1

Теперь представьте такую картину.

Направо и налево по степи тянутся и пропадают вдали железнодорожные рельсы. Через них сделан переезд. Он закрывается шлагбаумом. Были времена, когда шлагбаум поднимался, может быть, три — четыре раза в месяц, чтобы пропустить стадо овец, подводу или редкую грузовую машину. Остальное время он был закрыт. Около переезда — маленькая избушка дежурного. Чуть подальше на запад, у самого полотна — пять — шесть приземистых и длинных домиков из самана. В них жили железнодорожные служащие: обходчик путей (им, если вы не забыли, был отец Карсыбека), стрелочники, начальник станции и другие люди. Еще дальше прямо на земле стоял вагон, в котором размещались всякие службы, ведавшие делами разъезда: сигнализацией, семафорами и так далее. В том вагоне были разные железнодорожные аппараты. В семь лет Карсыбек уже знал, зачем нужен тот или другой аппарат, как поднимается семафор и почему его отец Сабит Табанов несколько раз в день отправляется на линию с молоточками и другими инструментами.

На этом же разъезде была еще водокачка с высокой водонапорной башней. Здесь заправлялись водой паровозы. Поезда — а их проходило через Степной разъезд десять пар в день — везли на запад уголь из Караганды. Там люди нашли громадные угольные залежи.

Караганда — главный город одной из областей Казахстана. Вы легко найдете на карте это ныне очень известное место, если пройдетесь карандашом с запада на восток вдоль железнодорожной линии Акмолинск — Карталы. Найдите пониже Челябинска город Карталы, идите дальше вправо через Атбасар, Акмолинск, потом резко поверните вниз на юг, и там вы упретесь в Караганду. Вот оттуда-то и возят уголь поезда, которые останавливаются на Степном разъезде только затем, чтобы паровозы могли набрать воды и идти дальше. Карагандинский уголь во время войны крепко выручил нашу родину. Главный наш угольный бассейн — Донбасс — был некоторое время занят фашистами. Уголь для заводов, фабрик, электростанций приходилось возить из Подмосковного бассейна, из Казахстана и из других далеких-далеких мест.

Поездам, что везли уголь из Караганды, нельзя было слишком долго задерживаться на Степном разъезде. Напился паровоз воды — и пошел дальше скорее, скорее туда, где так ждут уголь!

И хотя Карсыбека сильно тянуло поболтать со знакомыми машинистами и они любили этого шустрого паренька, но им некогда было разговаривать с ним. А Карсыбеку так хотелось, чтобы машинисты рассказали ему о тех местах, откуда они ехали, и о тех, куда так спешили, о том, как живут люди там… Хотя он знал, конечно, о Москве и других городах, но не очень много. Да и радио на полустанке не всегда хорошо работало. Прислонится Карсыбек ухом к нему, а там что-то кашляет и сипит. Отец поковыряется в репродукторе — он опять заработает. И Карсыбек слушает… Получали здесь разные газеты, но их читали взрослые. А «Пионерскую правду» Карсыбек видел только иногда, но ведь читать он не умел.

Ну, а что ж он видел вокруг?

2

Степь.

Степь, разрезанную стальными рельсами, степь, куда ни погляди, степь направо и налево, впереди и позади, степь до самого горизонта без единого деревца, без курганов и оврагов.

Колхозы располагались далековато от разъезда, — бывал в них Карсыбек редко.

Весной и летом ветер играл с ковылем — он рос здесь повсюду. Зимой все вокруг заметало снегом; даже домики на разъезде как бы переставали существовать. Поглядишь издали — снежные сугробы, только и всего.

Сколько раз соседям приходилось откапывать домик, где жил Карсыбек, его отец, мать и две маленькие сестренки! И сколько раз вместе с отцом он откапывал домики соседей!..

С утра до ночи, иной раз целыми неделями, выли в степи бураны — ни зги не видно. А ветер такой свирепый, что и не думай выйти на улицу, — сразу собьет с ног и унесет в степь. Ох, и трудились же люди, очищая путь от снега! Что бы там ни было — хорошая ли погода на дворе, льет ли ливень, ревет ли метель в степи, — поезда должны ходить, ходить строго по расписанию, ходить во что бы то ни стало.

И видел Карсыбек: вот люди расчистили от снега участок, а через десять минут его снова заметает… Да и снег в тех местах не такой пушистый и легкий, как, скажем, под Москвой. Нет, в степи ветры так спрессовывают снежные сугробы, что их приходится разрушать с помощью надежных мотыг и тяжелых стальных лопат.

Суровы зимы в этих степях! Но человек побеждает бураны, ему не страшны вьюги и метели: он сильнее стихий. Пройдет какое-то время — и человек полностью подчинит себе природу.

Ведь сколько веков бились люди, чтобы разгадать тайны окружающей нас Вселенной! И как много уже разгадали! Какие силы подчинили себе, какие реки укротили, через какие высоченные горы проложили дороги, какие великие тайны открыли! А теперь атом служит человеку.

Больше того, мы проникаем в необъятные подзвездные высоты. Там в дни, когда писалась эта книга, летали первые искусственные спутники, сделанные руками советских людей, нашими замечательными учеными, инженерами. Много тайн откроют спутники Земли!.. Ведь вы обязательно доживете до тех дней, когда человек будет так же просто летать, например, на Марс, как я год назад летал в те места, где живет Карсыбек.

Он тоже хотел знать больше, чем знал и что слышал по радио, от взрослых, от паровозных машинистов и проводников… Два раза в день через разъезд Степной проходили пассажирские поезда. Но они не останавливались здесь. С тоской провожал Карсыбек ярко освещенные вагоны. «Люди, которые едут в них, — думалось мальчику, — много знают, много могли бы мне рассказать…» Но пассажиры, стоявшие у окон вагонов, видя одинокую фигуру Карсыбека, махали ему рукой и скрывались.

Впрочем, если бы пассажирский поезд остановился на разъезде, эти люди не смогли бы поговорить с мальчуганом. Они не поняли бы его, а он не понял бы их: он знал родной, казахский, язык и только кое-как говорил по-русски.

Когда Карсыбеку исполнилось семь лет, он услышал такой разговор:

«Карсыбеку скоро надо в школу…» — начал отец.

«В какую школу? — печально сказала мать. — До самой близкой школы пятнадцать километров».

«Да, плохо! — Отец вздохнул. — Просто не придумаю, что делать с парнем. Хоть бы ты, Хайжан, чему-нибудь поучила его. Ведь мне некогда, я целый день на линии».

«Я не умею. И книжек нет», — ответила мать.

«Я попрошу знакомого машиниста, чтобы он привез из города азбуку и арифметику, — пообещал отец. — Как-нибудь вдвоем сумеем».

Мать покачала головой.

Привезли азбуку и арифметику, но отец каждый день с утра до ночи был занят работой, мать вела хозяйство и ухаживала за детьми. Она попробовала объяснить Карсыбеку кое-что из азбуки, но он ничего не понял, как мать ни старалась.

Книжки положили в сундук, а отцу и матери Карсыбека так и не пришлось быть его учителями. Однако через год с чем-то…

Впрочем, не будем забегать вперед.

3

Этот разговор заставил Карсыбека призадуматься.

Школа!

— Там учат всему, — говорил ему отец. — Ты научишься читать книжки, вести счет и многое другое. Тебе расскажут, какие на свете есть страны и кто в них живет.

— А что такое страны? — с любопытством спросил Карсыбек.

— А это другие земли, — ответил отец.

— А где они?

— Далеко отсюда.

И вот Карсыбек решил посмотреть на страны, которые далеко.

Самым высоким зданием на разъезде, как уже сказано, была водонапорная башня водокачки. Однажды Карсыбеку удалось забраться на ее верхушку. Он смотрел туда и сюда, но видел только степь, степь, которая, казалось, нигде не кончалась, рельсы, отблески далекого озера, позолоченную солнцем гладь Черной реки, домики около железной дороги, далекий дымок идущего паровоза…

И больше ничего!

Ничего!..

Иногда летом отец говорил Карсыбеку, что он уходит охотиться на сурков.

— Куда? — спрашивал Карсыбек.

— В пустыню, — шутливо говорил отец.

— А где она?

— Да вот здесь! — Отец смеялся. — Но и здесь живут люди в колхозах и совхозах. Беда только, что мало воды, а то и больше бы народа жило. А теперь тут степь до самого края света.

— А у света есть край?

— Говорят, будто нет, но точно не знаю.

Карсыбек снова взобрался на водонапорную башню, чтобы узнать, есть ли край света в той степи, где он жил.

Перед ним снова расстилалась все та же степь с волнующимся на ветру ковылем. Она уходила туда, где земля сливалась с горизонтом и откуда каждое утро огромным желтым шаром появлялось солнце, такое жаркое в полдень, что Карсыбек не знал, куда от него деваться.

Карсыбек думал:

«Может быть, там и есть край света?» Но, когда он задавал этот вопрос взрослым, те смеялись и говорили, что края у света нет.

Карсыбек уходил в свой домик, построенный из самана. Саман — это глина с примесью мелкорубленой соломы. Он обладает драгоценным свойством: зимой, в лютые, трескучие морозы, в саманном доме очень тепло, а летом, в самую страшную, полыхающую зноем жару, — прохладно.

Карсыбек сидел дома, смотрел в маленькое окошко и думал о тех местах, которых не видно даже с водонапорной башни, и все старался понять, почему у света нет края.

«Нет, этого не может быть!» — размышлял мальчик.

4

Но вскоре он убедился в том, что взрослые правы. Когда Карсыбеку сровнялось восемь лет, отец начал брать его с собой на охоту. Охотился он на сурков.

Вы видели когда-нибудь этого препотешного и вовсе безобидного зверька? В те времена, о которых идет речь, степь просто кишела ими. Шкурка у него рыжеватая, глаза черненькие, лапы сильные, и бегает он быстрее самой сильной собаки. Живет сурок в норах, так искусно построенных, что просто диву даешься.

И ведь какой умник! Нору сурок роет глубокую-преглубокую. В нее ведет ход метров пять длиной. Потом ход разветвляется. Один идет, так сказать, в хозяйственное помещение, вроде кладовой, куда сурок складывает свою шерсть, помет и запасы пищи. В другой комнате с отдельным ходом живет он сам, его подруга и их детишки — уморительнейшие существа! А уж проказники!

На случай опасности сурок роет запасные выходы. Питается он только травой и никогда не трогает полезные растения, так что в этом смысле он совсем безвредный зверек. Осенью сурок так наедается, что под шкуркой у него накапливается толстенный слой жира. Запас жира позволяет ему всю зиму беспробудно спать. Зато к весне он выползает из норы таким худющим, что жаль смотреть, — только шкура да кости.

Впрочем, он быстро поправляется, наевшись зеленой травы. В жаркие часы сурок отдыхает около норы. Самка сладко спит, а самец стоит на часах. Нет, не шучу. Он действительно стоит во весь рост, упираясь в землю задними лапами, и свистит-посвистывает в тон степному ветру, поворачивает уморительную мордашку туда-сюда и высматривает — не грозит ли ему опасность. Как только ему покажется что-то подозрительным, он издает тревожный свист и молниеносно исчезает в норе. Однако сурок-самец никогда не уйдет в нору, прежде чем туда не убежит его подруга.

Шкурка сурка не очень дорогая, но все-таки кое-что стоит. Вот почему отец Карсыбека охотился на этих зверьков.

Конечно, сурков было множество и рядом со Степным разъездом, но Сабит Табанов любил уходить на охоту подальше. На всякий случай он захватывал с собой рыболовную снасть, потому что в озерах — а их в степи было множество — в изобилии водилась вкусная, жирная и крупная рыба. Карсыбек любил рыбные кушанья, особенно жареных карасей.

И вот он шел да шел с отцом, а край света, то есть то место, где земля как бы сливалась с небом, не приближался, а уходил все дальше.

Отмахав километров десять, Сабит Табанов присаживался, чтобы отдохнуть и покурить, а Карсыбек тянул его вперед. Ему не терпелось дойти до края земли. Ему хотелось посмотреть, что там, за той чертой, из-за которой каждое утро выплывает солнце или куда оно уплывает в чудесных красках вечерней зари.

Один раз они зашли очень далеко. У Сабита Табанова был отпуск, и он решил побродить по степи дней десять. Ночевали они около озер, разжигали костер из камыша. А камыш в этих местах высокий и очень толстый. Теперь камыш употребляют в строительстве. Из него делают материал, называемый камышитом. Из камышитовых плит строят дома и хозяйственные помещения.

Поужинав, отец и сын ложились спать; вставали рано, ели вяленую конину, пили чай, а если его не было — воду из озера, и шли дальше. Отец стрелял сурков или ловил рыбу, Карсыбек помогал ему.

И, хотя далеко-далеко ушли они от дома в тот раз, Карсыбек так и не увидел края света.

И решил, что его действительно нет.

 

1

Однажды — дело было в октябре — к вечеру на разъезд пришел товарный поезд. Пришел и дальше не пошел. Больше того, его отвели на запасный путь и там оставили.

Утром Карсыбек увидел, что поезд стоит, где стоял вчера, двери вагонов открыты, из труб валит дым, около вагонов играют ребятишки, а взрослые, которых он никогда не видел, толпятся у служебного помещения разъезда.

Как ни хотелось Карсыбеку поиграть с незнакомыми детьми, однако любопытство взяло верх, и он помчался к служебному вагону. Ну, к тому, что стоял прямо на земле. Среди приехавших были русские и казахи. Высокий молодой мужчина с серьезным лицом, одетый в кожаное пальто, что-то говорил собравшимся. Среди них Карсыбек увидел своего отца, начальника станции и всех соседей.

Когда человек в кожаном пальто, досыта наговорившись, ушел в служебное помещение, а приехавшие — в вагоны и жители разъезда разошлись по домам, Карсыбек спросил отца:

— Кто этот человек?

— Новый начальник станции, товарищ Ильяс Жаркенов.

— А наш? — недоуменно спросил Карсыбек.

— Наш будет его помощником.

— А зачем он приехал? И эти все люди? — Карсыбек показал на поезд, стоявший в тупике.

— Наш разъезд будут расширять, — объяснил отец. — Положат еще несколько запасных путей.

— А зачем? — не унимался Карсыбек.

— Потом узнаешь, — отмахнулся Сабит Табанов. Он никогда не отличался словоохотливостью.

Так и не добившись ничего от отца, Карсыбек побежал к приехавшим ребятам. Ну, вы сами знаете, как знакомятся ребята. Приехавшие бросили свои игры, собрались толпой и молча, исподлобья начали рассматривать Карсыбека.

«Ладно, — подумал про себя Карсыбек с усмешкой. — Рассматривайте сколько влезет!»

А вслух сказал:

— Вы откуда?

Ребята молчали. Тут из вагона выскочил долговязый парнишка с таким же смуглым и скуластым лицом, как у Карсыбека, но с глазами дерзкими и насмешливыми.

— Ты кто? — спросил долговязый.

— Я Карсыбек.

— А еще что скажешь? — нагло продолжал долговязый.

— А ничего… А вы откуда?

— Мы из Алма-Аты! — важно заявил долговязый.

Карсыбек знал, что так называется столица Казахстана, но никогда там не был.

— А где она, Алма-Ата? — спросил он несмело.

— Что — где?

— Ну, Алма-Ата.

— Далеко отсюда. Мы ехали шесть дней.

— Может быть, это на краю света?

— Вот дурень! — Долговязый презрительно рассмеялся и сплюнул. — Конца и края у света нет, потому что земля — шар.

— Ну да, скажешь! — возразил Карсыбек. — Откуда это ты знаешь?

— Нам говорили в школе! — важно сказал долговязый.

Ребята с интересом слушали их разговор. А когда долговязый шепнул им, что «этот дурень» (он показал на Карсыбека) не знает даже такого пустяка, что земля шар, все дружно рассмеялись. А долговязый смеялся громче всех.

Карсыбеку не очень нравился их смех, и особенно противно было наглое хихиканье долговязого. Он сжал кулаки и хотел как следует отдубасить долговязого, но тот миролюбиво заметил:

— Да брось ты петушиться! Ты что, не ходишь в школу, что ли?

— Нет. Школа далеко отсюда.

— Ничего, скоро будет и здесь.

— Откуда это тебе известно? — вызывающе спросил Карсыбек.

— Нам сказал начальник.

— А зачем вы сюда приехали? — повторил свой вопрос Карсыбек.

— Этот разъезд будет большой станцией. Мы приехали строить ее! — горделиво заявил долговязый.

— Ну да! — недоверчиво заметил Карсыбек.

— Уж будь покоен. Что мной сказано, то отрезано.

— Ух ты! — Карсыбек насмешливо прищурился. — Кто же это ты такой?

— Я Тентекбай. А эти ребята — моя дружина.

— Что-о? — протянул Карсыбек.

— Э, да ничего-то ты не понимаешь!

— Ты все понимаешь… Ладно. А зачем тут нужна большая станция?

— Здесь, говорят, целина будет.

— Как?

— Целина, говорю, — неуверенно сказал долговязый Тентекбай.

— А что это такое?

Тентекбай подумал, почесал нос и сказал что-то своим русским приятелям. Те замотали головами.

— Они не знают. И я… не знаю, — с запинкой проговорил Тентекбай.

Это откровенное признание немного смягчило Карсыбека.

«Значит, и этот парень не все знает!» — с удовлетворением подумал он.

— А ты по-русски умеешь говорить? — спросила рыжая тощая девочка. Глаза у нее были зеленые, словно вода в озере, а руки длинные и тоненькие, как прутики.

Тентекбай перевел ее вопрос Карсыбеку. Теперь тот с суровым видом сказал, что знает, но плоховато.

— Мы его научим — правда, ребята? — сказала рыжая девочка, и все хором согласились с ней.

Хотя Карсыбеку еще многое было неясно: зачем приехали эти люди, для чего надо строить станцию, ведь поезда ходят и так, — ему надоело расспрашивать заносчивого Тентекбая и тем показывать свое невежество. И он предложил приехавшим ребятам пойти с ним в степь и поглядеть на норы сурков.

— Может быть, мы и сурков увидим, — сказал он с видом человека, знающего то, о чем эти городские ребята понятия не имеют. — Они еще не ушли на зиму, потому что тепло, — объяснил он с важностью.

Ребятишки перебрались через железнодорожную насыпь и побежали в степь.

2

На следующий день Карсыбек, призанявший у приехавших еще десяток-другой русских слов, снова отправился к своим новым друзьям. За ним увязались и прочие дети разъезда.

Однако поиграть в тот день не пришлось. Взрослые и дети постарше выгружали с платформ какие-то деревянные бруски, оконные переплеты, готовые двери, а самые сильные мужчины таскали и складывали в кучу большие щиты, сделанные из материала, незнакомого Карсыбеку.

— Это что такое? — обратился он к Тентекбаю, тащившему с помощью рыжей девочки длинный, не очень тяжелый брус.

— Да ты не видишь, что ли? — оборвал его Тентекбай. — Дома, ясно?

Карсыбек не видел никаких домов и решил, что долговязый насмехается над ним, как вчера.

— Ну что рты пораскрывали? — накинулся Тентекбай на Карсыбека и соседских ребят. — Помогли бы!

Отчего бы и не помочь?

И вот Карсыбек и его старые приятели с разъезда начали делать то же, что и все. Целый день они разгружали платформы и вагоны. И чего только там не было! Посуда, стекло в ящиках, кровати, столы, стулья и прочее добро. Многие предметы и вещи были совсем не знакомы Карсыбеку, но расспрашивать не было времени. Тентекбай то и дело покрикивал на ребят:

— Эй вы, поторапливайтесь!

Карсыбек даже об обеде забыл. Да какое там! До обеда ли, если кругом такое делается…

Под вечер пришел новый начальник станции, Ильяс Жаркенов. Ну, тот самый, в кожаном пальто. Он похвалил ребятишек и каждому дал по большому краснобокому яблоку. Карсыбек долго вертел в руках прохладный, круглый и скользкий шар, не зная, что с ним делать. Ведь он никогда не видел яблок. Заметив, что все приехавшие с аппетитом начали грызть яблоки, он тоже принялся за свое. Ну, чудеса!.. Такое сочное, сладкое и чуть-чуть кисловатое! Вот так штука! Карсыбеку, конечно, и в голову не приходило, что он ест алма-атинский апорт — знаменитое яблоко, каких мало.

Домой Карсыбек пришел поздно, долго рассказывал матери обо всем, что видел и слышал, потом лег и почувствовал, что у него болит голова. Ночью он бредил, а утром не смог встать. Первый раз за свои десять лет Карсыбек заболел — вот неприятность!

— Ну, ясно, — проворчал отец. — День вчера был холодный и ветреный, парень сильно потел работая, вот и простудился.

Несколько дней Карсыбек провалялся в постели, а когда встал и вышел на улицу — так и ахнул.

3

Да и было с чего. Поселка-то просто не узнать!

Правее домиков жителей Степного разъезда, за служебным вагоном, ближе к семафору, там, где неделю назад была голая степь с высохшим, шуршащим на ветру ковылем, стоял ряд домов сказочной красоты. Так, по крайней мере, показалось Карсыбеку. Не саманные — длинные, узкие и приземистые, а большие, квадратные, со множеством окон, пока еще не застекленных, с крышами не плоскими, как у домиков на разъезде, а с островерхими.

Два дома были уже покрыты — и не камышом, а теми самыми серыми плитами, которые Карсыбек вместе с другими выгружал из вагонов.

«Это шифер», — сказал тогда всезнайка Тентекбай.

Дома стояли на невысоких кирпичных столбах, у каждого было веселое крылечко.

Карсыбек со всех ног бросился к строящимся домикам. Там все было, как на любом строительстве, и мне вовсе нет охоты терять время попусту на описание того, что вы сами видели много раз.

На ваших глазах строятся громадные, многоэтажные дома. Вы знакомы с подъемными кранами, которые во множестве возвышаются теперь во всех городах. На вашей памяти появились новые широкие и длинные улицы с бульварами и асфальтовыми тротуарами…

А ведь для Карсыбека строительство маленьких, сборных домиков было чудом техники. Он просто остолбенел, увидев, как люди ловко пристраивают друг к другу те самые щиты, о которых Тентекбай сказал, что они и есть «дома»… На глазах Карсыбека вдруг вырастала одна стена, потом другая, третья, четвертая — и вот дом почти готов.

Тут плотники стучат топорами, подгоняя стропила для крыши, там в оконные проемы вставляют рамы, здесь навешивают двери, а на крыши двух крайних домиков женщины и мужчины укладывают последние плиты шифера, серого и красного вперемежку.

Карсыбек, раскрыв от удивления рот, наблюдал за невиданными делами. Потом, набравшись смелости, подошел к почти готовому домику. Около него хлопотала довольно полная, молодая и красивая женщина.

— Ты что, мальчик? — обратилась она к Карсыбеку на казахском языке.

— Я пришел посмотреть на твой дом, — пробормотал Карсыбек.

— Всем взрослым, — ласково улыбнувшись, сказала женщина, — надо говорить «вы», а не «ты»… Меня зовут Еленой Петровной, запомни.

— Запомню. А как надо было спросить? — сказал Карсыбек.

— Надо было сказать: «Я пришел посмотреть ваш дом», — добродушно объяснила Елена Петровна.

— Ага! — только и мог вымолвить Карсыбек.

— И этого «ага» тоже бы не советовала употреблять! — Елена Петровна рассмеялась. — Ладно, пойдем в дом. Как тебя зовут и откуда ты?

Карсыбек подробно рассказал ей, кто он такой, кто его отец, как зовут маму и где они живут, но рассказ его длился не слишком долго. Да и что ему было рассказывать? Он прожил на свете всего-то десять лет и еще так мало видел.

— Ты, конечно, еще не в школе? — спросила Елена Петровна.

Карсыбек помотал головой.

— Ну ничего. С будущей осени и здесь откроют школу, — уверенным тоном сказала Елена Петровна. — А этой зимой я буду учить своих ребятишек и тебя, если ты захочешь.

Еще бы не хотеть!

Он молча ходил с Еленой Петровной по дому. Сначала они осмотрели застекленное крылечко. Потом вошли в узкую комнату, откуда двери вели еще в три комнаты.

