Мне было 42 года. Я был в расцвете лет, полон энергии и сил. Двадцать три года супружества притупили моё чувствование происходящих в семье событий, но не угасили желание жить и активно участвовать в происходящих в ней событиях. Чувства не огрубели, они стали менее остры, я почти не задумывался над тем, как протекает жизнь, не анализировал происходящее и не делал никаких выводов для себя. Жил по инерции, воспринимая жизнь таковой, как она была. Трое детей, родившихся в браке, были для меня событиями обычными, внёсшими в моё чувствование радость и принятие ответственности за их становление в жизни. С женой нас связывали воспитание детей, долг ведения дома и секс. Чувство любви, если оно и было в начале нашей жизни, выхолостилось частыми размолвками. Каждый раз, при их возникновении, мне вменялись в вину множество моих отрицательных черт характера, являющихся причиной всевозможных семейных негативов. Главной же причиной этих размолвок, на мой взгляд, было непонимание женой моего внутреннего содержания. Она не смогла открыть во мне скрытых и дремавших способностей и черт характера, будучи при этом сильной и волевой женщиной, с лёгкостью переносящей трудности, невзгоды и многочисленные проявления нездорового организма. Рождённая в год Дракона под созвездием Весов, она в браке со мной, Котом и Девой, была ведущим членом семьи с претензией на главенство. Я с лёгкостью, с самого начала жизни, уступил ей это место, сам мало, что понимая в наших отношениях, молчаливо соглашаясь со всеми её суждениями и взглядами на жизнь. Только сейчас, уже познав другую сторону жизни и себя, я отношу себя в тот период своей жизни к безвольному, безразличному к происходящим событиям типу людей. У меня не возникало тогда желания думать и анализировать, а сделав правильные выводы, что-то менять в жизни. Проживая жизнь, я как бы плыл по течению, воспринимая встреченное на пути как должное, как то, что никаким образом меня не затрагивает, не унижает и не обижает. Это было главным заблуждением моей жизни.

Всепрощение, как и безоглядная любовь, встретившие на своём пути человека, не заслуживающего ни того, ни другого, взращивают в нём властность, гордыню, чувство превосходства и желание всегда быть выше находящегося рядом друга и спутника жизни. Эти чувства вырастают до гротеска — желанием быть безраздельным хозяином и владыкой в отношения двух людей. Так произошло и в нашей жизни. Только понял я это гораздо позже, когда наша совместная жизнь превратилась в серость и привычную необходимость проживания в одном доме. Это окончательно произошло после того, как я нашёл письма её курортного друга, отсылаемые им на почту до востребования. Наверное, тогда во мне произошёл какой-то надлом, тем не менее, сдвинувший мою чувственную сферу с мёртвой позиции. Я стал думать и задаваться вопросами. Их было мало, но по мере как находились ответы, вопросов становилось всё больше и больше.

В своей жизни я был любопытным человеком. Это побуждало меня читать много книг, смотреть фильмы и встречаться с множеством интересных людей. Я всецело отдавался овладению своей профессией машиниста электровоза и связанных с нею дисциплин, достигнув уважения руководства предприятия и коллег. В кругу друзей я приобрёл прозвище «Энциклопедист», полученное за разносторонность и огромное количество знаний из разных областей науки, искусства и жизни. Писал стихи в стол. Жена их читала, но ни разу не высказалась. После моего кажущегося примирения с курортным романом жены, я стал читать много литературы по самосовершенствованию. Если раньше такие книги не попадались мне на глаза, теперь они неожиданным образом оказывались в поле моего зрения, и я не пропускал мимо ни одну из них.

Мысли, изложенные в этих книгах их авторами, находили во мне благодатную почву, и я стал чувствовать, как меняется моё восприятие окружающего меня мира. Я стал делать поступки, которые никогда бы не сделал раньше: я стал различать хорошее и плохое, понимать разницу между добром и злом, разницу между руководящими мной посылками, которые ранее ускользали от меня и никогда не заставляли задуматься, как поступить в том или ином случае жизни. Проходило время, и я стал понимать, как сильно изменились критерии моих оценок происходящему, как изменилась шкала моих ценностей и расставляемых приоритетов. Происходящие во мне перемены стала замечать и жена. Это толкало её на вечерние разговоры со мной, в которых она задавала мне вопросы, касаемые моего отношения к ней и семье. Помню, однажды, отвечая на такой вопрос, я сказал ей, что живущий человек, неважно мужчина это или женщина, встречая в людях прекрасные черты характера, их доброе и человечное отношение друг к другу, ко многим аспектам семейной и общественной жизни, накапливает их, непроизвольно создавая внутри себя образ человека, с которым хотел бы пройти через всю жизнь. Не находя этих черт характера в своём спутнике жизни, человек теряет к нему интерес и живёт рядом только из чувства долга. Живёт до тех пор, пока Провидение не пошлёт встречу с тем, кто воплощает в себе все накопленные им за долгие годы прекрасные качества души и сердца. Встречу с его второй так называемой половиной. Я предложил ей мысленно представить такую встречу и её последствия для настоящего момента жизни двух людей. Когда она промолчала, я ответил за неё: эта встреча вмиг разрушит существующий на сегодня уклад жизни, разорвёт всевозможные цепи привязанностей и долга. И никакие существующие в мире силы не удержат слугу рядом с его хозяином.

Термины «слуга» и «хозяин» взяты мною из книги, описывающей свойства браков на основе восточного и зодиакальных гороскопов. Эти термины присущи только одному из браков — так называемому «Векторному кольцу». Главное свойство, присущее только этому виду брака, характеризуется властью хозяина и полной покорностью и всепрощением слуги хозяину. Красная строка отношений супругов в этом браке выглядит чудовищно: они не могут быть вместе рядом, всеми силами пытаясь отринуть от себя один другого. Когда же наступает разлука, они готовы заплатить ещё большую цену за то, чтобы вернуть друг друга назад. Этот цикл замкнутый и похож на проживание на пороховой бочке с зажженным фитилем.

