Вирд-А-Нэйс Фаэль
Вирд полностью выложился… Такую усталость, неспособность пошевелиться, да что там пошевелиться – просто открыть глаза, он не испытывал со дня своего первого в жизни настоящего сражения, в котором впервые… убил. Бой в Тарийском лесу… Теперь все иначе, а слабость та же. Он уничтожил полчища смаргов, но их число, кажется, и не уменьшилось… Они будто саранча… пришедшая в Ливад. Вирд вспомнил, с каким упреком смотрела на него вчера королева Пая: Тария заключила перемирие и тем подставила под удар Ливад. Голодные твари опустошали их северные города. Но ведь Тария не оставила Ливад: это ее Строители Силы создали здесь крепкие стены, это ее войска сражались сегодня с тьмами смаргов, хотя у нее еще полгода впереди до окончания срока перемирия, и на ее территории Атаятан не тронул бы ни одного человека. Но тарийцы сражались сегодня за Ливад, как за Город Семи Огней, не жалея себя.
Там, за стенами, продолжалась битва, но он пока не способен вновь вступить в нее. Помоги, Мастер Судеб, Кодонаку… Вирду нужно пару часов и… еду, много еды… А пока он не в силах даже открыть глаза. Он слышал, как обеспокоенная Элинаэль спрашивает у Целителя Зайна о его состоянии.
– Это просто отток, не опасный. Верховный отдохнет и через пару часов будет как новый, – отвечал тот, и Элинаэль возвратилась на поле боя, как и Ого, и Лючин… и даже Ото Эниль…
Они все сражаются, пока он здесь лежит… Но он сделал, что мог… сплел то полотно смерти, уничтожил тысячи врагов. Если уж это неэффективно… то что тогда?! Вирд отчаянно попытался заставить свое тело двигаться – бесполезно… даже век не разомкнуть. Он лежал и прислушивался к отдаленному шуму битвы, к шелесту одежд и глухому стуку каблуков по каменному полу тех, кто поспешно вернулся на поле боя; здесь, в комнате, с ним, наверное, остался один лишь Мастер Зайн.
Жуткий хриплый гул, издаваемый смаргами, поднимался волнами, то нарастая, то убывая. Вирд тревожно вслушивался… Вот торжествующе взревели людские голоса: он затрепетал – побеждают…
Шаги. Хлопок затворяемой двери. Вновь нарастающий шум битвы, вновь торжествующие крики. Опять хлопок двери. И тишина… Мертвая тишина. Все звуки будто оборвались.
– Возьми его и перенеси, – услышал он в этой тишине незнакомый тихий, сладкий и томный женский голос; чья-то холодная рука коснулась его предплечья, под закрытыми веками затанцевали искорки – его перемещают. Куда?..
Его обдало горячим сухим ветром. Мягкая постель сменилась жестким каменным ложем, давившим в спину и врезающимся неровной поверхностью в бока. Он был совершенно беспомощен.
– Я все сделал, госпожа… – раболепно пролепетал некто.
– Хорошо, Апшай! – Тот же томный и сладкий мелодичный женский голос, но он сейчас намного громче и сильнее, чем в той комнате. – Ты говорил о том, что сможет его удержать. Используй это!
– Оковы, госпожа? Да… да…
Вирд почувствовал, как на его запястьях захлопнулись браслеты. Когда-то Атосааль надевал ему такие же… Он в руках врага…
– Оставь нас, Апшай!
– Да, госпожа!
– Атаятан-Сионото-Лос был прав. Иногда вы, имеющие огонь, можете хорошо служить, но я по-прежнему считаю, что связывать себя с вами кровью ни к чему…
Вирд больше не слышал ни звука. И в этой гробовой тиши им овладела настоящая паника!.. Он оторван от мира, совершенно не способен управлять ни своим телом, ни своим Даром. Где он? Кто эта женщина, упомянувшая Атаятана? Он догадался… но как же не хотелось в это верить!.. Его поймала Эт’ифэйна!..
– Просыпайся! Просыпайся! – Его настойчиво трясут за плечо. – Рохо! Вставай!
Он открывает глаза и видит перед собой огненные кудри Инал.