— Здесь будет столовая, тут комната Сони и Омара, где они будут заниматься, играть и читать. И ты будешь приходить к нам, правда? А вот это кухня.

Карсыбек ничего не понимал. Зачем столько комнат? В его доме их всего-навсего две, а живет в них шесть человек: отец, мать, полуслепая бабушка, Карсыбек и две его сестренки. В первой комнате мать готовит еду. Там же семья обедает и ужинает. Во второй пол застелен дешевыми коврами, вдоль стен положены подушки в разноцветных ситцевых наволочках и стоят две красиво убранные кровати; в этой комнате отец Карсыбека принимал гостей.

И у всех соседей Карсыбека были такие же дома, как и у его отца, и комнаты, убранные почти одинаково, и жили в них большие семьи. А у этой женщины три комнаты! Да еще кухня! И кладовка…

Однако Карсыбек хранил вежливое молчание.

— Дом еще не готов, — сказала Елена Петровна, когда Карсыбек побывал в комнатах, на кухне и заглянул в кладовку. — Тут много надо сделать. Недели три нам придется прожить в вагоне. А когда мы переселимся сюда, пожалуйста, приходи к нам. У меня есть дочка, она, наверно, твоя ровесница. И сынок, но он совсем малыш, ему всего шесть лет.

И тут как раз в дом прибежали дети.

Вот так раз!

Рыжая девочка, с которой Карсыбек успел подружиться, оказалась дочерью этой женщины. Звали ее Соней. Она вела за руку толстого парнишку.

— Вот и они! — воскликнула Елена Петровна.

— А я его знаю, — приветливо отозвалась рыжая Соня. — Он вместе с нами разгружал вагоны… А почему мы долго не видели тебя? — обратилась она к Карсыбеку.

— Я болел, — ответил Карсыбек.

— А это Омар, — сказала Елена Петровна. — Омар, подай руку Карсыбеку.

Толстый Омар исподлобья рассматривал Карсыбека и не хотел подавать ему руку. Вот еще!.. С какой это стати…

Надо сказать, что Омар отличался дурным характером. Он был упрям, дерзок, всех задирал, а когда ребята грозили ему расправой, бежал к маме и жаловался. Впрочем, мать Омара, не в пример иным мамашам, за наушничество ставила толстяка в угол. Так ему и надо!

И на этот раз мать не спустила Омару его упрямства. Строго посмотрев на него, она повторила свое требование. Омар пальцем не шевельнул. И тут же был отправлен в угол. Ну и ревел же он! Но никто не обращал на него внимания: реви сколько влезет, пожалуйста!

Потом пришел мужчина в кожаном пальто — Ильяс Жаркенов, начальник станции. Оказалось, что он муж Елены Петровны и отец Сони и Омара.

— Привет, молодой человек! — обратился Жаркенов к Карсыбеку. — А ты молодец! Я приметил тебя, когда ребята разгружали платформы. За троих старался!

Начальник понравился Карсыбеку. Такой веселый, разговорчивый и ласковый! Ну, совсем, совсем не похож на начальника!

Когда Ильяс спросил, почему Омар хнычет, а мать объяснила ему, за что наказан сын, он погрозил малышу пальцем и добавил:

— Правильно, так тебе и надо!

И это очень понравилось Карсыбеку.

Так он подружился с семьей Ильяса Жаркенова — с ласковой Еленой Петровной, с рыжей Соней. Она оказалась настоящим товарищем. Но о ней речь впереди.

4

Теперь поезда все чаще останавливались на Степном разъезде. Приезжали новые люди, привозили с собой разные машины, сборные дома, цемент, кирпич, бревна, доски, шифер, грузовики, подъемные краны, разную домашнюю утварь.

Люди жили в вагонах и строили дома, склады, клали запасные пути. А невдалеке от разъезда взрывали землю, схваченную первыми морозами. В котловане закладывался фундамент большого здания.

Так продолжалось всю зиму.

Дико выли бураны, грозно висели над разъездом суровые снеговые тучи, все вокруг было завалено сугробами, дули ветры, сшибавшие человека с ног, а люди трудились, невзирая на метели и трескучие холода.

Карсыбек прибегал домой и без умолку рассказывал матери, что он делал с другими ребятами, и обо всем, что видел на разъезде. Хайжан слушала его внимательно. Она сама дружила с русскими. Да и у Сабита Табанова, ее мужа, было много друзей среди казахов, украинцев и русских, работавших на разъезде и в колхозах.

Рассказав все по порядку, Карсыбек отпрашивался у матери и снова убегал, а возвращался поздно, когда семья укладывалась спать. Вначале мать журила Карсыбека за то, что он никогда не бывает дома, но потом, поняв, что ничего худого сын не делает, а, наоборот, многому учится, успокоилась и охотно отпускала его из дома.

Весь день Карсыбек с новыми своими друзьями либо наблюдал за тем, как работали люди, строя станцию и поселок, либо помогал им.

Долговязый Тентекбай командовал ребятами, отдавал приказы направо и налево, громче всех кричал и старался как можно чаще попадаться на глаза начальнику станции…

Карсыбек заметил, что, заставляя других ребят работать, сам Тентекбай бездельничает. Однако ребята слушались его, потому что решительный тон Тентекбая нравился Ильясу Жаркенову. Начальник станции шутливо называл Тентекбая командиром дружины и своим «заместителем» по ребячьей части.

Тентекбай этим гордился, и хвастовству его не было конца. Побаивался он только Соню. Не потому, что она была дочерью начальника станции, а потому, что осаживала Тентекбая всякий раз, когда тот начинал особенно задаваться.

Тентекбай частенько был просто невыносим. Вы спросите, почему? Дело в том, что отец и мать Тентекбая умерли, когда он был совсем маленьким. Тентекбая взял к себе дядя. Вместе с ним Тентекбай приехал на разъезд. Дядя работал шофером, и его никогда не было дома. Часто и в выходные дни он уезжал в далекий рейс. Ну, кто мог воспитывать Тентекбая? Правда, он мог бы дружить со всеми ребятами, но слишком уж много было в его характере самолюбия. К сожалению, Елена Петровна не догадалась узнать, как живет Тентекбай. Да и от ребят он скрывал, что жизнь его, в общем-то, неважная.

Одним словом, так вот было, и Тентекбай, вместо того чтобы признаться, как ему одиноко хранил молчание. Вероятно, еще и из гордости.

Ничего не зная о жизни Тентекбая, Соня изводила его насмешками, а он терпел. Эта длинноногая девочка работала прилежнее всех, а в играх всегда оказывалась заводилой.

Карсыбек уже давно перестал удивляться тому, что делалось на Степном разъезде. Да ведь и невозможно всегда удивляться, хотя каждый день приносил с собой что-то новое. То появлялась бетономешалка, и ребята окружали ее, наблюдая, как ловко она работает, заменяя труд многих людей. То приходили странные на вид дорожные машины, и шоферы объясняли ребячьей команде, зачем они нужны. То выгружали грузовики, да такие громадные, что каждое колесо было в рост долговязого Тентекбая!

Ближе к весне пришел на разъезд энергопоезд и осветил электричеством весь поселок. Маленькая электростанция, которая раньше служила для освещения разъезда и качала воду в водонапорную башню, уже не могла давать столько энергии, сколько теперь требовалось.

Поселок за зиму так разросся, что главная улица протянулась почти до самого семафора, а следом появлялись новые улицы и переулки. Построили баню, столовую, почту, сберегательную кассу и множество всяких других жилых и служебных домов. Но школы не было.

Карсыбек спросил как-то Елену Петровну:

— А когда же будет школа?

Елена Петровна сказала ему, что школа здесь пока не нужна.

— Понимаешь, рабочие, которые расширяют станцию, — временные жильцы. Они сделают свое дело и уедут вместе с семьями строить станции и класть пути в других местах. А ребят у постоянных рабочих мало. Вот когда сюда приедут люди пахать целину, тогда и школу построят, И для детей целинников и для вас.

Во второй раз Карсыбек слышал о целине, но спросить, что это такое, забыл.

Осенью Елена Петровна начала заниматься с детьми. К тому времени ее семья переехала из вагона в новый дом.

Ох, и нравился он Карсыбеку!

Светлый, нарядный, везде висят чистые-чистые, искусно вышитые занавески, на полу в столовой красивый ковер, на столах клетчатые, разноцветные скатерти. И каких только вещей не было в том доме… Например, на тумбочке стоял телефон…

Соня сказала важно:

— Начальник не может жить без домашнего телефона! Вдруг надо срочно вызвать его…

Карсыбек видел телефон в старом служебном помещении разъезда. Но тот был совсем другой, неуклюжий какой-то. А этот маленький, черненький и блестящий. Снимешь трубку — и что-то в ней заноет-заноет. Однако Елена Петровна не велела трогать телефон. Особенно доставалось за это Омару. Он то и дело норовил снять трубку. Непоседлив был малый, что и говорить.

Соня часто заводила патефон, и играл он так приятно, что просто не наслушаешься. Потом она показала Карсыбеку красивый ящик со всякими непонятными кнопками.

Вот Соня вынула какую-то штучку со шнурком и сказала, чтобы Карсыбек спел какую-нибудь песенку. Карсыбек немного поломался, потом запел, а Соня держала штучку почти около его рта. Когда Карсыбек окончил петь, Соня убрала штучку (вы догадываетесь, конечно, что это был микрофон), снова повернула какую-то рукоятку, нажала белую кнопку, в ящике что-то зашипело. Соня еще раз нажала кнопку, и Карсыбек услышал свой голос! Первый раз в жизни. И откуда? Из ящика! Он даже чуть-чуть отодвинулся от него.

Соня рассмеялась и сказала:

— Ведь это магнитофон, дурачок!

А откуда Карсыбеку было это знать? Вот глупая девчонка, право…

За зиму Карсыбек начал бегло говорить по-русски, но привычка к родному языку все-таки была сильнее. Думал Карсыбек по-казахски, а когда ему приходилось говорить по-русски, он сначала в уме (сам, конечно, того не понимая) переводил нужную фразу с казахского языка на русский, а уж потом произносил ее вслух.

Правда, для этого ему требовались считанные секунды, но говорил он медленно, запинаясь, часто коверкая слова.

Елена Петровна и Соня никогда не смеялись над ломаной речью Карсыбека. А когда увалень Омар начинал хихикать, мать гневно обрывала его.

Тентекбай втайне очень завидовал тому, что Карсыбек так быстро стал своим в доме начальника станции. Он тоже мог бы бывать здесь так же запросто, как и другие дети. Но он был заносчивым, самолюбивым и все ждал особого приглашения…

Елена Петровна никого к себе не приглашала, а тех ребят, которые бывали у нее и занимались вместе с Соней, она встречала так же ласково, как и Карсыбека.

Она радовалась тому, что Карсыбек очень хочет учиться, слушает ее со вниманием и добросовестно учит уроки.

А Тентекбай делал вид, будто он занят на строительстве и ему не до ученья… Он не пропускал ни одного случая, чтобы поиздеваться над «ученым» Карсыбеком. Особенно, когда тот начинал говорить с детьми на русском языке. Тентекбай высмеивал его неправильную речь, а Карсыбек сердился. И не раз ему приходилось напрягать всю волю, чтобы не отдубасить хорошенько Тентекбая… Но он понимал, что тот сильнее его, и прятал обиды в карман.

До поры до времени, конечно.

Так шла зима: в играх и занятиях. Карсыбеку все больше нравился дом начальника станции, сам Ильяс Жаркенов, ласковая и требовательная, добрая и суровая Елена Петровна. Особенно по душе была Карсыбеку решительная и прямодушная Соня. Они стали неразлучными друзьями, что тоже вызывало ярость со стороны Тентекбая. Ведь она крепко недолюбливала этого заносчивого паренька и ничего ему не спускала. Тентекбай злился… и помалкивал.

Да ну его!

Карсыбек тем временем перенял от русских ребят много такого, чего не знал, но хотел знать и вот наконец узнал.

Книжек у Сони была целая куча. Читала она не слишком хорошо, потому что только что перешла во второй класс. А Омар едва-едва знал буквы, да и то не все. Но он тоже хотел учиться. Ладно, учись. Однако он был лентяй, каких поискать. Засадит его мама писать палочки — Омар подопрет щеку языком, пыхтит, сопит, ёрзает на месте, а палочки то влево кланяются, то вправо бегут, точно их ветер подгоняет, то чуть ли не падают… Зато рассматривать картинки в книжках и слушать Соню, когда та объясняла их, Омар очень любил.

Так Карсыбек узнал, что есть на нашей земле много больших-пребольших городов, кроме Москвы. Увидел он портреты разных великих и знаменитых людей, с удивлением рассматривал горы, бродил вместе с Соней по долинам широких и полноводных рек, побывал на морях и в океанах, на разных островах.

Услышал он еще, что, кроме коров, овец, верблюдов, лошадей, собак и кошек, водятся на земле такие громадины, как, скажем, слоны, жирафы, бегемоты и прочие звери. О них Карсыбек понятия-то не имел!

Иногда по вечерам Елена Петровна читала ребятам сказки и маленькие рассказы, объясняла им то, чего они не понимали. И не было у нее слушателя более прилежного, чем казахский мальчик, выросший в степи.

Узнал Карсыбек и то, что люди едят не только мясо. Есть много и других вкусных вещей. Полюбил он русские щи, гречневую кашу. А вот к свинине не мог привыкнуть. В доме отца ее не ели. Да и не понимал Карсыбек, что вкусного находят люди в этом жирном мясе. Как-то Елена Петровна, заметив, что Карсыбек отказывается от свинины, сказала ему:

— А вот попробуй эту колбасу.

Карсыбек очень любил приготовляемую матерью копченую колбасу казы. А такую колбасу никогда не видел. И попробовал. Однако, вкусно!

Елена Петровна тогда не сказала ему, что эта колбаса сделана из свинины, и, только когда Карсыбек привык к ней, объяснила, как и из какого мяса она делается. Карсыбек понял, что и свинина — мясо вкусное.

Но какой бы вкусной ни казалась ему русская еда, как ни мягок был диван, на котором ребята, набегавшись за день, засыпали часом, — все-таки мясо, кумыс и чай с молоком были для него несравненно более вкусными. «В гостях хорошо, а дома лучше…»

Зима между тем подходила к концу, а на разъезде и вокруг работали с еще большим напряжением.

В феврале начали прибывать сюда тяжелые составы. Везли они тракторы, плуги, сеялки, комбайны, бензовозы, какие-то еще машины, никогда не виданные ребятишками. Целые горы лесных материалов сваливали около насыпи. Груды цемента, кирпича, досок, шифера возвышались там и здесь. А составы всё выбрасывали из вагонов и с платформ новые машины, тонны строительных материалов, палатки. Все это не умещалось в бесчисленных складах, которые вырастали на разъезде, как грибы, и под временными навесами, видневшимися вокруг… Много тракторов и других машин стояло под открытым небом.

Впрочем, теперь люди не беспокоились за их сохранность. Зима уходила прочь. С юга подули теплые ветры, и, хотя еще бушевали изредка бураны и снег лавинами обрушивался на Степной разъезд, все предвещало скорую весну.

А для Карсыбека зима пролетела так, как будто ее и не было. Совсем-совсем по-другому жил он эти месяцы. В прошлые годы все вокруг заваливало снегом и на улицу не выйти. Да и выходить не хотелось. Всё те же ребячьи лица, всё те же игры и разговоры, и поезда с углем так утомительно похожи друг на друга…

Карсыбек оглянуться не успел, как солнце начало припекать все сильнее, таял снег, и Черная речка вышла из своих берегов.

Теперь с верхушки водонапорной башни, куда иногда забирались Карсыбек и Соня, были видны огромные степные пространства, залитые вешними водами. Это Черная речка разливалась так могуче. А в засушливое лето она текла в своем русле едва приметным ручейком.

И вот настали дни, когда жизнь в степи разлилась так же широко, как полые воды, и все здесь стало совсем-совсем по-другому.

 

1

Началось-то, собственно говоря, с пустяков. Как-то под вечер шел Карсыбек вдоль железнодорожной насыпи и увидел машину «ГАЗ-69».

Карсыбек к тому времени уже знал все марки машин. Этот вездеход был ему тоже знаком. В такой же машине ездил главный инженер стройки, что велась невдалеке от разъезда. Что такое «главный инженер», Карсыбек, конечно, не понимал. Одним словом, начальник.

И вот стоит точно такая же машина, а рядом с ней человек в дубленом полушубке, высокий, с небольшой русой бородкой, с глазами ясными и задумчивыми. Он смотрел куда-то вдаль, лицо его дышало покоем, тихая улыбка бродила под густыми усами.

О чем он думал, облокотившись на крыло машины? Кто знает!..

Перед ним лежала степь. Кое-где поблескивали озерца вешней воды, а вокруг еле шевелился, потрескивая, прошлогодний ковыль, из-под которого вылезала на свет густая весенняя прозелень.

Карсыбек не преминул остановиться возле машины и полюбоваться ею. На шоферском месте, как он приметил, никого не было. Карсыбек подумал, что этот бородатый — наверно, водитель, который ждет своего-начальника.

— Здравствуй, мальчик, — добродушно сказал бородатый, заметив Карсыбека. — Ты здешний?

Карсыбек хотел было ответить своим привычным «ага», но, вспомнив наставления Елены Петровны, проглотил проклятое словечко, то и дело срывавшееся с языка, и мотнул головой.

— Этот разъезд называется Степным? Или я ошибся и сбился с пути? — продолжал свои расспросы бородатый человек.

Карсыбек сказал, что этот разъезд как раз и есть Степной.

— Ну хорошо, — с облегчением произнес бородатый. — Найти вас — все равно что искать иголку в стоге сена… Послушай, а ты не знаешь, где тут Черная речка?

— Да вот она! — Карсыбек показал в ту сторону, где речка делала крутой поворот.

— Замечательно! — с живостью заметил бородатый. — Значит, я не ошибся. — И снова обратился к мальчику: — Мне надо отыскать на том берегу Черной речки развалины старого казахского становища. Оно называется «Тихий Угол». Я проплутал весь день, разыскивая ваш разъезд. Очень устал, но мне хочется сегодня же доехать до того места. Не знаешь ли ты, где это урочище?

— Тыныш-Бурыш? Конечно, знаю, аксакал, — с готовностью откликнулся Карсыбек.

— Может быть, проводишь меня туда?

— На машине? — Глаза Карсыбека заблестели.

— Не пешком же!

Карсыбек много раз бывал с отцом около урочища Тыныш-Бурыш, которое этот человек назвал по-русски «Тихим Углом». В том месте бывало особенно много диких уток.

— Пешком туда идти долго, — заметил Карсыбек, боясь, как бы бородатый не передумал.

— Понимаю. Но сколько примерно?

— Когда солнце бывает вон там, — Карсыбек показал на край неба чуть повыше земли, — мы с отцом подходили к урочищу.

— Так-так… Значит, часа два с половиной. То есть около пятнадцати километров… Ну, поедем?

Еще бы! Какой же мальчишка откажется прокатиться в машине, в которой ездят только начальники! Карсыбек даже удивился этому нелепому вопросу.

— Только дело в том, — сказал бородатый, — что я хочу там заночевать и на разъезд вернусь завтра к обеду. Пойдем к тебе, я попрошу мать и отца отпустить тебя со мной. Я директор совхоза, понимаешь?

Директор? Хм! Карсыбек не понял, что это такое, но одно для него стало ясно: человек вовсе не шофер, а тоже какой-то бородатый начальник.

— Да, аксакал, — поспешно согласился Карсыбек, и они пошли к нему домой.

Директор сказал Хайжан, кто он такой, куда едет, и попросил отпустить с ним сына, ручаясь, что накормит его. Спать Карсыбек будет в теплой машине, а завтра он доставит его домой здоровым и невредимым.

Мать согласилась, и Карсыбек, опередив бородатого начальника, со всех ног помчался к машине.

Поворчав для порядка, мать занялась своими делами.

Хайжан привыкла к отлучкам Карсыбека, и они перестали беспокоить ее. Ей нравилась его дружба с русскими детьми. Елену Петровну, которая так ласково относилась к ее сыну, учила его и прививала ему все хорошее, она тоже полюбила и приглашала жену начальника станции к себе в гости.

Итак, пока мать Карсыбека добродушно ворчала, сам он, приплясывая от радости, мчался к машине и подбежал туда совсем запыхавшийся. За ним медленно шел бородатый человек. Он постоял у машины, посматривая вдаль, на степь, расстилавшуюся перед ним, освещенную лучами предвечернего солнца.

— Так поедем? — спросил Карсыбек, переводя дыхание.

— Ну конечно! — Бородатый человек улыбнулся широко и ясно: — Здоров ты бегать, вижу! Ладно, садись рядом. — Он выбросил папиросу, сел в машину, завел мотор. Шлагбаум поднялся, машина переехала через рельсы, потом мост через реку и покатила по степи.

Карсыбек показывал, где надо ехать, бородатый вертел баранку и поворачивал машину туда, куда указывал маленький проводник.

Черная речка, протекавшая в глубоком русле с крутыми, обрывистыми берегами, то появлялась слева, то исчезала из виду.

— А зачем вы сюда приехали, аксакал? — нарушая молчание, робко спросил Карсыбек. К великой его досаде, бородатый человек никуда не спешил, и машина еле плелась по степи. А Карсыбек так любил быструю езду!

— Я приехал на целину, — последовал краткий ответ.

В третий раз Карсыбек слышал это слово. Он уже успел забыть его, и вот незнакомец снова напомнил ему разговор с заносчивым Тентекбаем, а потом с Еленой Петровной.

— А что такое целина?

— Ты не знаешь? — Незнакомец, судя по тону, был очень удивлен.

— Нет.

— А сколько тебе лет?

— Скоро перевалит на второй десяток! — горделиво заявил Карсыбек. Это он слышал от Тентекбая, которому в том году исполнилось одиннадцать лет.

Бородатый так и покатился со смеху.

— Когда же это случится? — отдышавшись, спросил он.

— Через месяц. — Карсыбек обидчиво поджал губы. Что тут смешного? Странно…

— И ты никогда не слышал о целине?

— Один парень как-то сказал, что будет, целина, но что это такое, он не знал, а я забыл спросить.

— Как тебя зовут?

— Карсыбек Табанов, аксакал.

— Милый Карсыбек, да ведь ты живешь на целине, и по целине мы едем с тобой!

Карсыбек с раскрытым от удивления ртом уставился на незнакомца.

— По целине? — переспросил он.

— Ну ясно!

— Да ведь это же пустыня! Так говорил отец.

— Правильно. Почти пустынная и почти никем не паханная степь. Ты видел, как пашут землю?

— На картинке. Там такая машина… трактор… Их столько к нам навезли! И там еще много других машин.

— Это мои тракторы и машины.

— Все ваши? — Карсыбек так и ахнул. Вот так начальник!

— Ну, не мои лично, а того совхоза, который тут будет.

— Где будет?

— Да вот здесь же, на целине. Может быть, ты не знаешь, что такое совхоз?

Карсыбек честно признался, что этого он тоже не знает.

— Совхоз? — переспросил Карсыбек. О колхозах он слышал, хотя тоже вряд ли понимал до конца, что это такое.

И Матвей Иванович объяснил ему:

— Может быть, тебе трудно будет понять, но попробуем. Вся земля у нас принадлежит не отдельным людям, а государству. Вот колхоз, скажем. Государство дало каждому колхозу необходимое количество земли в вечное пользование. И колхозники трудятся на ней. Что они получают за труд? Часть хлеба, овощей и прочих продуктов, которые распределяются среди всех колхозников, когда урожай снят, когда колхоз выполнит свои обязательства перед государством, обеспечит себя семенами на будущее и средствами на расширение хозяйства и на улучшение его. Часть денег, которые колхоз получает от продажи продуктов, тоже раздается колхозникам. А в совхозе земля государственная, и люди, которые работают на ней, получают каждый месяц зарплату. Ну, как рабочие… Ведь твой отец получает зарплату. Так и в совхозе.

