Слова, вынесенные в первый эпиграф, попались мне на глаза в середине 1980‑х годов. Демографы в СССР существовали в атмосфере, определявшейся, скорее, вторым эпиграфом, долгие годы вели борьбу за элементарное выживание, и мне понадобилось время, чтобы переварить прочитанное и понять, что цитированные слова содержали не так уж много преувеличения. Речь не просто о словесной оценке научных заслуг, которые всегда можно оспорить. Демография во всем мире сумела стать практически нужной, занять свое, порой даже исключительное место среди других общественных наук. А что происходило в это время у нас?

Предыстория. В конце XIX – начале XX столетия в России существовал немалый интерес к демографическим проблемам, была проведена первая Всеобщая перепись населения (1897), серьезные исследования вели В. Борткевич, А. А. Чуп ров, Ю. Янсон, С. Новосельский и другие ученые. Эти традиции были восприняты и развиты в первый послереволюционный период. С успехом прошла перепись населения 1926 г., были созданы два исследовательских демографических института – в Киеве (1919) и Ленинграде (1930), появилось много новых заметных имен. Рядом с демографами, приобретшими известность еще до революции (В. Михайловский, П. Куркин, С. Новосельский), работали более молодые (М. Птуха, В. Паевский, Ю. Корчак-Чепурковский, С. Томилин, А. Хоменко). Какое-то время демографические исследования в стране находились на подъеме. Это, однако, продолжалось недолго. Уже в начале 1930‑х годов вовсю шло засекречивание демографической информации, постепенно переходившее в ее фальсификацию. В частности, была объявлена «вредительской» перепись населения 1937 г. и в 1939‑м проведена новая, результаты которой больше устраивали руководство страны. Свертывание исследований привело к ликвидации обоих демографических институтов – ленинградского в 1934‑м и киевского в 1939‑м. Почти исчезли публикации, жестокие репрессии обрушились на самих демографов. В. Паевский, ведущая фигура ленинградского Демографического института, через несколько часов после решения о закрытии института скончался от сердечного приступа (в 41 год!). За короткое время были арестованы и расстреляны три сменявших друг друга руководителя государственной статистической службы – В. Осинский (кстати, автор известного исследования о международных миграциях), И. Краваль, И. Верменичев. Расстреляли руководителя переписей населения 1926 и 1937 гг. О. Квиткина, украинского демографа А. Хоменко. Погиб в лагере другой руководитель переписи 1937 г. Л. Брангендлер. Через арест, тюрьмы и лагеря прошли М. Птуха, Ю. Корчак-Чепурковский, Б. Смулевич, М. Трацевский, А. Мерков, М. Курман… Полного списка репрессированных демографов не существует до сих пор.

Попытки нескольких уцелевших демографов хоть как-то сохранить научные традиции пресекались в корне. В 1945 г. вышел написанный на высоком уровне учебник демографической статистики А. Боярского, посвященный в основном методам количественного анализа в демографии. Однако и эта идеологически нейтральная книга подверглась суровой проработке. В предисловии к новому изданию, вышедшему в 1951 г., А. Боярский каялся в совершенных ошибках и подчеркивал, что теперь внимание сосредоточено на воспитании молодежи «в духе советского патриотизма, ненависти к реакционной буржуазной лженауке и буржуазным порядкам»; что же касается «изложения самих математических приемов, используемых в демографической статистике», то оно «в настоящем учебнике значительно сокращено и упрощено» [3]Даль В . Толковый словарь живого великорусского языка.
.

Еще один пример – судьба известного демографа Б. Ц. Урланиса, в конце 1940‑х годов преподававшего статистику в Московском университете (подробнее об этом см. статью «Дон Кихот нашей демографии» в этой книге, с. 468–478).

Первые 15 из 50 послевоенных лет для советской демографии прошли впустую, не оставив ни сколько-нибудь значительных исследований, ни новых имен. Отдельные редкие исключения, немногие публикации, которые делают честь их авторам – см., например, [4, 5], – а тем более схоластические упражнения по поводу «социалистического закона народонаселения», не заслуживающие даже упоминания, не способны изменить этого общего итога.

Время надежд. Перемены начались только с конца 1950‑х годов. В 1959 г., после 20‑летнего перерыва, прошла Всесоюзная перепись населения – само ее проведение и публикация результатов способствовали росту общественного интереса к демографическим вопросам, тем более что они пришлись на период, когда в советском обществе стала пробуждаться способность критически смотреть на собственное развитие и хотя бы робко обсуждать реальные проблемы. В первой половине 1960‑х годов возобновились демографические исследования на экономическом факультете МГУ, во вновь созданном Научно-исследовательском институте ЦСУ СССР, в Институте экономики украинской Академии наук (где в то время еще работал М. В. Птуха), в ряде других научных центров Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, Ташкента, Риги, Еревана, других городов. Все в более широких масштабах публиковались книги, собирались научные конференции. По инициативе Д. Валентея была развернута подготовка демографов широкого профиля в Московском университете; специалистов, больше ориентированных на работу со статистической информацией и количественный анализ, готовил Московский экономико-статистический институт. Демографические и смежные исследования в масштабах страны координировали два научных совета, действовавшие в системе Академии наук и Министерства высшего образования. Установлению междисциплинарных контактов между исследователями, причем не только московскими, способствовал такой общественный форум, как Демографическая секция московского Дома ученых, основанная по инициативе Б. Урланиса. Важную роль играла редакция демографической литературы издательства «Статистика» (позднее – «Финансы и статистика»). Но возрождение советской демографии наталкивалось на целый ряд непреодолимых препятствий.

Информационный голод. Одно из таких препятствий – бедность или недоступность статистической информации о демографических процессах. Ее основным поставщиком была система государственной статистики, которая очень медленно приспосабливалась к требованиям современного демографического анализа, часто не располагала даже элементарными данными. Положение менялось медленно. Например, только в 1970 г. в программу переписи населения был включен вопрос о числе рожденных детей; с 1979 г. (впервые после 1926‑го) при переписи стали получать данные о распределении населения по всем категориям брачного состояния; в 1989 г. появился вопрос о месте рождения; проведенная в России (уже после распада СССР) микроперепись позволила получить данные о домохозяйствах. Однако если государственная статистика и располагала теми или иными сведениями, очень многие из них никогда не публиковались, были полностью или частично недоступны исследователям. В этом смысле интересна история публикаций результатов переписей населения: материалы переписи 1926 г. заняли более 50 томов, 1959‑го – 17, 1970‑го – 7, 1979‑го – один том (только 10 лет спустя, уже в новых исторических условиях, малым тиражом было издано 10 томов материалов этой переписи). Не лучше обстояло дело и с текущими статистическими данными, даже самыми элементарными. Курьезом стал запрет на публикацию данных о распределении родившихся по полу. Долгое время была «закрыта» практически вся информация, касающаяся смертности. Лишь в 1975 г. впервые вышел не слишком богатый информацией демографический ежегодник, а следующий появился только через 13 лет, уже в горбачевскую эру (с тех пор они стали выходить регулярно).

Информационная цензура распространялась и на продукцию самих исследователей. Например, существовал запрет на публикацию любых демографических прогнозов: при издании книги Б. Урланиса «Проблемы динамики населения СССР» (1974) из нее был изъят большой кусок, содержавший составленный автором такого рода прогноз.

Оторванность от мирового научного сообщества. Возрождающаяся советская демография опиралась в основном на освоение отечественного научного наследия (к счастью, немалого), но оставалась в стороне от стремительного подъема, пережитого в первые послевоенные десятилетия демографией на Западе. «Железный занавес» здесь был столь же непроницаем, как и в других областях интеллектуальной жизни. Большинство советских демографов не имело возможности регулярно читать западные журналы (многих из них не было даже в крупнейших московских библиотеках), следить за литературой, не говоря уже о прямых контактах с зарубежными коллегами, участии в международных научных конференциях или международных научных союзах. До второй половины 1980‑х годов все это было привилегией очень узкой группы «проверенных» людей, не всегда самых компетентных в профессиональной области.

Демографы прилагали немало усилий для выхода из изоляции, в частности, с помощью публикаций на русском языке работ зарубежных авторов. В 1968–1983 гг. при решающем участии А. Г. Волкова издавалась серия книг «Новое в зарубежной демографии» (вышло 17 сборников статей западных и восточноевропейских демографов). В 1977–1982 гг. появилось три сборника переводных статей под общим названием «Проблемы народонаселения». Были изданы на русском языке и отдельные монографии (например, «Общая теория населения» А. Сови, «Демографический анализ» Р. Пресса, «Процесс старения населения» и «Продолжительность человеческой жизни» Э. Россета). В какой-то мере новые научные идеи проникали в СССР благодаря посредничеству восточноевропейских коллег, у которых было больше связей с Западом и сотрудничество с которыми (правда, тоже очень дозированное) было доступно некоторым советским ученым. Но все это не могло заменить нормальных каналов общения и нейтрализовать тормозящее влияние международной изоляции, которая, кстати сказать, находила поддержку и среди самих демографов. Еще в 1980 г. в рецензии на рукопись моей статьи «Воспроизводство населения» для «Демографического энциклопедического словаря» один из них давал рекомендацию сократить число ссылок на «буржуазных» демографов, сторонников так называемой «чистой демографии» (Лотки, Кучинского, Буржуа-Пиша, Кейфица, Коула и Демени); в списке литературы больше должно быть указаний на отечественные источники и меньше на иностранные.

Упреки в «буржуазности», ссылки на «классиков марксизма» были обычным элементом официального диалога с западной наукой. При этом мысли «классиков» мало кого интересовали. Для многих прикрытие «марксизма» создавало основания для того, чтобы игнорировать современную методологию демографических исследований, быстро развивавшуюся на Западе, как якобы ненаучную. Другие, напротив, использовали его в декоративных целях, создавали видимость идеологической благонамеренности именно для того, чтобы замаскировать свой интерес к этой методологии. Но в любом случае марксизм никогда не был единой методологической базой всех демографических исследований в СССР, как это постоянно утверждалось. Их реальная методологическая база была крайне эклектичной. Это не имело большого значения, когда речь шла о преимущественно количественном анализе. Но когда дело доходило до истолкования и объяснения демографических изменений и их последствий, искаженный и догматизированный марксизм причудливо перемешивался с обрывками случайно занесенных современных западных идей, что порождало странную наукообразную смесь, позволявшую видеть реальную жизнь словно в плохо наведенный бинокль.

Идеологический контроль. Стремление демографии конституироваться в качестве самостоятельной научной дисциплины встретило мощное противодействие, в частности, со стороны весьма влиятельного в то время руководителя демографической статистики страны П. Г. Подъячих и, конечно же, было облечено в идеологические одежды: идея «заимствована у буржуазных ученых» и «базируется на том, что в основе развития общества лежат якобы вечные и неизменные биологические законы» [7]Эта статья была, кроме того, опубликована на английском, французском и два раза – на немецком языке [Wischnevski 1973; Vishnevsky 1974; Vichnevski 1974; Višnevskij 1980].
.

Идеологические обвинения пускались в ход всякий раз, когда возникало подозрение в малейшем свободомыслии. В 1970 г., пытаясь воспрепятствовать присуждению степени доктора наук Я. Гузеватому, положительно отозвавшемуся о политике планирования семьи в развивающихся странах, тот же Подъячих обратился в высшие партийные инстанции, сообщая «новые данные об искажении и ревизии взглядов Маркса, Энгельса и Ленина»… В своем письме он напоминал, что ему «по поручению самого же ЦК КПСС уже почти 10 лет приходится организовывать работу по освещению марксистско-ленинской теории народонаселения на международных конференциях, симпозиумах и совещаниях, а как представителю СССР в Комиссии ООН по народонаселению… даются письменные задания отстаивать на ее сессиях марксистско-ленинскую точку зрения и критиковать буржуазные теории» (я цитирую документы, переданные мне Я. Гузеватым незадолго до его смерти).

Подобные обвинения уже не имели тех последствий, что за 20–30 лет до того, но все же были далеко не безобидными. В 1979 г. В. А. Борисов был отстранен от преподавания демографии в Московском экономико-статистическом институте за то, что порой позволял себе умеренно-вольные высказывания. Обстоятельства подталкивали новое поколение демографов к конформизму, который часто переплетался с добровольным доносительством. Эта зараза тянулась еще с 1930‑х годов, когда демографию уничтожали руками самих же демографов. Тогда, например, Б. Смулевич, впоследствии сам арестованный, публично охаял обреченный ленинградский Демографический институт. То же было и с киевским институтом. В Центральной научной библиотеке Академии наук Украины сохранились рукописи статей-доносов тех лет [8]Общественные науки и современность. 2011. № 2. C. 57–76.
. «Анализ продукции Демографического института, – говорится в одной из них, – показывает, что он еще и сегодня остается тем тихим уголком, куда не заглядывал пока глаз нашей марксистской критики, и поэтому там смогли свить себе гнездо буржуазные концепции, основанные на апологетической буржуазной методологии». О директоре института Птухе говорилось, что он «был и остается буржуазным ученым и апологетом буржуазной науки» [9, с. 82, 42].

В послевоенной демографии тоже было немало подобных статей-доносов, адресованных не столько читателю, сколько «начальству» – в надежде, что оно «примет меры» против идеологических отступников. Но даже если речь шла о бескорыстной «идейной» критике, она, как правило, воспроизводила старые идеологические клише. Вот любопытная иллюстрация. Одно из обвинений, предъявлявшихся Птухе, заключалось в том, что «во всех трудах академика от демографии нет ни одного слова о Марксовом законе народонаселения, о смене закономерностей развития народонаселения в зависимости от смены общественного способа производства…» [9, с. 53]. Ровно 40 лет спустя мы читаем подобное же обвинение в адрес другого демографа, А. Кваши, который, «взявшись писать работу, претендующую научно исследовать… “весь комплекс демографических процессов”… не посвятил ни одной страницы вопросу о законах развития народонаселения, вообще не пользуется такими понятиями, как “закон народонаселения”» [10]Общественные науки и современность. 2005. № 2. С. 150–155.
. Парадокс заключается в том, что автор этой публикации считает себя учеником Птухи, статья посвящена его памяти, а в том же выпуске «Демографических тетрадей» публикуются материалы из архива мэтра по случаю 90‑летия со дня его рождения.

