Формально победителем с Девяткино вышел Малышев. Правда, дивиденды от этой победы оказались небольшими: рынок в Девяткино перестал быть для его команды источником дохода, сам он оказался вынужден скрываться от милиции, а отсутствие в городе не могло не пошатнуть его лидирующего положения. По-настоящему выигрышной вся эта ситуация оказалась для Владимира Кумарина и Николая Гавриленкова — в первую очередь потому, что утром 18 декабря ни того ни другого в районе тогдашней станции метро «Комсомольская» не было. Их фамилии не фигурировали ни в одном документе, связанном с убийством Гончаренко, и это давало им возможность, ничего не опасаясь, продолжать собирать команду и расширять сферы влияния.

Кумарин и Гавриленков не прекратили крутить наперстки на Некрасовском рынке, который теперь был практически полностью им подконтролен. Игра эволюционировала, и появилась ее европеизированная форма — «три карты». Суть осталась прежней: нижний быстро перекладывал с места на место три карты, из которых нужно было угадать либо пиковую даму, либо бубнового туза. Само собой, в руках у заводилы всегда была четвертая карта, которой он, если человек угадывал, успевал ловко их подменять. Игра не переставала приносить большие доходы, а правоохранительный контроль над жуликами с каждым днем ослабевал. «Тамбовские» наперстки появились и в других людных местах города, на Апрашке и у гостиницы «Октябрьская». А уже чрез год не осталось ни одной станции метро, где прохожий не мог бы проверить себя на удачливость.

Заодно люди Кумарина и Гавриленкова стали систематически получать дань с фарцовщиков в центре города. Если еще полгода назад в центре Ленинграда царил хаос, то теперь за каждым местом скопления туристов стал присматривать кто-то из них. За порядком на площади Диктатуры пролетариата следил Михаил Глущенко. Возле Петропавловской крепости стоял борец Андрей Рыбкин. Рядом с гостиницей «Астория» в ресторанчике «Актер» частенько засиживались Анджей и Алексей Косов — молодые боксеры из Великих Лук, студенты Института железнодорожного транспорта получали с мажоров, промышлявших вокруг Исаакиевского собора. На стрелке Васильевского острова пересчитывали прибыль валютчиков спортсмены из Воркуты. На площади Искусств банковал чемпион мира по дзюдо Юрий Соколов, одним из первых получивший приглашение от «тамбовских» и только сделавший вид, что присоединился к ним, хотя всегда старался быть сам по себе.

Начинающие рэкетиры быстро догадались: чем больше денег фарцовщик заработает, тем больше отдаст им. Так что они стали получать не просто так, за то, что они есть на белом свете, а начали оказывать своим клиентам первые услуги. Они смотрели за тем, чтобы чужие фарцовщики не приезжали на точку, потихоньку стали отжимать карманников. Тут же они наладили отношения с патрульно-постовой службой. Раньше с сержантом мог договариваться каждый спекулянт один на один, теперь же спортсмены небольшую часть собранной со всех дани централизованно откидывали в сторону отделения милиции. Спортсмены были социально близкими, более понятными и менее болтливыми, и милиционеры с радостью пошли на новые условия. Тем более, сборщики дани отчасти выполняли те функции, с которыми сами они уже едва могли справляться: гоняли случайных воров и хулиганов.

Вся эта деятельность требовала от «тамбовских» хорошей организации. Ближайшими к Кумарину людьми были Валерий Ледовских, Михаил Глущенко, Андрей Рыбкин, Александр Баскаков. Первые трое занимались тем, что организовывали работу коллектива и решали те важные вопросы, на которые у их шефа не оставалось времени, а Михаил Глущенко заодно курировал станки с наперстками. Баскаков возглавлял «рязанских», или, как их еще называли за крупное телосложение, «слонов». Он был приятелем Андрея Рыбкина и, благодаря этому, решил, в конце концов, со своим небольшим коллективом примкнуть к Кумарину. «Рязанские» стали при нем чем-то вроде боевой бригады. Помимо физической силы, у них был еще и крутой нрав. К тому же у Владимира Сергеевича всегда была возможность делать вид, что они не имеют к нему прямого отношения.

Сам Владимир Кумарин занимался уже исключительно принятием принципиальных решений и тем, что сегодня называется связями с общественностью. В рестораны «Нева» и «Север», где в гуляньях и драках проводило время его ближайшее окружение, он заглядывал иногда, лишь на 20 минут, чтобы собрать информацию и раздать поручения.

Весной 1989 года для стороннего наблюдателя Кумарин и Гавриленков все еще представляли собой одно целое, хотя это было уже не так. Они, конечно, были связаны исторически: вместе работали в «Таллине» и отбывали срок по одному делу, но все больше и больше отдалялись друг от друга. Фактически они возглавляли две обособленные организации с двумя разными источниками дохода. Николай Гавриленков не мог ничего приказать, скажем, Ледовских, хотя тот и выказывал к нему уважение. Внешне отношения старых товарищей казались доверительными, но как-то Кумарин случайно в разговоре назвал Гавриленкова «тигром на мягких лапах».

Гавриленкову подчинялись «великолукские». Если Кум держал наготове боевую ячейку из Рязани, то у Николая Степановича всегда была возможность вызвать подмогу из тех же Великих Лук. В этом небольшом городе располагалась достаточно известная крышка, и желающих подсобить земляку всегда находилось с избытком.

 

ГРУППИРОВКИ

Как только после разборки в Девяткино появился термин «тамбовские», словоформа вошла в моду. Большинство из тех, кто собирался на рынках небольшими компаниями, чтобы заработать на наперстках, стали именовать себя прилагательными, образованными от названия их малой родины. Те, кто работал под началом Омета и Сиропа, превратились в «воркутинских». Они, конечно, принципиально отличались от «тамбовских»: если Кумарин создал целую организацию с множеством подразделений, то «воркутинские» так и оставались по сути шайкой уличных хулиганов. У них не было яркого лидера, не было внятной иерархии и, главное, не было никаких долгосрочных стратегий. Они мыслили исключительно категориями личного заработка. Их уделом так и осталось вымогательство.

Единственными настоящими конкурентами «тамбовских» стали сподвижники уехавшего в Швецию Малышева. Александр Малышев, в отличие от Кумарина, выстраивал взаимоотношения со своими товарищами как с рыцарями круглого стола. Любое его решение всегда обсуждалось с ними. Оставшиеся в Ленинграде Кудряшов, Викинг, Слон, Носорог успешно продолжали вести деятельность от имени «малышевских», хотя в отсутствие лидера быстро наращивать силовой ресурс и грамотно организовывать работу им не удавалось, так что пока они по всем практически показателям Кумарину уступали. Из тех небольших грядок, что стояли в Девяткино на стороне Малышева, тоже образовалось несколько отдельных группировок. Коля Длинный объединил вокруг себя «пермских». Артур Кжижевич вместе с Крупой и Геной Масягиным собрали приезжую толпу из Тольятти и окрестностей Казани. Называть их стали «татарами».

Фактически наличие мелких группировок мало сказалось на общей двуполярной картине организованной преступности в Ленинграде. Их лидеры не делились с Кумариным или Малышевым доходами, но между ними существовало негласное соглашение о взаимовыручке. Скажем, в случае любого крупного конфликта «воркутинские» должны были быть на стороне «тамбовских», а последние, в свою очередь, при случае вступались за «воркутинских» — еще долгое время силы распределялись так, как это было в Девяткино.

Термин «группировки» употреблялся только в прессе и в милицейских документах, сами спортсмены по старинке называли себя коллективами. Исчезло из их лексикона разве что молодежное слово «движение».

 

ВТОРОЙ СОСТАВ

Ветеранов спортивного движения в городе было не больше сотни. Между тем в 1989 году вокруг них уже смыкалось кольцо тех, кто пока не принимал участия в игре в колпаки, не гулял в ресторанах по ночам и не теснил фарцовщиков. Это тоже были профессиональные спортсмены, только на несколько лет моложе и с меньшими заслугами. Большинство из них еще пять или семь лет назад видели таких, как Дедовских, Кудряшов и Челюскин, на соревнованиях и относились к ним с придыханием. Если тогда они восхищались победами в единоборствах, то теперь засматривались на машины, спутниц и манеры старших. Но для того, чтобы всем этим обладать, не нужно было прорываться сквозь строй легионеров от спорта, достаточно было лишь примкнуть. Тем более, существительное «ворота» не ассоциировалось у них с заводской проходной.

Рэкетиры чувствовали, что они находятся только в самом начале своего подъема, конкуренции между ними не было. Началось с того, что к Михаилу Глущенко на площади Пролетарской диктатуры подошли бор-цы-вольники и без особой надежды на успех попросили пустить их на хлебное место. Глущенко их удивил, сказав, что своим он легко уступит половину площади. После этого процесс пополнения коллективов пошел сам по себе. Среди бывших коллег по спорту появилась традиция обниматься при встречах — крепко похлопывать друг друга по спинам в знак того, что они долго вместе шли одним путем.

В разговорах стали мелькать новые имена и прозвища: Чум, Пластилин, Женя Рукопашник, Боцман, Ефим, Кочубей, Акула, Сокол, Салават. Большинство из них влились в команды «малышевских» и «тамбовских». Как правило, спортсмен оказывался в той группировке, где у него были знакомые. Первоначальная тенденция разделения на практике оказалась проста: ленинградцы шли под крыло к Малышеву, приезжие — к Кумарину.

За мастерами единоборств пришла очередь представителей и других видов спорта — легкоатлетов, игроков в гандбол и водное поло. Михаил Кашнов, мастер спорта по прыжкам с шестом, стоявший на воротах в баре «Космос», славился столь резким ударом, что даже боксеры его стали опасаться и прозвали Кошмаром.

Число чемпионов, мастеров и кандидатов в мастера спорта к концу 1989 года возросло со ста до пятисот. Практически все они знали друг друга в лицо.

С этого времени молодому человеку, добившемуся успехов в спорте, было гарантировано трудоустройство в группировке рэкетиров. Заслужившие имя продолжали приходить в свои спортзалы. Не для системных тренировок, а для того, чтобы размяться, поболтать с тренером, поиграть в баскетбол, а в раздевалке познакомиться с восемнадцатилетними борцами. Что бы ни происходило в стране, спортшколы продолжали набирать новых учеников, а значит, ОПГ были обеспечены притоком новых, хорошо подготовленных физически кадров.

Гаврилов Денис, родился в 1970 году

Я имел отношение к организованной преступности.

Я с детства занимался легкой атлетикой, метал молот. Это был еще глубокий социализм. Я в спорт попал, как и большинство,— тренеры ходили по урокам физкультуры, смотрели на первоклассников, буквально брали за запястья и тащили уже в свой спортзал. Это было тогда нормально — спорт был государственной идеей.

В моей семье все прекрасно понимали, что такое коммунизм. Мой дед служил в войсках НКВД, и для него все было прозрачно. Он часто нам рассказывал, как на войне комиссары только языком мололи. Тем не менее он при таком отношении к жизни не мог воровать. Его устроили как-то на овощную базу, а он, проработав три месяца, сказал: «Братцы, я не могу так воровать». А отец работал водителем, и ему пришлось вступить в партию, чтобы получать летом отпуск. После этого дед с ним сильно поссорился. Кричал на него: «Как ты можешь!» Так что часто в нашей семье издевались над выступлениями Брежнева по телевизору.

Со мной спортом занимался мой товарищ — Дмитрий Боев. Он в начале 90-го также влился в ряды «комаровских». Так вот, у него мать работала бригадиром холодного цеха в ресторане гостиницы «Спутник». У нас спортивный лагерь был возле Осиновой Рощи, и у нас с Димой в шкафу висели всегда колбасы твердого копчения. Лежали сыры. Даже икра. Что касается черной икры, то в их семье ею кормили даже кошку, которая разъелась ею до неимоверных размеров. Дима говорил: «Так сохнет, вот и кормим».

Когда я пришел из армии в 1990 году, встретился со спортивными друзьями. Работать на заводе никто не хотел, и я не исключение. Работяг презрительно называли напильниками. Сначала через спортивных соратников устроился в кафе воротчиком на Гражданке, на Ушинского. Сегодня его не существует. Мне тогда уже сказали, что стою я от Юры Золотого, он тогда уже считался «тамбовским». И сразу в кафе начали наезжать не знакомые мне спортсмены, которые спрашивали: «Чье кафе?» Я отвечал, что завтра с ними поговорят. Потом приезжал Золотов, и все вопросы отпадали. Иногда приезжали какие-то хулиганы с револьверами по диким поводам — кто кому по пьянке заехал по кумполу бутылкой. С этого началась круговерть, окучивали магазины, все прочее дерьмо.

Я вскоре начал работать с борцами, а то «тамбовские» увлекались чрезмерно интригами.

Интересно, что именно Золотой высмеивал золотые цепи, которые были в моде. Наверно, потому, что побывал в колонии и в возрасте. Относился к рэкету по-крестьянски, как кулак к крупному рогатому скоту,— «мне 500 ларьков платят по 100 долларов. Мне это хватит на всю жизнь».

Мы больше стремились к дорогим спортивным костюмам и кроссовкам. Может быть, не доносили в спорте. Хотя на дверях мы стояли в рубашке и брюках. Мне говорили, что ресторан приличный. Более того, мне сказали в спортприкиде не пускать. Я как-то остановил известного в определенных кругах ассирийца, его звали Ростик. Он явился в спортивном костюме, я не пустил, а он давил: «Мой костюм стоит 300 долларов, значит, я могу в приличном виде здесь показаться». Можете набрать в Интернете «свидетель на свадьбе в спортивном костюме» и найдете шикарную фотографию парня из Долгопрудного в спорткостюме времен 90-х прямо рядом с женихом и невестой.

Мои товарищи тоже стаяли на воротах. Боич и Федор в кафе «Петроградец», а в ресторане «Приморский», вмещавшем 300 посетителей, стояли хоккеисты. Вот там были руки легионеров. Не кулаки, а куски мяса. У них в день по три драки. Страшно смотреть. В кафе «Космос» на Гражданке тоже легкоатлеты встали — шестовики с высшей школы имени Алексеева. Кафе-то шесть на шесть, но девок собиралось много, значит, драки. Помню, дверь открывалась, и мой знакомый уже стоял, отведя кулак, перебинтованный как у боксера. Я: «Тихо, тихо, я свой». Драки шли всюду. Как-то мы подрались с ребятами будущего бренда «Бандитского Петербурга» — Васи Брянского. Несмотря на то что те были боксерами, наш товарищ — Юра Сеськин — дискобол положил одного боксера на реанимацию. Через пару дней они заявились в мой бар вдесятером. Я не успел моргнуть — уже на полу. Говорю: «Это как?» Они: «Полежи».

Так все завертелось, что абсолютно постороннего народа появилось масса. Вот смешной случай: «Мы приехали на стрелку по одному магазину. Все за метр девяносто, на пиджаках, фактурные. Вдруг подходит в прямом смысле мужик, его буквально трясет. Мы спрашиваем: „Ты кто?" Его колбасит, слово не может вымолвить. Мы: „Перепил, что ли?" А он: „Хрюму". Выяснилось, что он, как нас увидел, так дар речи потерял, хотя откуда-то нарисовался и заявил владельцу магазина, что решает вопросы. Мы даже пинка ему не дали».

Моя сестра в спортинтернате училась с Валуевым. Его сперва взяли в греблю, потом в баскетбол, потом диск метать. Он всегда был добрый, фактурный. Его как притащили в спорт, так кто-то притащил и в движение. А ему еще 18— 19 лет. Пацан. А выглядит устрашающе. Как-то приехали в Купчино на стрелу к чеченам. Те по горскому обычаю выставили какого-то своего борца-чемпиона. Как Кочубея. Мы опешили. Во-первых, что за алгоритм? Во-вторых, борец был здоровенный, слов нет. Тогда один из нас нашелся: «Минуточку, у нас, мол, свой Пересвет есть». И вскоре привезли Колю Валуева. Теперь они задний ход включили, хотя Коля больше улыбался.

Да на большинстве встреч не надо было никакого оружия, все можно было решить в деловом режиме, но мало кто соображал, учились на ходу, брызгали амбициями, все привыкли кулаками работать. Отсюда конфликты. Как-то, помню, приезжают «воркутинские» буквально нашпигованные стволами. С автоматами в прямом смысле. Как в фильме «Антикиллер». Нам смешно. Мы говорим: «Парни, вы чего это? Германец войну вновь объявил?» А они: «Нас прошлый раз обстреляли на пустячном разговоре. Нарвались на каких-то наркоманов. Бегать заставили от них по кустам. Так вот: теперь мы без оружия ни-ни».

Блатные сразу против нас волыны откопали. Антону — моему товарищу, в шею выстрелили из-за пустяка на улице Толмачева. Метались тогда по центру такие братья Бурмашевы — на героине, с гранатами за спиной, с пятью ходками каждый.

Доходило до смешного. Правда, это сейчас смешно. Как-то встретили боксеров — говорим: «Где работаете?» Они: «А у нас спортклуб рядом с Московским вокзалом. Мы после тренировки с голодухи идем, находим людей с огромными чемоданами и выстегиваем. Потом чемоданы потрошим прямо на ринге — там удобней». Мы: «Нет, парни, это что-то за гранью».

Цениться стала быстрая сила. Рядом со мной был боксер, его звали все Вопрос. Потому что он говорил часто: «Не вопрос». Худой, небольшой, но со страшным левым ударом. Он клал спортсменов одним тычком, незаметно. Если предъявляли потом ему, то он оправдывался: «Извините, что так вышло. Я драться не умею. Сил нет возится с вами — шкафами».

Музыка нам попадала в уши случайно. Спортсменам было в СССР не до музыки. Мне, например, привил любовь к русскому року мой сосед — мажор. Я слушал эстраду, а он говорит: «Выбрось эту блевань»,— и дал БГ.

Хотя когда в день по пять встреч и не знаешь когда и на какого дебила нарвешься, то не до «Аквариума». Фон идет в автомашине, и хорошо. На нервяке все. Порой ощущения нехорошие.

Красные пиджаки появились как-то вдруг. В 1994 году я вышел из «Крестов», где отдохнул за превышение мер необходимой обороны, что себе позволил при одной случайной встрече, хотя, когда на вас с ножом — не знаю, как я по-иному должен был реагировать. И приятели сразу меня повезли в магазин. Предлагают малиновый пиджак. Я говорю: «Это перебор». Они: «Да ты что — теперь все так ходят». Я надел. Так что, если бы был в желтую полоску, то тоже бы взял. С этого времени спортивные костюмы плавно превратились в костюмы обычные. Рабочая такая униформа. Как у чиновников.