Это Карсыбек знал. Его отец был рабочим. Два раза в месяц он приносил матери деньги и говорил:

«Вот зарплата за полмесяца, Хайжан».

И мать очень берегла эти деньги, потому что отец зарабатывал их, пропадая на своем участке весь день.

Карсыбек кивнул головой в знак того, что понял, хотя, конечно, понял далеко не все. Например, государство… Что это такое? Но решил расспросить об этом Елену Петровну. Уж она-то все знает!

Помолчали. Карсыбек сказал:

— А кто вас послал сюда?

— Партия.

Партия! Карсыбек часто слышал это слово. Отец иногда уходил вечером из дома и говорил матери:

«Хайжан, я ухожу на открытое партийное собрание».

А Соня показала Карсыбеку портрет человека с очень умными глазами, высоченным лбом и рыжеватой бородкой. Карсыбек, конечно, знал, что Владимир Ильич Ленин — создатель и вождь партии.

Елена Петровна объяснила тогда же, что партия — это множество людей, самых преданных Родине. Всегда и во всем они должны быть примером другим людям — и в работе и в жизни вообще.

«Тех, кто в партии, — сказала дальше Елена Петровна, — зовут коммунистами. И они живут и работают так, как их учил Ленин. А Ленин хотел добра для всех, кто трудится и зарабатывает хлеб своим трудом. Ну, кто, например, строит дома, железные дороги, пашет землю или кто сочиняет книжки, пишет музыку…»

— Про партию я все знаю! — горделиво заметил Карсыбек, а незнакомец улыбнулся в ответ. — Это нам рассказывала Елена Петровна.

— А кто она?

— Сонина мама. Ну, там еще Омар лентяй. И начальник станции, товарищ Жаркенов.

— А-а, Ильяс Жаркенов! Его я знаю. Он перестраивает для нас разъезд.

— А как вас зовут, аксакал? — спросил Карсыбек.

— Матвей Иванович. А фамилия моя Хижняков. А твоя?

— Я уже сказал: Табанов.

— Прости, не расслышал. Так будем знакомы, товарищ Табанов?

— Очень приятно, — вежливо сказал Карсыбек; этому его тоже научила Елена Петровна. — Скоро мы приедем.

Проехали еще километра два, и Карсыбек крикнул:

— Поворачивайте направо! Вон там Тыныш-Бурыш.

Матвей Иванович повернул направо. Метрах в трехстах на берегу реки виднелась груда камней, неведомо как попавших сюда. Ученые люди говорили, что эти камни — остатки очень древнего человеческого поселения.

Матвей Иванович вышел из машины, за ним — Карсыбек.

С запада потянуло прохладой, солнце садилось огромным красным шаром и окрасило небо в разные цвета. Каждую секунду они менялись и расплывались в бездонной глубине.

2

Они набрали большую кучу прошлогоднего камыша, сухого и ломкого. Матвей Иванович приготовил все для того, чтобы зажечь костер, потом вынул из машины две железные палки с рогульками на конце, воткнул их в землю, положил поперек рогулек еще одну палку, наполнил котелок и чайник водой из речки. Она бесшумно несла свои воды, а кое-где в изгибах русла еще лежал плотным слоем снег. В этих местах он иной раз тает только в июне.

Карсыбек, уже почувствовавший волчий аппетит (ел он рано утром) и думавший только о том, чем его накормит Матвей Иванович, был неприятно разочарован, когда тот сказал:

— А сейчас мы отъедем еще километров на десять от этого места, ладно?

— Зачем?

— Мне нужно, — неопределенно ответил Матвей Иванович. — Ты найдешь дорогу обратно?

— Да, если поедем прямо или вдоль речки.

— Нет, я хочу отъехать от речки. И подальше.

Они ехали молча минут двадцать. Матвей Иванович остановил машину и обратился к Карсыбеку:

— Ты посиди, я сейчас приду. Не боишься? Карсыбек потряс во тьме головой. Вот еще, бояться! Да что он, девчонка какая-нибудь? Сколько раз в такой же кромешной тьме он бывал с отцом в местах более глухих и часами, лежа на земле, наблюдал, как светят звезды над степью.

— Нет, — решительно сказал Матвей Иванович. — Мне жаль оставлять тебя одного. Пойдем со мной.

Они отошли шагов пятьдесят. Карсыбек обернулся. Машина как бы растаяла в темноте ночи.

Матвей Иванович шагал по степи минут десять, потом остановился и сказал почему-то шепотом:

— Теперь помолчи, ладно?

— Почему?

— Я хочу послушать… Не знаю, поймешь ли ты меня… Я хочу послушать, что мне нашепчет степь.

— Но она молчит. Она всегда молчит ночью. Тут всё молчит.

— Нет, сынок, тут многое можно услышать. Жизнь никогда и нигде не замолкает ни на секунду. Можно слышать свое дыхание, биение сердца, шуршание ковыля… Можно услышать даже, как мчатся звезды там в небе. Молчи!

Карсыбек и Матвей Иванович сели на тулуп, который директор взял из машины.

Матвей Иванович знал, что никогда больше не будет у него такой ночи и никогда не будет этот мир объят таким безмолвием, как в этот день, в эту ночь, в этот час. Он старался не двигаться и как бы впитывал в себя звенящую, ни с чем несравнимую тишь. И ему казалось, что он слышит стремительный полет звезд в глубинах, куда еще не проникала ни одна живая душа.

Ни звука. Ни шороха. Ни крика птицы… Ни единого огонька, ни шелеста ковыля. Безмолвие, торжественное и величавое, окружало Матвея Ивановича, и он как бы растворился в нем.

Он ни о чем не думал.

Казалось, что жизнь здесь перестала существовать и все летит в некую беспредельность подобно созвездиям и чудовищным скоплениям их в пространстве, недоступном человеческому пониманию, бездонном и бесконечном, не имеющем ни начала, ни конца.

Но голоса человеческие, грохот машин разорвут молчание, и оно уже не будет отныне властвовать здесь. И земля, которая кормила лишь ковыль, сурков и птиц, отдаст человеку богатства, накопленные веками, если не вечностью.

Матвей Иванович вспомнил свой разговор с одним геологом. Геологическая партия, в которой работал тот человек, была и в этих местах. Она разведывала недра степей. Люди бурили землю, натыкались на мощные пласты каменного угля, на залежи железной руды, олова, свинца, бокситов, асбеста…

Находили они следы древних поселений и могил, оружие, орудия труда, предметы домашнего обихода, кости и прах человеческий да золу — остатки костров, которые жгли кочевники-скотоводы, и колодцы, заброшенные давным-давно.

Теперь человек поднимет плугами целину и засеет ее.

3

Через полчаса Карсыбек грелся у костра, где весело и задорно потрескивал сухой камыш. Пламя костра освещало сосредоточенное лицо Матвея Ивановича — он готовил ужин.

Не вам рассказывать, как вкусно все, что приготовлено на костре, и как приятно греться возле него, когда вокруг темно и жутковато и только струящийся свет звезд трепещет где-то высоко, высоко… Я сам любил эти ночи у костра, когда мальчишкой ездил в ночное. Кругом таинственная тишина, неясные шорохи, редкий, одинокий крик какой-то птицы… А рассказы у костра!.. Вот почему я так часто перечитываю рассказ Тургенева «Бежин луг». Он всегда возбуждает во мне воспоминания о детстве.

Прежде всего Матвей Иванович угостил своего молодого приятеля колбасой из консервной банки. Это была не колбаса, а чудо! Не потому, что она была очень уж хорошего качества, а потому, что волчий аппетит, разыгравшийся у Карсыбека, придал ей такой вкус. Потом в котелке были сварены яйца. И это хорошо! Матвей Иванович открыл жестянку с персиковым компотом… Ну, на него, как вы сами понимаете, Карсыбек навалился с особенным удовольствием. Потом пили чай, но вместо обыкновенного молока было молоко сгущенное. Одну ложку, полную тягучей, сладкой массы, Матвей Иванович дал отведать Карсыбеку. И тот решил, что слаще этого молока, пожалуй, ничего быть не может.

Вымыв и вытерев посуду, в чем Карсыбек деятельно помогал Матвею Ивановичу, они посидели еще у костра.

Матвей Иванович курил, а Карсыбек, помолчав, спросил:

— У вас есть дети?

— Есть, но они уже большие. Дочь живет в Алма-Ате. Вот теперь я выберусь к ней. Тут недалеко, всего-то каких-нибудь полторы тысячи километров. И сын есть. Но тот живет далеко отсюда. И еще был у меня сынишка, смышленый и бойкий, вроде тебя. Но я не знаю, где он сейчас.

В словах Матвея Ивановича Карсыбеку почувствовалась печаль, и ему стало жаль этого доброго человека.

— Но он приедет к вам? — участливо спросил Карсыбек.

— Не знаю, — коротко ответил Матвей Иванович. — Ну, а теперь давай, брат, спать. Утром встанем рано-рано.

— А где будем спать?

— Ты пойдешь в машину и ляжешь на заднем сиденье… Погоди, я устрою тебе постель.

Матвей Иванович отошел к машине, на которую падали отблески пламени. Карсыбек подложил в костер еще камыша, и огонь взвился к небу, прорезая тьму степной ночи. Потом Матвей Иванович окликнул Карсыбека; тот встал, разминая затекшие ноги, юркнул в машину, положил голову на что-то мягкое, свернулся калачиком. Матвей Иванович укрыл его своим полушубком, и Карсыбек заснул мгновенно.

Натянув на себя тяжелый дубленый тулуп, Матвей Иванович сел к костру. Иногда Карсыбек просыпался, поднимал голову и видел костер, а около него Матвея Ивановича, погруженного в раздумье. Потом он снова окунался во что-то легкое, как пух.

Проснулся Карсыбек, когда солнце больно укололо его своим горячим лучом, протер глаза и в недоумении оглянулся вокруг. И тут все вспомнилось ему.

Карсыбек выбрался из машины, подбежал к Матвею Ивановичу, который уже возился у костра, готовя завтрак, и, в приливе несказанной ребячьей благодарности за эти необыкновенные часы в его жизни, обнял его и всем телом прильнул к нему.

Матвей Иванович, тихо и ласково усмехнувшись, поцеловал Карсыбека в лоб и сказал, чтобы он поспешил привести себя в порядок.

— Завтрак уже готов. Поедим — и за дела. Быстро!

4

После завтрака, вкусного и обильного, убрав все в машину, затоптав костер, Матвей Иванович вынул из багажника несколько колышков, топор, лист толстой бумаги с нарисованными квадратами и прямоугольниками, сверился с этими рисунками и, отойдя шагов на сто от развалин, забил колышек в землю.

— Это для чего же? — удивился Карсыбек.

— Тут, Карсыбек, будет центральная усадьба совхоза.

Карсыбек не понял.

— Здесь мы построим дом для конторы.

— А школу? — воскликнул Карсыбек. — Не забудьте школу!

— Как можно! — Матвей Иванович улыбнулся. — Школу построим в первую голову. И ты будешь в ней первым учеником. То есть будешь учиться лучше всех.

— Ладно! — Карсыбек энергично кивнул головой.

— Ну и хорошо. Так пойдем и начнем строить школу.

Матвей Иванович отошел шагов двести и забил колышек в землю.

— Вот тебе и школа! — весело сказал он.

— Ну, какая же это школа! — недоверчиво заметил Карсыбек. — Это просто кол.

— Да ведь вчера тут и кола не было! — Матвей Иванович весело подмигнул мальчику. — Лиха беда начало, брат! Глазом не успеешь моргнуть, а из кола вырастет школа.

Матвей Иванович произнес это так твердо и внушительно, что Карсыбек тут же поверил ему. Правда, пока он видел только кол, вбитый в землю; правда, он даже понятия не имел, как из кола может вырасти школа, но знал, что она будет, если этот бородатый, такой сильный и добрый человек сказал так.

Потом Матвей Иванович ходил по полю и говорил Карсыбеку, что вот тут, мол, построим больницу, здесь почту, вон там хлебные амбары, мастерские для ремонта машин, тракторов и комбайнов; немного подальше определил место для электростанции… Даже о спортивной площадке не забыл!

— Ну, а теперь, товарищ Табанов, поедем и посмотрим мои владения.

Впрочем, поехали не сразу. Спрятав топор и лист бумаги с квадратами и прямоугольниками, Матвей Иванович вынул еще один лист, где никаких квадратов не было, а вразброд шли какие-то линии — то прямые, то закругленные. Этот лист он положил на землю, стал на колени и принялся разглядывать его.

Карсыбек последовал его примеру.

— Ты, конечно, хочешь знать, что это такое? — предупредил его вопрос Матвей Иванович. — Этот лист называется картой топографической съемки. Есть такие ученые люди — топографы. Они приезжают в безлюдные места, обследуют степь, поле. И все, что видят, наносят на карту: равнины, пригорки, холмы и горы, речки, озера и ручейки, овраги и леса, ровные места на земле и впадины… И рисуют вот на таких листах. Человек смотрит на карту, и ему все становится ясно…

— Ну тут ничего не нарисовано! — возразил Карсыбек.

— Правильно. Топографы все отмечают своими знаками. Посмотри… Вот эта тоненькая ниточка — Черная река. А вот тут ты видишь точку. Это развалины, около которых мы с тобой сидим. Дальше вот здесь обозначен Степной разъезд. Вот этот кружочек — водохранилище, откуда в водонапорную башню качают воду. Эта прямая линия — железная дорога. А подальше еще один неровный кружочек. Это озеро. Вот оно, видишь?

— Ага! — вырвалось у Карсыбека. — На то озеро мы тоже ходили с отцом. Там уток!.. — И он изобразил лицом и руками, сколько уток водится в том озере.

— Да ты, брат, смекалистый! — похвалил Карсыбека Матвей Иванович. — А вот тут… — он обвел пальцем большой-пребольшой квадрат на карте, — тут как раз и есть земля моего совхоза. Название его — «Тихий Угол», потому что он будет расположен возле урочища, которое тоже, как тебе известно, называется так. А соседями моими вон там, на юге, будет совхоз «Восточный», а на том берегу реки — совхоз «Западный». Директор совхоза «Западный» — счастливчик! У него всего шестнадцать тысяч гектаров целины, а у меня двадцать две тысячи.

Для Карсыбека самым большим числом была сотня. И, конечно, он понятия не имел о том, что такое гектар. Матвей Иванович тут же понял: мальчик стесняется надоедать ему вопросами, и сам вызвался объяснить Карсыбеку, что такое гектар.

— А ну, сбегай в машину и притащи оттуда четыре маленьких колышка.

Карсыбек мигом принес колья.

— Теперь смотри в оба. — Матвей Иванович вбил один колышек в землю. — Вот сейчас я отмерю шагами сто метров, а ты с колышками иди за мной.

Карсыбек послушно шел за Матвеем Ивановичем. Тот делал широкие, ровные шаги по прямой линии от колышка, считая вслух: «Один, два, три…» Досчитав до ста, он остановился.

— Вбивай еще колышек, где я стою, — распорядился он.

Карсыбек охотно исполнил его приказ. Теперь Матвей Иванович зашагал под прямым углом от колышка, забитого Карсыбеком, и, сделав еще сто шагов, попросил Карсыбека вбить третий колышек. От него он пошел вдоль той линии, по которой шел от первого ко второму колышку. Вбили и здесь последний, четвертый колышек, а от него Матвей Иванович направился к первому.

Тут он остановился.

— Видишь второй колышек? — обратился он к Карсыбеку. — От первого до второго колышка ровно сто метров. От второго до третьего — тоже сто, и сто от третьего до четвертого. Это называется квадратом, понимаешь?

Чего же тут непонятного? Это и для малого ребенка ясно.

— В этом пространстве, которое мы огородили с тобой колышками, сто квадратных метров. Сто квадратных метров — это одна сотая часть пространства, называемого гектаром. А у меня в совхозе будет двадцать две тысячи гектаров!

Карсыбек в задумчивости почесал нос. Матвей Иванович рассмеялся и похлопал Карсыбека по плечу.

— Куда уж тебе сообразить! — сказал он. — Я сам, брат, не могу представить себе эту махину земли. В последние годы я работал председателем одного колхоза. Далеко отсюда… У меня там было пять тысяч гектаров земли, и все ахали. Вот так, мол, колхоз! А здесь в четыре раза больше. А ведь вокруг вашего разъезда по ту и другую сторону железной дороги будет больше десяти таких громадных совхозов… Мы вспашем почти семьсот тысяч гектаров целины! А на таком пространстве, Карсыбек, сможет поместиться целая маленькая страна, каких много в Европе. Впрочем, этого ты еще не понимаешь. И я не понимаю, как управлюсь с таким большим хозяйством.

— Управитесь! — убежденно проговорил Карсыбек. Ему все больше нравился Матвей Иванович, знающий все на свете и так многому научивший его за эти считанные часы.

«Он знает, пожалуй, больше, чем Елена Петровна, — думал мальчик. — Да ведь она женщина, а он мужчина… И еще какой!.. Такой человек должен все знать… И начальник, ого! Над двадцатью двумя тысячами гектаров!»

Карсыбек сиял. Уж теперь он утрет нос ненавистному Тентекбаю! Ведь тот не перестает хвастаться тем, что он помощник самого «главного начальника» в степи. Вот так самый главный! Оказывается, товарищ Жаркенов все строит для Матвея Ивановича. Значит, Матвей Иванович поважнее начальника станции. И он просительно сказал:

— Матвей Иванович, возьмите меня к себе помощником!

Серьезный тон Карсыбека, ясные глазенки, которые с такой мольбой смотрели на Матвея Ивановича, заставили его подавить смех. Но он, конечно, ничего не понял. Каким помощником? Для чего?

И тут Карсыбек, волнуясь, а оттого еще больше коверкая русскую речь, рассказал Матвею Ивановичу о выскочке Тентекбае, задравшем нос оттого, что начальник станции назвал его помощником по ребячьей части. Не удержался он и от замечания насчет того, что начальнику станции куда как далеко до него, до Матвея Ивановича.

Матвей Иванович слушал все это с очень серьезным видом, пряча в усах улыбку, но, когда Карсыбек заговорил о том, кто из двух начальников важнее, мягко прервал его:

— Нет, парень, ты это забудь. Начальник станции товарищ Жаркенов — замечательный человек! И примерный работник. Он за зиму сделал для всех совхозов, которые будут тут, так много, что другому на это же самое потребовался бы немало год. А без того, что сделали Ильяс, его товарищи, а вместе с ними твой отец, нам бы пришлось, ой, худо! Так что, кто из нас важнее — это еще неизвестно.

— А мой отец?

— И у него очень важная работа. Если бы твой отец плохо следил за своим участком, не проверял бы каждый день… да что там каждый день! — несколько раз на дню, целы ли рельсы, нет ли в них трещин, в сохранности ли шпалы, нет ли оползней на насыпи, в порядке ли мосты, сигнализация, — ты понимаешь, что бы могло случиться? Выскочит какой-нибудь болт, расшатается гайка, пойдет по тому месту поезд — ну и пиши пропало: лететь ему под откос. И люди погибнут и государственное добро.

— Он очень следит за рельсами! — горделиво отозвался Карсыбек, вспоминая, с каким напряженным вниманием его отец ходит из конца в конец своего двухкилометрового участка, то и дело постукивая молотком по рельсам и осматривая крепления шпал.

— То-то и оно! — заметил Матвей Иванович. — Он ведь и в холод и в жару, в дождь и буран должен быть на своем участке. Он тоже очень важный человек, уж поверь мне!

Карсыбеку очень польстило то, что Матвей Иванович так уважительно говорит об его отце. Ему самому было жаль отца, когда тот, порой в самую дрянную погоду, выходил на участок, а мать со страхом и нетерпением ждала его возвращения. Ведь иные зимние бураны сбивали человека с ног. А однажды буран повалил три телеграфных столба и унес так далеко, что лишь весной обнаружили их.

— Ну ладно, — сказал Матвей Иванович. — Давай вынем колышки и поедем на разъезд. Теперь у меня, Карсыбек, будет столько дел, что только знай поворачивайся!

— А как же… как же с помощником? — с тревогой спросил Карсыбек.

— Была не была! Назначаю!

— Я вам столько ребят соберу в помощь, сколько этому Тентекбаю и не снилось!

— Только, чур, не переманивать! — предупредил его Матвей Иванович. — Пусть Тентекбай со своей командой помогает Жаркенову, а ты мне. Слышишь? Переманивать ребят не надо!

Карсыбек усмехнулся про себя. Ха! «Не переманивать»! Уж этим делом он сам распорядится. Вот вернется домой, расскажет Соне о своей поездке и разговоре с Матвеем Ивановичем, и они вдвоем уведут от Тентекбая половину ребят.

 

1

Ну и гомон же стоял на Степном разъезде однажды апрельским утром!

Пиликали гармошки, звучали песни, кто-то трубил в пионерскую трубу, кто-то бил в барабан, отовсюду неслись крики, взрывы смеха, команды, приказы и распоряжения, все полотно железной дороги заняли сотни людей, молодых, задорных, веселых…

Тут были девушки и парни, мелькали косынки, шляпы, шапки всяких фасонов, платья разных цветов, куртки, бушлаты, шинели, кожанки, пальто и полушубки…

Карсыбек прислушивался к разговорам парней и девушек и ничего не понимал. Вроде бы по-русски говорят, а в то же время и не по-русски. Кое-кто сильно нажимал на «о», другие, напротив, на «а», иные отчетливо «гакали». А многие разговаривали на языках, совсем не знакомых Карсыбеку.

А вагоны, в которых они приехали!.. Самые обыкновенные — их Карсыбек видал-перевидал. Но эти были украшены плакатами, разрисованы смешными человеческими фигурами, увешаны красными полотнищами, а на них — надписи большими белыми буквами.

«Возьмем целину с боя!» — кричало с одного полотнища.

«Превратим целину во всесоюзный хлебный амбар! Да здравствует партия, открывшая путь на целину!»

Были и другие надписи на стенках вагонов, и флаги разных цветов трепыхались на ветру.

И все шумело, кричало, пело, смеялось. Приехавшие выгружали из вагонов разные вещи, — и чего только тут не было! Ведра, миски, корыта, кровати, тюфяки, удочки, ружья, одеяла, подушки, раскладные стулья, тазы, умывальники, патефоны, радиоприемники… Какой-то завзятый рыболов притащил рыболовную сеть, а вон там волейбольную сетку сбрасывали прямо на платформу.

Целые охапки перевязанных ремнями постелей, горы чемоданов, сундучков, рюкзаков, ящиков, туго набитых мешков, сотни термосов, котелков и прочей посуды, лес лыж… Да всего не пересчитать! Вдоль вагонов ходил озабоченный Матвей Иванович, а с ним еще четыре человека. Это были ближайшие помощники Хижнякова: главный инженер седоволосый Павел Иванович Судаков, главный агроном Барташвили, главный бухгалтер Иванов и секретарь партийной организации совхоза Габит Нурманов. Они только что приехали, и дел у них — ну, просто не пересчитать!

Молодежь засыпала их сотнями вопросов, а Матвей Иванович и его штаб надорванными до хрипоты голосами не успевали отвечать. Их тащили то сюда, то туда — прямо разрывали на части.

Часа три продолжалась несусветная кутерьма. Потом все успокоились, собрались в кучу, и Матвей Иванович начал говорить о том, зачем они сюда приехали и какие трудности их ждут.

Карсыбек и Соня со всей маленькой командой стояли в сторонке. С ними был Омар. Этот ленивый толстяк не усидел дома. Еще бы! Такое творится на разъезде, что и не понять! Он глазел на суматошную толпу, засунув палец в нос, пока Соня не ударила его по рукам, сердито шепнув;

— Стыдно!

Тогда Омар перенес палец в рот. Соня махнула на него. Да и до того ли ей было… Она просто не представляла, как бы ей помочь Карсыбеку сколотить команду не хуже той, что была у Тентекбая.

