Владимира Кумарина досрочно освободили из колонии в конце 1986 года. Два года, проведенные в местах лишения свободы, не нанесли ощутимого ущерба его позициям, а наоборот, скорее, укрепили их: «В это время многое замыкалось на меня. Все ведь считали, что я отсидел за убийство. Это обстоятельство давило на многих». Кумарин устроился грузчиком, потом — лоточником в трест ресторанов и кафе Калининского района и очень быстро восстановил утраченный статус: стал буфетчиком в пивном баре на Гражданском проспекте. Его сменщиком за стойкой работал спортсмен из Тамбова Юрий Золотов. Бывший коллега Кумарина по «Таллину» Николай Гавриленков умудрился сразу наняться барменом в «Казбек». Его часто можно было встретить на Невском возле ресторанов «Нева» и «Север». С высоты своего роста (187 см) и возраста (тогда ему было почти 40) он уже учил жизни начинающих фарцовщиков: рассказывал, как и на чем лучше заработать.

Близкие знакомые в шутку называли Кумарина и Гавриленкова «Тара-пунька и Штепсель»: один из них небольшого роста, а другой — высокий и мощный.

Офисом, где Кумарин решал не связанные с официальной работой дела, стал бар «Космос» на Светлановском проспекте. Вокруг него начали собираться его земляки. Он знакомил завсегдатаев заведения с курсантом Военного института физкультуры членом КПСС Валерием Дедовских, мастером спорта по борьбе Андреем Рыбкиным, чемпионом Европы среди юниоров по боксу Сергеем Лукошиным. Все они родились в Тамбовской области. Кумарин хорошо ориентировался в ленинградской жизни и помогал им устроиться. Начинать им приходилось иногда с самых низов, первая должность Лукошина — уборщик в баре «Космос», где первое время он работал за еду.

Кумарин со своей компанией часто проводили свободное время в ресторанах «Север» и «Нева». Они так прижились в этих местах, что все без исключения воротчики и не помышляли брать с них трешки за проход. Новые друзья из Тамбова помогали Кумарину в его делах, получении долгов и спекуляции. Это позволяло им и заработать немного денег, и самим научиться не пропадать в большом городе.

Малышев вернулся в Ленинград практически одновременно с Кума-риным, но, в отличие от последнего, центр не любил. Только в Красносельском районе он чувствовал себя в своей тарелке. После освобождения жить ему было особенно не на что, и он стал оказывать услуги нескольким обитающим по соседству фарцовщикам, работающим рядом с магазином «Березка» у гостиницы «Советская». За фиксированную ежемесячную плату он защищал их от тех, кто занимался мелким рэкетом. В случае неприятностей они могли ссылаться на Малышева: мол, все вещи принадлежат ему. А тот, в случае, если конфликт этим не исчерпывался, разбирался с обидчиком так, как будто вещи, и вправду, были его.

Срок Малышев отбывал в колонии в Комсомольске-на-Амуре, где до сих пор еще сохранилась черная власть, а тогда без одобрения вора или блат-комитета в лагере не решался ни один бытовой вопрос. Тем не менее в Ленинград он вернулся без наколок на теле, не употреблял блатной жаргон и уголовником себя не считал.

Возвращение Малышева отмечали в ресторане «Зеркальный» при гостинице «Ленинград». Среди гостей были старый друг Александр Челюскин и многие из тех, кто крутил колпаки с Сергеем Васильевым. Еще когда Малышев стоял на воротах в «Риге», его воспринимали как человека, который всех собирал вокруг себя, с ним многие искренне хотели дружить, так что эта компания сразу стала его постоянным кругом общения. В ней он выделялся не столько физической силой, сколько способностью быстро принимать решения и брать на себя ответственность.

Самого Васильева, когда Малышева встречали из лагеря, за столом не было. В это время уже начали допрашивать его сообщников по сделкам с машинами на Энергетиков, а через полгода арестовали его самого. На схеме-разработке Васильева, составленной в ходе расследования, был обозначен его ближайший круг общения (братья Борис и Александр Васильевы, Кудряшов и Челюскин, Владимир Миронюк, боксер Федя Мороз), его связи с фарцовщиками у «Гостиного Двора», цеховиками, группой мошенников на Энергетиков. Отдельной стрелочкой на этой схеме была обозначена дружба Васильева с покойным директором ресторана «Казбек» Векштейном.

13 апреля 1987 года во время обыска при задержании у Васильева изъяли набитый деньгами чулок, два ключа с брелком «New York» и календарь с финансовыми подсчетами за 1986 год. В приговоре, по которому Васильев получит 6 лет лишения свободы, будут перечислены десятки эпизодов мошенничества с автомобилями, а вот слово «наперстки» в нем даже не упомянут. «В принципе,— скажет позже Васильев корреспонденту журнала „Огонек" Лиханову,— я собирался подкопить деньжат и махнуть в Швецию. Тогда бы меня вообще никогда не взяли».

После того оглашения приговора журналист Леонид Милош написал статью в газете «Смена», где красочно пересказал всю биографию Васильева, начиная с конца 70-х годов: «Свободного времени у него никогда не было, стрелка его деятельности ни на минуту не останавливала свой бешеный темп. Жил скромно: старая, обшарпанная мебель, сломанная кровать, в холодильнике консервы, килька, вареная колбаса — никаких деликатесов. Только новенький магнитофон „Панасоник" и цветной японский телевизор той же фирмы никак не вписывались в эту убогую обстановку запущенной и грязной квартиры. Впрочем, этот „спартанский" образ жизни объяснялся патологической жадностью Васильева» . По воспоминаниям друзей, набор видеокассет был таким же аскетичным, как и обстановка. Васильев все время смотрел два фильма: «Чапаев» и «Броненосец Потемкин».

Закончил статью Леонид Милош пророчески: «„Должность" главного „мафиози" Ленинграда вакантна, но надолго ли? Как известно, вакуум должен заполняться...» Статья вышла в марте 1988 года.

 

ОВОЩИ

После ареста Сергея Васильева 15 марта 1987 года команда его наперсточников распалась. Они снова стали зарабатывать мелким грабежом.

Ветераны бандитизма называют этот период стыдливо и брезгливо: «телки-метелки — кулаки поточить». Те, кто всего через несколько лет ужаснет город, просыпались глубоко за полдень, как правило, с тяжелой головой. Дальше их день был распланирован подобно онегинскому. Сначала нужно было «найти тему». Например, завиноватить кого-нибудь из спекулянтов, отобрать у него пару пуссеров или танкеров и тут же их продать — чтобы было на что гулять. По вечерам хорошим тоном среди них стал объезд недоступных для трудящихся точек общепита. Передвигались от берега Невы к Финскому заливу: начинали с бара «Канатник» и ресторана «Зеркальный» в гостинице «Ленинград», затем заходили в ресторан-поплавок «Океан» на Приморском проспекте, а заканчивали веселье на ночной дискотеке в мотеле «Ольгино». После этого главной проблемой было нахождение квартиры, куда можно завалиться с девчонками. Любимым развлечением в ресторанах были драки: они били, как им казалось, наглых, а на самом деле просто случайных посетителей.

Их поведение стали массово копировать и другие спортсмены, стоявшие на воротах. За несколько месяцев таких веселых гуляк набралось в городе под сотню. У большинства было ощущение праздника, который всегда с тобой.

 

ЗАНЗИБАР

Спортсмены в шмен играли немногим чаще, чем в шахматы. Отторгая оттенки уходящей подпольной субкультуры Невского проспекта, они интуитивно раздражались ее полутонами, лукавством, ироничностью над собой. Мощная инерция толкала бывших чемпионов на штурм и натиск.

К 1987 году категорическим ответом на шмен стала случайно выдуманная новая игра. Исторически ее появление — безупречно.

Правила оказались примитивны как гиря: новичку предлагали положить на стол купюру, равную по достоинству банкноте инициатора представления. Затем первому советовали загадать любое число. Потом произнести его вслух. Он соглашался: например, двести сорок три. Тогда владелец секрета приговаривал: «А у меня на один больше — двести сорок четыре». И быстро забирал чужие деньги. На возмущение простаку отвечали хохотом: «Правила такие. Игра называется Занзибар. Рискнешь еще раз?»

