Фашизм и национал-социализм в Австрии

Австрия не только географически расположена между Италией и Германией, но демонстрирует также оба главных варианта фашизма – свою собственную ветвь национал-социализма и хеймверовский фашизм, более или менее отчетливо ориентировавшийся на образец итальянского фашизма. Многие современники считали режимы Дольфуса и Шушнига «фашистскими», а многие исследователи и сейчас рассматривают их таким образом. Если, наконец, вспомнить, что австрийская Немецкая рабочая партия (НРП, «Deutsche Arbeiterpartei»), называвшая себя с мая 1918 года Немецкой национал-социалистской рабочей партией (ННСРП, «Deutsche National-sozialistische Arbeiterpartei»), была старше партии Гитлера, то становится ясно, что в этой стране в самом деле наблюдается широкий диапазон разновидностей фашизма. Он простирается от «раннего фашизма» НРП через «нормальный фашизм» хеймвера до «радикального фашизма» австрийской ННСРП; между тем режим Дольфуса следовало бы назвать по типологии Нольте «филофашистским». Италия породила «классический» фашизм, тогда как Австрия была страной различных фашизмов, история и структура которых могут быть изложены и поняты лишь с помощью сравнительного исследования фашизма. Но сначала мы должны заняться экономическими, социальными и политическими условиями, в которых проявился каждый из этих видов фашизма.

В то время как многие другие европейские страны попали после Первой мировой войны в кризисные условия, угрожавшие самому их существованию, первая австрийская республика была попросту обречена на существование победоносными державами. По национальным и экономическим причинам представители всех партий – от консервативной христианско-социальной до социал-демократической – высказывались за присоединение к Германии. Но это пожелание, поддерживаемое также подавляющей частью населения, было решительно отвергнуто союзниками, включившими в Сен-Жерменский мирный договор отчетливое запрещение аншлюса. Если принять в расчет, что Германия, в конце концов начавшая и проигравшая войну, при таком присоединении Австрии стала бы больше и сильнее, чем была в 1914 году, то это решение с политической стороны понятно, хотя вряд ли может быть оправдано с точки зрения провозглашенного американским президентом Вильсоном принципа самоопределения, которым здесь явно пренебрегли.

Австрийская республика, возникшая вследствие диктата победоносных держав, столкнулась с рядом почти неразрешимых экономических, социальных и политических проблем. Границы Австрии, проведенные по этническим разделительным линиям, но также с учетом военно-политических интересов соседей Австрии – Чехословакии, Югославии и Италии, – произвольно рассекли исторически возникшие связи между хозяйственными зонами австро-венгерской монархии. Промышленные отрасли немецко-австрийского ядра страны были отрезаны от их традиционных рынков сбыта и источников сырья. Поскольку многие предприятия должны были остановиться из-за недостатка угля, возникла массовая безработица, обостренная демобилизацией армии и увольнением многочисленных служащих, не нашедших себе места в учреждениях малого государства, в которое превратилась послевоенная Австрия. Более того, экономический и социальный кризис еще усугубили внешнеполитические угрозы. Одна из этих угроз исходила от Югославии, стремившейся насильственно присоединить к себе большую часть Каринтии, где проживало славянское меньшинство. Крайне угрожающими представлялись также советские республики, возникшие в Венгрии и в Баварии.

Несмотря на эти огромные экономические, социальные и политические трудности, удалось создать парламентским путем относительно прочное правительство. На парламентских выборах, проведенных уже 16 февраля 1919 года, сильнейшей партией оказались социал-демократы, получившие 72 места и образовавшие вместе с Христианско-социальной партией, имевшей 69 мест, коалиционное правительство под руководством Карла Реннера. Тем самым австрийские социал-демократы продемонстрировали, что они точно так же, как немецкие, с которыми они чувствовали себя связанными, хотели проводить вовсе не революционную, а реформистскую политику. Впрочем, они были более последовательными, а вначале и более успешными реформаторами. Сюда относятся социальные меры, введенные социал-демократическим статс-секретарем по социальным вопросам Фердинандом Ганушем, например, восьмичасовой рабочий день, отпуска для рабочих, страхование от безработицы и закон о советах предприятий. Сюда также относилась военизированная организация «Народное ополчение» («Volkswehr»), которой руководил организовавший ее социал-демократ Юлиус Дейч. Правда, последовательно реформистская политика вызвала в рядах австрийских социал-демократов некоторые разногласия, но не привела, как в Германии, к расколу партии. Между тем как СДПА шаг за шагом унифицировала и распускала рабочие и солдатские советы, Коммунистическая партия Австрии (КПА, Kommunistische Partei Osterreichs) оставалась более или менее незначительной партией. Однако социал-демократы не могли преодолеть недоверие Христианско-социальной партии, поскольку они не могли и не хотели отказаться от определенных марксистских требований своей программы – например, от замаскированного тезиса о «диктатуре пролетариата».

Уже в 1920 году социал-демократы были изгнаны из правительства, после чего на выборах 17 октября 1920 года Христианско-социальная партия получила большинство в 79 мест, тогда как социал-демократы – лишь 62. Социал-демократы перешли в оппозицию, в которой и оставались затем в течение всего времени первой австрийской республики. Чтобы справиться с катастрофическим экономическим положением, приведшим еще зимой 1920/21 года к тягчайшей ситуации с продовольствием, союзный канцлер Игнац Зейпель (из Христианско-социальной партии) обратился в октябре 1923 года к правительствам Англии, Франции, Италии и Чехословакии с просьбой о займе. За этот заем Австрии пришлось, однако, уплатить очень высокую цену. По Женевскому договору она обязывалась в течение 20 лет не отказываться от своей независимости, поддерживать внутреннее спокойствие и порядок и в течение двух лет стабилизировать свой бюджет. Последнее требование было невыполнимо без массового увольнения служащих. Из общего числа 270 000 государственных служащих было уволено 100 000. Женевское соглашение произвело волну возмущения, в которой социальные мотивы смешались с национальными, поскольку именно международный контроль и повторное запрещение аншлюса вызвали враждебное отношение многих австрийцев. В неофициальном опросе общественного мнения, проведенном в Тироле и Зальцбурге в 1921 году, почти 100% населения высказалось за присоединение к Германии. Возбуждение населения по поводу Женевского соглашения и его последствий, носившее и национальный, и социальный характер, было использовано австрийскими национал-социалистами, партия которых уже не была теперь незначительной группой.

Как уже было сказано, Немецкая национал-социалистская рабочая партия (ННСРП) возникла из основанной в 1903 году Немецкой рабочей партии (НРП). На выборах в рейхстаг 1911 года она получила свыше 26 000 голосов и три места. Центр влияния этой партии, где и в самом деле преобладали немецкие рабочие, находился в Судетской области. Наряду с социальными целями она преследовала также и национальные, прежде всего античешские и антисемитские цели. Хотя депутаты этой партии присоединились в рейхстаге к социал-демократической фракции, ввиду связи НРП с социальными и национальными требованиями она была гораздо ближе к группе «раннефашистских» движений, чем к исключительно националистически и антисемитски направленному «Общенемецкому» движению Шенерера («Alldeutsche»). Это движение, в свою очередь, можно сравнить с антипарламентскими массовыми движениями Германской империи (Общенемецкое движение, «Движение Остмарк», «Морской союз» и т. д.) и с Итальянской националистической ассоциацией («Assoziazione Nazionalista Italiana»).

«Общенемецкое движение» Шенерера растворилось в «Велико-немецкой народной партии» (GroBdeutsche Volkspartei), составленной из различных группировок и получившей на выборах 16 февраля 1919 года 26 мест, а на выборах 24 октября 1923 года лишь 10 мест. Между тем Немецкая рабочая партия, называвшая себя с мая 1918 года Немецкой национал-социалистской рабочей партией, сохранила свою самостоятельность. Однако после отделения Судетской области, где она, главным образом, имела сторонников, она получила на выборах 16 февраля 1919 года лишь 1% поданных голосов. Впрочем, в некоторых городских округах Вены, где выставил свою кандидатуру ее лидер, адвокат Вальтер Риль, ее доля составила 4%. Хотя среди избирателей ННСРП, как и прежде, было некоторое число рабочих, она развилась скорее в партию буржуазного склада. С 1919 года ННСРП поддерживала тесные связи с немецкими национал-социалистами, которые завершились полным присоединением этой партии к НСДАП. Такой ход событий привел к тому, что уже в 1923 году ее прежний лидер Риль вышел из партии, основав собственную незначительную группу под названием «Великонемецкий социальный союз» («GroBdeutscher Soziale Verein»). Его последователь Карл Шульц также потерпел неудачу, пытаясь сохранить в какой-то мере независимое положение по отношению к НСДАП и примыкая к псевдосоциалистическому курсу старой НРП, которая, вместе с ее этнически ориентированными профсоюзами, находила некоторую поддержку у немецких рабочих Австро-венгерской монархии. Наконец подчинение воле мюнхенского партийного руководства зашло так далеко, что австрийская НСДАП не имела уже собственного краевого лидера (Landesleiter) и управлялась различными германскими гауляйтерами. Вследствие этого возникла ожесточенная конкурентная борьба внутри этой партии, отчасти утихшая с 1931 года, когда Гитлер назначил Тео Габихта ее краевым инспектором.

Несмотря на эти внутрипартийные противоречия, после возникновения мирового экономического кризиса австрийская НСДАП смогла все же добиться некоторых избирательных успехов. Если на парламентских выборах 1930 года она получила лишь 3% голосов, то на выборах в ландтаги и муниципальные органы в 1932 году, в которых приняло участие две трети австрийцев, она получила уже в среднем 16% поданных голосов. В Вене, Зальцбурге и других городах ее доля голосов превысила 30%. Но эти относительные успехи были достигнуты исключительно за счет «Великогерманской народной партии» и столь же «великогермански» настроенного «Краевого союза» («Landbund»), которые в дальнейшем в значительной степени были поглощены НСДАП; между тем избирательные результаты СДПА и Христианско-социальной партии остались почти без изменений. На последних выборах перед разгромом австрийской парламентской системы – муниципальных выборах в апреле 1933 года – национал-социалисты сумели получить до 40% голосов, но им не удалось пробить брешь в рядах рабочих и консервативно настроенного сельского населения. НСДАП осталась в основном в границах своего влияния в городах и промышленных районах Австрии, где ей удалось привлечь на свою сторону, наряду с буржуазией, значительную часть рабочих. Участие рабочих было особенно велико в вооруженных организациях НСДАП. Социальный состав австрийских СА и – в меньшей степени – также СС не очень отличался от состава социал-демократического «Республиканского союза стрелков» («Republikanischer Schutzbund»).

В целом рост австрийской НСДАП, насчитывавшей в январе 1933 года 40 000, в конце 1934 года 87 000 и в феврале 1938 года 150 000 членов, был намного медленнее, чем в Германии, а успехи были не столь велики. Это объясняется, с одной стороны, довольно энергичными и, по крайней мере на первых порах, успешными защитными мерами австрийских социал-демократов, а с другой стороны – конкуренцией хеймверовского фашизма, тесно связанного с Христианско-социальной партией.

Отряды хеймвера (Heimwehr) образовались после окончания войны из бывших офицеров, солдат, студентов, представителей академических профессий и крестьян и ставили себе целью защиту границ и целостности Австрии от действительной или мнимой угрозы со стороны Югославии, а также венгерской и баварской советских республик. В этом они весьма напоминали германский «Добровольческий корпус» (Freikorps), с которым они вначале поддерживали тесные связи, так же как с организацией Эшериха. В отличие от германского «Добровольческого корпуса», хеймвер не был распущен и тогда, когда с ослаблением внешнеполитического напряжения исчезли мотивы его существования. Отряды хеймвера сохранились в отдельных землях Австрийского союза в виде обмундированных, отчасти вооруженных формирований, и христианско-социальные правительства более или менее открыто поддерживали и развивали их как внезаконное орудие власти во внутриполитической борьбе с социал-демократами.

Ввиду существования и деятельности хеймвера социал-демократы, также не желавшие распустить созданные и управляемые ими рабочие отряды, основывают вместо них в 1923 году «Республиканский союз стрелков» (Respublikanischer Schutzbund], По планам Юлиуса Дейча и Отто Бауэра этот союз, организованный на военный лад и сохранивший не сданное в 1918-1919 годах оружие, должен был быть приведен в действие, если бы буржуазные силы не стали придерживаться демократических правил игры и попытались отнять у СДПА политическую власть, которую она уже однажды получила парламентским путем и хотела получить в будущем. Таким образом, после распада большой коалиции социал-демократическая партия и Христианско-социальная партия не только враждебно противостояли друг другу в области политики, но обе, сверх того, располагали вооруженными организациями на случай гражданской войны.

Это положение, в высшей степени опасное для существования парламентско-демократического государства, каким, несомненно, была Австрия, еще более обострилось вследствие одного события, которого не хотели обе стороны, но которое надолго воспрепятствовало созданию демократического консенсуса между буржуазным и социалистическим лагерем. 30 января 1927 года в бургенландской местности Шаттендорф в результате стычки между социалистами и «фронтовиками» были застрелены восьмилетний мальчик и инвалид войны. 14 июля в Вене состоялся процесс, завершившийся оправданием убийц. Стихийно возникшая массовая демонстрация, которую не организовывали и не сумели взять под контроль социал-демократы, привела к поджогу Дворца правосудия и кровавым уличным боям, в которых погибло 89 человек, главным образом демонстрантов. После этого события правящая Христианско-социальная партия, получившая на выборах 27 апреля 1927 года лишь 73 места против 71 места СДПА, впала в панический страх перед «красной опасностью», представляемой, по их мнению, «австромарксистской» социал-демократией.