Тентекбай тоже околачивался здесь с двумя десятками ребятишек, презрительно поглядывал на худосочную команду Карсыбека, нахально смеялся и перешептывался со своими подначальными. Шесть человек вместе с этим ленивым Омаром! Ну и команда! Тентекбай, уже знавший, что Карсыбек «навязался» Хижнякову в помощники, высмеивал его и Соню. Команда Тентекбая поддерживала своего вожака и отпускала в адрес противников разные шуточки. А Тентекбай выдумывал всё новые остроты. Глупые, конечно, — так, по крайней мере, казалось Карсыбеку и Соне… И хотя они просто дрожали от гнева и жажды мщения, но делали вид, будто все эти дурацкие насмешки и громкий хохот вовсе не касаются их.

Когда Матвей Иванович кончил речь, вперед выступил секретарь партийной организации, плотный и медлительный Габит Нурманов. Он говорил о том, что коммунисты и комсомольцы должны работать лучше всех.

Потом главный агроном Барташвили — небольшого роста, тощий человек — начал читать длиннющий список, называя фамилии приехавших, города и села, где они жили до того, как отправиться на целину. Вызванные откликались коротким «Да!» или «Здесь!», а иные поднимали руки. Соня тут же объяснила Карсыбеку, что эти люди приехали из Казахстана и еще из многих областей и республик и среди них — представители разных народов Советского Союза.

— А он большой, наш Советский Союз? — спросил Карсыбек.

— Вот неуч! — Соня в отчаянии пожала плечами. — Да просто громадный! Одна пятая часть всей Земли — наш Советский Союз.

Карсыбек смолчал. «Подумаешь тоже, задается!» Но хотя и обидно ему было, но совесть, этот лучший советчик человека, заставила его признаться в том, что Соня куда образованнее его. А что тут мудреного? Соня жила в городе, а он где? В том-то и дело. Да и вовсе она не задавалась. Это Карсыбек подумал зря, просто из самолюбия.

Прочитав список, агроном заявил, что приехавшие будут распределены по бригадам.

Карсыбек и Соня заметили, что все парни и девушки смотрели на Матвея Ивановича очень почтительно.

Матвей Иванович сказал:

— Вас ждут машины. По пять грузовиков на каждую бригаду. Две машины для людей, три должны быть загружены вашим личным имуществом, палатками и едой. Прошу построиться по бригадам, взять вещи и идти к машинам. Впереди колонны пойдет моя машина с товарищем Беляновичем… — Тут он замялся. — Вот беда! — хмурясь, заметил он, обращаясь к приехавшим. — Я и мои товарищи никак не можем выехать на центральную усадьбу раньше чем через три часа. У нас тут важные дела. А надо, чтобы вы не колесили напрасно по степи. А Миша Белянович еще не был на центральной усадьбе… И тут Матвей Иванович случайно заметил Карсыбека.

— Да вот и проводник! — весело сказал он. — Карсыбек, сбегай домой, попроси от моего имени Хайжан отпустить тебя. Да хорошенько попроси и скорее возвращайся… Стой, пойди сюда!

Когда Карсыбек несмело подошел к Матвею Ивановичу, тот с улыбкой представил его приехавшим:

— Это мой главный помощник.

Раздался смех. Матвей Иванович движением руки прекратил его.

— Да, — продолжал он серьезно и громко, — это Карсыбек Табанов. Он родился на целине, когда вы еще и слышать-то о ней не слышали. И смеха вашего я не понимаю. Он провел со мной первую ночь на целине, и мы подружились с ним. Я обещал Карсыбеку построить школу — для него, для всех детей разъезда и для ребят, которые, конечно, появятся и в нашем совхозе. Я думаю, что, управившись с делами, мы объявим эту постройку первоочередной и построим первую в этих местах хорошую, настоящую целинную школу. Не так ли?

Все дружно хлопали Матвею Ивановичу. Карсыбек краснел и бледнел от гордости. Соня сияла, а Тентекбай зло кусал губы.

Так ему и надо!

— А то, что Карсыбек будет моим главным помощником по ребячьей части, — продолжал Матвей Иванович, — это я согласовал с моим штабом. Ясно? — И он подмигнул приехавшим. (Разумеется, так, чтобы Карсыбек не заметил.) — Карсыбек и дети его команды обещали помочь нам, — снова заговорил Матвей Иванович, когда смолкли хлопки. — А мы поможем ему и детям. Карсыбек будет самым лучшим учеником школы, за это я ручаюсь.

Тут снова раздался оглушительный грохот аплодисментов. Потом несколько парней подбежали к Карсыбеку и начали качать его, высоко подбрасывая к небу. А кругом кричали:

— Ура Карсыбеку, первому целиннику!

Это доконало Тентекбая. Он просто трясся от бешенства. Какого-то несчастного мальчишку качают, кричат ему «ура», директор совхоза, когда все кончилось, на глазах у всех расцеловал его! Но самое страшное было впереди. Да еще такое, о чем Тентекбай и думать не мог. Две трети его команды вдруг ринулись к Карсыбеку и Соне с криками:

— И мы с вами! И мы с вами!

Этакого позора и унижения Тентекбай вынести не мог. Он ушел, окруженный семеркой преданных ему ребят. Вот так история! В одну минуту команды как не бывало…

Между тем гордый и счастливый Карсыбек отвел в сторону Матвея Ивановича и попросил его, чтобы он разрешил Соне и прочим из команды поехать на центральную усадьбу.

Матвей Иванович потрепал его по щеке и обратился к Мише Беляновичу, совсем молодому человеку с усиками, которые он отрастил, вероятно, для пущей важности, и приказал ему взять детей на центральную усадьбу, а с обратным рейсом отправить обратно.

— А сейчас, ребята, марш домой! Скажите родителям, куда вы едете.

Когда дети вернулись, Миша Белянович крикнул:

— По коням, команда!

Ребятишки со всех ног ринулись к машинам. Парни и девушки со смехом хватали их и усаживали поудобнее.

Карсыбек пошел к машине Матвея Ивановича. Миша уже сидел в ней. Голова его чуть ли не упиралась в полотняную крышу вездехода. Он предупредительно открыл Карсыбеку дверцу:

— Садись, главный помощник! И будем знакомы. Я — Миша Белянович, родом из Белоруссии. Это, брат, за тысячи километров отсюда…

У Миши были не только мальчишеские усики, но и мальчишеские, задорные глаза.

— Теперь командуй, куда ехать.

— Прямо, а потом направо через мост, — важно сказал Карсыбек. — А там по степи до самого урочища Тыныш-Бурыш, что по-вашему значит «Тихий Угол».

— Есть держать прямо, а потом к урочищу Тыныш-Бурыш! — отчеканил Миша. Он высунулся из машины и крикнул: — За мной держать руля! — Потом захлопнул дверцу, включил первую скорость, и машина пошла впереди поющей и кричащей колонны по вековой целине, которую надо было поднять.

На всем пути колонну встречали и провожали сурки. Вытянувшись во весь рост, они стояли словно часовые, охранявшие степь. Из поколения в поколение жили они в этих безмолвных местах. Их насыпи были рассеяны повсюду. Никем не тревожимые сурки росли и умирали тут. И вот раздался грохот машин, песня разнеслась по степи, смехом огласились поля… Остолбенев, стояли у своих нор сурки, гневно посвистывая на этих двуногих, нарушивших их извечный покой, и мгновенно исчезали в норах. И долго лежали, прижавшись к подругам, слушая, как под тяжестью машин вздрагивала земля. Пришел конец их мирной жизни. Пришел конец вековечному безмолвию. Человек шел завоевывать степь для счастья многих людей.

2

В вечность отошло степное молчание.

Целина зашумела, загрохотала, запела, заскрежетала, зазвенела проводами, дымом костров застлались дали, пламенем их окрасился небосклон, искры летели ввысь, к звездам, все так же бесстрастно льющим призрачный, жидкий свет на потревоженную землю.

Целый город палаток, вагончиков, землянок вырос в степи. Он появился словно по мановению палочки чудесного волшебника. Казахи, русские, украинцы, белорусы расселялись здесь надолго. Люди гремели посудой и ведрами; воды Черной речки впервые за многие века поили такое громадное народное скопище. Лаяли собаки, привезенные невесть из каких дальних мест; горланил петух, прихваченный из дома домовитой новоселкой; курица, в одиночестве бродившая между палатками, беспокойно озиралась и жалась поближе к петуху. Где-то стирали, где-то вывешивали для сушки белье; там парни, хохоча и взвизгивая, обливали друг друга ледяной водой; тут дымили походные кухни; там молодая мать укачивала ребенка… Около палаток образовывались людские толпы, расходились, собирались новые… Одни собирались для серьезных разговоров, другие скандалили и ссорились между собой, и то и дело приходили с разъезда машины с палатками, столами, посудой; повсюду рыли для чего-то канавы, сталь лопат весело поблескивала под лучами весеннего солнца…

Вот так тихий угол!

Карсыбек все дни напролет толкался с командой между новоселами — довольными и недовольными, сердитыми и веселыми, озабоченными и смеющимися, ругающимися и поющими.

А мимо, по колее, проложенной грузовиками Хижнякова, шли тракторы, комбайны, везли сеялки, колоннами проходили еще машины, направляясь на центральную усадьбу и в бригадные станы. И всё ехали и ехали новые люди в «Тихий Угол» и другие совхозы по соседству…

От зари до зари пылали костры, из тьмы выплывали фигуры людей, перебегавших от палатки к палатке.

Бойко торговал походный магазин; брали нарасхват всё, что в нем было запасено, ругмя ругали тех, кто должен был позаботиться о том, чтобы снабдить лагерь пионеров целины всем, что надо человеку на новом месте. А машины подвозили тонны хлеба, овощей, мяса; все это в мгновение ока расхватывалось на глазах Карсыбека и его друзей.

Не хватало ложек, ножей, вилок, посуды, табуреток, постелей. Толпы новосёлов обступали Матвея Ивановича, агронома, секретаря партийной организации Нурманова, негодовали, кричали… А Матвей Иванович отшучивался:

— Да что вы хотите, товарищи? Ведь вы существа на ногах, вот вы и прибежали сюда раньше, чем вся эта мелочь. А у нее-то ног нет.

— У нее есть колеса! — кричали ему.

— А вы и колеса обогнали, — смеялся Матвей Иванович. — Оно ведь так и положено. Человек двигает вперед технику, а не наоборот. Вот если бы у вилок и ножей были ноги, они бы вскачь гнались за вами.

Раздался хохот, а Матвей Иванович с невозмутимым видом продолжал:

— Кроме того, ведь мы на фронте. На фронте освоения целины. А на фронте, сами знаете, всяко бывало. Но победа за нами осталась.

И люди расходились — иные успокоенные, другие, ворча себе под нос, занимали друг у друга ложки, ножи и вилки, по очереди пользуясь умывальниками и ведрами.

И по-прежнему днем и все ночи напролет шли колонны грузовиков и машин в совхоз Матвея Ивановича и в совхозы соседние.

И жизнь в лагерях мало-помалу налаживалась.

Не стало очередей в походном магазине, появилась всякая нужная мелочь, а потом столько навезли ее, что не знали, куда девать.

3

Ну, а Карсыбек? — спросите вы.

Так что ж сказать о Карсыбеке и его друзьях? Они просто потеряли счет дням и часам. Занятия с Еленой Петровной были заброшены. До занятий ли им было, судите сами! И книжки были забыты. Да что там книжки!

Елена Петровна и не думала настаивать на продолжении занятий: для того есть осень и зима. Ей нравилось, что Соня и Карсыбек все дни проводят на воздухе и занимаются не шалостями, а работой, помогают как умеют целинникам, видят трудности и сложности жизни, сами трудятся по мере своих маленьких сил и набираются жизненного опыта, который так нужен каждому человеку. И уж что может быть лучше, если этот опыт постигается с самых малых лет! Тогда человек закаляется и готов к любым превратностям на своем дальнейшем пути.

Конечно, Елена Петровна знала, что ученье для ребят — самое главное. Но Матвей Иванович, секретарь партийной организации совхоза Габит Нурманов и Миша Белянович клятвенно заверили Елену Петровну в том, что к осени школа будет построена. И не только школа, но и общежитие, где могли бы жить дети с разъезда и из соседних совхозов.

Прочие родители махнули рукой на своих ребят, весь день пропадавших в лагере новоселов. Впрочем, их успокоили. Миша Белянович лично обошел все дома, где жили приятели Карсыбека, и солидным баском, — который, к слову сказать, звучал не совсем натурально, а подпускался скорее для важности, — объяснял родителям, что их дети не просто болтаются без дела на центральной усадьбе, а очень добросовестно помогают новоселам.

— А уж что касается питания и надзора за ними, — говорил Миша Белянович, — это я обеспечу лично на все сто процентов.

Миша Белянович был сыном рабочего с Минского тракторного завода. Он умел разговаривать с самыми скандальными бездельниками (а их тоже приехало немало), успокаивать недовольных и был большим мастером по части выпроваживания вон тех, кто приехал на целину только затем, чтобы набить карманы деньгами. Очень успешно Миша мирил ссорившихся и деятельно помогал штабу совхоза в устройстве жизни новоселов. И дружил с Карсыбеком, Соней и другими ребятами.

«Одним словом, талант!» — так сказал о нем как-то Матвей Иванович, а партийный секретарь товарищ Нурманов солидно с этим согласился.

Сам по себе Миша Белянович не представлял чего-то там особенного. Роста высокого, не слишком щуплый, но и не толстый, курносый и белокурый. Ходил Миша быстро, любил петь, хохотал во всю глотку, а уж по части техники не было ему равного. Знал он все моторы, все премудрости электротехники, мог починить любой радиоприемник, управлять кинопередвижкой, водить трактор… А его красный мотоцикл, который он в разобранном виде притащил из Минска, был сущим дьяволом. В течение дня красную машину Миши видели чуть ли не во всех бригадных станах.

Карсыбек решил, что он обязательно купит такой же мотоцикл, когда вырастет.

И не мудрено, что именно Мишу комсомольцы выбрали своим вожаком. Миша втайне страшно этим гордился: ведь комсомольцев в совхозе оказалось около трехсот человек! Что и говорить — организация громадная, и люди в ней разные… Пойди управься со всеми! Триста человек — это триста характеров: плохих и хороших, спокойных и задиристых; триста капризов, требований, вопросов каждый день… Да еще команды Карсыбека и Тентекбая.

Немалая гора оказалась на плечах Миши Беляновича. Да и плечи у него были не слишком широкие. Но крепкие. И он всюду успевал и всё без криков и скандалов улаживал. Как же он делал это? Очень просто: уже через месяц Миша знал почти каждого комсомольца. Он умел глубоко забираться в человеческую душу. Конечно, это только кажется простым делом. Недаром говорится: «Чужая душа — потемки». Для Миши каждая душа была как на ладони.

Все любили его. Потому что Миша ценил смелых и презирал лентяев и склочников. А уж расправляться с ними умел, как никто!

Командой Карсыбека Миша занимался особенно прилежно. Он понял, что ребята тоже очень дельные его помощники, и посылал их туда, где срочно требовалась подмога. И не забывал вовремя накормить ребят, позаниматься с ними, рассказать какую-нибудь смешную историю. А за успешное выполнение задания катал отличившихся на своем мотоцикле; целинники назвали мотоцикл Миши «красным дьяволом».

Ребятишек расхватывали наперебой.

Соня оказалась мастерицей убаюкивать самых капризных маленьких целинников. Другая девочка из команды — уж не помню ее имени — помогала поварихе. Еще одна девочка умела шить.

Даже лентяй Омар и тот получил «нагрузку» — он играл с малышами.

Карсыбек и наиболее сильные из его команды таскали в склады все, что привозили за день машины, курсировавшие между центральной усадьбой и разъездом, выполняли разные мелкие поручения Миши.

К ночи ребята возвращались домой на чем попало, могли спать где попало, лишь бы лечь и закрыть глаза, чтобы завтра начать все сначала. Матери и отцы, зная, где бывают их дети, гордились ими.

И каждый день Карсыбек поглядывал на тот кол, который Матвей Иванович назвал школой.

Но пока он стоял на своем месте. Правда, теперь было довольно трудно разыскать его среди палаток и вагончиков, где жили и трудились сотни людей, приехавших в «Тихий Угол».

Исчез пока один кол — там, где должна быть контора совхоза. На том месте стоял большой дом. Да ведь и нужен он был позарез! Не мог же Матвей Иванович и его штаб работать в тесной палатке, куда иной раз набивалось столько народу, что яблоку негде упасть.

Нашлись среди новоселов понимающие в строительстве. К ним присоединили тех, кто у себя на родине работал поварами, трактористами, ткачами или ткачихами, просто маменькиных сынков (многие из этих избалованных стиляг тут же сбежали с целины, и о них не жалели — нет!); обучали их недели две. А через месяц там, где стоял первый кол, вбитый Матвеем Ивановичем, вырос длинный-предлинный дом со множеством комнат. Построили его бывшие повара и ткачихи.

В этот дом к Первомаю перешел из палатки штаб совхоза. Здесь же были кабинет секретаря парторганизации Габита Нурманова, комната бухгалтера, телефонная станция и радиостанция, библиотека.

Левое крыло дома отдали тем, кто приехал на целину с маленькими детьми. Въезжали они в дом в канун Первомая, и уж тут радости не было конца!

Первомай отпраздновали так же весело, как праздновала его вся страна.

Карсыбек видел в книжках Сони картинки, изображавшие первомайский праздник в Москве. Конечно, там на демонстрации народу было побольше. Но Карсыбек в жизни не видел такого множества людей, которые со знаменами и плакатами, под звуки пионерских труб, под грохот барабанов проходили перед крыльцом конторы совхоза, где стояли Матвей Иванович и его ближайшие помощники.

Карсыбек был поражен великолепием этого зрелища.

Он во главе своей команды тоже прошел мимо крыльца. Родители ради такого дня приодели своих ребят, и они шли, горделиво посматривая вокруг.

Матвей Иванович весело улыбнулся Карсыбеку и начал хлопать ладонями, приветствуя команду. Его примеру последовали остальные.

То-то сиял Карсыбек! А Соня, чьи волосы так и золотились на солнце, порозовела от радости.

И тут всех удивил этот увалень Омар. Он вдруг пропищал:

— Да здравствуют все!

Его писк услышали на крыльце и долго смеялись.

Да, праздник прошел весело, и погода стояла на редкость теплая и безветренная. До поздней ночи шло гулянье. Танцевали между палатками, а в палатках пировали целыми семьями… Особенно весело было в первом жилом доме. Еще бы! Ведь люди получили комнаты, настоящие комнаты, с крышей, полами, дверьми и окнами, подумать только!

В палатке-то не так уютно и тепло. В палатке с детьми очень трудно. И тесно. А здесь… И первые жильцы первого целинного дома веселились напропалую.

Конечно, немало горя хлебнули покорители целины. Холод проникал в щели палаток и землянок, не тотчас, как уже было сказано, было все налажено с едой и прочими удобствами, необходимыми для человека, часто не хватало того или другого… Можно написать целую главу о трудностях, с которыми встретились целинники на первых порах… Но ведь когда молодежь ехала в эти степи, ее предупредили, что она отправляется в места почти необжитые, где ее ждет немало всяких лишений, и надо будет проявить твердость характера, терпение и выдержку… Новоселам сказали, что, конечно, не весь век они будут жить в палатках и вагончиках, не всегда питаться кое-как; со временем все наладится и начнется нормальная жизнь… Короче, они ехали как бы на фронт, то есть на фронт мирного труда. А на фронте, сами знаете, об удобствах говорить не приходится.

И молодежь показала себя выдержанной и стойкой, она пережила все неприятности первых месяцев целины. Конечно, отсюда удирали, но кто? Люди с заячьими душами. А они и не были тут нужны. Скатертью дорога! На целине не любили и не любят таких, кто думает только о себе и своих удобствах и пальцем не шевельнет, чтобы жить стало лучше.

Карсыбек видел, как трудно жилось девушкам и парням в те первые дни, но замечал и другое: с невероятным упорством они преодолевали жизненные невзгоды, а работали с необыкновенным усердием. Конечно, все это не прошло для него без следа. Понемногу он начал понимать главное: человек должен немало потрудиться, чтобы хорошо жить. И жизнь, где с утра до вечера все занимались трудом, менялась на его глазах: каждый день приносил что-то новое, и это новое создавалось руками молодых и взрослых целинников. Да и сам Карсыбек, сколько хватало у него силенок, участвовал во всем, что делалось вокруг. Ему было приятно, когда он замечал, как растет дом, строительству которого и он помогал как мог…

Он навсегда запомнил пословицу, — ее неустанно повторял Матвей Иванович: «Терпение и труд все перетрут».

В конце апреля бригады ушли в степь, на свои участки. Ушли с палатками, вагончиками, тракторами, сеялками, грузовиками. Центральная усадьба сразу опустела. Треть людей должна была жить в поле и готовиться к поднятию целины. И только тогда, когда вся земля будет вспахана, они вернутся на центральную усадьбу.

За несколько дней до начала пахоты Матвей Иванович, и без того усталый и раздраженный, — он-то спал меньше других, — рано утром поехал по делам на Степной разъезд.

Как раз в тот час пришел состав с разным имуществом для совхоза. Вместе со взрослыми платформы и вагоны разгружала команда Тентекбая. Ребята работали, а Тентекбай, по обыкновению, распоряжался. Но откуда было Матвею Ивановичу знать, что Тентекбай умеет только командовать…

Матвей Иванович поблагодарил рабочих за срочную выгрузку нужных совхозу вещей и не забыл о ребятах. Тут-то к нему и подкатился Тентекбай. Ох, хитрый был парень! Знал, когда надо выскочить…

— Мы бы сделали еще больше, — говорил этот хвастун, — если бы Карсыбек не перетянул к себе моих ребят. Эта рыжая Сонька пообещала подарить им цветные карандаши и краски. Вот они и сбежали к Карсыбеку.

Команда Тентекбая не слышала этого разговора: ребята сразу бы осадили своего «командира». Они-то знали, что никаких карандашей и красок Соня не обещала тем, кто ушел в команду Карсыбека. Но Тентекбаю соврать — что плюнуть.

Матвей Иванович очень рассердился на Карсыбека. Ведь он предупреждал его и строго наказывал, чтобы тот не занимался переманиванием ребят. И вдруг такая история… И он, конечно, пообещал Тентекбаю вернуть в его команду всех переманенных ребят.

Потом Матвей Иванович занялся другими делами, а с ними не все было благополучно. Он поссорился с Ильясом Жаркеновым, упрекая его в том, что разгрузка эшелонов идет очень медленно. В совхоз он вернулся злой-презлой. Там, как вы понимаете его ждали дела, а их было немало.

Может быть, он и забыл бы о жалобе Тентекбая — до того ли ему было! Но, как на грех, Карсыбек в тот час сидел в конторе, поджидая директора совхоза. Он должен был передать ему записку главного инженера, уехавшего в самую дальнюю бригаду — за тридцать километров от центральной усадьбы.

Карсыбек ждал Матвея Ивановича, сидя на корточках в уголке его кабинета за печкой, — ждал очень долго, хотел есть, устал сидеть, но сидел. Такой уж он был терпеливый.

Ладно. Сидит Карсыбек, ждет Хижнякова, а в кабинете, кроме него, еще десятка два людей. Шум, споры, то и дело трещит телефон.

Вошел Матвей Иванович. Карсыбек хотел было встать и подойти к нему, да не тут-то было! Матвея Ивановича сразу окружил народ, и начались разговоры без конца.

Агроном битых полчаса говорил с директором о предстоящей пахоте. Их разговор то и дело прерывался телефонными звонками. И откуда только не звонили Хижнякову! С разъезда сообщали, что пришли три состава со строительными материалами, платформы надо срочно разгрузить, а рабочих не хватает: посылайте, мол, своих… Не успел Матвей Иванович распорядиться насчет посылки рабочих, позвонили из райкома партии с требованием немедленно прислать какие-то сведения. Затем с Матвеем Ивановичем очень долго говорил секретарь районного комитета партии. В перерывах между телефонными звонками Матвей Иванович разговаривал с теми, кто был в кабинете, а телефон знай названивал… Кто-то требовал срочной доставки бензина, кому-то была нужна машина для перевозки хлеба в бригады… Потом пришли специалисты, которые строили плотину на Черной речке и большое водохранилище. Ведь воды теперь требовалась прорва — и для людей и для разных машин. Не успели специалисты закрыть двери, явились какие-то товарищи, приехавшие в командировку, и потребовали, чтобы им устроили жилье.