 

ТОЛЕРАНТНОСТЬ

В спорте всегда было много молодых людей и девушек из провинции. На соревнованиях отбирали лучших молодых спортсменов из глубинки, приглашали их в крупные города и устраивали в специальные интернаты. Их называли привозными. Большинство тренеров делали ставку именно на провинциалов, так как мотивация у них была намного сильнее: они оказывались в мегаполисах без родственников и квартир. Отношение к приезжим было толерантным: не могло произойти такого, чтобы кто-то указал кому-то на то, что он не местный, и уж тем более в голову никому не пришло бы произнести фразу «понаехали тут». Общность интересов и социальная близость были важнее того, кто где родился и вырос.

И все-таки спортсмены-вышибалы стали в какой-то момент делиться на компании. С одной стороны, в чужом городе всегда тянет к ребятам, выросшим с тобой на соседней улице. С другой — устроившись на работу воротчиком, молодой человек получал возможность помогать тем, кто только что приехал в Ленинград. Наконец, сам принцип распределения спортсменов по вузам и общежитиям был устроен таким образом, что земляки оказывались соседями. Боксеров из Воркуты, которые обычно прогуливали школу, но отлично выступали на соревнованиях, часто отправляли учиться в Горный институт. Их компания, начиная с середины 80-х, часто собиралась в баре «Кубик Рубик» на Васильевском острове. В ней явно выделялись два лидера: Омет — Сергей... и Сироп — Вячеслав Максименко. Одаренных парней из Перми пристраивали в Институт имени Лесгафта. Самым заметным среди них был Коля Алексеев. Он снимал раскладушку в общежитии клуба «Ринг» на улице Ломоносова и крутился в барах возле Невского проспекта. Его наставником в боксе был Федя Мороз, тот самый, который одним из первых примкнул к Васильеву. Агрессивный боксер Артур Кжижевич из Карелии стоял на воротах в баре Выборгского района «Северное сияние» (в просторечии — «СС»), а рядом с ним его друг детства — Геннадий Масягин. Молодые, но уже именитые борцы из Рязани Александр Баскаков и Альберт Старостин, привезенные в ленинградские спортшколы, в силу малочисленности рязанских одноклассников дружили с боксерами из Великих Лук Псковской области — Андреем Сергеевым и Алексеем Косовым. Заводилой всей этой разношерстной компании стал Николай Гавриленков (он тоже когда-то приехал в Ленинград из Великих Лук). Геннадий Авдюхин из Ростова дружил с боксером Михаилом Глущенко из Ташкента. Вот уже несколько лет они регулярно проводили вечера в пивном баре «Очки» на углу Невского и канала Грибоедова, где рядом с ними сидели татарин Алим и борец с Северного Кавказа Мага.

 

ПОЛЕ ЧУДЕС

7 Марта 1988 года возле железнодорожной платформы «Девяткино» появился последний в Ленинграде незаконный рынок. На огромном пустыре у станции метро «Комсомольская» (сейчас «Девяткино») сотни торговцев на одеялах, раскладушках и туристических столиках продавали дубленки, турецкие сумки, газовое оружие, импортные консервы, чулки, заколки и еще сотни всевозможных мелочей. Новость о появлении Девяткино распространилась по городу молниеносно: сарафанное радио работало не менее быстро, чем сегодняшние социальные сети.

Будущие гангстеры попали на рынок в этот же предмимозный день. Первым там оказался Толя Макс — тот самый Анатолий Максимов, который крутил колпаки в компании Васильева еще на Ульянке. Имея достаточный опыт игры в наперстки, он попытался работать в одиночку. Вечером того же дня спекулянты из Девяткино случайно рассказали об этом кому-то еще из участников концессии Васильева. 8 марта на рынке появилось несколько станков, а вокруг них все та же компания, которая держала их на Энергетиков. На этот раз возглавлял ее Александр Малышев. Они с Челюскиным, Кудряшовым и Утюгом образовали как бы равноправное акционерное общество. Но закрытого типа. Все доходы, за исключением того, что они отдавали нижним и еще нескольким приглашенным для большей уверенности верхним (Сергею Мискареву по прозвищу Бройлер, Москвичу, Марадонне), они делили строго поровну. Другое дело, что функции организатора все равно, так или иначе, брал на себя Малышев.

Каждую субботу и воскресенье от выхода из метро до самодельных торговых мест по тропинке тянулась толпа людей, как на демонстрацию. В первый же день игра в колпаки принесла прибыль, достаточную для покупки «жигулей». В последующие выходные заработки были скромнее, но все равно каждый из акционеров редко уносил оттуда меньше тысячи рублей.

Эта информация не могла проскользнуть мимо Владимира Кумарина. Узнав о доходах Малышева и компании, он отправил Лукошина договариваться о том, чтобы тоже поставить станки с наперстками в Девяткино. Тот сразу пошел на резкий разговор с Кудряшовым: с порога без обиняков поставил его в известность о том, что они придут на рынок на следующий день. Кудряш отреагировал агрессивно — ему не понравилась не столько сама идея, сколько форма, в которой Лукошин ее преподнес. Тогда Кумарин поменял тактику и прислал в качестве гонцов несколько человек, вместе с которыми Кудряшов тренировался в одном клубе. Они по-свойски стали убеждать его, что нужно уступить Кумарину один станок. Малышев отказал, вслух выражая свои не беспочвенные опасения: «Дай палец — откусит руку». Но спортсменов объединяло прошлым — общие сборы, соревнования, и Павел Кудряшов просил как за своих. Малышев неохотно уступил.

На следующий день Кумарин и компания пришли не с одним, а сразу с тремя станками. Среди них были и Николай Гавриленков, Валерий Дедовских, недавно освободившийся из тюрьмы боксер Геннадий Петров,

Вячеслав Дроков, борец-вольник Андрей Рыбкин, все тот же Лукошин, брат Гавриленкова Виктор, Андрей Сергеев и Алексей Косов из Великих Лук. Вслед за ними на рынке один за другим стали появляться другие, тоже уже известные узкому кругу персонажи: Артур Кжижевич из Карелии, Коля Алексеев из Перми и компания из Воркуты: Омет, Сироп и Битый Глаз.

Каждая компания работала на себя, но по вечерам они отдыхали __/ все вместе в одних и тех же заведениях. Малышеву пришлось смириться с наступившей демократией. Ни о какой вражде и дележе места не могло быть и речи. Как-то Марадонна ехал на такси по Выборгскому шоссе, его машина попала в аварию и перевернулась. Через 15 минут ее уже с хохотком ставили на колеса случайно проезжавшие мимо Андрей Рыбкин и Александр Баскаков.

Все бы ничего, но десяток станков с наперстками создавал на рынке слишком много шума, и, кроме того, там все время сновали другие мелкие жулики и карманные воры. Граждане активно сигнализировали, и к лету Девяткино разогнала милиция.

 

СОСИСКА

До мая 1988 года Некрасовский был обычным колхозным рынком города Ленинграда, там продавали по большей части молочные продукты, овощи и фрукты. Но сразу после выхода закона о кооператорах второй этаж отдали под торговлю вещами. И его буквально в течение нескольких дней наводнили пуссеры, танкеры и вареные джинсы.

Источником этого изобилия были все те же цеховики, которые поставляли товар на Галеру, а продавали его или нанятые продавцы, или кто-то из ближайшего окружения поставщика: сестры, соседи, подруги. Немного позже к ним присоединились и первые челноки. К этому времени ленинградская барахолка была уже непредставима без наперсточников. На Некрасовский первыми крутить колпаки пришла компания выходцев из южных республик: Мушег Азатян по прозвищу Резаный, Куанч Бабаев и Мага. Куанч и Мага — мастера спорта по классической борьбе.