Некоторые немного отставали. Так, как-то пришлось подъехать по какому-то плевому делу. А из метро выполз армянин в дешевом костюме черном, а поверх него, как ошейник, была наброшена цепь неимоверных размеров. В кило! Мы заржали: «Вопросов нет!» Я до сих пор в клипах не видел ни одного штатовского репера, который бы носил толще. Кстати, в середине 90-х рубоповцы тоже начали носить цепи. Они начали косить под братву. Лысые, в золоте, с барсетками. Позднее зажигание. Братва их путала, и порой они попадали под молотки, если не успевали вытащить удостоверения. Но, как правило, успевали, хотя сленг оставался мафиозный. Часто им говорили: вы определитесь у себя внутри — вы за большевиков или за коммунистов.

Первые же из первых бренды движения мало заботились о внешнем виде. Их репутация бежала впереди них на километр. Так, однажды мы встречались с Николаем Гавриленковым, легендарным Степанычем, впоследствии убитым из-за раздора в семье «тамбовских», так вот он вышел в шортах, рубашке за сто рублей. Хотя в стороне стоял новый «паджеро» с охраной — это как сейчас «бентли». По нему было видно, как он устал от этих стрелок. Типа, парни, разберитесь сами, что вы меня дергаете.

Кстати, все разумные понимали, что занимаемся не тем. Так, в тюрьме я часто беседовал с очень известным «тамбовским» — Сережей Соколом, его потом застрелили шестью выстрелами в спину. Говорю: «Это тупик, мы ходим, щиплем бизнесменов, занимаемся черт-те знает чем, барыгами их называем. Надо самим что-нибудь продавать, строить». Сокол — в штыки: «Нет! Мы станем как сицилийская мафия». Но мало кто понимал и отпрыгнул. Кому-то было неудобно перед однополчанами, кто-то настолько впитал в себя спортивные навыки «бей-беги», что не смог измениться.

Сегодня или вспоминаем со смехом, или вообще противно вспоминать. Но буквально все спортсмены так или иначе участвовали в этой кутерьме. Кто отрицает — лукавит. Ему стыдно.

 

Дятьково

Весной 1989 года Андрей Рыбкин привел в компанию Кумарина Василия Владыковского. Сейчас многие его знают как Васю Брянского, хотя родился он в Гомельской области и в Брянске, скорее всего, никогда не был.

За пять лет до этого Владыковский служил в войсках спецназа в одном взводе с Юрой Колчиным, и в 1984 году они вместе приехали в Ленинград. Как только один из них стал работать с «тамбовскими» в офисе Михаила Глущенко, он сразу позвал с собой боевого товарища. Юрий Колчин родился в селе Дятьково Брянской области. Как и большинство ассимилировавшихся рэкетиров, он через некоторое время стал приглашать в город друзей детства, и в подчинении у Владыковского оказалось человек десять из этого населенного пункта в Брянской области, за что он и получил прозвище.

Через много лет во время следствия Колчин будет проходить как организатор по делу об убийстве депутата Госдумы Галины Старовойтовой вместе с теми молодыми людьми из Дятьково, кого он пригласил к «тамбовским».

Первый срок Колчин получил в ноябре 1989 года, после того как был задержан на Некрасовском рынке во время игры в «три карты». К этому моменту он официально работал дворником в Кировском районе и числился членом ВЛКСМ. Ему дали два с половиной года колонии общего режима, но не за мошенничество, а за оказание сопротивления милиции с применением насилия: «Отказался подчиниться законным требованиям, выражался грубой нецензурной бранью, а затем укусил брюшную стенку милиционера Шарова, прекратил свои действия после того, когда участковым Сушковым были применены специальные средства». 29 декабря 1990 года Колчина освободили условно-досрочно, а уже через неделю, 7 января 1991 года, его вновь задержали сотрудники уголовного розыска: «Колчин в неустановленное время, в неустановленном месте, у неустановленного лица незаконно приобрел огнестрельное оружие — пистолет конструкции Токарева ТТ, боевые припасы — 8 штатных боевых патронов калибра 7,62 мм и боевую гранату РГД-5...» Он снова укусил милиционера: «Находясь в 4 отделении милиции, после изъятия у него оружия при выводе его из помещения для задержанных в туалет предпринял попытку скрыться и нанес удар ногой в грудь милиционеру Войновскому, причинив ему физическую боль, однако был задержан Войновским и Малинкой, которым оказал активное физическое сопротивление, при этом укусил Войновского, причинив ему ссадину руки». Сам Колчин так объяснил свои действия: «...он, Колчин, подумал, что его выводят убивать, и решил обратиться за помощью к прохожим на улице».

Вместе с Колчиным был задержан Михаил Глущенко: «Колчин показал, что в тот день около 23 часов он ехал в автомашине с ранее незнакомым Глущенко» .

Находясь в следственном изоляторе, Глущенко собственноручно написал заявление на имя начальника ГУВД (орфография и пунктуация сохранены):

«Я Глущенко М. И. описываю всю ситуацию. Все началось в 1976 г. На первенстве Европы в Турции. Как перспективного боксера меня начали вербовать, вернее остаться в Турции для проф. бокса. Я как патриот своей страны отказался. И тут все началось по приезду в г. Алма-Ата где я родился. Приезжали люди и вели переговоры по поводу возврата заграницу. Но я остался дома. Они стали за мной следить и сделали на меня установку. Специально познакомили с девушкой и сделали фабрикацию д. посадили в тюрьму. Городской суд приговорил к 8-ми годам. Я начал писать во все инстанции, в Генер. Прокуратуру, в организацию объединенных наций. И Верховный суд отменил 8 лет. Я сам прилетел в Москву на судебно-медицинскую экспертизу, там меня держали вместо 21 дня — 9 месяцев. Но все опять с помощью контр-разведки Турции. Потом меня признали социально опасным для общества и отправили в Алма-атинскую психиатрическую больницу. В больнице при помощи разведки в меня кололи разные лекарства. И вот я вырвался и прилетел в Ленинград. Поступил в институт Лесотехнической академии и проучился два курса. Затем люди из Турции сделали так, что меня сильно попросили уйти. И также потом из холодильного института.

Я начал прятаться от них. Почти построил свою семейную жизнь. Женился. И вот они опять напомнили о себе.

31 декабря 1990 года они пришли ко мне и сделали мне предложение, чтоб я передавал им сведения и поучаствовал в подрывной деятельности — взорвать Запорожский танкостроительный завод. Я категорически отказался и последовал удар. На протяжении нескольких дней за мной ездила машина „наблюдателей" и в окна подсвечивали фонариком. Эти люди по национальности турки. Вечером проезжая ко мне подсел какой-то парень. Я его где-то видел. Мне говорили милиция что на Некрасовском рынке. Но точно не помню. Попросил чтоб я его довез до Купчино. Мне было по пути, я ехал к теще. Вдруг за нами увязались три машины. Мне предложили остановиться. Парень которого я вез тут же заснул. Я остановился и увидел пистолет. Я испугался.

Я считаю товарищ генерал это прямая подготовка чтобы меня посадили. Прошу разобраться в этом деле.

С искр. Уважением Мастер спорта международного класса

М. Глущенко».

Вину за незаконное ношение оружия Колчин взял на себя, его приговорили к 3,5 года лишения свободы. Михаила Глущенко отпустили еще до суда.

 

ЧЕС

Через полгода после того, как Некрасовский рынок стал вещевым, прилавки на втором этаже стали превращаться в некое подобие отдельных магазинчиков. Места стали размежевываться с помощью ширм и самодельных перегородок; появились вешалки и манекены для вещей. Среди тех, кто торговал на Некрасовском, было несколько молодых людей, которые через пятнадцать лет учредят фирму «Эллис» и построят «Владимирский Пассаж», а заодно и владельцы второго в стране коммерческого банка «Викинг» — братья Устаевы.

Те, кто обосновался на втором этаже Некрасовского, и оказались первыми в Ленинграде кооператорами, с которых весной 1989 года спортсмены стали получать дань. Не централизованно, как Малышев с торгашей в Де-вяткино, а всей гурьбой — кто с кого успел. К этому времени закон о кооперации успел уже серьезно изменить облик города: открылись сотни кафе, договорных магазинов, борделей. И, главное, появились тысячи ларьков — они облепили Ленинград, как опята. А бывшие спортсмены между тем уже укоренились во мнении, что любой делец должен платить им дань. В их речи то и дело мелькала фраза: «Барыга по жизни должен». Первых кооператоров находили визуально, буквально обходили город по кварталам. По одной стороне проспекта бежали парни одной группировки, а по другой — из конкурирующей. Приходя к кооператору, они задавали один и тот же вопрос: «Кому платишь?» Если им называли прозвище, например Викинг, или сообщество, например «пермские», то они помечали в дешевых блокнотиках и неслись дальше. Если же клиент никому еще не платил, да к тому же не понимал, о чем идет речь, его предостерегали: «Ну мало ли что может случиться... вон, сколько хулиганов в городе. И кто тебя защитит?» Если коммерсант все равно не понимал, ему тем же вечером устраивали неприятности, например слегка избивали по дороге домой. Наиболее уязвимыми оказались ларьки: для того чтобы припугнуть непослушных владельцев, бандиты их время от времени сжигали. Существовала подробная инструкция касательно того, как именно это нужно делать: дешевое солдатское одеяло забрасывали на крышу, на него выливали трехлитровую банку бензина, а сверху бросали дешевый турецкий аналог зажигалки «Зиппо». Таким образом, у продавщицы оставалось время, чтобы выбежать из ларька.

Подобные методы использовались и для поджога дверей квартир строптивых кооператоров. При этом нужно было с особой тщательностью промачивать бензином дверные косяки с помощью клизмы.

Некоторые использовали более целесообразный способ борьбы с ларечниками — не сжигали их хозяйство, а увозили на подъемных кранах и присваивали себе.

На помощь рэкетирам вскоре пришла независимая пресса. Вкладка частных объявлений в газете «Вечерний Ленинград» из тонкой бумажки с предложениями обменять квартиру превратилась в полноценный рекламный буклет. В нем можно было найти все, что только взбредет в голову — от объявления о продаже букваря образца 1970 года до информации салона интим-услуг: «Очаровательные феи наведут незабываемый уют в вашем доме». Люди в дешевых спортивных костюмах садились за телефон и начинали обзванивать салоны, коммерсантов, оптом продающих медь и трубы, меховые ателье. Беседы вели незатейливые и «под копирку»: «С кем работаете? Кто старший?» И назначали десятки встреч на день или с самим предпринимателем, если он пока никому не платил, или с представителями контролирующей его группировки. Летом 1989 года у БКЗ «Октябрьский» можно было наблюдать следующую картину: на площадке стояло несколько тонированных «девяток», их экипажи прогуливались рядом, все как на подбор в джинсовых куртках «Райфл». К ним каждые десять минут подъезжали или такие же, как они, рэкетиры, или одинокие озабоченные коммерсанты. Если на встречу приходили коллеги, то следовали извинения за беспокойство, если кооператор, то его отводили в сторону и разъясняли, что с этого момента он будет платить им.

Когда наши герои начали собирать дань с зарождающегося бизнеса, их задача была найти кого-то, с кого ее можно получить. Буквально за полгода цель изменилась — нужно было убедиться в том, что дань платят все поголовно. В обиход вошло слово «получалово».

 

КРЫША

В своих представлениях бывшие спортсмены получали с предпринимателей деньги ни за что, за сам факт своего существования. Кумарин первым догадался, что, если просто насильственным путем отбирать часть заработанного, это не будет вызывать ничего, кроме раздражения и желания любыми силами избавиться от вымогателей. Он пришел к тому, что дань должна восприниматься кооператором как трата, расход на безопасность в условиях отсутствия государства. В то время, пока большинство занимались тем, что трясли мелких торгашей и челноков, Владимир Сергеевич познакомился с директором Некрасовского рынка, а через него с руководителями еще нескольких крупных предприятий. Они все уже чувствовали, что в городе стало опасно, и договоренности лично с Кумариным были для них наиболее приемлемым способом решения проблемы. По крайней мере он всегда был обходителен, никогда не обращался к собеседнику со словами «Слышь, ты!» и создавал полную иллюзию равноправных партнерских отношений. Однако и тем из бандитов, чьи взгляды на взаимодействие с бизнесом были менее прогрессивными, чем у Кума, все равно пришлось защищать кооператоров, в первую очередь, от своих же коллег, которые то и дело норовили не расплатиться в кафе, на стоянке, с проституткой, за одежду в магазине. Рэкетир, которому кооператив платил, вынужден был реагировать. Во-первых, нельзя было допустить такого ущерба для своей репутации, а во-вторых, недополученная бизнесменом прибыль в итоге наносила ущерб и самому сборщику подати. Выходило, что волей-неволей, а бывшие спортсмены все-таки брали на себя функцию охраны предприятий.

Вместе с тем кооператоры все чаще сами стали кидать друг друга — обманывать с поставками фломастеров или стирального порошка. Необходимо было быстро, без бюрократических тонкостей решить вопрос, и тут братва оказывалась незаменима.

Пришло к тому, что грамотные кооператоры уже не ждали, когда к ним придут за деньгами, а сами старались выбрать тех, кому они будут платить. Они давали рекомендации друг другу, пользовались сплетнями и информацией в СМИ. Не имея внятных критериев, которыми можно было бы пользоваться при выборе группировки, начинающие капиталисты принимали в расчет самые поверхностные показатели: кто больше всего на слуху, кто на какой машине.

В обиход прочно вошло слово «крыша», которое не имело унизительного значения вымогателя, а было чем-то сродни сицилийскому «покровителю». Еще когда молодые боксеры прикрывали наперсточников на Энергетиков, они часто повторяли: «Без зонта кадка палится». Тем самым они подчеркивали, что без верхних нижние пропадут. А само слово «крыша», очевидно, появилось как залихватское сокращение от «прикрытия».

В городе началась мода на братву. Кооператоры стали хвастать своими «крышами», как машинами или любовницами: у кого на джипах, у кого мастера спорта. Даже на ларьках появились наклейки с названиями «крыш». На одном из них, у Витебского вокзала, рядом со сникерсами и ликером амаретто, красовалась табличка с красноречивой надписью: «Охрану осуществляет Малышев А. И.».

Группировки, в свою очередь, стали всеми возможными способами повышать свою конкурентоспособность на рынке охранных услуг. Больше всего повезло «тамбовским», так как именно о них больше всего ходило историй. Чем больший ужас навевало название их группировки на население, тем больше коммерсанты стремились к тому, чтобы пользоваться их услугами.

На втором месте по популярности уверенно шли «малышевские». И хотя все остальные были явными аутсайдерами на новообразовавшемся рынке «охранных» услуг, на всякого ловца находился зверь, и более мелкие коллективы прекрасно себя чувствовали за счет мелкого же бизнеса. Даже получая с сотни ларечников по 100 долларов в месяц, можно было зарабатывать 10 ООО долларов, что было более чем достаточно для поддержания небольшого коллектива.

В конкурентной борьбе между группировками стали активно участвовать властные структуры. Тому, кто повлияет на решение нового, еще никому не подконтрольного коммерсанта платить дань определенной группировке, выдавалась премия в размере двух- или трехмесячного оброка с его предприятия. В другом варианте чиновников лукаво затягивали в преступные схемы, выплачивая им по 10% с каждого взноса кооператора, которого они привели. В Смольном и в администрациях районов появился новый бюрократический штамп — когда бизнесмен жаловался на бандитов, ему давали номер телефона и говорили: «Позвоните, вам там все объяснят».

К концу 1989 года начинающие кооператоры уже стояли в очереди в первых офисах рэкетиров, чтобы попасть к ним «под крышу». В помещении на Демьяна Бедного, 3, которое Михаил Глущенко арендовал для «тамбовских», ежедневно бывали десятки людей. Встречающая сторона сама смеялась над своей «фирмой»: «Заходи не бойся — выходи не плач». Пришедшему купцу объясняли, как он должен вести себя с чужой братвой. В случае конфликта с агрессором ни в коем случае нельзя было вступать в диалог, нужно было только повторять две фразы, как мантру: «Все принадлежит таким-то, а я здесь только управляющий».

 

СТВОЛЫ

ППШ , который был в руках у Слона в Девяткино, достал для него Гена Ростовский у черных следопытов. Любое огнестрельное оружие было редкостью. То, что 18 декабря 1988 года между бывшими спортсменами произошло вооруженное противостояние, им самим казалось чем-то исключительным. Уже через месяц после конфликта они перестали даже огрызаться друг на друга, никто не собирался никому мстить. И все-таки, как только возникло словосочетание «мой кооператор» или «мой коммерс», между вымогателями стали постоянно происходить стычки. Так что схема, случайно изобретенная Малышевым, когда представители двух сообществ назначали встречу на определенное время с целью разрешения спорной ситуации, стала использоваться регулярно. Появилось выражение «забить стрелку», которое буквально означало «назначить определенное время для выяснения отношений». Первое время стрелки были мирными, сторонам удавалось без применения силы найти приемлемый для всех выход из положения. Спортсмены пока ощущали не то чтобы взаимные симпатии, но некую общность, не дающую им без особого повода вести себя агрессивно. Участники разборки могли всего лишь несколько лет назад заниматься у одного тренера. Они все еще при встрече обнимали друг друга. Трудно было поверить в то, что им не удастся договориться по-хорошему. Однако рано или поздно должны были возникнуть ситуации, когда никто не мог уступить. Их нельзя было разрешить иначе, кроме как с применением физической силы.

Спортсмены стали говорить про некоторые стрелки, что съезжаются «бампер в бампер», что, с одной стороны, просто соответствовало действительности, а с другой — было калькой с выражения комментатора Николая Озерова «кость в кость», подразумевающего бескомпромиссную игру в хоккее. Все чаще и чаще встречи заканчивались драками и, соответственно, тем, что их участники оказывались в больнице. Бейсбольные биты в городе еще не продавались, так что рэкетиры либо кроили друг друга по старинке — кулаком, либо пускали в ход арматуру. Самым популярным орудием стали дубовые ножки от столов из гостиницы «Октябрьская». Они мало того, что были тяжелыми, так еще и легко откручивались. Крепкие ребята заходили в гостиницу вчетвером, заказывали у официанта кофе, потом поднимали коленями столешницу, выкручивали все четыре ножки, складывали стол со скатертью на пол и исчезали. Этим ножкам суждено было разбить сотни лбов и десятки стоек «жигулей».