– Что ты здесь делаешь? Почему ты не в Шеалсоне? – А где? Где он сам? Он оглядывается вокруг и видит, что сидит, прислонившись к дереву Фус, Дереву Размышлений, перед ним серые бараки, возле которых начинают собираться рабы. Знакомые ему лица. Но ведь Куголь Аб сказал, что их… убил Атаятан…
Он замечает свои босые ноги и короткие из белого грубого льна штаны, подвязанные веревкой… его торс обнажен… Он ощупывает лоб – д’кажа тоже нет…
– Почему я здесь?.. Кто меня переодел?.. – обеспокоенно спрашивает Вирд.
Инал в ответ только хмурится и тревожно смотрит куда-то на восток. Вирд тоже оборачивается в ту сторону – столб дыма поднимается над горизонтом.
– Эфф возвращается! – говорит чей-то знакомый неприятный голос. – Ну что, птенец, идешь прощаться с кутийцем?
Тшагас?
– Ты жив?! – Он собственными глазами видел голову Тшагаса в зубах эффа!..
– Я?.. – смеется Тшагас. – Жив!
– Я видел, как эфф нес твою голову!
Тшагас хохочет так, что переходит на хрип:
– Да об мою шею любой эфф зубы попереломает. А вот рыжий твой дружок, похоже, лишился головы. Дурак!
– Заткнись, Тшагас! – зло говорит Инал. – Иначе я сама, собственными зубами перегрызу тебе горло!
– Ух! Кутийка!.. – Раб отмахивает от нее и идет в сторону хозяйского дома.
Вирд встает. Что происходит? Где он?..
– Идем, Рохо… – мертвым голосом говорит ему Инал, – попрощаемся с Ого. Эфф несет его голову…
– Что происходит?
– Тебе что-то приснилось, наверное, – говорит Михи. Она кормит грудью ребенка. – Пошли. Пошли. Пора…
– Где Ого? Что случилось? – Вирд продолжает оглядываться. Он не понимает ничего и натыкается повсюду на неодобрительные недоумевающие взгляды рабов.
– Ты чего, Рохо? – спрашивает Сибо. – Ого участвовал в Суде эффа. Сегодня эфф возвращается. Разве ты забыл?
Вирд обхватил голову руками…
– Хромоножка, хромоножка! Подавился дохлой кошкой! – орет грязный мальчишка-оборванец, приплясывая при этом и указывая на него чумазым пальцем. – Ублюдок Одаренного! Одаренный твой папаша, побывал в краях он наших! И оставил хромоножку, как собака свою блошку!.. – один за другим выдает пацан дурацкие стихи.
Сам он сидит, держит незаконченную плетеную корзину, из которой торчит лоза, вокруг на земле десятки готовых изделий. Он смотрит на свои руки… сморщенные… руки старика, покрытые коричневыми пятнами. Кто он? Где он?
– Иди отсюда! Пшел вон! Он разве ж виноват? – тяжелой оплеухой затыкает, наконец, мальчишку прохожий мужчина. – Сам, можно подумать, знаешь, кто твой папаша! – И добавляет тому пинка под зад.
Мальчишка хмуро смотрит из-под сдвинутых бровей, и в Вирда летит гнилая груша, с чавкающим звуком разбиваясь о его плечо… На ветхой тонкой рубашке расплывается коричневое пятно. Его взгляд падает на ногу, колено которой неестественно вывернуто, и только теперь он чувствует боль в нем.
– Почем корзины, Элий? – спрашивает у него прохожий. – Женка просила купить…
– Эти по две искры, эти по три… – хриплым стариковским голосом, неожиданно для себя самого, отвечает он. Откуда он знает?
– На вот… – шепчет мужчина, вкладывая в его ладонь серебряный огонек. – Я знаю, что ты человек праведный… хоть мать твоя и… не очень честная женщина была. Возьми… помолись за меня Мастеру Судеб… согрешил я… и за сына моего помолись… что не от женки…
Мужчина уходит, забывая взять корзины, а он смотрит удивленно на серебряную монету в морщинистой руке – своей руке…
– Жаль Элия… Добрый он человек, а ведь так и промаялся всю жизнь одиноким… – слышит он разговор двух старух, покупающих рыбу у продавца, торгующего рядом.