Кое-как устроив командировочных, Матвей Иванович начал разговор с новоселами, только что приехавшими с разъезда… Между тем главный бухгалтер отчаянно кричал в телефонную трубку, требуя, чтобы банк срочно отпустил деньги для выдачи заработной платы… Ушли новоселы — явился Миша Белянович и принялся тормошить Матвея Ивановича и Габита Нурманова, жалуясь, что они забыли о том-то и том-то. Матвей Иванович и Нурманов до хрипоты спорили с ним. Едва окончился спор, в кабинет ввалился дюжий парень в тельняшке и начал, и начал…

Оказывается, он работал в Москве шофером такси, а тут его сунули в повара.

— Я принимаю это за личное оскорбление и сию же минуту уеду домой! — кричал он.

Миша Белянович вытолкал буяна, а на смену ему явился еще один.

Этот служил в Саратове милиционером, никакой специальности не имел и просил Хижнякова помочь ему… ну, скажем, послать его на выучку к какому-нибудь трактористу.

И всё новые и новые люди появлялись в кабинете, плотным облаком висел под потолком табачный дым и звонил без умолку телефон.

Матвей Иванович отвечал на звонки, подписывал бумаги, сам писал записки и распоряжения; люди уходили с ними довольные или сердитые; некоторые ругались на чем свет стоит. Потом опять звонил телефон. Матвея Ивановича приглашали на заседания, собрания. Он отказывался. Ему кричали в трубку, что он должен явиться. Матвей Иванович отвечал, что не разорваться же ему на сто частей…

Тут за окном послышалось что-то похожее на пулеметную стрельбу. Карсыбек усмехнулся, сидя в углу. Он знал, кто примчался на центральную усадьбу: не иначе Марьям на своем мотоцикле, треск которого был так похож на пулеметную очередь. И в самом деле, через минуту в кабинет быстро вошла Марьям…

Ну и боевая же была эта Марьям! Приехала она в отпуск недели за три до первомайских праздников, чтобы помочь сестре-трактористке и двум ее ребятишкам устроиться, на новом месте.

Марьям и не думала оставаться на целине. Она работала агрономом в колхозе недалеко от Алма-Аты, и ей там все нравилось. Да и любили Марьям в том колхозе. И как не любить, как не восхищаться ею!

Стройная, с матовым румяным лицом, она казалась подростком. Ей и семнадцати-то лет нельзя было дать, хотя на самом деле перевалило за двадцать. И такая она была подвижная, такая энергичная, что все просто диву давались!

Сначала сестра, потом агроном Барташвили принялись уговаривать Марьям остаться на целине. Матвей Иванович предложил ей должность участкового агронома. Под ее началом должно быть три бригады.

Легко сказать — три бригады! Ведь у каждой бригады было почти по пяти тысяч гектаров земли, десятки тракторов, комбайны и другие машины. Должность участкового агронома и без того ответственная, а тут такой размах! Надо следить за исправностью машин во всех трех бригадах, чтобы по команде директора они в любой час дня или ночи могли начать пахать целину. И пахать не кое-как, а очень глубоко, иначе никакого урожая целина не даст. Марьям должна была следить за качеством работы и заботиться о тысяче мелочей.

Хотя в колхозе, где работала Марьям, земли было в десять раз меньше, она согласилась остаться в «Тихом Углу». Поехала она в колхоз, договорилась с председателем (сначала он ни за что не хотел отпускать ее, да и кому охота расставаться с такой девушкой!), забрала мотоцикл, чемодан, постель и вернулась в совхоз. Встретили ее здесь очень приветливо.

Однако Марьям оказалась девицей с таким характером, что хоть беги от нее! Насядет на Матвея Ивановича, на агронома, на подначальных ей бригадиров и до тех пор их утюжит, пока все не будет сделано, как ей надо. Конечно, все, что она требовала, шло на пользу совхозу.

А на мотоцикле ездила… да нет, не ездила, а носилась сломя голову. Марьям летит по степи, не разбирая дорог, по ковылю, по кочкам, по норам сурков, и только струйка газа вьется позади.

«Ну, чистый шайтан! Право, шайтан!» — думал Карсыбек, глядя, как эта девушка мчится по целине.

Соня влюбилась в Марьям с первого взгляда и тут же решила стать агрономом. А вот Карсыбек — тот до сих пор не знал, кем ему быть. Ему хотелось водить машину, строить дома, командовать походной кухней, быть милиционером, слесарем, директором совхоза. Но ведь сразу всем быть нельзя. Вот и метался бедный парень. Сегодня он решал быть трактористом, завтра — поваром…

Соне частенько становилось тошно от его легкомыслия. Серьезная девочка была эта рыжая Соня, что и говорить. И, уж конечно, раз она решила стать агрономом — она будет им…

Хорошо. Влетает Марьям в кабинет и с ходу начинает что-то требовать для своих бригад. Вцепилась в Матвея Ивановича и говорит, говорит, говорит… А у того, как заметил Карсыбек, глаза помутнели, лоб в испарине, волосы спутаны, голос совсем охрип. И захлебывается кашлем от множества выкуренных папирос.

А Марьям стучит по столу кулаком:

— Где горючее для третьей бригады? Она вот-вот должна начать пахать, вы забыли об этом? Почему до сих пор четыре трактора второй бригады стоят на центральной усадьбе? Где столы, стулья, ведра и кастрюли для бригадных кухонь?..

И в том же тоне минут десять разоряется на весь белый свет.

Агроном пытался унять ее. Куда там! Этого почтенного, ученого человека, который добровольно уехал из Тбилиси, бросив дом и прекрасный сад, она обзывает «рохлей», партийного секретаря товарища Нурманова — «главноуговаривающим», Мишу Беляновича, который попытался урезонить ее, — страшно сказать! — «всадником без головы», бухгалтера — «ходячим арифмометром»… Даже главному инженеру, которого тут, не было, досталось. Марьям назвала его «болтушкой». Так пройдясь по всем главным, Марьям набросилась на самого главного в совхозе — на Матвея Ивановича.

И только тут Карсыбек понял, как трудно быть главным! Сколько же у главного дел!.. За все отвечай, все знай, все умей сделать, все учти, ничего не забудь, умей разговаривать с людьми без криков и оскорблений, унимать таких бешеных, как Марьям, быть твердым в расправе с теми, кто приехал на целину не работать, а безобразничать или зашибать длинные рубли, принимать бесконечный поток новоселов, выслушивать жалобы, просьбы, попреки, советы, пожелания, часто противоречивые… И при всем том ни на одну минуту не терять твердости духа, держать себя в руках, чтобы часом не взорваться и не наговорить грубостей.

Карсыбек вздохнул. «А как же приходится тем, кто самые главные?» И он махнул рукой. Этого он не мог представить и в тысячной доле.

…Кое-как Матвей Иванович успокоил Марьям, бушевавшую словно буран.

Она кричит, а он смеется. Она еще пуще кричит, а он хохочет. Ну, тут Марьям не выдержала и сама рассмеялась. Ведь кричала-то она не со зла, а из добрых побуждений: очень уж любила свою работу и хотела, чтобы ничто ей не мешало.

Насмеявшись вволю, Матвей Иванович сказал:

— Ну, дочка, все выложила? — Он всегда называл так Марьям. Он очень любил и уважал в ней напористость и упорство, когда она ставила перед собой какую-нибудь цель.

— Все, — улыбаясь, отвечала Марьям.

— Хорошо. Сейчас товарищ Нурманов пойдет с тобой, распорядится насчет тракторов и всего прочего. Потом поедет в твои бригады и там поможет тебе.

Марьям и Габит Нурманов вышли, и тут Матвей Иванович напустился на свой штаб. Ох, и попало же всем! И агроному, и бухгалтеру, и Мише Беляновичу… Они только глазами хлопали. Да и что они могли сказать? Все, что им говорил Матвей Иванович, было сущей правдой.

Миша Белянович попробовал было оправдаться, но Хижняков раскипятился не на шутку. Он не кричал, да и не мог кричать, но говорил такие жесткие и гневные слова, что Мише стало стыдно. Он покраснел и обещал исправить все упущенное. И тут Матвей Иванович увидел Карсыбека. Гнев, усталость, нервное раздражение еще кипели в нем. И мальчик тотчас почувствовал, что ему готовится добрая баня.

— Подойди сюда, Карсыбек, — холодно заговорил Матвей Иванович. — Во-первых, почему ты торчишь здесь?

Карсыбек сказал, почему он просидел здесь ровно пять часов, и передал Матвею Ивановичу записку главного инженера. Записка была, вероятно, не из приятных, потому что Матвей Иванович нахмурил лоб и распалился еще больше.

— Хорошо, — ледяным голосом сказал он, пряча записку в стол. — Во-вторых, ответь мне: зачем ты переманил ребят из команды Тентекбая? Кто это обещал им цветные карандаши и краски, если они убегут от него? Разве я не говорил тебе, чтобы ты не смел переманивать ребят с разъезда? Они тоже помогают взрослым и не хуже, чем вы здесь помогаете нам. Так вот: завтра же все ребята из команды Тентекбая должны уехать из совхоза и не возвращаться сюда. Ясно?

— Ясно, — пролепетал Карсыбек.

— То-то! — Матвей Иванович поднялся. — Я иду в столовую, с утра ничего не ел. — Он выглянул в окно. На дворе сгущались сумерки. — Батюшки, уже вечер, а я не заметил!

Хижняков вышел, даже не поглядев на Карсыбека. Следом вышли Барташвили и бухгалтер.

А Карсыбек сидел в уголке и плакал. Плакал он редко. И не заплакал бы теперь, если бы не эта страшная несправедливость… Плакал оттого, что Матвей Иванович поверил лгуну Тентекбаю. Плакал потому, что Матвей Иванович обидел его.

В другом углу сидел Миша Белянович и, вздыхая, переживал недавнюю вздрючку. Услышав всхлипывания Карсыбека, он подсел к нему.

— Полно реветь-то! — начал Миша с грубоватой нежностью. — Поди, не девчонка… Ну, перестань, командир воинства! Я все слышал и помогу тебе… А этот Тентекбай препаршивый парень! Ясно, наврал Хижнякову. Но, тем не менее, тебе придется помириться с Тентекбаем.

— Никогда! — Карсыбек отчаянно замотал головой. — Ни за что!

— Нет, придется, — без всякой нежности проговорил Миша.

— Он наврал на нас с Соней! — выкрикнул Карсыбек. — Он дурной малый! Он только командует, а сам ничего не делает. И его ребята пришли к нам потому, что хотят помогать строить школу… То есть когда ее начнут строить. Тентекбай дрянь!

— Тем более, — спокойно продолжал Миша. — Тем более надо вас помирить. Помирить и сделать так, чтобы Тентекбай не только распоряжался, но и работал. И потом, зачем вам с Соней ребята, которых вы переманили?

— Да не переманивали мы их!

— Ну хорошо. Положим, они сами прибежали. Зачем они вам? А почему бы вам не принять в команду ребят, которые приехали в совхоз? Человек пятнадцать таких, как ты, здесь наберется.

Карсыбеку и в голову не приходило привлечь в команду ребят-новоселов. Держались они особняком и были по горло заняты домашними делами — каждый из них помогал родителям устраиваться на новом месте. Так он и сказал Мише.

— Что ж, ты прав, — согласился Миша. — Но теперь почти все новоселы худо-бедно устроились, и домашними делами ребята заняты меньше. Я поговорю с ними, и они охотно пойдут в твою команду. Ведь вы примете их?

— Ну конечно! — вырвалось у Карсыбека.

— А на днях я соберу всех вас, позову Тентекбая, и у нас будет пионерский отряд. А пионерам враждовать нельзя.

Карсыбек чуть не подскочил от радости. Пионер! Носит красный галстук, значок… Он много слышал о пионерах от Сони.

Да ради этого он готов хоть трижды помириться с бездельником Тентекбаем!

На том и порешили. Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

 

1

Седьмого мая третья бригада, чья земля достаточно подсохла, начала пахать целину.

Для тех ребятишек, которые живут в деревне, пахота — дело привычное. Там землю пашут и осенью под зябь, и весной. Там этим занимаются из года в год, из века в век.

Давно, очень давно начали люди пахать землю и сеять хлеб. И в других странах и в России. Об этом занятии, как о самом главном в старину, не раз сообщалось в летописях. Первая такая запись относится к году девятьсот сорок шестому. Больше чем тысячу лет назад Русью правил князь Олег. Вы, конечно, знаете о нем. Знаете и знаменитое стихотворение о вещем Олеге. Так вот, князь Олег в одном из своих посланий к древлянам упоминает о нивах, которые вспахиваются людьми, чтобы выращивать хлеб.

При раскопках древних курганов невдалеке от города Бронницы был найден скелет женщины с серпом. Умерла она, как установили ученые, больше тысячи лет назад. В XI веке земледелие становится серьезным делом, и о нем заботятся все князья, правившие отдельными частями древней Руси. Правда, тогда сельское хозяйство велось очень просто: выбирали большой лесной участок, деревья подсушивались, потом выжигались или вырубались, корни выкорчевывались, и освободившееся место распахивали и засевали рожью или овсом, пшеницей или просом… Такой способ земледелия назывался подсечным.

Потом крестьяне поняли, что если разделить поле на три части, одна из которых должна каждый год отдыхать, то земля родит лучше. Такой способ и до сих пор называется трехпольным.

Уже тогда люди имели разные сельскохозяйственные орудия. Летописцы XV века упоминают о боронах, сохах, плугах… Появились они, разумеется, гораздо раньше. В Уставе Ярослава о земских (то есть земельных) делах упоминаются косы, серпы, заступы. В одной из летописей, относящейся к году тысяча сто третьему, пишется о лошади, как о главной рабочей силе в крестьянском хозяйстве. О том, как убирали, сушили, молотили, а потом размалывали хлеб в муку, говорится во многих очень старых летописях.

Шло время, земледелие улучшалось. Вводились новые способы обработки земли, появлялись сложные машины, люди научились лучше пахать, поняли пользу удобрений и многопольной системы обработки почвы, вводили новые культурные растения. В последнее время у нас в СССР начали на громадных площадях сеять кукурузу. Это очень ценное растение. Оно идет и в пищу человеку и в корм домашним животным, особенно коровам и свиньям.

А совсем недавно партия решила начать осваивать беспредельные степи на Алтае, в Казахстане, в Сибири и в других местах, вспахать целину.

Теперь, когда целина начала давать громадное количество хлеба, всем стало ясно, что только люди невежественные, отсталые и не знающие жизни или не желающие узнать ее поближе могут спорить: нужна ли целина или нет, права ли была партия, создавая на целине сотни новых совхозов, или нет.

История последних лет ответила этим маловерам. Целина живет, богатеет и дает нашей стране столько хлеба, сколько никогда бы не дали земли, которые пашутся больше тысячи лет подряд.

Вот почему так взволновано было все население «Тихого Угла», узнав, что третья бригада начинает пахать целину.

Не мудрено, что новоселы и работавшие на разъезде ринулись в третью бригаду, где бледный от волнения тракторист Хасан Сарыбаев готовил свою машину и плуги к тому, чтобы положить первую борозду на целине в совхозе «Тихий Угол».

Марьям и бригадир третьей бригады за несколько дней до начала пахоты еще раз измерили участок и разбили его на квадраты, по четыреста гектаров в каждом, отделив их широкими полосами от соседних квадратов (или клеток, как их зовут на целине).

Эти полосы служат дорогами. Они же должны защищать будущие посевы от пожаров.

Представьте себе такую картину. Вот на одной из клеток созревает богатейший урожай. Идет мимо какой-нибудь растяпа-курильщик, бросает окурок в сухую, как порох, пшеницу… Сразу же начинает полыхать пожар. А тут еще потягивает свежим ветерком — его в степях не занимать стать. Огонь, гонимый ветром, немедленно перебрасывается на соседние клетки. И пиши пропало — горит труд человеческий, горят несметные богатства! Если бы не было широких полос, пожар мог бы охватить всю степь. Но на дороге огню встает пустое межклеточное пространство. Здесь нет ни травы, ни пшеницы — только пыль. Машины и тракторы уничтожили все растения и превратили полосу в обыкновенную дорогу. Огонь, добравшись до полосы и не находя для себя пищи, угасает.

…И вот тракторист Хасан Сарыбаев, за которым наблюдали десятки глаз, завел двигатель трактора. Тот взревел и несколько минут работал вхолостую.

Потом Хасан тронул трактор. А к нему прикреплен мощный плуг.

Хасан подъехал к краю первого квадрата. Лемехи плугов опустились и стали на прошлогодний ковыль. Трактор засопел, зафыркал, закряхтел, как бы набирая силы, и лемехи врезались в землю.

Люди третьей бригады стояли на границе квадрата шеренгой в десяти метрах друг от друга, чтобы Хасан провел первую борозду, как по линейке.

Но Хасан не смотрел на выстроившихся товарищей, орущих и машущих ему руками, шапками, косынками. Его глаза устремлены вперед, руки — словно натянутые канаты. Он весь в поту. Он заприметил вдали какую-то точку и держит трактор прямо на нее, прямо-прямо, не глядя ни на кого… И вот точка достигнута! Хасан повернул трактор.

Первая борозда на земле, которой не касалась рука человеческая, проложена! Громовое «ура» несется по степи.

Кому они кричат «ура»? Кого приветствуют? Тракториста Хасана?

Полно! Каждый из них достоин того, чтобы вознести ему славу до небес. Каждый достоин тех радостных криков и чувств восторга, каким был награжден в тот день Хасан Сарыбаев — один из героев и тружеников целины.

Имен их не пересчитать.

Никто не ушел, пока Хасан пахал клетку. Желтовато-бурое пространство превратилось в сплошное черное поле.

…Потом вступили в строй остальные бригады «Тихого Угла». Грохотание тракторов не прекращалось днем и ночью. И днем и ночью приходили на разъезд длинные составы цистерн с горючим и громыхали по степным дорогам бензовозы, подвозя топливо для тракторов.

В мае подняли семь тысяч гектаров целины, в июне — еще три. Матвей Иванович сообщил в город, что совхоз вспахал половину отведенной ему земли… И тут случилось нечто невероятное.

2

Об этом случае надо рассказать подробнее. Земля совхоза «Тихий Угол» располагалась вдоль восточного берега Черной речки. Дальше, если помните, шли земли совхоза «Восточный».

Проезжая иногда по самой южной границе своего участка, Матвей Иванович удивлялся: он не примечал там никакого движения. А между тем кончался май. Соседям тоже давно бы надо было пахать целину. Но на полях совхоза «Восточный» не слышалось ни голоса человеческого, ни шума тракторов.

— Эх, опаздывают! — с тревогой говорил Матвей Иванович партийному секретарю Габиту Нурманову — они обычно вместе ездили по бригадам.

Ну ладно, соседи соседями, а своя рубаха ближе к телу.

Так вот, сообщает Матвей Иванович куда надо, что совхозом вспахана половина земли, а ему звонят по телефону и сердито говорят:

— Позвольте, товарищ Хижняков, зачем же вы занимаетесь обманом? Вы вспахали всего треть отведенной вам площади.

Разговор этот слышал Карсыбек. Он сидел в кабинете Матвея Ивановича, поджидая по какому-то делу Мишу Беляновича. И слышит Карсыбек, как Матвей Иванович, волнуясь, говорит в трубку:

— Как — треть? Мы вспахали десять тысяч гектаров. А это и есть почти половина нашей земли.

— Нет, — отвечают ему, — только треть. Матвей Иванович кладет трубку и недоуменно пожимает плечами.

— В чем дело? — спрашивает он главного агронома. — Уж не перепутали ли мы с вами что-нибудь в отчете?

— Да нет, быть того не может, — отвечает Барташвили. — Сводка правильная, я сам три раза проверял отчеты бригад.

Матвей Иванович знал, что Барташвили человек дотошный и ни за что не подпишет какую-нибудь бумажку, пока трижды не проверит, все ли в ней точно. И опять пожимает плечами.

— Вернее всего, — успокаивает его Барташвили, — в областном центре у людей мозги набекрень пошли от множества дел. Вот и напутали.

Ну, посудачили, да на том и кончили. Через месяц посылают из совхоза новую сводку. А ее опять режут в два раза. Матвей Иванович взвыл от ярости и бросился в город. Отмахал он триста километров по сквернейшей дороге, является к начальству. А начальник делает ему выговор:

— Плохо пашете, товарищ Хижняков!

— Как — плохо? — переспрашивает Матвей Иванович. — Мы уже две трети целины вспахали.

— Ошибаетесь, — говорит ему начальник ледяным тоном. — Не две трети, а половину.

— Позвольте, если вы умеете считать, то пятнадцать тысяч вспаханных гектаров как раз и составляют две трети нашей площади.

— Ничего подобного. Пятнадцать тысяч — это не две трети, а чуть поменьше половины.

— Уж просто не знаю, у кого из нас двоих мозги не в порядке…

Начальник рассердился:

— При чем тут намеки на мозги? У вас земли тридцать две тысячи гектаров.

— Сколько? — не сразу понял Матвей Иванович.

— Тридцать две тысячи, которые вы должны вспахать. Да еще десять тысяч резервной целины…

Матвей Иванович ушам не верит:

— Откуда же это?

— Да ведь вам передали всю землю совхоза «Восточный». Разве вы не знаете об этом?

— Первый раз слышу.

— Неужели вы не получали приказа министра о том, что совхоза «Восточный» не будет, а вся его земля передается вам?

— То есть ни духом ни слухом.

— Тьфу ты! — И тут начальник кого-то обругал. — Значит, забыли вам послать приказ.

— Оно и не мудрено, — улыбнулся Матвей Иванович. — У вас, поди, всяких приказов не одна сотня.

— Сотня? Тысячи, уважаемый, тысячи! Ладно. Забирайте эту землю и пашите.

— Да что вы! — Матвей Иванович руками замахал. — Да как же я ее вспашу? У меня людей столько не найдется и тракторов не хватит.

— Ничего, поможем тракторами и трактористами, — успокоил начальник совсем убитого Хижнякова.

Подумать только, в этом году вспахать, а в будущем засеять тридцать две тысячи гектаров! Это после тех пяти тысяч гектаров, которыми так гордился его колхоз в далекой черноземной области! Правда, там не было такой могучей техники, какую партия бросила на целину.

Хорошо. Приказ есть приказ. Ведь сам Хижняков сказал новоселам: «Мы с вами на фронте». А на фронте сначала выполняют приказ, а уж потом рассуждают: правильный он или нет. Матвей Иванович подсчитал в уме и сказал:

— Мне надо еще двадцать тракторов.

— Да хоть тридцать! — в восторге воскликнул начальник.

— Нет, зачем же… Они пригодятся в других совхозах, — хмуро заметил Матвей Иванович.

— Вы настоящий патриот целины и коммунист! — восторженно проговорил начальник.

— Уж какой есть, — усмехнулся Матвей Иванович. — Мне не впервые такие «подарки» принимать на свою шею. Года четыре назад я работал в черноземной области главным агрономом совхоза «Пятилетка». Просидел там шестнадцать лет, а потом меня позвали в другой, очень хороший совхоз. Я, конечно, обрадовался. Вызвали меня в областной комитет партии и сказали: «В том богатом совхозе и без вас обойдутся, а вот не поехать ли вам, товарищ Хижняков, председателем колхоза в село Крутые Горы?.. А тот колхоз считался самым большим в области, но и таким плохим, что надо бы хуже, да не найти Меня это предложение обухом по голове трахнуло. Да ничего не поделаешь: коммунист должен быть там, где плохо. Ну, поехал я в Крутые Горы, горюшка хлебнул предостаточно, но колхоз все-таки поставили на добрый путь…

— Так, значит, вам и карты в руки! — рассмеялся начальник. — Были вы председателем большого колхоза, теперь будете директором большого совхоза. Гордитесь, товарищ Хижняков!