В самый разгар этой бойни в городе практически в открытой продаже появилось огнестрельное оружие, которое привозили из Прибалтики и из Ленинградской области, из расквартированных в Сертолово армейских дивизий. Только с одного из складов эстонской воинской части ПВО было украдено 43 автомата Калашникова и 261 пистолет Макарова. На Апрашке продавали новые, «в масле» АКМ по 1200 долларов и ПМ по 500. Кроме этих, самых ходовых товаров, можно было достать гранаты и даже гранатометы. Наши герои стали скупать это добро коробками. Разумеется, они не думали о том, что будут стрелять друг в друга, но ствол за пазухой придавал уверенности на случай драки, а как только он появился у одного, пошла цепная реакция. Началась гонка вооружений. Иногда боеприпасы покупали вообще без практической цели, исключительно из любопытства. Одна компания борцов как-то приобрела ящик гранат и поехала в ЦПКиО посмотреть, как они будут взрываться. Они одну за другой бросали их, не забыв вынуть чеку, на лед замерзшего пруда, и ни одна не разорвалась. Вскоре к ним подошел постовой из будки и возмущенно воскликнул: «Кто тут за вами убирать будет!»

Самую одиозную покупку совершил Владимир Кумарин. На стоянке у аэропорта «Пулково-2» он хвастался полутораметровым авиационным пулеметом, снятым с истребителя Миг. Это устройство стреляло не пулями, а маленькими снарядами, способными пробить стену пятиэтажного дома.

Никто, включая самого Кумарина, не знал, как им можно было бы воспользоваться. Даже для того, чтобы просто вынуть его из машины и привести в действие, понадобился специалист и несколько минут времени.

Всего через пару лет ствол у братвы на заднем сиденье автомобиля будет выглядеть так же естественно, как бутылка газировки. Одно из свидетельств этому — подслушанный в 1991 году телефонный разговор какого-то рэкетира и сохранившийся до сегодняшнего дня в виде стенограммы (приведена дословно): «Инициатор разговора Кира — жена „МН“, просит „МН“ купить сыну жвачку, затем передает трубку сыну — „А“:

А — Папа, купи мне жвачку и автомат.

МН — Зачем тебе автомат?

А — Такой же, как у тебя в машине лежит.

МН — Это не автомат, а пистолет.

А — Пистолет.

МН — Хорошо».

Шемелев Кирилл, родился в 1971 году

Я имел отношение к организованной преступности.

Я родился в Ленинграде в середине 70-х, мои бабушка и дедушка работали в НКВД, мать в БХСС, отец был серьезным инженером. Спортом занимался с детства, к 18 годам получил мастера спорта по биатлону.

В 1987 году на Васильевском острове в пиццерии на углу Съездовской и Среднего я вместе с товарищем продал одному из центровых орден Ленина — 22 грамма золота, 5 грамм платины. Это был своеобразный рубеж — в тот вечер я перестал быть советским человеком.

Именно с этого бара все и началось. На воротах стоял тогда там боксер, замыкающийся на такого Сашу Гусева — его потом убили, а Гусев на Пашу Кудряшова. Кстати, Кудряшов в 1988 году в этой пиццерии, по-моему, числился экспедитором.

Тогда я был еще совсем молодым, но к 1989 году та молодежь, что имела отношение к спорту, имела характер, хотела денег много и желательно сразу, стремилась в бандиты. Я других ребят в тот момент не знал. До армии пришлось немного поучаствовать в движении. Гусев, помню, говорил: «На голимый криминал лезут только нищие, а вы даже золото не забирайте у кооператоров — это крысятничество. Пусть платят, как положено, и все».

Настоящая работа началась уже после армии. К этому времени, к 1990 году, большинство купцов было уже спортсменами приколочено.

Я стал работать на Петропавловской крепости под Борей Ивановым — его потом убили, он дружил с таким Сергеем Соколовым, Анджеем «великолукским». Их потом тоже убили. Но старший был Андрей Рыбкин. Мы получали с матрешечников, которые торговали сувенирным барахлом. Каждый стол платил от 70 до 100 долларов в месяц, независимо от того, сколько он работает — день или весь месяц. Я был кем-то вроде бригадира. Подо мной небольшая грядка — один бывший спецназовец, один борец с Колпино, два молодых красавца с мясокомбината. Все молодежь.

С 1990 года начали постреливать. Мне как снайперу начали поступать предложения, но я отказывался — крови не брал на себя. Стволов было уже с горочкой. Как-то в Купчино нас остановили патрульные и начали обыскивать, нашли два ТТ. Мы начали стонать, мол, не наши стволы — надо отдавать. Они забрали их и нас отпустили. А чуть позже мне позвонил этот сержант и зарядил за них нереальный ценник. Чуть позже стволы начали возить в метро. Я сам таскал «Калашников» в простой сумке — самое безопасное. На тревожные стрелки возили знакомые девушки, за деньги, конечно, некоторые даже прятали автоматы в коляски с детьми.

Еще немного, и слово «валим» стало обычным словом.

Как-то один из наших ствол чистил, чистил-чистил... и в живот себе выстрелил случайно. Вроде криминала нет, а милицию звать не хочется. Так эти двое с мясокомбината говорят: «Нужны три спортивные сумки». Потом его в ванну, живот вскрыли, ловко душ внутрь засунули, кровь выкачали и вынесли по частям. Наши все с опытом были — кто воевал, кто в Карабахе — в обморок не падали. Но все равно неприятно. Я как-то подколол, мол, опять три сумки надо? А он оценивающим взглядом: «Ты в две влезешь». Упыри.

Потом я завербовался в Карабах на сторону Армении, меня приняли в наемники на Васильевском в Армянской церкви в обществе «Арцах», потом наемничал в Приднестровье. Затем вернулся — отсидел за вымогательство. Пока сидел, крест от казаков за Приднестровье получил. Потом всех убили, пока я сидел. Тюрьма мне жизнь спасла. Мне стало легче. Я нашел нормальную жизнь, работаю, как все люди. Некоторых случайно встречаешь на улице — не подходишь — неприятно.

 

МОГИЛА

Особняком в мире новообразовавшихся банд вымогателей стояла фигура Кости Могилы. В то время, как Кумарин оккупировал центр города, не очерченные владения Константина Яковлева простирались от Автово до Сенной площади. Территорию к юго-западу от Автово традиционно контролировали «малышевские».

Отец Яковлева, Кароль Розенгольц, родился в Варшаве в 1921 году. Сын Костя появился на свет в Ленинграде в 1954 году, и ему сразу дали фамилию матери. Раннее детство он провел в коммуналке в Дзержинском районе. Будучи юношей, Константин занимался вольной борьбой, получил звание кандидата в мастера спорта, но крупных чемпионатов никогда не выигрывал.

В конце 70-х Яковлев устроился работать на Южное кладбище и сделал там карьеру бригадира землекопов, что само по себе уже приносило хорошие деньги. В начале 80-х он устроил себе офис в гостинице «Мир», куда к нему всегда можно было прийти, чтобы обратиться за помощью в самых разных проблемах, от бытовых до криминальных. То нужно было выставить из квартиры сожителя чьей-то знакомой официантки, то быстро переправить налево партию лобовых стекол от «жигулей».

Уже к началу перестройки прозвище Могила не было пустым звуком для участников теневой экономики. В 1986 году вокруг него сложился небольшой коллектив из малоизвестных спортсменов и блатных. Люди Яковлева душили фарцовщиков у гостиницы «Пулковская», брали под крыло угонщиков. В 1987 году у Могилы, у первого из будущих преступных авторитетов, появилась машина сопровождения: за его белым «мерседесом» ездила бежевая «шестерка» с охраной. Константин Яковлев тянулся к номенклатурной эстетике не только в этом: он носил костюм с галстуком и любил обедать в ресторане «Тройка» на Загородном проспекте. Он никогда не дрался и не повышал голос. Известно, что у Яковлева был один-единственный протеже — типичный мажор Гарик на папиной «Волге». Гарика часто нахватывали спортсмены, чтобы вытряхнуть содержимое багажника, но Могила всегда вступался за юнца. Говорили, что отец Гарика был крупной партийной шишкой и лично просил Константина Карольевича присматривать за сыном.

Когда после Девяткино наперстки расползлись по всему городу, Яковлев поставил свои станки на авторынке на Краснопутиловской улице. Нижними — теми, кто крутил непосредственно колпаки, у них работали угонщики. На том же рынке Могила открыл свой первый кооператив — магазинчик, в котором торговали запчастями с краденых машин. В отличие от многих ему подобных, Могила не брезговал и откровенным криминалом — прикрывал наркоторговцев в Московском районе.

Костя Могила с самого начала старался налаживать отношения не со спортсменами, которых в своем бизнесе воспринимал в основном как рабочую силу, а со столичными ворами: Эдиком Красновым, Цикнадзе по прозвищу Михо и Дедом Хасаном — одним из самых упоминаемых в криминальной хронике спустя 20 лет.

На вопрос, зачем ему это нужно, Яковлев как-то дал исчерпывающий ответ:

— Не сказки же аудитории травить. Это же деньги.

Из тяжеловесов ленинградского рэкета Могила общался, по большей части, с Юрой Комаровым.

 

РОДНАЯ РЕЧЬ

В феврале 1991 года по заданию оперативников коммерсант Мухин записал свой разговор с Яковлевым, после чего в отношении него было возбуждено уголовное дело по обвинению в вымогательстве. Пленка сохранилась. Сегодня текст является документом того времени:

«Если мало ли какой-то наезд будет или что, значит, зовут меня Костя, в городе зовут Могильщик. Значит, сразу скажи, ребята, вот у меня есть знакомый — занимается моим делом. Я его попросил, он мне помогает. Какие там ко мне претензии, вот, пожалуйста, с ним встретьтесь и разбирайтесь. Я не хочу в эту ситуацию, я рабочий человек, б...ь, у меня своя работа, разборки мне на х... не нужны, вот с ним и разбирайтесь. У него есть какие-то полномочия по отношению ко мне, и все. Спокойненько, без наездов, не посылай на хер никого. Скажи, ребята, если хотите, давайте стрелочку забьем. Ну, чтоб мы с тобой состыковались, дня через два. Вот скажите, где вы будете через два дня, я передам человеку, он подъедет. Скажи, что вопрос будет решаться без мусоров, б...ь, это я отвечаю за это, на х... Скажи, подъедет правильный человек.

...

Если ты не уверен в себе, к Саше Малышеву не подъезжай, к Сереже Васильеву не подъезжай, с Букиным не разговаривай и тогда будешь платить мне. Правильно? Ну и правильно, на х... надо, чтобы обо мне все знали? Обо мне знают те, кого я прикрываю. На х... надо, чтобы каждая проститутка обо мне знала. Деловые люди, с которыми я имею дела, меня знают. Друзья там мои. С Малышевым мы вместе выросли, Сашка Кудряшов, Кумарин, „Роза Ветров".

...

Под крышу нужно влезать к кому-нибудь. Понимаешь? Я весь удар беру на себя, понимаешь? Мне придется воевать. Просто воевать. То есть мне надо говорить так, б...ь. Вот я приеду на стрелку, скажу, вот коммерс мне отдал бабки, б...ь, как вы просили, но вы их х... получите. Все. Все претензии ко мне. Вот единственный выход. Согласен? Чтоб к тебе не было претензий. Мне надо, понимаешь, в конце концов, если так делать, мне надо тоже, б...ь, одному, на х..., тяжело будет выводить, я тебе сразу говорю. Значит, надо, это самое, на братву сразу деньги. Там „казанские", значит, я в Москву к Французу поеду. Тоже с голыми руками не приедешь. Если пообещал сколько-то, нужно будет выполнять это. Так можно ляпнуть все что угодно. Сказать, что отдам, а с чего отдам. Нет, ты уж лучше, старик, подумай.

...

Вот здесь гостиница „Мир", Мопс беспределыцик этот там, болтался. Восьмидесятые годы, в начале, там оттуда все мы выросли. И Кумарин, и Пашка Кудряшов — все ведь мы вместе росли, можно сказать. Гена там болтался, через день, б...ь, шелабаны получал. Это очень важно. Ты не волнуйся.

...

Кумарин, б...ь, тоже, на х..., насобирал там разных, там «ярославских», «рязанских», б...ь. Кто, на х..., ни приедет, а ребята, б...ь, да вот, оставайтесь. Мы как раз, наоборот, всех выгоняем из Ленинграда. X... знает, во что превратили город. Бардак».

 

КОМАР

Комаровская» преступная группировка сформировалась тогда же, когда и «тамбовская», и имела довольно серьезный вес в Ленинграде, с той оговоркой, что про нее все-таки всегда думали, как про деревенскую.

Ее лидер, Юрий Данилович Комаров, 1952 года рождения, никогда не занимался спортом, а был еще в 70-е годы бесстрашным уличным хулиганом в Зеленогорске.

К 1989 году он успел три раза отсидеть: за нанесение тяжких телесных повреждений, за хулиганство и за самоуправство. Он не стал блатным, но усвоил основные воровские заповеди: считал, что жить нужно по понятиям, относить деньги в общак, помогать своим.

Бизнес Комаров начинал, как и многие, с того, что получал с фарцовщиков, хотя делал он это в куда более простой манере, чем это было принято в центре Ленинграда. Те, кто зарабатывал на трассе, практически все для удобства ездили на мотоциклах «Ява». Комаров подъезжал к ним пьяный, с топором, разбивал одну «Яву» для примера и говорил: «Так будет со всеми, или будете платить. Я здесь главный». Ему верили. Примерно таким же образом он со временем стал поступать и со всем мелким бизнесом, появившимся в его околотке после закона о кооперации. Поначалу коллективом Комарова были синие, как называли тех, кто нажил себе десятки наколок в лагерях, живущие с ним по соседству, в Курортном районе.

Весомыми фигурами в нем были лишь те, с кем Юрий Данилович познакомился в местах лишения свободы,— Вася Трофим и Валя Энгельгард. Количество «комаровских» резко возросло в течение 1989 года. В Зеленогорске от правоохранительных органов тогда скрывалось несколько парней из Купчино.

Познакомившись с Комаровым, они решили, что впредь будут работать под его началом, и притащили с собой всех своих товарищей. Кроме них, к Комарову где-то в это же время присоединилась группа бандитов из города Саранска.

Помимо шашлычных, магазинов и распивочных вдоль трассы доходом «комаровских» стали ларьки у станции метро «Купчино» и у собора Воскресения Христова на Крови. Обращались они с кооператорами гуманно: торгуй, чем хочешь, плати исправно, спи спокойно.

Главным ресурсом «комаровских» была крестьянская самоуверенность их лидера. Юрий Данилович и с Малышевым, и с Костей Могилой, и с маститыми ворами умел общаться на равных. Не в последнюю очередь Комарову в делах помогало природное чутье: он всегда знал, где и когда его подкарауливают сыщики, когда можно еще поднажать на собеседника, а когда нужно просто отложить дела «на потом». Он любил повторять: «Многие проблемы решать не надо. Заснул, утром проснулся, проблемы нет». Он был прекрасным идеологом, умеющим объединять людей, человеком открытым и честным со своими. А вот управленцем он оказался никудышным. Как только время заставило считать деньги, в слове «общак» разочаровались, каждый захотел получать заработанное им лично. К тому же Комар не был трудоголиком: много пил, мог часами один за другим смотреть фильмы, брался за много дел сразу, но большую часть так и не доводил до конца. Привело это к тому, что он стал частенько слышать от подчиненных: «Мы с тобой, но деньги отдельно».

Юрий Комаров за всю жизнь так и не нажил серьезных активов, но и врагов не нажил: за все бурные 90-е годы в него ни разу не стреляли. Другой поразительный для человека его профессии факт биографии Комарова состоял в том, что после 1989 года его ни разу не привлекали к уголовной ответственности. При этом и имидж его с течением лет менялся мало, он всегда оставался равен сам себе.

Среди городских коллег Комаров больше всего общался с Малышевым. Очевидцы рассказывают, как они сидели вдвоем в кафе у залива и случайно столкнулись с Михаилом Мирилашвили и его людьми, которые стали вести себя развязно, видимо забыв о том, что находятся на земле маркиза Карабаса. Комаров забил стрелку: «Встречаемся возле памятника Ахматовой». Только когда неучтивые гости прибыли в условленное место, они поняли, что это Комаровское кладбище, где их уже ждут люди без чувства юмора и с оружием. Комаров выстрелил пару раз в землю у ног старшего и сообщил, что он не гарантирует похороны рядом с могилой поэтессы.

 

«В ТЕ ДНИ, КОГДА В САДАХ ЛИЦЕЯ...»

В Пушкине, там, где всегда ходят тысячи туристов, само собой, работали и фарцовщики. Их было много, и «крышевали» их представители разных группировок. Осенью 1989 года туда пришел некий Егоров, недавно освободившийся из колонии и назвавшийся «комаровским», и стал без особых на то оснований в грубой форме предъявлять свои права на долю «тамбовских» и «великолукских». Он вел себя так агрессивно и самоуверенно, что на стрелку с ним отправились человек 30 — в расчете на то, что и Егоров приедет с группой поддержки. Возглавляли процессию «великолукские» Сергей Соколов и Овик, друзья Анджея. С ними же был Кочубей, правая рука «тамбовского» лидера Саши Ефимова, и «рязанские». В километре позади этой кавалькады ехали «жигули», набитые оружием. Столкновения не произошло. Как только вся компания выстроилась в шеренгу на условленном месте возле Царскосельского дворца, все они были арестованы сотрудниками ОРБ и ОМОНа, поджидавшими их в засаде. Случайно под руку попалось несколько «малышевских». В Пушкинском РУВД всех задержанных поместили в один актовый зал, чтобы по одному подвергнуть традиционной процедуре профилактических бесед и фотографирования. Пока ждали своей очереди, выяснили, что один из «великолукских» находится в розыске. И тут было принято «олимпийское» решение — спортсмен из «малышевских» вызвался поменяться с беговым паспортными данными, чтобы вместо него отправиться в изолятор. Там он собирался сделать вид, что произошла путаница, назвать свое настоящее имя и выйти на свободу. Так оно и произошло, хотя, само собой, выпустили его только после хорошей трепки.

Пока милиционеры в Пушкине неспешно оформляли документы, из города приехал один из «великолукских», Паша Звоник, прицепил к решетке окна первого этажа трос от «девятки» и рванул. Все, кто еще оставался в актовом зале, сбежали. Егорова нашли на следующий день. Он сказал, что случайно перепутал место встречи, а про милицию ничего ведать не ведает.

Через несколько дней на Московском вокзале в видеосалоне, принадлежавшем Геннадию Петрову, с Комаровым беседовали Малышев и Николай Гавриленков. Степаныч начал беседу с нехорошей иронии — мол, как же так? Комаров умудрился так заговорить зубы своим собеседникам, что выходило, что, с одной стороны, Егоров не имеет к нему никакого отношения, а с другой стороны — не было смысла наказывать Егорова — все равно с него нечего спросить.