– Если бы мать его – Асия, под старость не сошла с ума и не рассказывала всем и каждому, что сын у нее от Мастера Силы и тоже Одаренный, все бы и забыли о его происхождении… Мало ли на свете байстрюков… А так – каждая собака на него брешет…
Он отчаянно ищет внутри гнев… но гнева нет… только пустота… только одиночество…
Почему он здесь? Почему он старик? Почему его называют Элием? Кто он?!
Вирд поднимает лицо к ярко-голубому безоблачному небу и кричит…
– Ты до сих пор не веришь, что умрешь? – говорит Эбонадо Атосааль, глядя на него серыми холодными глазами. Пророк одет в синюю мантию, роскошно расшитую золотом, на груди висит медальон – символ Верховного.
Вирд понимает, что стоит со скованными сзади руками. Стоит перед Атосаалем и перед… Советом Семи… в старом составе: Ках, Абвэн, Майстан, Эбан, Холд, Торетт… Ото Эниль… Все смотрят на него.
Он видит рядом Кодонака, тоже скованного и в повязке изгнанника.
– Вирд-А-Нэйс Фаэль и Хатин Кодонак обвиняются в поднятии бунта и попытке совершения военного переворота в Тарии! – торжественно произносит Верховный Атосааль. – Для подтверждения смертного приговора прошу каждого сказать свое слово.
– Слова мои истинны перед Мастером Судеб и пройдут испытание пламенем! Виновны! Оба! – говорят по очереди все Советники … все, как один… даже Торетт… Даже Ото Эниль…
– Виновны!
– Приговариваетесь к смерти! – завершает Атосааль.
Чьи-то руки давят на плечи Вирда, вынуждая стать на колени. И он кладет голову… на плаху…
– Ты умрешь! – слышит он голос Эбонадо Атосааля перед тем, как сталь лезвия обжигает ему шею…
Элинаэль бежит к нему, обнимает, прижимается к груди…
– Элий!.. – сладко говорит она и жарко-жарко целует.
Он любит ее, но внутри бушует гнев, который заглушает все. Гнев, рожденный ревностью – он видел, как Кодонак выходил из ее комнаты. Видел, какая улыбка играла на его губах… Она такая же, как все! Она лжет! Она обнимает и целует его, а думает о другом!
– Элий!.. – Она прижимается к его груди.
Гнев поднимается, разрастается, заполняет все естество.
– Я люблю тебя!.. – Лжет! Она лжет!
Он отталкивает ее, выхватывает меч…
Гнев застилает глаза… Он почти ничего не помнит, почти ничего не видит… только ее кровь… на клинке… на своих руках…
Он лежит, вытянувшись, в нише мастерской, и видит, как Ках подходит к отцу, как поднимает руку… чтобы убить. Вдруг Ках оборачивается к нему, смотрит прямо в глаза и говорит:
– Ты можешь еще спасти их. – Его рука медленно-медленно движется к груди отца, и Вирд прыгает вниз…
Он зависает, застывает в воздухе, замирает высоко под потолком, – внизу пол…
– Ты можешь их спасти, если не упадешь… а полетишь… – снова говорит Ках, а Вирд падает… медленно, как перо… Он уже не видит пола – только пропасть… Он падает с высоты шпиля «Песни горного ветра»… Он летит вниз, рассекая собой густые облака, он видит оскалившуюся острыми камнями, словно зубастую пасть, расщелину… Все быстрее и быстрее… Все ближе и ближе камни… Ветер свистит в ушах… Он падает – не летит… Крыльев у него нет!.. Он разобьется… Он никого не сможет спасти: ни отца с матерью… ни себя…
Вирд понял, что кричит, и выгибается, лежа на твердой и неровной каменной поверхности. Вверху голубое безоблачное небо и яркое раскаленное солнце. Боковым зрением он замечает вдалеке гигантские статуи – он уже был в этом месте, в своем виде́нии. Над ним, утопая в ярких солнечных лучах, из-за которых трудно что-либо рассмотреть, возвышается высокая фигура.