Трудно поверить, что еще в 1985 г. были люди, искренне убежденные, что «в условиях обостряющейся классовой борьбы в сфере изучения народонаселения в качестве важнейшей выдвигается задача противостоять методологической линии буржуазной науки» [11]Вишневский А. Г. Демографическая революция. М., 1976. С. 168.
. Тем не менее не только писали, но порой и жили так, как будто это была правда. Само собой разумеется, далеко не всегда речь шла о борьбе идей, идеологические обвинения чаще служили целям карьеры или сведения личных счетов. Вот один из примеров, относящийся к сравнительно недавнему прошлому и дающий представление об истинной атмосфере «классовой борьбы в сфере изучения народонаселения».

В 1982 г. три географа опубликовали статью, в которой довольно успешно воспроизводили стиль идеологических проработок 1930‑1940‑х годов. В ней говорилось о «распространении… глубоко ошибочных взглядов, по существу представляющих собой некритическое восприятие и перенос на отечественную почву зарубежной практики и соответствующих теоретических концепций. Эти взгляды, не вполне соответствующие положениям марксистско-ленинской теории общественного развития, уже подвергались критике… однако их пропаганда продолжается» [12]Общественные науки и современность. 2012. № 2. С. 78–91.
Общественные науки и современность. 2012. № 2. С. 78–91.
. Формально речь шла о разных взглядах на проблему роста больших городов, которая тогда активно обсуждалась географами и демографами. Но за высокоидейной риторикой статьи легко угадывалась банальная попытка дискредитировать авторитетного ученого Г. М. Лаппо, заведовавшего в то время отделом географии Института географии Академии наук, и, может быть, отвоевать в свою пользу его пост. 1982 г. отличался от 1952‑го, научная общественность оказалась не такой беспомощной, статья встретила противодействие, атака на Лаппо захлебнулась [12]Общественные науки и современность. 2012. № 2. С. 78–91.
Общественные науки и современность. 2012. № 2. С. 78–91.
. Однако кое-кто попытался продолжить ее другими средствами – в результате мы располагаем документом, проливающим свет на то, что облекалось порой в респектабельные формы академической «идейной» критики. Недели через две после неблагоприятного для авторов статьи обсуждения в Географическом обществе один из его участников получил анонимное письмо (может быть, таких писем было и больше, я знаю об одном). Процитируем те его места, которые вообще поддаются цитированию: «Тупорылая харя… завалились вы с Лаппошей крепко, вами теперь в ЦК занимаются. Поди не знали, что именно по нашим рекомендациям XXVI съездом партии запрещено крупным городам дальше расти. Мы и не то еще можем. Поэтому заткнись, иначе тебе будет худо… Захотим, так из института вышвырнем твое… чадо, у нас там есть своя рука… Что, заметался? То-то, сволочь литературная! Заткнись!»

Трагедия демографии 1930‑х годов в 1980‑е повторялась как фарс. Вершиной его, пожалуй, была распря двух заметных московских демографов, докторов наук и членов КПСС, один из которых написал на другого «телегу» с обвинением в распитии спиртного во время международного научного семинара (дело было во время антиалкогольной кампании 1986 г., такое обвинение было отличным средством устранения конкурента).

К концу 1980‑х годов подобные игры утратили смысл, куда-то подевались все борцы за идейную чистоту, а демография осталась – с тем научным багажом, какой ей удалось накопить.

Главные направления исследований

Дискуссия о предмете демографии. Возобновление исследований после длительного перерыва, разрыв научной традиции и в то же время изменения самих демографических реалий, поиски институциональных форм развития демографии – все это требовало ее «самоопределения», делало почти неизбежными споры о ее предмете. Такие споры (иногда, как мы видели, с идеологическим подтекстом) велись в 1960‑е годы, они вылились в дискуссию на страницах журнала «Вестник статистики» [13]«Во взаимодействии население – экономика ведущим звеном является экономика. В этом состоит наиболее глубокое отличие марксистской методологии вопроса от методологии буржуазной» [Боярский, 1975, с. 64].
, но были обычными и в других изданиях. В дискуссиях тех лет были представлены самые разные точки зрения. Наряду с приверженцами крайне узкого понимания демографии как демографической статистики были и сторонники непомерного расширения ее предмета, создания «комплексной на уки о народонаселении», «системы знаний о народонаселении», охватывающих едва ли не все области жизнедеятельности людей. С течением времени эти споры приобретали все более схоластическое звучание. Но параллельно с ними разворачивались конкретные исследования, которые способствовали определению центра интересов демографической науки гораздо больше, чем самые изощренные теоретические доводы. Таким центром стали проблемы воспроизводства населения.

Термин «воспроизводство населения» вошел в русскоязычную литературу в период между войнами под влиянием работ Кучинского, но сейчас используется в ней чаще, чем в англосаксонской или французской, и имеет несколько иную смысловую нагрузку. Он покрывает то, что в англоязычной литературе называется population growth and replacement, и даже выходит за рамки этих понятий. Сюжеты, относящиеся к воспроизводству населения, понимаемому как «его возобновление вследствие естественной смены поколений» [14]В настоящей статье работа цитируется по: [Omran 2005]. Имеется русский перевод [Омран 1977], но он страдает многими неточностями, вплоть до того, что неверно переведено (и это – уже намеренно) даже название статьи, из него исчезло само слово «переход».
, и находившиеся в центре внимания исследователей на протяжении трех последних десятилетий, включали все, что было связано с рождаемостью и смертностью, их непосредственной детерминацией (в этом контексте большое внимание уделялось процессам формирования семьи и брачно-семейной структуры населения), а также их последствиями – динамикой численности и возрастного состава.

В 1960–1970‑е годы в СССР некоторые демографы настаивали на расширительном толковании «воспроизводства населения», включая в него миграцию и даже воспроизводство социальной структуры. Но на практике изменения социальной структуры, конечно, не были предметом непосредственного изучения демографов; они разграничивают также воспроизводство населения и миграцию. При отборе материала для настоящей статьи я тоже придерживался этого разграничения, соглашаясь с трактовкой демографии как «науки о закономерностях воспроизводства населения в общественно-исторической обусловленности этого процесса» [15]Любопытно, что сам этот факт, «креолизацию культур», о которой пишут исследователи миграции [Okólski 1999: 28], ван де Каа рассматривает как одно из проявлений « второго демографического перехода» [van de Kaa 2003: 32–33], и в этом есть своя логика, поскольку этнически и конфессионально смешанные браки и множественная идентичность детей от таких браков естественным образом вписывается в многовариантность открывающихся перед каждым человеком индивидуальных путей организации своей частной жизни.
.

Методы анализа. Одной из первых задач возрождавшейся науки было «восстановление формы» в смысле владения классическими методами демографического анализа (довоенная демография находилась в этом смысле на высоком уровне). Это относится, в частности, к составлению демографических таблиц. Помимо построенных после долгого перерыва таблиц смертности (об этом см. ниже), были составлены также (на основе данных выборочных обследований) таблицы брачности, общей и брачной рождаемости женщин СССР [16]Идеология «…считает, что идеи господствуют над миром, идеи и понятия она считает определяющими принципами, определенные мысли – таинством материального мира…» ( Маркс К., Энгельс Ф . Соч. 2‑е изд. Т. 3. С. 12, примеч.).
. В ряде работ рассматривались методологические вопросы построения демографических таблиц и их использования для анализа и прогноза [17]Идеология // БСЭ. Т. 10. С. 39.
. Довольно быстро эти таблицы стали важным, хотя и не очень распространенным инструментом анализа.

Одновременно происходило обогащение традиционных методов наблюдения и описания демографических процессов. Стали широко использоваться выборочные демографические опросы, чтобы получить более подробную объективную информацию о семейной и прокреативной биографии женщин, их распределении по числу рожденных детей, возрасту, брачному состоянию, социальному положению и т. д., а также выявить прокреативные намерения женщин и объясняющие их факторы. Методология этих опросов частично опиралась на традиции советских, так называемых анамнестических обследований 1920‑х годов, но в еще большей мере формировалась под влиянием более новых западных исследований, в частности, американских опросов 1955 и 1960 гг. Самой значительной была серия обследований, проведенных ЦСУ СССР в 1960–1985 гг. (в 1960 г. было опрошено 43,7 тыс. женщин, в 1967 г. – 236, в 1972 г. – 347,3, в 1975 г. – 361,6, в 1978 г. – 330,7, в 1981 г. – 335,4 тыс.). В 1985 г. соответствующие вопросы задавались в ходе микропереписи, охватившей 5 % населения. Исследователи получили информацию, которая, в свою очередь, позволила расширить арсенал применяющихся в анализе показателей. Стало возможным оперировать такими величинами, как число детей, рожденных одной женщиной или в одной семье, вероятность увеличения семьи в зависимости от уже имеющегося числа детей, величина протогенетического и интергенетического интервалов. Существенным методологическим нововведением было применение продольного (когортного) анализа. Стремление к более глубокому пониманию внутренних формально-математических зависимостей воспроизводства населения, а также его взаимодействия с другими социальными процессами привело к некоторому развитию математического моделирования демографических процессов [18]Бернал Дж. Наука в истории общества. М., 1956. С. 544–545.
.

Изучение рождаемости. Падение рождаемости, ставшее особенно заметным в начале 1960‑х годов, обострило интерес к анализу рождаемости и ее социальных детерминант, который сразу же натолкнулся на недостаток информации. Тогда и началось активное проведение выборочных опросов. Они дали много новой информации, в частности, позволили восстановить прокреативную историю женских когорт, начиная с поколений 1890–1894 годов рождения, чего нельзя было сделать на основе данных официальной статистики. Это новаторское для своего времени исследование было выполнено представителем старшего поколения демографов Р. И. Сифман, которая впервые убедительно показала, что снижение рождаемости в СССР в 1960‑е годы было не так уж неожиданно. Оно началось давно, но долгое время маскировалось резкими колебаниями поперечных показателей. Когортные же показатели уменьшались постепенно, от поколения к поколению, по крайней мере, у всех когорт с конца прошлого века [19]Вишневский А. Г. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М., 1998. С. 161.
. Интерес к когортной рождаемости сохранялся и в последующие десятилетия, когда накопление новой информации о возрастной рождаемости, ставшей регулярной с конца 1950‑х годов, сделало возможной реконструкцию когортных показателей – правда, за относительно короткий период, начиная с женских поколений предвоенных лет. Для СССР в целом это сделал Б. Урланис, позднее подобные оценки были получены для всех республик [20]Толстой Л. Путь жизни. М., 1993. С. 248.
.

Выборочные опросы 1960‑1980‑х годов дали большой материал для анализа социальной, этнической, региональной дифференциации рождаемости и подготовили пересмотр широко распространенных в то время в стране теоретических представлений, согласно которым существовала «прямая связь» между рождаемостью и уровнем благосостояния. «Высокая рождаемость в СССР является следствием непрерывного роста благосостояния трудящихся», – говорилось в Большой советской энциклопедии [21]Бернал Дж. Цит. соч. С. 549.
.

Уже первые эмпирические исследования 1960‑х годов [22]Винер Н. Кибернетика и общество. М., 1958. С. 23, 26.
показали несостоятельность представлений о «прямой связи» и заставили вспомнить исследование известного экономиста С. Г. Струмилина, указавшего на существование «обратной связи» еще в 1930‑е годы (правда, впервые его работа «К проблеме рождаемости в рабочей среде» была опубликована в 1956 г.). Авторы последующих работ обратились к анализу более широкой системы социально-экономических и социально-культурных связей. Изучение территориальных и социальных различий рождаемости позволило лучше понять такие многообразные ее факторы, как этнокультурные особенности, уровень образования, величина доходов, жилищные условия, физиологическая стерильность и др. [23]Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Маркс К., Энгельс Ф. Цит. соч. Т. 3. С. 4.
.

Следующим этапом стало осмысление сложного взаимодействия всех этих факторов в рамках единого концептуального подхода. В начале 1970‑х годов появляются первые работы, использующие уже хорошо известную к тому времени на Западе концепцию демографического перехода [24]Антонов А. И., Сорокин С. А. Судьба семьи в России XXI века. М., 2000. С. 127.
. Возрос интерес к теории прокреативного поведения. Развернувшаяся в связи с этим дискуссия способствовала развитию двух различных подходов к объяснению снижения рождаемости в процессе демографического перехода. При одном подходе прокреативное поведение рассматривается не как самостоятельное и суверенное, а как производное и подчиненное другим видам поведения, например экономическому. Соответственно падение рождаемости в наше время объясняется снижением полезности детей для индивида или семьи. Сторонники этого подхода нередко ссылались на австралийского демографа Дж. Колдуэлла (в частности, на его идею об изменении направления межпоколенных потоков благ), на некоторых других западных авторов и вслед за ними настаивали на том, что, поскольку в современных условиях дети стали экономически, психологически или социально невыгодны, сокращается индивидуальная потребность в детях, что и приводит к необратимому снижению рождаемости [25]«Процесс, благодаря которому мы, живые существа, оказываем сопротивление общему потоку упадка и разрушения, называется гомеостазисом» ( Винер Н. Цит. соч. С. 103).
.

С точки зрения другого подхода, прокреативное поведение имеет собственную систему социальной детерминации, относительно независимую от систем детерминации экономического или каких-либо других видов поведения. Мотивационная основа поведения связывается не с конкретной полезностью его результата для отдельного человека или семьи, а с системой ценностей, которые формируются на социетальном уровне и отражают интересы социального целого, а не его отдельных элементов. Оспаривается сам факт существования массовой многодетности в прошлом, якобы бывшей ответом на высокую «потребность в детях» (ибо высокая смертность сводила на нет результаты высокой рождаемости, так что конечное число детей мало отличалось от сегодняшнего), а также целерациональный характер традиционного демографического поведения, не знавшего свободы индивидуального выбора. Современная низкая рождаемость объясняется не тем, что сократилась «потребность в детях» и понизилась их ценность, а тем, что появилась свобода выбора и увеличилась ответственность родителей при принятии прокреативных решений [26]Вишневский А. Г. Демографическая революция. М., 1976. С. 168.
.