 

КРЫШКА

Владимир Феоктистов, он же Фека, не был блатным, и уж тем более вором в законе, ничто не мешало ему подняться по служебной лестнице в колонии и достичь ее вершины — стать главным нарядчиком. То есть человеком, который распределяет, кто и где будет жить, кто и чем заниматься, докладывает хозяину зоны, какие бригады выполняют план. В 1987 году по амнистии в честь 70-летия советской власти ему сократили не отбытый срок наполовину. 8 марта 1989 года его освободили. В Ленинграде Феку с размахом встретили в ресторане гостиницы «Охта». В огромную облепленную золотистой фольгой алюминиевую кастрюлю бросали купюры. Вокально-инструментальный ансамбль неоднократно исполнял «Не сыпь мне соль на рану».

Кабаки пошли чередой. Тогда за столы к авторитетам часто подсаживались люди, никак не интегрированные в преступность, более того — любимые народом. 6 апреля на дне рождения известного мошенника Саши Лерфа в «Прибалтийской» Феоктистов случайно оказался за одним столиком с Александром Розенбаумом. Аудиокассеты с его записям уже продавались в каждом ларьке. Для завязки разговора Феоктистов барда сердечно поблагодарил: «Твои песни помогали нам выжить»,— а после по старой привычке начал немотивированно оскорблять: «Что ты рюмку как х... держишь?» Розенбаум в карман за ответом не полез, и между ними началась перепалка, вышедшая далеко за рамки бытовой ссоры. В ближайших знакомцах Розенбаума был лидер одного из преступных сообществ в Казани — Леха Француз, тот, чьи друзья через некоторое время первые дали настоящий отпор чеченам: они зарезали несколько человек прямо на Арбате. Феоктистов сказал несколько лишних слов и про него. Разумеется, тому это стало известно. Через несколько дней друзья Феоктистова, имеющие вес и связи в преступном мире Ленинграда, выяснили, что Француз дал команду покончить с Фекой. Они умудрились поговорить с ними обоими, а потом посадить за общий стол и помирить; во время разговора Феоктистов признал свою неправоту. Его прошлой славы пока было достаточно для того, чтобы на этом исчерпать конфликт.

Старая компания Феки, Ованес Капланян по прозвищу Нахаленок и Евгений Цветков, пополнилась мастером спорта по дзюдо Володей Губановым и борцом по имени Исмаил. Они всегда держали за собой столик № 38 в ресторане «Турку» в гостинице «Пулковская» и гудели точно так же, как и за 10 лет до этого, не обращая внимания на то, как изменился город за это время. Трапезы сопровождались драками и хамством. Скромно Владимир Викторович вел себя только на одном застолье, на свадьбе своей дочери осенью 1989 года. Она выходила замуж за Андрея — племянника всемирно известной ученой Натальи Бехтеревой. Во дворце на набережной Красного флота Феоктистов сторонился родителей и гостей жениха, а на банкете вместе со своими приятелями отсел в соседний зал.

Нечего и говорить, что акции Феки с конца 70-х сильно упали. Когда-то его слова передавали друг другу как некий сигнал, теперь же бандиты смотрели на него то со снисхождением, то с недоумением. Многие из старых знакомых по инерции обращались к нему за помощью. Как-то Феоктистов вызвал на разговор известного шулера Владимира Мушона — тот кинул центровую девицу на три тысячи долларов. Она пожаловалась Фе-ке, и он, как часто делали в таких случаях, решил разыграть собственника денег.

— Тезка, если бы я знал, что это твои деньги, разве я смог бы покуситься на чужое? Почему она мне сразу не сказала, а только показывала коленки? Как теперь быть, помоги мне советом,— не без иронии спросил Мушон и добавил, практически на ухо: — А коленки, честно говоря, неважнецкие.

Феоктистов вслух сказал своим друзьям: «О возвратке речи быть не может».

Феоктистов, пытаясь приспособиться к новым условиям,— обложил данью таксистов у гостиницы «Пулковская». Первая попытка была неудачной. Один из таксистов рассказал, как к нему подошел какой-то барин с двумя быками по бокам и потребовал отвезти его в центр. Водитель отказался, и тогда фигура возмущенно назвала свою фамилию — Феоктистов, на что шофер с искренним недоумением спросил: «Космонавт, что ли?» Те, с кого Фека и его собутыльники все же умудрились получить оброк, практически сразу же сдали их в милицию: «Согласно показаниям водителей, подсудимый Цветков высказывал угрозы в таких выражениях, как: „Мы вас всех вычислим и грохнем",— подсудимый Беньяминов,— что их будут „гасить монтировками", Беглов угрожал вывозить их по одному на Южное кладбище и „грохать" там, Мамедов и Сергеев высказывали угрозы в виде подтверждения угроз „да, грохнем", „мы здесь хозяева", Феоктистов при встрече с водителями угрожал последним, что, если кто-то из них „возникнет", тому будет „крышка"» .

В октябре 1990 года арестовали первых прозаседавшихся 38-го столика. Феоктистов уехал в Канаду к своему знакомому, легенде Невского проспекта еще 60-х годов, имевшему десятки судимостей во всех странах мира Григорию Захарову, многим известному как Дурдом. В августе 1991 года Владимир Викторович оказался в Нью-Йорке. В ресторане на Брайтоне он столкнулся с несколькими эмигрантами, с которыми испортил отношения еще за 15 лет до этого. Эта встреча чуть было не закончилась резней.

18 августа 1991 года прокуратура Ленинграда выдала санкцию на арест Владимира Феоктистова. Его задержали в Москве на съемной квартире. На вопрос, зачем он вернулся, Феоктистов ответил: «Ну вот такой я балбес и дурак, что хочу жить в СССР».

Уже в «Крестах» Владимир Феоктистов дал интервью журналисту газеты «Смена» Дмитрию Ежкову: «Ты представь, сколько в городе каждый день творится шумных и громких преступлений. С ножами, пистолетами, кастетами... но им интереснее меня поймать, чем тех малолеток. И считается — ого! — ничего себе кого поймали. Для обывателя это делается. Не я гремлю, фамилия моя гремит. Плетут ведь черт знает что, сплошные легенды. Понимаешь?»

 

БИЗНЕС

В то время, когда Сергей Васильев обязан был находиться в колонии-поселении, его видели на круизных паромах, курсирующих между Ленинградом и Таллином. После того как его досрочно освободили, он практически каждый день заходил в ресторан «Садко», а его рабочий день начинался в восемь утра в буфете гостиницы «Европейская». Он быстро восстановил старые связи и обзавелся новыми. Среди его хороших знакомых числился начальник спецслужбы ГУВД полковник Федотов, пришедший в милицию из КГБ в рамках андроповской реформы.

С утра до вечера он встречался с разными людьми, о чем-то договаривался. Васильев наладил отношения с цеховиками и занялся организацией сбыта их товара. Одновременно с этим он скупал валюту у карманных воров. Любую информацию, которую ему удавалось получить от кого-либо из сотен своих знакомых, он умудрялся монетизировать. Выяснив, скажем, что группа богатых греков собирается посетить Русский музей, он тут же посылал туда карманников, а те исправно платили Васильеву долю. После почти трех лет отсутствия про него продолжали думать как про влиятельного человека. Рядом с ним всегда находился спортсмен средней руки, недалекий, но пронырливый Александр Лачин. Ему Васильев поручал всю неприятную работу, которую не хотел делать своими руками. Заодно Сергей держал при себе старшего брата Александра, не очень полезного ему в делах, но незаменимого в качестве ударной силы. Собственно, эти два человека и составляли «армию» Васильева в то время, когда преступные группировки насчитывали уже сотни человек.

Получать с Васильева никому в голову не приходило, все-таки он был важной фигурой в мире бывших спортсменов. В ситуациях, когда позарез была нужна охрана, он всегда мог обратиться за услугой к «тамбовским».

Такое положение вещей Васильева вполне устраивало. Он не стремился наверстать упущенное и создать свою группировку, стать авторитетом.

Он не собирался профессионально заниматься вымогательством, возможно полагая, что это не вполне рентабельный для него бизнес. Могло показаться, что он отстал от времени, но в действительности он снова показал себя блестящим стратегом, раньше других поняв, что на долгой дистанции собственный отряд бойцов может стать серьезным обременением в делах.

Васильев отличался исключительной демократичностью. Заметные фигуры из «тамбовских» быстро стали общаться с большинством людей «через секретарей», а лично к ним обращались только старые знакомые или равные по статусу. Васильев же мог зайти в «Неву» поговорить с Кумариным, а через час о чем-то договариваться с мелким жуликом на улице Бродского. Будучи открытым в контактах, он ни разу не был замечен в кредитовании. На просьбы дать денег в долг, о какой бы сумме ни шла речь, он отвечал шаблонно: «Нет, парни, я все уже роздал». Может быть, это стало одной из причин того, что его стали за глаза называть Карабасом-Барабасом. Даже его родной брат ездил по поселку Вырица на такой старой «девятке», что в ней едва закрывались двери.

Между тем благосостояние Сергея Васильева росло: уже в 1990 году он носил «Брегет» и подъезжал к гостинице «Европейская» на «роллс-ройсе».

 

ДИАЛОГ

К 1990 году работа сотрудников милиции, особенно тех, кому не было тридцати, окончательно встала на коммерческие рельсы. Ореол секретности, десятилетиями витавший над Галерой, исчез. Все узнали, кто кого прикрывает, кто кому сколько отстегивает. Пару лет назад милиционеры боязливо брали взятку в двадцать долларов, предусмотрительно спрятанных фарцовщиком под коврик в машине. Теперь если карманные воры решили поработать на Апрашке, то они утром заходили в уголовный розыск 27-го отделения милиции и объявляли, кто сегодня работает, а в конце дня приносили долю.

С рэкетирами диалог выстрел лея еще лучше. Бороться с ними никто, кроме специально организованного ОРБ, не собирался. Милиционерам точно так же, как и бандитам, понравилась поговорка «Нажил — заплати». У них была по сути общая идеология, состоящая в том, что торгаш должен рэкетирам просто так, а милиционерам за то, что нарушает правила. Опера, получавшие от государства смешные деньги за свою работу, не были готовы одинаково защищать права бедных и богатых.

Вдобавок к этому система отчетности в МВД была устроена таким образом, что раскрываемость по статье «вымогательство» мало влияла на общие показатели. Так что, когда кооператор приходил жаловаться на бандитов, от него старались отмахнуться. Конечно, его нельзя было просто выставить за дверь. Милиционеры делали недвусмысленные намеки: «Вы же понимаете, что от его друзей я вас охранять не смогу». То есть предлагали хорошо подумать, прежде чем писать заявление. В действительности подумать следовало еще до того, как зайти в отделение милиции. Вероятность того, что тот, у кого кооператор будет искать защиты, тем же вечером «сдаст» его бандитам, когда они будут ужинать в одном кафе или ресторане, была больше, чем 50 на 50.

Бандиты по инерции продолжали платить постовым за то, что те не мешали им собирать дань, и всегда могли откупиться, если их все-таки задерживали.

Наиболее продвинутые кооператоры либо те, которым внутренне претило общение с бандитами, начали обращаться к своим знакомым оперативникам, чтобы те защищали их интересы на тех же условиях, что и ОПГ. Преимущество милицейской «крыши» состояло в том, что они же могли помочь уладить и некоторые конфликты с законом. И все же это не было оптимальным решением для бизнеса, потому что пока стражи правопорядка не были готовы к применению таких методов работы, как поджоги и избиения. Самые осторожные предприниматели приплачивали одновременно и ментам, и бандитам. В таких случаях те и другие об этом знали и, как правило, не возражали.

Андрей Колпаков

Году в 1990-м я работал в уличной группе спецслужбы милиции. Однажды нам позвонил наш знакомый кооператор и сокрушенно поведал о наезде каких-то бандитов. Они избили его, отобрали восемьсот долларов, повесили еще две тысячи долларов долга, также сообщили о ежемесячной плате. Мы выдвинулись к нему на следующий день — тогда, когда они обещали повторно навестить несчастного.

Его офисом была снятая квартира во дворе здания Капеллы. Я встал на верхний этаж, двое напарников сели за его стол. При этом мы придумали, как психологически подавить противника,— на полку над входной дверью мы поставили несколько трехлитровых банок, наполненных водой.

Два красавца явились вовремя. Я напал на них сзади еще на лестнице, а так как занимался боксом, то одного сразу угомонил и вынул у него из-за ремня наган, а второго под прицелом пистолета Макарова втолкнул в «офис». Первого тоже за уши втащил.

В этот момент мой товарищ Женя начал стрелять из своего табельного по банкам, и на них сверху полилась вода с осколками. Они прижались к паркету, как при артналете. Мы пристегнули их наручниками к батарее и стали изображать из себя чудовищ — достали ножи и делали вид, что сейчас обрежем уши. Они взмолились, представились людьми Наиля Рыжего, по нашей команде позвонили ему по телефону.

Наиль прибыл на Певческий мост через минут двадцать. Подкатило три-четыре джипа «ниссан-патруль», оттуда вышло человек под пятнадцать. Они хмуро стояли на фоне Дворцовой площади.

Евгений вышел, прихватив с собой их наган. Наиль его знал в лицо. Монолог состоялся примерно такой:

— Салам, Хаматов. Веришь ли ты, что твои через пару часов надолго окажутся в камере?

— Тогда отдаешь восемьсот долларов, выписываешь кооператору премию за ущерб, навсегда забываете о его существовании. В таком случае мы отпустим пленных, а наган я выкидываю в Мойку.

— Закопали.

Так все и произошло. Мы, конечно, могли их двоих закрыть, но тогда бы остальные кооператора через неделю выкинули в Мойку.

Через месяц мы случайно наткнулись на Наиля на Невском. Он посмеялся. Говорит: «Я когда сказал возместить все, так как мы на центровых оперов нарвались, то мне парни не поверили: „Наиль, зачем ты так? Какие это менты — ты видел, что они творят?"

А их наган до сих пор лежит на дне канала возле Певческого моста. Эхо войны».

 

НЕДВИЖИМОСТЬ ПАРТИИ

К 1990 году на полках советских магазинов остались только веники и соль.

Тем более странно на передовице газеты «Ленинградская правда» 30 марта выглядел заголовок: «Специалисты из Японии наладят линию по производству теннисных мячей на „Красном треугольнике"». Журналист подсчитал, что уже к концу года мощности линии позволят выпустить 5 миллионов шариков, то есть каждый житель города сможет получить по мячу.

В этот же день в Великобритании, в столице Уэльса Кардифе, была зарегистрирована компания «Racemerge Limited». 13 июля того же года Управление делами Ленинградского областного комитета КПСС внесло в уставной фонд этой компании следующие объекты недвижимости: гостиницу «Меркурий» (Таврическая ул., дом 39), гостиницу «Смольнин-ская» (Тверская ул., дом 22), гостевую резиденцию К-1 (1-я Березовая аллея, дом 20) и здание партийной автобазы (Херсонская ул., дом 20). Вся недвижимость была оценена в 12 миллионов 513 тысяч рублей, что позволило Управлению получить в компании «Racemerge Limited» 34 процента акций.

Акты о передаче в собственность зданий были подписаны управляющим делами Ленинградского обкома КПСС Крутихиным А. А.

В 1990 году Аркадий Крутихин стал одним из основателей банка «Россия».

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

После вынесения приговора Мискареву — Бройлеру за убийство в Девяткино Челюскин и Малышев переехали в Германию. Найти себя за границей им так и не удалось, местная преступная субкультура их не принимала, и им пришлось жить мелким промыслом, связанным с мошенничеством и угонами. Через некоторое время Малышев один отправился в Польшу, где так же, как и в СССР, уже сформировались хорошо вооруженные преступные группировки. Серьезную конкуренцию Малышев им составить не мог, но все же умудрялся получать оброк с русских челноков на огромных варшавских рынках. На помощь ему в этом деле как-то на пару месяцев приезжал Костя Могила. Поздней весной 1990 года Александр Малышев вернулся в Ленинград. Его группировка представляла тогда собой большую, но разрозненную структуру. Одновременно несколько человек из его ближайшего окружения полагали, что управление ею могут целиком взять на себя. В итоге наступал эффект известной басни Крылова. Появление лидера всеми было воспринято с радостью. Он заставил всех своих баронов действовать в одних и тех же интересах. К тому же фамилию Малышев хорошо знали многие в городе, и его появление спровоцировало быстрый рост численности группировки за счет тех, кто добровольно хотел встать под его знамена.

«Малышевские» стали в силе постепенно уравниваться с «тамбовскими», и в Ленинграде начался процесс раздела сфер влияния, в первую очередь между двумя лидерами рынка охранных услуг, а заодно и между более мелкими игроками.

«Малышевские» практиковали принципиально отличающийся от кумаринского подход к работе с кооператорами: их не уговаривали и не запугивали, а сразу портили или отбирали товар или просто били. Именно они ввели в 1990 году моду на быков.

Один из товарищей Малышева, Викинг, к месту и не к месту приговаривал: « Меньше ста — не человек».

Год жизни за границей не повлиял на презрительное отношение Александра Малышева к центральным районам Ленинграда: он в первую очередь стремился распространить свое влияние на периферию.

Он, конечно вынужденно, из-за того, что многие дела можно было делать, только находясь в центре города, проводил много времени в ресторане «Универсаль» на Невском, но по-прежнему часто заходил и в «Розу Ветров», и в недавно открывшиеся «Коэлгу» на Народной улице, и в «Тихую жизнь» рядом с Южным кладбищем.

 

КАТЬКИН САД

Летом 1990 года Екатерининский сад превратился в сумбурный сувенирный базар. Как по команде, по его периметру выросло кольцо из складных столиков со шкатулками, ложками, орденами, юбилейными рублями, иконами. Разумеется, весь товар был контрафактным и предназначался в основном для интуриста, который после перестройки повалил в СССР с новой силой. У некоторых лоточников можно было, конечно, купить и настоящий палех, но только по блату и очень дорого. Левые расписные платки привозили из Мурманска, матрешки и шкатулки гнали из Карелии. В колонии Металлострой наладили формально подпольное производство каких-то ятаганов, царских сабель, ножей. Все это напоминало обломки пирамид, которые продают на каирском базаре, а туда свозят самосвалами с ближайших строек. От Галеры Катькин сад отличался абсолютной неприкрытостью и тем, что все торговцы на нем поголовно с первого дня платили дань бандитам. Это место стало знаменательно тем, что оказалось последним, которое несколько группировок смогли по-братски разделить между собой. Первыми туда пришли подопечные Александра Малышева. Весть о появлении новой точки быстро разошлась среди бывших спортсменов. У Александра Ивановича при встречах стали спрашивать про садик, но он отвечал, что ловить там особенно нечего — место тревожное, одни хлопоты, денег не поднимешь. Один из борцов-вольников, услышав это, воскликнул: «Раз Саша так говорит — значит, надо скорее туда бежать». В итоге доходы поделили следующим образом: с той стороны, что обращена к Публичной библиотеке, платили «малышевским», со стороны Александринки — «тамбовцам», а ряд напротив Дворца пионеров был неравномерно поделен между мелкими группировками. В том числе не был обижен и олимпийский чемпион по классической борьбе Петр Наниев.

