На следующий день я заскочил к Дадли. Слушая мой отчет об эффективности «Дадко-Карты», он порозовел от удовольствия.

– Твоя карта – а вернее сказать, ты, Дадли – по-настоящему спас мою задницу. – Я отдал ему карту.

– Не хотел бы напоминать, Гав, но я же тебе говорил… – довольно фыркнул Дадли. – В любом случае, спасибо, что испытал ее. Ты сам-то не получил заряд, нет?

– Ни капельки. И сочту за честь испытать еще что-нибудь. Если у тебя что-то еще есть тут… А это что, Дадли? Вон та лиловая штучка.

– Где что? Вот это? – Дадли указал крошечным скальпелем на кишки канадского поползня, потрошением которого занимался. – Это мускульный желудок. Он перемалывает семечки.

Я вытянул шею, чтобы получше разглядеть его сквозь громадную лупу. Дадли сидел почти неподвижно, сложив руки на деревянной колодке. Он был в полном хирургическом облачении: маска, резиновые перчатки, халат, лампочка на лбу и все остальное. Вся работа происходила на площади не больше десятицентовика. Птица была пришпилена к парафиновой колодке, крылья раскинуты.

– Вот эти потроха? – сказал я через маску. Меня Дадли тоже заставил надеть. Хотя полного хирургического костюма я не удостоился.

– Ты думаешь, зоологи употребляют термин потроха, а? Потроха – это то, что бабуля кладет дедуле в похлебку. А вот еще замечательная штучка. Вот эта желтоватая фигня – поджелудочная, красноватая – селезенка, а зеленая – желчный пузырь. А ты знал, что поползень – единственная птица, которая умеет лазить по стволам вниз головой? Именно так узнают поползня в природе.

Дадли закрепил булавкой край птичкиной плоти и вынул пинцетом какие-то ошметки, отрезав от хребта сразу под черепом. У таких маленьких птичек череп оставляют внутри чучела, а мозг осторожно удаляют.

– Откуда птичка?

– С радиаторной решетки «понтиака».

– Наверное, нужна целая сеть агентов, чтобы находить такие вещи.

Дадли фыркнул:

– Эх ты, старьевщик, это называется Интернет. Настанет время, и ты все свои дела будешь вести через него.

– Я постараюсь, чтобы это случилось как можно позже.

Моя охота на коралловую змею продвигалась плохо, и я уже опасался, что без Интернета обойтись не удастся.

– К счастью, у меня нет конкурентов.

– А ты все еще слушаешь радио «Оупри»? Гав, у тебя есть масса, масса клиентов, которые просто не знают о тебе. Вот если бы ты дал мне состряпать для тебя сайт.

– И этот сайт сможет защитить меня, как твоя карта?

– Может быть. – Дадли улыбнулся мне через плечо. – Что бы ты делал, если бы я за тобой не присматривал? Я и Энджи?

– Не забывай Отто.

– Да, и Отто. – Дадли вдруг оторвался от своей лупы и нахмурился, глядя куда-то в угол. – Хочу сказать, что меня ужасно печалит кончина Вито. Я его любил, хоть мы и редко встречались.

– Похоже, он хотел помочь мне. Наверное, Вито был натуропат. Но поди разбери. Я видел только, что он из ретристов.

– Я должен был это понять. – Дадли покачал головой, упрекая себя. – Я знал, что он увлекался сонотерапией. Значит, у ретристов теперь есть все, что нужно. Твой драгоценный Пискун и все, что спрятано в его голове, теперь у них. Тем лучше, верно? Теперь все позади, так?

– М-м. А что значит, если за мной следят копы? Какой-то синий микроавтобус, разрисованный граффити, весь день стоял под моими окнами на другой стороне улицы, где запрещена стоянка, и не получил штрафной талон.

– Они следили за тобой? – ледяным тоном переспросил Дадли. – Сейчас?

– Не думай, что я уж совсем. Нет, я вышел черным ходом, перелез через стену во двор к моему соседу Гарри и вышел другим проулком.