Правительство реагировало форсированным развитием хеймвера. Он превратился в массовое политическое движение, все более подчеркивавшее свою самостоятельность и стремившееся стать независимым от Христианско-социальной партии. Будущий политический курс хеймвера был предметом препирательств между его лидерами, хотя и согласными в своей ненависти к социал-демократам, но весьма различавшимися своей политической и идеологической ориентацией. В то время как консервативно-католическое крыло выступало за дальнейшую поддержку Христианско-социальной партии, лидер хеймвера в Штирии, Пфример, призывал заключить союз с австрийскими национал-социалистами с целью насильственного захвата власти. Но устроенный им 13 сентября 1931 года путч полностью провалился, так как остальные лидеры хеймвера за ним не последовали. После этого процесс сближения между штирийским хеймвером и НСДАП продолжался и привел в конце концов к далеко идущему слиянию обеих организаций.

Представителем третьего направления был князь Рюдигер фон Штаремберг, избранный в сентябре 1930 года союзным лидером хеймвера; но ему не удалось навязать свое руководство всем хеймверовцам. Он самым решительным образом выступал за превращение хеймвера из военного союза в политическую партию, которая в корнейбургской «присяге» 18 мая 1930 года приняла принципы итальянского фашизма. По настоянию фон Штаремберга, вошедшего в правительство Вогуэна (Vaugoin) в качестве министра внутренних дел, хеймвер участвовал в парламентских выборах в ноябре 1930 года как отдельная партия. Так как последователи Пфримера бойкотировали выборы, а хеймверовцы консервативно-католического направления явно голосовали за Христианско-социальную партию, фон Штаремберг получил лишь 6% поданных голосов. Таким образом, хотя партийно организованное крыло хеймвера и обогнало национал-социалистов, получивших на этих выборах лишь 3%, этот достигнутый парламентским путем успех оказался неожиданно слабым и лишь замаскировал значительную численную и политическую силу всего хеймвера.

Перед лицом усиления национал-социалистов хеймвер занимал все более оборонительную позицию. Бескомпромиссное требование присоединения Австрии к Германии давало национал-социалистам пропагандистский аргумент, сохранивший свою действенность и после начала экономического кризиса. Между тем хеймверовцы занимали в вопросе об аншлюсе более осторожную позицию, поскольку они не хотели потерять поддержку фашистской Италии и Христианско-социальной партии, энергично возражавших против присоединения к национал-социалистской Германии. Отвращение Христианско-социальной партии к расовой идеологии национал-социалистов, которую ее члены рассматривали как языческую, разделяла и часть хеймверовцев, выражавшая вместо этого умеренный, религиозно и социально мотивированный антисемитизм. Идеологические разногласия соответствовали различиям в социальном составе австрийской НСДАП и хеймвера. Члены и сторонники хеймвера принадлежали преимущественно к буржуазии и крестьянству. Лишь в Штирии хеймверу удалось получить некоторую поддержку рабочих, объясняемую тем, что их заставляли вступать в хеймвер работодатели. В целом доля рабочих в хеймвере оценивается лишь в 10%, 20% были представителями буржуазии, и 70% – впрочем, по очень грубой оценке – были крестьяне.

Хотя национал-социалистам удалось усилить свое влияние за счет хеймвера, разрушение австрийской парламентской системы, произведенное союзным канцлером Дольфусом, пошло скорее на пользу хеймверовцам, чем национал-социалистам. После того как в марте 1933 года парламент был в значительной степени лишен своих полномочий, Дольфус ввел дальнейшие антидемократические меры, опираясь на «закон об особых военно-хозяйственных полномочиях». Эти меры были направлены как против социал-демократов, так и против национал-социалистов. К ним относились весьма широкомасштабный запрет собраний от 8 марта 1933 года, введение цензуры печати, постановление от 30 марта о роспуске «Республиканского союза стрелков» («Шуцбунда»), а также опубликованное 19 мая запрещение членам НСДАП носить мундиры, за чем вскоре последовал полный роспуск этой партии в июле 1933 года вместе со связанным с ней штирийским хеймвером. 21 сентября 1933 года Дольфус приказал учредить так называемые «лагеря интернирования», из которых особенно печальную известность приобрел лагерь в Веллерсдорфе. Здесь содержались без судебного приговора политические противники – как национал-социалисты, так и социалисты.

После того как социал-демократы почти без сопротивления перенесли разрушение демократии Дольфусом, 13 февраля 1934 года вспыхнуло восстание «Шуцбунда» под руководством его лидера в Верхней Австрии Рихарда Бернашека, которое, впрочем, ограничилось Линцем и Веной. Правление СДПА решилось наконец – не без колебаний – объявить всеобщую забастовку, которая, однако, провалилась. Несмотря на то, что подавляющее большинство железнодорожников было организовано в профсоюзы, властям удалось беспрепятственно перебросить в Линц и в Вену союзные войска. Восстание привело к гибели 180 солдат и почти 200 членов «Республиканского союза стрелков». Лидеры социал-демократии и «Шуцбунда», которым не удалось бежать, были арестованы.

Затем 25 июля вспыхнул путч национал-социалистов, в котором приняли участие только эсэсовцы, в то время как австрийские штурмовики, реагируя на «путч Рема», остались пассивными. Этот путч провалился после убийства союзного канцлера Дольфуса, так как Германия не оказала ожидаемой поддержки, опасаясь угрожающей позиции Муссолини. Преемник Дольфуса, Курт фон Шушниг, утвердился поэтому в мнении, что лишь фашистская Италия хочет и может гарантировать и защитить независимость Австрии. В области внутренней политики была продолжена начатая уже Дольфусом ориентация на итальянский образец. Все еще оставшиеся партии были распущены, и вместо них была создана единая партия под названием «Отечественный фронт» («Vaterlandische Front»). Влияние хеймвера шаг за шагом ограничивалось; его членов, а также многих служащих вынуждали вступать в «Отечественный фронт». И все же новая система, сменившая демократию, вовсе не была столь сильной и сплоченной, как она себя изображала. Новая единая партия и созданные при ней организации по немецкому образцу, такие, как «Сила через радость» («Kraft durch Freude»), «Зимняя помощь» («Winterhilfswerk»), «Штурмовой корпус» («Sturmkorps») и т. д., а также корпоративная система, устроенная по государственно-сословным идеям Отмара Шпанна и под фашистским влиянием, представляли собой искусственно созданные сверху конструкции, неспособные скрыть внутреннюю слабость новой системы.

Впрочем, Шушнигу удалось в значительной мере преодолеть экономический кризис и заключить в июне 1936 года договор с Германией, которая обязалась прекратить экономическую войну против Австрии и признала австрийскую независимость. Но эти экономические успехи и обещания Гитлера уже ничего не стоили, поскольку Италия все больше сближалась с «третьим рейхом». Теперь Гитлер не просто поддерживал деятельность австрийских национал-социалистов, но 12 февраля 1938 года открыто пригрозил фон Шушнигу интервенцией. 11 марта 1938 года фон Шушниг вынужден был под давлением национал-социалистской Германии прервать подготовку намеченного референдума и уйти в отставку. В утренние часы 12 марта немецкие войска вступили в Австрию, где их повсюду восторженно приветствовали. Даже противники аншлюса, к которым принадлежали и ушедшие в подполье социал-демократы, не проявляли особой склонности защищать вместе с независимостью Австрии также и режим, устроенный в ней Дольфусом и фон Шушнигом. Этот режим, прозванный «аустро» («austro»), нередко считали «клерикально-фашистским» ввиду сильной поддержки, оказанной ему – по крайней мере до аншлюса – католической церковью.

Такой термин, пишущийся через дефис, весьма проблематичен. Несомненно, режим Дольфуса – фон Шушнига был диктатурой. Но, в отличие от Германии и Италии, он не мог опираться на первоначальное массовое фашистское движение. «Отечественный фронт» представлял собой, несмотря на свою многочисленность, искусственно созданную и потому слабую организацию, возникшую вследствие предписанного свыше слияния некоторых частей государственного аппарата со значительно ослабленным хеймверовским фашизмом. Подражание организациям и символам фашистской Италии (а отчасти и национал-социалистской Германии) осталось более или менее внешним. Ни Дольфус, ни фон Шушниг никак не соответствовали «идеалу» харизматического фашистского фюрера и не были в состоянии развить привлекательную идеологию, чтобы добиться плебисцитарной поддержки большей части народа. Они полностью отказывались от какой-либо антикапиталистической или псевдосоциалистической идеологии, между тем как идеология национализма оказалась, в некотором смысле, «добычей» великонемецкой пропаганды национал-социалистов. Поддержка католической церкви, в последнее время оказавшаяся очень ненадежной, также не могла помочь Дольфусу и фон Шушнигу приобрести прочную опору в австрийском населении. С другой стороны, временная поддержка этого авторитарного режима католической церковью сама по себе не мешает называть этот режим «фашистским». В конце концов, фашистские режимы в Италии и Германии тоже долго получали сильную поддержку соответствующих церквей.

Режим Дольфуса – фон Шушнига был несомненно антидемократическим и авторитарным, но не представлял собой фашистской или «клерикально-фашистской» диктатуры. В заключение надо отчетливо отметить, что высказанное утверждение, разумеется, никоим образом не «повышает» оценку этого режима в политическом или моральном смысле. Различение авторитарного и фашистского режимов необходимо не только по научным мотивам, но и ввиду неотделимо связанных с этим политических вопросов. В противном случае возникает опасность преуменьшения террористического и тенденциозно тотального характера фашистских диктатур и демонизации антидемократических черт авторитарных диктатур. Возможности и границы демократической обороны и антифашистской стратегии в значительной степени зависят от решения этой, на первый взгляд, «чисто научной» проблемы, в аналогичной форме возникающей – как мы увидим в дальнейшем – также при оценке других диктатур.

Режим Хорти и венгерские «Скрещенные стрелы»

Точно так же, как немецкая Австрия (Deutschosterreich), получившая самостоятельность венгерская часть Австро-Венгерской монархии должна была подписать 4 июня 1920 года в замке Трианон близ Парижа крайне тяжелый мирный договор. Венгрия потеряла 71% своей территории и 63% своего населения. Впрочем, речь идет при этом о территориях с преимущественно невенгерским населением. Однако все венгерские правительства стремились освободить и присоединить к венгерскому государству венгерские меньшинства в Румынии, Югославии и Чехословакии.

При этом венгерские политики слишком легко упускали из виду, что и в «остаточной Венгрии» были меньшинства. Это были немцы и евреи, которые в условиях преимущественно аграрной Венгрии в ходе медленной индустриализации и модернизации этой страны превратились в некий суррогат буржуазии. Но хотя и немцы, и в особенности евреи в значительной мере ассимилировались и мадьяризировались, они с самого начала оказались в неполноправном положении. Уже первое послевоенное венгерское правительство полностью изгнало евреев из органов государственного управления и ввело для еврейских студентов numerus clausus (процентную норму), по которой доля евреев среди студентов не должна была превышать их долю в общем населении (6%). В дальнейшем антисемитское законодательство еще более ужесточилось. Этим способом венгерские правительства реагировали на требования еще очень слабой венгерской буржуазии, стремившейся ограничить экономическое преобладание евреев: евреями были 80% адвокатов, 50% врачей и 37% промышленников, между тем как в офицерском корпусе они составляли лишь 1,6%, а среди промышленных рабочих – 0,4%. Антисемитизм, проявившийся в венгерском обществе еще до 1914 года, тем более усилился и ожесточился оттого, что многие лидеры венгерской советской республики были еврейского происхождения.

Крайне жестокая реакция на эту советскую республику определила также построение и структуру возникшей авторитарной системы правления, ставившей себе в том числе реваншистские внешнеполитические цели. При этом советская республика, провозглашенная 21 марта 1919 года объединенной социал-демократической и коммунистической партией Венгрии, вначале встретила мало сопротивления в населении, так как наступательная революционная война против соседних государств, возглавленная Бела Куном, воспринималась и поддерживалась преимущественно как национально-освободительная война. Лишь когда Красная Армия не пришла на помощь и революционные венгерские войска начали терпеть поражения, образовалось контрреволюционное правительство, которому удалось подавить советскую республику с помощью чехословацких, югославских и главным образом румынских войск, дошедших до самого Будапешта. За этим последовал период беспримерно жестокого «белого террора», жертвами которого пали многие коммунисты и социал-демократы.

В январе 1920 года были проведены парламентские выборы, в которых сильнейшую фракцию выдвинула Партия мелких сельских хозяев, между тем как вновь организованная социал-демократическая партия, в знак протеста против «белого террора» и продолжавшегося запрета всех коммунистических организаций, не приняла в них участия. Но из этих выборов не возникла парламентско-демократическая система. 1 марта 1920 года в окруженном войсками будапештском парламенте адмирал Миклош Хорти был избран «местоблюстителем престола», поскольку перед этим был принят закон, устанавливавший продолжение монархии. Но после неудавшейся попытки путча претендента на трон Карла ему и всей австрийской династии 16 ноября 1921 года было отказано в праве на королевский титул. По настоянию Хорти, занимавшего согласно конституции очень прочную позицию в качестве «местоблюстителя», консервативные и либеральные группировки объединились в правящую партию, выигрывавшую все выборы и назначавшую всех премьер-министров. Партия мелких сельских хозяев вместе с очень слабой социал-демократической партией, небольшой Христианской партией и другими мелкими группами была вытеснена в оппозицию. По новому избирательному закону, введенному в 1922 году премьер-министром Бетленом, в выборах могла принимать участие только половина взрослого населения, причем эти выборы были тайными лишь в Будапеште и других крупных городах, тогда как в деревнях подача голосов производилась открыто, что давало возможность манипулировать этой процедурой. При таких псевдовыборах правящей партии нетрудно было каждый раз получать большинство. Сверх того Бетлен отменил свободу печати и в значительной степени ограничил гражданские права.