Мы с женой прожили на такой бочке 24 года. За этот срок во мне выгорело всё, что когда-то связало нас в семью. В последние совместные годы я часто вспоминал время встреч с женой до свадьбы и удивлялся своей терпимости и своему ежедневному прощению наносимых ею мне обид и унижений. Ещё больше меня удивляет моё прощение её вины за нанесённую мне обиду и оскорбление накануне моего ухода в армию после полугодового, казалось, полного разрыва наших отношений. Она пришла на мои проводы в армию просить прощение и я, поддавшись её влиянию, простил ей. А придя из армии в отпуск, мы сыграли свадьбу — матушка на тот момент сильно болела и ей нужна была поддержка. Так началась наша семейная жизнь, мало чем отличающаяся от наших встреч до свадьбы. Хочу отметить отрицательное отношение моей мамы к нашим встречам и тем более моё желание узаконить их браком. Тем не менее, мама приняла моё решение, приняла жену как дочь и на протяжении нашей совместной жизни относилась к ней именно так.

Я не хочу сказать, что наша жизнь состояла только с конфликтов и упреков друг другу, но по большому счёту, это была жизнь хозяина-жены и меня, её слуги. Пытаясь вырваться из-под пресса этих отношений, я впадал в выпивку и блуд. В водке я искал отдушину и свободу духа, а у других женщин — то, чего не могла дать мне жена. Это опустошало меня, так как я, приходя в себя, понимал пустоту и никчемность своих побегов в то или иное направление. Приходило понимание принятия жизни как данности, и жить дальше. Несколько раз после очередной нанесённой ею мне обиды я уходил из семьи к маме и жил там. Место работы жены находилось рядом с локомотивным депо, и она, узнавая у дежурного по депо время моего прихода на работу, встречала меня и уговаривала простить её и вернуться в семью. В конце концов, я не выдерживал, в очередной раз прощал и возвращался.

И вот наступил 1993 год. Лето в разгаре, и мне выпал отпуск в июне месяце. Прекрасное время моего отпуска совпало с редкой возможностью получить санаторно-курортную путёвку в один из санаториев городка под названием Моршин. Не помню уже сейчас причину, но я не хотел никуда уезжать из дома и долго упрямился возможности этой поездки. Она всё же состоялась под прессом настойчивых уговоров жены. Что стояло за её уговорами, я не знаю и сейчас. Может, забота о моём здоровье, по крайней мере, она выражала именно это, а может, желание остаться дома одной и свободной. Сейчас, с позиции происшедших потом событий, я склоняюсь ко второму варианту по той причине, что когда я вскорости расторг с ней наш брак, она спустя короткое время уехала к другому мужчине в находящийся невдалеке другой город. Скорее всего, у них уже тогда была связь.

И вот я в Моршине. Прекрасный курортный край у предгорий Карпат, с чудесным климатом и природой. Санаторий «Черемош», расположенный в центре всего курортного комплекса, представлял собою строение старого типа, перенесшее не одну перепланировку и перестройку и являвшее собой вполне благоустроенное жилище для людей, приезжающих сюда поправить своё здоровье. Поселившись на втором этаже здания в угловом номере, состоящем из двух комнат, я посетил дежурного врача и, получив назначения на процедуры, стал их выполнять. Встречаясь с другими людьми в лечебнице и бювете, я познакомился через соседа по номеру с членами его компании и был принят ними в их круг. Пролетела неделя, время текло размеренно, подверженное распорядку и личным пожеланиям, и вот однажды утром в номер влетает мой сосед и, запыхавшись, говорит, что на первом этаже у двери дежурного врача ожидает приёма очень красивая девушка.

— Хочешь увидеть — спустись вниз и посмотри, таких красивых ножек я не видел давно, — выпалил он на одном дыхании.

— Здесь, на свободе от работы и семьи, все девушки кажутся красавицами и моделями, — ответил я, улыбаясь, и вновь вернулся к чтению книги.

— Ну и напрасно, — буркнул он в ответ и снова покинул номер.

Спустя пять минут неведомая сила подняла меня с кресла, и я, покинув номер, по лестнице устремился вниз к выходу из корпуса. Дверь кабинета дежурного врача была закрыта, а в кресле возле неё сидела девушка с пышной копной волос цвета красного дерева. Одета она была в голубой облегчённый джемпер и джинсовую юбку. На ногах красовались чёрные лаковые туфли на высоком каблуке. Её ноги, открытые юбкой выше колен, действительно выглядели красиво и соблазнительно. На лице читались озабоченность и усталость. Подойдя к ней, я задал какой-то вопрос и, получив на него ответ, устроился в кресле рядом. Оказалось, что она приехала вчера, и так как номер, указанный в её путёвке, ещё не освобождён, её поселили в другом корпусе, похожем на студенческое общежитие. Это её очень огорчило и навеяло плохое настроение. Сейчас же ей сообщили, что её номер свободен и она может в него переселиться. Этот номер находится в корпусе, где мы сейчас сидим и разговариваем, а тот, где она ночевала, далеко, и необходимость тащить тяжёлый чемодан из корпуса сюда угнетает её ещё больше.

Узнав всё это, я предложил ей свою помощь, и она её приняла. Так началось наше знакомство с женщиной, которая, как потом выяснилось, была моей второй половиной, дополняющей в моей жизни всё то, чего так не хватало мне до этой встречи.