– Чую нюхом, ты еще не выбрался из ендовы. Возможно, фараоны решили сделать из тебя приманку.

Первую часть фразы я не очень понял, но не стал переспрашивать, чтобы не нарваться на язвительный перевод «для невежественных янки».

– Да, но я не сомневаюсь, что ретристы это знают. Они пройдохи и жулье, но не дураки. Они явно заприметили нас с Энджи в Церкви Джайва, а Николаса разглядели за версту. А после того, как копы нашли труп тети-колы, ретристы как в воду канули. Дяди-ситро. Не все ли равно.

– Брат не появлялся?

– Ни звука. – Я скрестил пальцы, а другой рукой постучал по дереву. – Ладно, Дадли, скажи мне честно. Без деталей и без всякого такого, просто скажи. Хоть что-то из этой лабуды, которую лепят ретристы, возможно? Или они просто серьезно заблуждаются?

Дадли сначала помолчал, но по тому, как у него подергивались губы, и по наклону головы было ясно, что он думает.

– Включи телевизор, – сказал он наконец. Помедлив, я сделал, как он велел. Шло дневное ток-шоу, там спорили.

– Погромче, – рявкнул Дадли через плечо. Я прибавил, спросил:

– Ну?

– Возможно, – прошептал Дадли.

– Насколько? – прошептал я ему в ухо, глядя, как женщина на экране бросает стулом в другую. Дадли оторвал глаза от вывернутой наизнанку птички и встретил мой пристальный взгляд:

– Возможно вполне.

– И зомбирование цветными вспышками?

– Часть системы американского Гулага. – Дадли равнодушно покачал головой. – Они отказались от этого, когда русские запустили спутник. Но…

– Но?

– Ну, в любом случае, телевидение высокой четкости, насколько я разумею, уменьшит воздействие вспышек, которое есть сейчас, оптический нерв просто уже не сможет регистрировать все множество разных цветовых пульсаций, которые обычно связывают с малым эпилептическим припадком и явлениями, которые они вызывают – вроде расстройств памяти и дежа вю. То есть если нам не будут показывать именно цветные пятна, специально монтируя их последовательность. Недавно в Японии один мультфильм…

– Я слышал. Половина японских детей рехнулась.

– Преувеличение. На самом деле около шестисот. И может быть, ретристам того и нужно. Такое воздействие, которого они могли бы добиваться, чтобы контролировать восприятие людей и их действия. И опять же, насколько я могу судить, вспышка с высоким разрешением, хоть и насыщенная, все же сильно не дотягивает до частоты слияния, и если увеличенное разрешение что-то изменит, то разве что сгладит эффект мерцания. Не вижу, как повышение разрешения может аномально подействовать на ядерные оболочки ЛКТ.

– ЛКТ? – Надо было постараться и продлить его откровенность.

– Латерального коленчатого тела. Смотри… – Он поднял пинцетом сероватую изюмину – мозг поползня. – У птиц они тоже есть. – Дадли опустил мозг в стальную миску к другим малюсеньким кусочкам внутренностей.

– Ага. – Ясно, подписчик «Вестника безумного ученого». – А то, что они затевают со сферами, хорошо или плохо?

– Тш-ш! – Крупная капля пота скатилась по его круглому лицу. – Скорее всего, плохо.

Я зашептал еще тише:

– Но разве АНБ… – Дадли метнул в меня презрительный взгляд. – То есть разве от этой идеи не отказались, еще когда появились «Битлз»?

Дадли ничего не сказал. Только склонил голову, и это движение я истолковал как неохотное «нет».

– А тогда… – Я почти касался губами его влажного уха. – …надо что-нибудь делать? Они со дня на день применят свои сферы.

Дадли слабо усмехнулся:

– Если никто ничего не делает до сих пор, то уже слишком поздно. Никто не сможет мобилизовать, э-э, нужную службу за столь короткий срок.

– Но…

– Гав?

– Да?

– Ты ни черта не можешь тут поделать.

– Но…

– Выключи телевизор, Гав. Налей себе крем-соды. А я выпью «Клево-Формы».