18 июля
Часа три пропетляв среди бесчисленных островов, вышли мы наконец к устью великой реки Подкаменной Тунгуски — главной реки безбрежной Эвенкии. Здесь, неподалеку от речной пристани, расстались мы с нашими геологами. Рулевой Володя, ювелирно работая рулями катера, умудрился поставить нашу баржу бортом к берегу; все вместе мы настелили шесть здоровенных сосновых бревен с борта баржи к песчаному береговому откосу (благо, что бревен этих, как и везде по большим и малым сибирским рекам, валялось там в изобилии); Валера аккуратно сполз на своем вездеходе на берег. На прощанье выпили мы все (кроме Петьки, разумеется) по глотку коньяка из маленькой стеклянной фляжечки, что припас для такого случая Геннадий Павлович, обменялись адресами. Валера снабдил нас рекомендательным письмом к своим родителям. Они живут на Енисее в деревне Селиванихе, что километрах в пяти-шести ниже по течению от Туруханска. Валера просил нас посетить его родителей, рассказать о том, что все у него путем, что он велел кланяться им, что он их помнит и любит. Нам же Валера обещал самый теплый и радушный прием в его родной Селиванихе.
Вот и расстались мы с нашими попутчиками, расстались навсегда. Ни о Валере, ни о Геннадии Павловиче ничего более я не слышал. А вот о студенте-геологе Андрее два года спустя получил я известие. И известие более чем грустное. Рассказал мне эту историю Петька: он в ту пору был студентом первого курса геолого-разведочного факультета Томского политехнического института, где Андрей был уже дипломником. Случилась там большая драка между общежитиями: геологи дрались то ли с механиками, то ли с химиками, а может быть, с электронщиками. Драка была глупая, бестолковая и бессмысленная (как это почти всегда бывает по воскресеньям). Кто-то без шапки с вытаращенными глазами пробежал по этажам с воплем: «Наших бьют!» И, ничего толком не прояснив, кинулись десятки (а может, и сотни парней) выручать своих коллег, попавших в беду (у геологов всегда велика взаимовыручка, хотя и не всегда бывает она во благо). Драка в тот раз вышла грандиозная, с обильным членовредительством как с той, так и с другой стороны. Как и бывает, схватили тех, кто под руку попался, и на них выместили все зло, врубив этим несчастливцам на всю катушку, в назидание другим, чтобы прочим неповадно было впредь. В числе нескольких горемык попал тут под горячую руку и наш Андрей. А потом был в актовом зале Томского политехнического института открытый процесс, и получил наш многострадальный попутчик пять лет строгого режима, ну и, разумеется, вылетел из института, не дойдя всего месяц до диплома.
На противоположном, левом берегу Енисея стоит поселок Бор, а в нем — довольно известная в геологических кругах Борская геофизическая экспедиция. Три года назад я тут едва не встретил новый, тысяча девятьсот восьмидесятый год. А случилось тогда вот что. Информационно-вычислительный центр нашего СНИИГГиМСа сбагрил этой экспедиции свою честно послужившую ему старушку БЭСМ-4М, и не просто сбагрил, а перевез ее в Бор, смонтировал там и запустил. Но впоследствии оказалось, что по правилам, принятым в геологии, ЭВМ считается запущенной в строй лишь тогда, когда на ней обработан хотя бы один километр геофизического профиля. А на той БЭСМ-4М никакого математического обеспечения не было, одно железо. А на носу конец года, а взяты обязательства, за которые должна идти премия. Словом, вызывает меня шеф и говорит, так, дескать, и так, надо лететь в Бор (аэропорт называется: Подкаменная Тунгуска). А на календаре, между прочим, двадцать пятое декабря.