— Да чего там! — отмахнулся Матвей Иванович. — Слава, знаете, меня вовсе не прельщает. Сами понимаете: большое хозяйство — большие хлопоты. А у меня их и без того предостаточно…

Все это Матвей Иванович, посмеиваясь, рассказывал за ужином в доме начальника станции Ильяса Жаркенова. Он поздно приехал из города, встретил Ильяса, и тот пригласил его к себе.

Матвей Иванович был частым гостем в дружной семье Жаркеновых.

В тот же день у Жаркеновых ужинал Карсыбек. И он тоже слышал рассказ Хижнякова о том, как он стал директором громаднейшего совхоза. Спустя некоторое время Карсыбек рассказал мне эту историю.

А я рассказываю ее вам.

3

Пахали все лето и кончили пахоту только в сентябре.

В тот день, когда последний трактор проложил последнюю борозду, Карсыбек и Соня забрались на верхушку водонапорной башни.

Перед ними на много километров прямо, вправо и влево, по обоим берегам Черной речки, лежала степь, какой Карсыбек даже во сне не мог бы увидеть.

Вокруг — бесконечное количество черных клеток, между ними — широкие дороги. Сколько машин прошло по ним! Сколько людей проехало!..

А позади необозримого вспаханного пространства — оно тянулось на сорок километров вдаль и на много километров на восток — белели палатки новоселов, красноватые вагончики бригадных станов, рассеянных далеко друг от друга. В ближних бригадах, станы которых можно было рассмотреть с башни, Карсыбек и Соня видели ряды тракторов — они сделали свое дело. Рядом высились комбайны. Им предстояла работа в будущем году. Эти гиганты с хоботами, задранными вверх, как у слонов, издали казались чудовищными животными, что бродили тут на заре жизни нашей планеты.

Вы спросите: почему же Матвей Иванович, вспахав целину, не засеял ее в том же году озимым хлебом, как это делается в других областях? Он не мог сеять озимый хлеб. Зимы здесь такие суровые, что побег пшеницы, выброшенный семенем, непременно погибнет от холода и ветров. На целине в тех местах сеют только то, что успевает созреть за короткое, но очень жаркое лето: золото нашей страны — яровую пшеницу, «царицу полей» — кукурузу, просо, овес, подсолнечник, овощи, травы. Может быть, когда-нибудь люди придумают, как сеять озимый хлеб и на казахстанской целине.

Однако вернемся к Карсыбеку и Соне, сидевшим на вершине водонапорной башни.

Влево Карсыбек и Соня видели поселок Степного разъезда. Он так разросся, что, не происходи все это на глазах Карсыбека, он не узнал бы места, где родился. Его родной домик был едва приметен среди множества высоких домов с островерхими крышами из разноцветного шифера. Дома располагались теперь не только по одну сторону железнодорожной насыпи, но и переползли через нее.

Еще левее, там, где с прошлой осени начали рыть котлован, высилось могучее, тяжелое белокаменное здание такой вышины, что водонапорная башня по сравнению с ним казалась карликом. Это элеватор. Правда, его еще не достроили, но в будущем году он примет сотни тысяч пудов целинного хлеба. Чуть подальше строили зерносушилку. А вправо от нее раскинулось огромное, огороженное забором поле, заставленное тракторами и машинами автомобильной базы, готовящейся к тому, чтобы перевозить хлеб из бригад на элеватор и зерносушилку. Рядом, тоже за забором, — большая площадь, заваленная ящиками и бочками. Там же под навесами лежали горы мешков, набитых мукой, крупой, сахаром. Это торговая база. Сюда свозили из дальних городов все, что надо новоселам: еду, обувь, одежду, велосипеды, мотоциклы, мебель, посуду, постельные принадлежности, радиоприемники, часы — все, без чего заводской рабочий, рабочий совхоза, крестьянин или интеллигент не могут обходиться.

А ведь на целину приехали и пожилые — правда, не очень много — и молодежь, и все они тянутся к культуре так жадно, что просто невозможно дать им все, что нужно.

4

Партия позвала молодежь на штурм целины. Только в один Казахстан только за один год, когда начали распахивать степь, приехало сто шестьдесят три тысячи юношей и девушек. Приезжали одиночки, приезжали люди семейные.

Подумать только — сто шестьдесят три тысячи человек! Их надо было разместить, накормить, дать работу, научить новой специальности тех, кто либо вообще ничего не умел делать, либо делал у себя то, что целине, ну, никак не требуется.

Правда, за работой дело не стало. В первый же год новоселы Казахстана распахали миллионы гектаров целины.

И тут, как везде во всей нашей стране, властвует один закон: будешь честно, по-ударному, как говорится, работать — больше заработаешь. Больше заработаешь — больше купишь для себя, для своего дома, лучше, богаче, культурнее будешь жить.

Конечно, каждый целинник мечтает о своем собственном домике. И многие из них уже обзавелись ими. Государство продает им дома в кредит. А что это значит? Каждый новосел, желающий построить домик, получает тринадцать тысяч рублей. Выплачивает он их государству в течение десяти лет, равными долями. И государству не внаклад и новоселу выгодно: не тотчас выкладывать деньги на обзаведение жильем.

А в тысяча девятьсот шестидесятом году, как мне сказали, каждый целинник будет жить в отдельной квартире из двух — трех комнат, с канализацией, водопроводом и электричеством. Электричеством уже сейчас залиты все совхозные поселки. А в Казахстане таких поселков руками молодых людей за три года возведено триста тридцать семь! Триста тридцать семь больших поселений! Тут и школы, и клубы, магазины, больницы, бани, пекарни, столовые, мастерские, аптеки — то есть все то, что вы видите на своей улице, если живете в городе или в селе, если вы там выросли.

Конечно, далеко не все построено… И далеко не все может купить новосел в совхозном магазине. И клубы не совсем благоустроены, и больниц не хватает, и с едой бывают оплошности.

Есть добрая русская пословица: «И Москва не одним днем строилась». Так же и на целине. И там все будет, как в любом благоустроенном рабочем поселке, каких много вокруг Москвы и других городов.

Дай срок — все придет!

И уж если молодежь, отважная молодежь того целинного совхоза, о котором так много рассказывали мне Карсыбек, Соня и другие дети, не покладая рук работала в голой степи, в снежные бураны — они свирепствовали там вплоть до апреля, — в лютые морозы, а потом в ужасающую жару, да еще при ветрах небывалой силы, вспахала десятки тысяч гектаров земли, — этой ли молодежи бояться чего-нибудь?!

Ведь главное-то сделано!

Да, главное в совхозе «Тихий Угол» сделано. Не только вспаханная земля — плод героических усилий — лежала перед Карсыбеком и Соней, дыша теплом, и не только палатки да вагончики мелькали перед их глазами. Они видели улицы, проложенные там, где недавно высился только дом, занятый конторой совхоза. Теперь уже десятки домов, больших и маленьких, разбежались во все стороны.

А там, где Матвей Иванович воткнул кол, назвав его в шутку «школой», — там стояла первая в совхозе школа, предмет мечтаний Карсыбека, Сони и других ребят.

Настоящая школа, со светлыми классами, учительской, библиотекой, физическим кабинетом. Везде новешенькие парты, шкафы и столы. Все блестит, все свежее…

Школу ставили новоселы, только что обучившиеся строительному делу. Новоиспеченные плотники, никогда до того дня не державшие в руках пилы и топора, возвели стены. Кровельщики, всего-то полгода назад и думать не думавшие о такой профессии, покрыли школу шифером. Штукатуры, которые о штукатурке знали столько же, сколько мы с вами, оштукатурили школу снаружи и внутри. Маляры — малярная кисть им и не снилась — покрасили стены, парты, столы. Печники, никогда не державшие в руках кирпичей, выложили печи.

И сделали всё на славу — вот что удивительно! Впрочем, иначе и быть не могло. На стройке школы каждый день бывали Матвей Иванович или Габит Нурманов, а чаще всего Миша Белянович. Все они в один голос твердили строителям:

— Строим первую целинную школу — вам это понятно?

— Понятно!

— И чтоб сделать как следует, по-целинному!

— Есть сделать по-целинному! — хором отвечали строители.

А голоса ребят из команды Карсыбека и Сони звучали звонко в этом хоре голосов.

 

1

Миша Белянович, пообещав Карсыбеку и Соне заняться с ребятами и собрать их в первый целинный пионерский отряд, на следующий день забыл об этом. И не потому, что был легкомысленным парнем. Нет, не в том дело. Я уже обмолвился: наступила горячая пора, и Миша был занят весь день.

Войдите в его положение. Триста комсомольцев в одной только совхозной организации. Да если бы все они жили на центральной усадьбе! Куда там! Двадцать комсомольцев в одной, тридцать — в другой, семнадцать — в третьей, а до нее сорок километров с гаком. А вы знаете, что такое этот самый «гак» в степи? Он может равняться и пяти и пятнадцати километрам, в придачу к уже вымеренным.

Когда Матвею Ивановичу передали землю совхоза «Восточный», пришлось создать еще несколько бригад. И во всех бригадах Мише Беляновичу — комсомольскому вожаку — надо было непременно побывать и пожить там хотя бы денька два. А как же иначе! На то он и выбран секретарем комсомольской организации, чтобы не сидеть на центральной усадьбе, а быть рядом с комсомольцами. Тут уж не поленись, катай по степи с утра до ночи, ночуй где попало, ешь что придется.

В одной бригаде надо наладить выпуск боевого листка, в другой — провести комсомольское собрание, в третьей комсомольцы не выполняют норм, работают небрежно, пашут мелко и с огрехами, хотя должны показывать пример прочим. Значит, надо лентяев как следует пропесочить, а хороших похвалить, отметить в газете, выхлопотать у Матвея Ивановича премии для них.

Нет, дел у него в те месяцы было столько, что просто с ума сойти. Следить, чтобы вовремя подвезли горючее, еду, воду, выслушивать жалобы, организовать соревнование, что-то посоветовать, что-то выдумать, чтобы облегчить работу и условия жизни новоселов… И всегда и во всем помогать партийному секретарю товарищу Нурманову, у которого тоже дел хватает с избытком; не отказывать, конечно, в помощи Матвею Ивановичу, главному агроному, главному инженеру, бригадирам и тем, кто первый раз сел на трактор; гнать вон заведомых лежебок, скандалистов и рвачей.

Но ведь Миша был не только комсомольский вожак, но и мастер на все руки. Сколько раз Карсыбек и Соня видели его лежащим под трактором, сколько раз замечали они, как Миша помогал молодым шоферам починить машину! Сколько столбов поставлено было с помощью этого парня! А сколько тонн проводов — телефонных и электрических — навешено с его участием!

Да не счесть!

И носился он на своем мотоцикле так же бешено, как Марьям. Кстати сказать, Марьям не пропускала ни одного случая подковырнуть комсомольского вожака и обозвать его при всех «всадником без головы». Этой неугомонной девице казалось, что Миша слишком снисходителен к комсомольцам и слишком много им спускает… Ну, это уж напрасно! Ничего и никому он не спускал, «всадником» был действительно отличным, а голова у Миши светлая, умная, и он держал в ней множество дел и мыслей.

И не мудрено, что он забыл о своем обещании, данном Карсыбеку.

Карсыбек ждал день, другой, прождал целую неделю… Мишу было так же трудно поймать, как и Марьям. Ну, что делать? Карсыбек хорошо запомнил резкий и суровый разговор, который вел с ним Матвей Иванович. Недели две он старался не показываться на глаза Хижнякову.

А потом пошел с повинной к Тентекбаю и начал извиняться перед ним, как было приказано Матвеем Ивановичем.

Тентекбай фыркнул и даже разговаривать не пожелал с Карсыбеком. Соня принялась уговаривать задиристого парнишку. Сказала, что Миша Белянович скоро соберет всех ребят в пионерский отряд и все равно Тентекбаю придется мириться с Карсыбеком. А Тентекбай и ухом не повел. Нарочито хрипло, подражая кому-то из взрослых, он презрительно сказал:

— Сдался мне ваш отряд! У меня у самого есть отряд. Побольше вашего.

И не врал. За это время на разъезде появилось много новых людей, они привезли с собой семьи, и Тентекбай полностью возместил свои потери.

Когда Карсыбек упавшим голосом пролепетал, что Хижняков приказал отпустить всех ребят, которые раньше были в команде Тентекбая, тот нагло рассмеялся:

— Нужны они мне! Нет, уж раз сбежали, пусть у вас остаются.

И ушел, нахально посвистывая.

Соня от возмущения двух слов не могла вымолвить, а потом разразилась таким количеством их, что иному оратору хватило бы на длинную речь. Она вообще любила поговорить и палила словами, будто пулемет.

Однако можно было возмущаться сколько влезет, но держать в команде Тентекбаевских ребят нельзя. Узнает Матвей Иванович — еще больше рассердится. Да и ребята не хотели возвращаться к Тентекбаю.

Соня, нахмурившись, сказала:

— Хватит распускать нюни, Карсыбек! Противно смотреть! Ты останешься начальником своих ребят, а из Тентекбаевских мы организуем новую команду.

Ну, умница! Все просто подпрыгнули от радости. И приказ Матвея Ивановича будет выполнен, и Тентекбай не получит обратно ни одного человека, если бы даже захотел. А Соня продолжала:

— Да постойте вы! Распрыгались, как глупые козы. Эта вторая команда будет работать не только в совхозе, но и везде, где появятся срочные дела. Ясно?

— Только не на разъезде, — угрюмо сказал Карсыбек.

— И на разъезде, если понадобится! — оборвала его Соня.

Теперь надо было выбрать начальника второй команды. И вдруг вылез толстый ленивец Омар. Он, видите ли, захотел быть «начальником». Все, конечно, рассмеялись, а Омар, покраснев и так надувшись, что щеки его вот-вот должны были лопнуть, выпалил:

— Вот я превращусь в атомную бомбу и взорву вас всех к чертям собачьим!

Команда так и ахнула. И где этот увалень мог подслушать такие слова? Что касается того, что он может «превратиться», — это от Омара слышали и раньше. Глупый парень твердо верил, что человек может превратиться во что угодно, только надо знать «вещее слово». И он, представьте, хвастался, будто знает такое слово. Ну не вздор ли?!

Но «собачьи черти»!.. Это-то откуда?

Ох, и попало же Омару от сестрички! Сперва она прочла ему лекцию о том, какой он глупый. Потом еще одну — о том, что люди ни во что и ни в кого превращаться не могут. И, наконец, специальный раздел лекции был посвящен доказательствам полного отсутствия на свете чертей вообще, а собачьих — в частности. Эту часть лекции Соня сопроводила несколькими довольно неприятными хлопками по тому месту, что располагалось у Омара пониже спины.

Омар, рыдая, заявил, что он никогда, никогда, никогда не будет атомной бомбой, а будет заведующим игрушечным магазином, чтобы самому играть во все игрушки.

Столь категорическое заявление не встретило возражений у команды. Соня вытерла слезы, которые обильно текли из глаз Омара. На том и покончили.

А своим начальником вторая команда выбрала Соню.

Карсыбек дал ей такую блестящую характеристику, что Соня краснела, бледнела и, кокетливо склонив голову, говорила: «Вот еще!», «Да нет, ребята, я вовсе, вовсе не гожусь в начальники!» и так далее.

Выбрали ее единогласно, причем увалень Омар поднял разом две руки. И получил еще пару шлепков и нравоучительное замечание насчет того, что брату лучше уж не голосовать за сестру, потому что это могут понять как семейственность.

Да-да, Соня так именно и сказала. Откуда она слышала насчет семейственности — право, не знаю.

Вот с какими трудностями и осложнениями решалось это дело. Но теперь можно было доложить Матвею Ивановичу о том, что приказ его выполнен.

Это взяла на себя Соня.

Однажды Матвей Иванович, усталый и чуть не падавший с ног, пришел в дом начальника станции пообедать. Тут-то Соня и доложила ему о выполнении приказа.

Матвей Иванович долго не мог взять в толк, о каком приказе идет речь. Наконец он вспомнил и, рассмеявшись, похвалил Карсыбека и Соню за сообразительность. А Карсыбек сидел в соседней комнате, ожидая результата доклада. Вошла Соня, шепнула, что все в порядке, и пригласила его к столу.

Матвей Иванович очень сердечно поздоровался с ним и разговаривал так, словно между ними ничего не произошло.

Карсыбек таял от счастья.

2

Вот почему обе команды оказались на строительстве школы. Что ж они там делали? Таскали кирпичи для печников, краски малярам, стекла и замазку тем, кто занимался окнами, гвозди и инструмент — плотникам.

А Карсыбек сказал однажды:

— Мне все это надоело. Я стану маляром.

— Ну да, маляром! — тотчас возразил Тентекбай. — Ты не умеешь.

— Я не умею? — обозлился Карсыбек. — Увидишь!

И вот Карсыбек выпрашивает кисть и ведерко у главного маляра Веры Аратюнянц. В недавнем прошлом она служила машинисткой в Ереване. Карсыбек сказал, что умеет красить.

— Ладно, — согласилась Вера, — посмотрим. Вот тебе краска, кисть — покрась вон ту стену.

Стена была уже подготовлена Верой к покраске.

Берет Карсыбек кисть, макает в ведерко и начинает мазать по стенке. А Тентекбай тут как тут. Вертится и под руку приговаривает:

— Маляр самозванный! Маляр липовый!

Хоть и злился на него Карсыбек, да ведь не прогонишь! И он старался.

Только если не знаешь дела, старайся не старайся, ничего не получится. Карсыбек пыхтит, Карсыбек кряхтит, с него пот катится, а работа как-то не спорится.

Мазнет Карсыбек по стенке — вроде ничего. Он давай дальше. А когда просохнет — страшно становится. Вся стенка в каких-то кривых полосах. Тут грязь, там подтек. Карсыбек хочет поправить — и получается еще хуже.

Так провозился он с кистью и ведром полдня: все мазал да мазал, и получалось все хуже и хуже.

Тентекбай знай издевается.

Пришла Вера Аратюнянц, поглядела на стенку и ахнула. Ну, мазня! И, конечно, отобрала у Карсыбека кисть и ведро с краской.

— Учиться сначала надо, — сказала она.

А Тентекбай повертелся, похихикал и исчез. Кто-то сказал, что он уехал на разъезд. Карсыбек был доволен: все-таки недолюбливал он этого задиру. И еще потому радовался, что Тентекбай всем бы разболтал, как Карсыбек хотел стать маляром, хвастался напропалую, а Вере пришлось после его «работы» перекрашивать всю стенку.

Тентекбай пропадал на разъезде недели две. Что он там делал, никто не знал. Может быть, помогал разгружать вагоны и платформы. Может быть, ездил со своим дядей в дальние рейсы на грузовике.

Но вот он снова появился в совхозе и пришел на строительство школы. А в тот день из столярной мастерской привезли новенькие парты: только покрась их — садись и учись.

Тентекбай подошел к Вере и сказал очень вежливо:

— Пожалуйста, дайте мне кисть. Я тоже хочу попробовать покрасить. Конечно, я не такой большой мастер, как Карсыбек, но, может быть, у меня выйдет не хуже, чем у него, когда он красил стену.

Вера пожала плечами и дала Тентекбаю кисть и черную краску.

Тентекбай начал красить. Тут же были, помогая рабочим, Карсыбек и Соня. Сначала они не обращали внимания на Тентекбая, который тихонько красил парты во дворе. Потом увидели, что покрашены парты не так уж плохо.

Соня сказала:

— Да ты молодец, Тентекбай!

А Тентекбай, не отвечая, красит и красит. Карсыбека даже в жар бросило: действительно, красил Тентекбай преотлично. Потом пришла Вера и просто ахнула: замечательно покрашены парты! Она мазнула кистью в трех или четырех местах, да и то больше для фасона. Как-никак, мол, я мастер. А мазать-то в тех местах и не надо было.

Что же оказалось? А ничего особенного. Тентекбай все эти дни помогал малярам на разъезде и очень старательно у них учился.

И наставил нос Карсыбеку.

Но все-таки Карсыбек, Соня и ребята их команд научились очень многому, помогая строителям школы. И это им пригодится впоследствии.

И знаете, что я вам скажу? Если бы мне было столько же лет, сколько вам, и если бы я кончал школу не тридцать четыре года назад, а теперь, ни за какие калачи не уговорили бы меня после школы остаться в городе.

Представьте себе, как это здорово: есть хлеб, зная, что он выращен тобою на той земле, которую ты пахал своим трактором! Этот хлеб обмолочен комбайном — и водил его ты. Вести грузовую машину где-нибудь в далекой-далекой степи, по новой дороге, — и это ты проложил на ней первую колею. Жить в доме или бывать в домах приятелей, построенных тобой. Греться в морозы около печки, тобой выложенной, покупать что-нибудь в магазине, где двери и окна сделаны тобой. Купаться в целинном водохранилище, плотину которого возводил и ты, наблюдая потом, как громадная пустая чаша до краев наливалась холодными вешними водами. Или читать при свете электричества, зная, что провода в этот дом проведены тобой, тобой поставлены столбы для телефона, по которому ты разговариваешь с родными или друзьями, живущими за тысячи километров… Знать, что без тебя не может работать трактор или машина, если ты механик; что в ясли и детский сад, где резвятся ребятишки новоселов целины, вложен твой труд, так же как в школу, где учат твою сестренку или братишку; в почту, куда ты заходишь, чтобы отправить письмо домой; в баню, где все вспоминают добром ее строителя и того, кто подвел к ней водопровод, и того, кто запрудил речку, откуда для бани подается вода, и тех, кто поставил на речке насос…

И заметьте еще одно: любая из этих профессий идет нарасхват. Куда бы ты ни приехал, где бы ни оказался, везде нужны трактористы, слесари, механики, техники, кровельщики, электромонтеры, фотографы, сапожники, портные, повара, строители дорог, плотники…

Карсыбек показывал мне людей, которые за год жизни на целине приобрели три и четыре подобные специальности.

И как это славно — ни от кого не зависеть, нигде не быть лишним человеком, потому что везде тебя хорошо примут, дадут жилье, а если прилежно будешь работать, так и заработаешь немалую толику денег. И для себя и для того, чтобы послать старушке матери… А как она будет радоваться за тебя!

И неужели кто-то из вас считает, будто куда лучше болтаться в городе, полировать тротуары, курить отцовские папиросы, держаться за его штаны, донимать свою маму капризами и хорониться за ее юбку, если тебе предлагают стать настоящим человеком?

Да, немилосердно жжет солнце в степи. Да, зимой вопят там ужасные бураны. Ни солнца, ни холода не боятся те, кто вчера и сегодня своим трудом на полях, где не ступала нога человеческая, в горах, где не слышно было голоса человеческого, в тайге, где вековые сосны не видели лица человеческого, — не страшась ничего, умножают славу и величие родной страны.

Эти люди бесстрашно пошли пробивать тропы через неизведанные дали, и им слава!

Будущее принадлежит тем, кто, презирая трудности, сложности, опасности, не обращая внимания на то, что иной раз придется дрожать от холода или обливаться потом от жары, идет вперед по дорогам, построенным ими же, вперед к вершинам, откуда дали кажутся такими неоглядными и такими прекрасными!

3

И вот настал день, когда совхозные ребята и дети с разъезда пошли в школу.

Карсыбека, Тентекбая и других мальчиков и девочек с разъезда поселили в общежитии. Тут же, при школе. Здесь они жили, учили уроки, играли и спали до утреннего звонка. И тогда все вставали, приводили в порядок постели, умывались, делали зарядку, завтракали, а тут снова — дзынь-дзынь! — звучал звонок и начинался первый урок.

На воскресные дни и в дни праздничные ребят с разъезда отвозили домой. Ну, вы можете представить, с какой сияющей физиономией приезжал Карсыбек домой! На нем была форма, подаренная Еленой Петровной. Она была учительницей и вела первые классы. Ранец Карсыбеку подарил Матвей Иванович, и не даром достался он мальчугану. Немало сделали Карсыбек, Соня и ребята из их команд: ведь они трудились с самой ранней весны и до глубокой осени.

Матвей Иванович и весь его штаб пришли на открытие школы. Было очень торжественно. Говорились речи, и многие мамы пустили слезу. От радости, конечно.