Крайне жесткий курс по отношению к рабочему движению и евреям был продолжен антисемитски настроенным премьер-министром Гембешем и его преемником Вела Имреди. Изданные в декабре 1938 года антиеврейские постановления следовали образцу нюрнбергских законов. Всем евреям, в том числе участникам войны, и даже обращенным в христианство, с этих пор было запрещено исполнение определенных профессий. Кроме того, была начата «аризация» еврейской собственности. Подражание немецким законам о евреях соответствовало все более тесному внешнеполитическому сближению с «третьим рейхом», после того как венгерское правительство еще в 20-е годы вступило в тесный контакт с фашистской Италией для достижения своих реваншистских целей. Если еще принять во внимание, что венгерская экономическая политика вполне определялась интересами промышленников и крупных аграриев – так что настоятельно необходимая аграрная реформа даже не имелась в виду,– то все это в некоторой степени поддерживает тезис ряда марксистских теоретиков того времени, считавших режим Хорти фашистской диктатурой. Но, несмотря на свои бесспорно националистические, антидемократические, антисоциалистические и антисемитские тенденции и цели, авторитарный режим Хорти все же не был фашистским, поскольку парламентская система не была полностью устранена и поскольку этот режим не мог и не хотел опираться на фашистскую партию. Венгерские фашистские партии не допускались к участию в правительстве, которое, как правило, с ними ожесточенно боролось.

Еще в 20-е годы Венгрия стала сборным пунктом и убежищем правых радикалов и фашистов из различных европейских стран, получавших здесь некоторую поддержку неофициальных и официальных инстанций. Это, несомненно, относится к австрийским хеймверовцам, получавшим материальные средства не только от фашистского правительства Италии, но также из Венгрии. Однако к собственным фашистским партиям венгерское правительство с самого начала относилось далеко не столь позитивно. Некоторым исключением была основанная в 1932 году Национал-социалистская венгерская рабочая партия, поскольку ее лидер Золтан Бесерменьи (Zoltan Boszormeny) открыто поддерживал тесные контакты с Гембешем, чья организация «Движение зрелой Венгрии» находилась под сильным влиянием фашистского и национал-социалистского образца. Партия Весерменьи ставила себе цели подчеркнуто социалистической окраски. Многие из ее членов, число которых одно время достигало 20 000, происходили из рабочих и сельского пролетариата. После попытки путча эта партия была запрещена, а Бесерменьи осужден на длительное тюремное заключение. Он пережил войну и после 1945 года играл еще некоторую роль в Коммунистической партии Венгрии.

Остальные фашистские группировки, которые также более или менее открыто следовали немецкому образцу и выражали подчеркнуто националистические, антилиберальные, антисоциалистические и – как правило, мотивированные расовой идеологией – антисемитские цели, тоже оставались незначительными. На парламентских выборах 1935 года они получили лишь два места.

Напротив, большее влияние приобрела «Партия национальной воли», основанная в 1935 году Ференцем Салаши, которая после нескольких переименований в конце концов стала называть себя, по ее символу, «Партией скрещенных стрел». (Этот символ венгерские фашисты и национал-социалисты начали применять вместо первоначальной свастики, когда венгерское правительство запретило ношение свастики, как эмблемы иностранного государства.) Салаши, офицер действительной службы, вначале симпатизировавший Гембешу, сумел объединить различные небольшие фашистские и национал-социалистские партии. К ним относились Национал-социалистская партия сельскохозяственных и промышленных рабочих Золтана Мешкоша, Венгерская национал-социалистская народная партия графа Александра Фештетица и Национал-социалистская партия графа Фиделя Палфи. В отличие от этих группировок, называвших себя народными или рабочими партиями, но состоявших главным образом из представителей венгерского мелкого дворянства, чиновников, офицерского корпуса и интеллигенции, «Скрещенные стрелы» Салаши сумели получить также весьма заметную поддержку части рабочих и мелких крестьян.

По данным самой партии, в 1937 году 17% ее членов были офицеры, 13% – крестьяне и не менее 41% – рабочие. И в самом деле, как видно из новых исследований, на парламентских выборах 28 мая 1939 года «Скрещенные стрелы» достигли особенно больших успехов в предместьях Будапешта, населенных преимущественно рабочими, и в других промышленных и горнодобывающих центрах страны – за счет социал-демократов и Партии мелких сельских хозяев. После этих выборов «Скрещенные стрелы», получив 18% поданных голосов и 49 мест, стали второй политической силой после правящей партии, получившей, впрочем, 70% голосов и 183 места. В предместьях Будапешта «Скрещенные стрелы» получили 41,7% голосов, тогда как правящая партия только 27,5%, социал-демократы – 17,1% (лишь 5 мест во всей Венгрии) и Христианская партия – 6,9%. Таким образом, партия «Скрещенные стрелы», насчитывавшая в 1939 году 250 000 членов, имела массовую базу, поскольку ее сторонники и избиратели происходили из всех слоев населения, и в особенности из промышленных и сельскохозяйственных рабочих.

Несмотря на заметные успехи на выборах, «Скрещенные стрелы» были не только не допущены в правительство, но подвергнуты строгим преследованиям. Сам Салаши был приговорен к длительному тюремному заключению за то, что он открыто заподозрил жену Хорти в еврейском происхождении, что, по-видимому, считалось в Венгрии оскорблением. Конечно, это было лишь предлогом, чтобы не допустить к власти его партию. Лишь в 1940 году под давлением Германии Салаши был освобожден из заключения.

Между тем Венгрия еще теснее сблизилась с «третьим рейхом». Эта политика, отнюдь не вызывавшая в Венгрии общего одобрения, на первых порах, казалось, окупалась. В 1939 году Венгрия получила часть Чехословакии; в 1940 году ей удалось, при недвусмысленном одобрении Германии, стремившейся еще теснее привязать к себе Венгрию, вернуть себе области, отошедшие в 1920 году к Румынии. Эти успехи, завершившиеся аннексией югославских территорий после немецкого нападения на эту страну весной 1941 года, побудили венгерское правительство вступить в войну с Советским Союзом на стороне Германии. После свержения Муссолини Хорти пытался начать мирные переговоры с союзниками. Но немцы его опередили и оккупировали страну; вслед за тем гестапо и СС под руководством Эйхмана приступили к депортации венгерских евреев в Освенцим.

После свержения Хорти, заключившего в октябре 1944 года перемирие с Советским Союзом, немцы посадили Салаши на его место в качестве главы правительства. Члены его партии приняли участие в уничтожении венгерских евреев и в обороне страны против наступавшей Красной Армии. Хотя власть Салаши – кратковременная и кровавая – имела скорее характер простого коллаборационистского режима, нет сомнения, что «Скрещенные стрелы» были самостоятельной фашистской партией с массовой базой, имевшей весьма значительную поддержку именно в кругах промышленных и сельскохозяйственных рабочих – тех самых, которым авторитарный режим Хорти, разумеется, всеми средствами не давал прийти к власти.

«Железная гвардия» в Румынии

Румыния не просто принадлежала к победителям в Первой мировой войне, но к странам, много выигравшим в этой войне; в самом деле, это королевство, возникшее в 1858 году в результате объединения княжеств Молдавии и Валахии и получившее независимость от Турции лишь в 1878 году, увеличило после войны свою территорию со 139 000 кв. км до 295 000 кв. км. В качестве члена Малой Антанты и союзника Франции и Польши Румыния представляла собой в 20-е годы и еще в начале 30-х важный политический фактор в Юго-Восточной Европе.

Но эта видимая сила ставила ее в весьма опасное внешнеполитическое положение. Румыния была окружена государствами, которые, за исключением Польши, не были согласны с ее новыми границами и предъявляли к ней определенные территориальные претензии. Это касалось прежде всего Советского Союза и Венгрии. Венгрия, обосновывая свою реваншистскую политику, указывала на присутствие значительного венгерского меньшинства в Трансильвании, составлявшего, по румынским (вероятно, преуменьшенным) оценкам, 1,42 миллиона и 7,9% общего населения. Немецкое меньшинство, также населявшее преимущественно Трансильванию, насчитывало 750 000 человек, то есть 4,1% румынских граждан. По отношению к этим меньшинствам румынское государство с его централизованным управлением проводило подчеркнуто националистическую политику. Наиболее враждебной была установка правительств, и особенно значительной части румынского народа, по отношению к еврейскому меньшинству.

Румынские евреи, составлявшие, по оценкам, 5% общего населения, занимали, однако, нечто вроде монопольного положения в слабо развитых видах деятельности – торговле и промышленности, и притом в коренной румынской части страны. В то время как еврейские торговцы и ремесленники в деревнях и маленьких городах, преимущественно не ассимилированные, вызывали к себе ненависть и презрение крестьянского населения, считавшего их эксплуататорами, румынские преподаватели и студенты боялись конкуренции своих еврейских коллег, составлявших почти половину румынского студенчества. Антисемитизм, который уже в 19-м столетии приводил к погромам, неоднократно вызывавшим протесты и вмешательство великих держав, был широко распространен среди румынского населения. Наряду с религиозным и социальным компонентами он содержал также национальный, поскольку румынские националисты видели в еврейском меньшинстве, в значительной мере не ассимилированном и поддерживаемом из-за границы, инородное тело, нарушавшее национальную и социальную целостность румынского народа. Эту ситуацию могли использовать движения, основанные уже в 19-м веке Константином Стере и А. К. Кузой, выдвигавшие отчетливо выраженные националистические, антисемитские и социально-революционные популистские цели; эти движения оказывали все большее влияние на студентов и крестьян. В политико-идеологическом и даже в персональном отношении эти популистско-антисемитские организации были прямыми предшественниками румынского фашизма.

Впрочем, румынские фашисты могли использовать в своих целях не только вопрос о меньшинствах и еврейский вопрос, но также экономические, социальные, политические проблемы и кризисные явления. Междувоенная Румыния была во многих отношениях слаборазвитой страной, вдобавок сильно зависевшей от иностранного капитала. В 1930 году 80% общего населения все еще проживало в деревнях. Лишь 7,2% было занято в промышленности, часто принадлежавшей иностранным предпринимателям. Это прежде всего относилось к нефтепромыслам, более чем на 90% находившимся в иностранных руках. Несмотря на усилия румынских правительств, им не удалось сколько-нибудь справиться с отсталостью промышленности и устранить зависимость экономики от иностранного (особенно английского, французского и немецкого) капитала. Земельная реформа, проведенная в 1921 году, тоже не принесла желательных результатов. Она коснулась прежде всего крупных землевладельцев нерумынской национальности, тогда как румынские бояре, владевшие 60% земли в коренных румынских местностях, хотя и составлявшие всего 5% всех землевладельцев, были мало затронуты этой мерой. Все же в конечном счете почти 6 миллионов гектаров земли были разделены между 1,4 миллиона крестьян. Однако вновь возникшие крестьянские дворы часто оказывались слишком малыми и недостаточно сильными в денежном отношении, чтобы увеличить урожайность за счет использования машин и искусственных удобрений. Большей частью их производительность покрывала лишь их собственные потребности. Ввиду высокой рождаемости и недостатка рабочих мест в промышленности не удавалось также решить проблему перенаселения деревни. В такой аграрной стране, как Румыния, где особенно ощущалось влияние мирового экономического кризиса, в тридцатые годы произошло дополнительно обострение структурных экономических и социальных проблем, что привело к кризису и, в конце концов, к разрушению системы правления, и без того представлявшей лишь видимость парламентаризма.

По конституции 1923 года Румыния была парламентской монархией. При этом король мог не только использовать, но и расширять предоставленные ему конституцией права. Поскольку он мог в любое время распустить парламент, формирование правительства находилось фактически в его руках. Сверх того, не выборы определяли правительство, а, напротив, исход выборов зависел от того, каким было правительство. Это объяснялось, с одной стороны, незаконными фальсификациями, а с другой – конституционным законом, по которому партии, получившей свыше 40% поданных голосов, доставалось более 50% мест в парламенте, причем этот парламент, состоявший из 380 членов, выбирался непрямым путем. Такой порядок, единственный в Европе того времени, приводил к тому, что победившая партия, как правило, располагала 70% мест, что превращало всю эту парламентскую систему в фарс. Получалось так, что однажды пришедшая к власти партия предсказуемым образом выигрывала выборы, а затем, когда король распускал парламент и назначал новое правительство, столь же предсказуемо их проигрывала. Вследствие этого у власти сменялись партии, почти не отличавшиеся друг от друга ни социальным составом, ни даже программами. Исключение составляли в этом отношении партии национальных меньшинств и социалисты – коммунистическая партия была в 1924 году запрещена и на 20 лет загнана в подполье. Но эти партии оставались крайне слабыми и не могли повлиять на мнимо-парламентскую процедуру. Таким образом, Либеральная партия Иона Брэтиану сменялась в правительстве Национальной крестьянской партией, возникшей из слияния Национальной партии Юлиу Маниу и Крестьянской партии Михалаке, а эта, в свою очередь, сменялась Национальной народной партией Йорги и Авереску. После 1931 года либеральная и Национальная крестьянская партии неоднократно раскалывались, что делало румынскую парламентскую систему еще более необозримой. В то же время и без того небольшое влияние парламента еще более ограничил король Кароль II, вернувшийся в июне 1930 года из изгнания, вызванного его вторым браком с женщиной ненадлежащего сословного положения. Начиная с выборов 20 декабря 1937 года, он назначал только таких премьер-министров, которые имели слабую поддержку населения и поэтому полностью зависели от него. Затем в феврале 1938 года он отменил действовавшую до этого конституцию, еще более усилив позицию короля. Избирательный возраст был повышен до 30 лет, а гражданские права еще больше ограничены. После «референдума», завершившегося предсказуемым почти стопроцентным результатом, 30 марта 1938 года были распущены все политические партии. Введение этой абсолютной монархии, получившей у современников название «королевской диктатуры», не было реакцией на действия либеральных или левых сил. Деятельность нелегальной коммунистической партии ограничивалась организацией отдельных забастовок и демонстраций местного характера. Королевская диктатура была вполне однозначно направлена против подъема фашистской «Железной гвардии» Кодряну.