Он чувствует жуткую боль в солнечном сплетении, и еще… нечто чуждое… мерзкое, ощупывающее его Дар… Сила пульсирует огнем, стараясь выжечь невидимое щупальце и причиняя при этом Вирду страшную боль.
Наконец чуждая сущность оставляет его Дар, и он обессиленно замирает на камне, учащенно дыша. Над ним склоняется, закрывая собою солнце, создание не из этого мира… женщина, очень красивая, вызывающая восхищение… любовь… Она так высока, что взрослый мужчина рядом с нею – что пятилетний ребенок. Но пропорции тела соблюдены идеально, а лицо настолько прекрасно, что трудно не залюбоваться… У нее белая, шелковистая кожа, большие бесцветные глаза обрамлены черными длинными ресницами, по плечам ниспадают тяжелые, словно из металла, иссиня-черные волосы. Она одета в алый шелк, облегающий стройное тело, на обнаженных руках множество браслетов, в вытянутых мочках ушей длинные, до самых плеч, золотые серьги.
Как когда-то отгораживаясь от ужаса, источаемого Атаятаном-Сионото-Лосом, Вирд бессознательно возвел невидимую стену перед исходящим от нее влечением, и восхищение ею тут же сменилось омерзением.
– Кто ты такой?.. – пропела она таким же музыкальным, как у Атаятана, только женским голосом.
Он не ответил, внимательно изучая ее лицо обычным взглядом, а взором внутренним – льнущее к его невидимой стене нечто… тонкое, изящное, полупрозрачное, мягкое, желанное… то, что заставило бы его потерять голову, если б не преграда…
– Ты самый желанный из всех, кого я могла заполучить когда-либо и в том мире и в этом, после пробуждения. Весь цвет Создателя в тебе! – повторяет она слова Атаятана о его Даре. – Но ты – пчелиное гнездо: полон меда, но при этом больно жалишь… – Почему она использовала такое сравнение, ведь она не ест меда, и укус пчелы ей не грозит?
Она ниже склоняется над ним, и Вирд удивляется, насколько безупречна ее кожа, насколько красивы и правильны черты лица…
Вирд перебирает внутри Пути, какие может использовать, но все, что позволило бы сейчас вырваться, связывают оковы – узы Карта. Физические силы уже вернулись к нему, и он смог бы подняться, если бы кроме браслетов, блокирующих Дар, его запястья и щиколотки не удерживали железные грубые оковы. Он лежал на высокой каменной платформе, прикованным к ней. Вирд попытался поднять голову повыше, но металлический ошейник врезался в его горло.
Он взвыл от мучительной боли – Дар опять вспыхнул в нем, давая отпор новой попытке Эт’ифэйны, спина выгнулась так, что позвоночник захрустел, жгучая боль от врезавшихся в кожу металлических оков пришла позже, когда он обессиленно упал на камень.
– Ты сопротивляешься… – шепчет она. Существо нервничает: изгибается, алчно вглядываясь в его глаза; нетерпеливо клацает зубами… будто кошка, увидевшая птицу. А он лежит, связанный и беспомощный перед ней… как поданная к обеду дичь на столе…
Сила Эт’ифэйны не ломилась сквозь возведенную им стену, как ужас Атаятана, она манила, звала его, уговаривала самому разрушить преграду, сулила неземное наслаждение.
– Было бы проще, если б ты открыл мне сердце. Тебе не нравится этот мой облик? Тебя пугает мой рост? До этого он никого не смущал. Что ж… Я могу предложить тебе другое.
Она отпрянула, и солнце яркими лучами впилось ему в глаза… Вирд отвернулся, зажмуриваясь. Приоткрыв веки, он принялся рассматривать все, что мог увидеть со своей высокой платформы из той неудобной позиции, в которой лежал прикованным к камню. Чуть в стороне стоял огромный выложенный из отшлифованных до блеска каменных блоков белый престол, без каких-либо украшений, весь из прямых и строгих линий, к которому и направилась Эт’ифэйна, села и замерла без движения. В отдалении стояла кучка людей: Вирд не мог хорошо их рассмотреть, но в их разноцветных одеждах узнал танцующих из его виде́ния. От толпы отделилась одинокая фигура, направляясь к нему, и через несколько минут юная меднокожая полуобнаженная красавица легкой птицей вспорхнула на помост, уселась сверху, обхватив его бедрами. Кудрявые волосы, пахнущие шафраном, защекотали его лицо, когда она склонилась к нему. Девушка были прекрасной… более чем… Желанной… но это – Эт’ифэйна, а Вирд еще не разрушил свою защитную стену…
– Так я нравлюсь тебе больше? Так я ближе твоему человеческому естеству? Ты хочешь быть со мной?