Дискуссия не привела, разумеется, к «победе» одного из подходов, но, как мне кажется, очертила некое «проблемное поле», способное привлекать внимание исследователей и по сей день.

Исследование проблем семьи. Исследование рождаемости, механизмов ее детерминации, возможностей воздействовать на нее мерами политики обусловило интерес демографов к изучению семьи. Они неизбежно вторгались в смежные отрасли знания, например, в социологию семьи, но всегда существовало стремление более четко очертить области, принадлежащие демографии. Это отразилось, в частности, в структуре и даже названии обобщающей монографии А. Г. Волкова [27]Вишневский А. Г. Демографическая политика и демографический оптимум // Демограф. политика / под ред. В. Стешенко и В. Пискунова. М., 1974. С. 79.
. Главные области интереса демографов: формирование и демографическое развитие семьи (заключение и прекращение браков, рождение детей, их последующее обособление и т. п.), изменения семейной структуры населения, демографическая составляющая семейной политики.

Первым заметным исследованием в этих областях в послевоенные годы была работа Л. Е. Дарского, построившего таблицы брачности женщин в СССР по данным одного из упоминавшихся выборочных опросов (1960 г.) [28]Антонов А. И., Сорокин С. А. Цит. соч. С. 34.
. В дальнейшем усилия Дарского и других исследователей (В. А. Беловой, И. П. Ильиной, М. С. Тольца, А. Б. Синельникова, Л. В. Чуйко) были направлены на выявление эволюционных изменений в брачности в нашей стране в XX столетии, а также пертурбационного воздействия на нее Второй мировой войны. Было показано, что, в отличие от рождаемости, брачность на протяжении столетия менялась мало, по мере ослабления последствий войны происходил возврат к ее довоенной модели с характерным для нее относительно ранним вступлением в первый брак и низким уровнем окончательного безбрачия. Таблицы брачности, построенные уже в 1980‑е годы, не давали «оснований предполагать, что в СССР имеет место статистически значимая тенденция к отказу от брака и предпочтение ему одиночества или каких-либо иных альтернативных форм половых союзов, как это имеет место в некоторых странах Запада» [29]Майо Смит Р. Статистика и социология. М., 1901. С. 77–78.
. Все же какие-то альтернативные формы, видимо, развивались, но официальная статистика не давала необходимых сведений об этом. Попытка учесть незарегистрированные браки в России впервые (если не считать эксперимента в одном из районов при пробной переписи 1967 г.) была предпринята при микропереписи 1994 г.

Процесс формирования брачных пар, особенно при первых браках, привлекал, пожалуй, наибольшее внимание демографов, хотя наряду с этим изучались разводы и повторные браки, много внимания уделялось семейной структуре населения, в которой произошли очень большие сдвиги, связанные с нуклеаризацией семьи, изменением ее жизненного цикла, снижением рождаемости и т. д. Довольно много исследований было посвящено изучению этих сдвигов, их систематизации, демографической типологии семей (А. Г. Волков, Э. К. Васильева, И. А. Герасимова и другие).

Семья интересовала демографов и как главный объект демографической политики. Вначале почти всеобщим было убеждение, что с помощью такой политики можно сдержать падение рождаемости или даже повысить ее уровень. Существовала довольно большая литература по этому вопросу, хотя практика демографической политики в СССР, по сравнению со многими другими западно– и восточноевропейскими странами, была весьма скромной. По мере накопления своего и чужого опыта и знаний эта уверенность ослабевала, и место откровенно пронаталистской демографической политики в сознании многих специалистов занимала семейная политика, призванная прежде всего повысить качество жизни семей с детьми и только во вторую очередь, может быть, повысить рождаемость [30]Thompson W.S . Population // The American J. of Sociology. 1929. Vol. 34. No. 6; Landry A . La revolution demographique. P.: Recueil Sirey, 1934.
.

В связи с обсуждением проблем рождаемости некоторые демографы пытались возродить «социалистическую» догматику, касающуюся будущего семьи. Они полагали, что «те индивиды, воспроизводство и использование рабочей силы которых в основном происходит в семье, отличаются более низким социальным качеством… Именно на этой основе в социалистическом обществе развивается эмпирически фиксируемая система индивидуальной мотивации стремления к ограничению числа детей в семье» [31]Landry A . La revolution demographique. P. 971.
. Отсюда и убеждение в том, что «решение демографических проблем развитого социалистического общества лежит на путях дальнейшего обобществления труда в сфере содержания и воспитания подрастающего поколения» [32]Idem . Les trois theories principales de la population. Scientia, 1909.
. У такой логики, восходящей к идеям Платона и Кампанеллы и популярной в СССР в 1920‑е годы, все еще было немало сторонников. Но в демографической среде она не получила большой поддержки. «Мы не можем согласиться, – писал Б. Урланис, – с точкой зрения некоторых ученых, считающих, что нужно расширить сеть детских учреждений так, чтобы воспитание ребенка целиком проводилось в этих учреждениях… Никакой социальный институт не может заменить ребенку материнскую ласку и заботу в первый период его жизни» [33]Notestein F. W. Population: The Long View // Food for the World / Th. W. Schults (ed.). Univ. of Chicago Press, 1945. P. 41.
. Большинство демографов связывало надежды на повышение рождаемости с ростом семейных ценностей, и эта позиция способствовала ослаблению веры в скорое отмирание семьи и ее замену общественными институтами.

Изучение смертности. В отличие от рождаемости, смертность долгое время сравнительно мало интересовала советских исследователей. Общество не было информировано об истинном положении вещей. Курьезным примером может служить заявление, возможно, искреннее, одного из высших руководителей СССР А. Микояна (1954 г.): «Если до революции смертность в России была вдвое выше, чем в США и Англии, и почти в два раза выше, чем во Франции, то сейчас в СССР она ниже, чем в США, Англии и Франции» [34]Cowgill D. O. Transition Theory as a General Population Theory // Social Demography / Th. R. Ford, G.F. de Jong (eds). Englewood Cliffs, NJ: Prentice Hall, 1970.
. Эта оценка, сделанная на основе сопоставления общих коэффициентов смертности, примерно соответствовала тогдашнему уровню демографических знаний, но никак не соответствовала действительности. Хотя смертность в то время действительно снижалась, она никогда не была ниже, чем в большинстве западных стран. На рубеже 1950‑х и 1960‑х годов СССР занимал 22‑е место по ожидаемой продолжительности жизни среди 35 стран с самой низкой смертностью, однако возможно, что его истинное место было и ниже, так как официальные оценки ожидаемой продолжительности жизни, скорее всего, были завышенными. В середине 1960‑х годов снижение смертности прекратилось, а возможно, начался и ее некоторый рост (иногда этот рост ставится под сомнение: ухудшение показателей могло быть следствием улучшения учета).

Реакция демографов на такое изменение ситуации не была адекватной. Даже в научной литературе, правда, не чисто демографической, долгое время можно было встретить тезис об СССР как стране самой низкой смертности. Те же специалисты, у которых было верное общее представление о происходящем, не имели возможности публиковать данные, которыми они располагали, и не могли углубить свои знания, потому что у них не было доступа к необходимой для этого более подробной информации. Даже построение обычных таблиц смертности наладили не сразу. Первые полные таблицы для СССР и союзных республик после войны были построены только по материалам переписи 1959 г., до этого «предпринимались попытки построения кратких таблиц смертности на основе расчетных данных о возрастных численностях населения только по стране в целом (за 1954–1955, 1955–1956, 1957–1958 гг.)» [35]Клупт М. А. Демографическое развитие как многоальтернативный процесс: роль регионов // Демограф. развитие: вызовы глобализации (Седьмые Валентеевские чтения): Междунар. конф., Москва, Россия, 15–17 сент. 2012 г.: материалы / под ред. В. А. Ионцева, Н. В. Зверевой, Г. Е. Ананьевой, В. П. Тышкевич. М.: МАКС Пресс, 2012. С. 589–602.
. Регулярное ежегодное составление полных таблиц смертности для СССР, союзных республик, а в некоторые годы – для автономных республик, краев и областей наладилось только с начала 1970‑х годов. Только в середине 1970‑х были построены первые таблицы смертности по причинам смерти для СССР и союзных республик за ряд лет после 1966 г., но даже самый общий их анализ появился лишь в 1990 г.

К этому времени положение изменилось, обсуждение проблем смертности приобрело открытый характер. Исследования резко активизировались, но наверстать упущенное время оказалось непросто. Составление разнообразных таблиц смертности (по регионам, по причинам смерти и т. п.) при современной компьютерной технике – дело сравнительно несложное. Однако это не решает всех накопившихся проблем. Так, тщательно скрывавшаяся информация о смертности оказалась не очень качественной, и потребовалась ее коррекция. Уже несколько лет реализуется чрезвычайно трудоемкий российско-французский проект, направленный на то, чтобы скорректировать данные о причинах смерти по всем постсоветским государствам и привести их в соответствие с современной международной номенклатурой причин смерти. Пока этого не сделано, сравнительный анализ – сильнейший инструмент познания – невозможен.

Не лучше обстоит дело и с объяснением неблагоприятных тенденций смертности. По мнению ряда исследователей, они обусловлены неспособностью советского общества осуществить «вторую эпидемиологическую революцию» [36]Livi Bacci M. Op. cit.
, в этом можно видеть фундаментальную причину затяжного эпидемиологического кризиса. Но почти не изучены и не поняты конкретные механизмы, тормозящие переход, их социокультурные или иные детерминанты, нет специалистов, владеющих методологией такого изучения.

Анализ региональных особенностей демографических процессов. Одной из главных черт демографических процессов в СССР во второй половине XX в. были огромные региональные различия, превращавшие страну в своеобразную модель мира со своим «третьим миром», «севером», «югом» и т. п. Отсюда и повышенный интерес к анализу региональной дифференциации демографических процессов.

Особенно заметной была дифференциация рождаемости, процессов формирования семьи и ее демографических типов – здесь нередко наблюдались двух-, трехкратные и даже бо льшие различия показателей. Например, в конце 1970‑х годов коэффициент суммарной рождаемости составлял в Латвии 1,88, в Таджикистане – 5,76, средний размер семьи – соответственно 3,1 и 5,7 человека; доля семей, имеющих трех и более детей до 8 лет, – 4,4 и 49,6 %; число разводов на 1000 супружеских пар – 22,1 и 8,6 и т. п. Изучение этих и подобных им различий, факторов, детерминирующих тот или иной тип демографического поведения, стало одним из главных направлений исследовательской деятельности. Несмотря на концентрацию научных центров в Москве, немало исследований велось и в других городах, особенно в столицах союзных республик. Ограничимся двумя примерами, относящимися к республикам с диаметрально противоположной демографической ситуацией. С одной стороны, это исследование латвийскими демографами (П. Эглите с соавторами) различных аспектов демографического поведения в типичной для их республики постпереходной ситуации [37]Клупт М.А . Демографическое развитие как многоальтернативный процесс… С. 592.
. С другой стороны, это работы узбекских демографов по изучению тех же проблем, но на ранних стадиях демографического перехода [38]Клупт М.А . Демографическое развитие как многоальтернативный процесс… С. 590.
.

С самого начала было ясно, что главным фактором, предопределявшим региональное своеобразие, был этнический. Поэтому уже при анализе результатов первых крупных общесоюзных опросов были выделены основные группы национальностей, или этнодемографические группы, резко различавшиеся характеристиками демографического поведения, усилился интерес к его этнокультурной детерминации. Но в то же время углубление исследований и новые факты указывали на то, что ссылка на «этнический фактор» сама по себе ничего не объясняет. Совсем недавно сменили тип своего демографического поведения восточнославянские народы СССР, на глазах то же самое происходило у молдаван, армян, назревало у азербайджанцев и т. п. Постепенно осознавалось, что «выделение особого национального фактора рождаемости требует оговорок», ибо в прошлом традиции многодетности существовали у всех народов, переход к малодетности не был связан с изменением основных этнических особенностей [39]Там же. С. 591.
.

В конце концов региональные или этнические особенности демографических процессов стали все чаще толковаться как исторические – в духе теории демографического перехода, а типологические группы укрупнились. Например, если при анализе результатов крупных обследований рождаемости в 1960‑1970‑е годы выделялись четыре этнодемографические группы, то в 1980‑е речь шла уже только о двух группах – допереходной и постпереходной, иногда говорили о трех группах, или типах – допереходном, переходном и постпереходном [40]Клупт М. А. Региональные альтернативы… С. 70.
. Впрочем, полного единодушия в истолковании региональных или этнорегиональных особенностей не было, часть демографов продолжала рассматривать высокую рождаемость (в частности в Средней Азии) не как преходящую историческую черту, а как не подлежащую изменению этническую или религиозную традицию.

Общая оценка демографической ситуации. Анализ отдельных демографических процессов в СССР подготовил появление синтезирующих работ, которые содержали обобщенный взгляд на воспроизводство населения в целом. Динамика показателей была типичной для стран, переживавших демографический переход. С 1926 по 1970 г. коэффициент естественного прироста упал с 23,7 до 9,2 промилле, нетто-коэффициент воспроизводства – с 1,680 до 1,126, нетто-потенциал демографического роста – с 1,44 до 1,17, доля лиц в возрасте 60 лет и старше выросла с 6,7 до 11,8 % [41]Клупт В.А . Теория демографического развития… С. 145–146.
.

Однако население СССР было демографически неоднородным. В основном перемены происходили в России и большинстве европейских республик, где нетто-коэффициент воспроизводства все чаще опускался ниже 1 – в Латвии и Эстонии с конца 1950‑х годов, на Украине и в России – с 1960‑х, в Белоруссии – со второй половины 1970‑х. Демографические прогнозы, составлявшиеся на рубеже 1970‑х и 1980‑х годов, предсказывали появление в этих республиках в конце века или в начале следующего отрицательного естественного прироста. Для них на первый план выходили проблемы, связанные с угрозой депопуляции и нарастающим старением населения. В то же время другие республики, прежде всего среднеазиатские, переживали демографический взрыв, здесь нет то-коэффи ци ент воспроизводства часто превышал 2, иногда даже 2,5, население росло небывалыми в их истории темпами, сохраняя при этом «молодую» возрастную структуру; приходилось задумываться прежде всего о том, как замедлить рост населения.

