ПИРЕЙ не походил на другие шумные и грязные средиземноморские гавани. Он был сердцем цивилизации (с которой до сих пор не смогла сравниться ни одна другая), когда-то расцветшей в Элладе. Адам рисовал в воображении былое величие и славу Греции, стройные колонны её храмов, не замечая маленьких, неказистых домов. Даже в речи портовых грузчиков и проституток ему слышалась музыка «Илиады».

На какое-то время он даже позабыл о предмете своей страсти – вечно ускользающей Стелле. Адам пешком отправился из Пирея в Афины, однако Ван Нордхайм, который нанял машину, догнал его по дороге и предложил подвезти. Толстый голландец чуть заметно улыбался. Он не поддавался очарованию Пирея; всё это было ему давно знакомо.

Дорога пролегала среди оливковых рощ. Пейзажи Аттики заворожили Адама, хотя маленькие домики с плоскими крышами никак не напоминали величественные строения прошлого. Лишь кое-где можно было увидеть античные руины с дорическими или коринфскими колоннами, которые будили воспоминания об ушедшей эпохе эллинизма. Вдоль дороги паслись стада коров с круглыми, влажными глазами, которые наводили на мысли о волоокой Юноне и тех славных временах, когда по улицам Афин бродили рука об руку Сократ и Платон.

Вдали, на фоне голубого неба, вставал снежно-белый силуэт Акрополя.

Когда автомобиль ехал по тихим улицам Афин, внимание Адама привлекло большое мраморное здание музея.

– Непременно пойдите туда и полюбуйтесь на гипсовые фигуры античных богов, – сказал Ван Нордхайм. – У меня есть кое-какие дела. Мы встретимся в баре отеля «Империал».

И он исчез в дверях ближайшего почтового отделения.

Изучив экспонаты музея (древность некоторых из них вызывала сомнение), Адам направился в бар. Ван Нордхайм сидел за столиком в углу.

– Вы знаете, – едва переведя дыхание, начал Адам, – я видел Стеллу…

– Я тоже, – сухо ответил голландец.

– Но я видел её в музее. Какой-то скульптор тысячи лет назад сумел передать каждую линию её тела.

– Вы настолько хорошо знакомы с её анатомией? – лукаво спросил Ван Нордхайм.

– Ну, я видел её, когда она плавала в бассейне, – неуверенно пробормотал Адам. – Кстати, а где она?

– Когда я видел её последний раз, она была с каким-то парнем, смахивающим на гангстера.

Адам нахмурился.

– Она мне ничего не передавала?

– Она что-то говорила насчет того, что встретится с Вами в Акрополе. На этот раз я к Вам не присоединяюсь. По-моему, она предпочитает встретиться с Вами наедине. Вряд ли Вы будете возражать против этого…

Адам ничего не ответил.

Петляя по узким, залитым солнцем улицам, такси в конце концов доставило Адама к древней цитадели. Молодые парочки с путеводителями в руках и непременным выражением восторга на лицах бродили среди сломанных колонн и разрушенных стен.

У подножия одной из колонн, растянувшись на каменном полу, лежал в пьяном оцепенении смуглый, толстый грек с длинными, печально поникшими усами. Его голова покоилась на пустой бутылке из-под какой-то местной выпивки, распространявшей вокруг запах смолы. Периодически приходя в себя, мужчина с пьяной улыбкой обводил взглядом окрестности. Время от времени он начинал напевать какую-то сентиментальную песенку. Его огромная голова была совершенно лысой; лоб избороздили морщины, словно плуг жизни много раз прошелся по этому полю.

Адам взглянул на изгоя с тем презрением, с каким англосаксы обычно относятся к человеческим порокам, и брезгливо поморщился. Помимо всего прочего, его возмущало такое непочтение к священной земле Акрополя. Пьяница осквернял её.