— Да вы что, — говорю я ему, — допустим, завтра я вылечу в Красноярск, послезавтра — в Бор. За пару дней мы там все запустим. И как же мы оттуда тридцатого декабря выбираться будем? А ведь я, как все добрые люди, Новый год привык дома встречать, в кругу семьи. Да мало того, мне ведь с собой системщика надо взять да и геофизика тоже. Неплохо бы, конечно, и электронщика, ну да уж ладно. А втроем надо быть непременно.
— Согласен, — говорит шеф, — системщица и геофизик вам будут, и насчет вылета оттуда можете не беспокоиться. Я уже навел все справки. Правда, прямой самолет Красноярск — Подкаменная Тунгуска ходит один раз в неделю, по понедельникам, и, значит, будет он только второго января, но зато там садятся на дозаправку практически все самолеты, идущие с севера — из Хатанги, из Диксона, из Туруханска, из Игарки. Мало того, на крайний случай у экспедиции есть свой собственный самолет, «АН-2», и уж на нем-то вас вывезут в Красноярск в любой момент, я договорился об этом с руководством экспедиции.
— А если на эти проходящие рейсы будет много желающих, — продолжал я, — тогда что? Ведь под Новый год многие стремятся в разные места.
— Ну, это вы можете не беспокоиться, — с улыбкой развел руками шеф, — геофизическая экспедиция в Бору, — царь и бог, для нее — все в первую очередь.
Короче, уломал он меня. На другой день утром вылетели мы в Красноярск, со мной две дамы, у обеих, разумеется, семьи, и обе, разумеется, Новый год хотят встречать только дома. Поначалу все шло великолепно. В положенное время прилетели мы в этот Бор, нас ждали, встретили очень тепло, прекрасно разместили. Погода стояла превосходная: морозец, солнце, на небе ни облачка, в воздухе ни ветерка. Работу свою мы сделали довольно быстро (тем более что в этом Бору и делать больше было нечего) и стали собираться домой. И тут выяснилась ужасная вещь. Оказывается, билеты на самолет в местном аэропорту не продают (кстати, эта ситуация везде распространена на Севере, я же ничего о том тогда не знал лишь потому, что обычно пользовался спецрейсами), а лишь записывают в список, и при посадке в самолет (если на него, разумеется, есть свободные места) сразу выписывают билет и регистрируют его. Но в эту пору свободных мест на проходящие самолеты просто не бывает. Кинулись мы к начальству — давайте нам, дескать, ваш «АН-2». Но тут, на Севере, темнеет зимой очень рано, а «АН-2» может летать только днем. Хорошо, договорились, что назавтра, то есть рано утром тридцатого числа, мы вылетаем в Красноярск. Правда, лететь часа четыре и в кабине довольно холодно, но ничего, потерпим. Утром новый удар: погода для «АН-2» есть только до Енисейска, а далее — низкая облачность и туман.
Правда, из Енисейска автобусом можно доехать до Лесосибирска (это всего полтора часа езды), оттуда лесовозным поездом до Ачинска — это уже восемнадцать часов езды, а уж от Ачинска до Новосибирска каких-то девять часов на поезде. Но с учетом пересадок, стыковок самолета, автобуса и поездов если мы и успеем домой к Новому году, то, как говорится, тик-в-тик. Этот вариант решили отбросить как нереальный. Сидим и ждем, а вдруг найдутся на одном из проходящих рейсов свободные места (а нужно их целых три!). Но рейс идет за рейсом: из Игарки, из Туруханска, из Хатанги, а мест нет и в помине. Остался один, последний рейс из Диксона, но уже известно, что свободных мест на нем нет. Расстроенные, дамы ушли ночевать домой к девочке-оператору, я же остался на машине и стал отлаживать какую-то свою программу (честно говоря, просто хотелось хоть чем-то занять это тоскливое время). И вдруг в первом часу ночи звонок. Звонит диспетчерша из аэропорта:
— Вы готовы? На диксоновском рейсе образовалось два свободных места — женщине стало плохо в самолете, командир запросил карету «скорой помощи», а женщина летит вместе с мужем.