Идея переезда с закрывшегося Девяткино на Некрасовский принадлежала Кумарину. Не чувствуя в себе сил справиться с конкурентами, он поделился ею с Малышевым. В итоге в первые летние дни 1988 года на Некрасовкий рынок заявились Кумарин с Дедовских и Гавриленковым и Малышев с Челюскиным и Кудряшовым. Кавказцы сдались только после драки. Им по-братски оставили треть второго этажа. На другие две трети переселилась вся толпа наперсточников с Девяткино.

На Некрасовском, который стал первым в городе торговым центром, народу было море, и мало кто мог пройти мимо заманчивой возможности выиграть деньги в простую игру. Малышев с подачи Александра Крупицы по прозвищу Крупа, приятеля Артура Кжижевича, пригласил крутить колпаки двух жонглеров из цирка на Фонтанке. У Кумарина эту роль исполняли Геннадий Андреев (Клубника) и Вячеслав Дроков (Зинка). Те и другие лихо шутили, зазывая народ на аттракцион-залипон:

— Прилетел к вам из Америки, на зеленом венике. Веник распался, а я здесь остался.

— Кто глазки пучит — ничего не получит.

— Тетя Алина прислала три миллиона. Один себе забрать — оба вам отдать.

— Купите газету ТРУД — там скажут, где деньги растут.

— Вот туз. А вот ваш картуз.

— Все будет честно, без обмана. Как у волшебника Сулеймана.

— Мужчина без денег — мужчина бездельник.

— Мужчина без риска — мужчина сосиска.

Прибаутки нравились даже проигравшим — во всяком случае, из числа тех, у кого водились деньжата.

Некоторые из них, не жалея проигранных пятидесяти рублей, жали руку нижним и благодарили за науку. Однако, в отличие от Энергетиков и Девяткино, на Некрасовский рынок потянулись и те граждане, которые жили на одну зарплату. В самом центре Ленинграда впервые появились легальные магазинчики с яркими импортными вещами. Многие приходили сюда просто посмотреть на это изобилие. Они, конечно, больше других хотели выиграть 25 рублей в наперстки, а на деле проигрывали свои последние деньги. Самыми жалкими оказывались небогатые домохозяйки. 25 рублей для них были большой суммой, в кармане обычно больше четвертака и не бывало, так что, проиграв его, они старались отыграться и закладывали святое — обручальное кольцо. Разумеется, мгновенно расставались и с ним. Понимание того, что пропажу будет сложно объяснить мужу, приходило чаще всего слишком поздно. Многие из женщин в такой ситуации, желая вернуть драгоценность во что бы то ни стало, предлагали наперсточникам сексуальные услуги прямо в соседних парадных.

Молодых спортсменов подобные предложения коробили, соглашаться они на них не могли, но и возвращать проигранное из милости им тоже не хотелось. Не столько потому, что было жалко вещей, сколько ради соблюдения принципа. Вели они себя по-разному. Дроков к таким клиентам не испытывал никакого сочувствия — не возвращал никогда, ничего и невзирая ни на что. Анджей, наоборот, иногда еще до начала игры отводил в сторону какую-нибудь обреченную домохозяйку и шептал: «Беги отсюда!»

Каждый день сотни людей, проигрывая, рыдали на первом этаже рынка. Будучи зачинщиками всего этого беспорядка, концессионеры не могли не принимать в расчет законодательство и правоохранительные органы — строго по графику они сами приходили в Смольнинское РУВД для составления протоколов об административном нарушении и платили штраф в 50 рублей. А тех, кто подходил в штатском, предъявлял корочки и пытался получить мзду, просто били. Кто-нибудь кричал: «Карманник!» — и ему поддавали.

В июле этого же 1988 года в компанию Кумарина Лукошин привел Михаила Глущенко, боксера из Ташкента, уже ранее обвиненного в изнасиловании, но избежавшего наказания благодаря тому, что судебно-медицинская экспертиза признала его невменяемым.

Дмитрий Костыгин, родился в 1972 году, акционер «Ленты»

В 1988 году, по-моему в конце мая или начале июня, я приехал в Ленинград и заехал на Некрасовский рынок. Я только начал заниматься подобием бизнеса — как все — джинсы, кроссовки. К этому времени заработал первый свой дайм одной монетой и храню его до сих пор. В моих действиях еще не было логики, одни телодвижения.

На втором этаже рынка увидел наперсточников. До этого я их наблюдал в Нижнем Новгороде. Тогда я относился к этому как к шоу. Что-то вроде упражнения на зоркость. Никакой опасности вокруг играющего я не почувствовал — все залихватски так, с улыбочкой, с куплетами. Что-то наподобие: «Несложные движения для головокружения».

Поставил 25 рублей и не угадал, под каким колпаком шарик. Не обиделся, сам виноват. Мне была предложена призовая игра, но я поостерегся. Вначале думал, что нужно быть внимательней. Я же пацаном еще был и реальность интерпретировал косо. А так как мне нужно было присмотреться к товарам, то побродил, потолковал с купцами, внимательней прищурился на игру, и кое-что дошло. Не надо быть Пуаро, чтобы со стороны минут за десять все понять.

Тут ко мне подходят два лба, предложили 10 пар кроссовок по дешевке. Я сразу предупредил, что денег при себе нет. Мы отошли на улицу, где товар должен был лежать в машине, там они мне и объясняют: мол, они боксеры — это инновация такая, и что с меня деньги, а шансов у меня нет. Я улыбаюсь и повторяю, что денег с собой не ношу. Они обыскали. Я «признался», что все деньги у приятеля. Они объявили мне 100 рублей, очевидно за то, что хотел купить и нажиться на их доброте. И мы пошли искать моего друга. Пока искали, я успел подойти к милиционеру в форме — сунул ему пятерку, он их шугнул, и я ушел.

Все верно — начало рынка на Некрасовском рынке.

 

Я, ЗИН, ТАКУЮ ЖЕ ХОЧУ

Бывшие спортсмены все больше и больше становились похожи на чекистов двадцатых: стали брить головы и носить кожаные куртки. Главным их сходством была тяжелая цепь: те и другие добывали себе золото на шею, отбирая его у населения.

Первыми применение бесчисленным цепочкам, кольцам, серьгам и браслетам, оставленным проигравшими, нашли Зинка и Клубника. В один из летних дней они появились на рынке в тяжеленных, с палец толщиной, золотых цепях. И все, кто был вокруг, разумеется, тут же им позавидовали и захотели носить нечто такое же.

Ювелирные мастерские на улице Бармалеева и у Витебского вокзала на Серпуховской улице заработали на полных оборотах. В диалогах спортсменов стали часто звучать слова «бисмарк» и «якорка», обозначающие плетение. Позже «картье».

Однако главным, конечно, было не оно, а вес нового украшения. Стала ходить молва, что где-то видели парня с 300-граммовой корабельной цепью. Всего через полгода появляться на людях без цепи на шее будет уже неприлично, она станет тем же, что погоны на форме военного или узор на одежде эскимоса, только будет нести в себе куда более примитивную информацию: братан или не братан.

 

ЛЕВ ПРЫГНУЛ

В июле 1988 года уже известный журналист Юрий Щекочихин в «Литературной газете» выпустил статью под заголовком «Лев прыгнул». Фактически она представляла собой интервью с начальником только что учрежденного Шестого отдела МВД СССР по борьбе с организованной преступностью, коррупцией и наркобизнесом Александром Гуровым. Гуров поведал читателям о том, о чем в СССР никогда не смели говорить,— о советской мафии:

«...Данные, которыми мы уже располагаем, говорят о том, что преступные организации распространены, прежде всего, во всех южных регионах, включая Украину и Молдавию. Из городов Украины считаю наиболее зараженными Киев, Львов, Одессу, Донецк, Днепропетровск... Конечно, Москва и Ленинград. Отмечены преступные организации (но на более низком уровне) в Тамбове, Пензе, Ярославле, Перми...»

Напоследок журналист, желая понять, каким Гуров видит состояние организованной преступности на тот момент, спросил его:

— Александр Иванович, если сравнить льва с мафией, то все-таки... Лев готовится к прыжку или уже прыгнул?

— Лев прыгнул.