На первых порах нашего знакомства я воспринимал мою новую знакомую как обычный объект курортной связи, не ожидая получить от неё чего-то большего, чем давали встречи моей жизни до этого. Но, потом, когда между нами состоялось много разговоров на всевозможные темы, я понял, что рядом со мной не очередная женщина, к встречам с которыми я привык, а женщина, общение с которой увлекает меня в мир, витающий только в моих мечтах и фантазиях. Мне было очень интересно с ней обсуждать различные аспекты жизни, говорить об искусстве, книгах и стихах. Я читал ей свои стихи и с удивлением видел её реакцию на них. Она рассказывала мне о прочитанных ею книгах, о просмотренных ею фильмах, раскрывая тем самым передо мной мир её увлечений классикой. Она была прекрасным рассказчиком. Слушая её повествование, в моём воображении возникали и оживали живые картины её рассказов. Культура её речи, приятно радовала меня, и я, находясь с ней рядом, чувствовал неизведанное до сих пор чувство полноты и умиротворения. Однажды мы с ней зашли в корпус женщины, с которой она познакомилась и подружилась по приезду в Моршин, и я увидел на одном из этажей корпуса пианино. Помня из её рассказов о том, что она окончила музыкальную школу по классу фортепиано, я попросил её поиграть. Она легко согласилась, и мы все, кто присутствовал в этот момент на этаже, слушали её игру. Мне очень понравились мелодии и композиции, которые она исполнила. В их числе прозвучали мелодии песен Джо Дасена, «История Любви», мелодия из кинофильма «Крёстный отец» и «Шербургские зонтики», «Вечерняя серенада», полонез Огинского и другие.

Проходило время, и я стал понимать, что меня влечёт к этой женщине не противоположность её пола, а заключённый в красивой женской оболочке человек, дарующий мне отсутствующие во мне самом качества. Платонические чувства наших отношений были видны нам обоим, и мы не скрывали их друг от друга. Нам было приятно осознавать то, что радует и волнует одного, разделено и воспринято всей полнотой восприятия другим. То, что я стал чувствовать и переживать внутри себя, никогда не происходило со мной до этого, оно полностью захватило меня, нарастая с каждой встречей, рождая во мне неизведанные до сих пор чувства. И я понял, что влюбился. Понял, что чувство, о котором я только читал, пришло и ко мне. Ложась спать в своём номере, я подолгу не мог заснуть, переживая прожитый день и наслаждаясь воспоминаниями о ней, присутствующей почти в каждой его минуте. Мне стали открываться ранее закрытые сферы восприятия, и я с удивлением познавал новое, такое прекрасное пространство ещё не посещенных и необжитых мною сторон жизни…

Но вот настал день моего уезда из Моршина. Такой боли и пустоты после отъезда я не испытывал никогда в жизни. С трудом дождавшись возможности лечь в купе вагона на своё место, я отвернулся к перегородке и унёсся мыслями к любимой женщине. Я носился по всем местам наших встреч, находил её на каждом из них и, прикасаясь к ней губами, тихо шептал слова любви. Мне казалось, что она чувствует моё присутствие и пальцами, похожим на дыхание ветра, гладит меня по щекам и губам. С этой невыносимой мукой вынужденной разлуки в сердце и на лице, я и вошел в свой дом.

Моё состояние не укрылось от жены, и у нас почти сразу случилась размолвка. Уж не помню, какую причину она придумала на этот раз, чтобы начать предъявлять мне претензии. Разгорелась ссора, и я, не выдержав её прессинга, ушёл из дома. Я как неприкаянный долго бродил по городу, с трудом узнавая знакомых и односложно отвечая на их приветствие. Срок пребывания моей любимой в Моршине заканчивался через три дня, и я подгонял время, ожидая её выхода на работу, чтобы позвонить и услышать её голос. Дни тянулись невыносимо долго, а напряженность в доме не спадала, накаливаясь ещё больше от любого неосторожно произнесённого с моей стороны слова или действия. И вот настал день начала нового рабочего года женщины, рядом с которой осталось моё сердце. Она работала в одной из аптек Кривого Рога, насчитывавшей нескольких работников в одной смене, и после нескольких гудков в трубке мне ответил незнакомый голос. Автомат поглощал монеты с завидным аппетитом, и меня посетила тревожная мысль о том, что их может не хватить на разговор. На мою просьбу пригласить нужного мне работника последовал короткий ответ: «Сейчас, одну минутку». Ещё миг — и я услышал голос любимой. Мы говорили о том, как соскучились друг о друге, как рады слышать один другого. Возможность общения и установившаяся связь по телефону окрыляла и возносила нас к ощущению счастья, пониманию того, что наш отъезд из Моршина, это не конец…

Конфликт дома, накалявшийся день ото дня, достиг апогея, и я, не выдержав при очередном звонке в Кривой Рог, с замиранием сердца сказал, что могу приехать к ней. И как же я был счастлив тем, что ответ последовал мгновенно: «Конечно, приезжай, я тебя встречу!». Мой отпуск ещё не закончился — у меня было ещё больше 20 свободных дней из 45 положенных дней машинисту локомотивного депо. Сославшись на желание съездить к сестре в Донецкую область, я уехал в Кривой Рог.

Здание вокзала, сложенное из тёсаных гранитных блоков, выглядело внушительно и красиво. Это я успел рассмотреть из кабины машиниста, в которой и провёл всю дорогу от дома до Кривого Рога. По мере продвижения локомотива по вокзалу к месту остановки, я с трепетом сердца высматривал свою любимую в толпе встречающих. То ли потому, что людей на перроне было много, то ли потому, что локомотив двигался быстро, увидеть знакомое лицо среди них мне не удалось. Покидая локомотив после остановки и поблагодарив коллег за оказанную услугу бесплатного проезда, я спустился на перрон и осмотрелся. В толпе снующих вокруг людей я никак не мог отыскать взглядом любимую женщину, начал тревожиться, и в тот миг, когда мое сердце тихо тронуло крыло холода, из-за правого угла вокзального здания появилась она! Одета она была в джинсовую юбку выше колен, джемпер с длинными рукавами в красную и чёрную полоску спускался на талию, скрывая пояс юбки. Стройность длинных и красивых ног подчёркивали босоножки на среднем каблучке цвета какао. Голову венчала красивая причёска из огненно-рыжих волос. Подобранные в тон косметика и бижутерия только дополняли её изящество и красоту. Человеческий язык беден для того, чтобы передать нахлынувшие чувства. Разлуки как не бывало, её улыбка затмила солнце, а само её появление отодвинуло на другой план толкущихся людей, заглушило их голоса и шум, присущий железнодорожному вокзалу. Мы смотрели друг другу в глаза, купаясь в вырывающихся наружу чувствах, понятных нам обоим, затем обнялись и в лёгком поцелуе коснулись друг друга губами. Затем, не сговариваясь, мы взялись за руки и, обогнув угол вокзального здания, вышли на привокзальную площадь. Стоя в набитом трамвае, я неотрывно смотрел в её глаза и внимательно слушал рассказ о том, как мы будем добираться до её дома. Чтобы достигнуть конечного пункта, нам надо было проехать до Соцгорода в трамвае, а затем, пересев в троллейбус, проехать примерно шесть километров в сторону шахты «Родина». Этот конечный пункт носил название «Первомайка». Выйдя на остановке «Соцгород», я увидел, что она расположена в непосредственной близости огромного городского рынка. У стен крытого здания этого рынка шла бойкая торговля живыми цветами. Подойдя к цветному ряду, я выбрал красивые розы и вручил своей любимой. Меня очень порадовала её положительная реакция на цветы, и я сделал себе об этом заметку в памяти.