Между тем на сцене появился новый персонаж – крупная женщина, судя по виду, прачка. Тяжело отдуваясь, она несла ведро с мыльной водой. При виде толстого грека, пребывавшего в пьяной меланхолии, её обуяла ярость. Безобидная старуха превратилась в фурию. Казалось, её длинные волосы зашевелились, как змеи на голове Медузы Горгоны. Беззубый рот изверг поток грязных ругательств.

– Ты, пьяница, мерзавец, подонок! – заверещала она.

Женщина схватила мужчину за плечо и начала неистово трясти его.

– Ты только и умеешь, что накачиваться мастикой, ничтожество!

Пьяный толстяк поднял печальные, красные глаза на старую каргу. Его лоб наморщился от мыслительных усилий, и он стал похож на старую обезьяну.

– Дорогая, – заискивающе пробормотал он, борясь с икотой. – Я ничего такого не сделал. У меня была всего лишь одна маленькая пинта…

Разъярённая женщина схватила ведро и вылила его содержимое на голову мужчины.

Толстяк, принявший неожиданный душ, встряхнулся, вытер с глаз пену и всхлипнул, понемногу трезвея.

– Я знал, что за раскатами грома последует ливень…

Он с трудом поднялся и, спотыкаясь, поплёлся рядом с супругой, подгоняемый её пинками.

– Ну, просто современная Ксантиппа! – рассмеялся Адам.

– Если это Ксантиппа, то мужчина, вероятно, Сократ, – раздался рядом мелодичный голос.

Стелла появилась из-за античной колонны. Адам радостно схватил её руку.

– Как приятно увидеть тебя после этого неприглядного зрелища! В этой женщине, возможно, и возродилась Ксантиппа, но уж этот пьяница точно не Сократ. Тот дал новый импульс человеческой мысли. А этот опустившийся тип не может контролировать даже собственное тело.

– Ты неверно судишь о Ксантиппе.

– Воплощение сварливой жены…

Стелла присела на поваленную колонну, задумчиво глядя на раскинувшийся внизу город и холмы, покрытые оливковыми деревьями.

– Не забывай, мой друг, – начала она, и в её мягком голосе звучала легкая ирония, – что мы не имеем ни портрета, ни статуи Ксантиппы. Платон и другие почитатели Сократа намеренно очерняли её, приписывая ей вздорный характер. Это слишком просто – представить Ксантиппу обычной сварливой женой…

Она замолчала. Адам вновь почувствовал, что попадает под очарование её красоты. В спускавшихся сумерках он ощущал теплоту её дыхания и загадочное обаяние, которому не в силах был сопротивляться. А что если овладеть ей здесь, в тени руин древнего храма, где когда-то поклонялись Афродите.

Словно для того чтобы нарушить атмосферу очарования, Стелла заговорила. Она находилась рядом, но, казалось, была где-то далеко. Возможно, она вновь впала в транс, когда её мысли и душа путешествуют сквозь время и пространство.

– Жёны великих людей, – тихо сказала она, – отнюдь не почивают на ложе, усыпанном цветами. Их участь не более завидна, чем у большинства женщин.

Историю пишут мужчины, – продолжала Стелла с оттенком горечи в голосе, – хотя женщины присутствуют в ней наравне с ними. Насколько всё выглядело бы по-другому, если бы её писали женщины. Они бы не стали возводить в ранг героев всяких грязных, лысых, толстобрюхих, болтливых…

– Для Ксантиппы ни один мужчина не стал бы героем, – прервал её Адам.

Стелла придвинулась ближе к нему.

– Ксантиппа – это женщина, на которую наговорили много лишнего.

– Только не рассказывай мне, что это ты была Ксантиппой!

Она покачала головой и рассмеялась.