В 1980‑е годы наличие в разных частях страны двух противоположных демографических ситуаций было уже хорошо осознано демографами и все более внимательно и углубленно изучалось ими. Нередко они не ограничивались чисто академическими исследованиями, оказывались вовлеченными в общественные дебаты, связанные с общей оценкой ситуации. В СССР, как и везде, это приводило к поляризации взглядов внутри самой демографической науки.

Применительно к «европейской» ситуации низкой рождаемости эта поляризация проявлялась прежде всего в отношении к пронаталистской демографической политике. Хотя падение рождаемости ниже уровня простого воспроизводства не приветствовалось никем из демографов, часть из них избегала излишней драматизации ситуации. Эти ученые считали, что речь идет о закономерном эволюционном процессе, в ходе которого не только разрушаются прежние стимулы к деторождению, но и созидаются новые, которые в конечном счете способны приостановить падение рождаемости. Но эти стимулы нельзя создать искусственно, перепрыгивая через необходимые этапы развития. Представления о возможности управлять рождаемостью с помощью политики – иллюзия, опровергнутая опытом многих стран. Поэтому следует направлять усилия не на противодействие семьям в реализации их демографических намерений, а на то, чтобы максимально содействовать реализации этих намерений [42]Livi Bacci M . Op. cit. P. 456.
. Такая позиция вызывала критику со стороны пронаталистски настроенных демографов. Они считали ее пассивной и настаивали на выработке активной политики, направленной на усиление «потребности в 3–4 детях» [43]Ibid.
.

Не было единодушия и в отношении «азиатской» ситуации высокой рождаемости. Часть демографов полагала, что «ломка старой традиции многодетности и нерегулируемой рождаемости… является важнейшей задачей оптимизации демографического развития» и «подписалась под тезисом о необходимости устранить демографическую исключительность (имеется в виду многодетность) целых народов с помощью широкой пропаганды и распространения современной контрацепции и активного вовлечения женщин в общественное производство» [44]Livi Bacci M . Op. cit. P. 456–457.
. В то же время другие авторы утверждали, что условия социализма «создают для среднеазиатских народов широкие возможности для проявления национальных традиций, в том числе и традиции многодетности», а «общая направленность политики в области рождаемости… во всех социалистических странах состоит во всемерном ее поощрении» [45]Клупт В. А. Теория демографического развития… С. 148.
.

До середины 1980‑х годов споры велись преимущественно в научной среде. В последние 10 лет демографические сюжеты стали едва ли не обязательным элементом общеполитических дискуссий. При этом многое изменилось и в самой ситуации – и демографической, и политической. В частности, Россия в большей степени ощутила последствия длительного снижения рождаемости, естественный прирост ее населения начиная с 1992 г. стал отрицательным, в общественном мнении начало складываться представление, что страна переживает необыкновенную демографическую катастрофу. В этой обстановке профессиональные демографы подчеркивают, что, несмотря на некоторые новые моменты, нынешняя демографическая ситуация предопределена тенденциями прошлых десятилетий. Вероятно, можно согласиться с тем, что Россия переживает демографический кризис, особенно если говорить о смертности, но это – не новое явление, современный демографический кризис начался в СССР в середине 1960‑х годов.

Историческая демография. Изучение демографической истории России и СССР, равно как и зарубежных стран, было идеологически несколько более нейтральным, чем исследование текущих проблем, видимо, поэтому оно не совсем прервалось в 1930‑1940‑е годы. Неслучайно уже упоминавшиеся наиболее значительные книги первого послевоенного периода имеют историко-демографическое содержание. Но, конечно, и в этой области рубеж 1950‑х и 1960‑х годов принес значительное оживление, которое обычно связывают с деятельностью В. К. Яцунского и его учеников [46]Андерсон Б . Прогнозирование низкой рождаемости: размышления по поводу правдоподобия и применения гипотез // Демограф. обозрение. 2014. № 1. С. 74. http:// demreview.hse.ru/data/2014/07/15/1312456887/3.
. Характерные примеры исследований этого периода – монография В. М. Кабузана, основанная на анализе ревизий XVIII – первой половины XIX вв. (а также другие его публикации) или обобщающая монография Я. Е. Водарского о динамике населения России [47]Клупт М. А. Региональные альтернативы… С. 67.
. Но одновременно уже в 1960‑е годы во многих изданиях по всей стране появляются более частные публикации, посвященные демографической истории разных районов России, особенно Сибири, союзных и автономных республик. Часто их лишь условно можно назвать историко-демографическими, они не идут дальше анализа (не всегда критического) данных о численности, размещении или социальной структуре населения, но «эти работы… дали толчок к последующему изучению демографических процессов» [46, с. 230].

В самом деле, если поначалу историко-демографические исследования вели в основном историки, то уже со второй половины 1960‑х годов к ним подключаются профессиональные демографы, растет их взаимный интерес. Начиная с 1974 г. регулярно проводились совместные семинары и конференции по исторической демографии, с конца 1970‑х годов появляются публикации, посвященные уже истории демографических процессов как таковых. Часто они еще вполне традиционны, ибо довольствуются ограниченной статистической информацией, оставшейся от прошлого. Но иногда применяются и новые методы получения информации, например, метод восстановления истории семей, разработанный Л. Анри (в работах эстонского демографа Х. Палли).

На новый этап историческая демография вышла во второй половине 1980‑х годов, когда начали рушиться информационные и идеологические барьеры на пути изучения новейшей демографической истории страны. В центре внимания оказались демографические потери, обусловленные войнами и социальными катастрофами XX в., их изучение потребовало анализа сохранившихся архивных материалов, реконструкции многих демографических показателей, отсутствующих или фальсифицированных, и т. д. За рубежом такая работа велась и прежде. В частности, с конца 1970‑х годов стали появляться публикации живущего в США эмигранта из СССР Максудова (псевдоним А. Бабенышева), позднее многие из них были воспроизведены в книге на русском языке [48]http://demoscope.ru/weekly/app/app4007.php .
. Но теперь в России и других республиках бывшего Союза эта работа приобрела систематический характер. Стали доступными и частично были опубликованы материалы из архивов Госкомстата, КГБ, Генерального штаба, например, сохранившиеся данные дискредитированной переписи населения 1937 г., не публиковавшиеся ранее результаты переписи 1939 г., подробные данные о потерях во всех войнах советского периода и т. п. Уже первые исследования, использовавшие новую информацию, позволили прояснить многие темные места демографической истории СССР после 1917 г., реконструировать непрерывные ряды демографических показателей за весь период, оценить величину людских потерь вследствие войн, революции, голода, политических репрессий [49]Lanzieri G. Is Fertility Converging across the Member States of the European Union? / Eurostat, Work Session on Demographic Projections, Lisbon, 28–30 Apr. 2010. P. 137–138.
. Но пока изучена далеко не вся имеющаяся информация и использованы далеко не все инструменты анализа, которыми располагает современная демография. Недавнее демографическое прошлое страны еще ждет своих исследователей.

Демографические проблемы зарубежных стран. По сравнению со своими западными коллегами советские демографы уделяли немного внимания глобальным демографическим проблемам или демографическим проблемам зарубежных стран. Но все же такие исследования велись. Академические работы, посвященные истории мирового населения, демографическим проблемам земного шара, всех или некоторых стран Третьего мира, могли быть очень добротными, содержали большое количество не известной читателю информации, расширяли его представление о современной демографической действительности [50]Lanzieri G. Op. cit. P. 143.
. Но, к сожалению, часто им были свойственны общие черты советской литературы тех лет: неконцептуальная описательность, вторичность по отношению к западным источникам информации и в то же время неубедительная идеологизированная полемика с зарубежными авторами. Как правило, эти исследования с большой натяжкой можно отнести к демографическим. Демографические показатели, которыми они часто изобиловали, использовались для иллюстрации политэкономических, культурологических или каких-либо иных идей, а не служили материа лом самостоятельного исследования. Исключения вроде книги Б. Урланиса «Войны и народонаселение Европы» были довольно редки.

Работа с зарубежным материалом имела и чисто прикладной смысл. Немногие из советских специалистов могли регулярно пользоваться Демографическими ежегодниками ООН, поэтому важное значение имели издававшиеся в СССР справочники, посвященные населению стран мира – иногда они готовились одним автором, но чаще – большим коллективом исследователей. Такой же смысл был и в публикациях обзорного типа, знакомивших читателя с практическим опытом зарубежных стран [51]Ibid. P. 143–144.
.

* * *

Послевоенная история советской демографии четко разделяется на три этапа. Первый – полтора десятилетия почти полного бесплодия. Второй – примерно четверть века оживленного развития, которое я пытался здесь охарактеризовать. Несмотря на очень скромные возможности, сравнительно немногочисленное сообщество советских демографов, начиная с конца 1950‑х годов, сделало немало для восстановления и развития своей науки. Отсутствие интереса со стороны властей имело и положительную сторону: дальше от царей – голова целей. Демография в это время развивалась, может быть, даже успешнее, чем иные области социального знания, обласканные властью. Но, конечно, это развитие не соответствовало интеллектуальным возможностям страны, а тем более масштабам ее реальных демографических проблем. Уровень демографических знаний и публикаций в СССР в 1960‑1980‑е годы во многом напоминал их западный уровень в период между войнами. Описание преобладало над анализом, а тем более синтезом, отсутствие достоверной информации нередко восполнялось спекулятивными рассуждениями, объяснения часто основывались не на научной теории, а на обыденном здравом смысле.

Третий этап начался после 1985 г. и продолжается до сих пор. Подводить его итоги еще рано, можно высказать лишь предварительные соображения. Он не принес ни советским, ни – впоследствии – российским демографам новых материальных или институциональных возможностей. Ни демографического института, ни демографического журнала не было в СССР – их нет пока и в России. Демографические исследования, как и прежде, ведутся в нескольких центрах, входящих в состав более крупных исследовательских или учебных учреждений, в основном в Москве, ни один из них не располагает удовлетворительным помещением, необходимой технической инфраструктурой, библиотекой, не имеет сколько-нибудь серьезного финансирования. (Напрашивается сравнение с положением демографии в США. Ее финансирование идет в значительной степени через Национальный институт здоровья. «Демография – единственная область социальных наук, имеющая такую точку опоры, и это часто служит причиной зависти к демографам со стороны их коллег, не имеющих доступа к финансовым ресурсам Национального института здоровья» [52, p. 236]. Зависть коллег можно не только понять, но и разделить, ибо Комитет по демографическим исследованиям этого института ежегодно распределяет несколько десятков миллионов долларов индивидуальным исследователям для изучения демографических проблем – это не считая специальных грантов, которые получают демографические научные центры для поддержания исследовательской инфраструктуры.)

Экономический кризис в нашей стране еще больше ограничил финансовые возможности науки, почти прекратился приток в нее молодых исследователей, сократилось число публикаций. Но другие очень важные перемены последнего десятилетия оказались благотворными. Исчезли многие препоны, которые всегда тормозили развитие советской демографии, она вышла из международной изоляции, отпали бесчисленные идеологические и информационные табу, коренным образом изменился интеллектуальный климат, в котором жила наука.

Часть демографов старшего поколения оказалась не вполне готовой к таким переменам психологически либо технически (знание компьютерной техники, современных методов количественного анализа данных, иностранных языков), но, по всей видимости, накопление сил на предыдущем этапе развития демографии дало свои результаты, в России оказалось немало специалистов, способных вести исследования на современном уровне. Исследователи из постсоветской России, особенно молодые, постепенно вписываются в мировое научное сообщество, участвуют в международных конференциях и семинарах, публикуются в западных изданиях [53]СПЕРО. 2009. № 10. Весна – лето. С. 55–82.
, работают в совместных с европейскими и американскими учеными проектах. В качестве удачных примеров можно назвать многоплановое сотрудничество сразу нескольких московских центров с Французским национальным институтом демографических исследований (изучение проблем рождаемости, смертности, брачности, планирования семьи, работа над демографическим атласом, историко-демографические исследования) или совместная разработка демографами из Института статистики и экономических исследований Госкомстата РФ и из университета в Гронингене (Нидерланды) автоматизированной системы мониторинга и прогнозирования демографических процессов. Главный результат такого сотрудничества – не столько конкретные результаты проектов (хотя и они важны), сколько быстрый рост квалификации исследователей, осваивающих международные требования и стандарты.

Все это дает основания для оптимизма, позволяет надеяться, что третий, постсоветский этап послевоенной истории демографической науки, по крайней мере в России, окажется наиболее плодотворным и позволит ей с необходимой глубиной ответить на непростые вопросы, унаследованные от прошлого либо порожденные новейшим развитием. Впрочем, опыт XX в. учит тому, что оптимистические надежды в России сбываются не всегда.

Литература

1. Les âges de la vie. Actes du VII Colloque national de demographie, t. IL Travaux et Documents. Cahier No. 102. P.: PUF, 1983. P. 7.

2. Подъячих П. Г. (1969). Статистика населения, наука о народонаселении и наука демография. (О новых попытках ликвидации статистики как общественной науки). М.: ЦСУ СССР. С. 24.

3. Боярский А. Я., Шушерин П. П. (1951). Демографическая статистика. М.: Госстатиздат. С. 3–4. Появление второго автора было, по-видимому, дипломатическим ходом, реальным или, во всяком случае, основным автором оставался А. Боярский.

4. Рашин А. Г. (1956). Население России за 100 лет. М.: Госстатиздат.

5. Урланис Б. Ц. (1960). Войны и народонаселение Европы. М.

6. Библиография по проблемам народонаселения (1972–1975). М.: Статистика, 1977; Литература о населении: Библиографический указатель (1975–1978). М.: Статистика, 1981; Литература о народонаселении. Библиографический указатель (1979 – первая половина 1983). М.: Мысль, 1987; Демографический энциклопедический словарь. М.: Сов. энцикл., 1985; Народонаселение: энцикл. слов. М.: Бол. Рос. энцикл., 1994.

7. Подъячих П. Г. (1968). О предстоящей Всесоюзной переписи населения и некоторых вопросах изучения проблем народонаселения // Вопр. демографии. Киев: Наукова думка. С. 28.