Такая красивая женщина, как моя любимая, не могла не иметь в своём городе поклонников, и меня слегка волновал момент встречи с такими людьми. Но всё обошлось, и мы без непредвиденных встреч и других волнений добрались до места.

Нас встретила симпатичная женщина, одетая скромно, но со вкусом. На вид ей было под шестьдесят, такая же, как и у дочери, рыжеволосая причёска с множеством завитков, по всей видимости, от химической завивки, на ногах простенькие туфли-лодочки, в широко открытых тёмных, почти чёрных глазах читался вопрос и нескрываемый интерес. Меня всегда настораживали люди с таким цветом глаз, но глаза этой женщины, при всей своей черноте, излучали едва уловимое тепло, и это меня сразу успокоило.

Войдя в дом, я отметил чистоту и порядок. Дом состоял из трёх помещений — комнаты для приёма гостей и двух спален. Небольшая продолговатая пристройка служила кухней. В гостиной книжный шкаф был забит книгами, и я, бегло просмотрев их названия, отметил про себя, что они в преобладающем большинстве составляют библиотечку из русских и зарубежных классиков. Обстановка в гостиной была обычной для большинства семей со средним достатком: мебельная стенка, трюмо, у противоположной стены находилось пианино, рядом диван и два кресла. На стенах ковры, а между двух окон на большой тумбочке для телевизора стоял цветной телевизор марки «Фотон». Сами же окна задрапированы тюлевыми гардинами и лимонного цвета шторами. В помещении было светло и уютно. Через некоторое время мы втроём сидели за столом и за чашкой крепкого чая, вели непринуждённую беседу, затрагивая всевозможные темы. Затем по моей просьбе моя любимая села за пианино и стала играть наши любимые мелодии, так сблизившие нас ещё в Моршине. Я сидел на диване возле пианино и, не отрываясь, смотрел на её пальчики, порхающие над клавиатурой музыкального инструмента, а когда она поворачивала свою прелестную головку в мою сторону, улыбался ей, выражая на лице благодарность и восхищение.

Ночевали мы, как ни странно, в доме родственников, расположенном неподалёку. Когда поздний вечер, с небом, усеянном звёздами, стал клонить нас ко сну, любимая сказала мне, что нам надо идти спать к её брату. В доме жила только его мама, и она приготовила для нас комнату. Минут через пятнадцать мы были на месте и, после короткого знакомства, уже были в постели….

Утром мы проснулись рано и, быстро собравшись, отправились в дом любимой. Выполнив по очереди утренние процедуры, мы втроём съели лёгкий завтрак и отправились за покупками и гулять по городу. Здесь я впервые столкнулся с информацией о том, как велик Кривой Рог: он состоял из множества районов, образованных вокруг открываемых шахт по добыче железной руды и был вытянут в длину на 130 километров. Позднее, уже работая в локомотивном депо этого города, я, перевозя грузовые и пассажирские поезда, увидел воочию весь город в его красоте и огромной протяжённости. Единственно, что портило вид города, так это терриконы кислых руд, расположенные вокруг открытых рудничных разработок. Пробыв в Кривом Роге несколько дней, я, скрепя сердце и не пряча в глазах тоску от предстоящей разлуки, вынужден был вернуться в родной город. Началось томительное ожидание новой встречи, а пока я почти каждый день звонил любимой на работу и в вечернее время домой, писал письма и получал их от неё.

Прошло некоторое время. Я несколько раз приезжал в Кривой Рог, придумывая всевозможные причины для своих отлучек из дома. Это сильно волновало жену, и я в один из вечеров рассказал ей правду. Тянуть с этим дальше не имело смысла и выглядело бы глупо. Внешне она восприняла это спокойно, но я видел и чувствовал, что это показное спокойствие дается ей нелегко. Я ни разу не видел её слёз, если она и страдала, то никогда этого не показывала. Наверное, положение и статус хозяйки и господина в семье вселяло в неё мысли о невозможности разрушения брака с моей стороны и позволяло ей быть сильнее и выдержанней. Её больше бесило то, что интимная близость между нами стала происходить всё реже и реже, пока совсем не сошла на нет. К этому моменту я решил разорвать брак и считал секс с женой изменой своей любимой. Жить в доме стало невыносимо, это отрицательно сказывалось на детях: дочери, жившей у нас со своим мужем, и младшем сыне, которому шел четырнадцатый год.

Когда я предложил развестись, жена, к моему удивлению не стала возражать, поставив единственное условие: не претендовать с моей стороны на покидаемую мной жилую площадь. Так как я имел в городе вес и со мной считались в руководящих кругах города, трудности в проведении расторжения брака не возникло. Знакомая судья провела эту процедуру прямо в своём кабинете, предварительно выяснив, что имущественных претензий у нас друг к другу нет. Всё закончилось через 25–30 минут, а через час я получил свидетельство о разводе. Я был свободен от уз брака. Конечно, своё решение о разводе я оговаривал с любимой, она знала, что я собираюсь переехать к ней жить и работать в Кривом Роге, и у меня было на то её и согласие её мамы. Это меня окрыляло, давало силы и энергию на преодоление трудностей как внешних, так и внутренних. Начальник локомотивного депо, в котором я проработал более 20 лет, хорошо меня знал и относился ко мне как к товарищу. Ранее он помогал мне с командировками в сторону Кривого Рога и Никополя, и я был очень ему благодарен за такую помощь. Он знал истинную причину моего стремления в те края и помогал, как мог. Во время последнего нашего разговора перед моим увольнением он только один раз попытался меня отговорить, а затем дал своё добро.