Щекочихин, сам того не подозревая, ответил на вопрос из своей же статьи, написанной за 16 лет до этого о маленькой школе в Тамбовской области, где он познакомился с Володей Кумариным. Она заканчивалась несколькими лирическими фразами: «Было темно. Горела пара станционных огней, да светилось одно окно в школе. Кто там, интересно, был?»

 

ПАДЕНИЕ НЕВСКОГО

О открытием границ и появлением кооперативов Галера утратила былой шарм. Раньше нужно было еще внимательно приглядеться, чтобы выискать фарцовщика у «Гостиного Двора», а товар, который они продавали, для многих был исполнением мечты. Теперь же фарцовщиков появились чуть ли не тысячи, и ничего такого, что нельзя было бы купить хоть на том же Некрасовском рынке, у них не было.

Между тем бывшие спортсмены стали агрессивно демонстрировать обитателям Невского, что теперь именно они — хозяева положения. В ресторанах «Нева» и «Север» за ними всегда держали несколько столов, которые часто приходилось сдвигать для того, чтобы усадить вместе всю компанию. Если халдей мешкал, его могли схватить за фалды и приказать: «Слышь, ты, пингвин, метнулся! Или помочь?» О том, чтобы снять кожаную куртку при входе в заведение, не могло быть и речи. Правда, с метрдотелем они пока что разговаривали более-менее бережно. Такси-стам-отстойщикам они стали платить строго по счетчику, а если у тех возникали возражения, то их избивали. Услугами проституток они считали себя вправе пользоваться вовсе бесплатно. С торговцев и жуликов начали собирать дань, правда, пока хаотично: увижу — получу. Жаловаться на все эти бесчинства в милицию было бесполезно. Даже если каким-то чудом одного из спортсменов и удалось бы официально привлечь к ответственности, вокруг все равно осталось бы несколько десятков его хорошо сложенных приятелей. Так, начиная с лета 1988 года, наши герои стали держать в страхе всех, кто, так или иначе, зарабатывал в центре города. Правда, сами они пока что были рады и отобранному у иностранца кошельку. Грабили фирмачей куда более бесхитростно, чем лукавые фарцовщики. Как-то боксер Ричард Дроздов подсел за столик к датскому подданному, проводящему вечер с русской девушкой, и сказал примерно следующее:

— Смотри, какой у меня бумажник. А у тебя какой?

Датчанин достал свой бумажник, Ричард взял его и ушел.

В это же время в городе появилось немалое количество мелких налетчиков из провинции — Воркуты, Красноярска, Архангельска. Они приезжали по несколько человек. У них не было связей, так что они зарабатывали чем придется. Каждую ночь шатались по городу, выискивая, что и у кого можно отобрать. Неплохим барышом считался даже фотоаппарат-мыльница, выхваченный у иностранца, не говоря уже о видеокамере. Появилась компания малолеток из областного городка Никольское под предводительством юнца по прозвищу Борман, который впоследствии стал известным карманным вором. Они догоняли богатого иностранца, один из них насаживал ему на голову кроличью зимнюю шапку задом наперед, хотя дело было летом,— так, что она закрывала глаза и даже нос, а другой быстро обматывал плечи удивленного туриста широким расписным платком. Третий же выхватывал у него сумку или бумажник, и все трое разбегались в разные стороны. Сами они называли этот промысел «продаем шали».

Случайные налетчики пока мало чем отличались от будущих «серьезных» бандитов. Последние этим пользовались. Как-то ночью в сентябре 1988 года сотрудники спецслужбы ГУВД задержали на канале Грибоедова около десяти молодых парней, поджидающих в машинах удобного случая кого-нибудь ограбить. При проверке их документов милиционеры смеялись. В штампах прописок в паспортах значилось: у первого — Харьков, улица Ньютона, дом 1; у второго — Харьков, улица Ньютона, дом 3; у третьего — Харьков, улица Ньютона, дом 5, и так далее. Старший из уроженцев улицы Ньютона сослался на Николая Гавриленкова, как на человека, способного объяснить их появление в Ленинграде. Когда через некоторое время сотрудники поинтересовались этим вопросом у того, кого уже знали как Степаныча, он отмахнулся юмором: «Каковы, а? В информационных стременах, на точном месте!»

И приезжие налетчики, и спортсмены, собирающие дань, в отличие от бывалых центровых, относились к местной милиции без особого пиетета. Сотрудникам все чаще и чаще приходилось рукоприкладствовать на глазах у зевак. Старые прожженные карманные воры с Невского выпивали с операми в ресторане «Метрополь» и требовали навести порядок. Воры ввели словечко «крадуны», презрительно подчеркивающее разницу между ними, блатными, и мелюзгой, только мешающей им «работать».

Порой сотрудники милиции наспех задерживали особо наглых крадунов, отводили их в близлежащие парадные и избивали. В ответ им все чаще давали отпор. Между тем с введением талонов на продукты материальное положение оперативников стремительно ухудшалось. Многие милиционеры сами стали заниматься неприкрытым мародерством. Задерживая гастролеров, неизвестных ранее жуликов, запросто вытряхивали у них деньги, после чего давали им пинка и отпускали.

Они быстро пришли к тому, что готовы охранять частную собственность только в том случае, если владелец лично обеспечивал их заинтересованность. Совладелец ресторана «Чайка», гражданин ФРГ герр Бродер, безрезультатно писал заявление за заявлением в ГУВД, призывая оградить его посетителей от нападений в ночное время. В результате он банально стал доплачивать милиционерам за охрану прилегающей к ресторану территории. Опера в первый же день «зарплаты» объявили всем налетчикам, чтобы никто не смел грабить вдоль канала от Невского проспекта до Русского музея под страхом незаконных репрессий. Непонятливым прокалывали шины «жигулей», выкидывали водительские удостоверения в канал, насыпали сахарного песка в двигатель. В результате утвержденная Бродером дистанция с семи вечера до трех часов ночи была практически единственным безопасным пространством в центре Ленинграда.

 

ЯЗЫК

Новые герои Невского проспекта принесли с собой новый язык. Арго фарцовщиков имело ярко выраженный блатной акцент. Они не говорили на фене, но любили к месту употреблять «опасную» лексику: «канитель», «порожняк», «красноперый». В обыденных ситуациях речь ленинградских центровых пестрела производными от финских слов. Сапоги называли «лапландами», автобусы — «линьями», стоянки на трассах — «кормушками» (от финского «куорони»), вместо «поменять» говорили «вайстануть». Центровым необходимо было быстро обмениваться информацией, и они привыкли говорить тихо и умели понимать друг друга с полуслова или даже с помощью жестов. Прикосновение правой рукой к левому плечу обозначало, что рядом находится милиция.

Манера общения спортсменов была принципиально другой. В ней не было и намека на недосказанность и полутона, все стало «чисто» и «конкретно». Они разговаривали громко, не обращая внимания на посторонних.

Из жаргонизмов, произошедших от иностранных слов, они знали только «баксы». Прежде всего, они использовали спортивную терминологию, которую хорошо понимали с детства: «вошел в ноги», «боковой», «двойка в голову», «нырнул».

Рэкетирами и бандитами спортсмены сами себя не называли, но, как только они стали заметными, их так стали называть окружающие.

Язык блатных казался спортсменам чуждым и неуместным. Со временем, когда некоторые из них все-таки были вынуждены налаживать отношения с представителями традиционного преступного мира и сами отмотали первые сроки, в их речь перекочевали наиболее простые и доходчивые слова и выражения из фени, при этом их смысл искажался настолько, что они могли быть понятны любому непосвященному. Скажем, словом «пацан», которым на зоне называли тех, кто живет «правильной» жизнью, соблюдает заповеди — отрицает установленные администрацией правила, стали обозначать любого, кто состоял в одном из новообразовавшихся коллективов спортсменов.