8. Гарцман Б. М. (1934). Демографія на службі капіталістичної реставрації (до критики буржуазно-реставраторьских націоналистичних настанов акад. Птухи й Демографічного інституту ВУАН). ЦНБ АН УССР, Отдел рукописей, шифр Х–1049; Вір ник В.Ф., Руденко П. П. (1934). Демографічний фронт під вогонь марксистської критики. ЦБН АН УССР, Отдел рукописей, шифр Х-1047. Автор благодарит А. Л. Перковского, предоставившего ему названные материалы.

9. Вірник В.Ф., Руденко П. П. (1934). Демографічний фронт під вогонь марксистської критики. С. 82.

10. Пискунов В. П. (1974). Эскиз общей схемы демологического представления о самовоспроизведении народонаселения (К уточнению основ теории демовоспроизводства) // Демограф. тетради. Киев. Вып. 9. С. 123.

11. Савиных З. Т. (1985). Демографическая политика: вопросы методологии изучения в свете классового подхода // Демоэкономика: вопр. теории и практики. Киев: ИЭ АН СССР. С. 56.

12. Агафонов Н. Т., Лавров С. Б., Хорев Б. С. (1982). О некоторых ошибочных концепциях в урбанистике // Изв. Всесоюз. геогр. о-ва. Вып. 6. С. 533. См. отчет об обсуждении ст.: Лола А. М. (1984). Актуальные проблемы урбанизации и расселения // Изв. АН СССР. Геогр. сер. № 3. С. 107–114.

13. Вестн. статистики. 1969. № 1, 7; 1970. № 1, 6, 7, 9, 11, 12; 1971. № 2.

14. Основы теории народонаселения. М.: Высш. шк., 1973. С. 43–44.

15. Народонаселение: энцикл. слов. М.: Энциклопедия, 1994. С. 113.

16. Дарский Л. Е. (1972). Формирование семьи. М.: Статистика.

17. Корчак-Чепурковский Ю. А. (1966). Перспективные исчисления населения с применением комбинированной таблицы доживаемости и повозрастной интенсивности миграции // Проблемы демограф. статистики. М.: Статистика; Корчак-Чепурковский Ю. А. (1968). Влияние смертности в разных возрастах на увеличение средней продолжительности жизни // Изучение вопроизводства населения. М.: Статистика.

18. Модели демографических связей. М., 1972; Боярский А. Я. (1975). Население и методы его изучения. М.: Статистика; Баркалов Н. Б. (1984). Моделирование демографического перехода. М.: Изд-во Моск. ун-та.

19. Сифман Р. И. (1974). Динамика рождаемости в СССР. М.: Статистика. С. 40–52.

20. Урланис Б. Ц. (1974). Проблемы динамики населения СССР. М.: Наука. С. 94– 100; Вишневский А. Г., Щербов С. Я., Аничкин А. Б. (1988). Новейшие тенденции рождаемости в СССР // Социолог. исследования. № 3. С. 59–67.

21. БСЭ. 2‑е изд. Т. 36. М., 1955. С. 616.

22. Таубер Н. А. (1966). Влияние некоторых условий жизни на уровень брачной плодовитости // Проблемы демограф. статистики. М.: Статистика; Давтян Л. М. (1966). О зависимости между благосостоянием и рождаемостью // Проблемы демограф. статистики. М.: Статистика.

23. Козлов В. И. (1969). Динамика численности народов. Гл. 2. М.: Наука; Бондарская Г. А. (1970). Роль этнического фактора в формировании территориальных различий рождаемости // Вопр. демографии. М.: Статистика; Шлидман Ш., Звидриньш П. (1973). Изучение рождаемости. М.: Статистика; Белова В. А. (1975). Число детей в семье. Гл. 4. М.: Статистика.

24. Кваша А. Я. (1971). Этапы демографического развития СССР // Факторы рождаемости. М.: Статистика; Вишневский А. Г. (1973). Демографическая революция // Вопр. философии. № 2.

25. Борисов В. А. (1976). Перспективы рождаемости. М.: Статистика; Дарский Л. Е. (1976). Рождаемость и репродуктивная функция семьи // Демограф. развитие семьи. М.: Статистика; Антонов А. И. (1980). Социология рождаемости. М.: Статистика.

26. Вишневский А. Г. (1979). О мотивационной основе рождаемости // Демограф. развитие семьи. М.: Статистика; Вишневский А. Г. (1987). Два исторических типа демографического поведения // Социолог. исследования. № 6.

27. Волков А. Г. (1986). Семья – объект демографии. М.: Мысль.

28. Дарский Л. Е. (1972). Формирование семьи. М.: Статистика.

29. Дарский Л. Е., Ильина И. П. (1990). Нормализация брачности в СССР // Демограф. процессы в СССР. М.: Наука. С. 27.

30. См., например: Эволюция семьи и семейная политика в СССР / под ред. А. Г. Вишневского. М.: Наука, 1992.

31. Воспроизводство населения в условиях развитого социализма. Киев: Наукова думка, 1978. С. 29.

32. Стешенко В. С. (1978). Демография в современном мире. М.: Статистика. С. 206.

33. Урланис Б. Ц. Проблемы динамики населения СССР. С. 299.

34. Микоян А. И. (1954). Речь на первой сессии Верховного Совета СССР. М.: Госполит издат. С. 9.

35. Андреев Е. М. (1990). Продолжительность жизни и причины смерти в СССР // Демограф. процессы в СССР. М.: Наука. С. 92.

36. Вишневский А. Г., Школьников В. М., Васин С. А. (1991). Эпидемиологический переход и причины смерти в СССР // Экономика и мат. методы. Т. 1. Вып. 6.

37. Факторы и мотивы демографического поведения. Рига: Зинатне, 1984.

38. Демография семьи: сб. ст. Ташкент: ТГУ, 1980; Мулляджанов И. Р. (1983). Демографическое развитие Узбекской ССР. Ташкент: Узбекистан.

39. Козлов В. И. (1977). Этническая демография. М.: Статистика.

40. Белова В. А., Бондарская Г. А., Дарский Л. Е. (1988). Современные проблемы и перспективы рождаемости // Методология демограф. прогноза. М.: Наука; Аничкин А. Б., Вишневский А. Г. (1991). Три типа рождаемости в СССР: этапы демографического перехода // Экономика и мат. методы. Т. 27. Вып. 4.

41. Воспроизводство населения СССР / под ред. А. Г. Вишневского, А. Г. Волкова. М.: Финансы и статистика, 1983.

42. Волков А. Г. (1976). О необходимости воздействия на рождаемость // Рождаемость. М.: Статистика. С. 59.

43. Антонов А. И. Социология рождаемости. С. 265–269.

44. Мулляджанов И. Р. Демографическое развитие Узбекской ССР. С. 266, 274; Кадыров Ш. (1990). В защиту традиций // СССР: демограф. диагноз. М.: Прогресс. С. 562.

45. Атамирзаев О. (1978). Многодетная женщина: Социально-демографический анализ // Женщины на работе и дома. М.: Статистика. С. 41; Атамирзаев О., Атакузиев А. (1978). Проблемы народонаселения и региональная демографическая политика // Коммунист Узбекистана. № 1. С. 43–44.

46. Шелестов Д. К. (1983). Демография: история и современность. М.: Финансы и статистика. С. 227.

47. Кабузан В. М. (1963). Народонаселение России в XVIII – первой половине XIX в. М.: Изд-во АН СССР; Водарский Я. Е. (1973). Население России за 400 лет (XVI – начало XX в.). М.: Просвещение.

48. Максудов В. (1989). Потери населения СССР. Benson, Vermont.

49. Укажем лишь наиболее известное исследование последних лет: Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. (1993). Население Советского Союза. 1922–1991. М.: Наука.

50. Козлов В. И. (1969). Динамика численности народов. М.: Наука; Араб-Оглы Э. А. (1978). Демографические и экологические прогнозы. М.: Статистика; Гу-

зеватый Я.Н. (1970). Проблемы народонаселения стран Азии, Африки и Латинской Америки. М.: Наука; Гузеватый Я. Н. (1980). Демографо-экономические проблемы Азии. М.: Статистика; Княжинская Л. А. (1980). Рост населения и продовольственная проблема в развивающихся странах. М.: Статистика; Петров В. В. (1978). Народонаселение Индии. М.: Наука; Вяткин А. Р. (1979). Население Бирмы: историко-демографический очерк. М.: Наука.

51. Демографическая политика в современном мире. М.: Наука, 1989.

52. Preston S. Where is US Demography Headed?: Les contours de la Demographie au seuil du XXIe siècle. Actes du Colloque international «1945–1995: un demi-siècle de demographie. Bilan et perspectives» / J.-C. Chasteland, L. Roussel (eds). INED, 1997.

53. Demographic Trends and Patterns in the Soviet Union before 1991 / W. Lutz, S. Scherbov, A. Volkov (eds). L.; N.Y.: Routledge, 1994.

ПЕРЕПИСИ НАСЕЛЕНИЯ: УРОКИ ИСТОРИИ

[320]

На одном из англоязычных сайтов, посвященных Римской империи, я нашел главку, посвященную переписям населения, которые проводились в Древнем Риме со времен Сервия Туллия, т. е. с середины VI в. до н. э. Приведу небольшую выдержку из этой главки.

«Вначале была перепись (census).

Каждые пять лет каждый римский гражданин мужского пола должен был пройти в Риме перепись. Он должен был заявить о своей семье, жене, детях, рабах и имуществе. Если бы он этого не сделал, его имущество было бы конфисковано, а сам он был бы продан в рабство.

Прохождение же переписи означало свободу. Рабовладельцу, если он хотел освободить своего раба, нужно было только внести его в цензорский список как гражданина (manumissio censu). На протяжении всей республиканской эры прохождение переписи было единственным способом, который гарантировал римлянину, что его личность и статус как гражданина будут признаны. Отцы записывали при переписи своих сыновей, рабовладельцы – вольноотпущенников.

Изначально переписи проводились для подсчета числа граждан, а также для того, чтобы оценить потенциальную военную мощь и будущие налоговые поступ ления. Но самое главное, – это то, что переписи превращали город в политическое и военное сообщество.

Более того, переписи выполняли в высшей степени символическую функцию. Они делали римлян чем-то большим, чем просто толпа или варварская чернь, превращали их в populus, в народ, способный к коллективным действиям.

Для римлян переписи населения были одним из краеугольных камней их цивилизации».

Мы, конечно, не древние римляне, но кое-какие уроки из прошлого можем извлечь и мы. Переписи населения и в Древнем Риме имели, несомненно, прямое практическое, прикладное значение, служили фискальным и военным целям государства. Но было еще и нечто, что делало перепись важной не только для государства, но и для граждан, придавало ей значение акта коллективной самоидентификации общества и одновременно акта выражения своей причастности, принадлежности к нему. И это – не единственный пример.

В 1787 г. была принята федеральная Конституция Соединенных Штатов Америки. В первой статье этой Конституции говорилось, что места в Палате представителей и прямые налоги должны распределяться между штатами пропорционально численности населения, в связи с чем «всеобщее исчисление населения будет произведено в течение трех лет после первой сессии Конгресса Соединенных Штатов, а затем через каждые 10 лет в порядке, установленном законом». Эта статья существует в Конституции США и сейчас, и она строго соблюдается на протяжении уже более 200 лет. Первая перепись была проведена ровно через три года после принятия Конституции, в 1790 г., и с тех пор она неукоснительно проводится каждые 10 лет. Американская перепись 2010 г. была, таким образом, 23‑й по счету.

Я думаю, что распределение налогов и мест в Палате представителей США сегодня можно было бы проводить на основе имеющейся информации и без переписи населения, но американцы с неизменной регулярностью проводят эту становящуюся все более и более дорогой статистическую операцию, видимо, придавая значение не только узко практическому, но и символическому ее смыслу, а регулярность переписей лишь усиливает этот смысл.

К сожалению, ничего этого нельзя сказать о российских всеобщих переписях населения. Возможно, сказывается их длительная предыстория, хорошо описанная в этой книге. Опыт всех предыдущих счислений и ревизий – это опыт государственных усилий расширить базу собираемых податей и набора солдат и одновременно опыт усилий населения по возможности полностью или частично укрыться от ведущего к этим целям государственного учета. На такой почве едва ли мог возникнуть столь важный для общества интегрирующий символизм переписи, хотя не исключено, что именно на это рассчитывали представители просвещенных слоев российского населения в XIX столетии. Неслучайно Лев Толстой, участвуя в переписи (это была не Всеобщая перепись 1897 г., а московская перепись 1882 г.), хотел видеть в ней нечто большее, чем просто учетную операцию. «Для людей науки перепись имеет свой интерес; для нас она имеет свое, совсем другое значение. Для общества интерес и значение переписи в том, что она дает ему зеркало, в которое, хочешь не хочешь, посмотрится все общество и каждый из нас».

Первая Всеобщая перепись 1897 г. была воспринята с энтузиазмом – и тоже не просто потому, что появился новый источник информации: в ней видели шаг в движении России по пути прогресса, еще один акт ее приобщения к европейской цивилизации. Но последующие события российской истории едва ли способствовали поддержанию этого энтузиазма. Была упущена возможность возродить его и повысить символическое значение переписей населения и в советское время.

Вся теперь уже более чем столетняя история современных российских переписей – это история мучительного бега с препятствиями, как будто специально подтверждающего третьестепенность и даже некоторую сомнительность столь важного государственного мероприятия. Иногда кажется, что мы проводим переписи не потому что это нам нужно, а лишь потому, что не хотим отставать от других, чтобы и у нас все было «как у людей», с сожалением тратимся на это, всегда стараясь израсходовать поменьше. Переписи так и не стали у нас регулярным и в этом смысле ординарным событием. Скорее напротив, почти каждая перепись окружена ореолом чрезвычайности или, во всяком случае, какой-то особой штучности.