Собрав в два бумажных почтовых мешка свои носильные вещи, отобрав некоторые фотографии и все свои документы, я покинул дом, в котором прожил с женой долгие годы своей жизни. На вокзал меня проводили младший сын и зять. Жена в это время находилась на работе. После прибытия поезда сообщением Москва-Кривой Рог я, договорившись с машинистом, погрузился в заднюю кабину электровоза. Когда поезд тронулся, младший сын и зять начали прощально махать мне руками. Моё сердце сжалось от боли, и на глаза накатили неожиданные слёзы. Я помахал рукой в ответ и долго стоял у открытого окна, пока поезд не покинул пределы родного города. Всё это время меня душили слёзы, а душа рвалась из кабины назад. По мере того как поезд увозил меня всё дальше и дальше от дома, я успокаивался и обретал душевное равновесие. В Кривой Рог я прибыл спокойным и целеустремлённым, мечтая о скорейшей встрече с любимой. На вокзале меня встречали обе женщины. Они были немножко возбуждены, их лица озаряли улыбки, а в глазах читался восторг и радость. В этот раз домой мы добирались пригородным поездом, следованием Кривой Рог — Пятихатки. Дорога заняла всего полчаса, а через 15 минут, по прибытии на нужную нам станцию, мы были уже дома. В праздном настроении встречи мы прожили чуть больше недели. И вот утром я, взяв с собой свои документы, отправился в локомотивное депо устраиваться на работу. Мне нужно было доехать троллейбусом до Соцгорода, а затем, пересев на трамвай, доехать до конечной остановки. Депо находилось рядом с железнодорожным вокзалом. До Соцгорода я доехал быстро, затем, дождавшись трамвая, сел в вагон. По мере того как двигался трамвай, мной стала овладевать непонятная мне сила жуткой тревоги и беспокойства. Чувства эти нарастали лавинообразно, стискивая моё сердце, заставляя его с силой биться и вырываться из груди. Не выдержав, я, задыхаясь, вышел из вагона на следующей остановке, нашёл уединённую лавочку и опустился на её нагретые солнцем деревянные брусья. Меня охватило чувство непоправимости сделанного мною шага, огромной вины перед покинутыми мной детьми, разрыв с родственниками и друзьями, оставленными могилами родителей и, наконец, с родным городом и всем, что с ним связано. Мне казалось, что я покинул родину и никогда её больше не увижу, не пройду по её улицам, не услышу привычные для меня звуки, не уловлю её знакомые мне запахи. Я просидел на этой лавочке несколько часов, и когда я с неё поднялся, во мне кипело жуткое желание всё исправить и вернуться назад. Вернувшись, домой я придумал для любимой легенду о том, что звонил в родной город и узнал об инсульте жены, что мне необходимо вернуться назад. Мол, по-другому я не могу поступить. Она не проронила ни звука, молча обняла меня и едва слышно произнесла:

— Я помогу тебе собрать вещи, — она провела ладонью по моей щеке и добавила: — ты, наверное, устал, присядь, отдохни…

Я заглянул в её глаза и увидел в них плескающееся море боли. Мы присели на диван и, не говоря ни слова, просидели, обнявшись очень долго. Затем она высвободилась из объятий и предложила мне взять мешки и начать упаковку вещей. Когда мешки были собраны, она взяла иголку с ниткой и начала их зашивать мелкими стежками. Я сидел рядом и смотрел, как она это делает дрожащими пальчиками, а моё сердце в это время разрывалось на части. Но роковые слова уже были произнесены мной, и ничего уже нельзя было исправить. Нельзя было переиграть всё назад, это выглядело бы ещё чудовищней, еще пагубней.

Почти всю ночь мы почти не спали, любя другу друга, так, как будто это была наша последняя встреча, наша последняя ночь. Она всё время плакала, а я не мог найти слова утешения. Что я мог сказать после своего малодушия, своей нерешительности, своей лжи?! За всю ночь мы обмолвились лишь несколькими словами. Говорили наши руки, губы, наши тела. Вконец измотанных, нас застало раннее утро. Нужно было подниматься и собираться в дорогу. За всё время, от произнесённой мной лжи до отправления поезда, мне ни любимой, ни её мамой не было высказано ни слова недоверия или сомнения в моих словах.

Вернувшись в родной город, я оставил свои вещи у дежурной по вокзалу и отправился в депо. Начальник депо встретил меня вопросительным взглядом. Я закрыл за собою дверь в кабинет и сел в предложенное им кресло. Внимательно выслушав мою исповедь (а я рассказал ему всё как есть), он поднял трубку телефонного аппарата и вызвал к себе начальника отдела кадров. Через час я вновь был принят на работу без разрыва производственного стажа, и в привокзальном общежитии, принадлежавшем локомотивному депо, мне была выделена отдельная комната.

И снова началась наша переписка с любимой и мои частые звонки к ней на работу и домой. Всё было так, как до моего приезда с вещами в Кривой Рог. Но поскольку я стал уже другим человеком, думающим и анализирующим происходящее, моё сознание и подсознание стали заполняться вопросами, на которые я не всегда находил ответы. А их было много! Почему мне так безоговорочно поверили любимая и её мама, почему мне не задали ни одного вопроса после моей лжи. Неужели ничего не почувствовали, не поняли?! Почему отношение любимой не изменилось ко мне после известия о моём возвращении?! Вопросы были сложными и непростыми, и на них мне нужно было найти правильные ответы. Они не давали мне покоя, я всё время мучился проявленной мною нерешительностью и ложью любимой, чувство вины вырастало во мне как гора, к которой я подхожу всё ближе и ближе.

И вот когда я вконец измучился, ответ возник в моём сердце, как луч солнца после грозового проливного дождя.