Я кинулся искать наших дам. Попробуйте-ка вы в незнакомом поселке (нигде ни огонька) в час ночи отыскать нужный дом и достучаться в него. Разумеется, мне стало еще грустнее, теперь я останусь тут вообще один. Торопливо одевшись и покидав свои вещички, мои дамы кинулись на улицу. Ночь, мороз, луна, ни души. А до аэропорта километра два ходу. К счастью, подвернулся нам какой-то мужик в тулупе и с заиндевевшей бородой, мчавшийся куда-то на «Буране», к которому были прицеплены обычные сани-розвальни. Мы втроем упали на сено, настеленное в этих санях, и рванули в аэропорт. «ЯК-40» приземлился точно по расписанию, и его уже ждала «скорая помощь». Больную женщину на носилках вынесли из самолета, вместе с санитарами шел и нес носилки здоровый малый в меховых торбазах под самый пах, который все причитал:
— Ну, блин, ну это надо же так... Вот повезло — так повезло...
В аэропорт вошли летчики, и командир весело спросил диспетчершу, проводив взглядом наших дам:
— А нет ли у вас еще одного хорошего пассажира, которому вот так надо домой под Новый год? — Он провел ребром ладони себе по горлу. — А то нам один козел в салоне всю плешь переел. Покамест взлетали, он сидел тихо да смирно. А как взлетели, так выступать начал, хоть стой, хоть падай. И к стюардессе приставал, и к нам в кабину ломился... Мы ведь горючим под самое горло залились, нигде до самого Красноярска посадки делать не хотели, да вот, вишь, пришлось...
— Да как же, — всплеснула руками диспетчерша и указала на меня. — Вот он, математик из Новосибирска, за него все начальство просит.
— А у меня все вещички на работе, я же с собой сюда ничего не захватил, — растерялся я.
— В полчаса управитесь? — спросил командир и посмотрел на часы. — Полчаса я подожду, но не больше.
— Попробую, — крикнул я и выскочил на улицу.
— Да милиционера с собой прихватите, — крикнул мне вслед командир.
— А еще лучше двух, — добавил второй пилот.
К счастью, мужик с «Бураном» и санями все еще стоял возле аэропорта (я так и не понял, куда он гнал посреди ночи и почему столько времени посвятил нам). Мы рванули в Вычислительный центр экспедиции. Оттуда я позвонил в милицию, и обратно мы ехали уже на машине ПМГ.
Я в аккурат управился в отведенные мне полчаса, но вылететь нам пришлось много позже, потому что с «козлом» оказалось очень много хлопот: он никак не хотел выходить из самолета и защищался из последних сил, несмотря на то что был вдребезги пьян. Он бил напропалую все и вся подряд, ругался чудовищными матами, цеплялся за все стойки руками, ногами и даже зубами, а в тесном салоне «ЯК-40» не так-то просто было развернуться. Правда, милиционерам помогали все пассажиры (мужчины, разумеется), которым «козел» за дорогу надоел даже больше, чем пилотам.
И вот уже «козла» вытащили из самолета и поволокли к милицейскому «газику». Теперь этот охальник уж не орет, не кричит, не матерится, а плачет навзрыд:
— Пустите, пустите меня! У меня же тут никого и ничего! Что я тут делать буду?! У меня же ни денег, ничего, как я отсюда выберусь?! Меня же в Красноярске невеста встречать будет! Помилосердствуйте!
Вот так я, можно сказать чудом, в шесть утра тридцать первого декабря был в Красноярске, а к трем часам дня уже в Новосибирске, у себя дома.
Все это живо вспомнил я, когда мы проплывали мимо высокого левого енисейского берега, на котором и располагается та самая Борская геофизическая экспедиция.
Километрах в пяти ниже Бора на левом берегу реки увидели мы посреди тайги добротный одинокий деревянный дом с надворными постройками, и капитан уверенно зарулил к берегу.