Бандиты пытались навести хоть какой-то порядок, но тщетно. Вокруг лотков постоянно ошивались десятки воров всех мастей. Очевидцам запомнился диалог между несовершеннолетними крадунами из села Никольское с боксерами Малышева:

— Воровать здесь нельзя,— заявили новые силовики.

— Даже начальник 27-го отделения милиции такого себе говорить не позволяет,— возразил мальчуган по прозвищу Котлета.

— Тогда платите,— предложили боксеры.

— Воры бандитам не платят,— услышали они в ответ.

Уже после того, как Катькин сад был по-братски поделен между бывшими спортсменами, туда прибежал Артур Кжижевич. Ему корректно объяснили: «Кто не успел, тот опоздал». Кжижевич не унимался и грозно убеждал в именитости своей фамилии. Дословно это звучало так: «Я Кжижевич». Тогда борец по прозвищу Поздняк сжалился и из уважения к уже прошлому спортивному братству предложил остальным: «Давайте лотки подвинем вплотную друг к другу, таким образом для Артура несколько свободных метров освободится». И тут же пожалел об этом, так как вызвал еще больший гнев Артура: «Кто меня тут двигать собрался?»

 

СПИСОК

Тем же летом Малышев распространил по городу среди угонщиков и воров список значимых людей, чьи автомобили нельзя было трогать. Один из листков этого списка случайно сохранился. Он настолько вытерт временем, что на нем читается лишь часть номеров автомобилей и имен владельцев (орфография и пунктуация сохранены):

«Малышев 33—44 ЛД коричневый мерен

Мороз Саша (Терминатор) 56—37 ЛД девятка светлая

Ростовский Гена 40—24 ЛД БМВ синяя 7ка

Беляев Леня (Пыня) 30—37 ЛД девятка белая

Квакин 42—40 восьмерка синяя

Тюменцев Вася 20—17 ЛД опель вектра

Быстров Леня и Сниток 90—99 ЛД нисан патруль (белый) с кингурят-ником

Каспаров Леня 11—91 ЛД шестерка светло-серая (гор. морг Мечникова)»

 

ФЛАГМАНСКИЙ

До самого конца 80-х в пятидесяти метрах от Ленинградской государственной академической капеллы имени Глинки располагался бесплатный общественный туалет. В общем-то общедоступных мест гигиены было много, но этот туалет был особенный. Горожане его называли «флагманский». Он был самой чистой народной уборной в СССР.

Дело в том, что десятилетия в Нахимовском училище жила традиция — проштрафившихся учащихся отправляли драить гальюн к Певческому мосту. Вспоминают, что для шика курсантами применялись даже шампуни.

Традиция прервалась к 1990 году. Туалет прибрали себе «тамбовские», и он стал платным. Его присмотрел Геннадий Петров, в трудовой книжке которого тогда значилась должность — бригадир бригады туалетчиков Московского вокзала.

Какое-то время спустя на стене дома по Мойке, рядом с капеллой, появилась табличка: «Ближайшие туалеты находятся по адресам: Садовая, 15; М. Конюшенная, 12; Невский, 20; наб. Фонтанки, 40».

 

СЛИЯНИЕ И ПОГЛОЩЕНИЕ

В организованной преступности начала 90-х был, по большому счету, только один принцип: кто сильнее, тот и прав. Он прямо противоречил идеологии воров, которые всегда говорили, что судят по совести, по правде, по-людски. Ни «тамбовские», ни «малышевские» не собирались считаться с блатными традициями и даже не особо ими интересовались. Ленинградские воры старой школы, в свою очередь, не смогли приспособиться к новым условиям и так и продолжали шарить по карманам и играть в буру на деньги. Ситуация в Москве и некоторых других регионах России развивалась иначе. Там воры пересмотрели свои законы таким образом, чтобы и в меняющемся государстве не утрачивать свой авторитет. Они стали играть если не главные, то важные роли в преступных сообществах. Их не смущало даже то, что они становились богаты, что шло вразрез с основными правилами блатной жизни. Одной из важных их функций было ведение переговоров с партнерами и коллегами, в том числе и из других городов. Они не понаслышке знали воровские заповеди и, когда нужно было «решить вопрос по понятиям», апеллировали к ним в каждом предложении. И Кумарин, и Малышев в диалоге с ними чувствовали себя неуверенно. Они стали искать связей в мире блатных.

Больше чем за 20 лет до этого, в 1968 году, в Свердловск развлечься приехал молодой торговый работник Валерий Тюрин. В гостинице «Юбилейная» на проспекте Ленина он обыграл в карты богатого дельца, а тот не захотел отдавать деньги. На первом этаже гостиницы, в ресторане «Кедр», каждый вечер собирались блатные. Тюрин обратился к ним за помощью, и один из них, Валерий Курченко, вызвался получить его долг за небольшой гонорар.

В начале 1988 года Курченко приехал в Ленинград с бригадой карманных воров и случайно сошелся с центровым со странным прозвищем Флюгарка, оказавшимся родным братом Валерия Тюрина. Когда Кумарин стал искать знакомства с кем-то из воров в законе, ему представили Валерия Курченко в кафе «Север», где Тюрин работал барменом. Кумарин попросил его стать при нем советником, своеобразным юрисконсультом, чтобы иметь возможность общаться с московскими ворами по понятиям. В качестве встречной услуги он обещал дать прикрытие карманникам. Курченко, как и все воры, оказался прекрасным рассказчиком. Все, что он знал о профессиональной преступности в СССР, казалось молодым еще спортсменам потусторонним миром, и любую байку они слушали с неподдельным вниманием. Тем паче они понимали, что рано или поздно окажутся в тех местах, о которых поведывал им Курченко. Он часто повторял шутку 30-х годов: «ДОПР не тюрьма, не горюй, товарищ». На поведение спортсменов это никак не влияло, понятия они, само собой, не усвоили. Они воспринимали Курченко исключительно как источник полезной информации.

При Малышеве роль советника выполнял Владислав Кирпичев.

Их познакомил будущий подельник Малышева Андрей Берлин, который, в свою очередь, оказался с Кирпичом в одной психиатрической лечебнице, где они оба «косили» под невменяемых, чтобы не оказаться на зоне.

Кирпичев быстро приспособился к работе со спортсменами и, не ограничиваясь ролью дипломата, сам создал небольшую бригаду и активно занялся получаловом.

В качестве переговорщика ему не было равных. В «Пулковскую» как-то приехали москвичи, у которых Малышев и компания украли несколько вагонов сахара. Кирпичев долго молчал, а Малышев, не имея ни одного веского аргумента в свою пользу, стал включать дурака. В конце концов москвичи не выдержали, и один из них достал из портфеля документы, положил на стол и обратил внимание на подписи и печати. И вот здесь вступил Кирпичев. Он ухмыльнулся и сказал дословно: «Не знал я, что здесь дипломированные юристы собрались. А зачем мы разговариваем, давайте 02 позвоним, там нам все и объяснят»,— после чего говорил только он и вопрос решился в пользу Малышева.

В другой раз к Малышеву прибыла делегация столичных воров во главе с сыном Япончика, Витей Калиной, с предложением поучаствовать во всесоюзном общаке. Александр Иванович ошеломил их, заявив, что он спортсмен и своим в трудную минуту поможет сам. Кирпич и тут не растерялся, вспомнив, как один вернувшийся с фронта в звании капитана вор примирил воров-фронтовиков и воров-ортодоксов, сказав, что нет смысла противостоять друг другу, а «главное, быть человеком и не толкать фуфло».

И Курченко, и Кирпичев, попав в новую среду, продолжали чтить авторитетов предыдущего поколения. Оба время от времени с трудными вопросами приходили на поклон к старику Берлу.

Валерий Курченко

В конце 80-х я работал вместе с Кумариным и его ребятами. Не столько он, сколько его молодежь хотела у нас совета, как им поступить в спорном вопросе. Мы растолковывали, мы же были как военспецы царской армии после революции.

Девяткино было уже при мне, а я еще тогда говорил, хотя тесно общался с Лукошей, что Малышев был прав. Надо было «ворку-тинским» дипломатию включать. Не захотели, вот их и проткнули. А то что Бройлер погоны в детстве носил, так что ж с этого?

К 1990 году у Кумарина было уже под пятьсот человек — из Тамбова, конечно. Конечно, из Воркуты. Из Рязани. Чуть позже Ледовских привел Василия Владыковского, а к нему примкнул Колчин с «брянскими».

У Малышева было меньше, но к 1991 году он набрал силу в тысячу человек. Не меньше.

С Феоктистовым всегда были кавказцы — Исмаил, Нахаленок — Кап-ланян, но он к 1990 году сдуваться стал. Я слышал, как он дрался с Васильевым, но то, что его как-то ударил Рыбкин,— это я видел, да и Миша Резаный на него шипел.

А вот Васильев бригады не имел. Он всегда сидел в ресторане «Садко» вместе с Сашей Лачиным, которого позже убили, таким боксером — Мишей Середой, который в ресторане «Океан» на воротах стоял. Потом был у него Андрей Татарин, ему потом голову отрезали. Но больше вокруг Васильева всякие дельцы-евреи крутились. Он как будто бы дудочку волшебную имел, а они его слушались.

Когда дело доходило до жаркого, то Васильев обращался за помощью к другим. Мы сидели также часто в «Садко», потому что там за стойкой жена Валеры Ледовских работала. Как-то ко мне подходит и вдруг говорит: «Я, дядя Валера, с тобой». Я ему: «Сергей, ты же сидел криво — был дневальным ШИЗО. Зачем тебе? Что случилось?»

Оказалось, он был в доле магазинчика на Чайковского, на который ма-лышевская шпана с разбегу налетела. Мы помогли, миллион рублей обратно отжали. Встречались с Малышевым на Невском, 102,— у Саши в одном из офисов. Он потом нашу долю в чемодане трешками отдавал. Жаден он — что есть, то есть.

Между прочим, и Кум, и Малыш правильно сидели — повязку помощника администрации на рукав не цепляли, но и в блаткомитет не лезли.

А к нам тогда кто только не обращался! Как-то в «Метрополе» с Никитой Михалковым разговорились, спрашиваем осторожненько: «Помощь не нужна?» Он: «Нет, у меня афганцы».

Мы: «Извиняй».

Как-то одна дикторша телевидения Людмилу Чурсину приводила, они хотели кафе открыть — просили, чтобы никто не беспокоил. В Москве с Крутым вышла история, но он трубку протянул, а на том конце вор авторитетный — Аксен. Мы отошли. И Задорнов обращался, и Полунин.

Менты тоже люди нужные: они нам, мы им. Порой помогали и машину найти, и наказать любовника жены.

В августовские дни 1991 года — сидел дома — прикалывался на Лебединое озеро по телевизору. Мы при старой власти тоже вопросы решали, но теперь стало полегче. Так что болел за сборную демократов.

Андрей Берлин, родился в 1952 году

Я имел отношение к организованной преступности, проходил по одному делу с Малышевым.

В 1990 году, когда примерно летом Малышев вернулся в Питер, Слава начал работать с ним. Кирпич же только освободился, и у него ничего за душой, кроме авторитета, не было. И стал у него наподобие Суслова у Брежнева — ответственным за идеологию. Малышев, конечно, был в силе, но бурная жизнь подбрасывала каждую минуту новые темы, в которых не всегда можно было разобраться. Так, например, в 1990 году в Ялте у Малышева возник конфликт с местными жуликами, и неизвестно чем бы это все кончилось, если бы Кирпич не нашел нужные слова.

Офис Саши Малышева тогда был в «Пулковской». Вокруг него сидели все те — можно сказать бароны, кто был рядом в 1988 году на Девяткино, за исключением глупо погибшего Марадоны и арестованного Бройлера. В отличие от Кумарина, Малышев не создавал строгую вертикаль своей власти. Он был добрее и более открыт. Не особо любил приказывать. А вот у Кумарина было чисто восточное мировоззрение, он мог молчать о многом. Кстати, Кумарин читал много книг по восточной философии. А вот Малышев увлекался больше детективами и фэнтези. Хотя «Крестного отца» тоже читал.

В это время от Гавриленкова несколько дистанцируется Гена Петров и начинает плотное сотрудничество с Сашей. И не потому, что один нравится, а другой нет. Дело все в перспективах, а у Малышева они были колоссальны. На тот момент у него наиболее прогрессивная структура. Ведь вокруг уже гудел экономический хаос и кооператорам нужны были услуги. Они шли в очередь.

Спортсменов у Малышева было к 1991 году несколько тысяч. Все «малышевские». Другие коллективы могли только держаться под натиском такого сообщества. Например, на похоронах жены Кирпича в Сестрорецке в начале 1991 года собралось около двухсот человек. У самого Кирпича было человек двадцать, и все больше засиженные.

Владимир Кирпичев, родился в 1941 году, пенсионер

Мой родной брат был известным преступным авторитетом. Звали его Слава, прозвище Кирпич. В общей сложности он отсидел 38 лет. А я его запомнил человеком веселым и добрым. Мы оба родились в Ленинграде. Он в 1937 году, я — в год войны. Родители у нас были настоящие коммунисты. Отца в 70-х с салютом хоронили. В блокаду нас маА вывезла по Дороге Жизни.

Слава с малолетства жил улицей. А кто тогда не жил так из пацанов? Родители сутками на работе. Ели одну картошку. Мать постоянно шутила: «Масло в печке угорело». Я тоже по свалкам — помню немцев-пленных, как они играют на гармошках, а мы со Славой их дразним. Слава начал воровать лет с девяти. И был в этом талантлив. Воровал ручки с золотыми перьями у иностранцев при входе в Кировский театр. Отец с ним мучился, батя был романтиком — начитался Макаренко и буквально отдал его в спецколонию для малолеток. Он искренне верил, что там его педагоги исправят. Слава вышел совсем другим. И пошло-понеслось. А книги Слава любил: найдет — выучит наизусть и декламирует для мальчишек.

Я же занимался с детства боксом, закончил Герцена, был секретарем комсомольской организации, висел на Доске почета. Воспитывали нас на ринге честными и бескомпромиссными. Помню, мне говорят: «Проиграй — парню мастера надо выиграть». Меня воротит — мы же за хрустальную вазу в подарок на пьедестале готовы были здоровье класть.

А Слава порой выходил из тюрем, его знал весь город. Вокруг него воры начали знатные появляться — Баймак, Берла. Он кутил в ресторанах, если день рождения, то от пуза. Был такой Коля Карате, с ним за столом сиживал. Боксеры встречались. Сафон такой — он потом в 90-е создал общество по помощи арестантам. Феоктистова Слава, конечно, знал. Они не то чтобы конфликтовали, но не ужились. Слава прямой был и как-то сказал Феке: «У тебя не только руки нет, но и башки, а за стол твой порой всякие гондоны садятся». А дружил Слава с Юрой Комаром и его братом Владом. Конечно, он свято воровскую традицию не соблюдал — женился на Наталье в конце 70-х, в 1980-м родилась Аня.

В конце 90-х Слава снюхался с Малышевым. Тогда Малышев заседал в «Пулковской». Там весь его бомонд столовался. Все как интеллигенты — в галстуках. Все терли — кто на кого наехал. Меня Слава ограждал от этого мира, да к тому же я преподавал физкультуру в консерватории — опасался, что выгонят.

Но как-то и я встрял — магазин моего товарища подожгли, и брат этих архаровцев вызвал в «Пулковскую».

Их старший мне говорит с порога: «А ты кто такой?1» Я отвечаю, мол, за меня могут тут сказать, но я и сам тебе готов объяснить: не смотри, что в возрасте,— я на ринге многих успокаивал. Они потом извинились и ушли. В «Пулковской» тогда и Фека сидел. Слава даже по его делу проходил. Тогда он, Васильев и Володя Губанов встретились с неким Осиповым, который вагон пива прокрутил. А Осипов то ли от испуга начал стрелять в них — Славе руку прострелил, Васильеву попал в голову под ухо. Тогда Васильева привезли истекающего кровью ко мне домой, на Обводный канал, а я уже скорую вызывал — думал: кончится.

А у Славки никогда денег не было. Бродяга есть бродяга — он жил босяцкой жизнью, хотя в 90-е деньги коробками к нему шли. У него попросят — он дает, приговаривая: «Деньги — грязь, человек важнее».

Слава даже журналистов не чурался — общался с Невзоровым, Набу-товым, Константиновым. Его застрелили в 1996 году в ресторане «Джой». Хоронили мы его на кладбище 9-го января. Памятник поставили жулики ему из лабрадорского мрамора недалеко от могилок родителей.

 

РИСКИ СЛАВЫ

Широкая известность Кумарина и «тамбовцев» вынудила ОРБ обратить внимание на его деятельность. В ноябре 1989 года были арестованы тренер по боксу детской и юношеской спортшколы Красногвардейского района Валерий Дедовских и Габриэл Мирилашвили, брат Михаила. В июне задержали экспедитора кооператива «Витамин» Владимира Кумарина. В феврале 1991 года для пущей изоляции Кумарина переводят в изолятор КГБ. В первый же день во внутренней тюрьме КГБ Кумарин пишет заявление: «Прошу Вас дать указание выдать мне второе одеяло. Под одним одеялом приходится „сворачиваться в комочек" и от боли в спине просыпаться. В моей просьбе прошу не отказать». На заявлении стоит резолюция: «Согласовать вопрос с врачом» и подпись: «Дежурный Малышев». Им вменялось несколько не связанных между собой преступлений:

1. Вымогательство кооперативного имущества. В одном из подсобных помещений кафе «Космос», которое некий Наумов арендовал под цех по производству зефира, «Кумарин, запугивая Наумова, говорил о возможности захватить в г. Таллине гражданина Ратиловского — председателя кооператива „Сириус", с которым кооператив „Гермес" был связан договорными отношениями, и с применением наручников доставить его в Ленинград... Наумов был вынужден взять из выручки кооператива не менее 1500 рублей, которые в помещении столовой предоставил Кумарину, однако последний отказался их принять, потребовав передачи всех 2000 рублей единовременно и в более крупных купюрах...» . Владимир Кумарин в связи с этим показал, что «Наумов рассказал о сделке кооператива по продаже полиэтиленовых мешков. Он посоветовал эти деньги перевести в Детский фонд и подумать о детях, так как за такую аферу могут посадить в тюрьму».  Говорят, во время очной ставки Кумарин и вовсе сказал Наумову: «Я же тебя только зефира попробовать попросил, опомнись».