Особенно радовалась Хайжан, мать Карсыбека. Да и как не радоваться! Вот школа и общежитие — и все такое светлое, чистое! И такие заботливые, ласковые учителя и учительницы. Ну, словно родные отцы и матери!

А когда Миша Белянович в своей речи начал хвалить Карсыбека, не забыв Соню, Тентекбая и других ребят, мать маленького казахского мальчика расплакалась от счастья. Она и не подозревала, как много сделали за весну и лето ее сын и соседские ребятишки.

Ох, и крепко же Хайжан целовала сына! А он вырывался. Всяких там «нежностей» он стеснялся. Такие уж все мальчишки.

…Начались занятия. Карсыбек, выполняя слово, данное Матвею Ивановичу, учился прилежно. Ему не терпелось догнать и перегнать Тентекбая. Елена Петровна подготовила за зиму Карсыбека, и он учился во втором классе. А Тентекбай учился в третьем. И по-прежнему задирал всех. Особенно Карсыбека и Соню.

Те помалкивали и всё ждали, когда Миша Белянович вспомнит свое обещание насчет пионерского отряда.

Тем временем наступила зима.

 

1

На одно из первых занятий в школу пришла Марьям. За лето она возмужала и уже не выглядела той девочкой с косами, какой она показалась Карсыбеку и Соне, когда они впервые увидели ее. Марьям загорела, чуть-чуть пополнела, что ей очень шло, стала более серьезной и уже не позволяла себе таких взрывов возмущения и негодования, как это случалось с ней прежде.

В школе Марьям была встречена так, словно сюда приехал сам министр народного просвещения. Такая почетная встреча объяснялась очень просто: все три подначальные Марьям бригады получили благодарность главного штаба совхоза за то, что они раньше других кончили пахать. И вспахали очень хорошо.

Премий им выдали столько, что Марьям, бригадиры и рабочие не знали, куда девать деньги. Впрочем, все новоселы хорошо поработали и хорошо заработали. Молодежь накупила себе всякого добра, а люди семейные, не разбрасывая денег на ветер, купили домики. Как уже было сказано, на это им отпускалась государственная ссуда. Но для постройки нужны были и свои денежки.

Правда, далеко не все могли получить домики. В столе Матвея Ивановича лежала кучка заявлений от новоселов-молодоженов, пожелавших навсегда остаться на целине и приобрести собственный дом. А таких пар к осени оказалось порядочно. Парни и девушки, работая в одной бригаде, хорошо узнавали друг друга, а потом женились.

Матвей Иванович и его штаб только радовались этому. Больше крепких семей на целине — лучше пойдет работа. Да и населения поприбавится. Хижняков бывал почти на всех свадьбах и вручал молодым подарки.

Устраивал комсомольские свадьбы Миша Белянович. И тут он оказался неистощимым выдумщиком. Одна пара справляла свадьбу прямо в поле. Перед началом праздника все тракторы были построены в круг. В середину круга поставили стол с богатым угощением. На другом столе лежали подарки для молодых. Тут же устроился оркестр. Когда молодые приехали из загса, их повели в круг, все тракторы зажгли фары, оркестр начал играть веселый марш, гости в честь молодых гаркнули «ура», а Матвей Иванович поднес молодоженам хлеб-соль… Потом пировали и танцевали до поздней ночи при свете фар.

А вот Марьям так и не вышла замуж, хотя много, ох, много парней ухаживало за ней! Да и как не ухаживать! Что красотой взяла, что хозяйственностью!..

Милая девичья простота, что-то очень юное, застенчивое и ласковое делали ее облик таким привлекательным, что Миша Белянович вздыхал и худел. Он тоже не прочь бы был назвать Марьям своей женой. Но, как видно, с замужеством она не спешила и кавалеров своих вниманием не слишком баловала.

2

Так вот, она появилась в школе. Директор, познакомив детей с Марьям, сказал, что она расскажет то, что детям целины непременно надо знать.

Один из учеников восьмого класса подробно записал рассказ Марьям. А я сделал выписки из его тетради.

Марьям начала с того, что развернула маленький пакетик и положила на стол, за которым сидела, небольшой кусок белого пшеничного хлеба.

— Вот, ребята, — сказала она, — этот хлеб получен у нас в совхозе. В одной из моих бригад мы посеяли тысячу гектаров яровой пшеницы на семена… ну и чтобы узнать, как она здесь растет. Хлеб, который я принесла вам, — Марьям показала его ребятам, — сделан из пшеницы, выросшей на целине. Но для того, чтобы вы могли съесть его, многим людям пришлось очень напряженно поработать. Вы сами видели, как пахали целину. Пахали мы ее глубоко: на двадцать пять сантиметров, плугом с предплужником. Зачем? Чтобы почва стала рыхлой, мягкой, а те растения, которые росли наверху — ковыль и другие травы, — были бы поглубже запаханы в землю. Там сама природа перерабатывает эти растения в различные химические вещества. Они обогатят почву и сделают ее еще более плодородной… Целину, — продолжала Марьям, — мы кончили пахать в сентябре и ничего на ней не посеяли. Сеять мы будем весной будущего года. Но снова пахать уже вспаханную землю нам придется каждую осень, тотчас после того, как будет снят урожай. Это называется пахотой под зябь, то есть в зиму. И чем глубже мы вспашем ее осенью, тем больше закопаем в землю растений и их корней, тем большим будет урожай. Корни растений, теми же силами природы превращенные в химические вещества, снова и снова обогатят землю. Кто же ее пашет? Вы видели: тракторист, а с ним прицепщик. Но без людей, которые подвозят для тракторов горючее, без тех, кто готовит рабочим еду, никак не обойтись. Вот и выходит, что на одного тракториста работает очень много народу — начиная с тех, кто сделал трактор, и кончая теми, кто его обслуживает. Это вам понятно?

— Да, да! — хором зашумели ребята.

— Ну и молодцы!.. Значит, вспахали мы землю под зябь, трактористы, кончив работу, покинули бригадные станы и переехали на центральную усадьбу. Вы думаете, на том и конец и можно забыть о вспаханной земле? Не тут-то было! Когда в степи навалит побольше снега, мы начнем снегозадержание. Без снегозадержания урожаи бывают много хуже, а нам без него никак не обойтись. И сейчас я объясню вам почему.

Марьям походила по классу и начала снова: — Вы знаете, любое растение не может развиваться и созревать без определенного количества влаги в земле. В настоящей пустыне есть растения, которые живут, казалось бы, без влаги. Но это только кажется. Ничтожное количество влаги есть и в пустыне. Без воды все живое на свете гибнет. В наших степях дожди выпадают редко или выпадают тогда, когда они не так уж нужны для пшеницы. Пшеница — наша главная культура, наша главная забота. Пшеница — богатство Советской страны, очень выгодная статья торговли с соседними государствами. Наши совхозы называются зерновыми. На первых порах мы должны производить пшеницу, потому что она очень хорошо здесь родится.

Вот этот кусочек хлеба сделан из муки особого сорта пшеницы. Он называется твердым. Твердая пшеница не везде растет и дает богатые урожаи. А она очень ценится во всем мире. В Италии народ очень любит макароны. Это национальное кушанье итальянцев. Самые лучшие макароны делаются из муки твердой пшеницы. Конечно, можно делать макароны и из других сортов пшеницы, но вкус их будет уже не тот. Твердая и другие сорта пшеницы, которые мы будем сеять весной, требуют порядочного количества влаги. Каждый стебелек должен вытянуть из земли в определенный срок примерно четыре наперстка, наполненных водой. Вот сколько ее надо каждому растению! Кажется, мелочь!.. Четыре наперстка! Однако именно такого количества воды достаточно для того, чтобы стебель пшеницы был высоким и крепким, колос — мощным, а зерно — крупным и полновесным. Ясно, если растение будет иметь во время роста больше влаги, тем лучше для него. Но беда в том, что здешняя природа не всегда выдает на каждый колос четыре наперстка воды. Ученые люди подсчитали, что в здешних степях редкие весенние дожди дают мало влаги. А это означает почти верную гибель всего урожая.

Но человек может добыть влагу зимой и сохранить ее на весну. Как? Снегозадержанием. Что это такое? Скоро вы увидите сами, как это делается. А сейчас расскажу о снегозадержании без лишних подробностей, чтобы не утомлять вас. Когда выпадет порядочно снега, тракторы снова выйдут в поле и примутся пахать. Но уже не землю, а снег. Вы увидите, как они начнут бороздить по полю, но не прямо, а делая большие круги. Эти круги будут все увеличиваться в размере. Трактор бороздит по полю не один, а с прицепленным к нему специальным плугом. Он называется снегопахом. Снегопах делает глубокую борозду, а снег из борозды отваливает в стороны. Так образуются снежные насыпи высотой в четверть метра. Однако такой высоты недостаточно. По полю гуляют ветры и за милую душу могут эти низенькие насыпи сдуть.

Поэтому на каждом участке снегозадержание надо проводить четыре и пять раз. Тогда снежная насыпь поднимется на высоту до метра. И уж такую стенку никакой буран не разрушит. Напротив, ветры так утрамбуют ее, что снежный пласт трудно прорубить железной лопатой. Эта особенность здешнего снега для нас просто счастье. Почему? Вот послушайте.

Если вы живете под Москвой, попробуйте как-нибудь набрать полное ведро снега и поставьте его в теплое место. Снег растает, а на дне ведра останется совсем мало воды. Если хотите, я назову цифры. Талый снег в подмосковных местах дает пятнадцать процентов воды, потому что он пушистый, рыхлый. Снег целинных степей тяжелый, он спрессован ветрами. Если вы наберете его в ведро и проделаете ту же операцию, вы увидите, что ведро почти полно воды! Такой снег весной тает медленно и так же медленно всасывается землей… Однако, — объясняла ребятам Марьям, — если мы предоставим самой земле всасывать талые воды, то совершим грубую ошибку. Как только с поля сойдет снег, солнце, — а оно здесь, сами знаете, очень жаркое, — сразу высушит почву. Этого никак нельзя допускать. Накопленную влагу — зимой в виде снега, весной в виде талой воды — надо сохранить.

Как же это можно сделать? Снова выходят в поле тракторы и тащат за собой тяжелые бороны. Борона разрушает корку, образовавшуюся из-за того, что солнце успело подсушить тонкий верхний слой земли. Но борона не только разрушает корку — она разрыхляет почву… Бороновать надо в два следа, чтобы еще лучше разрыхлить верхний слой почвы и на возможно более долгий срок сохранить в земле влагу. Не провели такого боронования — считай, что весь труд тех, кто работал на снегозадержании, пропал. А труд их тяжелый-претяжелый. Судите сами: мороз пробирает до костей, визжит ветер, а тракторист делает круг за кругом, круг за кругом… Ему холодно. Горючее, идущее по трубкам из бака в двигатель, замерзает. Кругом ни зги не видно. А работать все равно надо, потому что от этой дьявольски трудной работы зависит будущий богатый урожай…

Ну хорошо. Положим, кончаем мы первое весеннее боронование, и наступает пора сева. Не будем спешить. Сначала приготовим землю, для того чтобы семя, внесенное в нее, чувствовало себя спокойно и уверенно. Для этого накануне сева нужно провести предпосевную обработку почвы. Тут пускаются в дело так называемые культиваторы. Это те же плуги, только вместо лемехов у них тонкие диски величиной в большую тарелку. Диски разрыхляют землю еще мельче, дробят комья и глыбы и доводят всю массу земли до состояния мелкокомковатого. Такая работа называется дискованием. Диски проникают в почву на глубину восьми сантиметров. Вот на такую-то глубину и высеваются семена пшеницы. Семя ложится на твердый слой, а над ним слой рыхлый. Пустит семя корешочек, и он сразу находит для себя твердую, пропитанную влагой массу. Корешочек проникает в нее и начинает пить влагу. Семечко лопается и выпускает побег. А побегу, наоборот, нужно, чтобы наверху была мягкая и пушистая масса — тогда ему легче пробиться через нее, вылезть наружу и начать тянуться к солнышку… Потом по засеянному полю проходят легкие бороны. Это для того, чтобы чуть-чуть придавить семечко, не дать ветру унести его. И вот внизу все длиннее и крепче становится корень, а наверху поднимается стебелек. Со временем на нем появляются листочки, и все поле покрывается яркой, веселой зеленью…

…К слову сказать, я был на целине как раз в те чудесные весенние дни. Огромный, необозримый зеленый ковер лежал передо мной. Солнце ласково грело землю, зелень жадно впитывала из воздуха все, что ей нужно, и поглощала солнечные лучи. А вверху, радуясь весне и теплу, беззаботно пели жаворонки. Ну, просто заливались от счастья эти весенние веселые певуньи!

Но постойте… А где же главные хозяева этих мест? Где сурки? Почему так мало желтоватых пригорков около их норок? Ведь их тут было немало — сотни на каждый километр!

Пришлось суркам распрощаться с привольной, спокойной жизнью. Люди перепахали степь. Ковыля и трав, которыми питаются сурки, становилось все меньше и меньше. Сурки, чтобы не умереть с голоду, уходили на юг, гонимые тракторами и людьми, уходили в пустыни, где еще была для них еда…

Однако я отвлекся от рассказа Марьям.

— Проходит месяц-другой, — говорила она, — проходит третий. Пшеница поспевает. И начинается жатва. Ну, какой она будет, это вы увидите. А следом за комбайнами, которые жнут и обмолачивают хлеб, снова выйдут тракторы с плугами и предплужниками. И начнут пахать землю под зябь. И так будет из года в год, из года в год…

Не верьте глупым сказкам, будто целина может родить хлеб только первые пять — шесть лет. Эту вредную сплетню распускают либо невежественные люди, либо наши враги. Ведь в центральных областях Советского Союза земля пашется в течение многих веков, и она дает хлеб каждый год. Бесконечное количество лет будет давать хлеб и целина. Силы ее никогда не иссякнут. Но для того, чтобы целина давала, как говорится, устойчивые урожаи, скоро и здесь мы заведем севооборот. Что это такое? В России трехпольная система земледелия известна давно. На смену этой устарелой системе пришла новая — многопольная. Сейчас в центральных областях СССР уже не найти хозяйства, которое не ввело бы многопольный севооборот. Для целины он не пригоден. Мы введем четырехпольный севооборот. А это значит вот что: скажем, в каждой моей бригаде четыре тысячи гектаров земли. Одну тысячу гектаров мы оставим нераспаханной, Целый год она будет отдыхать. Потом на этой же тысяче гектаров два года подряд будем снова сеять пшеницу, на третий — какую-нибудь однолетнюю траву, а на четвертый год этот участок опять отдохнет. Конечно, вы спросите: если из каждых четырех тысяч гектаров одна тысяча каждый год будет отдыхать и не давать хлеб, не значит ли это, что целина уменьшает количество пшеницы, которое она должна давать стране? Нет, и это предусмотрено. В нашем совхозе и в других есть резервные, непаханные целинные земли. Ими будут восполняться те тысячи гектаров, которые должны отдыхать.

Конечно, и тогда, когда мы введем четырехпольный севооборот, надо быть готовым к тому, что целина не всегда будет давать так много хлеба, сколько от нее ждут. К нашему несчастью, человек еще не дошел до того, чтобы полностью победить засуху. А она случается здесь часто. Могут быть малоснежные зимы и засушливые вёсны. Тогда урожай может быть очень плохим. Но не везде. Где-то он будет очень хорошим. Значит, целина всегда даст стране много хлеба, в придачу к тому, что люди соберут во всем Советском Союзе…

Марьям помолчала, потом сказала:

— Ну, я вижу, вы устали. И на том окончу рассказ. Мне хотелось, чтобы вы знали, как много труда, терпения, любви к делу, честности и умения надо вложить человеку, чтобы дать всем людям достаточное количество хлеба. Теперь вы должны понять, как много человеческих усилий вложено вот в этот маленький кусочек…

И все дети встали, чтобы поглядеть на небольшую краюшку хлеба, что лежала на ладони улыбающейся Марьям. Они смотрели на него с уважением. Они видели в нем как бы сгусток труда многих и многих людей.

3

Уроки в школе шли своим чередом, как и во всех школах нашей страны. Так что рассказывать о том, как занимались первые целинные ученики, нечего. Они делали то же, что и вы.

Карсыбек, Соня, Тентекбай и еще несколько мальчиков и девочек с разъезда жили в общежитии, ссорились, мирились, много времени проводили на улице, раз в неделю уезжали домой.

Хайжан узнавала и не узнавала Карсыбека. Как он вырос с того дня, когда Степной разъезд перестал быть глухим полустанком, где поезда останавливались, чтобы взять воды!

Теперь поездов ходит столько, что и не пересчитать. И все они везут разное добро для целинных совхозов и для новоселов, чтобы лучше, теплее, сытнее и разнообразнее была их жизнь. Разъезд стал громадным, а вокруг множество разных баз, гаражей, построек, только что начатых и завершаемых.

И даже зимние бураны стали не так страшны для обходчиков путей и для водителей грузовиков. Проложены новые дороги, а вдоль них поставлены столбы, и редко кто сбивается с пути в снежную, дико ревущую бурю.

Так прошли ноябрь, декабрь. Ребята ходили смотреть на снегозадержание и только тогда поняли, как была права Марьям, рассказывая о тяжести этой работы. Но трактористы возвращались с полей веселыми, бодрыми.

Когда провели первое снегозадержание, Миша Белянович, все время носившийся по степи и подбадривавший трактористов, вспомнил наконец о своем обещании насчет пионерского отряда.

И вот он пришел в школу, посоветовался с учителями. Вместе с ними он решил, что торжественное обещание пионеры дадут двадцать первого января, в день смерти Владимира Ильича.

Сами понимаете, с каким волнением ребята готовились к этому дню. Карсыбек считал по пальцам, сколько до него остается. Только Тентекбай делал вид, будто эти приготовления вовсе не касаются его.

И вот однажды, дней за десять до торжественной даты, Соня решила поговорить с Тентекбаем.

— Подумаешь! — пренебрежительно заявил Тентекбай. — Еще чего недоставало! Чтобы мне, начальнику команды, ходить под какой-то девчонкой? Ну нет!

Соня сначала не поняла. Какая девчонка? Почему Тентекбаю ходить под ней? И вдруг сообразила. Тентекбай не хочет идти в отряд, потому что ее, Соню, хотят сделать председателем совета.

— Вот негодный мальчишка! — кипя от возмущения, шипела Соня. — Ну хорошо! Я придумаю такой ход, что тебе некуда будет податься.

И ведь придумала!

Когда Миша Белянович пришел в школу и привел вожатую отряда Херту Виролайнен (она приехала из Карелии), Соня отозвала их в уголок и начала горячо убеждать в том, что ей совсем-совсем не хочется быть председателем отряда, потому что у нее и без того полно всяческих нагрузок. И предложила кандидатуру Тентекбая, Она палила словами без запятых и точек минут семь. На восьмой Миша прервал ее:

— Погоди, пулемет! Этого зазнайку председателем совета? Ну, знаешь, Софья!..

Соня, набрав в легкие побольше воздуху, снова приготовилась к пулеметной очереди, но тут вмешалась рассудительная Херта Виролайнен. Как все карелы и финны, была она молчаливой, сосредоточенной и очень серьезной девушкой. Херта готовилась быть комбайнером и считалась на курсах первой ученицей.

Остановив Соню, Херта сказала:

— Это умно.

Миша накинулся на нее:

— Что умно?

Херта сказала:

— То, что предлагает Соня. Тентекбай из кожи вон вылезет, чтобы быть хорошим председателем совета отряда. Он очень самолюбивый мальчик. Ну и пусть удовлетворит свое самолюбие. А Соню хвалю за то, что она такой бескорыстный товарищ. Ты молодец, Соня!

— Что-то ты очень уж разговорилась, Херта! — пошутил Миша. — За один присест целых сорок слов. Ты меня удивляешь.

Херта рассмеялась. Миша тоже. Соня хихикнула.

Вопрос был решен.

Так три команды соединились в один отряд, а Тентекбай наконец-то стал самым главным среди ребят.

По крайней мере, таким он себя считал.

И все-таки Миша оказался прав.

Тентекбай, избранный председателем отряда, не сразу стал тем пионером, каким хотела бы видеть его Херта. Зазнайство, заносчивость, грубость то и дело вылезали из него, как шило из мешка.

Особенно нагло вел он себя с Карсыбеком, мстя ему за прежнее. Ну, просто извел парня придирками! Карсыбек терпел, Тентекбай все задирал его.

И вот однажды, когда Тентекбай особенно разошелся, Карсыбек ударил его. Кулаком. В лицо…

Дрянная история, что и говорить. Но из песни слова не выкинешь.

Ударив Тентекбая, Карсыбек испугался. Вы представить не можете, что произошло дальше!

Тентекбай взбесился и бросился на Карсыбека. А тот дал ему еще раз по уху. И Тентекбай заревел, как самая плаксивая девчонка, повторяя одно: «Ой, не надо!.. Ой, не буду!..»

И при всех начал просить прощения у Карсыбека и у Сони за прежние издевательства. Его простили.

И с того дня Тентекбай стал ниже травы и тише воды. Председателем совета отряда его оставили. Так сказала Херта. Она еще надеялась, что из Тентекбая выйдет настоящий парень.

Херта много занималась с ребятами и придумывала игры одну интереснее другой. Очень полезными были ее занятия с пионерами.

У ребят появилось столько увлекательных дел, что они не замечали, как бежали короткие дни зимы.

А тут и конец ей наступил. Весна красна пришла в степь.

И ребята радостными криками встретили первую пташку, вернувшуюся домой из далеких теплых стран.

 

1

Вот так весна выдалась в Казахстане и на целинных землях!

Словно бы в награду человеку за его подвиг, за страшные засухи прошлых лет в середине мая пролились щедрые, теплые дожди. И дни стояли безветренные, и солнце не палило беспощадно. В небе медленно плыли груды облаков, посылая людям свежесть и спасительную тень. Воды Черной речки сошли быстро, земля подсыхала равномерно во всех бригадах «Тихого Угла». Ее вовремя продисковали, забороновали и начали сеять.

Дней за десять до начала сева бригады покинули центральную усадьбу с тракторами и прочими машинами, отремонтированными за зиму, и расположились в полевых станах.

К этим же дням из отпуска вернулись сотни новоселов. Их отпустили еще в начале зимы, потому что такому количеству людей в совхозе делать было нечего. Остались только строительные бригады: они продолжали возводить новые помещения, жилые дома и общежития.

Из отпуска люди вернулись отдохнувшими, привезли с собой друзей и родственников, и они тоже осели на целине.

Таким образом, к весне в совхозе было около двух тысяч человек, считая и детей. А их за зиму на свет белый появилось что-то около сорока мальчиков и девочек — первенцев целины.

Пришлось заняться поселком. Здесь был избран поселковый Совет.

Жизнь, короче говоря, входила в свои берега, как Черная речка после бурного половодья. Уже исчезли на центральной усадьбе палатки и землянки. Семейные жили в своих домах или отдельных комнатах, молодежь расселилась в общежитиях, где всегда было шумно и весело.

Пшеницу посеяли очень быстро, хорошо заделали семена и начали ждать дождей. И они пролили как раз тогда, когда были особенно нужны.

К концу мая бархатистая, ровная, дружная и кучная зелень раскинулась из края в край, колеблемая ласковым ветерком. Потом, опять вовремя, прошли еще дожди, и всем стало ясно: никакая засуха не отнимет у целинников урожай.

Новоселы надоедали Матвею Ивановичу, расспрашивая его, сколько хлеба, по его подсчетам, даст совхоз. Хижняков не любил загадывать наперед.

«Цыплят по осени считают!» — отшучивался он.

Марьям тоже хранила молчание, сколько бы к ней ни приставали, а Мишу Беляновича однажды просто выгнала. Уж так он надоел ей расспросами о будущем урожае!

— Посмотри на обязательства, которые мы приняли! — холодно отрезала она. — Там все написано.

— «Написано»… Мало ли что у нас пишут…

— Глупости болтаешь, товарищ Белянович!

— Наобещать всякого можно, — стоял на своем Миша.

— А разве то, что мы обещаем, не делается? Эх ты, комсомольский вожак!

