс грек с усеянной серебром короткой бородкой, сверля карими пронзительными глазами каперанга.

– Так точно! Все мои люди погибли при попытке захватить судно. Остался только подхорунжий с Острова – наш с вами союзник. Мы рады вас видеть. Даже не представляете как… – тихо, теряя, видимо, последние силы, произнёс каперанг и привалился к поручням.

Грек понял его состояние и что-то приказал стоявшему за его спиной верзиле. Тот поспешно козырнул и принялся поднимать уже отключившегося каперанга, сползающего на пол в лужу крови. Подхорунжий бросился к ним и попытался, оторванным рукавом своего камуфляжа перемотать израненные ноги офицера.

– Надо перевязать, а то изойдёт кровью…

– Быстрее! – поторопил Вовку горбоносый грек. – Надо скоро уходить на наш субмарин, там есть эскулап и кровь для него.

Они, помогая друг другу, спустились на палубу и быстро перебрались на чёрные надувные лодки, и только после отрывистой серии коротких очередей Вовка понял, что лодки так и не наполнились спасшимися пленниками. Кроме них двоих и матросов-гетайров, в лодки спустили только одного сильно израненного грека-румея из компании седого пирата-ахейца, помогшего им начать штурм и, видимо, оставшегося единственным выжившим греком. Больше с палубы не спустилось ни одной живой души. Уже отплывая и делая всё ещё не пришедшему в сознание каперангу скорую перевязку услужливо поданным одним из матросов перевязочным пакетом, Вовка бросил взгляд на накренившийся корпус тонущего корабля.

Во время плавания на нём подхорунжего окончательно покинули юношеские идеалы и вера в какое-либо светлое будущее. Корабль, скрипя и стоная, словно смертельно раненный человек, начал ложиться бортом в их сторону, и в этот момент на грязно-серую краску борта медленно полились потоки красной крови, такой же, как и только-только вставшее над горизонтом солнце. Вовка вдруг сообразил, что день лишь только начинается, а ведь ему казалось, что с рассвета прошла уже целая вечность. Избитое тело корабля, словно достигнув какой-то предельной точки, быстро опрокинулось – подмяв палубой многочисленные истерзанные тела, остававшиеся там, окутав их ржавым металлом, словно погребальным саваном. Исчезнув, словно его и не было, унеся за образовавшейся воронкой всё – не оставив на поверхности ни одной новой могилы, а только солнечные блики, весело мельтешащие на безмолвных волнах.

Заметив выражение Вовкиного лица, офицер-грек, разговаривавший с ним, безразлично, с паузами, подбирая слова, сказал:

– Они нам были не друзья и не союзники, а простые воры и убийцы, осуждённые нашими же с вами врагами на смерть. Раскаяние – самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в храме… или в музее. Особенно в наши времена. Не мне вам говорить, что убивать не трудно, а вот жить с этим куда сложнее.