2. Самоуправство, то есть самовольное, с нарушением установленных порядков, осуществление права. «...Получив от гражданки Кисилевой Г. И. информацию о незаконном изъятии у нее гражданами Норко и другими 4550 рублей... Кумарин и Дедовских запугивали гражданина Норко применением насилия, опасного для его жизни и здоровья,— угрожали принудительно вывезти его за город, избить, подвесить за половые органы, совершить акт мужеложества, убить».

3. Причинение менее тяжких телесных повреждений. «7 января 1988 года Ледовских, находясь в состоянии алкогольного опьянения, на почве личных неприязненных отношений, в процессе конфликта с сожительницей Тарасовой, войдя в кв. 6 д. 20 по набережной реки Карповки, схватил за волосы находившуюся там сожительницу Тарасову и вытащил ее из квартиры на лестничную площадку, где умышленно ударил ее головой о стену, сбил ее с ног, нанес множественные удары кулаками и ногами по лицу и телу»

4. Подделка выдаваемых государственными учреждениями документов. Валерия Ледовских обвиняли в том, что он подделал водительские права, а Габриэла Мирилашвили — в подделке трудовой книжки и паспорта.

Слушания по делу походили в течение года. К каждому приезду обвиняемых в зал суда, благодаря заботе Михаила Мирилашвили, им выдавали продуктовые наборы с бутербродом с черной икрой, бутербродом с палтусом, люля-кебаб и мелко нарезанные фрукты.

Приговор должны были зачитать 19 августа 1991 года. Прокурор запросила для Кумарина 10 лет лишения свободы в колонии строгого режима, для Ледовских — 9, а для Мирилашвили — 8.

 

НОВОБРАНЦЫ

Кооператоров с самого начала было в сотни раз больше, чем братвы. К 1990 году их количество исчислялось уже десятками тысяч. Появлялись все новые ларьки, магазины, разрасталась сфера услуг, началась торговля сырьем — лесом, углем, металлом.

Никаких отцов-основателей вместе с близкими товарищами из клубов «Динамо», «Ринг», «Локомотив» да Школы высшего спортивного мастерства не могло хватить на то, чтобы окучивать весь этот «мегабазар». Тем более, многие кооператоры стали просить постоянной помощи: присутствия при ежедневных сделках, охраны грузов, ресторанов. Беспрерывного присмотра требовали такие места, как угол Толмачева и Невского — центр уличной проституции. Стали нужны не авторитеты, а исполнители на зарплате или в небольшой доле. В ОПГ, в первую очередь в «малышевскую», стали массово набирать новичков. Двадцатилетние только и ждали приглашения. Они вот уже пару лет с восхищением смотрели на тонированные «девятки» и мечтали развалиться в барных креслах. Новобранцев набирали из социальных низов. Это были чаще всего дети, чьи родители с трудом дотягивали до каждой следующей зарплаты, а отцы пили и время от времени избивали матерей. Большую часть времени эти юнцы проводили на улице, где и получали свои первые уроки выживания в перестроечном городе. К коллективам спортсменов примыкали маленькие компании, которым удавалось уже с горем пополам получать с пяти ларьков где-нибудь в Рыбацком. Эти ребята могли запугать только мелких кооператоров в соседнем дворе, но даже у них случались время от времени мелкие неприятности. А у «крыши» не было и машины, чтобы не ударить лицом в грязь перед агрессором. Когда на такие компании наталкивались спортсмены, они их спрашивали: «Вы с кем?» — и, услышав в ответ, что они сами по себе, в качестве дипломатического жеста предлагали присоединиться к ним. В Ленинград уже специально для того, чтобы попасть в ОПГ, стали приезжать молодые люди из провинции. В отличие от старшего поколения наших героев, в большой город они тянулись не для того, чтобы заниматься спортом или учиться, а от отсутствия других перспектив. Само собой, это была далеко не самая способная молодежь страны. Жили такие работники по восемь человек в съемных комнатах, буквально на матрасах.

Новым сотрудникам назначали зарплату в 500 долларов и выдавали подержанную «девятку» на пять человек. Эти экипажи отправляли по вызовам в разные точки города, когда нужно было решить какие-то технические вопросы. Скажем, если пьяные не хотели расплачиваться в ресторане или кто-то обижал проститутку. Иногда они просто курсировали по ночам между ларьками и магазинчиками, тем самым предотвращая случайный ущерб от мелких хулиганов. Если новобранец приводил кооператора, то, разумеется, он получал процент с его дани. Когда молодежь вливалась в группировку уже со своими ларьками, с них не требовали платить процент с этих заработков — слишком уж малы они были. Иногда новичкам давали возможность заработать, когда нужно было припугнуть кого-то, не имея цели извлечь прибыль. В таких случаях на жертву выпускали десяток парней, разрешая им забрать себе все, что они смогут отобрать у потерпевшего.

Слабость новых работников была в их патологической неграмотности, неумении разговаривать с людьми, неспособности даже примерно оценить уровень прибыли предприятия. Но была у них и сила — для них не существовало ни авторитетов, ни страха. Им было совершенно все равно, устроить погром в дешевой рюмочной или в гостинице «Астория», драться с дворовым подростком или с мастером спорта по боксу. Они были преданы только лично тому, кто позвал их в группировку, и готовы были порвать любого, на кого покажет пальцем старший. В то время в одну из ленинградских группировок влилось несколько парней с Моховой улицы. На две головы ниже спортсменов, на тридцать килограммов легче, на 10 лет младше. Как-то на Пушкинской улице они столкнулись со здоровенными боксерами, отозвавшимися о них презрительно. Несмотря на очевидный перевес в силе на стороне спортсменов, шпана переломала им кости палками, выдернутыми из скамеек рядом с бронзовым Пушкиным. Когда им позже рассказали, на кого они подняли руку, один из них, Илья по прозвищу Ужик, ответил: «Они думали, дадут ложку, а оказались вилы. Не всегда шелковая рубаха выручает».

Тот же Илья, услышав что-то неприятное в свой адрес, избил участкового в рюмочной, отобрал у него пистолет и удостоверение и принес старшим как трофей. Те были вынуждены вернуть все это участковому с извинениями и подарком.

Для того чтобы организовать работу новоприбывших, их разделили на маленькие группы. Возглавлял каждую группу, по крайней мере на первых порах, кто-нибудь из взрослых спортсменов. Старшего стали называть бригадиром, а сами группы — бригадами.

Это понятие пришло, как ни странно, с производств. Ведь как-то надо было объяснять несмышленышам, некоторые из них к тому же уже отсидели по малолетке, что такое дисциплина. Борцы и боксеры не могли им толковать правила, ссылаясь на спортивную иерархию. Им рассказывали про основы управления на примере советских заводов. Разжевывали буквально как идиотам: «На каждом заводе есть директор. Каждый цех занимается своим делом. Есть инженеры, есть маляры. У каждой группы маляров — свой бригадир».

Порядок среди молодежи удалось наладить только на уровне выполнения ими заданий, поведение же их оставалось неконтролируемым. Они по-прежнему могли сидеть в кафе в перчатках и, как только старший оказывался вне зоны видимости, мгновенно превращались в хамов. Постепенно спортсмены перестали обращать внимание на бесчинства тех, кого уже прозвали «кепками». В итоге получилось так, что большинство «кумаринских» и «малышевских» никогда ни Кумарина, ни Малышева в глаза не видели. В количественном отношении спортсмены стали составлять не больше двадцати процентов в своих же коллективах. Другое дело, что новичкам ни при каких условиях не светили даже мелкие руководящие позиции. Между собой их называли пехотой, подразумевая, что те годятся только для ведения боевых действий. Ни у одного из них не было шанса проявить себя иначе, чем полной бесшабашностью или чрезмерной агрессивностью. Таких использовали примерно с той же целью, что Кумарин когда-то Лукошина,— разжечь конфликт там, где он был на руку. Вершиной карьерной лестницы для новобранца была должность бригадира команды из пятерых таких же, как он. Набор молодых людей в группировки продолжался в течение последующих десяти лет. Большинство из них погибали, не дожив до 30 лет, в результате кровавых конфликтов друг с другом или от наркотиков.

Александр Тараторин

Если лидеры были все-таки мыслящими, хитрыми, а те, кто пришел из спорта за ними, помоложе,— характерными, то в некоторых массовых сообществах набор шел из провинции. Лидер «пермских» Ткач собрал вокруг себя целый выводок тех, кто буквально сбежал из Перми за свои художества. Но, как правило, опасаясь не государства, а своих корешей, перед которыми накосячили. Как в Америку гнали отбросы общества, иначе бы зарезали. Начался за этим «столом» натуральный сучий ропот: «Мы, да мы, да у нас». Интеллект деревенский, неразвившийся. Кичились распущенностью, вседозволенностью. Это была пристяжь. Да и не только его. Большинство приезжих было похоже друг на друга. Голимое лекало, как у старого еврея Соломона. В кабаках они выеживались друг перед дружкой. Собрали лекторат, как сами кричали, коверкая слова. А проще «рамсы» качали за булку с маслом. Вот так образовался клуб очевидных, но невероятных буквально в каждой ОПГ.

Врать ведь тоже надо уметь. Завораживать нацию. Доказать недоказуемое. Обосновать. Внести в массы, что белое — это черное. То есть перевернуть мораль. А могли это лишь лидеры. А вокруг «гоп со смыком», хулиганы без стержня, изгои, параноики. Им нужны были свои Геббельсы. Они перемещались грядками, грудками, как анархисты на грузовиках. По любой причине, пусть из-за килограмма бананов, налетали как осы. Толпа завораживала. Они по одному только ковырять в носу могли. Без грядки кто они? Обыватели с коммунальными платежами, папе в Пермь сигареты послать и то перепутали бы какие. А сбившись в кучу, и подраться можно. А лучше устроить погром и что-нибудь спереть. Так в революцию громили винные склады.

Но придумать сами ничего не могли. Только ударить более слабого. Как в анекдоте, когда Крокодил Гена и Чебурашка опоздали на электричку, а Гена Чебурашке в морду. «За что, Гена?1» — «Так надо же что-то делать!»

Тем более что государство ушло.

Они моду на кепки и приволокли. Да резиновые сапоги притащили с собой и лишь в Питере их разули.

А похожи были на голограмму японскую, которую повернешь, а на картинке девка улыбается. Они только это делали с прищуром.

Вскоре эта орда образовала воронку. Бессмысленная и кровавая карусель эта стала похожа на метрополитен с заснувшим машинистом — по кругу носится поезд — никто не понимает ничегошеньки. Логики никакой. Рассчитать преступление не могут. Все в диких зеленых галстуках и красных пиджаках. Газет не читали. Идиотские выходки.

Вплоть до самого своего самоуничтожения бесились. Так у Ткача на дне рождения 2 июля известный всем Ричард танцевал на стойке со стрип-шестом. Как в «Бриллиантовой руке»: бабы падают, гуси летят. Остальные подпрыгивали, как пингпонговые шарики.

А все человечество считали лохами. Сами же быстро превратились в старую, пожеванную магнитофонную ленту. Короче, Бивис и Батхед. Нужны только для массовки. А ветер дунул — все — нет никого. Я их называл — вигонь — прилипалы.

Но горя принесли с собой чересчур. Юла раскручивалась с 80-х. Скоро даже хозяйки на кухне уже о «тамбовских» говорили. В 91-м «пермские» расцвели — у Ткача сандалии впереди. Собирали друг у друга цепи, один 140-й «мерс» на двадцать человек, телефон отобранный, неработающий. И вперед — на стрелку, как сбежавшие от помещика крестьяне. Порой в «Рекламе Шанс» объявление о продаже сахара прочитает по слогам и все, кричит: «Моя тема — надо шваркать!»

Другие были не лучше. Просто жрали все подряд. Как людоеды. Сварил человека. Пару дней поболел и привык. Потом и жгли людей. В психбольницу надо было сажать всех. Жизнь трамвайного билета не стоила.

Евгений Бубнов, родился в 1977 году

Я имел отношение к организованной преступности, в середине 90-х был среди «пермских», прозвище Длинный.

Родился в 1976 году в Гатчине. Меня воспитывал дед — человек партийный, его друзья — директора заводов. Один из них, Яров, одно время был рядом с Ельциным. Спортом занимался с детства — борьбой, потом боксом. В 1990 году в спортзалах мы уже увидели бандитов. Тогда их поводки, образ жизни был уже очевиден — дорогие японские иномарки, тонированные «восьмерки». Старшими были Никитин, Сурик. Для всех нас это были символы, к которым надо стремиться, но на нас они смотрели как на мелюзгу. Сами они уже были теми «гатчинскими», кто входил в «малы-шевских». Самого Малышева никто не видел — он был как волшебник Гудвин. Его имя завораживало.

Мы начали бомбить ларьки. Одно время так разошлись, что ночью торговля прекратилась. Как-то в спортзале нас встретили старшие и непринужденно поинтересовались, когда это прекратится, наконец. Мы ответили, жить-то надо. Тогда они сказали, что хватит дурью маяться, и предложили работу на рынке — с каждого торговца собирать по 25 рублей. Тем, кто отказывался, мы ломали товар. В милицию никто не обращался. Она сама была на проценте, кроме старых оперов, единственных, кто мог еще показать зубы.

Чуть позже мы оперились — на стрелки нас начали брать, но присутствовали лишь для мебели. В Гатчине бандитов на 1991 год было уже под сто. Мы до лидеров дотянуться не могли. Чтобы тебя заметили, надо было подвиг совершить, типа семерых одним ударом, тогда реклама и тебя подтягивали. Тюрьма не пугала, к ней относились как к неизбежности.

Потом встретил «пермских», начал работать с Ткачом. Стрельба уже пошла. Пуля, она самая быстрая, но метод не самый умный. Не говорит об интеллекте мафии. Да и конфликты доминировали больше внутрикорпоративные. Мы как-то коллективом сидим и серьезно разговариваем, что, может, придет такое время, и кого-то из нас попросят убрать своего же. Чтоб этого не было, надо жить своей жизнью, чтобы старшие не могли сказать, что мы им должны. Также стреляли из-за пурги всякой, все горячие, пыхают, как спички. Как-то на одной вечеринке парень объявил другому, что тот ему должен. Второй говорит: «Не вопрос, пойдем отдам». Вышли, и он его из-за публичной обиды хлоп на глушняк из ТТ.

Из моих самых близких людей — двоих застрелили. Один — крестный отец моего сына — такие показания дал, что больше для меня не существует. Я ему на очной ставке сказал: «Посмотри мне в глаза — может, что-то путаешь?» Он не посмотрел.

Сел надолго. Брали меня на съемной квартире. Звонок в дверь. Потом грохот и: «Открывай добром — мы с СОБРом». Я кричу: «Бить будете». Они: «Еще как!» Я: «Тогда идите на хрен — сами ломайте-тужьтесь». Пока долбали, я четыре конфорки включил — все сжег лишнее, стекла разбил на кухне, чтоб своим знак подать, если вдруг нарисуются, сел на диван, включил телик — жду.

Когда вышел, отошел. Все, навоевался. У гангстеров точно можно найти справедливость, но только в словаре на букву «С». И то толкование будет в стиле их издания.

Сергей Родов, родился в 1972 году

Я имел отношение к организованной преступности.

С четвертого класса я уже занимался спортом. В начале дзюдо, но не мое — не пошло. Потом боксом. К концу восьмого класса уже было по пять тренировок в день. Придешь из школы — поспишь пару часов и на тренировку. Школа мне была неинтересна, как и большинству тех парней, с которыми мы тренировались. После восьмилетки поступил в 115-е ПТУ от Метрополитена. Мне даже преподаватели советовали окончить училище с золотой медалью. Но мне это было незачем. Все время проводил в спортзалах. И улица, конечно, а на коктейли в барах немного не хватало. Наверное, я раздолбай. После училища поступил в Институт физической культуры имени Лесгафта. Нас училось около двадцати пяти боксеров. Учиться было даже интересно, химию только мало кто понимал.

Это был уже 90 год. И все, кто хотел пойти в движение на улицу,— пошли. Из двадцати пяти боксеров в братве, так или иначе, оказалось человек пятнадцать—восемнадцать. Это уж точно. Даже тренеры некоторые примыкали. Моего тренера со «Светланы» тоже заманили, но он пару раз съездил на стрелки и сказал — не мое. А вот тренер Артура Кжижевича участвовал в темах.

Темы нарисовывались случайно. Хаос. Мы слышали, конечно, о Кумарине, Малышеве, Колеснике. Но мы — молодежь в те времена. А они как генералы. Поэтому начинали окучивать кооператоров там, где увидим, где случайно найдем. На Московском вокзале кто-то показал спекулянтов, которые проводников снабжают,— пришли — наехали. Они сперва огрызались, даже из газового оружия стреляли. Куда там — пару раз в бороду дали, и все. Милиция местная нас знала — идешь — они навстречу — привет — привет. Иногда только с ними ссорились — как-то поперек них набедокурили — очевидно, их кошелек выстегнули, так они поддали нам. Правда, в кабинетах. Но бить не умеют. Потом отпустили, погрозив.

Время было бестолковое — многое делали не зачем, а потому, что идея пришла в голову. Как-то на стрелку плевую пришли втроем — смотрим, вокруг братва напряженная собирается. Хорошо, что к нам наш знакомый боксер подошел от них и говорит: «А я думаю, что рожи знакомые, хорошо вспомнил, а то вас гасить уже собрались». Так что особенного братства не наблюдал. Как-то на нас с двумя «калошами» прыгнули — опять же хорошо, что меня боксер знакомый признал. После этого пошли на Сенной рынок — там знакомые парни «воркутинские» промышляли. Говорим, а где ствол купить можно? Они, мол, вон спекулянты стоят, у них газовое оружие переделанное под боевое. Мы подошли — спросили — они подтвердили — мы в бороду дали им и стволы забрали.

Так покуролесили немного, а потом прибились к солидным грядкам, где вертикаль, дисциплина. Так что с 1988 года уже все те спортсмены, кто хотел, могли влиться в рэкет, а пальба началась где-то с 1992—1993 года. Мне кажется, начали стрелять не боксеры, а тот, кто уступал спортсменам в единоборстве. А после первых залпов стало ясно, что «смит и вес-сон» — аргумент посильнее правильно летящего кулака.

 

ЧУЖИЕ

Столица Татарстана уже много лет была поделена между районными молодежными группировками. Еще в конце 70-х годов 26 членов «тяпляповской» банды убивали и калечили людей в течение нескольких лет, за что четверо из них были приговорены к смертной казни. Через 10 лет та же беспощадная молодежь из разных кварталов стала заниматься рэкетом и делить доходы от него между собой.