Она опять попыталась добраться до Дара, и опять огненная боль вонзилась тысячами клинков в его измученное тело, охлаждая любой намек на желание к девушке… к Эт’ифэйне.
– Ты противишься мне! Множество Даров! Сладкая и желанная Сила! Ты Целитель, Архитектор, Музыкант, Разрушитель, Пророк… Сколько же всего! Но и огнем жжешься! Ты Повелитель Огня? О! Если бы ты открылся!.. Если бы позволил!.. Ты упрям! Во сне ты более сговорчив!.. Во сне к тебе будет легче подобраться!.. Ничего, скоро ты устанешь, скоро уснешь, и тогда я приду к тебе… Людям ведь необходимо спать!..
Припав к его губам долгим сладостным поцелуем, она откинулась, изогнулась… девушка растерянно заморгала, перепуганно съежилась, оглянулась на сидящую на престоле – Эт’ифэйна покинула ее тело. Повинуясь небрежному жесту Древней, она принялась неуклюже слезать с помоста.
– Ошая! – окликнула кого-то Эт’ифэйна в своем собственном обличье. – Дай ему пить и накорми. Скоро он уснет…
Она не может подобраться к его Дару, не может выпить… Потому ли, что он сопротивляется? Сможет ли она сделать это, пока он будет спать? Что за безумные видения посетили его после перемещения сюда? Это дело рук Эт’ифэйны или его собственный разум взбунтовался? Как бы там ни было, а Вирд сглупил… В очередной раз совершил непростительный для Верховного промах! Он отправился воевать в Ливад, оставляя за спиной опасную и алчущую поживиться Дарами и жизнями Эт’ифэйну, с которой нужно было разобраться еще несколько месяцев назад. Но он медлил, откладывал, твердил себе: «Еще не время»… Почему медлил? Из-за Элинаэль… Она была готова сразиться, но он не готов рискнуть ею. Не готов отпустить на битву. Не готов!.. Он лучше трижды умрет, чем один раз переживет тот страх, что непременно раздавит его сердце, когда Элинаэль встретится с одним из Древних… Он не мог заставить себя. Весь Совет твердил ему о необходимости действовать, умолял, уговаривал, требовал, но он все не решался… О! Если бы можно было спрятать Элинаэль, пока все это не закончится! Уберечь ее! Когда он думает об опасности, угрожающей ей, то совершает одну ошибку за другой… Она – его слабость, она – его испытание… Имеет ли право Верховный на такую безумную любовь, которая больше любви к собственной жизни, к Тарии, ко всему огню Создателя? Ответ Вирд знает: такого права у него нет! Вновь и вновь Мастер Судеб наказывает его, предавая в руки врагов, за то, что он, как вор, любит больше, чем дозволено…чем правильно… чем разумно… Спасется ли он на этот раз?..
Солнце неистово палило, а он уж и отвык в Тарии от его жарких лучей… Накатила усталость, глаза слипались, но спать нельзя…
Вирда напоили, ослабив предварительно цепь, притороченную к его ошейнику, и приподняв голову. Таким же образом стройная смуглая женщина со строгими глазами – Ошая, накормила его лепешками, окуная кусочки в сладковатый острый соус. Своею собственной рукою до рта он дотянуться не мог. Вирд ел – ему нужны силы, но после того, как он насытился, со сном бороться стало труднее.
