20.

Министр в общем-то нам и не потребовался. Нас радушно приняли в Московской педагогической академии. Государственный пединститут в прошлом.

Ректор, когда я созванивался, узнав кто я и откуда, сразу же пообещал организовать встречу с группой своих выпускников-дипломников, но перед этим лично захотел переговорить со мной. Как с явлением чрезвычайной важности по нынешним временам. Так прямо и сказал: «И для меня, и для академии это очень важно. Буду чрезвычайно рад познакомиться с вами. Чрезвычайно! Это для нас событие. Такую просьбу я жду уже лет пятнадцать. Ещё с восемьдесят восьмого… Да! И вот… Буду очень рад. Очень! Ждём вас. Спасибо».

В назначенное время я приехал не один. Со мной целая делегация. Так получилось. Детская. Как только я заявил, что собираюсь за учителями в Москву ехать, такую бурю ребячьего восторга пережил, что отказать им в поездке просто не смог. Да и взрослые поддержали: «Ну пусть, Палыч, съездят. Если что, в скверике посидят, мешать не будут. Главное, Москву посмотрят, да и тебе не скучно… Делегаты ж как-никак с тобой, не один». Ребятня и выдвинула достойных. После не долгих, как я слышал, но очень бурных дебатов – по последней кандидатуре в основном – ими оказались: Мишель, что естественно, Вера, рассудительная и спокойная девочка, безальтернативно, и… Тонька. Да, малец Гошка. Такую цепь неоспоримых доводов в свою пользу – торопясь и глотая окончания мальчишка привёл, откуда что взялось. Я не всё понял, но строгое собрание разобралось, и с перевесом в один голос кандидатура Тоньки в конце концов с радостным визгом счастливчика прошла. «Ур-ра! – несколько минут, сумасшедшим голосом, не останавливаясь, как заведённый орал Тонька. – Я еду! Еду! Я учительницу себе выбирать еду! Едуууу!» Тонька был счастлив. Таким я его ещё не видел. Ходил, делегат, маршируя на прямых ногах, вокруг моего стола, выпятив грудь, светясь улыбкой. Не мог остыть. Так был горд, так счастлив, что его выбрали, что ему доверили…

Главные его доводы, что дали ему проходной балл: «Очень мало места он, если хотите знать, займёт, хоть в машине, хоть в поезде; что неделю – на спор – может не спать, если нужно сторожить или что; меньше всех ест – легко может обойтись чаем с сухарями, не как некоторые, большие; и память у него лучшее всех… Лучшее. Всё запомнит, ничего не забудет, и слово в слово передаст ребятам. Вот». По этому поводу немедленно вспыхнул жаркий спор высокого собрания, но Тонька едва не плача, перекрикивая весь шум, с отчаяньем заявил: «А вот маленьким всегда нужно уступать… Сами же говорили… Говорили!» И первым поднял руку «за» себя. Так и победил мальчишка.

Кстати, по поводу конспирации, я о ней почему-то особо и не размышлял… На подсознании уверен был, что если уже и ищут нас с Мишелем, но только не в Москве. И уж, во всяком случае, не в педагогической академии. К тому же, и я, и Мишель, мы оба прилично обросли на головах волосами, не стрижёмся. Не сказать, чтобы из принципа, просто отдыхаем от городских условностей. Да и парикмахерская у нас ещё не открыта. По-виду мы вполне сельские парни, можно сказать, как и Толян с Тонькой. А у меня даже и борода с усами плотной порослью проросла. Совсем таёжным человеком стал. Лесной или деревенский, что и надо… пока.

Не долго и размышляя….

Собрались и поехали на 412-ом «москвичке» агронома Байрамова. Внешне он праздничнее моей четвёрки выглядел, значит, решили мы, меньше ГАИшники останавливать будут. Василий Фокич и за рулём.

Ехали долго. Москвич скрипел, чихал, порой дергался, но катил. Молодые делегаты попеременно слушали музыку в Мишкиных наушниках, с удовольствием глазели по сторонам, клевали носами, засыпали. Ехали. И я дремал. Скучно ехать, если бы не посты ГИБДД. На каждом посту нас почему-то непременно останавливали. Документы правда особо не требовали, но багажник с капотом – громко хлопая – приходилось открывать то и дело. Бдительность, мы понимающе переглядывались – она и в Африке бдительность! Хорошее дело, правильное, пусть себе проверяют…

Ехали-ехали, ехали-ехали, ехали…

Не смотря на наше опоздание – в час пик по Москве! – нас всё же ждали. Дипломники правда не все, а ректор с проректором и руководитель группы выпускников-дипломников – ждали.