В 1990-м году в Ленинград из Казани, где «перваки» и «борисковские» уже вовсю кромсали друг друга, стали приезжать беговые — те, кого разыскивали за убийства милиция и конкуренты. Они оказывались здесь с поддельными документами и без денег. Освоиться на новом месте им помогали соплеменники, успевшие врасти в местные криминальные структуры. Первыми из таких вынужденных мигрантов были Ринат Гиламов по прозвищу Ружье и Жоркин. Запомнить все производные от названий микрорайонов Казани — «жилка», «хади такташ», «кинопленка» — было невозможно, так что всех стали называть просто «казанскими». «Казанские» сразу обратили на себя внимание агрессивной провинциальностью. Они обладали одним-единственным навыком — навыком уничтожения себе подобных, но зато его отточили до совершенства. Ничего другого они делать не умели и не хотели. В незнакомом городе без протекции существовать сложно, и крохотные коллективы с разных улиц татарской столицы один за другим стали представляться «малышевскими». Их не приняли в сообщество, испугавшись их дикой неуправляемости, но держали на подхвате, как и оружие, на всякий случай. Первое время «малышевские» сдерживали агрессию «казанских», подкармливали их, не допускали их конфликтов с местными контрагентами и не обращали внимание на раздражающие этнические лозунги вроде «Хади Такташ — весь город наш». «Казанские» же оказались самодостаточны, они и в незнакомом месте продолжали отстреливать друг друга: «перваки» мстили «борисковским», «жилка» терзала «тяпляповских», и наоборот.

В начале 1991 года в Питере оказались представители самой богатой и влиятельной группировки Казани, собранной из жителей ее центра,— «кировские». Их лидер, Наиль Хаматов по прозвищу Рыжий, ездил на джипе Nissan Patrol, жил в гостинице «Астория» и рубашку второй раз не надевал. Хаматов приехал «крышевать» крупный татарский бизнес, связанный с нефтью. Наиль каждый месяц отправлял транши в Казань. Через некоторое время, когда обороты выросли, присматривать за Хаматовым из Казани прислали Мартина. Он-то и застрелил Хаматова в том же 1991 году.

Кроме неискоренимого желания истреблять друг друга татары слыли страстью к мелкому интриганству. Как-то Ринату Галимову, когда он не смог занести грев в зону, соратники посоветовали зайти в лагерь в милицейской форме, а через несколько дней после того, как он с успехом проделал эту операцию, ему предъявили ношение погон и на этом основании попытались снять с должности смотрящего за «казанскими» в Ленинграде.

 

ДРУГИЕ

Одновременно с гостями из Казани в Ленинграде стали одна за другой образовываться и другие группировки. Под руководством боксера и героя Афганистана Владимира Колесника кристаллизовалось сообщество боксеров из клуба «Ринг». У Колесника остались ожоги на спине после того, как он горел в танке на войне, он отличался исключительной консервативностью и немногословностью. Уже в то время, когда «шестисотый» «мерс» стал важным атрибутом любого лидера группировки, Владимир Колесник продолжал ездить на черной «Волге». Его правой рукой стал тот самый Боцман, который когда-то выкрал Лукошу из больницы на улице Вавиловых. Одним из главных их активов стала гостиница «Карелия».

К мурманчанину Вите Слоке подъехали земляки и объявили себя «мурманскими». Чеченцы объединились вокруг старого мошенника по прозвищу Джапар. Братья Агарагимовы, борцы классики, собрали вокруг себя спортсменов из Дагестана. Осетины подняли на свое знамя имя чемпиона мира по классической борьбе Петра Еврастовича Наниева. Постепенно группировок стало больше, чем бутылок за стойкой хорошего бара.

 

«ЗИНГЕР»

В сентябре 2009 Владимир Колесник, как кандидат в муниципальные депутаты Токсовского поселения, так рассказал об этом времени: «Долго я думал с чего начать в 90-е годы. И тут я вспомнил о маминой старенькой машинке „Зингер".

Я научился на ней шить еще в школьные годы. Просто смотрел, как это делала мама. То нитку в иголку вдевал, то шпульку в челнок вставлял. Достал я тот самый „Зингер" и попробовал пошить брюки. Над первой парой просидел всю ночь, а получились они не очень. Утром с красными глазами, в расстроенных чувствах пошел на работу. Но сдаваться не в моих правилах. Я решил, что обязательно разберусь в технологическом процессе, и слово сдержал. Потихоньку приноровился, и стало получаться все лучше и лучше. Я тогда был просто счастлив: ведь то, что я делал своими руками, нравилось людям. Постепенно бизнес стал расширяться, я пригласил к сотрудничеству своих старых товарищей по спорту, которые тоже оказались не у дел, и так пошло-поехало» .

 

ПАЛЬБА

Вплоть до 1990 года даже самые резкие выяснения отношений редко заканчивались выстрелами, даже если у кого-то и было желание расправиться с контрагентом, это принято было делать руками или, в крайнем случае, тяжелыми предметами, которые оказывались под рукой. Одним из таких последних «благородных» поединков стала гибель Юры Соколова в драке с Ришатиком — боксером из Мурманска в квартире, которую он получил от государства, когда стал чемпионом мира по дзюдо. Бывалые говорят, что поводом явилось нежелание Соколова падать под каких бы то ни было лидеров.

Когда в ОПГ оказалась шпана, у которой не было шансов против мастера спорта в рукопашном поединке, они стали пускать в ход оружие. Еще больше масла в огонь подлили «казанские», которые только и умели, что стрелять. Скоро все стали повторять слова, приписываемые Малышеву: «Сейчас кулаками ничего не решишь».

Блатные пытались увещевать молодежь, нажимая на эффективность дипломатии, умения вести диалог, на свой лад пересказывали детский рассказ «Тайное становится явным», но все-таки отступили, увидев бессмысленность этих уговоров.

Встречи больше не проходили в теплой товарищеской атмосфере. Братва выходила из машин молча, за руку здоровались только старшие. Остальные вставали полукругом, держа правую руку за пазухой. Деловая, конструктивная интонация стала уходить из разговоров. В споре выигрывал тот, кому удавалось запугать противника. Первое, что было важно,— это количество людей и машин, которые подъезжали к месту встречи. Вторым фактором стало оружие. В 1990 году пистолеты и автоматы перестали пылиться в офисах и ждать своего случая и превратились в обязательную часть рабочей униформы. В багажниках возили бронежилеты. Находчивые тут же вспомнили спартанский метод ведения переговоров: отправляли на них одного человека без машины и оружия. Десятки парней, к которым он подходил, чувствовали себя глупо. Переговорщик же вел себя дерзко, тем самым еще усиливая замешательство оппонента. Друзья одинокого дипломата тем временем прятались вокруг и наблюдали за происходящим, переписывали номера машин, а в острый момент, если он наступал, выходили из укрытия и застигали противника врасплох.

Стволы поначалу служили для запугивания, в крайнем случае из них стреляли по ногам, но долго на одних угрозах было не продержаться, они теряли действенность.

В 1991 году около десяти машин собралось на Медном озере. После резкой фразы один из старших достал ствол, его оппонент иронично заметил: «Достал так стреляй» — и демонстративно подставил лоб. И немедленно получил пулю.

Александр Дружинин

В год смерти Андропова я разбился на лыжных гонках на Медео. Бедро раздроблено, нога отдельно. Это мне уже в госпитале говорили. А госпиталь был забит афганцами-обрубками. К ним ходили комсомольцы — телевизор привезут, типа поддержки. Ни рук ни ног. Гниение кругом. Тут что-то во мне сломалось. Вот она — плата за родину, и я понимал, что у Кремлевской стены их не похоронят, и матери их, как у меня,— прачки и также будут жить в нищете, только им теперь стирать чужое побольше придется.

А мне кости сверлили, чтоб поставить на ноги, ручной дрелью.

Приехал домой, метнулся в Таллин в Педагогический институт имени Вильде на кафедру физкультуры. Стал восстанавливаться. Это трудно. Как Брумель — на крике. Но стал абсолютным чемпионом праздника Севера в 1986 году. Выступал за Эстонию. А числюсь в «Динамо», стипендия сорок, жрать нечего. Со временем устроили меня — министр строительства Эстонии, министр связи Эстонии катались на горных лыжах, я их немного тренировал. Подвесили к директору производственного объединения «Норма», они ремни безопасности к «жигулям» выпускали. Числился контролером ОТК.

Пытался фарцевать с финнами. Чухонка, матрешки. Но нас местные сдали. Нас КГБ шуганула. Была «копейка» у тестя в Кировске, я ведь к этому времени женился,— с номерами «МУ». Вот мы на ней и зажигали. Чекист, помню, кричал: «Вы че, мурманчане! Понаехали тут!» Я не стал спорить: «А вы таллинчане — весь порт забит мажорами».

Потом «академка», потом заочный. Смысла учиться уже не видел, а ребенок уже родился. В Кировске тренером стал работать. Потом инструктором в гостиницу. Знакомый мой — Благодатский,— убиенный в 2004 году. Он был потом депутатом, а убили здесь, в Питере. Он был деятельный — замутил, чтобы гостиница построила подъемник. Ведь началось кооператорское движение. Строили вчетвером, цемент на себе в гору таскали по 50 кг. Экономили, за лето построили. По 8 тысяч получили. Тут же к нему подкатили местные уголовники, сначала на дружеской ноге, потом им показалось мало. Они не спортсмены и были мне противны.

Он собрал команду из нас, и начались стычки небольшие. Я далек от этого был, но в гостинице в ресторане произошла стрелка. Мы пришли пустые. Еще ведь со стволами не ходили. Максимум ножи. Короче, драка. Отстояли. Я ничего не заработал, как дурачок. Я помогал, потому как он спортсмен, а уголовников не любил.

Короче, живу с женой, устроился водителем на КамАЗе. Уже талоны в стране. Пытался таксерить, водку пихал. Крутился как все.

Наконец, в Польшу поехали — золото, бинокли повезли. Раза два. Выходило 200 баксов в месяц — больше суеты. Не мое. А жена в другом доме оказалась, как в плохом сериале. А сын со мной.

Поперлись с товарищем снова в Польшу, потом решились пешком ходить через границу в Германию. Воровать. На вокзале увидели русского с тяжелой сумкой. Думали, запчасти, и украли. А в сумке монеты — новые десятки, советская атрибутика, ордена, медали. В том числе ордена Ленина. Продали все в Голландии, но на вес, так как они говорили, что русские наводнили рынок этим. Попали в тюрьму за кражу — пару недель посидели — нас не выслали — мы попросили политического убежища — нам дали по 600 марок и убежище. Мы сбежали и автостопом снова в Голландию. В Амстердаме квартиру снимали.

Возвращаюсь в Россию, а Саша Якимов — кореш, сидит за рэкет. Его потом убили. Я его встречаю, и едем втроем покорять СПб. К тому же в Питер мы из Таллина заглядывали раньше, общались с Ваней Витебским. Его потом убили. Колю Петрова знали. Он потом с «пермскими» водился, его потом застрелили. Мы же проездом зацепляли эту жизнь. Нахватывали валютчиков на Невском. Мы смотрим: крутые ребята — куртки кожаные. Хотел быть похожим. Приезжал в бар «Шайба», в гостиницу «Советская». Видел характеры, считал, что я не уступлю, если что. Так что на дальнем кольце в орбите, но в орбите. Потихоньку засасывало. А что, горняком подыхать за талоны на хозяйственное мыло? Сука и скука.

Вот мы в 1989 году из Кировска и в Питер. Я с Якимовым и еще один. Он жив — не стоит его имя упоминать, потом еще Саня с Новосибирска прибился. Мы назывались Саньки, сняли четырехкомнатную квартиру на Трамвайном проспекте и водили жалом. Могли в бандиты, могли в коммерцию. Осваивались. Бывало, и за магнитолу выхлестнем кого. Барыг с дурью накрывали. Познакомились случайно с Костей Могилой, Кулибабу знали. «Сюрприз» — кафе на Старо-Невском — там и познакомились. А офис у Могилы был на Суворовском. Стали «могиловские». Стали периодически туда заезжать, чтобы стать в дело. Надежда была на зарплату, на долю, воротчиками побыли. Но особого понта не нашли. Так. Если была просьба, мол, вот еще ребята, стрелка — поприсутствуйте. Мы для массы.

Позже появился напарник, человек Васи Тюменцева — Андрюша Маленький Ушастый. Вывозили коммерса в Купчино, пугали. Он испугался, обещал пароход купить. Потом Андрея в Америке убили. Так вот, этот коммерс прятался и от Малышева, и от «тамбовских». Никелем занимался. Мы охраной к нему приклеились — деньги у него водились. Он мошенник, конечно. С ним мы и в Мончегорск 50 тысяч долларов взятку возили за вагоны никеля. Уже оружие перевозили с собой, в брониках тренировались. Уже вокруг пальба идет. В душе уже был уверен — надо отстреливаться, если что. Не ждать. На выезде гоняли в Брест машины и отбирали машины, которые сняты с учета. «Форд-калибра» появился. В гостинице «Русь» — офис. Стрелять — не вопрос. Появилась тема — через Москву кредит на «Уралмаш» через Европу. С «солнцевскими» встреча. Банковал коммерс, мы для виду, так было принято. Вот и «Лянча» новая у нас. В Екатеринбурге запутали коммерсанта — отдал БМВ-850. Помню, стоят шесть машин, он говорит «Выбирайте любую». У нас общие знакомые и с «ма-лышевскими» — нарисовался Сериков такой. Его потом убили. Он в порту. Пришла тема — решить вопрос с человеком в порту. Меня знают: если я сказал — сделаю. Сказали, что чел хочет отжать бизнес.

Помню, один парень, сказал: «Да нет, ребята, вы же добрые, не сможете убить». Засела мысль. А тут гада надо убить. Саня Якимов на подхвате — он лифт держал. Лифта-то два, а в одном жертва. Я забрал ПМ себе для верности, ему ТТ отдал. Вдруг он не сделает? Я в сердце жахнул и контроль в голову. Саня вдруг себе доказать что-то собрался и сам несколько раз в голову. Зачем? Запалил пистолет только. И так с Сериковым начали корешиться. Договаривались, кстати, за 10 тысяч баксов.

И у них впечатление — мы решаем вопросы. Мы залезть в долю хотели, в порт залезть. В это время меня попросили убрать Казакова — уголовника в Кировске. Того, с кем драка тогда в гостинице была. Мне по барабану, но я не хотел, чтобы правили синие. Заказчик — он же также за «Динамо» выступал. Я тебе за пятерку на дружественной волне Казакова и вальнул.

Я понял, что, во-первых, я реально это могу. И не хуже других. Пошли дела — получили 250 тысяч долларов в Мурманске. «Мерседес»-купе взяли. Много чего появилось. И ноутбук. Я все со стола забрал у должника.

Потом один «пермский» уголовник в Мурманске первую дискотеку на Пяти углах открыл. Мы были в доле, а он кинул. Решили завалить, но его за два дня до предполагаемой стрельбы посадили. От него за мной начали охотиться. Нашли в Кировске, когда я катался на лыжах. Я вышел из казино, били 10 человек. Меня нашли на стройке с товарищем. Он умер, я выжил. Надо было решать вопрос. Я Носенко поймал — это их главарь, пытаю — он: «Я своих не отдаю». Крепкий, падла. Я его завалил. Все лето потратил, чтобы разыскать остальных. Одного нашел и утопил. Остальных не нашел. К тому же Якимов торопил — на порт наехали чичены. Он не уверен был в себе. Вот подошло и дело «Барбалеты» — 97 год, осень. О нем в СМИ написаны десятки статей.

Я с Сериковым договариваюсь на 35 тысяч. С «малышевских» два автомата с глушителями, патроны со спецзарядами, гарнитура, радиостанции. Там спор был мутный: у директора «Барбалеты» заканчивался срок аренды и продлевать его не собирались. Нарисовались чехи, кричали, что они дали 300 тысяч баксов на углубление причалов.

Я отработал. Якимов прикрывал. Я сделал. Сериков должен был указать клиента в лицо. Он опасался, менял ночами адреса, а офис «Барбалеты» в одном месте. Автоматы румынские. Приклады обрезал. Я под бом-жика оделся, как в «Брате». Автомат в сумку драную, как в «Брате». В маске. Мимо охраны. Этого человека расстрелял в его же машине, а из второй охрана высыпала. Охрана на меня. Я в их сторону, в ноги жахнул — прыть их исчезла, все залегли за джип. Отхожу, а в здании офиса рядом стоит в окне человек — тоже охранник, как в кино, нагло смотрит этот «фильм». Вот я саданул, чтоб не дуло в мозгах. Но только стекла разбил. А он нырнул. Санька Якимова я что-то, правда, не увидел в положенном месте. Меня б завалили, если бы они пошустрее были.

Потом нас за все это приняли. Я хороших людей не убивал. И не дошел бы до уровня, когда мне все равно кого убивать, как террористам. Мы друг друга убивали. Все честно.

 

ПИРОЖКИ

Простые жители города, существующие от зарплаты до займа в червонец, быстро догадались, что отнять у них бандитам нечего и они их не тронут. Они стали представлять себе бандитов на тонированных машинах и с цепями в качестве робин гудов.

Офисы братвы расплодились по подвалам и первым этажам всего города. Вся округа знала, где они находятся. Жители Ленинграда, замученные мелкой преступностью, обращались к ним за помощью. Кого-то избивал муж, а участковый был бессилен, кому-то было страшно подниматься по лестнице из-за пьяных гопников, кто-то умолял наказать соседа по коммунальной квартире, устроившего притон в своей комнате. Бандиты охотно оказывали услуги всем этим людям. Им было лестно доверительное отношение к себе, и они видели в этом оправдание многим другим своим поступкам. Выходило, что они, и правда, были добрыми разбойниками: отбирали деньги у богатых и помогали бедным. Молодежи, которую отправляли на установление справедливости, было весело разносить челюсти мелким дебоширам, красоваться перед лимитчицами в общежитиях. Бандитам не составляло никакого труда решать те проблемы, с которыми не справлялись правоохранительные органы. В районе Некрасовского рынка практически в каждой парадной кололись наркоманы, а борцы, чей офис находился непосредственно на Греческом проспекте, каждый полдень вместо разминки обходили все дворы в близлежащих кварталах и лупили их. Вскоре этот микрорайон стал зоной, свободной от наркотиков. В благодарность пенсионерки стали носить «борцам» свежеиспеченные пироги и называть заступниками. Что-то рыцарское, заложенное тренерами, как будто еще оставалось в бандитах. Пока что они к некоторым ситуациям относились не с точки зрения рентабельности, а эмоционально.