Кодряну родился в 1899 году. Он был сыном происходившего из Буковины румынского националиста, переделавшего свою настоящую фамилию Зелинский на румынский лад в Зеля и прибавившего к ней прозвище «Кодряну». Молодой Кодряну вначале примкнул, как и его отец, к уже упомянутой антисемитско-националистической организации Кузы, которую он, впрочем, покинул в 1926 году, так как она казалась ему недостаточно воинственной и дисциплинированной. В 1927 году он основал вместе с другими студентами «Легион архангела Михаила», позже названный «Железной гвардией».

Необычное для политического движения религиозное наименование, связанное с архангелом Михаилом, не было случайным. В самом деле, крайне националистические, антикоммунистические и прежде всего антисемитские цели этой партии сопровождались элементами туманной мистики, впрочем, никоим образом не стеснявшей ее агрессивность. Именно это подражание определенным религиозным символам и образцам доставило легионерам, часто называвшим себя также «крестоносцами», притягательную силу в глазах сельского населения. Активное ядро «Железной гвардии», состоявшее из студентов, преподавателей и небольшого числа рабочих, проводило интенсивную пропаганду среди крестьян, сближавшую эту партию с русскими народниками Но в методах борьбы они скорее напоминали анархистов. И в самом деле, жертвами террора «Железной гвардии» стали многие, решавшиеся преградить дорогу легионерам. Эти насильственные действия, почти не преследуемые правосудием, по-видимому, вызывали у многих румын скорее сочувствие, чем отталкивание. Во всяком случае, число сторонников «Железной гвардии» резко возросло, и легионеры проводили повсюду в стране свои пропагандистские мероприятия и совершали политические убийства.

После присоединения к «Железной гвардии» некоторых мелких праворадикальных и фашистских группировок она получила на выборах 1932 года 5 мест в парламенте, а в декабре 1937 года 16% голосов и 66 мест из общего числа 390. Этот успех был, во всяком случае, одной из причин диктаторского курса, принятого с этих пор королем Каролем II. Сюда относилось повышение избирательного возраста до 30 лет, поскольку легионеры – как и члены всех фашистских партий в их начальной стадии – были очень молоды, и в особенности запрет «Железной гвардии», еще до общего роспуска всех партий. 19 апреля 1938 года Кодряну вместе с другими лидерами «Железной гвардии» был арестован и осужден на десять лет принудительных работ. 30 ноября он был застрелен «при попытке к бегству». Но это политическое убийство не могло задержать дальнейший подъем «Железной гвардии», которую теперь возглавил Хориа Сима. При этом она получила поддержку фашистских режимов Германии и Италии, с которыми и раньше Кодряну поддерживал тесную связь. В первое время запрещенная, но вовсе не разбитая «Железная гвардия» могла извлекать пользу из своей приверженности фашистским образцам, неоднократно подчеркиваемую в выступлениях Кодряну. Это объяснялось внешнеполитической ситуацией, складывавшейся для Румынии все более неблагоприятно, поскольку она была связана союзными отношениями с Польшей, Чехословакией, Югославией и Францией.

Румыния должна была не только примириться с аннексией Судетской области, но и не пришла на помощь Польше, когда на нее напали Германия и Советский Союз, хотя по договору была обязана это сделать. 27 мая 1940 года был подписан так называемый «нефтяной пакт» с Германией, по которому Румыния обязывалась поставлять Германии всю добываемую нефть. Однако это сближение с Германией не помешало Советскому Союзу по соглашению с немцами оккупировать Бессарабию и Северную Буковину. Но когда король Кароль II согласно Второму Венскому арбитражу 30 августа 1940 года подчинился решению Гитлера, по которому Венгрии была возвращена значительная часть Трансильвании, приобретенной Румынией по Парижскому мирному договору, это вызвало в народе такую бурю негодования, что Кароль II вынужден был отречься от престола в пользу своего сына и удалиться в изгнание.

Этим и завершился период королевской диктатуры, поскольку с этого времени страной управлял не новый король Михай, а генерал Ион Антонеску, установивший в союзе с «Железной гвардией» террористический режим, жертвами которого были многие коммунисты, и прежде всего евреи. В середине января 1941 года возникла прямая борьба за власть между Антонеску и легионерами под руководством Хориа Сима, восстание которых было жестоко подавлено. Хориа Сима и другие лидеры «Железной гвардии» напрасно надеялись на поддержку Гитлера, который из политических соображений принял сторону Антонеску, считая его более надежным союзником, чем радикальных легионеров. Хориа Сима вместе с другими лидерами «Железной гвардии» удалось с помощью СД бежать в Германию, где они были интернированы. Так решилась судьба «Железной гвардии». Оставшиеся в стране ее члены подвергались преследованиям и арестам. После кровопролитной войны с Советским Союзом, в которой Румыния участвовала на стороне Германии, 26 августа 1944 года Антонеску был свергнут. Лишь после этого Хориа Сима был освобожден из концентрационного лагеря Бухенвальд и назначен Гитлером главой румынского эмигрантского правительства. Но это решение уже не имело политического значения, так как Румыния вскоре была оккупирована Красной Армией.

Хотя «Железная гвардия» возникла в слаборазвитой аграрной стране, где было немного промышленных рабочих и где левое движение почти не имело значения, эта партия относится к группе фашистских движений. В самом деле, она ориентировалась в политическом и организационном отношении на фашистские образцы и ставила себе националистические, крайне антисемитские, антикоммунистические и социально-революционные цели и в то же время отличалась радикальным стремлением к уничтожению. После того как она приобрела массовую базу, она подверглась преследованию и запрещению со стороны королевской диктатуры Кароля II, затем была введена в правительство Антонеску и, наконец, разгромлена его диктаторской властью. Но в отличие от большинства других фашистских движений «Железная гвардия» возникла не в ситуации кризиса парламентской системы, поскольку в Румынии такая система еще не успела образоваться. Значительной отсталостью страны объясняется и тот факт, что члены «Железной гвардии», за исключением студентов, преподавателей, офицеров и немногих рабочих, были главным образом из низших слоев сельского населения. Это обстоятельство, а также ее утопически-реакционная программа, производящая определенное социально-революционное впечатление, придают ей специфический характер. Но если в этих моментах «Железная гвардия» существенно отличается от итальянского фашизма и немецкого национал-социализма, то она обнаруживает, с другой стороны, большое сходство с партией хорватских усташей.

Хорватские усташи

После распада Австро-Венгерской монархии Хорватия была освобождена от иностранного господства, но против воли большинства населения включена в образованное в 1918 году Королевство сербов, хорватов и словенцев. Впрочем, хорваты, исповедовавшие, как и словенцы, католическую религию, были не единственной нацией, ощущавшей угнетение со стороны православных сербов. Сербы составляли почти половину этого двенадцатимиллионного объединенного государства, раздираемого национальными и религиозными противоречиями. 1,3 миллиона мусульман в Боснии, Герцеговине, Черногории и Македонии тоже не ощущали своей принадлежности к «югославскому» народу. Национальные меньшинства в собственном смысле – 500 000 немцев, 470 000 венгров, 440 000 албанцев, 230 000 румын – были еще менее склонны считать Югославию «своим» государством. Однако югославское правительство с помощью договоров о границах сумело в значительной мере устранить ирредентистские требования [Здесь – непримиримые требования возврата ранее утраченных национальных территорий (от лозунга «Italia irredenta» («неискупленная Италия») борцов за возвращение захваченных иностранцами земель Италии).Прим. перев.] венгерского и румынского меньшинств. Немцы, вплоть до оккупации страны немецким вермахтом, вели себя большей частью лояльно.

Главная проблема состояла в том, чтобы примирить словенцев, и прежде всего хорватов, с объединенным государством, которое многие рассматривали как «Великую Сербию» и по этой причине с ним боролись. В самом деле, сербские партии, получившие большинство на выборах 28 ноября 1920 года, приняли годом позже конституцию, устанавливавшую по французскому образцу крайне централизованную систему правления, без всякой автономии для отдельных национальностей и без признания каких-либо религиозных особенностей. За исключением коммунистической партии, получившей в 1920 году 58 мест в парламенте и ставшей третьей партией страны, но затем запрещенной, все другие партии выражали не социальные интересы и не общие вопросы мировоззрения, а только национальные и религиозные различия. Поэтому в Королевстве сербов, хорватов и словенцев по существу не было никакой политической силы, способной и готовой противостоять сепаратистским тенденциям.

Хотя парламентская система Югославии, устраненная в 1929 году сменившей ее диктатурой короля Александра, потерпела полную неудачу в национальном вопросе, она добилась некоторых успехов в решении серьезных экономических и социальных проблем. Сюда относилось развитие промышленности, стимулируемое государственной помощью и инвестициями иностранного капитала, что, впрочем, не могло сгладить различия между значительным индустриальным развитием Словении и преимущественно аграрным хозяйством южных регионов Югославии. Ограниченные результаты принесла и аграрная реформа, введенная после длительных приготовлений 20 мая 1922 года. Эта реформа предусматривала отчуждение, с вознаграждением собственников, всех земельных владений сверх определенной величины, от 100 до 500 гектаров в зависимости от местных условий. Всего было отчуждено 2,5 миллиона гектаров, которые были разделены на участки около 5 гектаров каждый, розданные крестьянам и новым поселенцам. Но даже в 1928 году, когда земельная реформа была в основном завершена, около трети крестьянских хозяйств все еще не имели и 2 гектаров земли, а другая треть дворов имела не больше 5 гектаров. Эти мелкие и карликовые хозяйства не в состоянии были обеспечить устойчивое повышение продуктивности сельского хозяйства. Более эффективны в экономическом отношении были некоторые кооперативы, устроенные на добровольной основе. Но в общем земельная реформа не разрешила проблему перенаселения деревень, тем более что развивавшаяся промышленность не требовала большого притока рабочей силы.

Тяжелый кризис парламентской системы Югославии возник после того, как 20 июня 1928 года лидер Хорватской крестьянской партии Степан Радич вместе с тремя другими депутатами своей партии был застрелен в белградском парламенте. Крестьянская партия получила голоса подавляющего большинства хорватов и была второй фракцией в парламенте после «сербских демократов». После того как Радич летом 1923 года безуспешно пытался получить поддержку Англии и Австрии для своего плана независимой Хорватии, в июне 1924 года Хорватская крестьянская партия под его руководством вступила в направляемый коммунистами Крестьянский Интернационал. После убийства своего вождя эта партия была еще менее склонна отказаться от своих сепаратистских стремлений, хотя король Александр пытался после разгрома парламентской системы придать Королевству сербов, хорватов и словенцев некоторую федеральную структуру; лишь 3 октября 1929 года оно было официально переименовано в Югославию. При этом исторически возникшее членение страны, обусловленное национальными и религиозными особенностями, должны были заменить новые административные единицы, так называемые «банаты». С той же целью примирения и объединения в 1929 году были запрещены все партии национального и конфессионального направления; этот запрет был еще усилен в 1931 году.

Такая политика сглаживания национальных противоречий натолкнулась не только на критику загнанных в подполье прежних партий, но более всего на ожесточенное сопротивление новой партии «Усташаг, основанной 7 января 1929 года загребским адвокатом Анте Павеличем (название партии буквально означает „повстанец“, „мятежник“). Усташи, вначале называвшиеся «Домобран» (что равносильно «хеймверу»), провозгласили бескомпромиссную борьбу за независимость Хорватии, прибегая главным образом к насильственно-путчистским методам и к индивидуальному террору. Они получали финансовую и политическую поддержку из Венгрии и из фашистской Италии. В обеих этих странах усташи имели тренировочные лагери, где их сторонников готовили к насильственным и террористическим действиям. Хотя в августе 1932 года восстание усташей было подавлено армией и полицией, террористам этой партии удалось 9 октября 1934 года, после нескольких безуспешных покушений, убить в Марселе короля Александра. Этот акт не привел, как ожидал Павелич, к восстанию в Хорватии, но привел к политическому ослаблению югославской королевской диктатуры, поскольку ввиду несовершеннолетия наследника страной управлял теперь раздираемый противоречиями регентский совет. Все же новому государственному руководству удалось ослабить политическое влияние усташей. Между тем усташи все более ориентировались в идеологическом и организационном отношении на образец фашистской Италии, не прекращая при этом свою насильственную и террористическую борьбу за хорватскую независимость. Казалось, эти две тенденции находились в непреодолимом противоречии, поскольку Италия твердо поддерживала свои притязания на принадлежащее Хорватии далматское побережье. Против этого резко возражала также Хорватская крестьянская партия. Центральное правительство Югославии использовало эти разногласия между националистической Хорватской крестьянской партией и националистической и фашистски ориентированной партией усташей; оно пыталось, не без успеха, побудить Крестьянскую партию отказаться от своего обструкционистского курса, обещая значительную автономию для Хорватии.