Солнце скрылось за невысокими холмами Аттики. Туристы покидали Акрополь. Стелла рассказывала, осторожно подбирая слова, словно пробудившиеся воспоминания даже сейчас, двадцать пять веков спустя, всё ещё были ей неприятны:

– Бедная Ксантиппа вряд ли понимала, что заставило её выйти замуж за Великого Философа. Возможно, у неё были какие-то духовные устремления, желание встречаться с «интеллектуалами», богемой, известными людьми, софистами и снобами, которые собирались вокруг Сократа. Вероятно, она ожидала, что с философом у неё установится большая духовная близость, чем с каким-нибудь торговцем или солдатом из её собственного окружения. Когда бы она ни встречала Сократа, окружённого молодыми почитателями, великий человек красноречиво рассуждал о божественных сторонах человеческой природы. Приверженец строгих нравственных принципов, он никогда не проявлял низменных страстей, которые всегда возмущали её в других мужчинах. Достойное поведение Великого Философа производило на Ксантиппу огромное впечатление. Его благородная сдержанность, полагала она, скрывает за собой дымящийся вулкан.

Если девушка решила завлечь какого-то мужчину, ей это, как правило, удается, даже если он обычно не поддаётся на женские уловки.

Родители Ксантиппы умерли, оставив ей небольшое состояние. Девушке казалось, что она сможет стать хорошей женой выдающегося и достойного человека. Аристократы оставались для неё недосягаемы, но этот мужчина, который заставил говорить о себе все Афины, был вполне доступен.

Их нежные встречи не были продолжительными, как это обычно бывает у молодых возлюбленных. Всякий раз, когда она слишком пылко отвечала на его ласки, он сразу отстранялся, хмурил лоб и начинал разглагольствовать о призрачности земного существования и вечной ценности добродетели.

Наконец, однажды, после изрядной дозы вина Сократ под влиянием минутной слабости сделал ей предложение. Лицо его было красным, как у варёного рака. Вероятно, причиной было вино, но Ксантиппа приписала это страсти.

Незадолго до свадьбы друзья Сократа устроили для него несколько пирушек. Разумеется, это были холостяцкие гулянки, с которых он неизменно возвращался совершенно без сил. Когда Ксантиппа пыталась выведать у него, о чём он беседовал со своими юными последователями-интеллектуалами, Сократ отвечал: «О бессмертии души».

Каждый раз, когда он приползал с этих гулянок, от него разило вином, а лысину кокетливо украшал миртовый венок. Сократ часто говорил о каком-то таинственном духе, у которого он черпает вдохновение. Он называл его «демон». Ксантиппа благоговейно внимала его откровениям. Она надеялась со временем заменить собой этого «демона», а также умерить вакхические возлияния. Брак, полагала она, изменит её избранника.

На свадьбе Сократ выглядел строгим и неприступным. Его два юных друга, Аристокл, по прозвищу «Платон», и Ксенофонт, произнесли торжественные речи, в которых восхваляли достоинства философа. Другие молодые поклонники Сократа, «эфебы», принесли цветы и подарки и осыпали его поцелуями. В общем, его поздравляли так, как в наше время чествуют невесту. Во время свадебного пира Сократ распространялся об общественном благе и супружеском счастье.

Наступила ночь. Ушли последние гости. Взволнованная Ксантиппа повела философа в спальню. Однако Сократ был слишком усталым, чтобы предаваться супружеским радостям. По крайней мере, такова была его отговорка. Вместо того чтобы остаться с молодой женой, он предпочёл пойти подышать свежим воздухом в компании с одним из своих молодых учеников, Федром, который ожидал снаружи. Когда он, наконец, вернулся, то был слишком утомлён, чтобы исполнять супружеские обязанности.

Прошло несколько недель, прежде чем Сократ, наконец, понял, что молодая, здоровая женщина ложится в постель с мужчиной не для того, чтобы выслушивать философские рассуждения или подвергаться испытанию его методом – socratic elenchus – «сократический поворот». Метод заключался в серии вопросов, подобранных таким образом, чтобы запутать человека, который на них отвечает.

Однажды ночью, когда его потная, лысая голова лежала рядом на подушке, Ксантиппа сумела не без некоторых усилий преодолеть странную сдержанность мужа. Когда он начал было что-то болтать о добродетели, целомудрии и воздержании, она не стала слушать, но заткнула ему рот поцелуями. Наконец, Сократа проняло. Его большие, неуклюжие руки робко прикоснулись к её телу. Он тяжело дышал, на лице застыло напряжённое выражение. Выполнение супружеских обязанностей явно давалось ему с большим трудом. Его лоб – лоб философа – покрылся испариной. Несколько торопливых движений, внезапный вскрик и всё. Если бы не этот вскрик, Ксантиппа не узнала бы, что их брачные отношения осуществились.