— Ничто не может быть причиной их такому поведению, как только святая любовь и всепрощение, — мелькнула мысль. — Возможно, ещё разговор любимой с её мамой и просьба к ней ничего не говорить мне по этому поводу.

Скорее всего, так оно и есть.

После такого вывода мне совсем стало невмоготу жить и чувствовать свою вину. Она преследовала меня на каждом шагу, возвращая меня в тот последний день и ночь с любимой в Кривом Роге. Похудев на 14 килограмм за прошедший месяц я, наверное, сильно изменился внешне, и меня стали спрашивать сотрудники, не заболел ли я чем-то серьёзным. Я отшучивался и улыбался в ответ, скрывая в себе правду происходящих во мне терзаний. Я всматривался в зеркало, пытаясь найти ответы на задаваемые мне вопросы и не находил их. Человеку свойственно не видеть в себе самом никаких изменений, когда его мысли заняты совсем другими делами…

В один из вечеров, вернувшись из поездки, я принял душ и, поужинав, сел за стол. После долгих раздумий я взял лист бумаги, ручку и стал писать письмо любимой. На бумагу вылилась все мои мучения и страдания от причинённой ей боли. Мне казалось, что в словах, написанных мною на бумаге, был заключён вой моего сердца, окрашенный истекающей из него кровью. Я написал всю правду о своём отъезде и причины, почему я так поступил. Я не скрывал своей лжи и не просил прощения, понимая, что такое простить очень трудно, если вообще возможно. В конце письма я написал строки стихотворения, написанного мной в эти дни. Оно называлось «Приговор». В нём выражалось безропотное принятие мной приговора от любимой после того, как она прочтёт это письмо. Понимание своей вины и готовность испить горькую чашу её суда. Ответ на моё письмо от неё пришёл через полторы недели. Войдя в фойе общежития после очередной рабочей поездки, я увидел выходящую из-за конторки дежурную сегодняшней смены:

— Вам снова пришло письмо, — сказала она. — Вы единственный жилец, которому так часто пишут, и исключительно женщины.

— Мне пишут не женщины, а единственная женщина, — улыбнулся я ей в ответ. — Спасибо вам, — я взял конверт и стал по лестнице подниматься на свой этаж.

Конверт был очень толстый и увесистый. У меня оборвалось внутри сердце, и я долго не решался его вскрыть, войдя в свою комнату. Мне было страшно прочесть слова её приговора и остаться один на один с возникшей пустотой и одиночеством. Я уже чувствовал холод, начавший охватывать моё сердце. Вытянув перед собой руки, я увидел, как мелко дрожат мои пальцы. Нервы были на пределе, и это сказывалось буквально во всём. И всё же надо набраться решительности и получить то, что заслужил. Вскрыть письмо и, прочитав его, поставить последнюю точку в тягостной неизвестности. Бережно надрезав край конверта, я извлёк из него толстую пачку исписанных листов бумаги. Внутри их было что-то твёрдое, и когда я развернул их, на меня с фотографии взглянула улыбающаяся любимая женщина. Напряжение было таким высоким и звенящим внутри меня, что увидев её добрую улыбку и излучающие свет и доброту глаза, я не выдержал и заплакал. Это длилось долго, но по мере того как иссякали слёзы, стала утихать боль и где-то вдалеке засветился слабенький луч надежды. В тоже время я почувствовал, как предательски покидают меня силы и накатывает непосильная слабость. Я впервые чувствовал себя таким разбитым и бессильным. Прислонив фотографию к стоящему на столе графину с водой, я стал читать письмо. С первых своих слов, она писала о том, что одобряет моё признание и понимает причину моего поступка, что с самого начала знала правду. Но позиция её тогда и сейчас не позиция судьи, а адвоката, только так можно понять глубинные мотивы поступка человека и сделать правильные выводы. Она дарила мне прощение, и по мере того как она описывала свои суждения и взгляды, лишённые осуждения, я стал ещё больше понимать, что человек, письмо которого я сейчас читаю, стоит невообразимо большего, чем я считал до этого. Я был раздавлен своим преступным отношением к её доброте и праведной святости.

* * *

Прошло два года. Вернувшись в семью после трёх месяцев проживания в общежитии я, тем не менее, поддерживал отношения с любимой женщиной по телефону и в письмах. Я очень тщательно скрывал это, да и звонить и писать к тому времени стал реже. После того как бывшая жена много раз присылала в общежитие сына, она с его помощью сумела убедить меня в её прощении и уговорить меня вернуться в дом. Поведение бывшей жены было неузнаваемым: она стала покладистой, сдержанной, доброй и необыкновенно внимательной ко мне. Прекратились даже мелкие придирки, а во время общения она стала выслушивать моё мнение и соглашаться с моими суждениями. И вот на фоне всего этого я, неожиданно для себя, дал согласие на венчание с ней в православном храме. Таинство исповеди, причащение у святой чаши затронули и всколыхнули мой внутренний мир, а сам обряд венчания показался мне тягостным стоянием под удерживаемыми свидетелями коронами и не оставил во мне никаких ощущений. До этого момента я жил некрещеным и не испытывал по этому поводу никаких сомнений и беспокойства. Но исповедавшись и первый раз вкусив святое причастие, я почувствовал необходимость исправить своё отношение к Богу. Я познакомился со священником Смоленского храма и стал посещать воскресную школу, действующую при храме. Когда я окончательно принял решение о своём крещении, однажды в вечернее время суток, когда мы с сыном ехали на велосипеде к дому моей матушки, на небосклоне над городом вспыхнул пылающий ярким огнём огромный православный крест. Когда я спросил сына, видит ли он этот крест, он ответил отрицательно. Видение длилось около 30–35 секунд. Рассказав об этом священнику, я услышал от него следующее:

— Это знак тебе Господа нашего об одобрении принятого тобою решения креститься, и ты об этом больше никому не говори.

Через две недели я принял крещение и стал православным христианином.