 

10 РУБЛЕЙ

Осенью 1988 года ожил рынок у платформы «Девяткино». На этот раз на огромном пустыре уже жарили шашлыки и продавали спиртное в одноразовых стаканчиках. Теперь по будням наперстки по-прежнему крутили на Некрасовском, а на выходные привозили сюда. Вероятно, памятуя о том, как беспорядок однажды уже навредил его бизнесу на этом месте, Малышев придумал простой и в то же время революционный алгоритм контроля над происходящим на рынке. Он стал собирать с каждого торгующего по 10 рублей. За это продавцу гарантировалась безопасность — хоть от крепких парней с наперстками, хоть от малолетних воришек. Что бы ни случилось, спекулянт был вправе обратиться за помощью к Малышеву или к тому, кого он в этот день назначал ответственным за Девяткино. Сами торговцы десятку, заплаченную Малышеву, не воспринимали как побор. Скорее наоборот, многих из них радовало, что появилась хоть какая-то защита. Другие спортсмены были тоже вынуждены согласиться с новыми правилами. Повода, чтобы попроситься в долю к Малышеву, у них не было, а если бы они начали собирать мзду в те же 10 рублей независимо от него, это выглядело бы как провокация. В течение нескольких месяцев никто не пытался нарушить установившийся порядок вещей.

 

КУРТКА

Субботним утром 17 декабря на рынок приехал торговец Олег Фарзалиев, чтобы продать две кожаные куртки по шестьсот рублей. Ему составил компанию его приятель и бывший коллега по работе на Кировском заводе — Александр Красильников. За рынком в этот день присматривал Сергей Мискарев, он же Бройлер. Он подошел к ним, взял пошлину в червонец и, как и всегда в таких случаях, сказал, что если возникнут какие-то проблемы, то обращаться нужно к нему.

Через некоторое время куртками заинтересовались наперсточники из Воркуты — Омет и Битый Глаз (Юрий Лосев). Они примерили на себя по куртке, заплатили Фарзалиеву по двести рублей вместо шестисот за каждую. В это время Бройлер находился неподалеку и попытался разрешить конфликт мирно, напомнив Омету и его сподвижнику, что они «договорились не трогать своих клиентов» , но те его проигнорировали.

А когда Красильников сам потребовал у Битого Глаза вернуть куртку или оставшуюся сумму, то Лосев обозвал его «жирной скотиной». Чуть позже Лосев, Лукоша и примкнувший к ним Федор Гончаренко (Федя Крымский) его избили.

Фарзалиев и его приятель ушли с рынка, так и не получив свои восемьсот рублей. Бройлер попытался поймать нарушителей конвенции, но, когда дошло до драки, Мискарева избили тоже.

Дело было не в куртке, а в репутации — главном активе Малышева. Он произнес сакраментальную фразу — «это не личное дело, это дело коллектива» — и попросил передать Омету, что хочет с ними встретиться на следующий день. Об этом тут же узнали Кумарин и Гавриленков и пообещали подмогу спортсменам из Воркуты, тем более что Лукоша — их друг. Кумарин тем же вечером собрал всех своих в баре «Космос», чтобы дать им ценные указания насчет следующего дня. И, конечно, добавил яду. Он настоял на том, что нужно отправить на разборку Лукошина, прекрасно понимая: где Лукоша, там и конфликт. Выиграв его, он бы поставил под сомнение способность Малышева контролировать торговлю на рынке.

Малышев же, узнав, что за воркутинских спортсменов вступятся Кумарин и Гавриленков, быстро подсчитал, что перевес в силе окажется явно не на его стороне. И принял решение брать с собой оружие, предупредив товарищей: «Если что, идем до конца».

 

РАСКОЛ

Декабря в половине одиннадцатого все стали съезжаться к рынку. Малышев и компания приехали на трех машинах, в каждой по пять человек. Среди них были Бройлер, Челюскин, Кудряшов, Носорог, Слон, Викинг, Москвич, Марадона, Герцог, Стас Жареный, Артур Кжижевич, Крупа и Коля Длинный. С противоположной стороны выступили Валерий Дедовских, Михаил Глущенко, Андрей Рыбкин, Александр Милюков, Вячеслав Дроков, Омет, Сироп, Битый Глаз и Анджей с выводком великолукских спортсменов, младший брат Гавриленкова Виктор Степанович с Геннадием Петровым. И, конечно, Лукоша. Ни Владимира Кумарина, ни Николая Гавриленкова с ними не было.

Первым в сторону рынка зло и бодро пошел сам Малышев. От платформы к пустырю, на котором располагалось Девяткино, вела узкая тропинка, и остальные, в том числе и «кумаринские», пошли по ней всей гурьбой, по пути обмениваясь будничными фразами вроде «как дела». Один из спортсменов увидел у Стаса Жареного под курткой на спине за ремнем пистолет.

— Это зачем, а? — спросил он.

— Пусть будет,— огрызнулся Жаринов.

На пустыре они встали толпой друг напротив друга. В руках у сподвижников Малышева была масса каких-то кульков и сумок с оружием. У Слона в руках оказался автомат ППШ, у самого Александра Малышева — ТТ. Все это видели, но разговор поначалу завязался мирный. Через некоторое время Лукоша с вопросом «А это че такое?» подбежал к Слону и попытался отобрать ППШ, схватив его за ствол. Слон передернул затвор. Малышев скомандовал: «Стреляй!» — но автомат заело. Лукоша не унимался. К нему подошел Бройлер и ударил в грудь ножом. Лукоша рухнул на одно колено и схватился рукой за рану. В этот самый момент к ним подбежал Федя Крымский, который опоздал к началу разборки, и тут же кинулся на Бройлера. Бройлер повалил его на землю и несколько раз сильно ударил все тем же ножом.

Все, кто был в этот момент рядом, около шестидесяти человек, мгновенно выстроились в две шеренги.

Компаньоны Малышева достали волыны, железные прутья и несколько стволов. Их противники оказались вооружены только ножами.

С этого момента мир спортсменов раскололся и стал двуполярным. Если еще накануне они сшибали деньги небольшими компаниями, а отдыхали все вместе, то вечером никто не говорил «ребята Кума» или «парни Малышева». Возник термин «тамбовские» и тут же в поддых ему еще один — «малышевские».

Кто в каких рядах стоял утром 18 декабря 1988 года, тот там на всю жизнь и остался. Те немногие, кто был в тот день в Девяткино и дожил до сегодняшнего дня, и сейчас точно могут сказать, кто с кем пришел.

Несмотря на славу этого первого побоища, российские «правоприменители» до сих пор плохо разбираются во внутренней структуре организованной преступности. Так, ближайшего товарища Александра Малышева, миллиардера Геннадия Петрова, всегда называли «малышевским», и только в 2008 году после ареста обоих в Испании судья Бальтазар Гарсон Реаль назвал задержанных Петрова и Малышева «тамбовско-малышевскими». И был безукоризненно точен, ведь в Девяткино недавно освободившийся боксер Петров стоял на стороне Кумарина. А когда Малышев крикнул Алымову по прозвищу Слон: «Стреляй!» — то автомат ППШ смотрел как раз на Петрова.

Сцена вооруженного противостояния длилась не дольше 10 секунд. Ситуацию спас Паша Кудряшов, громко закричав: «Да вы ох...ли! Опомнитесь, парень умирает!» Тут же все услышали хрип Феди Гончаренко и вправду опомнились. Несколько человек схватили его и Лукошу на руки и понесли с поля. Несли все вместе, гурьбой, не испытывая друг к другу зла. Раненых отвезли в больницу на Вавиловых. Федя умер тем же вечером, а Лукоша на следующее утро заявил милиционерам, что не помнит, что и где произошло.

Валерий Зинченко, родился в 1974 году, юрист

В 1987 году мой отец отправил меня заниматься карате. Он занимался антикваром и, судя по всему, понимал, что времена наступают беспокойные и парню придется вскоре туго. Тогда все секции, где учились единоборствам, назывались карате, потому что это было модно и подпольно. По сути это были навыки рукопашного боя. Я жил на Гражданке и начал ходить в зал на Пионерскую. Это был подвал при СМУ. Без особых, мягко говоря, удобств. Отец наверняка что-то платил. Тренером был Позовников Андрей. Его в 90-х убили. Я тогда ничего не понимал. Ведь Позовников еще тренировал и ватерполистов.