Всё произошло очень быстро, почти неощутимо. Но Сократ был весьма горд собой. Счастливая улыбка осветила некрасивое лицо. Он поднял голову и огляделся, словно оратор, ожидающий аплодисментов слушателей. Ксантиппа смотрела на него сияющими глазами. От великого человека она готова была принимать с благодарностью даже скромные знаки благосклонности. Снисходительно погладив её по голове, Сократ отвернулся и вскоре огласил ночь оглушительным храпом.

Совершив великий подвиг, он ходил гордый, как павлин, но не пытался его повторить.

Возможно, думала Ксантиппа, он должен привыкнуть к супружеской жизни. Потребуется время, чтобы он спустился на землю с тех высей, где парят его мысли.

Последующие редкие моменты семейного счастья (каждый из них искусно подготавливала Ксантиппа) никак не повлияли на образ жизни философа. Большую часть времени – почти каждое утро, день и вечер – он проводил в Академии, обсуждая философские вопросы со своими любимцами. Каждую ночь он возвращался слишком усталым и пьяным, чтобы быть способным на что-то большее, чем небрежная ласка.

Он никогда не работал, не приносил в дом никаких денег. Когда Ксантиппа заговорила с ним о том, что надо платить торговцам, он беззаботно ответил: «Мне нужно так мало, что я никогда ни в чем не нуждаюсь».

Когда Ксантиппа истратила всё своё наследство и прямо попросила у Сократа денег, он прибег к своему любимому приему с вопросами, и, в конце концов, совсем запутал её, заставив сдаться. Каждый раз, когда она обращалась к нему с практическими вопросами, он ссылался на то, что занят со своим «демоном». А в постели, когда она начинала нежно заигрывать с ним, печально ссылался на возраст и больное сердце.

Ладно, в конце концов, он великий человек, думала Ксантиппа, и стала зарабатывать на жизнь стиркой, чтобы содержать себя и философа.

Сократ никогда не носил обуви, и на день рождения Ксантиппа, с трудом скопив деньги, подарила ему пару позолоченных сандалий. Однако он отказался надеть их, а вскоре они вообще пропали из дома. Возможно, решила Ксантиппа, он заложил их, чтобы добыть деньги на выпивку.

В те времена не было принято, чтобы мужчины знакомили жен со своими друзьями. Ксантиппе казалось, что молодые поклонники Сократа отнимают у него слишком много времени. И вот однажды, переполненная злостью, раздражением и подозрениями, она последовала за Великим Философом, когда тот, завернувшись в тогу, босиком направился к ручейку в роще, где встречался с учениками.

Выйдя на окраину Афин, Сократ, казалось, превратился в другого человека. Осанка стала изящной, походка уверенной. Теперь это был полный сил сатир, возвращающийся в родные, дикие места из цивилизации, сковывающей его свободу.

Ксантиппа почувствовала укол совести – ведь она шпионила за мужем. В конце концов, подумала она, мудрецов и пророков нельзя судить по обычным меркам. Теперь она винила себя за то, что не относилась к философу с почтением, которого заслуживала его мудрость. Устыдившись, она чуть не повернула обратно, но какой-то внутренний голос велел ей следовать дальше.

Вскоре Сократ вышел на поляну, где уже были приготовлены столы, ложа и ковры. Ксантиппа, укрывшись за деревьями, наблюдала, как молодые «философы» бурно приветствовали её супруга. Один юноша, Федр, украсил его лысину миртовым венком. Тут она заметила на его ногах золочёные сандалии. Это поразило её, как удар в сердце.