Хотя уже в проекте Положения о переписи П. П. Семенова-Тян-Шанского 130 лет тому назад предполагалось проводить переписи каждые 10 лет в годы, оканчивающиеся нулем, это условие почти никогда не соблюдалось. Сроки российских переписей то откладывались, то, уже будучи назначенными, переносились, интервалы между ними не совпадали по длине, чуть ли не к каждой переписи готовились так, как будто страна проводила ее впервые, а вопросы в переписных листах нередко изменялись таким образом, что частично утрачивалась сопоставимость результатов последовательных переписей и все как бы снова начиналось с чистого листа. Если добавить к этому, что одна из семи переписей XX в. была признана вредительской, ее результаты аннулированы, а ее организаторы репрессированы, что в отношении другой существуют небезосновательные подозрения в серьезной фальсификации ее результатов, что итоги большинства переписей никогда не публиковались в полном объеме, а в значительной своей части оставались секретными или полусекретными, наконец, то, что уже в наше время, после двух российских переписей XXI в., постоянно встречаются люди, которые жалуются на то, что никакие переписчики к ним не приходили, и это похоже на правду, то мы должны признать: что-то у нас с переписями не задалось.

Первая Всеобщей перепись населения была проведена в России только в самом конце XIX столетия. Подготовка к ней, как увидит читатель, заняла чуть не четверть века, ее обсуждение началось в комиссии сенатора Гирса, созданной в 1874 г. с первоначальным намерением провести перепись в конце 1870‑х годов. Первый проект был составлен П. П. Семеновым-Тян-Шанским также еще в 1870‑е годы и, в виде «Положения о всеобщей народной переписи», внесен в Государственный совет в 1880 г. Понадобилось 15 лет, чтобы этот документ под названием «Положение о всеобщей переписи Российской Империи» был соответствующим образом утвержден (5 июня 1895 г.), что и сделало возможным проведение первой всероссийской переписи 1897 г.

Примерно через 10 лет встал вопрос о проведении новой переписи, а дальше события развивались по хорошо знакомому нам сценарию. «Совет министров признал в принципе производство переписи населения “настоятельно необходимым”, но вследствие возражения Министерства финансов, ссылавшегося на финансовые затруднения, и намечавшейся реорганизации Статистического комитета отложил вопрос на неопределенное время. В июле 1908 г. последовало заявление 38 членов Государственной думы о необходимости издания особого закона, который: 1) раз и навсегда определил бы периодичность народных переписей и 2) установил бы срок второй переписи на 1910 г.». Через год выяснилось, что на подготовку переписи в 1910 г. уже не остается времени, и, в конце концов, после длительных согласований перепись была отодвинута на 1915 г., что было узаконено постановлением Государственной думы в мае 1913 г. К весне 1914 г. был готов проект переписи, однако начавшаяся в этом году война сделала проведение переписи в 1915 г. невозможным.

Следующая попытка проведения всеобщей переписи была предпринята в 1920 г., но в стране еще шла Гражданская война, перепись проходила не на всей территории и охватила немногим более 70 % населения. Первая полноценная перепись советского времени прошла в 1926 г., но дальше началась полоса «бюрократической анархии».

Постановлением Совнаркома СССР от 23 апреля 1932 г. очередная перепись населения была назначена на 1933 г., и в ноябре 1932 г. даже была проведена пробная перепись в четырех районах Московской области. Но затем было решено отложить перепись до 1936 г., в конечном счете, она была проведена в 1937 г., ее результаты не удовлетворили руководство страны, и в 1939 г. была проведена новая перепись. После войны перепись была нужна, как никогда, но, видимо, хорошо зная ситуацию, руководитель государственной статистики В. Старовский, заявив, что «проведение новой переписи населения в ближайшее время… нецелесообразно», предлагал провести хотя бы единовременный учет населения. Сталин не разрешил и этого. Следующая перепись прошла только в 1959 г. Затем последовали переписи 1970 (хотя логично было бы провести перепись в 1969 г.), 1979 и 1989 гг. и – уже после распада СССР – была намечена перепись 1999 г. Но новая метла мела по-старому, и перепись была перенесена на 2002 г., когда и состоялась (хотя одно время обсуждался вопрос о ее новом переносе).

25 января 2002 г. был принят Федеральный закон о Всероссийской переписи населения № 8-Ф, в нем было записано, что «Всероссийская перепись населения проводится не реже чем один раз в десять лет» (ст. 3.1). В соответствии с этим Законом было принято решение о проведении переписи в 2010 г., что обосновывалось ссылкой на рекомендации ООН в интересах международной сопоставимости проводить переписи в годы, оканчивающиеся на ноль. Кроме того, решение о проведении переписи населения в годы, максимально близкие к 2010 г., было принято главами государств СНГ в Минске 28 ноября 2006 г. Развернулась подготовка к переписи, в 2008 г. была проведена пробная перепись, но затем неожиданно возникли колебания, и перепись едва не была перенесена на 2013 г. Если бы это произошло, то Закон о переписи был бы нарушен при первой же попытке его применения, но, к счастью, в соответствии с окончательным решением правительства перепись была проведена в установленные ранее сроки, хотя и по несколько урезанной программе, опять же по причине нехватки средств.

Постоянно возникающий вопрос о нехватке средств на проведение переписи понятен. Каковы бы ни были ресурсы, которыми располагает бюджет государства, лишних денег нет никогда, всегда существует конкуренция за использование бюджетных средств, и при их распределении исходят из представлений о приоритетности тех или иных расходов. То же, что денег постоянно не хватает именно на переписи, из-за чего они часто откладываются или проводятся по сокращенной программе, как раз и свидетельствует о том, что их место в системе государственных приоритетов невысоко, а это, в свою очередь, говорит о том, что руководство страны не осознаёт серьезного символического значения переписи, а видит в ней по преимуществу чисто техническую счетную операцию, на которой можно и сэкономить в пользу более важных государственных целей.

Но тогда возникает вопрос, может ли всеобщая перепись населения, не осознаваемая как крупное общественно-политическое событие, быть вполне успешной в более узком, техническом смысле, как крупнейшая статистическая операция, производимая с целью получения ценной информации, которую нельзя получить никаким другим путем? Едва ли.

Вопрос о статусе переписи населения, о ее престиже в глазах как населения, так и власти, пожалуй, даже важнее вопроса о затрачиваемых на нее средствах. Если власть не осознаёт и не демонстрирует самоценность переписи как «зеркала», в которое обществу необходимо периодически всматриваться, чтобы понять самое себя, а все время подчеркивает узко прикладные задачи: подсчитать, сколько нужно построить квадратных метров жилья или детских садов и т. п., то она тем самым снижает значение переписи и одновременно доверие к ней со стороны населения, которое начинает подозревать власть в намерениях собрать информацию и для других столь же прикладных целей и не верит, что результаты переписи важны сами по себе.

Между тем доверие населения к переписи – главная предпосылка успешности ее проведения. Неслучайно уже комиссия Гирса пришла к выводу, что, в отличие от традиционных российских ревизий, перепись не должна иметь фискального характера, потому что это может помешать успеху переписи. Во всех странах при подготовке к переписи придается большое значение тому, чтобы в ее программу не включались вопросы, способные вызвать у населения подозрение, будто у него пытаются «выудить» какие-то конфиденциальные сведения, а особенно тому, чтобы убедить население, что государство гарантирует конфиденциальность, неразглашаемость ни при каких условиях всех сообщаемых при проведении переписи сведений.

История российских переписей дает классический пример включения в переписной лист недопустимого, с точки зрения логики переписи населения, вопроса – в 1937 г., отвечая на вопросы переписчика, требовалось отнести себя к верующим или неверующим. Это было время проведения государством активной антирелигиозной пропаганды и прямого преследования церкви, и, естественно, появление такого вопроса не повышало доверия к переписи у достаточно значительной верующей части населения. Однако и много позднее, даже и при отсутствии подобных «провокационных» вопросов, государству не удалось убедить россиян в своей готовности гарантировать конфиденциальность сообщаемых ими при проведении переписи сведений, да оно и не очень старалось.

С этим связана не самая лучшая страница новейшей истории российских переписей – использование при переписях 2002 и 2010 гг. принципа анонимности. Еще в середине XIX в. международные статистические конгрессы выработали перечень обязательных признаков, фиксируемых в переписном листе, и первым среди них были имя и фамилия. Эта рекомендация до сих пор соблюдается при проведении абсолютного большинства переписей во всех странах, всегда соблюдалась и в России. Неожиданная, неизвестно кем навязанная анонимность переписи, несомненно, повлияла – и не в лучшую сторону – на результаты переписей 2002 и 2010 гг. Согласившись с анонимностью, государство как бы расписалось в своей неспособности обеспечить конфиденциальность, что еще больше снизило декларируемое на словах символическое значение переписи, банализировало ее. Перепись 2002 г. проводилась под лозунгом «Впиши себя в историю России!» – это предлагалось сделать, утаив свои имя и фамилию.

Практически анонимность переписи нереализуема, переписчик не может выполнить свою работу, если он не знает, кого он уже опросил, а кого – нет, а нарушение конфиденциальности наиболее вероятно и наиболее неприятно именно на уровне переписчика – на более высоких уровнях в этом нет никакого смысла, да и конфиденциальность лучше защищена. Так что в действительности анонимность переписи – это фикция. В то же время человек, у которого даже не спросили его имени и фамилии, и отвечает на вопросы переписи с меньшей ответственностью, воспринимая заполненный им переписной лист как нечто вроде филькиной грамоты.

Помимо всего прочего, анонимность переписи ведет к утрате ценнейшей информации. При обработке материалов переписи, в соответствии с законом, используются только обобщенные, сводные данные, благодаря чему и обеспечивается конфиденциальность. Однако это не значит, что индивидуальные переписные листы не имеют самостоятельной ценности. Конфиденциальность охраняется на протяжении достаточно длительного, но все же ограниченного срока, и сегодня мы с интересом читаем ответы на вопросы переписи Николая II или Ленина. Если бы они отвечали анонимно, их переписные листы просто нельзя было бы разыскать в общей массе. Но интерес могут представлять ответы не только людей, выделяющихся из общего ряда. Сегодня любой англичанин может получить доступ к переписным листам своих предков, отвечавших на вопросы переписчиков в викторианскую эпоху. У потомков россиян путинской эпохи такого шанса не будет.

Судя по всему, анонимность переписи не сделала участие в ней населения более активным, и у организаторов переписи все чаще возникает идея сделать участие в ней обязательным. Нужна или не нужна обязательность переписи – это отдельный вопрос. Но как можно одновременно настаивать на анонимности переписи и на ее обязательности, предполагающей какие-то санкции за непрохождение переписи?

* * *

Нет сомнения, что у организаторов переписи всегда есть проблемы с охватом населения, его доверием к переписи, достоверностью получаемых ответов и т. п. Здесь важен позитивный и негативный опыт проведения переписей, накопленный как в нашей, так и в других странах, его обобщение и осмысление. Но не менее важно извлечь уроки из истории переписей и применительно к их программам.

И прежде, и теперь при переписях населения собираются сведения об экономических, социальных и других процессах в стране. Скажем, международные эксперты рекомендуют совмещать переписи населения с переписями жилого фонда, и большинство стран следуют этой рекомендации. При проведении переписей обычно изучаются уровень образования, занятость и безработица, источники средств к существованию и т. п. Подобная информация нужна очень многим – представителям власти, политическим и общественным деятелям, ученым, журналистам, да и вообще всем гражданам. Их потребности по возможности учитываются при разработке программ переписи, но учитывается также важность и актуальность того или иного вопроса здесь и сейчас. К примеру, при проведении дореволюционных и даже довоенных отечественных переписей был актуальным вопрос о грамотности населения, но по мере развития образования он утратил свою актуальность как самостоятельный вопрос, что и нашло свое отражение в программе переписи 1959 г.: в ней уже не было вопроса о грамотности, а был вопрос об уровне образования. Иными словами, часть вопросов переписи может и должна изменяться, следуя за изменениями самих экономических и социальных реалий, и в этом смысле у разработчиков программ переписи должна быть определенная свобода при формулировании вопросов и схем разработки полученных ответов. При этом необходимо учитывать и то, что по ряду вопросов достаточную информацию можно получить и из других источников, а также и то, что определенная информация, представляющая определенный интерес, все же не настолько общезначима, чтобы получать ее с помощью такой масштабной и дорогостоящей процедуры, как всеобщая перепись населения. Скажем, едва ли нужно включать в переписной лист вопрос «Имеете ли Вы ученую степень кандидата или доктора наук?», как это было сделано при переписи 2010 г. По данным Росстата, в 2010 г. в России было немногим более 100 тыс. человек с учеными степенями. Целесообразно ли опрашивать более 100 млн человек для того, чтобы несколько уточнить эту цифру?

Есть, однако, признаки, в выборе которых у разработчиков программ переписей нет большой свободы. Список этих признаков сложился не сразу, да и сейчас его нельзя назвать абсолютно универсальным, но все же накопившийся опыт анализа социально-демографических процессов и их результатов, что, собственно, и изучается в первую очередь с помощью переписей населения, указывает на набор показателей, которые необходимы для такого анализа и которые невозможно получить без проведения периодически повторяющихся переписей населения или, во всяком случае, каких-то их аналогов.

Формирующие портрет общества процессы складываются из миллионов однотипных событий, непрерывно происходящих в любом населении: рождение, смерть, вступление в брак или прекращение брака, переезд с места на место, получение образования, продвижение по служебно-профессиональной лестнице и т. п. Взятые в своей совокупности, они образуют потоки событий. Рост или сокращение числа жителей в стране, ее городах и регионах, число работников и едоков, детей и престарелых, матерей и солдат, семейных и одиноких – все определяется этими потоками. Для того чтобы судить, как развивается общество, в правильном ли направлении движется, необходимо постоянно наблюдать такие потоки, делать регулярные и как можно более правильные замеры их «полноводности» и скорости, прогнозировать их изменения, предупреждать общество об опасности их обмеления или, напротив, выхода из берегов, а иногда и пытаться повернуть их в другое русло.

Статистики ведут повседневное наблюдение за потоками демографических событий, которое дает ценную, в идеале – исчерпывающую, но тоже текущую информацию о них. Без этой информации обойтись нельзя, но для серьезного анализа, а тем более прогнозирования ее, увы, недостаточно. Особенность социально-демографического анализа заключается в том, что он всегда опирается на относительные показатели, притом обязательно специфицированные по различным достаточно дробным группам – возрастным, социальным, этническим и проч. Текущий же учет может дать только абсолютные данные, которые сами по себе мало о чем говорят.