После того как 26 сентября 1936 года был издан закон о снятии задолженности с крестьянских хозяйств, удалось преодолеть также последствия мирового экономического кризиса: экономика Югославии была на 75% аграрной. В этом важную роль сыграла Германия, как раз во время кризиса закупавшая сельскохозяйственные продукты Югославии, причем по ценам, отчасти превышавшим существующие на мировом рынке. После заключения некоторых торговых договоров в 1935 году доля Германии в югославском импорте составила уже 16,2%, а в экспорте – 18,7%. Между тем участие Италии в югославской внешней торговле оценивалось примерно в 10%, а объем англо-югославских экономических отношений все более снижался. После аншлюса Австрии и частичной (1938), а затем и полной аннексии Чехословакии свыше 50% югославской внешней торговли приходилось на долю Германии. За экономическим сотрудничеством между Германией и Югославией следовало все более тесное политическое сотрудничество, в то время как Англия и Франция, по-видимому, не могли или не хотели поддержать Югославию, подвергавшуюся все более сильному внешнеполитическому давлению со стороны Италии. Таким образом, экономическая и политическая консолидация Югославии была однозначно связана с ее тесным экономическим и политическим сотрудничеством с «третьим рейхом». Хотя Югославия как член Малой Антанты фактически была в союзе с Францией, в начале Второй мировой войны она осталась нейтральной. В марте 1941 года югославское правительство решило даже вступить в Тройственный пакт (Германии, Италии и Японии). Но это решение вызвало резкую критику в государственном аппарате и в армии, устроившей 27 марта 1941 года военный путч, свергнувший правительство. Это дало повод национал-социалистской Германии вторгнуться в Югославию (6 апреля). Война окончилась полной оккупацией страны, в которой, наряду с Болгарией, участвовала также Италия, аннексировавшая Далматинское побережье Хорватии, давно уже составлявшее предмет ее требований. Поскольку лидер Хорватской крестьянской партии Мачек не согласен был сотрудничать с немцами и итальянцами, Анте Павелич, выполняя задание обоих фашистских государств, захватил власть во вновь основанной мнимо независимой «Хорватии».

Усташи установили с помощью своих вооруженных формирований почти тоталитарный террористический режим, преследовавший в Хорватии с жестокой и фанатической последовательностью не только евреев и – впрочем, немногих – коммунистов, но главным образом сербское меньшинство, составлявшее в Хорватии два миллиона. Превратившись в единственную правящую партию, усташи рекрутировали своих членов из интеллигенции, буржуазии и в меньшей степени из рабочих. Они получали большую и стойкую поддержку римско-католической церкви, нисколько не препятствовавшей массовым убийствам и насильственному массовому крещению, в духе средневековых крестовых походов, православных сербов и евреев.

Цель усташей состояла в создании чисто хорватской национальности, никогда в этой форме не существовавшей. Их лидеры притязали восстановить некое состояние, предшествовавшее господству всех иноземцев – турок, австрийцев и сербов.

В своих реакционно-утопических намерениях и в своей радикальной, бескомпромиссной воле к уничтожению усташи проявляли некоторое сходство с немецким «радикальным фашизмом», но во многих отношениях они от него заметно отличались. Прежде всего, у них в значительной степени отсутствовал антикапиталистический компонент, а антикоммунистический компонент программы был лишь слабо выражен. Возникновение, социальный состав и функционирование усташей определялись не классовой борьбой, а преимущественно борьбой национальностей. Этим усташи существенно отличались от «нормально-фашистских» движений в Италии, Австрии и Венгрии, а их национально-религиозные установки весьма напоминали румынскую «Железную гвардию».

Возникновение и структура хорватского усташского государства опирались, с одной стороны, на поддержку фашистских держав, Германии и Италии, а с другой – на применение неограниченного террора. Конец его был предопределен крахом фашистских держав, и при подавлении усташей также были применены террористические средства. Хотя после выхода Италии из войны Хорватии вернули далматское побережье, она должна была вести на стороне немецких оккупационных войск кровопролитную борьбу с партизанами Тито. Хорватские войска отступили вместе с немецким вермахтом и наконец сдались в Каринтии англичанам. Павеличу удалось найти безопасное убежище в Аргентине, но 150 000 хорватских солдат, захваченных в плен англичанами, были выданы Тито, который сразу же приказал расстрелять 40 000 из них. Затем тысячи других усташей были приговорены к смертной казни или к многолетнему заключению в тюрьмах и специальных лагерях. Этими методами партия усташей была разбита и истреблена. Но некоторые из ее прежних членов и новых последователей продолжали свою борьбу против коммунистической Югославии. В самой Югославии, и в особенности за границей, это приводило вплоть до наших дней к различным террористическим актам, на которые югославская тайная полиция отвечала также не всегда законными террористическими методами.

Фаланга и франкизм в Испании

Испания, некогда бывшая мировой державой, к началу 20 века весьма напоминала отсталые страны Юго-Восточной Европы – в экономическом, социальном и даже политическом отношении. В течение 19 века Испания потеряла почти всю свою колониальную империю. Индустриализация коснулась только Страны басков и Каталонии. Почти 70% населения было занято в сельском хозяйстве. В северных провинциях, в сельскохозяйственных регионах Бискайи, Астурии и Каталонии, а также в Наварре, Валенсии и Мурсии преобладало среднее и мелкое крестьянское землевладение; между тем в Старой и Новой Кастилии, Ламанче, Эстремадуре и Андалусии почти вся пригодная для обработки земля принадлежала церкви и немногим крупным собственникам дворянского или буржуазного происхождения, которые сами, однако, большей частью жили в городах, используя в своих имениях труд крайне бедных и почти бесправных сельскохозяйственных рабочих. В целом продуктивность испанского сельского хозяйства была очень низкой. Во многих регионах перенаселение сельских местностей представляло большую социальную проблему, поскольку потребность в рабочей силе на шахтах Астурии, железоделательных предприятиях Бискайи и текстильных фабриках Каталонии была недостаточна, чтобы поглотить избыток населения (в 1900 году население Испании составляло 18 миллионов, а в 1940 – уже 25 миллионов).

В XIX веке государство мало сделало для преодоления экономической отсталости Испании. Развитие инфраструктуры (улиц, железных дорог, каналов и т. д.) значительно запаздывало. Вдобавок к этому мадридское правительство проводило политику свободной торговли в исключительных интересах крупных землевладельцев дворянского и буржуазного происхождения, между тем как бискайская железоделательная и каталонская текстильная промышленность могли существовать в основном лишь под защитой таможенных тарифов. Экономические противоречия между ориентированными на экспорт аграрными регионами Испании и промышленными провинциями – Бискайей и Каталонией – обострялись вдобавок этническими различиями, вследствие чего баски и каталонцы стремились ко все большей самостоятельности. Поскольку, сверх того, политическая система Испании отличалась также тенденцией к поляризации, страна неспособна была разрешить свои социальные и национальные проблемы.

В XIX столетии внутриполитические конфликты выразились в стремлении «прогрессистов» («progressistas») ввести либеральную конституцию; они провозгласили ее в Кадисе уже в 1812 году, но вскоре после этого ее отменила реставрированная монархия. При этом «прогрессисты» сталкивались, с одной стороны, с сопротивлением консервативных «умеренных» («moderados»), довольствовавшихся умеренно-конституционной монархией, а с другой – с принципиальным неприятием крайне реакционных карлистов, выступавших за восстановление средневековых сословных и областных прав и привилегий, так называемых «fueros» [Право, привилегия, преимущество (исп.).– Прим, перев.], а также за возвращение инквизиции. В трех весьма кровопролитных гражданских войнах (1834-1839, 1847-1849 и 1872-1876), внешним поводом которых были династические распри, политические притязания карлистов потерпели поражение. Но в 20 веке у них возникла собственная партия, «Сообщество традиционалистов» («Соmunion Tradicionalista»), действовавшая, впрочем, лишь в провинции Наварра. В 20-е годы эта партия организовала милицию под названием «Requetes» [Прибл. «требующие» (исп.).– Прим. перев.], состоявшую из фашистских офицеров и устроенную по итальянскому образцу. Испанские карлисты ввиду их крайне реакционных целей были в европейской политической системе 19 века единственным в своем роде явлением.

Весьма необычны были также роль и функции испанской армии во внутриполитической жизни. Поскольку смена правительства парламентским путем была практически невозможна, так как выборы, как правило, фальсифицировались каждой правящей партией, то находящиеся в оппозиции политические силы – и консерваторы, и либералы – пытались прийти к власти с помощью армии. Но некоторые генералы не довольствовались ролью подручных консервативной или либеральной партии, а пытались воспользоваться военным путчем (по-испански prommciamiento), чтобы самим захватить власть. Для избежания подобных «пронунсиаменто», делавших практически невозможной никакую планомерную работу правительства, в 70-е годы лидер либералов Сагаста и лидер консерваторов Кановас дель Кастильо заключили соглашение, по которому их партии должны были через равные промежутки времени сменять друг друга у власти. Но даже эта удивительная мера, не имеющая себе равных в истории парламентаризма, не уменьшила внутриполитического влияния армии. В самом деле, армия применялась для подавления нередких, но обычно регионально ограниченных крестьянских мятежей и восстаний анархистов. Вооружение и организация испанской армии, насчитывавшей всего от 200 000 до 250 000 человек при 20 000 офицеров, были рассчитаны на эти внутриполитические функции.

Следующей особенностью испанской партийной системы была относительно сильная позиция анархистов и основанной в 1910 году анархо-синдикалистской Национальной конфедерации труда (НКТ, «Confederation National del Trabajo»). Анархисты и анархо-синдикалисты нашли много сторонников среди сельскохозяйственных рабочих Андалусии и промышленного пролетариата Каталонии, где они численно намного превосходили социалистов. Основанная социалистами в 1877 году «Партия демократического социализма» («Partido Democratica Socialista») и ее профсоюз – «Всеобщий союз трудящихся» (ВСТ, Union General de Trabaj adores») долгое время имели своим предводителем Пабло Иглесиаса, прозванного «испанским Бебелем». Коммунистическая партия Испании (КПИ, «Partido Comunista de Espana»), основанная в марте 1922 года, возникла из слияния двух отколовшихся от социалистической партии группировок и до самой гражданской войны была значительно слабее этой партии. В знак протеста против просоветского курса коммунистической партии некоторые перешедшие к ней в оппозицию коммунисты основали в 1934 году «Объединенную марксистскую рабочую партию» (ОМРП, «Partido de Obrero de Unification Marxista»). Эту партию, поддержанную во время гражданской войны, в частности, немецкими левыми партиями – Социалистической рабочей партией и Коммунистической партией (оппозиция),– жестоко преследовали испанские коммунисты и агенты советской тайной полиции, поскольку они рассматривали ее как троцкистскую.

Впрочем, в первое время политическое влияние левых не соответствовало их общей численности, так как они не умели действовать совместно и так как анархисты и анархо-синдикалисты не участвовали в выборах. И все же в Испании также возник миф о «красной» или даже «большевистской» опасности. Внешним поводом для этих страхов, которые привели к дальнейшей поляризации политической жизни Испании, были социальные беспорядки, вспыхнувшие летом 1917 в Мадриде и Барселоне. Поскольку стоимость жизни сильно возросла, а доходы предпринимателей благодаря военным заказам неимоверно выросли, анархо-синдикалистский профсоюз НКТ призвал рабочих ко всеобщей забастовке, которая была подавлена кровавыми репрессиями. Летом 1919 года возникло широкое забастовочное движение сельскохозяйственных рабочих Андалусии, также организованное НКТ. Как и во многих предыдущих восстаниях анархистов, до тех пор более ограниченного масштаба, в этом случае нередко разрушали и поджигали помещичьи дома и церкви. Гражданской гвардии (Guardia Civil), специально подготовленной для таких целей, вскоре удалось подавить и это восстание. Но эти события показали, что обойденная войной Испания была охвачена такими же революционными беспорядками, какие потрясали другие европейские страны. Политический кризис обостряло еще то обстоятельство, что сепаратистские организации Бискайи и Каталонии все более упорно и энергично требовали особых автономных прав, в чем им отказывало центральное мадридское правительство.

В этом кризисном положении 13 сентября 1923 года произошел путч генерала Мигеля Примо де Ривера, в течение семи лет управлявшего затем страной с диктаторскими полномочиями, впрочем, не затронувшими монархию. В то время как коммунистическая партия и анархо-синдикалистский профсоюз НКТ были запрещены, социалистическая партия и ее профсоюз ВСТ сохранились. Примо де Ривера стремился поддержать процесс индустриализации государственными субсидиями и иностранными капиталовложениями. Меры по улучшению инфраструктуры – строительство дорог, возведение плотин и регулирование рек – также прямо и косвенно содействовали улучшению экономической ситуации. Но, разумеется, насущно необходимая аграрная реформа не была осуществлена, и не были исполнены пожелания каталонцев относительно автономии. В целом режим Примо де Ривера, который многие теоретики фашизма того времени ошибочно считали фашистским, был своеобразной «диктатурой развития». Когда вследствие сокращения армии с 250 000 человек до 200 000 и уменьшения офицерского корпуса на 10% Примо де Ривера подвергся резким нападкам по-прежнему весьма сильного генералитета, ему пришлось уйти в отставку (26 января 1930 года).