– О! – С лёгкой улыбкой быстро выходя на встречу к нам в приёмную, воскликнул ректор академии, высокий средних лет полнеющий мужчина, с несколько бледным, отёчным лицом, но живым, требовательным взглядом. – Вы даже с подкреплением приехали, с группой поддержки! – второй раз воскликнул он, оглядывая моё окружение. – Мудро, мудро! Здравствуйте. И как доехали, ребята? Не устали?

Делегаты ещё оглядывались, с любопытством осматривая красиво обставленное помещение приёмной ректора академии с двумя включенными компьютерами, телевизором, телефонами, настенными часами, большим, цветным календарём и цветами на подоконнике. За окном летняя жара, а в комнате почему-то прохладно… Академия… Вот, значит, где учат на школьных учителей. За всех ответил расторопный Гонька.

– Нет, нормально.

Вера дёрнула его за рукав. Гонька истолковал это по-своему, подчеркнул:

– Ага! Только долго очень.

– Угу, угу! – дяденька, склонив голову набок о чём-то размышляя сочувствующе угукнул, с интересом глядя на Гоньку поинтересовался. – А вы как добирались-то в Москву, машиной или поездом?

– Нет, мы не добирались, мы ехали, – не согласился Гошка и уточнил. – На мичуринском москвиче…

Вера его одёрнула уже в открытую, Гонька поправился.

– На Байрамовском, то есть москвиче. Жёлтый такой.

Ректор удивлённо поднял брови.

– А почему вы назвали его мичуринским, молодой человек?

– Так он же агроном, Байрамов-то, – Гонька, неподдельно удивляясь непонятливости взрослого человека, вытаращил глаза. – Поэтому и Мичурин он. Все это знают. Да.

– А вот я не знал. – Огорчился ректор.

Гонька понимающе скривился:

– Так ведь до вас сколько ехать-то…

– Это верно, – вздохнув, согласился ректор. – Простите, как вас зовут, молодой человек?

– Кого, меня… или нас? – Гонька оглянулся за поддержкой, посмотрел на меня.

– Вас, вас! – глядя на Гоньку, подтвердил ректор.

– Меня Гонька. Гоша. А вас?

Ректор и все взрослые, присутствовавшие в приёмной, весело рассмеялись детской непосредственности.

– Правильно-правильно, Гоня, – поддержал засмущавшегося было Гошку ректор. – Знакомиться, так знакомиться. – Ему первому протянул руку. – Меня зовут Сергеем Лльвовичем.

– А это Евгений Павлович, наш председатель, – с гордостью воскликнул Гонька указывая в мою сторону пальцем, потом видимо что-то вспомнив, убрал руку за спину. Похвастал. – У него настоящий пистолет есть. Да! Для хулиганов. Ой!.. – Скривившись, неожиданно вскрикнул… Это Верка его, понятно, ущипнув, в чувство приводит.

– Ух, ты! – будто не заметив заминки, изумился Сергей Леонидович. – Даже пистолет у вашего председателя есть! Здорово! Нужная вещь. Особенно в дальней дороге. – Ректор понимающе кивнул головой, и с горечью признался. – А у меня вот нет пистолета. Только авторучка…

– Так вам он зачем? – Скептически хмыкнув, в свою очередь удивился Гонька. – У вас же тут милиции полно… Мы ехали, видели…

– А у вас?

– А у нас нет, – кого-то из взрослых копируя, громко вздохнул Гошка, огорчённо разведя руки в стороны. – Только Палыч, не считая милиционера, который в районе, на козле летает. Так тот же как ветер…

– Вот как, на козле, и только в районе. Это плохо.

– Да, плохо. Но теперь у нас хорошо.

– Это почему?

– Так Евгений Павлович же приехал! Он как приехал, так и… Ой!.. – мальчишка вновь пискнул, и спрятавшись за Веру, умолк.

Все вновь весело рассмеялись, а ректор потрепал Гошкину шевелюру.

– Понятно. А это у нас… – он вопросительно глянул на девочку.

– Это Вера. – По-взрослому представил её Мишель.

– Очень приятно, – поочерёдно протягивая широкую ладонь, знакомился с остальными приехавшими Сергей Леонидович. – А вы?

– А я Михаил. – Представился Мишка.

– Очень приятно! – Вновь чему-то восхитился Сергей Леонидович, и глядя на меня, признался. – Очень хорошие у вас помощники, Евгений Павлович. Очень. – Обернулся к своим коллегам. – Так, нет, коллеги? Как вам наши гости? – Те, энергично закивали головами.

– Мда!

– Очень хорошие. Да!

Гонька не выдержал, выглянув из-за Веры, похвастал:

– А Мишель у нас, если хотите знать, английский язык весь знает, и на компьютере всё может. Вот.

– Вот это здорово! Молодец Миша! – Похвалил ректор, и подчеркнул. – Сейчас ведь без этого никак. – И обернулся к Гоньке. – А у вас как со всем этим, Гоня?

Гонька потупился.