Текущая статистика может собрать сведения, скажем, о числе умерших по полу, возрасту, уровню образования или этнической принадлежности. Но для того, чтобы судить, велико или мало это число, нужно знать, велик или мал коэффициент смертности, надо отнести это число умерших в каждой группе к общему числу входящих в нее людей. Если, например, мы хотим знать, как зависит уровень смертности от возраста и уровня образования, нам мало знать распределение общего числа умерших по возрасту и уровню образования, нужны еще сведения о том, сколько всего имеется в населении лиц каждого возраста с разным уровнем образования. Иными словами, всегда существует проблема знаменателя для всех демографических расчетов. Использование неверного знаменателя немедленно приводит к неверным, иногда совершенно абсурдным показателям.

Все основные процедуры демографического анализа: расчет общих и возрастных коэффициентов рождаемости, смертности, брачности, разводимости, миграции, построение соответствующих таблиц, изучение причин смерти и т. д. – требуют надежного знаменателя, и не только для страны в целом, но и для каждого региона или города, для которого выполняется анализ; не только для всего населения, но и отдельно для городских и сельских жителей, для представителей различных этнических сообществ и т. д. Такой знаменатель может дать только всеобщая перепись населения. Поэтому в России, например, до проведения первой всеобщей переписи населения нельзя было построить современные таблицы смертности. Подобные таблицы строились в России не раз – начиная с опубликованной в 1819 г. таблицы К. Ф. Германа, но всегда на основе допущений, заменявших знание возрастно-полового состава населения. Перепись 1897 г. впервые дала сведения о численности отдельных половозрастных групп, т. е. знаменатель для вычисления возрастных коэффициентов смертности, что и позволило С. А. Новосельскому построить первую научную таблицу смертности населения России.

Когда переписи становятся регулярными, знаменатель для подобных расчетов в межпереписной период в случае необходимости получают расчетным путем, отправляясь от результатов предыдущей переписи, но такие расчеты неизбежно содержат ошибки, нарастающие по мере удаления от переписи. Они подлежат проверке и исправлению после того, как проводится следующая перепись.

Таким образом, перепись населения – это своеобразный «момент истины», который позволяет свести вместе числители и знаменатели всех демографических расчетов и проверить их достоверность. Поэтому при подготовке к переписи работа обычно ведется в двух встречных направлениях. С одной стороны, тщательно продумываются включаемые в переписной лист вопросы – с тем чтобы обеспечить знаменателем как можно более детальный анализ имеющихся показателей текущей статистики. С другой же стороны, в годы, примыкающие к переписи, нередко расширяется круг разрабатываемых текущей статистикой показателей, чтобы воспользоваться предоставляемыми переписью возможностями и обеспечить дополнительные аналитические расчеты числителем. Скажем, при подготовке к последней советской переписи населения 1989 г., помимо обычной разработки чисел умерших, родившихся, вступивших в брак и разведенных по полу и возрасту, была сделана дополнительная их разработка по уровню образования, характеру труда и национальности.

Программа переписи должна быть составлена таким образом, чтобы сделать возможным анализ социально-демографических процессов и их результатов, по крайней мере в наиболее существенных разрезах. Однако вопрос о том, какие разрезы считать наиболее существенными, может решаться по-разному. История российских/советских переписей свидетельствует о том, что, к сожалению, у нас этот вопрос не всегда решался наилучшим образом, наши программы постоянно отклонялись от общепринятых мировых стандартов, а каждое приближение к этим стандартам давалось с трудом, что неизбежно приводило к невосполнимой потере информации. Это хорошо видно на примере стандартного, казалось бы, вполне невинного и в то же время весьма важного для социально-демографического анализа вопроса о брачном состоянии.

Общепринятая мировая практика всегда предполагала выделение четырех категорий этого состояния: состоящие в браке, вдовые, разведенные и никогда не состоявшие в браке. Соответствующие вопросы задавались и у нас при всеобщих переписях 1897 и 1926 гг. Однако начиная с переписи 1937 г. и кончая переписью 1970 г. советские переписи позволяли разграничить только две совокупности: состоящих и не состоящих в браке в момент переписи, что приводило к утрате весьма существенной информации. Без нее невозможно судить о том, как протекает процесс возникновения и распадения браков у разных поколений людей, в разных странах и т. д. Известно, например, что в России по переписи 1897 г. только 5 % женщин в возрасте 40–49 лет никогда не состояли в браке, тогда как в то же самое время в некоторых европейских странах доля никогда не бывших замужем женщин этой возрастной группы превышала 15 % и продолжала расти. Как было в России между 1926 и 1979 гг., мы не знаем, и никакой анализ причин того, почему люди в тех или иных возрастах оставались вне брака и сколько было таких людей, невозможен.

В 1979 г. прежние четыре вопроса были, наконец, восстановлены, причем формулировка, в соответствии с международной практикой того времени, была несколько расширена, с тем чтобы выявить не только людей, чей брак прекратился в результате юридической процедуры развода (разведенных), но и тех, кто разошлись, не оформив этого юридически (разошедшихся). Правда, эти две категории были объединены в одном вопросе, что впоследствии затруднило анализ некоторых показателей, а главное, недостаточно полно отражало реальные процессы возникновения и прекращения браков. В самом деле, под разводом обычно понимается (а для переписи важно именно обыденное понимание вопросов переписного листа большинством людей) официальное, юридически оформленное расторжение брака. Разойтись же можно и не расторгая брака, и такая практика тоже существует. Но, кроме того, прекратиться разводом может только брак, который был зарегистрирован. В последнее же время очень быстро увеличивается количество нерегистрируемых браков, которые часто распадаются, а в этом случае понятие «развод» неприменимо, люди просто расходятся.

При проведении переписей населения обычно учитываются фактические браки, причем люди оценивают свое брачное состояние, как они сами его видят, а видят они его нередко по-разному. По переписи населения 1989 г. в России замужних женщин оказалось на 28 тыс. больше, чем женатых мужчин. В значительной мере это связано именно с тем, что женщины чаще оценивают свою связь с мужчиной как брак, нежели их партнеры. В связи с тем, что доля нерегистрируемых браков увеличивается, возрастает и потребность в информации, позволяющей изучать это явление. Поэтому уже при проведении переписи населения 2002 г. была сделана попытка разграничить зарегистрированные и незарегистрированные браки (как это было сделано ранее во время Микропереписи 1994 г.). В переписном листе появился вопрос «Зарегистрирован ли Ваш брак?». Соответственно до самого последнего момента предполагалось учесть раздельно и две категории лиц, чьи браки прекратились: разведенных и разошедшихся. Детальное изучение ответов на эти вопросы в разных половозрастных, социальных, этнических группах очень важно для понимания новых, не всегда понятных явлений в семейной жизни людей. Но в окончательном варианте переписного листа вариант ответа «разведен(а)» почему-то выпал, остался лишь вариант «разошелся(лась)», необходимая ценная информация вновь не была получена. В переписи 2010 г. этот вариант был восстановлен; остается недоумевать, почему он был исключен в 2002 г.

В табл. 1 сведены все формулировки вопросов о брачном состоянии в 11 отечественных всеобщих переписях. Рассматривая эту таблицу, трудно понять, в чем смысл зигзагов в этих формулировках на протяжении более чем 100 лет.

Таблица 1. Вопросы о брачном состоянии в российских переписях населения

Восстановление в советских переписях с 1979 г. четырех вопросов о брачном состоянии позволило судить не только о самом процессе возникновения и распадения браков, но и о связи между брачным состоянием и другими демографическими процессами. Например, стал возможен анализ смертности, который показал, что смертность людей разного брачного состояния заметно различается: женатые и замужние живут дольше, чем вдовые, а те, в свою очередь, дольше, чем никогда не состоявшие в браке. А вот с изучением смертности разведенных и разошедшихся возникли проблемы. Так как в акте о смерти фиксировалось официальное брачное состояние, на основании этих актов можно было выявить только умерших разведенных. Соответствующего же знаменателя для расчета коэффициентов смертности разведенных переписи 1979, 1989 и 2002 гг. не давали, так как разведенные в них были объединены с разошедшимися.

Правда, справедливости ради надо сказать, что анализ смертности по брачному состоянию, подобный тому, который был выполнен с использованием результатов переписей 1979 и 1989 гг., после переписей 2002 и 2010 гг. оказался невозможным, но уже по другой причине – не из-за отсутствия знаменателя, как было между 1926 и 1979 гг., а из-за отсутствия числителя. Это связано с тем, что в ноябре 1997 г. был принят Федеральный закон «Об актах гражданского состояния», который по непонятным причинам исключил из этих актов ряд сведений, крайне необходимых для демографического анализа. Среди них были и сведения о семейном положении умершего.

Вообще надо сказать, что изменения, предусмотренные упомянутым федеральным законом (напомним, что он принимался тогда, когда проведение Всероссийской переписи населения намечалось на 1999 г.), по своему смыслу были противоположны действиям, которые обычно предпринимаются накануне проведения переписей населения. Вместо обычного в таких случаях расширения числа получаемых и разрабатываемых показателей он привел к их существенному сокращению. Результат плачевный. Вряд ли кому-нибудь надо объяснять, насколько важно понимать характер связи между уровнем образования женщин, с одной стороны, и рождаемостью – с другой. Перепись населения даст необходимый знаменатель для изучения дифференциальной рождаемости по различным образовательным группам, но, увы, такое изучение невозможно из-за отсутствия числителя. Запись сведений об образовании исключена из акта о рождении. Точно так же она исключена и из актов о смерти, о заключении и расторжении брака, так что и при изучении дифференциальной смертности, брачности и разводимости предоставляемые переписью возможности не могут быть использованы.

В других случаях перепись сама дает числитель для необходимых расчетов. Например, вопрос «Сколько детей Вы родили?», задававшийся во время переписей 1979, 1989, 2002 и 2010 гг., позволяет сопоставлять рождаемость у разных поколений женщин, достигших того или иного возраста, сравнение с соответствующими показателями, полученными по результатам разных переписей, позволяет судить о происходящих переменах. Вопрос о знаменателе для расчетов, использующих в качестве числителя данные из переписных листов, решается автоматически: его получают на основании тех же листов. Но если в них нет какой-то информации, то нет и соответствующего знаменателя. Можно, скажем, без труда сравнить число рожденных за всю жизнь детей у 40‑летних женщин с разными уровнями образования в зависимости от их брачного статуса в момент проведения переписи, но выполнить такое сравнение по тем категориям брачного статуса, которые не отражены в переписном листе, невозможно.

Еще один вопрос с трудной историей в российских переписях – вопрос о языке. Он неизменно присутствовал в переписных листах всех восьми всеобщих переписей, проводившихся в России с конца XIX в. вплоть до переписи 2002 г., хотя толкование этого понятия несколько менялось (табл. 2).

По-видимому, этому понятию изначально свойственна многозначность, которая способна породить определенные трудности при ответе на соответствующий вопрос переписи, да и при истолковании совокупности полученных ответов. Тем не менее вопрос «работал», судя по всему, не вызывал особых проблем с пониманием его респондентами, интуитивно он был ясен (а это как раз очень важно для переписи), ответы на него давали ценную информацию, которая проливала свет на очень важные социальные процессы. И даже то, что истолкование ответов менялось вместе с изменениями исторического контекста, не порождало больших проблем. Например, после переписи 1897 г. именно на основании этого вопроса определяли этнический состав населения России. Впоследствии, с огромным ростом пространственной и межкультурной мобильности, перемешиванием населения в городах, ростом образованности, такое истолкование стало невозможным, а рост этнического самосознания сделал его и ненужным: на вопрос об этнической принадлежности («народности», «национальности») люди отвечали непосредственно. Но ответы на вопрос о родном языке не утратили своего значения, хотя и приобрели иной смысл. Они, в частности, свидетельствовали о значительном распространении русскоязычия – не в смысле просто владения русским языком, а в том смысле, что люди различных этнических корней считали этот язык родным. Скажем, уже по переписи 1959 г. среди лиц, живших за пределами своей республики, назвали родным язык своей национальности лишь 51,2 % украинцев, 41,9 % белорусов, 53,2 % латышей, 56,6 % эстонцев, 75,1 % башкир, среди городских жителей эта доля была еще ниже. В основном, хотя и не исключительно, это было за счет «обрусения».

Тем не менее этнологи не без основания полагали, что одного вопроса для изучения языкового состава населения недостаточно, и при разработке программы Микропереписи 1994 г. был сделан серьезный шаг по расширению изучения языковой ситуации, был поставлен развернутый вопрос о языке, которым преимущественно пользуются дома, в учебном заведении, на работе. Он позволил выявить реальную языковую практику народов России – см. табл. 3, в которой приведены примеры распределения ответов об использовании языка «своей национальности» представителями разных народов России (хотя в официальной публикации это было названо распределением по владению языками).

Таблица 2. Вопросы о языке в российских переписях населения

Можно было ожидать, что этот более широкий подход, позволяющий получить весьма ценную информацию, будет использован и развит в программе переписи населения 2002 г., однако этого не произошло.

В первоначальном проекте переписного листа 2002 г. содержалось три вопроса: (11) Ваш родной язык, (12) Владеете ли Вы свободно русским языком?

Таблица 3. Распределение некоторых этнических групп населения России по пользованию языком своей национальности и русским языком (по данным Микропереписи населения 1994 г.)

и (13) Другой язык, которым Вы свободно владеете. Российская академия наук предложила вместо этих трех вопросов оставить два в новой формулировке:

А) Родной язык (первый выученный язык, знание которого сохраняется)

Б) Основной язык общения в семье _______________________ на работе _______________________

Госкомстат отклонил это предложение и настоял на том, чтобы Государственная комиссия по проведению переписи 2002 г. оставила первоначальную формулировку. Однако впоследствии, уже без согласования с Государственной комиссией и не по инициативе Госкомстата, в переписной лист были внесены изменения, и блок вопросов о языке приобрел следующий вид:

9. ВЛАДЕНИЕ ЯЗЫКАМИ

9.1. Ваш родной язык

9.2. Владеете ли Вы свободно:

а) родным языком, если родной язык не русский

б) русским языком

9.3. Другой язык, которым Вы свободно владеете

Будучи членом Государственной комиссии, я узнал об этих и некоторых других изменениях, авторы которых остаются неизвестными, получив новую версию переписного листа перед началом расширенного заседания Государственной комиссии по проведению Всероссийской переписи населения, на котором присутствовали президент Российской Федерации В. Путин и члены правительства.