Эт’ифэйна сидела на престоле, и когда он поворачивал голову в ее сторону, то неизменно натыкался на жуткий пристальный взгляд бесцветных глаз. По тому, как нечто продолжает штурмовать волнами нежности и влечения его прозрачную стену, он знал, что Древняя здесь, в своем теле, и не оставляет попыток добраться до него. Солнце стало клониться к закату, его веки слипались, но он упрямо размыкал их и таращил глаза на голубое небо над собой. Несмотря на приближение вечера, жара не спадала, и Вирд истекал по́том. Сколько она собирается его здесь держать? Что это за помост? Похоже на жертвенник…
Люди в радужных одеяниях – скорее всего, жрецы и жрицы Эт’ифэйны – затеяли унылое методичное пение и вялые танцы. Вирд надеялся, что убивать сегодня никого они не будут… Напрасно надеялся… Когда той самой девушке, которую использовала Древняя, чтобы подобраться к нему в человеческом теле, перерезали горло руки, кормившие его лепешками, – руки Ошаи, Вирд отвернулся. Безумцы!.. Они добровольно соглашаются служить ей, даже не связывая себя Доа-Джотом, как предавшиеся Атаятану. Те хотя бы делают свой выбор из-за могущества, долголетия, неуязвимости, а почему этот народ так верно служит Эт’ифэйне, и служит не одно тысячелетие?..
Он стоит на высоком утесе, внизу простирается океан, он оборачивается назад и видит петляющую узкую каменистую тропу, ведущую вниз. Он помнит, как взбирался сюда, и этот путь легким не назовешь. Он смотрит на свои ладони – они изодраны в кровь, босые ноги сбиты… Дальше пути нет – он на самом верху. Остается либо упасть с утеса в море, либо вернуться, но возвращаться по этой тропе он не хочет, не может, не должен… Он помнит, что зовут его – Вирд-А-Нэйс, помнит, что жаждет полета… Он помнит смутно лица, события, людей, чувства к ним, но все как в тумане, все так не важно, далеко, где-то в прошлом, которого не вернешь.
За спиной у него крылья, тяжелые, живые, они давят ему на лопатки… Он ощущает их будто вторые руки, он может шевелить ими. Он расправляет одно крыло, заводит его конец за плечо, удивленно перебирает пальцами серебристые перья…
Он улыбается… У него есть крылья!.. Настоящие! И ему не нужно идти назад по этой тропе, и падать не нужно – он может лететь!..
Он поднимает глаза и видит перед собою девушку, юную и прекрасную, синеглазую, напоминающую ему кого-то дорогого. Она смеется открыто, счастливо. У нее тоже есть крылья, она такая же, как он!
– Кто ты? – спрашивает Вирд.
– Та, кого ты любишь!..
Он расправляет оба крыла, поднимает их, машет ими, ощущает, как ложатся они на воздух, как ветер шевелит в них перья.
– Ты свободен, Вирд-А-Нэйс!.. Ты можешь лететь!..
Радость переполняет его… покой, тепло и счастье. Он свободен! Он пьян от этой свободы!.. Он знает, что может летать! И небо манит его!.. Зовет!.. Нет страха!.. Нет боли!.. Нет сожалений!.. Только зов неба!.. Он смеется.
– Вирд-А-Нэйс! – Она подходит к нему, берет за руку, а он любуется на милые ему черты, гладит по белой, нежной, как шелк щеке. Она с ним, он свободен, и больше ничего не нужно!
Путь пройден, позади трудности, боль, кровь, страх… А впереди – небо, синее и глубокое до рези в глазах, до слез, до экстаза… Нет ничего прекраснее неба!.. Нет ничего желаннее полета!.. Нет ничего важнее крыльев за спиной… и ее рядом!
Он склоняется, чтобы поцеловать ее, зарывается пальцами в ее волосы… они сверкают на солнце иссиня-черным металлом… и он вздрагивает, отстраняется. Что-то не так!.. Он не может понять что, но покой, счастье и блаженство внутри сдувает порывом ледяного ветра. Синее небо заволакивают серые облака, вдали полыхают молнии, ее глаза тоже темнеют. Крылья врезаются невыносимой болью в лопатки, он падает на колени, прямо на острые камни, но не чувствует боли от удара, зато явственно ощущает боль от впившегося железа на запястьях, лодыжках и шее.
Он просыпается и видит над собою Эт’ифэйну.
– Ты борешься со мной… – поет ее голос. – Ты сдашься… Рано или поздно… Ты сдашься!