— Но ведь, если судить по обязательству, мы соберем два миллиона пудов пшеницы… Не верится что-то…

— Посмотрим, — таинственно говорила Марьям. — Может быть, два, может быть… Посмотрим.

Главный агроном целыми днями пропадал в поле. Он тоже отделывался шуточками от надоедливых расспросчиков. А ведь этот хитрый человек давно подсчитал, сколько хлеба даст совхоз. И верил и не верил своим выкладкам… Уж больно много выходило… Даже страшно сказать!

Партийный секретарь Габит Нурманов одно ладил:

— Чего медвежью шкуру делить, пока медведь в лесу бегает? Потрудимся, уберем все до последнего колоса — богато получим!

Карсыбек, Соня и Тентекбай первыми вызвались помочь в уборке урожая.

Одним словом, все жили только одним: вовремя ли пройдут дожди, не разразятся ли ураганные ветры и удастся ли собрать весь хлеб. Уж больно много его ждут, по слухам…

В совхозах и на разъезде готовились к приему первого большого целинного урожая. Спешно строились новые склады, зерносушилки, механизировали тока, где хлеб, обмолоченный комбайнами, будет тщательно очищен, чтобы государство получило первосортное зерно.

То и дело в совхоз приезжали разные начальники из областного города и из Алма-Аты… Даже из Москвы.

Матвей Иванович, чуть-чуть отдохнувший за зиму, снова похудел. Но был все такой же спокойный, ровный, ни на кого не кричал, со всеми разговаривал очень вежливо, даже с самыми наглыми людьми. А их еще хватало в совхозе.

Никто не знал, когда директор спал и ел. То он в конторе разговаривает с руководящими товарищами, приехавшими в командировку, то на разъезде, то на строительстве токов, складов, в мастерских, где собирались только что присланные комбайны. Иногда он вырывался на волю, уезжал в степь с Карсыбеком и бродил среди желтеющей пшеницы… Карсыбек видел, как ясная, светлая улыбка озаряла его лицо. После таких поездок еще добрее и предупредительнее с людьми становился Матвей Иванович. Так казалось Карсыбеку. И он не ошибался.

2

Однажды утром Карсыбек пришел к Хижнякову. Накануне они сговорились поехать на строительство водохранилища. И тут к дому Хижнякова подошла машина. Из нее вышел мальчик лет пятнадцати. Матвей Иванович показался на крыльце. Увидев приехавшего мальчика, он подбежал к нему и так бурно начал целовать его, что Карсыбек даже позавидовал…

Был тот мальчик строен, лицом бледен.

«Должно быть, мало гуляет!» — подумал Карсыбек и ушел в садик около домика. Просто он не хотел мешать свиданию Хижнякова с этим парнем. Открыв калитку, Карсыбек обернулся. Матвей Иванович вынимал из машины вещи мальчика, а тот стоял, облокотившись на крыльцо, и задумчиво осматривался вокруг. Прядь волос падала на его высокий, чистый лоб.

«Умница!» — почему-то решил Карсыбек и, вздохнув, сел на скамейку.

Поставив вещи на землю и отпустив шофера, Матвей Иванович принялся разглядывать мальчика.

— Как же ты вырос, Андрюша! — воскликнул он. — Мы расстались не так уж давно, а тебя не узнать. И как это мать отпустила тебя ко мне?

— Я отпросился. А вы здесь одни?

— Пока один. Анна Павловна болела. Теперь она на курорте и скоро приедет.

Карсыбек ничего не понял. Только через два — три дня, занимаясь чем-то с Соней в доме начальника станции, он случайно услышал разговор Елены Петровны с мужем.

— Знаешь, — сказала она Ильясу, — к Хижнякову приехал Андрюшка. Он ждал его каждый день.

— Понятия не имею… Кто он такой, этот Андрюшка? Сын, что ли?

— Нет. Он сын учительницы из того села, где Матвей Иванович до того, как приехать сюда, был председателем колхоза. Он жил на квартире у той учительницы и привязался к ее сыну, как к родному. Мать Андрея перевели из села в другое место, и она увезла сына. И вот теперь отпустила мальчика к Хижнякову. У Андрюшки нет отца. Он погиб на фронте. Матвей Иванович все годы, которые жил в том селе, был как бы отцом ему. И очень любит его.

«Так вот, значит, почему Матвей Иванович обрадовался этому парню!» — решил Карсыбек.

И хотя где-то в глубине сердца он ревновал Матвея Ивановича к Андрюшке, но и радовался, что они снова вместе, вместе хотя бы на время.

И он заметил, как повеселел с того дня Матвей Иванович. Он стал еще добрее и приветливей, еще светлее смотрели его всегда задумчивые глаза, и еще мягче стал он с теми, кто был подчинен ему. Люди, видя эти перемены в характере директора совхоза, нисколько не теряли уважения к нему. Напротив, каждое его приказание исполнялось ими с еще большей охотой.

Матвея Ивановича любили за справедливость, за то, что он никогда понапрасну не обижал людей, не раздавал направо и налево обещаний, но то, что им было обещано, всегда точно выполнялось.

«Вот уж у него, — говорили целинники, — слово действительно золото!»

Хижняков не скупился на похвалы честным и работящим, но с лентяями и другими безобразниками всегда был строг, и уж этим пощады от него ждать не приходилось. Никто не замечал, чтобы у Матвея Ивановича водились любимчики среди новоселов. Только Мишу Беляновича, после того как тот удивил весь совхоз, Матвей Иванович выделил из всех.

Да и было за что.

3

Как-то летом, задолго до начала уборки, Миша попросил Матвея Ивановича отпустить его на несколько дней из совхоза. Ему, видите ли, надо было съездить в соседний район к приятелю. Приятель жил в рабочем поселке, километрах в тридцати от «Тихого Угла».

Матвей Иванович, как всегда, посоветовался с Габитом Нурмановым. Он ничего не делал без совета партийного секретаря.

Миша получил отпуск.

Вернулся он дня через три. И не один, а… с коровой. Да-да, он привел самую настоящую рыжую корову, с добродушной мордой и глупыми фиолетовыми глазами.

К тому времени на центральной усадьбе появилось множество кошек, собак, голубей и кур. Даже поросенок был. Его завел главный агроном Барташвили. Просто так…

Кроме того, на конюшне стояли двенадцать породистых лошадей и могучий красавец жеребец Варяг. Их Матвей Иванович купил, чтобы развести на целине хорошую племенную породу лошадей. Ведь лошадь требуется в любом колхозе или совхозе. Сколько бы в этих хозяйствах ни было тракторов и машин, без лошади не обойтись. Она делает такую работу, для которой машину не всегда выгодно пускать в дело.

Можете себе представить, что творилось на центральной усадьбе в тот день, когда Миша Белянович привел корову!

Все новоселы, оказавшиеся в тот час дома, высыпали на улицу и сломя голову побежали к конторе, возле которой к телефонному столбу была привязана корова.

Хозяйки придирчивым глазом осмотрели ее и решили, что она будет давать в день не меньше пятнадцати литров молока.

— Восемнадцать! — возразил Миша гордо. — Хозяева говорили, что она может давать и все двадцать. Только корми ее как следует.

— А кто же ее будет доить? — недоуменно спросила Соня.

— А я уже научился, — скромно сказал Миша Белянович. — Стоит, не шелохнется.

Подошла Марьям и тоже похвалила корову, что особенно польстило Мише. Он всерьез подумывал о том, что, пожалуй, было бы неплохо, если бы задорная агрономша переменила казахскую фамилию на белорусскую. Но время шло, Марьям никакого желания пойти навстречу Мише не проявляла… И он страдал.

Пока Марьям осматривала корову, подошел главный штаб совхоза. Все хвалили корову. Последним явился Матвей Иванович и начал хвалить Мишу Беляновича.

Хижняков сказал, что пройдет еще несколько месяцев — и совхоз начнет обзаводиться коровами, овцами и свиньями. Дальше он сказал, что так же будет во всех целинных совхозах Казахстана и других республик. Он назвал цифры, за точность которых не могу ручаться: ведь я получил их из рук Карсыбека. Правда, у этого парня поразительная память — так уж у него устроена голова. Если бы он не запомнил всего того, что случилось в совхозе в те годы, не было бы этой книжки.

Матвей Иванович сказал, что к концу тысяча девятьсот шестидесятого года в совхозах Казахской республики будет много скота и разной птицы и что к этому времени в нашей стране будет столько молока, масла, мяса и шерсти, что мы догоним Америку, где этого добра пока что производят больше. Не вообще больше, а на одного человека в среднем.

И еще одну важную вещь сказал тогда Матвей Иванович:

— Сейчас мы вынуждены отпускать людей в отпуск почти на всю зиму, потому что работы для них в эту пору в совхозе нет. А вот, когда обзаведемся коровами, овцами, свиньями, птицей, построим для них фермы, тогда и зимой нам будут нужны люди. И в отпуск мы будем отправлять их не до весны, а как полагается по закону: на месяц или на две недели… Но на этом еще не все кончается, — говорил дальше Матвей Иванович. — Не только совхоз, но и все новоселы должны обзаводиться домашними животными. И в этом мы им поможем. Ведь вокруг такие чудесные, такие богатые пастбища! Кроме того, — заявил Матвей Иванович, — уже в этом году мы посеяли четыреста гектаров кукурузы… А ведь в Америке как раз на кукурузе все животноводство держится. Там давно поняли, что кукуруза действительно «царица полей». И вот, когда мы обзаведемся разной скотиной, наши целинные совхозы будут не только зерновыми, но и высокопродуктивными животноводческими. И уже с будущего года начнем мы давать стране столько дешевого мяса и других продуктов, что только подавай вагоны и холодильники… Вот почему, — заключил Матвей Иванович, — я так хвалю нашего комсомольского секретаря Михаила Беляновича. Он показал пример новоселам. А в том и сила каждого вожака, что он должен быть во всем впереди. Очень жалею, — со смехом закончил Матвей Иванович, — что Миша первым сделал то, до чего мы не додумались. Нам за это выговор бы объявить…

Матвей Иванович обнял и расцеловал Мишу, потом осмотрел корову и сказал, что она доброй породы, и только одного не может понять, зачем Мише такая уйма молока.

— Буду отдавать его детскому саду, — заявил Миша.

Все очень громко хлопали ему, а он смущался.

И началось вокруг коровы сущее столпотворение! Каждый предлагал Мише свои услуги. Нашлись среди новоселов доярки. Соскучившись по своему делу, которым занимались дома, все они хотели доить корову. Пришлось выбирать самых опытных.

Плотники тут же пообещали Мише соорудить для коровы хлев.

Корм для буренки тащили кто попало. Но скоро она перестала быть единственной в совхозе. Сначала несколько новоселов уехали в дальние районы покупать коров, коз и свиней. За ними потянулись все, кому было не лень ухаживать за животными. К началу уборки коров завелось столько, что пришлось подумать о пастухе.

И кто бы, думали, стал им?

Карсыбек.

Его отговаривали Соня и Тентекбай, а Карсыбек стоял на своем. Ведь и его отец лет двадцать назад работал чабаном в одном казахском колхозе. Кроме того, Карсыбек заявил, что он любит животных.

— А когда подрасту и кончу школу, — сказал он, — буду учиться дальше и стану механиком. Вот увидите!

И он стал хорошим помощником зоотехника Зины-Бензины. Так прозвали полную, круглолицую девушку, приехавшую на целину из Пензенской области, где она работала колхозным зоотехником. В «Тихом Углу» в то время было немного скота, и совхоз не нуждался в зоотехнике. Зина Иванова быстро выучилась водить бензовоз. Вот почему ее шутливо прозвали Зиной-Бензиной.

Однако ей недолго пришлось развозить горючее по бригадам. Почти накануне уборки урожая совхоз получил большое стадо коров, свиней и овец. Зина оставила бензовоз и занялась своим привычным делом. Вернулась она к нему с большим удовольствием. Карсыбек подружился с ней, и она научила его ухаживать за коровами, Зина просто нахвалиться не могла своим учеником: очень уж смышленый парень!

Конечно, Карсыбеку было приятно выслушивать похвалы Зины-Бензины. Тем более что она сказала как-то:

— Из тебя, парень, со временем выйдет хороший зоотехник.

— Да нет, — нахмурившись, сказал Карсыбек. — Это я тебе престо помогаю. Потом я буду паровозным машинистом.

Карсыбек все дни проводил в степи, где целина еще не была распахана. Приятели навещали маленького пастушонка и помогали ему.

И Тентекбай тоже.

4

В конце июля опять зашумел Степной разъезд. Каждый день с запада и востока приходили длинные-предлинные пассажирские и товарные поезда с вагонами, разукрашенными плакатами и разными смешными лозунгами, вроде: «Не пищать!», «Носа не вешать!», «Маменькиных сынков с целины вон, не для них этот вагон!»…

С шумом, песнями, шутками высаживалась из поездов молодежь, посланная на уборку первого целинного урожая. Тут были молодые люди со всех концов Советской страны — армия веселых, смелых и сильных юношей и девушек, которым ничто не было страшно.

Комсомол позвал их на помощь целинникам.

Университеты, институты, школы, заводы, фабрики отобрали самых выносливых, самых работящих. Приехали представители разных национальностей, живущих на нашей большой земле, — молодые люди из Болгарии, Чехословакии, Румынии.

Слышалась на разъезде разноязычная речь, украсился он разноцветными платьями, рубахами, морем цветастых косынок.

И снова горы чемоданов, рюкзаков и всякой домашней мелочи выросли на перроне разъезда. Тут было все, начиная с ведра и кончая сапожными щетками.

А фотоаппаратов навезли столько, словно вся продукция заводов, где они делаются, попала на целину.

И какие только песни не пели в тот день на казахском, русском, чешском, грузинском, албанском, татарском, болгарском языках!..

И сколько гармошек, баянов, гармоник губных, дудок, кларнетов, гитар и балалаек!..

Никогда Степной разъезд не видел такого множества представителей разных народов и племен, не слышал столько песен, шуток, смеха, музыки.

К разъезду подходили грузовики и везли молодежь в совхозы. Там они сразу принимались за работу. Кто расчищал тока, кто разбивал в бригадах палатки, кто становился водовозом, машинистом у зерноочистительных механизмов, кто шел помощником к комбайнеру. Другие сели в машины или назначались приемщиками зерна… Дел в те дни было хоть отбавляй!

А поезда всё приходили, и новые сотни и тысячи девушек и парней разъезжались во все стороны.

5

И вот наступила страдная пора, которую с таким нетерпением и тревогой ждали Матвей Иванович, его штаб, новоселы целины и приехавшие на помощь им.

Все работы на центральной усадьбе, кроме строительства токов и складов для зерна, прекратились. Каждый человек точно знал свое место и порученное ему дело.

Комбайны вывели в поле.

А там плотной золотой стеной высилась пшеница, могучая пшеница в рост человеческий, с налившимся колосом и с зерном, какой не часто увидишь в других местах.

Ветерок, пробегая по степи, клонил пшеницу долу, по ней из края в край пробегали тяжелые волны. Ни облачка в небе, только палит солнце да ветер гуляет по безбрежному океану созревающих хлебов.

— Мне даже во сне не мог присниться такой урожай! — широко улыбаясь, говорил Матвей Иванович Андрюшке и Габиту Нурманову.

Теплым тихим вечером они ехали в машине по дороге, которой здесь не было полтора года назад, вдоль шуршащей пшеницы, которая никогда не росла тут, обгоняя машины, шума которых степь не слышала.

Лицо Матвея Ивановича и моложавая физиономия Габита Нурманова были опалены солнцем и ветрами. Они сильно похудели от множества почти бессонных ночей, от тысяч дел. Ветерок играл с упрямым клоком волос, падавшим на загоревший лоб Андрюшки.

Хорошо ему было здесь! Рядом Матвей Иванович, которого он очень любил. Андрюшке не хотелось думать о том, что он должен будет уехать отсюда к началу учебного года, туда, где жила его мать. Она работала учительницей далеко отсюда. Андрюшка успел подружиться со всеми ребятами. А Тентекбай, ставший самым близким его приятелем, менялся на глазах у всех. От дурных привычек его постепенно отучал Андрюшка.

Да и положение председателя совета отряда ко многому обязывало Тентекбая.

И Соня по-прежнему ничего не спускала ему.

Обо всем этом думал Андрюшка, сидя рядом с Матвеем Ивановичем, и краем уха слушал его разговор с партийным секретарем.

Говорили они… Да о чем они могли говорить, кроме уборки урожая! Еще раз проверяли, все ли готово в бригадах, на токах, в складах, достаточно ли машин, бензина, воды и еды для тысячной армии тех, кто будет работать на этих полях… И всем ли коммунистам и комсомольцам сказано, что они в предстоящей битве за урожай должны показать пример прочим.

А Андрюшка думал, как все это интересно и ново. Ведь в колхозе, где он познакомился с Матвеем Ивановичем, было совсем иначе. Да и таких необъятных далей, такого моря пшеницы Андрюшка не видел там.

И так-то не хотелось ему уезжать отсюда! Пошел бы он осенью в школу с Карсыбеком, Соней и Тентекбаем, приехала бы сюда мама!

И тут же решил написать матери письмо, все в нем рассказать и попросить ее, очень попросить переехать сюда.

Было темно, когда Матвей Иванович и его спутники оказались в третьей бригаде. Здесь их встретила Марьям. Три ее бригады раньше других посеяли пшеницу, а теперь начнут раньше всех убирать ее. И она отрапортовала Матвею Ивановичу и Габиту Нурманову о полной боевой готовности бригад к уборке.

— Ждем вашей команды!

Партийный секретарь подергал усы и сказал:

— Посмотрим.

Почти всю ночь Марьям, Матвей Иванович и Габит Нурманов, оставив Андрюшку в третьей бригаде, ездили по другим бригадам и разговаривали с комбайнерами, не отходившими от своих машин.

А утром, когда солнце высушило росу, началось…

6

И то была действительно битва, но только не с врагом, а за каждый день, за каждый час и за каждый колос.

Природа, такая жестокая в тех краях, как бы смягчила свой суровый нрав при виде того, что она создала в содружестве с людьми.

И склонилась перед волей человека.

Ни дождей, ни ветров. Синее бездонное небо с зари утренней и до вечерней, пылающее всеми красками, какие только можно вообразить. Теплые ночи от захода солнца и до его восхода, когда на востоке разливалось розовато-сиреневое сияние, предвещавшее ясный день.

С утра до вечера одно и то же: тысячи гектаров скошенной и обмолоченной пшеницы, новые рекорды комбайнеров каждый день, и еще и еще десятки тысяч пудов зерна, тяжелого, полновесного на токах и в машинах, мчавшихся в облаках пыли к элеваторам и хлебным хранилищам Степного разъезда.

Уж тут работали, не считая часов. Уж тут каждому хватало дел — и взрослым и ребячьей команде. И Андрюшка не отставал от своих приятелей.

Конечно, ребята не только колосья подбирали. Некоторые носили для поварих воду из речки, чистили картошку, разжигали печки, убирали на бригадных станах мусор. Другие помогали тем, кто трудился на токах: сгребали зерно, расчищали ток, охраняли скирды пшеницы. Третьи бегали с поручениями комбайнеров и трактористов.

Соня занималась маленькими детьми — играла с ними, а другие девочки вместе со взрослыми убирали вагончики и палатки.

Карсыбек пристроился к одному комбайнеру и делал все, о чем его просили.

Тентекбай все время был рядом с Мишей Беляновичем и бегал туда, куда тот его посылал.

Андрюшка тоже не сидел без дела. Его взяла к себе помощником девушка, которой было поручено вести учет зерна на большом току.

Надо было принести камыша для костра… Кому поручить? Ребятам, конечно. Не очень это трудная работа. Надо поехать на центральную усадьбу и передать записку Матвею Ивановичу. Посылали либо Карсыбека, либо кого-нибудь из дружины…

Да всего не пересчитаешь!

Попотели ребятишки в то лето, что и говорить!

Даже Омар и тот старался сделать хоть что-нибудь. Но больше мешал всем.

И все трудились не жалея сил, забывая часто о сне и еде, превозмогая трудности, лишения, нехватки того и другого, усталость.

«Возьмем с казахской целины миллиард пудов!» — взывали к людям лозунги с красных полотнищ, вывешенных на телефонных столбах, на стенах складов, на токах, на каждом доме новоселов, на зеленом полотне палаток.

И всякий работал, зная, что он один из участников великого дела и оно никогда не забудется людьми Страны Советов.

Стрекотали комбайны, бесшумно работали зерноочистительные машины, грузовики подвозили на тока всё новые и новые сотни тысяч пудов хлеба… Горы пшеницы возвышались и росли с каждым днем. И вот пронеслась весть:

«Совхоз «Тихий Угол» сдал государству миллион пудов. Дадим еще два!»

Три миллиона пудов!

Эта цифра ошеломила целинников. Так вот какую тайну хранил осторожный в своих обещаниях Матвей Иванович! Так вот какую махину держал в секрете Барташвили!

Три миллиона пудов даст стране только один их совхоз!

Первый миллион еще ярче зажег в сердцах людей стремление взять с целины еще два миллиона, влил в них новые силы.

Работали круглые сутки. И как работали!

А ночи!.. Нет, ребята, это зрелище вам надо увидеть самим, когда, окончив школу, вы, надеюсь, поедете на целину. Ей и тогда понадобятся люди. И она ждет вас.

В те ночи целина не только шумела, грохотала, пела и звенела… От края до края она была залита огнями фар комбайнов, тракторов, грузовиков, костров, факелов. Кромешные ночи озарились сиянием электричества. Тьма сдалась перед потоком света, зажженного в степи, где лишь солнце днем, луна и звезды ночью освещали равнины, поросшие ковылем.

«Два миллиона сдано государству!» — сообщило радио на весь совхоз.

Три миллиона!

Кажется, все…

Еще сто тысяч пудов сверх трех миллионов, и еще тысячи и тысячи пудов в совхозные склады — семена для будущего посева, для будущего урожая.

И в тот день, когда были сданы последние сто тысяч пудов, весть еще более громовая разнеслась по всем совхозам, по всей Казахской республике, по всей Советской стране, по всему миру:

«Казахстан дал миллиард и двести миллионов пудов пшеницы!»

Это было в десять раз больше того, что в лучшие годы давали казахи со своих полей.

Миллиард пудов! Половина того хлеба, который нужен, чтобы прокормить двести миллионов человек, живущих на нашей земле.

И навстречу потоку хлеба, что шел эшелонами на восток, неслась буря восторженных приветствий, поздравлений и наград героям целины, пылкой молодежи и их руководителям-коммунистам. И в этой битве они снова и снова были на переднем крае.

Матвей Иванович получил звание Героя Социалистического Труда. Его штаб, бригадиры, трактористы, комбайнеры, шоферы — ордена Ленина и другие высокие знаки отличия. Ребятам — а ведь они тоже не гоняли лодыря в те жаркие дни — Миша Белянович преподнес красиво разрисованную грамоту с благодарностью от имени директора совхоза, партийной и комсомольской организаций. Имена Карсыбека, Сони, Тентекбая и Андрюшки красовались на совхозной Доске почета.

Конечно, ничего не получил толстый Омар, Ведь он малыш. А когда вырастет — может быть, и он станет Героем Труда. Он даже уверен в этом.

Он так и сказал отцу и матери:

— А вот и буду! Подумаешь!

События, о которых я пишу в этой книжке, происходили во многих целинных совхозах, где я был весной и летом прошлого года.

И если ваши маленькие сердца забьются сильнее, если вам страстно захочется работать на целине и если советы мои найдут отклик в ваших душах, — я буду очень счастлив и горд. Потому что книжка писалась для вас и для того, чтобы сказать вам:

— Учитесь, трудитесь, перед вами большой путь! Все будущее принадлежит вам. И ради вас работают ваши отцы и братья. И вам придется умножать богатства и мощь нашей великой и любимой Родины.

Шагайте же смело по своим путям! Не бойтесь лишений и трудностей — и вы всегда и во всем будете победителями, такими же, как те, кто победил целину.

Широкое, неоглядное Великое Поле жизни перед, вами.

Москва, 1958.