Алкивиад, самый блестящий и самый распутный афинский олигарх, вновь и вновь наполнял кубок Сократа. «Эфебы» пели и плясали на лугу, демонстрируя свои стройные тела. Они не обращали особого внимания на заумные высказывания, которые непрерывно текли, словно мёд, из уст мужа Ксантиппы.

Философ заспорил с одним из софистов об идеальных отношениях между людьми. С помощью своего знаменитого метода он полностью разгромил оппонента. Платон тщательно записывал каждое слово. Ксенофонт тоже делал какие-то записи, в то время как Алкивиад с нежной улыбкой припал к коленям своего кумира.

Всякое притворство исчезло. Философский диспут превратился в оргию. Сократ взывал к божественному Эросу. Но тот, кто подчинил себе участников пира, явно не был небесного происхождения.

Юноши прекратили песни и танцы и предались другим развлечениям. Федр, чья нежная кожа напоминала персик, смело обнял Сократа.

Не то чтобы Ксантиппу сильно возмутили эти проявления «платонической» любви…

– А она была платонической? – поинтересовался Адам.

Стелла улыбнулась.

– Разумеется, – продолжал Адам, – все мы слышали об этом этапе в развитии греческой цивилизации, но лично я никогда не связывал наиболее неприглядные аспекты секса с такими выдающимися личностями, как Платон и Сократ…

Стелла с улыбкой пожала плечами.

– Ксантиппа, – возразила она, – не разделяла твоих предрассудков. Но её рассердила реакция Сократа на притязания Федра. Он не стал задавать юноше вопросы по своему обыкновению и не жаловался на больное сердце. Он также не стал советоваться со своим «демоном»; он сам превратился в демона. Вместо того чтобы заснуть и храпеть, философ стал читать отрывки из непристойных поэм. В его поведении не было обычной вялости, какую он всегда демонстрировал дома. Именно это больше всего поразило Ксантиппу. Она ревновала. И особенно её рассердили золочёные сандалии, которые она подарила мужу и которые теперь украшали ноги Федра.

Несчастная супруга философа побрела домой, как побитая собачонка. Там, расхаживая взад-вперед по комнате, она чувствовала, как в ней нарастает гнев. Она намеревалась поговорить с мужем начистоту и с нетерпением ожидала его возвращения домой.

Было далеко за полночь, когда он, наконец, появился. Тога была в винных разводах, растрёпанный миртовый венок косо сидел на голове. Икая, он попрощался с провожавшим его юношей в золотых сандалиях. Это окончательно вывело Ксантиппу из себя. Верблюд её терпения издох – последняя соломинка сломала ему спину.

Она схватила сосуд, который мистер Черчилль называл «утварь», и, подойдя к окну, вылила его неприглядное содержимое на голову ошеломленного философа. Их дальнейшая семейная жизнь достаточно хорошо известна, благодаря дошедшим до нас многочисленным историям.

Рассказ Стеллы развеял романтическое настроение Адама. Он предложил ей пойти выпить в бар отеля «Империал», однако, к его удивлению, она отказалась, сославшись на запланированную встречу. Что это за таинственная встреча, подумал он. Какой-нибудь шабаш ведьм с духами на руинах Акрополя?

Разочарованный, Адам пошел в бар, где выпил один за другим семь коктейлей с местной водкой. В голове у него шумело, когда он вернулся на корабль. Этой ночью ему приснилось, что он присутствует на пирушке, где председательствует пьяница с большим животом. Какой-то милый юноша подошел к Адаму и возложил ему на голову миртовый венок, а потом стал покрывать его тело нежными поцелуями. Когда Адам взглянул в лицо юноши, он узнал в нем Феликса.

В порыве неистовой страсти он привлёк его к себе и уложил рядом, отвечая на поцелуи. Однако тут, в соответствии с теорией Фрейда, цензор, сидящий в голове, изменил пол партнера, и Феликс превратился в девушку.

Проснувшись на следующее утро и встав с постели, Адам наступил ногой на чью-то шапку, валявшуюся на полу. Он поднял её и стал рассматривать. На ней было имя – Феликс.