Потом наша семья переехала в центр, и я стал заниматься на улице Блохина. Зал был в какой-то путяге. Тренером у нас был Федор Гончаренко. В секции было человек пятнадцать. Он готовил пацанов к улице — не признавал боксерские перчатки, мы тренировались в накладках. Методы его были достаточно суровые — он постоянно на нас повышал голос: «Давай бей, сопли подотри, на улице правил нет, не стони...» Пожалуй, и вся нравственность, так что с воспитанием была напряженка. Но тогда мы смотрели на него по-иному. Он ходил в красивых спортивных костюмах, в кожаной куртке.

Как-то в конце 1988 года мы пришли как обычно, но в зал зашел какой-то парень его склада и сказал, что тренировка отменяется. И коротко объяснил: «Федю убили».

 

ЛУКОША

Через пару дней приятель Сергея Лукошина — Андрей Богачев, известный как Боцман, выкрал его из больницы. А 28 декабря Саша Милюков праздновал в гостинице «Европейская» свой день рождения. Милюков, кстати, в тот день впервые в своей жизни надел фрак, за что на короткое время получил прозвище Граф. Поздравить его пришли оба Степаныча, Гена Петров, Анджей. Лукошин за вечер несколько раз повторил, что «сейчас пойдут темы» и что «это нельзя так оставлять».

В последний день 1988 года Лукоша, Сироп и Юра Битый Глаз заехали на дискотеку в гостиницу «Карелия», где случайно встретили Герцога, наименее заметного и не особенно агрессивного из борцов Малышева. Он был в команде даже не на вторых, а на третьих ролях.

Они стали выговаривать Герцогу за Девяткино, провоцировать на драку. Герцог был с дамой и не мог не ответить на хамство. Лукошин, Сироп и Битый Глаз его избили. Потом буквально силой выволокли за собой девушку, с которой танцевал Герцог, и ее подругу и все вместе отправились в другой бар. Сироп, видимо всерьез увлекшись новой знакомой, оставил друзей. В тонированной «восьмерке», за рулем которой сидел Битый Глаз, остались он, Лукоша и подруга девушки Герцога. Недалеко от моста Александра Невского их машина на встречной полосе лоб в лоб столкнулась с грузовиком, и все трое погибли. Герцог, разумеется, рассказал Малышеву о том, что произошло, но смерть обидчиков сделала дальнейшие разбирательства бессмысленными.

 

РАССЛЕДОВАНИЕ

В ноябре 1988 года власти города Ленинграда на деле признали существование в городе организованной преступности — при ГУВД был создан специальный 5-й отдел по борьбе с ней. В подразделения уголовного розыска было разослано указание направить лучших сотрудников в новый отдел, который возглавил Николай Горбачевский. На практике, конечно, с лучшими из своих подчиненных никто расставаться не хотел, так что зачастую вместо этого начальники попросту писали хорошие характеристики тем, от кого давно хотели избавиться, и новая структура в значительной степени оказалась сформирована именно из таких кадров.

Убийство на рынке в Девяткино стало первой крупной разработкой Горбачевского.

Как только раненых Гончаренко и Лукошина привезли в больницу на Вавиловых, врачи отправили телефонограмму в отделение милиции Калининского района. Гончаренко скончался, так что на следующий день сотрудник уголовного розыска пришел опрашивать одного Лукошина. Тот заявил, что плохо себя чувствует и ничего не помнит, кроме того, что дело было на стихийном рынке в Девяткино. А еще через день он сбежал из больницы, и найти его до Нового года так и не удалось, а в новогоднюю ночь, как известно, он разбился насмерть на машине. Таким образом, у следователей было только две зацепки — номер машины, на которой раненого Гончаренко привезли в больницу, и Девяткино. А так как Девяткино находилось во Всеволожском районе Ленинградской области, то дело поспешили передать в областную прокуратуру.

Дело вел следователь по особо важным делам Владимир Михайлович Лещенко. Так как ему с самого начала было очевидно, что случившееся не было бытовым выяснением отношений, то он поручил его как раз недавно открытому 5-му отделу.

За первые полтора месяца выяснить не удалось практически ничего, что проливало бы свет на произошедшее в Девяткино 18 декабря. К середине февраля, однако, после многочисленных допросов случайных спекулянтов с рынка, родственников и знакомых Гончаренко, Горбачевский рапортовал Лещенко: «В процессе работы были установлены клички лиц, которые были на рынке в день совершения преступления: Юра Лось, Марадона, Бройлер, Утюг, Челюскин, Анжей, Слон».

Кроме того, всплыло прозвище Крупы — стало известно, что он был в машине с Гончаренко, когда того везли в больницу.

Случайные свидетели показали, что драка на рынке произошла «между группами парней, у которых было в наличии огнестрельное оружие, ножи, дубины...» .

К апрелю прозвища участников драки превратились в фамилии, а к ним прибавились новые. Выяснилось, что в ней принимали участие Малышев, Кудряшов, Челюскин, Мискарев, Жаринов, Акимов, Алымов, а, кроме того, на рынке в этот день присутствовали Лукошин, Лосев, Шеме-тов и Милюков по кличке Темный. Заодно удалось узнать, что Крупа — это Александр Крупица. Его доставили на допрос, но он дал предельно скудные показания: с Гончаренко он познакомился в ресторане «Океан», а в машине, которая везла раненого Федю в больницу, вообще оказался случайно, проходил мимо, и его попросили показать дорогу. Куда больше следователям повезло с Александром Жариновым по прозвищу Стас Жареный, который в этот момент сам находился под следствием за вымогательство. Он довольно подробно пояснил, чем и с кем он занимался на рынке по выходным, что произошло там накануне убийства Гончаренко, а заодно вспомнил, что видел, как Лукошин и Гончаренко напали на Миска-рева. К середине апреля было в деталях известно, что происходило в Девяткино 17 и 18 декабря, кто кого убил и почему. Следователям удалось не только установить личность убийцы, Сергея Мискарева, но и понять истинный смысл происшедшего. 16 апреля 1989 года Лещенко написал в очередном запросе к Горбачевскому: «На рынке в Девяткино произошла драка между двумя преступными группировками за раздел сфер влияния» .

Андрей Лебедев, родился в 1962 году, депутат Госдумы

После Девяткино никакого шума, совещаний не было. В третью городскую больницу, которая находилась на нашей территории, привезли Лукошина с проникающим ножевым ранением. Нам телефонограмма. Я приехал его опрашивать. Вижу, спортивный. Он: не помню, не знаю. Что-то где-то в области. У меня задача стояла одна — отбить материал,— чтобы не было уголовного дела. Его и не возбуждалось — в область откинули, тем более Луконин сбежал с больницы и погиб в аварии через неделю. Конечно, земля слухами полнилась, мол, в Девяткино разбор был, но на нас это никак не влияло. Слова такого «оргпреступность», еще не было, хотя мы понимали, что спортсмены одними поборами со входа да левым вином не ограничиваются. А мы еще жили по старинке — не могли себе купить ничего у фарцовщиков. А «Космос» на моей территории теперь, после Девяткино, стал «тамбовский». Ведь здесь перед событием собирались Кума­рин, Ледовских, Глущенко. Помню, как Кумарин в 1988 году в «Космосе» мне представил Ледовских: «Андрей Ярославович, это член партии, мастер спор­та, лейтенант Советской армии»,— и его по имени и отчеству.

Еще:

К самому концу столетия мы начали «падать». И стремительно. К «Космо­су» уже наезжали какие-то «челнинские» на машинах без номеров да без документов. Движения стали опаснее, речь короче, взгляды потеряли товари­щеский блеск. Раз осматривали тачку, отодрали сиденье, а там написано «смерть мусарам». Пахнуло зоной. Они начали вести себя дерзко. Мы же вольготно себя не чувствовали. Успокаивал лишь пистолет под курткой. Спортсмены же из-за стоек ушли, а на ворота совсем молодежь встала. У них нашлось много дел. И пока они ставили за себя кого-нибудь. Ставили так называемых — автопилотов. Если раньше они знали, что всегда можно с уголовным розыском встретиться, поулыбаться, порешать вопросы, а мы знали, что и они помогут, то теперь все изменилось. Они как бы перестали в нас нуждаться — гусь свинье не товарищ а мы поняли, что это волки. Пальбы пока не было, но стало ясно, что ни у одного меня есть ствол и удостоверение не влияет на скорость пули. Как-то однажды у меня на территории сожгли «жигули», а один «казанский» заявил: «„Жигуль" горит так же, как и „мерседес"».