Замешательство и раздоры в буржуазно-консервативном лагере использовали социалисты, республиканцы и левые каталонцы, заключившие в августе 1930 года так называемый Сан-Себастьянский пакт о совместных действиях. На общинных выборах в апреле 1931 года они одержали большую победу над правыми и монархическими силами, положительно принятую даже большинством офицерского корпуса. Вследствие этого 13 апреля 1931 года король Альфонс XIII решил отречься от престола и бежал за границу. Испания стала республикой. На выборах 28 июня 1931 года социалисты, получив 117 мест в парламенте, стали сильнейшей партией. Вместе с левореспубликанскими партиями, получившими 80 мест, и представителями региональных партий они образовали правительство во главе с социалистом Мануэлем Асанья. Это правительство сразу же начало проводить широкую программу реформ. Был введен гражданский брак и приняты другие антиклерикальные меры, а также социальные улучшения, главным образом в пользу промышленных рабочих. Но изданный в сентябре 1932 года аграрный закон, предусматривавший в значительной мере безвозмездное отчуждение больших латифундий, осуществлялся очень медленно и неполно. Это привело к недовольству безземельных сельскохозяйственных рабочих, которых анархо-синдикалистская НКТ стала призывать к забастовкам и восстаниям. Эти насильственные действия получили, однако, отпор со стороны правительства, так же как и военный путч генерала Санхурхо, подавленный 18 августа 1932 года за 24 часа. Таким образом, не могло быть и речи об анархии или о немедленной перспективе социалистической или коммунистической революции.

И все же испанские правые, резко критиковавшие социальные реформы и автономный статус Каталонии, введенный в сентябре 1932 года, чувствовали во всем происходящем крайнюю угрозу. Консервативный политик Хосе Мария Хиль Роблес сумел объединить различные правые партии в «Испанскую конфедерацию независимых правых» (ИКНП, «Confederation Espanola de Derechas Autonomas»). Это привело к дальнейшему обострению внутриполитического антагонизма. В то время как правые под руководством Хиля Роблеса усиливали свою крайне националистическую и антисоциалистическую агитацию, не стесняясь восхвалять при этом фашистский режим Муссолини, левые и левые либералы с той же резкостью обрушивались на «фашистскую», по их мнению, партию Роблеса. Несомненно, эта характеристика была неоправданна и еще более обостряла и без того антагонистическую внутриполитическую обстановку в Испании; этим смогли воспользоваться подлинно фашистские партии, возникшие в такой кризисной ситуации, обусловленной не столько экономическими, сколько политическими мотивами.

К ним относилась, например, фашистская партия, называвшая себя «Союзами национально-синдикалистского наступления» (СНСН, «Juntas de Ofensiva National Sindicalista»), основанная в феврале 1931 года в Мадриде студентом философии Рамиро Ледесмой Ра-мосом. В нее входили, наряду со студентами, офицерами и служащими, также и некоторые рабочие, вышедшие из анархо-синдика-листского движения. Рамос в самом деле пытался соединить националистические идеи с синдикалистскими. Кроме того, у испанских анархистов был перенят метод борьбы, называемый «прямым действием», то есть индивидуальный террор. Эта форма политического конфликта вскоре привела к первым жертвам. Вторая фашистская партия, скорее католическо-традиционалистской окраски, была создана в Вальядолиде в июне 1931 года юристом Онесимо Редондо Ортегой и называлась «Кастильскими союзами испанского действия» («Juntas Castellanas de Actuation Hispanica»). В октябре 1931 года партия Ортеги объединилась с партией Ледесмы Рамоса. Объединенная таким образом партия продолжала борьбу против анархистов, социалистов и сепаратистов, вызывавшую жертвы с обеих сторон. Но ей не удалось изменить свое призрачное существование политически незначительной сектантской группы.

То же относилось и к третьей фашистской группировке, «Испанской фаланге» (Falange Espanola»), основанной 29 октября Хосе Антонио Примо де Ривера, сыном диктатора. Она привлекла большее внимание общественности по той причине, что ее лидер приобрел некоторую известность как депутат парламента от одной из монархических партий, опубликовавший несколько политико-философских статей. 13 февраля 1934 года Хосе Антонио Примо де Ривера удалось объединить три сектантских фашистских группы в «Испанскую фалангу союзов национально-синдикалистского наступления» («Falange Espanola de las Juntas de Ofensiva National Sindicalista»). Фаланга, как ее стали называть, организовала обмундированную и отчасти вооруженную партийную милицию; в идеологическом отношении она также ориентировалась на фашистскую Италию. Сюда относились ее националистические цели, касавшиеся главным образом внутренней политики – борьбы с сепаратистскими тенденциями басков и каталонцев; сюда же относились и «левые» пункты ее программы, куда входило ограничение экономического влияния иностранцев, учреждение «хозяйственных синдикатов» и отчуждение крупных предприятий, а также неиспользуемых или недостаточно используемых земель крупных помещиков. Последнее требование было, однако, недостаточно радикально для Рамоса, настаивавшего на отчуждении всей крупной земельной собственности; он вышел из партии. Первоначальные синдикалистские требования были ослаблены, а входившие в программу СНСН антиклерикальные пункты были почти полностью устранены; но, несмотря на это, в фалангу по-прежнему входили, наряду с интеллигенцией, студентами, офицерами и служащими, также и некоторые рабочие. В целом же фаланга сохраняла свой сектантский характер.

По этой причине она не была принята в избирательный союз правых, добившийся на выборах 19 ноября 1933 года большого успеха – 217 мест в парламенте, тогда как левые получили всего 93, а центр – 163 места. Фаланга не получила ни одного места, но она воспользовалась поляризацией политической жизни Испании. Снова и снова вспыхивали забастовки и восстания, такие, как восстание 1934 года в Астурии, которое гражданская гвардия и армия смогли подавить лишь после длительных и кровавых боев. После того как правое правительство распалось вследствие внутренних конфликтов, Народный фронт, объединивший левые партии и либералов, одержал на выборах 16 февраля 1936 года решительную победу. Правые получили всего 132 места, центр – 32, а Народный фронт – 277 мест. Сильнейшей партией были социалисты – 90 депутатов,– к которым принадлежал также ставший премьер-министром Асанья. Коммунисты провели в парламент 16 депутатов.

Победе на выборах Народного фронта больше всего содействовало решение анархистов отказаться от прежнего бойкота выборов, чтобы поддержать Народный фронт в его борьбе против «фашизма». Но единственной группировкой, которую в самом деле можно было назвать «фашистской», была фаланга, не получившая в парламенте ни одного места. Столь же неоправданным был доходивший до паники страх правых перед будто бы приближавшейся большевистской революцией. В действительности и Асанья, избранный в конечном счете президентом Испанской республики, и премьер-министр Касарес Кирога, и министр по социальным вопросам Ларго Кабальеро – как его часто называли, «испанский Ленин» – были заинтересованы не в революции, а в общественных реформах. Это – взаимное недоверие все больше разжигало конфликт, имевший, как и прежде, главным образом внутриполитический характер, поскольку влияние мирового экономического кризиса в Испании было относительно невелико. Кризисную ситуацию больше всего использовали фалангисты, которым всевозможные забастовки и насильственные действия сторонников Народного фронта давали повод бороться с правительством и его представителями методами индивидуального террора. После ряда покушений фашистов на республиканских политиков и служащих полиции 13 июля 1936 года полицейские убили лидера монархистов Кальво Сотело. Это дало повод нескольким генералам во главе с Франсиско Франко начать давно уже задуманный и тщательно подготовленный военный путч.

Этот военный путч, начавшийся 18 июля 1936 года, был не везде успешен. Республиканское правительство сумело сохранить или вернуть себе контроль над большей частью страны, причем его поддержали также некоторые верные республике офицеры, в особенности из военно-воздушных сил. Для восставших военных большая трудность состояла в том, что Франко был переведен правительством Народного фронта на Канарские острова. Правда, он сумел добраться оттуда до Испанского Марокко и подчинить своему командованию размещенные там марокканские войска и испанский Иностранный легион. Но он не мог переправить эти войска на континент, потому что не имел достаточного количества самолетов и судов. В этой ситуации он обратился к правительствам фашистской Италии и национал-социалистской Германии с просьбой доставить ему самолеты и другое военное снаряжение. Гитлер и Муссолини готовы были ему помочь и послали вначале самолеты и оружие, а в дальнейшем, поскольку военное положение мятежников все еще оставалось тяжелым, также и войска. Таким образом, военный путч Франко превратился в гражданскую войну, которую враждующие стороны вели под знаком фашизма и, соответственно, антифашизма.

Антифашисты едва ли не из всех европейских стран и из Соединенных Штатов устремились в Испанию, чтобы защитить от фашизма законно избранное республиканское правительство. Конечно, энтузиазм этих антифашистов, самоотверженно, а вначале и успешно сражавшихся в своих интернациональных бригадах с войсками Франко, итальянскими дивизиями и немецким «Легионом Кондор», заслуживает всяческого признания. Но тезис, по которому испанская гражданская война была глобальным конфликтом между «фашизмом» и «антифашизмом», был и остается весьма проблематичным. Главная цель, с которой Гитлер и Муссолини послали в Испанию сухопутные и воздушные силы, состояла вовсе не в том, чтобы «фашизировать» эту страну извне. Гораздо важнее идеологических мотивов были военные – испытание новой «люфтваффе», то есть германской военной авиации, экономические – овладение испанскими источниками сырья и рынками сбыта и политические – ослабление демократических государств, Англии и Франции. Прежде всего это относится к политике «третьего рейха». Не случайно немецкий посол Фаупель, пришедший из партийного аппарата НСДАП и пытавшийся, без особого успеха, усилить фалангу в политическом и организационном отношении, вызвал энергичное сопротивление Франко, возражавшего против такого вмешательства во внутреннюю политику и идеологию, после чего Фаупель был заменен «нормальным» профессиональным дипломатом. Конечно, утверждение, что немецкая политика в отношении Испании определялась преимущественно военными, экономическими и политическими целями и в меньшей степени партийно-идеологическими установками, никоим образом не оправдывает эту политику. То же касается способа ведения воздушной войны «Легионом Кондор». Достаточно вспомнить бомбардировку Герники, где пострадало исключительно гражданское население. Но сколь бы ни было преступно и несовместимо с международным правом это германское вмешательство в испанскую гражданскую войну, при «терпимости» западных держав, уже отчетливо выражавшей политику «умиротворения», все же нет оснований утверждать, будто Италия и Германия вмешались в испанскую гражданскую войну, чтобы экспортировать в Испанию фашизм.

Тезис, по которому испанская гражданская война была глобальным конфликтом между фашизмом и антифашизмом, вызывает сомнение еще и по другой причине. В начале военного путча фаланга все еще была относительно слабой сектантской партией. Все ее руководство, в том числе Хосе Антонио Примо де Ривера, было арестовано республиканскими властями и вскоре расстреляно. Но по сравнению со всеми другими правыми партиями фаланга имела одно преимущество: у нее была партийная милиция, сразу же присоединившаяся к восставшим войскам генерала Франко. Правда, она насчитывала только 4 000 человек, но это побудило Франко к дальнейшему призыву добровольцев, поскольку выяснилось, что восстание, задуманное как простой военный путч, превратилось в гражданскую войну, заставившую привлечь и военные, и политические средства. Фаланга использовала этот неожиданный шанс, чтобы увеличить число своих членов и сторонников. В несколько месяцев она превратилась в важную политическую и военную силу. Хотя мы не располагаем конкретными количественными данными, можно не сомневаться, что после начала гражданской войны фаланга сумела приобрести массовую базу. За исключением карлистов в Наварре, также доставивших Франко свою партийную милицию «Requetes», все остальные консервативные и монархические партии потеряли свое значение, между тем как фаланга стала политической силой, и перед лицом провозглашенной республиканским правительством народной войны Франко вынужден был сотрудничать с этой силой.

Поэтому 19 апреля 1937 года Франко объявил объединившуюся с «Requetes» фалангу единственной государственной партией. Полное название этой партии было теперь «Испанская фаланга традиционалистов и союзов национально-синдикалистского наступления» («Falange Espanola Tradicionalista у de las Juntas de Ofensiva National Sindicalista»). Ее партийной эмблемой, избранной уже СНСН, был хомут со связанными свирелями, заимствованный из герба католических королей Испании, и эта эмблема стала теперь новым государственным гербом. Руководство новой государственной партией, в которую «добровольно» вошло также много чиновников и военных, принял на себя командующий восставшими войсками Франко. Это вызвало ожесточенную критику со стороны старых фалангистов, называвших себя «camisas viejas», что буквально означает «старые рубашки». Выразителем этого протеста «старых борцов» фаланги стал преемник Примо де Ривера – Эдилья. Франко распорядился сместить его и приговорить к смертной казни. Но вследствие вмешательства уже упомянутого германского посла Фаупеля приговор не был приведен в исполнение. Отсюда можно видеть, что при поддержке армии и церкви, уже и раньше резко отвергавших антиклерикальные требования СНСН, Франко сумел в значительной степени подчинить себе фалангу.

В этом отношении события в Испании развивались вовсе не так, как в Германии, где Гитлер и НСДАП, напротив, в значительной степени подчинили себе церковь и военных. Но антифашисты в Испании и других странах не заметили этих структурных различий. Беспощадный террор фаланги и армии Франко во время военных действий и после их окончания, направленный против коммунистической, социалистической и демократических партий, а также партий национальных меньшинств – басков и каталонцев,– по-видимому, укрепил их убеждение в том, что режим Франко был фашистской диктатурой. И в самом деле, в гражданской войне погибло 500 000 человек из общего населения Испании, составлявшего около 25 миллионов, и многие из них были жертвами контрреволюционного террора фалангистов. Но при этом нельзя упускать из виду, что и революционный террор вызвал немалые жертвы. Это касается не только членов буржуазных партий, но и многих анархистов и членов ОМРП, подвергшихся столь же беспощадному преследованию со стороны верных Москве коммунистов и советской тайной полиции. Впрочем, характеристика франкистской Испании как фашистского государства опирается не только на описание крайне жестокого и чрезмерного применения террора, но и на внутреннюю структуру этого режима.