В тот же день также присутствовавший на этом заседании директор Института этнологии и антропологии РАН В. А. Тишков и я написали письмо президенту с просьбой вмешаться и исключить необоснованные изменения (в частности, уже упоминавшееся исключение категории «разведен(а)». В отношении вопросов о языке в нашем письме говорилось следующее:

«Наибольшие возражения вызывают поправки в вопросы о языке.

Появился непонятный вопрос: “Владеете ли Вы свободно родным языком?”. Под “родным языком” во всех отечественных переписях начиная с 1897 года всегда понимался основной разговорный язык человека. В некоторых случаях (при переписи 1926 года) давалось разъяснение: “родным языком признаётся тот, которым опрашиваемый лучше всего владеет или на котором обыкновенно говорит”. Так же понимается “родной язык” и в общих словарях (например, С. И. Ожегов, “Словарь русского языка”: “родной язык язык своей родины, на котором говорят с детства”).

Как же можно не владеть свободно родным языком?

Это возможно лишь в случае, если понятие “родной язык” связывается не с языковой практикой, а с иными критериями, например этническим самосознанием. Но свое этническое самосознание человек выражает, отвечая на вопрос о национальности, а когда речь идет о языке, важна реальная языковая практика. В России в 1989 году из 27 миллионов нерусских жителей 7,5 миллиона назвали родным русский язык. Они не могли бы назвать и не стали бы называть русский своим родным языком, если бы не владели им более свободно, чем любым другим, и если бы не понимали, что именно об этом идет речь.

Новая формулировка вопроса приведет к явному преуменьшению степени распространения русскоязычия в России. Она дает понять родившемуся в Москве и русскоязычному армянину, башкиру или таджику, что его родной язык – не русский, а какой-то другой, которым он может даже не владеть – а все равно родной, и его-то и надо называть. Новая редакция вопроса о родном языке призывает дублировать ответ о национальной принадлежности и не позволяет получить достоверную информацию об языковой ситуации в стране, без чего невозможно осуществлять адекватную образовательную и культурно-информационную политику. Зато этот вопрос стимулирует этнонационалистические установки, вносит новые разделительные линии в общество, что не отвечает национальным интересам России.

Мы убеждены, что перечисленные изменения – контрпродуктивны. Учитывая необходимость срочного тиражирования переписных листов, единственная возможность выправить положение – это вернуться к предыдущей редакции. Но сейчас повлиять на ситуацию можете только Вы».

Результатом этого письма и последующей встречи с президентом стало то, что нелепый вопрос о владении родным языком был исключен из переписного листа. Но одновременно по совершенно непонятным причинам исчез вопрос о самом родном языке, и блок вопросов о языке приобрел тот вид, который отражен выше в табл. 2. В переписном листе 2010 г. вопрос о родном языке вернулся на свое место, но это свидетельствовало скорее о продолжающемся топтании на месте, нежели о продвижении вперед в получении более полной информации о языковой и, более широко, этнокультурной ситуации в России, которая не так проста, чтобы у общества не было оснований узнать о ней как можно больше.

Вместо этого мы довольствуемся формальными результатами, которые свидетельствуют, например, о том, что вторым по распространенности языком в России оказывается английский, что, по данным переписи 2010 г., английским, немецким и французским языками в России «владеют» 10 261 тыс. человек, а языками наиболее многочисленных в России этнических групп – татар, украинцев, башкир, чувашей, чеченцев – всего 8961 тыс. И никого не смущает, что речь идет о совершенно разных уровнях владения языком, что владение татарским или чеченским языком – индикатор принадлежности к определенной культуре, а английским – в лучшем случае качества преподавания иностранного языка в школе. Но если говорить о школьном образовании, то одним из трех европейских языков должны «владеть» не 10 млн человек, а в разы больше. Ведь, по данным той же переписи, у нас было 33 млн человек только с высшим и неполным высшим образованием, да еще 21,5 млн с полным средним образованием, и подавляющее большинство из этих почти 55 млн человек изучали в школе английский, немецкий или французский язык. О чем же говорят полученные при переписи 10,3 млн «владеющих» этими языками? Какова ценность этой информации?

* * *

Россия так долго шла к своей первой Всеобщей переписи населения, с таким трудом преодолевала помехи, грозившие отходом от заложенной ею традиции, возвращалась к ней, что можно понять привязанность статистических органов, да и всех органов государственного управления к этой поистине выстраданной традиции. Однако сегодня буквалистская приверженность традиции может обернуться новым отходом от нее.

Всеобщие переписи населения, основанные на поголовном опросе населения счетчиками при их непосредственной встрече с опрашиваемыми, отвечали условиям того времени, когда они возникли (XIX в., большинство населения в европейских странах – сельское, неграмотное или малограмотное, технологии сбора и обработки данных – рутинные и достаточно примитивные). Но в XXI столетии переписывать приходится совсем другое население, и открываются возможности использовать совсем другие технологии проведения переписей. Это осознаётся все бóльшим числом стран, и традиционные методы проведения переписей все больше уступают место новым, учитывающим происходящие перемены. Ответы стран при опросе, проведенном Европейской экономической комиссией в 2004 г., «свидетельствуют о переходе от традиционного метода переписи, который использовался явным большинством стран в ходе всемирного раунда переписей 2000 г., ко все более широкому применению административных регистров, которые используются как в качестве единственного источника информации, так и в совокупности с данными анкетных опросов или обследований». Только «около десяти стран сообщили о том, что они планируют использовать традиционный метод проведения переписи в 2010 году». Российская же перепись 2010 г. по своим организационным принципам мало чем отличалась от переписи 1897 г.

Сегодня разными странами опробуются самые разные варианты проведения переписей.

Даже в рамках «традиционных» переписей давно уже начался отход от классического опросного метода, при котором переписной лист заполняется со слов опрашиваемых официально назначенным счетчиком. Альтернативой ему служит метод самоисчисления, «в странах, где грамотность является фактически всеобщей, а уровень образования сравнительно высок, самоисчисление зачастую может дать более достоверные результаты при гораздо более низких затратах, особенно если существует возможность рассылать и получать обратно переписные листы по почте».

Метод самоисчисления начал применяться в ряде стран еще во второй половине XIX в., он допускался (в городах) и при российских переписях 1897, 1920, 1926 и 1970 гг. Но в целом, несмотря на то что грамотность населения стремительно росла, российские – и советские, и постсоветские – переписи продолжали проводиться более трудоемким и дорогостоящим методом опроса, что всегда объяснялось неподготовленностью населения. «Для применения метода самоисчисления недостаточно общей грамотности населения, необходимы не только определенный уровень образования вообще, но и определенная статистическая грамотность, навыки по заполнению переписных листов и других форм первичной учетной документации. Поэтому переписные листы при переписи 1970 г., как правило, будут заполняться счетчиками путем опроса населения». В 1970 г. инструкция по переписи еще допускала исключения из правила, самостоятельное заполнение переписного листа, при последующих переписях не было и этого.

При этом остаются архаичными и сами методы опроса с занесением информации на бумажные носители, тогда как во многих странах внедряются современные безбумажные технологии. В этом смысле интересен опыт Бразилии – огромной страны с населением, большим по численности, но менее образованным, чем население России, существенно более бедной (ВВП на душу населения в долларах США по паритету покупательной способности в 2008 г. в Бразилии был примерно в 1,5 раза ниже, чем в России). Еще в 2007 г. при проведении сельскохозяйственной переписи в целях сокращения расходов, времени сбора информации и повышения ее качества, улучшения своевременности передачи и распространения данных традиционная анкета для сбора данных была заменена в Бразилии карманным компьютером для прямого ввода данных, что потребовало не просто приобретения многих десятков тысяч компьютеров, но и реорганизации всей системы сбора и передачи данных. Это было сделано, и через несколько лет этот опыт был использован при проведении всеобщей переписи населения 2010 г. У нас же подобные нововведения пока не обсуждаются даже применительно к будущей переписи раунда 2020 г.

Между тем нововведения, получившие распространение в последние десятилетия, идут намного дальше замены опросов самоисчислением или даже внед рения новейших технологий, они во многом порывают с традиционными подходами к проведению переписей (получение данных только прямым опросом, единство критической даты и т. п.). Обзор новых методов проведения переписей приведен в табл. 4, заимствованной из статьи М. А. Клупта и О. Н. Никифорова.

Таблица 4. Методы проведения переписей в США в 2010 г. и странах ЕС в 2011 г.

Источники: Учет бездомных в ходе переписей 2010 года: непосредственная перепись и использование данных реестров // Экон. и Социальный совет ООН. Европ. экон. комиссия. Конференция европ. статистиков. Документ ECE/CES/GE .41/2009/7; Census 2011/Statistisches Bundesamt Deutchland. .

Как отмечают авторы статьи, «вопрос об использовании альтернативных методов проведения переписей в России созрел для широкого обсуждения и последующих практических действий. Развитие альтернативных методов проведения переписей может стать важной составной частью информатизации российского общества и создания в стране единого информационного пространства. В перспективе использование таких методов позволит также более равномерно распределять во времени бюджетные расходы по проведению переписи. Как показывает зарубежный опыт, переход к использованию альтернативных переписей занимает не менее одного десятилетия, поэтому первые шаги в данном направлении следует предпринять через короткое время после окончания Всероссийской переписи населения 2010 г.» Можно согласиться с авторами статьи, обсуждающими, какой из представленных в таблице вариантов наиболее соответствует российским условиям, в том, что «более реалистичным является комбинированный метод проведения переписи, включающий как традиционный, так и новые подходы к ее проведению». Но то, что методы проведения переписи в России необходимо сдвинуть с мертвой точки, как и то, что мы уже сильно опаздываем с реформированием системы переписей, не вызывает сомнения.

* * *

Важно не только провести перепись, но и довести ее результаты до потребителей (исследователей, государственных чиновников), а также до широкой общественности. Здесь существует и обратная связь: чем больше общество знает о результатах переписей населения и их использовании, тем более заинтересованно оно относится к их проведению и тем более успешно проходят переписи. История переписей – это также и история публикации их итогов.

История отечественных переписей свидетельствует скорее о недооценке, а часто и прямом игнорировании этих соображений. Самой большой полнотой публикаций результатов отличалась перепись 1926 г. Она прошла в декабре 1926 г., а уже в 1927 г. было опубликовано несколько выпусков ее предварительных итогов. В течение 1928–1931 гг. было опубликовано 56 томов окончательных результатов. Результаты «вредительской» переписи 1937 г., естественно, не публиковались. После проведения переписи 1939 г. ограничились несколькими газетными публикациями (правда, в этом случае отсутствие публикаций объясняют начавшейся войной). После проведения переписи населения 1959 г. в течение четырех лет было опубликовано 17 томов. Перепись 1970 г. завершилась публикацией семи томов. Но самой «непубликабельной» стала перепись 1979 г., через пять (!) лет после которой был издан всего один куцый том, не содержавший даже возрастных распределений. Результаты переписи населения 1989 г. должны были быть изданы с гораздо большей полнотой, и была проделана большая работа по подготовке многотомного издания, но она осталась незавершенной из-за распада СССР. И только результаты переписи 2002 г. были полноценно изданы в 14 томах, ожидается и подробная публикация результатов переписи 2010 г., причем в обоих случаях добавляется доступность результатов переписи не только в печатных изданиях, но и в Интернете.

Таким образом, недоступность или неполная доступность результатов переписи, тормозившие демографический анализ и демографические исследования в России на протяжении всего XX в., уходят в прошлое. Однако радоваться этому рано. Пока в России преодолевали, и то, как мы видели, не всегда успешно, нелепые ограничения на получение и использование стандартной статистической информации о населении, мировая практика работы со статистическими данными, получив мощный импульс от стремительного развития электронно-вычислительной техники, сделала новый шаг. Сейчас во всем мире при анализе социально-демографических процессов все чаще обращаются к информационным массивам нового типа, основанным на деперсонализированных индивидуальных данных о населении, совершенствуются методы создания и обработки таких массивов. Это необыкновенно расширяет возможности использования переписных данных, равно как и данных, получаемых из других источников, их комбинирования, создает как бы некое многомерное информационное пространство, внутри которого резко повышается возможность исследования самых разных сочетаний характеристик и признаков, а значит, и намного более углубленного анализа изучаемых процессов. При этом анонимность используемых данных надежно защищена, ее охране обычно уделяется особое внимание. Россия же пока занимает выжидательную позицию, что на деле оборачивается еще одним ее отставанием от мирового уровня.

* * *

Каждой стране хочется гордиться своей историей, и у каждой страны для этого бывают основания. Но если искать в истории только основания для гордости, то сама история начинает напоминать прогулку по паркету, чего как раз никогда не бывает, а достойная гордость превращается в банальную бахвалу.

История российских переписей населения – отнюдь не история непрерывных побед. В ней было слишком много запаздываний, срывов, неудач и недоделок, они нуждаются в очень серьезном осмыслении. В этом осмыслении должны, конечно, принять участие эксперты, специалисты – статистики, социологи, демографы, этнологи и т. д. Но их усилий недостаточно. Нужно, чтобы все общество почувствовало, осознало потребность в «зеркале» переписи, чтобы оно само позаботилось о надежности и беспристрастности этого «зеркала». Не берусь предсказывать будущее, но если говорить о крайних вариантах, то их, как мне представляется, может быть только два. Либо в обществе существует стремление, заинтересованность периодически взглянуть на свой коллективный портрет, подвести – с максимально возможной на данный момент точностью – промежуточные итоги своего развития и, осмыслив их, двинуться дальше. Либо такой заинтересованности нет – но в этом случае нет и самого общества.

В жизни редко реализуются крайние варианты, более вероятны промежуточные сценарии. Но важно, к какой из крайностей осуществившийся сценарий ближе.