Пришло время талонов. Я, например, все время хотел есть. Раньше бы заскочил в «Космос» и там по знакомству бы до отвала навалили, а теперь не хотелось. Они стали высокомерны. Как-то зашел, так новый бармен так мне ответил, что я салфетки сбил и много чего «хорошего» ему наговорил. Всеобщий дефицит всего пришел. Плюс борьба с пьянством. Мы начали все доставать. Угол Карпинского и Науки превратился в пьяный. Спортсмены начали их поджимать. Мы стали выживать тоже. Поставили пару ларьков возле станции метро «Академическая», где торговали наши жены. Об этом все знали. Порой наезжали и на нашу точку, но мы решали быстро. Торговали корюшкой с Ладоги. Сотрудники шестого отделения лично с лотков торговали. Принимали вещи на комиссию. Импортные ликеры пошли — персиковые, амаретто.

Закупали на Апрашке. Деньги, товар хранили в кабинетах. Тетрадка прихода лежала у меня на журнале регистрации агентурных сообщений.

Нам коллеги из БХСС дали набой — мы начали покупать левый коньяк у оптовиков и отдавали в бары. Своим. Те закатывали его в левые бутылки и продавали.

Например, в бар завозят два ящика «Тбилиси» по 35 рублей. Он улетает в вечер, но на приходе пишется лишь одна бутылка. А остальное левак. Такая бутылка обходилась в 8 рублей, а продавалась за 35. В день уходили ящики. Вечером вновь разливали. Когда разливали, то это называлось у торгашей полчаса страха. То есть еще частично жили по-советски, и думали по-советски, и воровали по-советски. Хотя теперь понятно, какой там страх. На улицах уже шанхай начался.

Тема вскоре ушла. Началось обнищание, появился в ларях более дешевый коньяк. А на месте «Космоса» ныне отделение «Энергомашбанка», председателем совета директоров которого я долго являлся. Но это другая история.

 

ПОДПОЛЬЕ

Малышеву, уже отсидевшему за два убийства, не хватало только обвинения в организации третьего, и резонансного. Сначала они с Челюскиным два месяца не ночевали дома, а когда их фамилии и имена стали фигурировать в милицейских справках, и их стали разыскивать, подались в бега. Сначала по липовому приглашению оказались в Финляндии, а оттуда перебрались в Швецию, где попросили политического убежища как узники совести — верные традициям евангелисты, подвергающиеся гонениям. Шведы им поверили, а они в благодарность отпустили бороды — так, с их точки зрения, должен был выглядеть настоящий евангелист. Вскоре к ним присоединился Утюг, который выдал себя за пацифиста, отказавшегося воевать в Афганистане.

Никаких кредитных карт у них и в помине не было, а валюты они взяли с собой немного, так что очень скоро двое Саш и их приятель начали бедствовать. Они снимали углы у девиц из Ленинграда, обосновавшихся в Стокгольме, и думали как заработать. Первые попытки были честными: они пришли в спортивный клуб и продемонстрировали шведам свое спортивное превосходство. Ими восхитились, но предложили отстаивать честь потомков викингов бесплатно. Тогда они решили работать на погрузке и разгрузке тяжелых предметов, но предметов было много, а платили мало. По воспоминаниям одной из девушек, приютивших их компанию в Стокгольме, Малышев в конце концов сказал: «Они сами толкают нас на криминал». Но даже и криминала достойного им не подвернулось. Дошло до того, что изгнанники были вынуждены лазить по соседским балконам и без спроса собирать овощи, оставленные там на хранение. Они часто гуляли по центральным улицам: в сотнях магазинов и лавочек всегда было чем поживиться. Однажды к ним прилип фотоаппарат-мыльница, и на него Утюг сфотографировал Челюскина и Малышева в полный рост на одной из самых людных туристических улиц. Эту фотографию нашли у Малышева при обыске в 1992 году. Сотрудник РУБОП Николай Аулов подарил ее Андрею Константинову. В 1994 году Константинов совместно с известным шведским журналистом Малькольмом Дикселиусом издал книгу «Криминальное русское подполье». Фотография попала в эту книгу, а Малькольм Дикселиус, увидев ее, передал своим коллегам, и она разошлась по многим шведским газетам с подписью: «Русская мафия в Стокгольме». С тех пор шведы очень боятся Челюскина и Малышева.

 

БРОЙЛЕР

Пока Малышев скрывался в Швеции, следствие, некоторым образом, зашло в тупик. Лещенко, конечно, знал, что произошло на рынке, но одно дело — знать, а совсем другое — доказать. Большинство из тех, кто мог бы давать показания, скрывались. И даже если бы они и оказались в кабинете следователя, то едва ли стали бы честно рассказывать о том, чем занимались на рынке и из-за чего возник конфликт. Между тем удалось найти самого Бройлера. До того как оказаться под стражей, Мискарев уже занимался тем, что получал дань с кооператоров и каждый раз, заходя в магазин или ларек, приговаривал одну и ту же фразу: «Дайте мне что-нибудь из денег». К удаче сотрудников недавно созданного 5-го отдела ГУВД, в момент задержания у него при себе оказался обрез, что значительно упрощало дальнейшую процедуру. Практически сразу Мискарев написал заявление, в котором признался в убийстве Федора Гончаренко в драке. Вот как дословно выглядело признание Бройлера (орфография и пунктуация сохранены):

«17 декабря 1988 года я находился на рынке в Девяткино, где было много народу — спекулянтов, покупателей, среди которых Федя фамилии которого я не знал. На рынке произошла драка...

Ко мне подошли группа ребят в количестве 7—8 человек, среди которых был Федя который был одет в короткую куртку, знал его видел в ресторане Ленинград. Я не ожидал, что меня станут бить продолжал заниматься своими делами не обращая на них внимания. А в это время меня со всех сторон начали избивать руками и ногами, в том числе и Федя. Я не мог подняться и на четвереньках стал пытаться отползти от них, а потом упал на снег и закрыл лицо руками так как били руками по голове.

Какое это время продолжалось я не помню. А затем меня подняли и Федя ударил меня ногой в живот, а еще кто-то в глаз кулаком. А потом Федя сказал „хватит с него" так и не объяснив за что. Но затем я сделал выводы, что это могло произойти только из-за спекулянта за которого я заступился...

Вечером я пошел в ресторан „Паланга", видел многих своих знакомых ребят, Марадону, Сашу кооперативщика которым я сказал, что меня избили на рынке в Девяткино...

Утром 18 декабря 1988 года я от них ушел около 10:00 на рынок в Девяткино...

На рынок я приехал где-то в 10:30 один никакого оружия со мной не было. На рынке как всегда была толпа людей. Я хотел поговорить с Федей за что меня избили и узнать где мои туфли он был не один они перед своей работой как всегда стояли кучками в местах где стояли наперсточные станки. Были и наши ребята — Стас Жаринов, Андрей Акимов, Бога Сергей, Малышев Саша, Кудряшов Паша, Юра Алымов, Саша Челюскин и другие. Драка по поводу моего конфликта с Федей не намечалась. С противоположной стороны были Федя с ребятами, Лукошин, Битый Глаз других я знаю наглядно. Я стоял спиной и когда развернулся то увидел, что Лукошин затеял драку, а затем меня ударили по лицу сбоку и полетел на карачках на землю, затем я начал подниматься а вокруг меня были парни, я перехватил из руки чей-то нож так как думал, что меня могут порезать, нож был у меня в правой руке и когда я развернулся то увидел Федю который бил меня ногой, но сильного удара у Феди не получилось и мы упали, нож у меня так и остался в руке. Сцепились мы с Федей в двое, и покатились с ним в это время друг другу нанося удары. Я был в сильном стрессовом состоянии и не понимал что делаю думая только о том, что мне необходимо защититься так как у меня не было выбора. В борьбе я наносил удары ножом в область корпуса спереди. Количество ударов я не помню толком, но по всей видимости неоднократно, приблизительно 2—3 удара, но точно узнал потом. Борьба была только между нами мной и Федей удары ножом наносил только я другие не могли ударить Федю ножом потому что были от нас на расстоянии. Когда я вскочил с Феди а он лежал, мне в лицо прыснули слезоточивым газом „черемуха" но в своем состоянии я этого почти не почувствовал. На меня направил этот баллон парень, а рядом с ним стоял еще один с цепью на конце которой был металлический предмет. Я кричал и все передо мной было как в тумане и я бежал с всеми с рынка, а нож выбросил по пути с железнодорожного полотна вниз. Как я наносил Феде удары должен был кто-то видеть».