Фаланга осталась официальной государственной партией, в то время как все другие партии были запрещены; ее руководителем был Франко, который назывался теперь «каудильо», что равносильно немецкому званию «фюрер». Сверх того, он остался в должности «генералиссимуса», то есть верховного главнокомандующего испанских вооруженных сил. В качестве главы государства он не только ввел по фашистскому образцу «корпоративную систему», но 17 июня 1942 года установил, что «депутаты» испанского парламента (кортесов) больше не будут выбираться, а будут назначаться им самим, а также отдельными синдикатами, общинами, торговыми палатами и научными учреждениями. Одновременно с полным устранением парламента были отменены гражданские права и введена цензура печати – в первое время очень строгая. Режим с непреклонной суровостью подавлял социалистические и демократические силы, а также сепаратистские стремления национальных меньшинств Бискайи и Каталонии. Первоначальные антикапиталистические пункты программы СНСН все более ограничивались, несмотря на критику старых фалангистов; но антисемитские установки отсутствовали. Впрочем, после изгнания евреев инквизицией лишь незначительное число их вновь поселилось в Испании. Франко не выполнил и без того достаточно сдержанных националистических и реваншистских требований фаланги, хотя после германской победы над Францией вполне мог это сделать. В апреле

1939 года Испания вступила в Антикоминтерновский пакт; но в 1940 году на встрече с Гитлером в Андэ Франко отверг его ультимативные требования вступить во Вторую мировую войну на стороне Германии. Отправка на фронт одной дивизии, названной по цвету мундиров «голубой», имела лишь символический характер. Для германской военной экономики очень важны были, впрочем, поставки разных видов сырья. Немецкое самолетостроение нуждалось в испанском вольфраме. Столь же важен был экспорт в Германию нефти, которую сама Испания импортировала из США.

Хотя франкистская Испания избежала военной оккупации союзников, после 1945 года она однозначно характеризовалась и Востоком, и Западом как фашистское государство и подвергалась систематическому бойкоту. 12 декабря 1946 года Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций потребовала от своих членов не признавать режим Франко и отозвать из Испании своих послов. Но в ходе «холодной войны» произошло сближение. В 1950 году был снят объявленный ООН бойкот. США заключили с Испанией военное соглашение. Были начаты переговоры с Ватиканом о заключении конкордата, успешно завершившиеся в 1953 году. В 1952 году Испания была принята в ЮНЕСКО, а в 1955 году – в Организацию Объединенных Наций. После этих военных и политических соглашений, имевших целью включение Испании в антикоммунистический фронт «свободного мира», в середине 50-х годов началось все более интенсивное экономическое сотрудничество с Западом. Оно весьма содействовало развитию Испании, которая была теперь в состоянии не только восполнить потери от гражданской войны, но и развить процесс индустриализации и модернизации, стимулируемой вмешательством государства.

Рука об руку с экономическим подъемом происходила некоторая либерализация внутриполитической жизни. Границы были открыты и цензура печати смягчена. Эту ситуацию использовали действовавшая в подполье коммунистическая и социалистическая оппозиция, а также некоторые сепаратистские группировки. Хотя франкистский режим подавлял с чрезвычайной жестокостью террористические акты баскской организации ЭТА (ETА), он применял более гибкую тактику по отношению к вновь возникшим подпольным профсоюзам («comisiones obreras» [Рабочие комиссии (исп.).– Прим. перев.]), тем более что эти оппозиционные силы получали все большую поддержку некоторой части католической церкви. Это была, впрочем, лишь относительная уступчивость, поскольку члены и руководители нелегального рабочего движения в ряде случаев по-прежнему подвергались преследованию и осуждались на длительное тюремное заключение. Причиной такой уступчивости было, главным образом, понимание, что слишком жестокие и террористические меры нанесли бы вред экономическому росту, выгодному не только промышленникам, но и политической элите страны. По-видимому, церковь, поддержка которой была необходима режиму Франко, также высказывалась за определенное смягчение внутриполитического курса, а руководящие военные круги не решались применять слишком решительные и жестокие меры против оппозиционных движений, поддерживаемых отдельными представителями духовенства.

Этот относительно сдержанный внутриполитический курс резко критиковали старые фалангисты, видевшие, как их миллионная государственная партия, известная под названием «movimiento» («движение»), все больше теряет свое влияние, а власть военных и церкви, всегда вызывавшая у них зависть, остается неизменной. Вся слабость этой партии, хотя и многочисленной, но весьма разнородной и отнюдь не состоявшей из одних только подлинно фашистских элементов, обнаружилась после смерти Франко 20 ноября 1975 года. Принц Хуан Карлос, провозглашенный через два дня после этого королем и главнокомандующим вооруженными силами, смог опять разрешить партии и приступить к политике постепенной демократизации без помех со стороны бывшей государственной партии. В начале 1977 года Хуан Карлос распустил «movimiento» без серьезного сопротивления руководства и миллиона членов этой некогда столь сильной на вид государственной партии.

Хотя в это время политик Мануэль Фрага Ирибарне сумел снова объединить различные праворадикальные и фашистские силы, его партия «Народный альянс» («Alianza Popular») до сих пор не смогла преодолеть внутренние раздоры и образовать ядро новой фашистской партии с массовой базой. С другой стороны, неровное и непредсказуемое развитие испанской внутренней политики в последнее время показывает, как трудно, даже невозможно высказать в этом отношении какие-либо прогнозы. Ведь перед военным путчем 1936 года фаланга тоже была небольшой, относительно слабой фашистской сектантской партией.

Все еще вызывает вопросы поведение армии, которая, по всей видимости, не хочет отказаться от своей традиционной роли «фактора порядка», так что прочность вновь установленной демократической системы в Испании представляется проблематичной. Но с другой стороны, поразительно быстрый и не вызвавший почти никаких трудностей распад франкистской системы указывает на то, что этот режим с самого начала занимал промежуточное положение между авторитаризмом и фашизмом. В ретроспективном плане многое говорит в пользу предположения, что в этом случае несомненно фашистские черты всего лишь прикрывали авторитарные по своему характеру структуры. Верно, что режим Франко в первых своих фазах проводил крайне антисоциалистическую и антидемократическую политику, а в отношении национальных меньшинств преследовал также националистические цели Но с течением времени эти его черты ослабели, точно так же как встречавшиеся и в других фашистских диктатурах антикапиталистические части программы, между тем как антисемитские тенденции никогда не выдвигались. Франкистская государственная партия, возникшая из объединения политических сил, отчасти не фашистских по своему характеру, не только была подчинена воле Франко, но никогда не могла противостоять господству армии и церкви. Когда часть духовенства отказалась поддерживать авторитарный курс режима, а военные большей частью остались пассивными, эта правящая партия, казавшаяся столь мощной и нередко считавшаяся третьей опорой режима, оказалась неспособной обеспечить ему необходимое плебисцитарное одобрение. Эта столь сильная на вид многочисленная партия даже ни разу не пыталась защитить созданные Франко авторитарные структуры и связанную с его именем систему. По-видимому, все говорит в пользу, может быть, слишком смелого тезиса, что «полуфашистская» диктатура Франко снова превратилась путем обратного развития в авторитарный режим, который затем, шаг за шагом и без революционных переворотов, смог превратиться в демократический строй.

Случай Испании еще раз напоминает, насколько необходимо – по научным и политическим мотивам – проводить различие между фашизмом (в его различных формах) и авторитаризмом. При этом важное значение имеет фактор времени, то есть то обстоятельство, что и фашистские, и авторитарные режимы могут развиваться в обоих направлениях. Но если франкистский режим, вопреки некоторым его тенденциям, не развился в фашистскую диктатуру, а напротив, его фашистские и даже авторитарные черты все более ослабевали, это объясняется также и общей ситуацией в мировой политике, существенно изменившейся после 1945 года. Эта ситуация, как мы подробнее расскажем в главе о так называемом неофашизме, затрудняла образование и существование фашистских диктатур.

Французские фашистские движения

Со времени захвата власти Муссолини социалистические и коммунистические теоретики фашизма неоднократно пытались объяснить возникновение и структуру фашизма с помощью критериев, извлеченных Марксом и Энгельсом из анализа бонапартистского режима Наполеона III во Франции. Они доказывали, что фашизм, подобно бонапартизму, пришел к власти в ситуации равновесия классовых сил, когда буржуазия была уже неспособна, а пролетариат оказался еще неспособным взять и удержать власть. В этой ситуации партии и круги, связанные с буржуазией, отказались от политического управления в пользу исполнительной власти, чтобы надежнее закрепить свою социальную власть – власть над средствами производства. Осуществляя это политическое управление, контролируемая фашистами исполнительная власть стала в значительной мере независимой и поднялась над всеми классами.

Мы не можем входить здесь в подробности такой интерпретации фашизма, ориентирующейся на теорию бонапартизма. Мы решительно отклоняем даже во многом реалистическую попытку Августа Тальгеймера отождествить фашизм с бонапартизмом; но все же следует отметить некоторые прямо бросающиеся в глаза параллели и черты сходства между фашистским и бонапартистским режимом. Во всяком случае, первая французская империя, и в особенности вторая, были попытками сдержать и преодолеть революцию революционными средствами. Бонапартистской системе Наполеона I и Наполеона III удалось интегрировать большие, главным образом крестьянские, массы и противопоставить их революционному движению, а это движение, в свою очередь, умиротворить репрессиями и также методами интеграции. Например, Наполеон III умел добиваться плебисцитарного согласия, проводя социальные улучшения, а в первое время стремился отвлечь внимание от внутренних общественных проблем видимостью внешних успехов. В целом, таким образом был подготовлен и проведен переход от аграрного общества к массовому индустриальному обществу, проходивший во Франции медленно и с запозданием, но без значительных общественных беспорядков. Более поздний фашизм принял за образец эти амбивалентные репрессивно-интеграционные методы господства, выработанные бонапартизмом. Хотя контрреволюции, прошедшие под знаком бонапартизма, снова и снова устранялись революциями снизу (1830, 1848, 1870), бонапартистская традиция во Франции уцелела, дополнив и отчасти заменив собой революционную традицию.

Это проявилось в 1887-1888 годах, когда во время экономического и политического кризиса республики генерал Буланже, применивший антипарламентские и плебисцитарные методы, сумел выиграть выборы как раз во многих промышленно развитых местностях Франции. Хотя «кризис Буланже», в котором Фридрих Энгельс усматривал уже новый, «третий период бонапартизма», не привел к гибели республики, он показал правым и монархическим силам Франции, как можно успешно бороться с ненавистными им революционными традициями Франции с помощью идеологий, особенно действующих на массы как раз вследствие их революционного происхождения. Таковы были идеологии национализма, обращенного в прошлое реакционного антикапитализма и особенно антисемитизма, проявившего во время «дела Дрейфуса» в конце 19 века свою способность к мобилизации масс и вместе с тем свою поляризующую силу.

В 1899 году, на вершине «дела Дрейфуса», эти идеологические течения были восприняты и использованы организацией, ставившей себе, наряду с националистическими и антисемитскими, также некоторые антикапиталистические и даже синдикалистские цели. Это была «Аксьон Франсэз» («Французское действие», «Action Francaise»), имевшая в лице Шарля Морраса выдающегося идеолога, а в качестве партийной силы – «Королевских молодчиков» («Camelots du Roi»), готовых добиваться политических целей также и насильственным путем. В организационном и идеологическом отношении «Аксьон Франсэз» была предшественницей многих черт будущего итальянского фашизма. Фашистские движения, возникавшие во Франции с 20-х годов, были не только родственны «Аксьон Франсэз» и составляли в идеологическом отношении ее прямое продолжение – они были связаны с ней также в конкретно-историческом смысле и даже персонально, так что «Аксьон Франсэз» была не просто предшественницей фашизма. Но хотя вследствие этого во Франции можно было ожидать быстрого и успешного развиаия фашизма, ничего подобного не произошло. Это объясняется экономическими, социальными и политическими условиями, сложившимися во Франции после 1918 года.

Ввиду роста мировой экономики и благодаря немецким репарациям французская промышленность смогла быстро восполнить военные потери и преодолеть трудности перехода от военного хозяйства к мирному. Если в 1920 году промышленное производство достигало лишь 67% довоенного уровня, то в 1924 году этот показатель поднялся до 114%, а в 1930 году до 133%. В тот же период происходили модернизация методов производства и процесс концентрации в экономике. Впрочем, сельскохозяйственное производство росло значительно медленнее. В областях к югу от Луары трудно было не заметить признаков медленно нараставшего аграрного кризиса. Послевоенная инфляция, с которой удалось справиться лишь в 1926 году, также указывала на кризисную структуру французской экономической системы. Поскольку немецкие репарации пришлось использовать главным образом для оплаты французских военных долгов Англии и США, их нельзя было употребить на весьма необходимую фундаментальную модернизацию французской промышленности и сельского хозяйства.

Общественные отношения во Франции сначала проявляли лишь потенциальные кризисные тенденции. Это касалось еще не затронутой, а тем более не решенной проблемы перенаселенности деревни в южных и средних регионах. Но больше всего это относилось к социальному положению промышленных рабочих. Хотя еще в 1918 году они получили коллективные договоры и восьмичасовой рабочий день, закон о социальном страховании не соблюдался, не было также удовлетворено требование рабочих об оплате отпусков.