Жена после венчания сумела выдержать себя в облике друга, терпимой и доброй спутницы жизни только три с половиной месяца. А затем снова стал проявляться её характер, присущий хозяйке и владыке. Это нарастало лавинообразно, вскрывая старые, уже зажившие раны и образуя новые. И я вспомнил строки из прочитанного мной о браке, именуемом «векторным кольцом». Звучит это так: «Если отношения в возвращённых браках на первых порах идут по более гуманному сценарию, знайте — это иллюзия. Кольцо не знает гуманизма. Дело в том, что насколько бы слуга не превосходил своего хозяина, он всего лишь пьедестал, благодаря которому хозяин становится выше, сильнее и умнее. В присутствии хозяина слуга никогда не сможет показать всех своих достоинств, да и хозяин не сможет их оценить полностью. Недаром так ярко проявляется стремление хозяина переделать слугу». И я вновь почувствовал острую необходимость прервать наши с женой отношения.

Я стал чаще писать любимой письма и звонить почти каждый день. Бывали дни, когда я, оставшись дома один, садился за стол и писал ей письмо, закрывшись в детской комнате. Я рассказывал ей обо всех перипетиях своей жизни, спрашивал совета, как поступить в том или ином случае. Письма получались длинные и весомые, так как я исписывал по четыре — пять листов бумаги. Заклеив конверт, я испытывал неизбывную тоску и желание общаться с ней снова, и начинал писать новое письмо. Бывали дни, когда я отправлял в Кривой Рог два-три письма сразу. А затем я снова стал уезжать к любимой и проводить там несколько дней кряду. Один из отпусков, выпавший в январе месяце, я взял путёвку в железнодорожный пансионат в Евпатории и, пробыв там только один день, уехал к любимой женщине. Мы провели более четырнадцати дней вместе. Это были незабываемые дни настоящего счастья, наполненные высокими чувствами и любовью. Когда мы расставались, я уже знал, что отныне никогда не смогу жить вдалеке от неё, разменивать настоящее счастье на выполнение долга и ответственности за взятые перед своей семьёй обязательства. Старшие дети, сын и дочка, уже устроили свою личную жизнь, дочь вышла замуж, а старший сын учился в Харькове, младший же переживал переходной возраст, ему шёл четырнадцатый год. И я чувствовал всё большую и большую уверенность в праведности стать свободным. В конечном итоге мой уход из семьи не принёс бы никому вреда, скорее пользу. Прекратились бы ежедневные трения и размолвки между женой и мной, и это успокоило бы сына, дало ему возможность жить в спокойной обстановке. Он перестал бы напрягаться каждый раз, когда в доме начиналась ссора или лёгкий конфликт наших с женой мнений. После моего возвращения из отпуска мы прожили ещё четыре месяца вместе. В июне месяце, после изматывающего конфликта, я позвонил любимой и сказал, что я готов к окончательному разрыву с семьей и переезду к ней навсегда. Получив одобрение, я немедленно пошёл на приём к начальнику депо.

— Здравствуйте Александр Николаевич, я пришёл увольняться. На этот раз окончательно и бесповоротно, — сказал я, усевшись в предложенное им кресло.

— Ты хорошо всё взвесил и обдумал? — спросил он, потирая мочку правого уха. — Ведь во второй раз проделать такое, как в прошлый раз, я не смогу. Ты понимаешь это?

— Хорошо понимаю. Я не смогу и не позволю себе сделать ошибку снова. Слишком дорогой ценой досталось мне выздоровление, на этот раз я не поставлю вас в неловкое положение. Обещаю!

— Ну что ж, желаю тебе счастья и удачи. Может, ты поступаешь и правильно. Ведь дом человека не там, где лежат его вещи, а там, где его любят и ждут. Иди в отдел кадров, я позвоню и попрошу всё сделать быстро, — он вышел из-за стола и протянул мне руку.

— Спасибо вам за всё… — я крепко пожал его руку и, пытаясь скрыть от него нахлынувшее на меня волнение, быстро вышел в приёмную.

* * *

В этот раз во время моего отъезда в Кривой Рог жена была дома. Не было слышно привычных укоров, претензий и надоедливых нравоучений. Она была спокойной и уравновешенной, помогла мне собрать мою одежду и сложить её в мешки, а когда всё было закончено, сказала:

— Я проведу тебя на вокзал, ты не будешь возражать?

Я обернулся на эти слова, посмотрел ей в глаза и, не сумев в них ничего прочесть, согласно кивнул головой. Из дома мы вышли задолго до отправления поезда. До вокзала доехали на маршрутном такси и ещё через пятнадцать минут были у дежурного по вокзалу, где и оставили мою поклажу.

— Может, посидим в парке до прибытия поезда и поговорим? — предложила она.

— Наверное, это будет лишним, говорить в последние минуты… — сказал я, предчувствуя тему предстоящего разговора.

— Не волнуйся, я не буду тебя отговаривать уезжать и пытаться оставить дома. Я не буду тебя напрягать перед дорогой, успокойся, пожалуйста.

— Ну, хорошо, пойдём в парк, если так, — я чувствовал внутреннее волнение и неуверенность и изо всех сил старался прогнать их от себя.

Усевшись на парковую скамью, мы долго сидели молча. Вокруг сновали прогуливающиеся люди, был слышен смех играющих невдалеке детей.

— Я хочу попросить тебя об одной вещи, — нарушила она молчание.

Я повернул к ней голову и спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Пообещай мне, что если у тебя не сложится там, — она махнула рукой в сторону вокзала, — ты обязательно вернешься назад и не будешь влачить в чужом краю жалкое существование.

— Я не знаю, как в действительности сложится в дальнейшем моя жизнь, но уверен в том, что у нас с тобой нет будущего. Да ты и сама должна понимать или хотя бы чувствовать это, ты ведь умная женщина.

Она на минуту замолчала, а затем тихо сказала:

— Ты никогда не будешь счастлив без меня и рано или поздно обязательно вернёшься. Но сегодня, — она сделала длинную паузу и ещё тише продолжила: — Сегодня я отпускаю тебя, — затем она поднялась со скамьи и, не оглядываясь, пошла к выходу из парка.