Ничего такого, что указывало бы на то, что Мискарев состоял в организованной преступной группе, в словах Бройлера не было, как не было тому и других неоспоримых доказательств. А оперативников и следователей поджимали сроки. В итоге то, что еще весной называлось преступными группировками, к осени, когда зачитывали приговор Сергею Мис-кареву, получило гораздо более нейтральное определение: «...на стихийном рынке на ст. Девяткино между Гончаренко и его знакомыми, с одной стороны, и Мискаревым и его знакомыми, с другой стороны, произошел конфликт...» Человек, которому в руки попал бы приговор по делу Мискарева, не зная обстоятельств происшествия на рынке, решил бы, что речь и правда идет о стихийной драке. Предлагаемый в нем вариант развития событий мало чем отличался от того, как было описано первое убийство, совершенное Малышевым в случайном уличном конфликте в 1976 году. Наказание Бройлер отбывал в более чем сносных условиях. Утром он выходил из камеры в изоляторе на улице Лебедева в длинном красном шелковом халате с драконами на спине и отправлялся в спортзал на второй этаж. Там он занимался тяжелой атлетикой, и на вопрос кума (так называют в изоляторах оперов) «Как дела?» неизменно отвечал, что «жмет 160 кг на 8 раз».

Сергей Можегов по прозвищу Воробей

После противостояния в Девяткино на Некрасовском рынке продолжали крутить наперстки. Но уже масштабнее. Гена Петров организовал сеть. От него станки стояли на втором этаже рынка, около входа — на ступеньках, возле гостиницы «Октябрьская», возле станции метро «Площадь восстания». Я поджигал от Гены на Некрасовском. Моя задача была проигрывать или выигрывать, заталкивая таким образом прохожих. Со мной работали Эдик Алексон и Женя Лужский. Порой на нос выходило до полутора тысяч рублей. Милиция нам особо не мешала.

Сергей Жуков, родился в 1961 году,

в 90-х предприниматель

До 11 лет жил на Невском. Родители — мастера спорта по баскетболу, занимался гандболом. Но и спорт когда-то заканчивается. Выгоды это не приносило — ну поездки, ну форма. Жить красиво хотелось. Спортсмен в 1982-м в центре еще не котировался. Начал продавать арбузы, елки зимой. С Кумариным познакомился около его кафе «Таллин», где они работали с Гавриленковым, а я за «Таллиным» арбузами торговал. Он на белой «восьмерке» подкатил в белом адидасовском костюме — дай арбузов. Да забирай. Помню, денег у него уже много было. Из кармана достал мятые купюры.

Появились деньги — стал заходить в бары. А их-то не навалом. «Рим», например, на Кировском. Там в начале 80-х уже Коляк банковал. Помню, он уже со стволом ходил. Уже тогда опасался. Потом на него покушений под десять было и убили в Ялте, но это уже произошло в XXI веке.

Васильев по центру бегал со шмотками. К середине 80-х к нему уже стали обращаться, так как пошли конфликты, а официально никто обращаться к государству был не готов. Васильев сидел постоянно в гостинице «Ленинград» — в «Канатнике», а потом открыли бар «Зеркальный», и он туда пересел.

С 1986 года я работал в автосервисе в Калининском районе, на Прокофьева, 10. Сначала кузовщиком, потом начальником отдела снабжения, потом завскладом. Это был филиал от Красного Села. И весь город был у меня. Сначала у всех были «семерки». Первая «восьмерка» — у Милюкова. Потом Кудряшов с Малышевым прикатили. Они разбили Пашин «Москвич 2141» черного цвета. Костя Могила приехал на «восьмерке», которую он купил у Юры Золотова, того кто в пивняке за «Таллиным» стоял. Но они вели себя уважительно. В прессе тогда о них не писали еще, но имена уже были в определенном кругу. А вот с ними к концу 80-х повалила молодежь. Эти хамы. Артур Кжижевич прикатил. Он попросил сделать авто для брата Вани Капланяна — дольщика Феки, а мастер не успел. Так мастеру лицо разбили. Потом Артур забрал колеса со склада. Я обратно. Он заявил, что из машины пропал ствол. Я обратился к Андрюхе Боцману, тому, кто потом в бригаде Колесника Володи был, его потом нашли возле гостиницы «Карелия» в люке. Но тогда он помог — я вместе с ним на стрелку к Артуру ездил. Боцман сказал, что колеса его и никаких разговоров о стволе быть не может. Наш автосервис никому не платил, так как я умудрялся находить общий язык со всеми. Ведь мы отдыхали в одних местах — Ялта, Пицунда, Дагомыс. Одни бары — «Космос». А в «Космосе» уже Кумарин, Ледовских, Глущенко, молодой Ян Гуревский — покойник. Могила — тот не очень спортсмен. Он все качался после того, как ушел с Южного кладбища. Штаб-квартира Могилы был в гостинице «Мир» за «Розой Ветров». Там уже при нем был водителем Денис Волчек — будущий депутат Госдумы.

Также встречались на пароме «Ильич», который в старый Новый год ходил до Риги и обратно. Этакий тур для трудящихся. Так что все «трудящиеся» были там. В том числе и Сергей Васильев, его как раз на поселок в конце 80-х отпустили, вот он и трудился.

В сухой закон, кстати, как-то поплыли, а так как спиртное стало запрещено, то с собой брали целые ящики пепси-колы, в которые переливали коньяк, и воды, в которую переливали водку.

В конце 80-х и Фека заглядывал на станцию. Ему после отсидки «ровер» подарили. Он у меня на днях рождения бывал, так как моя дочь вместе с его дочкой Леной училась в первом меде.

А вот дилерскую станцию на Ржевке подмяли они под себя быстро. Там директором был Олег Шумский. А жил он недалеко от «Космоса», где все и собирались. Помню, Шумский идет мимо, а Кумарин говорит — во, Шумский! Давайте наедем, отпиздим, а потом сами и защитим.

Через некоторое время подъезжаю к Ржевке — смотрю, а там вместо администраторов уже молодые «тамбовские» рулят. Потом Шумского назначили к нам. Он и пришел вместе с «крышей» в лице Васи Брянского, а тот сидел на Демьяна Бедного вместе с будущим депутатом Госдумы Мишей Глущенко и будущим организатором убийства депутата Галины Старовойтовой.

К концу 80-х спортсмены стали уже силой. Баров, ресторанов пооткрывалось. Они там хозяйничали. В «Коэлге» на Народной было четкое разделение столов, где БХСС сидел, а где братва. С «Коэлгой» вообще смешно, они четыре грузовика мрамора со станции метро себе к рукам прибрали. Там такое было — и в бармена Алексея Варичева из подствольного гранотоме-та стреляли, и двух сотрудниц прокуратуры убили.

Потом начались вещевые рынки. Кумарин, тот на Некрасовском с утра до вечера. Костя Могила ходил со стволом за свитером. Стрелки повсюду. Стрелки везде. И у нас на станции: только «пермские» уедут, так «тамбовские» приедут.

Пальба началась взрослая. Открылся «Кэнди Мэн», с этого момента мода на героин поперла. Тут все перемешалось.

Я в 1993 году ушел с обломков советской торговли и перешел в кооперацию. Мы строили фундаменты за городом, ведь тогда начался бум загородного строительства. И нас бандиты не трогали, так как не видели. Мы как работяги и в лесу. А им хватало города.