Относительное отставание французского социального законодательства по сравнению с германским объяснялось тем, что левые были здесь ослаблены внутренними конфликтами, тогда как правые партии, соединившиеся в «Национальный блок» («Bloc National»), получили на выборах в ноябре 1918 года 137 мест из 613.

Социалистическая партия, получившая на этих выборах лишь 68 мест в парламенте, на своем конгрессе в Туре в 1920 году раскололась. Ее левое крыло, имевшее на этом конгрессе большинство в 3 000 делегатов против 1 000, представлявших внутрипартийную оппозицию, образовало новую Коммунистическую партию Франции («Parti Communiste Francais»), присоединившуюся к коммунистическому Третьему Интернационалу. Меньшинство создало под руководством Леона Блюма новую социалистическую партию, которой вскоре удалось вытеснить коммунистов из их ведущего положения. На парламентских выборах 1932 года социалисты получили 98 мест, тогда как коммунисты смогли послать в парламент лишь 10 депутатов. Вопреки всей революционной риторике, реформистски настроенная Всеобщая конфедерация труда (ВКТ, «Confederation Generale du Travail») тоже сумела сохранить свое ведущее положение по отношению к отколовшейся коммунистической «Унитарной всеобщей конфедерации труда» («Confederation Generale du Travail Unitaire»). Обе профсоюзных организации, которым противостояли еще христианские профсоюзы, снова соединились в 1936 году под знаком Народного фронта.

Правые партии, правившие с небольшими перерывами (кабинет Эррио, 1924-1925) до 1932 года, могли воспользоваться относительной слабостью левых во внутриполитической области, а также тем, что «наследственный враг» – Германия – был не только побежден, но и надолго ослаблен. Поэтому агитация крайне правых не имела вначале больших шансов. «Аксьон Франсэз» в значительной мере утратила свое влияние, достигнутое в 1914 году. Здесь сыграло свою роль осуждение папой Пием XI галликанской идеологии «Аксьон Франсэз», то есть доктрины независимости французской церкви от Рима. Из-за этого запрета, последовавшего в 1926 году, «Аксьон Франсэз» потеряла не только поддержку французского клира, но и многих своих консервативно-католических членов Еще важнее оказался тот факт, что некоторые лица и группы отвергли по-прежнему монархические установки «Аксьон Франсэз» и начали ориентироваться на более современный и действенный образец итальянского фашизма.

К ним принадлежал Жорж Валуа, член «Аксьон Франсэз» и националистическо-синдикалистского «Кружка Прудона» («Cercle Proudhon»). B 1925 году он вышел из «Аксьон Франсэз», чтобы основать свой собственный боевой союз «Фасции» («Faisceaux»), который не только по названию, но и по своей идеологии и политической практике полностью подражал итальянским «fasci». Валуа выступал за объединение фронтовиков и производителей под знаком национального социализма, что должно было привести к преодолению классовой борьбы и международного марксизма. Он упорно, но в конечном счете не особенно успешно пытался приобрести сторонников также среди рабочих. Его организация занимала промежуточное положение между боевым союзом и политической партией. Если в недолгий период левого правительства Эррио организация Валуа имела еще некоторый успех, то новая победа правых под руководством Пуанкаре прямо и косвенно привела к поражению «Фасций», вызывавших с самого начала яростную враждебность «Королевских молодчиков» из «Аксьон Франсэз». Валуа извлек отсюда урок: увидев, что его движение неспособно конкурировать с крайне правой политикой вроде политики Пуанкаре, он решил усилить «левые» черты своей программы. Он соединял это с усиливавшейся критикой фашизма, которому он теперь ставил в вину реакционность его принципов, и с отчетливым отказом от антисемитизма. Во время Второй мировой войны Валуа, превратившийся из фашиста почти в антифашиста, погиб в немецком концентрационном лагере.

Страх французской буржуазии перед социализмом, проявившийся уже при кратковременном успехе левых на выборах 1924 года, был использован также другим боевым союзом, стоявшим, однако, с самого начала на гораздо более правых позициях, чем «Фасции» Валуа. Это были «Молодые патриоты» («Jeunesses Patriotes»), группа, основанная в 1924 году промышленником и консервативным депутатом Пьером Тетенже. «Молодые патриоты» выделялись из других правых тем, что не ограничивались пропагандой и защитой правых кандидатов на выборах, но имели также собственную, хотя и нечетко сформулированную, программу, требовавшую создания сильного государства и социальной политики антисоциалистического направления. Но, наряду с другими лигами правых, «Молодые патриоты» относились скорее к старой бонапартистской традиции Франции, чем к новым, устроенным по современному итальянскому образцу фашистским партиям.

То же относится к «Огненным крестам» («Croix de Feu») полковника де ля Рока, организации, возникшей в 1927 году из союза фронтовиков, куда первоначально принимали только участников войны, награжденных за боевые заслуги. В 1931 году этот союз превратился в самостоятельную партию с консервативными и социально-реформистскими целями, насчитывавшую, по оценкам, 150 000 членов, то есть имевшую массовую базу. Но поскольку у этой партии почти не были выражены антисоциалистические и антикапиталистические цели и была слабо выражена воля к уничтожению своих политических противников, ее следует скорее отнести к консервативно-бонапартистским, чем к фашистским движениям. Впрочем, существование и массовые демонстрации «Огненных крестов» послужили целям левых как доказательство их тезиса, что только Народный фронт может справиться с нависшей угрозой фашизма. Сила этого антифашистского течения, в свою очередь, послужила предпосылкой нового роста правых лиг и возникновения других фашистских движений. То и другое – нарастание фашизма и антифашизма, характеризующие политическую жизнь Франции в течение 30-х годов,– было, в свою очередь, результатом глубокого экономического, социального и политического кризиса.

Экономический кризис проявился во Франции сравнительно поздно, но его последствия держались здесь значительно дольше, чем в соседних европейских странах. Даже в 1938 году французское промышленное производство все еще было на 25% ниже уровня 1929 года. Этот длительный экономический кризис, еще усиленный структурными кризисными явлениями в различных областях французской промышленности и сельского хозяйства, привел к обострению уже ранее заметного социального и политического кризиса Третьей республики. Ни правые партии, ни центр, ни левые не способны были создать устойчивое и эффективное правительство. С мая 1932 года до февраля 1934 года во Франции сменилось не менее шести кабинетов. Поскольку отдельные партии сильно зависели от тех или иных союзов, представлявших особые интересы – профсоюзов, союзов предпринимателей, крестьян, налогоплательщиков или ветеранов,– они были не в состоянии прийти к компромиссу, необходимому для образования устойчивого правительства. После массовых демонстраций «Огненных крестов» и других лиг, которые 6 февраля 1934 года пытались штурмовать парламент и лишь с трудом были сдержаны силами порядка, коммунисты и социалисты смогли договориться о создании Единого фронта, чтобы воспрепятствовать якобы угрожавшей немедленной победе фашизма. Либеральные радикал-социалисты тоже полагали, что извлекают единственно правильный урок из гибели демократии в Италии и Германии, и присоединились к антифашистскому союзу социалистов и коммунистов.

Парламентские выборы в мае 1936 года привели к решительному успеху Народного фронта. Социалисты получили 156 мест вместо прежних 97, коммунисты – 72 места вместо 12. Социалист Блюм сформировал вместе с радикал-социалистами правительство Народного фронта, пользовавшееся поддержкой коммунистов. Правительство Народного фронта попыталось повысить покупательную способность населения и преодолеть экономический кризис – мерами по трудоустройству, государственными гарантиями цен на хлебные продукты и иными методами государственного вмешательства. Но эта политика привела лишь к очень нестойким результатам. Число безработных почти не снизилось, а резко поднявшиеся цены свели на нет повышение заработной платы, достигнутое рабочими во время забастовочной кампании в мае и июне. Экономические неудачи правительства Народного фронта, которые привели к разочарованию его сторонников, сохранившемуся и после отставки Блюма, по крайней мере отчасти объясняются обструкцией предпринимателей, многие из которых более или менее открыто оказывали финансовую поддержку вновь возникавшим фашистским движениям.

К ним, несомненно, относился парфюмерный фабрикант Коти, не только оказывавший моральную поддержку ряду крайне правых групп, но в конце концов создавший свою собственную, хотя и незначительную, фашистскую партию под названием «Французская солидарность» («Solidarite Francaise»). Кроме того, приобрел влияние «Франсизм» («Francisme»), основанный в 1933 году одним из лидеров «Фасций» Марселем Бюкаром, хотя число его членов никогда не превышало 10 000. К этой организации принадлежали, наряду с ремесленниками, служащими и людьми свободных профессий, также некоторые рабочие. В то время как Бюкар до малейших подробностей подражал итальянским фашистам, основанная Жаком Дорио в 1936 году «Народная французская партия» (НФП, «Parti Populaire Francais»), хотя и приняла с самого начала фашистские символы и идеологические формулы, занимала в своей программе и политике самостоятельную позицию, ставившую ее на самый левый фланг всей шкалы фашистских движений Франции и Европы.

Фашистская «Народная партия» Дорио была по существу группой, отколовшейся от коммунистической партии, с установкой, производящей некоторое национал-большевистское впечатление. Сам Дорио был коммунистическим мэром Сен-Дени и принадлежал к числу лидеров Коммунистической партии Франции. Он был исключен из этой партии, когда несвоевременно, против воли Москвы и руководства Коминтерна, выступил за создание антифашистского Народного фронта. Хотя через несколько месяцев после исключения Дорио Коммунистическая партия Франции изменила свой ультралевый курс в пользу уже упомянутой политики Народного фронта, которой ранее требовал Дорио, между КП и «ренегатом» Дорио не произошло примирения; напротив, Дорио не только критиковал коммунизм, но все более резко, в бескомпромиссной форме его отвергал.

Вопреки тому, что основанная 28 июня 1936 года НФП получила признание и поддержку части промышленников, увидевших в ней орудие борьбы с коммунизмом и национальное движение единства, и несмотря на то, что облик и программа партии носили явно фашистский характер, Дорио сумел привлечь к ней многих бывших коммунистов и членов профсоюза. Если даже данные самой партии, по которым она на 65% состояла из рабочих, не заслуживают доверия, нет сомнения в том, что доля рабочих в ней была довольно высока. НФП вначале преследовала наряду с антикоммунистическими и националистическими также некоторые социал-реформистские цели, сводившиеся к модернизации и рационализации производства, но фанатическая ненависть Дорио и некоторых его сторонников к коммунизму привела их в конце концов к более или менее безоговорочному сотрудничеству с немецкими оккупационными властями. Это полностью дезавуировало его партию.

Той же судьбы не избежали и остальные фашистские группировки, а также представители некоторого литературного фашизма, представленного во Франции такими фигурами, как Бразиллак, Селин и особенно Дрие ля Рошель, в художественном отношении на голову превосходившими немецких национал-социалистских литераторов направления «крови и почвы» (Blut und Boden). Все эти силы и личности потерпели крушение, столкнувшись с основной чертой фашизма, который, вопреки своим международным притязаниям, всегда был и должен был оставаться движением глубоко национального типа. Политика немецких оккупационных властей, исходившая прежде всего из национальных мотивов, неизбежно должна была вызвать критику и неприятие со стороны французского национализма. Это, в свою очередь, привело к изоляции тех французских фашистов, которые не могли и не хотели отказаться от восхищения фашистскими образцами, представленными Италией и больше всего Германией. Возникшая таким образом дилемма привела в конце концов к гибели всего французского фашизма. Впрочем, такой ход событий не был неизбежен.

После полного поражения французских войск маршал Петен в качестве главы французского государства (Chef de l'Etat Francais) в неоккупированной части Франции предпринял попытку вновь объединить страну, вступившую в войну экономически ослабленной и расколотой в социальном и политическом отношении. Эта попытка потерпела неудачу, с одной стороны, ввиду грубого силового давления Германии, а с другой – ввиду французского Сопротивления (Resistance), превратившегося в массовое движение, когда коммунисты после нападения немцев на Советский Союз отказались от своей сдержанной позиции. Руководитель малозаметного вначале Лондонского правительства в изгнании генерал де Голль сумел, наконец, объединить в мае 1943 года все организации Сопротивления, в том числе коммунистические, в «Национальный совет Сопротивления» («Conseil National de la Resistance»). Режим Виши, скорее консервативно-патриархальный, чем фашистский по своему характеру, все больше занимал оборонительную позицию, поскольку попытки представить Петена в виде вождя национальной и вместе с тем буржуазной Франции не имели успеха. Они не могли скрыть того факта, что этот режим – добровольно и вынужденно – сотрудничал с немцами на всей территории страны и даже активно помогал преследованию французского движения Сопротивления и депортации французских евреев. И даже буржуазно-национальная Франция все больше ощущала, что ее представляет правительство де Голля, опирающееся на национальное Сопротивление внутреннему и иностранному фашизму.

Хотя описание режима Виши как «фашистского» более чем сомнительно и хотя успехи Сопротивления были не так уж велики (впрочем, немцы расстреляли 20 000 его участников и депортировали 60 000), борьба Сопротивления, проникнутая и национальными, и антифашистскими мотивами, составила объединивший все партии фундамент демократического возрождения Франции. В этом проявилось сходство с положением Италии после крушения фашизма; но по сравнению с послевоенной Германией видно большое различие. С другой стороны, не следует упускать из виду, что хотя отдельные фашистские движения во Франции имели массовую базу, они не смогли ни объединиться, ни захватить власть. Что же касается коллаборационистского режима Петена, то он не входит в группу фашистских диктатур.