В этот раз после погрузки в заднюю кабину электровоза меня стало рвать на куски почти сразу. Я задыхался и никак не мог успокоиться. Какая-то сила толкала меня на то, чтобы взять и выгрузить поклажу назад на перрон и остаться в родном городе. С силой прикусив губы и закрыв глаза, я ждал спасительного гудка машиниста и отправления поезда. И вот электровоз качнулся и стал набирать скорость. Я открыл глаза и увидел проплывающие мимо знакомые здания, стоящие на обработке грузовые поезда и копошащихся у вагонов работников вагонного хозяйства. Жуткая тоска сдавила моё сердце, ещё миг, и я, наверное, выбросил бы свою поклажу и выпрыгнул из локомотива, но в этот момент ожила локомотивная связь и громкий голос из динамика вырвал меня из охватившего отчаяния. Выехав за пределы станции, поезд, набрав разрешённую на перегоне скорость, стал выстукивать знакомую мелодию на стыках рельсов, двигаясь мимо микрорайонов города с одной стороны и частного сектора поселений — с другой. Когда поезд вырвался за пределы родного города и за окном кабины поплыли виды зелёных насаждений лесопосадок и полей, я почувствовал, как волнение и тоска покидают меня и я обретаю спокойствие и уверенность.

В это раз любимая встречала меня одна, сказав, что мама готовится к нашему приезду. Погрузившись в пригородный поезд, мы сели на противоположные сидения и молча стали смотреть в глаза друг другу. Затем, не сговариваясь, мы взялись за руки и счастливо засмеялись. В этот момент я окончательно пришёл в себя.

* * *

При устройстве на работу трудностей не возникло, ведь в один из своих приездов в Кривой Рог я побывал у начальника депо и заручился его согласием на перевод из депо родного города. У меня было согласие обеих сторон: письменное согласие из Кривого Рога и запись в трудовой книжке при увольнении, сделанная на основании письма из Криворожского депо. А вот чтобы приписаться на новом месте жительства, нужно было стать на воинский учёт, устроиться на работу и обязательно пожениться. И, как правило, мне довелось столкнуться с заколдованным порочным кругом бывшей советской действительности. Украина была новым государственным образованием, но законы в ней действовали старого советского режима. Первое невозможно сделать без второго, второе без первого, третье без первого и второго и так далее. Но тем не менее всё разрешилось после регистрации брака и скромного свадебного торжества.

Спустя несколько недель после моего приезда мы с любимой были женаты, и я приступил к работе машинистом в Кривом Роге. Приднепровская железная дорога имела в эксплуатации старые и изношенные локомотивы, и это отрицательно сказывалось на моём личном отношении к этому факту. Мне было неприятно пересесть с электровозов последних выпусков серии ВЛ-11 на древние ВЛ-8 и первые выпуски пассажирских локомотивов серии ЧС-2. Но прошло время, и я, втянувшись в работу, свыкся с новыми условиями и неизбежностью управлять устаревшей техникой. Главное было в другом факторе — я был рядом с любимой, и это ускоряло процесс привыкания к новому. И всё же, если не сказать о внутренних моих трудностях, значит слукавить и поступить нечестно.

Дело в том, что меня не покидало чувство временности всего, что происходило в моей жизни. Мне казалась временной моя работа на новом месте и таким же временным — проживание в доме любимой женщины. Всё в доме было чужим, и всё, на что я натыкался в этом доме, напоминало мне о чужой жизни. И только возвращение с работы в дом жены, я чувствовал облегчение и старался не отходить от неё ни на шаг, пытаясь таким образом спрятаться от своих волнений и тягостных мыслей. Это было невыносимым, и я стал понемногу употреблять спиртное. А затем всё чаще и чаще. Стало ещё невыносимей от добавившихся переживаний жены, от читаемой на её лице боли и отчаяния. Но подавляя свою боль и тревоги, она молчала и, наверное, просила молчать свою маму. Скорее всего, она понимала причину моих трудностей, видела, как не даётся мне вырвать корни из родных мест и прижиться на новом месте. Я видел её страдания и сам страдал ещё больше. В таком ключе мы прожили полтора года.

Однажды оставшись дома один, я много думал и размышлял о себе и своём месте в жизни, о небывалой стойкости, терпимости и всепрощении жены. О её маме, об их совместной доброте и надежде на лучшее и светлое будущее. Тогда-то во мне и произошёл внутренний перелом. Я нашёл слова для себя, сумел их оформить в предложения, произнести их и, прочувствовав их сердцем и душою, принять правильное решение. Как же я мог, разрушив гнездо в одном месте, поступать так же в другом. Как я могу заставлять страдать из-за меня любимую женщину, которая полюбив меня, вынесла так много боли, преодолела столько испытаний, сохранила в себе веру в меня и лелеет надежду на моё излечение. И исцеление наступило.

От того момента и по сегодняшний день спиртное навсегда ушло из моего употребления, я стал заниматься домом, его благоустройством и заменой старого на новое. За несколько лет дом и приусадебный участок преобразились полностью. Расцвела и всесторонне раскрылась женская суть моей любимой. Я услышал от неё слова благодарности за возможность в полной мере чувствовать себя женщиной. Женщиной любимой и востребованной. Я видел счастье на её лице, и это придавало мне силы, окрыляло меня, рождало во мне всё новые и новые возможности проявить свою любовь к ней, отдавать ей невостребованные в моей прошлой жизни нежность, заботу и внимание.

На сегодня восемнадцать лет, как мы знакомы, и пятнадцатый год, как мы женаты. Мы ни разу за всё время не поссорились, не упрекнули друг друга, не почувствовали разочарования. Сегодня, как и восемнадцать лет назад, мы любим и верны один другому. Наши чувства свежи, будто и не было этих пролетевших лет. Единственное, что иногда гнетёт нас, это смерть нашего не родившегося сына. Сегодня ему бы исполнилось четырнадцать лет. Очень жаль, что Господь не даровал нам это счастье, но пути Его неисповедимы, и мы довольствуемся тем, что у нас есть в жизни. Наша любовь и возможность любить!