Один из ныне живущих ветеранов организованной преступности, Сергей Сенченко, Сеня, случайно встретил на улице плачущую женщину. Выяснилось, что она работает учительницей в школе, а бывший десятиклассник занял у нее последние деньги и скрылся. Педагог понимала, с кем беседует, и пообещала вознаграждение, если его немного припугнут.

— Я сделаю это бесплатно,— ответил Сеня.

На следующий день он прямо в школу принес ей всю сумму и еще добавил от себя 300 долларов, сказав, что молодой человек таким образом приносит извинения.

 

АВГУСТ

19 августа 1991 года в Москву были введены войска ВДВ.

К Ленинграду подъезжала колонна бронетранспортеров.

У Мариинского дворца собралось около тысячи студентов с лозунгами: -«Нет фашистской хунте».

В Управлении специальной службы ГУВД сотрудникам была дана команда никуда не вмешиваться, сидеть по кабинетам и приводить в порядок бумаги, а наготове рядом с сейфами держать бутылки с бензином и в случае погрома сжигать дела агентов и убегать. Полковник Владислав Слепухин ходил по коридору и напевал: -«Я помню тот Ванинский порт...»

В гостинице «Астерия» в лобби сидел сотрудник ОМОНа Нестеров, крутил в руках пистолет-пулемет Стечкина и в своеобразной манере критиковал поведение начальства: «Мыши серые».

За соседним столиком сидела братва из Воркуты, этих знали как братьев-воркутят — все под два метра ростом, бритые, в одинаковых джинсовых куртках и с тяжелыми золотыми цепями на шеях. К воркутинским подошли оперативники спецслужбы милиции, и между ними произошел следующий разговор:

— Скажите, где танки? Парни, вы только мигните — мы поможем. Что мы, колонну танкеток не возьмем в оборот? — предложил Сироп.

— Это каким это образом? — опешили милиционеры.

— Вы как маленькие. У нас же пара парней Афган прошли, а «четверка», набитая железом, тут рядом, на Якубовича у прокуратуры припаркована. Четыре гранатомета «Муха» припасено. Что тут особенного. Мы на «девятинах» подъедем, первый и последний танк сожжем, остальным будет не развернуться. Высунутся, и мы их перекоцаем.

 

ВЕРДИКТ

Из-за путча вынесение приговора Кумарину не состоялось 19 августа и было перенесено на 4 сентября. Мирилашвили был осужден условно за подделку трудовой книжки, куда внес запись о должности подросткового врача для получения лимитной прописки в городе, и вышел из зала суда. Ледовских был осужден за подделку временного талона водительского удостоверения на Некрасовском рынке и избиение сожительницы. Девушка пришла в суд с цветами, вручила их судье и заявила, что любит Валеру. Срок в два года истек через два месяца, и Ледовских вышел на свободу. Кумарин за вымогательство кооперативного имущества был осужден на четыре года. Через год его освободили досрочно.

4 августа 1992 года начальник 14 отряда написал рапорт начальнику колонии № 20/6: «Докладываю, что осужденный Кумарин Владимир Сергеевич, 1956 г. р., добросовестно относится к труду и имеет примерное поведение. Полагал бы поощрить его и представить на условно-досрочное освобождение». Под рапортом стояла подпись: «Ст. лейтенант Феоктистов».

Георгий Пугачев, родился в 1961 году

Я имел отношение к организованной преступности.

В конце 80-х я работал в Управлении уголовного розыска Ленинграда и загремел. После суда меня направили в колонию Нижнего Тагила для бывших сотрудников. В 1991 году туда привезли известного всем зятя Брежнева Николая Чурбанова, который, как известно, был арестован еще в 1987 году, а после получил 12 лет. Любопытно — мне тоже отмерили 12 лет, а натворил я поменее.

Тогда в Тагиле сидело много маститых фигур — по Краснодарскому, Узбекскому делам.

18 августа 1991 года поздно вечером, после отбоя они все собрались в клубе колонии. За столом сидели: бывший генерал Чурбанов, его кореш — бывший генерал МВД Калинин, бывший заместитель министра МВД Узбекистана Бегельман, бывший первый секретарь ЦК КПСС Узбекистана Усманходжаев, бывшие полковники с Краснодара. Они пили чай, спорили о судьбе России.

В этот момент к ним вошел начальник колонии — полковник Иван Жарков — человек нрава крутого.

Никто не встал при его появлении. Он с ухмылкой спросил: «Ну что, сколько мне отмерили срока, если ваша возьмет? Небось на всю катушку — пятнадцать?»

— Ты нам, Иван Данилович, ничего плохого не сделал. Получишь свою пятерочку,— ответил ему Чурбанов.

Когда ГКЧП рухнуло, Жарков при всех указал Чурбанову на карцер:

— За что пятнадцать суток?! — возмутился тот.

— За нарушение распорядка дня — вы же после отбоя чаевничали, да еще в организованной антиправительственной группе,— засмеялся хозяин.

Но Чурбанова в штрафной изолятор не отвели, Жарков его простил и сказал: «Ты бы, Коля, поступил по-другому».

Юрист Эдуард Торчинский, родился в 1959 году

В 1991 году я был кооператором. Мы экономили — в двух комнатках сидели все. Строили очередной завод, как нам казалось, лучший в мире.

Туда пришел вдупель пьяный сварщик — началась потасовка. Я врезал и одному, и другому. Вскоре меня вызвали куда следует и заявили, что мы вдвоем избили работягу.

Это было начало августа. В силу своего верхоглядства мы похохотали, тем более что главному инженеру досталось от меня больше, чем сварщику. Мы дали объяснения и решили, что все кончилось. Я уехал отдыхать с семьей в Крым.

18 августа до меня дозвонился следователь. Уж как он меня разыскал, говорит о его неукротимом интимном желании сообщить мне дурную весть. И говорит: «С учетом происходящих событий слово „кооператор" — преступно». И потребовал, чтобы я немедленно вернулся, так как на фоне происходящих катаклизмов избиения пролетария он не спустит.

Честно скажу — меня он этим напугал. Я рванул в Симферополь на самолет. Десятки тысяч осаждали аэропорт — чиновники, милиционеры, военные. Я обратился к директорам совхозов, с которыми я работал, а они мне вручили бумажку в клеточку с подписью кого-то, по которой я и улетел в Ленинград.

Когда прилетел, то прошло уже с момента КГЧП три дня. Все было ясно, Янаев откапал все свои слезы. Их смели. С определенным сарказмом я явился к следователю.

— Теперь нет основания вас привлекать,— вежливо сказал он.

А потом он заходил в мой магазин «Фрукты-овощи» на «Чернышевской» и брал товар бесплатно, хотя мы ни о чем не договаривались. Мне это надоело, и я его шуганул. А он умудрился что-то такое заявить, мол, я тебе от всего сердца помог, а ты жадничаешь.

Жульверн Авдышев, родился в 1961 году

Я имел отношение к организованной преступности. Придерживаюсь старых традиций. Первый раз я сел по молодости и надолго. Попал в девятнадцатый лагерь Кировской области для особо одаренных и не поддающихся перевоспитанию. Это было в Олимпийский год. В этой зоне я и познакомился с патриархом преступного мира — Василием Бабушкиным по прозвищу Бриллиант. Он был самым авторитетным вором в законе. По одному его слову зона могла с ног на голову перевернуться и обратно встать на место. Менты его на «вы» называли. Он был небольшого роста, худой, в старых круглых очках.

Как-то при мне он заслушивал спор между арестантами. И выяснилось, что один из них употреблял морфий. Так Бриллиант сказал следующее: «Ты очень хороший человек, но с сегодняшнего дня я не хочу, чтобы ты находился там, где нахожусь я. Человек, который употребляет наркотики, не может иметь своего мнения и слова». Вот так этот парень из категории порядочного арестанта сразу превратился в обычного мужика.

Наверное, я до сих пор нахожусь под воздействием его личности и веры.

Годы спустя я эти слова Бриллианта несколько раз как завет авторитетным ворам пересказывал, а они злились. Крыть-то нечем, а опровергать его — это как Библию переписывать.

А Бриллианта в начале 90-х задушили в Соликамске в самом лютом месте — на «Белом Лебеде». Это помещение камерного типа на территории Соликамского пересыльного пункта. Место для тех, кто не прогибается под красных. До 90-х там был ад: убивали, насиловали, калечили.

Мне довелось посетить «Лебедь». Один пример: работа начиналась с пяти тридцати и пока луна не погаснет. Тащим мы бетонный столб человек двадцать. Командуют: пятеро таких-то отойти. Тащат пятнадцать. Потом: трое таких-то отойти. Как жилы лопаются, слышно. А нам кричат: «Рабы, жить хотите — дотащите».

И верховодила не милиция. Она там права голоса практически не имела. Надзирателями были зэки из тех, кому жить осталось до первой минуты на воле. Они с дубинами ходили. Это были уже не гниды и не твари, это другое состояние. Их потом как вшей давили.

А когда путч случился в 1991 году, я сидел в лагере с названием «Красный берег». Так пока ГКЧП не захлебнулось, три дня начальник оперчасти вышагивал по зоне и орал: «Мрази, еще пару дней, и я вам покажу советскую власть — всех с особо тяжкими статьями на тот свет отправим».

Так что пусть Ельцину земля пухом будет. Он прервал эту живодерню.

А Бриллианта похоронили рядом с Соликамском и воткнули колышек с номером, а место начали охранять менты, чтоб не выкопали. Словно крест на Голгофе охраняли, чтоб Иисуса не сняли.

Но потом воры подкупили их, те отвернулись, тело вынули и похорони ли по-людски в нужном месте.

Вера Татарникова, родилась в 1945 году, журналист, живет в Германии

В конце 80-х я работала главным редактором газеты «Аничков мост» и являлась секретарем правления Союза журналистов Ленинграда. В 1991 году финансирование Союза рухнуло, и мы старались выжить. Помещение на первом этаже знаменитого дома 70 по Невскому просИекту было сдано в аренду под ночной клуб «Доменикос». Его история забавна. Вначале идея клуба принадлежала сицилийцу из Палермо по имени Пиколло — другу Собчака. Но заведение открыл нигериец Лакки, которого убили в 90-х. С самого начала клуб «крышевал» Слава Кирпичев. Он часто приходил в Союз в своем чесучовом костюме и был безумно вежлив. А рядом с ним «малышевские»: Сергей Зиновьев, которого все звали Ташкент, Юра Криминал.

Криминал за мной тогда приударил и подарил французские духи «Трезор». Я взяла, от греха подальше. Потом он начал рваться в Союз чуть ли не каждый день, вел себя развязано, и Андрей Берлин — друг Кирпичева, его шуганул. И Криминал, и Ташкент, и Кирпич сегодня на том свете.

Потом пришли «казанцы». Они всегда стаями ездили, мы их клопами за маленький рост называли. Заявились Мартин, Маис и еще выводок. У нас стоматология тоже арендовала помещение, и они хотели с нас денег. Я сказала, что денег нет — самим трудно. А Мартин, привалившись к косяку, заметил: «Мы тебя не убьем — мы тебе ноги вырвем, будешь всю жизнь ползать». Я пообещала им лечить их бесплатно. Через какое-то время Ульяна — заведующая клиникой, звонит: «Они приперлись, но это не лечится — у одного пулевое ранение в челюсть. Я только кровь остановила».

А напротив здания Союза райком партии, был там же отдел КГБ, перед райкомом стоянка машин запрещена, никто не смел припарковаться. Кроме них. А они бросали машины и через проспект к нам. Никто замечания им не делал.

Помню, Ташкент говорил: «К нам вход рубль — выход сто долларов». А коммерсантам так: «Мы „крыша", а ты крыса». А сами в Париж ездили, дорвались с восторгом и упоением. Вокруг крутились остатки каких-то «феоктистовских». «Малышевские» снимали правительственные дачи через Юрия Комарова. Черт-те что.

До этого я их не видела. Да я живого вора в жизни не видела. А тут появилось столько джипов, как если бы сегодня танки по Невскому ползать начали. Новая Россия не с гласности началась, когда мы вместе с Белкой Курковой, с Салье бегали по телевидению. Бандиты стали новой субстанцией. С ними началась веха новых людей.

Я до этого и Кумарина в баре «Таллин»-то видела, но воспринимала его как бармена. Моя дочь всегда говорила тогда: «Вова очень хороший».

Моего мужа — основателя первого совместного предприятия в городе, через несколько лет убили. Он хотел от «малышевских» перейти под «крышу» «тамбовских», говорил: «У них условия привлекательней».

Следователь молоденький через много лет спрашивает про его знакомых с «крыши» — про Ташкента, Кирпичева, других. И говорит: «У вас про кого ни спросишь, так все убиты». Я говорю: «Время было такое».

Сергей Медведев

Есть у меня недостаток — по паспорту родился я в Москве, прямо на Красной площади. В 1943 году там гостиница была, а мама работала начальником эвакуационного госпиталя. Отец, как враг народа получивший пятнашку, искупал ее в тылу у немцев. Они склад какой-то рванули, и ему глаз выбило да пятку оторвало, он 92 дня в лесу скрывался, выжил и вот осенью 1942-го его на лечение отпустили к матери.

После войны нравы были построже, чем в 90-х. В пятых классах шестнадцатилетние сидели. Где им учиться было1 И сыновья полков с медалями, и прошедшие детские колонии. Они все воевали, так или иначе. А это значит, научились убивать. В ближнем бою с ними никакие «тамбовские» или «малышевские» и пяти минут бы не продержались.

За драки и говорить не нужно. В барах в 80-е, по сравнению с послевоенными годами, не били, а похлопывали. На углу 8-й линии и набережной Шмидта разливуха расчудесная была. Там калеки-фронтовики — не суйся не зная. На углу Среднего и 1-й линии разливуха с блатными — и зная, не суйся. Самая шпанистая — 19-я линия — возле Василеостровского УВД. К Гавани дальше — водочный завод Дерябкина, роща акаций, училище подплава. Все это надо было миновать челночным бегом — шпана, мореходы всех дубасили. А в конце Дунькин тупик — обветшалый доходный дом на углу Кожевенной и Косой. Там и днем без ножа трудно было. Строго по ушам отхлестать могли. За что? А чтоб знал.

Улицей Нахимова все и заканчивалось, а дальше остров Голодай, а там совхоз с китайцами, теми, кто еще в двадцатые годы вместе с латышскими стрелками советскую власть ставил. Туда на лодочные станции мы гоняли с девками.

Посредине Среднего — между 15-й и 16-й линиями — яблоневый сад. Там Зяма с бородой, как у Льва Толстого, пиво продавал весь день. Хочешь, и ночью накроет с рюмочкой. У его жены Доры все в парикмахерской стриглись. Их блатные потом зарезали, искали, что они в блокаду насобирали.

Поэтому торгаши особенно достаток не показывали. Директор пивбаров «Петрополя» и «Бочонка» тов. Маразасов, вроде так его фамилия была, 30 лет в одних штанах проходил. Зато умер своей смертью.

На танцы в Мраморный зал ДК Кирова собиралось под 500 человек. Шпана на цепях, только не вокруг шей, а с велосипедными за пазухой. Дрались прямо перед входом, за ДК ведь тогда болото было сплошное. А рядом, кстати, то известное Смоленское поле, где казнили революционеров в XIX веке. Били так, что нынешние омоновцы в обморок упали бы.

Жах — и на пару месяцев борозда на лопатках. Я раз из-за будущего композитора Коравайчука чуть не сел.

Он странный. Приходил на танцы с фотоаппаратом, девок исподтишка щелкал. Вот я ему шею английским ключом и распорол. А у него в доме на 15-й еще и Барышников жил, прибитый, в вязанной шапочке ходил — мы его на танцы звали, а он скромничал.

Верховодили шпаной блатные, те, кто с войны пришел, но встал на старые рельсы,— у них по руке, по ноге нет, ордена, а они, видно, в детстве не наигрались. Днем с пацанами кашеварят, вечерами краденое толкают.

Блатные хороводили в кабаках «Полтава», «Лондон», «Шанхай». К 60-м они уже отставали в развитии. Сгорели, как мой кореш Жорка Захар. Мы с ним в ЦПКиО гоняться на коньках ездили. Тогда там все аллеи, все лужайки заливали в сплошной лед. Я догоняю кого-нибудь — шапку сбиваю, а Жорка подбирает.

Каждое 5 мая на деревянном Тучковом мосту драки с петроградскими — 200 на 200. Без стрельбы, но порезать могли запросто. Мусора не лезли. Один раз, правда, в начале 50-х сунулись разогнать традицию, а мы даже их лошадям зубы выбили.

Милиционеры на конях с ППШ наперевес ночами патрулировали. И пересвистывались, потому что, если свисток слышен, значит, жив.

Оружия было много, но в цене особенное — для маленьких рук. Из ТТ пацан и в корову не попадет, так что искали дефицитные браунинги. А остального сколько хочешь. У меня в сарае на 16-й линии миномет стоял. Пацаны наганы в пристенок проигрывали. Мы в войну ходили играть на Лютеранское кладбище. Могилы с немецкими фамилиями у нас там за фашистов шли. Так что все, что там отбито, это нами из пистолетов и пулеметов отбито. Там малины много росло, в склепах нищие жили. В кинофильме «Брат», где они в склепе сидят, показали крохи от прошлого.

В середине 50-х умыкнули мы с Крестовского острова хорошую медь — срезали с яхты ночью киль и сдали на Донской переулок в утильсырье. Нас кинули — просто не заплатили. Так мы взяли артиллерийский порох — длинный такой, макаронами назывался, кусок мыла — динамит, привязали РГП — ручную гранату противопехотную, к ней лесочку подлинней и рванули ночью. Так жахнуло, что отчетность товароведа до Среднего проспекта разлетелась.

Никто языком не сболтнул. Мне мать всегда твердила: «Тебя спрашивают, а ты молчи». Я потом при задержаниях на допросах спать научился. Нас обучала не только улица. В нашем доме жил Циммерман — царский офицер. Он еще с Буденным до Варшавы дошел. Он все сидел на балконе, подперев подбородок клюкой. Все говорил: «Только в войну и отдохнул, когда выпустили из лагеря». Много знал, красиво говорил. Тетка моя выпьет «Стрелецкую», беломорину в зубы, на груди два ордена Красной Звезды и учит: «Дружинники вас лупят, потому что им бабы не дают».

Поэтому за стук могли порезать запросто. Это вам не бандитские посиделки. Время было и подлое — воронки по ночам людей собирали. Время было и доброе — если кто пироги во дворе печет, то всем по кусочку достанется.

Потом в центре время началось удобное.

А в 80-е пришли быки, и вскоре кончилось Ленинградское время.