— Друг тут у меня в бакенщиках, — пояснил он мне, — сейчас мы у него осетринкой и медвежатинкой разживемся.
Дом, однако, оказался на замке и, кроме трех прекрасных собак, поднявших в три голоса звонкий лай, ни одной живой души поблизости не оказалось.
— Ну что же, значит, не судьба, — вздохнул капитан, и мы отправились восвояси.
И только было собрались мы отчалить, как увидели крепкого бородатого мужика (он появился из-за поросшего листвяшкой мыска), который волоком тащил здоровенную сухую сосну.
— Привет, Матвеич! — радостно закричал капитан. — Вот на минутку заскочить к тебе решили.
— Здравствуйте, — настороженно ответил мужик. — Коли не шутите. А вообще-то я Иннокентьич, а не Матвеич.
— Извини, дорогой, перепутал. А меня-то ты помнишь?..
— Нет, не припоминаю что-то...
— Да как же!.. Мы же у тебя третьего года с Митькой Спиридоновым были. Выпивали, закусывали. Осетринкой да медвежатинкой ты нас угощал. Дрожжей мы тебе свежих тогда привезли... Неужто не помнишь?.. Вот это номер! — Капитан всплеснул руками и с улыбкой посмотрел на меня.
— Да многие ко мне тут приезжают... Всех нешто упомнишь...
— И Митьку Спиридонова не помнишь? — продолжал упорствовать капитан.
— Митьку-то? — криво усмехнулся мужик. — Митьку-то Спиридонова как мне не помнить...
Повисла пауза. Разговор явно зашел в тупик.
— Извините нас, — сказал я. — Тут, наверное, какое-то недоразумение получилось. Мы пойдем. Вы извините нас.
— Нам еще до самой Игарки плыть, — неизвестно откуда взялся Петька и сразу же встрял в разговор. — Мы на базу к Иван Филиппычу стройматериалы везем. И снаряжение всякое.
— Стройматериалы? — встрепенулся мужик. — А листика фанеры у вас, случаем, не найдется? Я заплачу.
— Вообще-то имущество у нас государственное, — сказал я, почесав в затылке, — и продавать его мы не будем. А вот просто так, в знак дружбы, пожалуй, один листик и подарим.
Мужик залез с нами в трюм, вытащил лист фанеры и, покуда тащил его по барже, все ахал:
— Ровненькая, да пятислойная!.. Красавица...
— А уж ты нам, — как ни в чем не бывало, сказал капитан, — от щедрот своих осетринки да медвежатники...
— Нет у меня сейчас рыбы, — огорченно сказал мужик, — я перетяги только сегодня утром поставил, заново перебрал и вычистил. Раньше завтрашнего вечера проверять их бесполезно. Вот ежели вы до завтрашнего вечера подождете...
— Нет-нет, — замахал руками капитан, — мы страшно торопимся, — и значительно посмотрел на меня.
— А как насчет медвежатинки? — влез в разговор Петька.
— Медвежатинки маленько дам, — сказал мужик. — Свежемороженой и копченой.
Вдвоем с Петькой потащили они лист фанеры, и вскоре Петька вернулся с двумя кусками медвежатины (сырой и копченой). Однако наш кок Клава готовить что-либо из медвежатины категорически отказалась:
— Ну ее, эту вашу медвежатину, противная она, и люди говорят: на человечину похожа...
Кусок медвежатины довольно долго валялся у нее в холодильнике, а потом, как мне кажется, Клава в подходящий момент просто выкинула его за борт. Копченой же медвежатиной мы (капитан, Петька, я и младший матрос Витька с запеленутой рукой — остальные наотрез отказались) лакомились два дня, причем Петька, который обычно в еде очень разборчив, съел больше всех.
Несмотря на заверения капитана, что теперь мы будем идти круглые сутки, в двенадцатом часу ночи в густых сумерках встали на недолгую стоянку, немного не дойдя до большого села Сумароково, на левом берегу реки.