– А у меня пока никак…

– А почему так? – Искренне удивился Сергей Львович.

– Я ещё читать не умею… – с грустью признался Гонька. Подумал и добавил. – И писать тоже.

– Ой-ёй-ёй! – огорчённо воскликнул ректор. – Неужели! Какая беда, молодой человек, какая проблема. – Ректор совсем похоже огорчился, расстроился даже. Сочувствующе вздохнул, глядя в Тонькины грустные глаза, пожалел мальчишку. – Действительно большая проблема, молодой человек, но… – В глазах Сергея Львовича блеснул едва заметный лукавый огонёк. – Поправимая, Гоня. Поправимая. – В голосе ректора вновь звучали твёрдые нотки уверенного в своих словах человека. – Если есть желание. А оно есть у вас, это желание, ребята?

– Какое? – Уточнила вопрос Вера. Дяденька же не знает, как много у них желаний.

– Учиться?

– Конечно. – Кивнул головой Мишель.

– Приехали поэтому… – добавила Вера.

– И в ЗООпарк ещё мы пойдём, – расширил границы интереса Гонька. – И в кафе-мороженое.

– Ну, в ЗООпарк, и в Макдоналдс это вы и без нас сможете. А вот с учёбой это к нам, это по адресу. Тут мы главные, мы специалисты… Поможем. Решим проблему. Должны, во всяком случае решить… – И обернулся к коллегам, с интересом наблюдавших знакомство с сельской ребятнёй, предложил. – Ну что, знакомство, можно сказать, состоялось, коллеги, пройдём в аудиторию. Нас уже и заждались там, пожалуй. – И к руководителю выпускной группы студентов-дипломников. – Так, нет, Вера Львовна?

– Да, Сергей Львович! Не все, правда, но… 318-я.

– Угу. 318-я. Хорошо. Мы все идём? – спросил ректор, оглядывая делегацию. – Может, ребята чаю пока попьют с печеньем?

– Нет, спасибо, мы только с Палычем. – В один голос ответили ребята.

Взрослые вновь весело рассмеялись.

– Ну, с Палычем, так с Палычем, – улыбаясь, согласился ректор. – Не возражаю. – Обняв за плечи ребят, предложил. – Что ж, пойдёмте, если скучно не будет.

– Нам не будет. – Авторитетно заверил Гошка.

– В этом я уже не сомневаюсь. Кстати, Гоня, а где ваш тот агроном, который Мичурин?

– А он машину на улице сторожит. Там. – Широко шагая, чтоб не отстать, Гонька кивнул на окно.

– Это которая жёлтая? – Будто вспомнив, уточнил ректор.

– Ага! – клюнул носом Гонька.

– Такую надо охранять.

– Ну так!..

Так, вперемежку, взрослые с ребятнёй, мы и вошли в аудиторию.

Аудитория. Класс. Почти пустой зал, амфитеатром. Большие и высокие запылённые окна, серая доска, короткий стол перед ней, сбоку кафедра. Напротив три ряда длинных столов с лавками для студентов, уходящих вверх, квадраты светильников дневного света под потолком, потускневшие стены… Хорошо видны голые гвозди, прямоугольники бледных следов вокруг них от развешенных некогда портретов и наглядных пособий, убранных теперь в тёмные подсобки. Учебный год прошёл, ремонт ещё не начат… Душный воздух плохо проветриваемого помещения, гулкое эхо…

Я учился очень давно, и не в этом институте, и не в этом городе, но атмосфера и воздух институтских аудиторий везде, кажется, одинаков. Ностальгически чуть сжало сердце, но грустить времени не было. На нас глядело пар двадцать – тридцать глаз молодых людей, сидевших за партами. У некоторых выражения лиц были откровенно сонными, как и положено студентам в ожидании опаздывающего лектора; другие, наморщив ещё лбы, едва оторвавшись от чтения учебных материалов, близоруко щурясь, ещё не видя, вглядывались в нас, в вошедших; третьи, подперев голову руками, внимательно, со скептической улыбкой, с интересом разглядывали гостей. Глядели на нас, на покупателей.

Мы с ребятнёй чуть растерялись в начале, куда нам проходить, но руководитель курса указала на преподавательский стол, к нему мы и шагнули. Ректорская свита прошла в аудиторию и присела за парты, сам он, Сергей Львович, остался стоять. Дождавшись тишины, бодрым тоном сказал:

– Здравствуйте, коллеги. Извините, пожалуйста, за опоздание, вы знаете, как трудно по Москве проехать, тем более в такое время… Но наши гости, главное, не заблудились, не перепутали нашу славную академию с другими, приехали точно по адресу, пришли к вам! Прошу знакомиться. – Повернулся к столу. – Это Евгений Павлович, – он указал на меня. – Председатель… эээ сельского производственного образования. С ним, как мы видим, главные заинтересованные лица от детей, делегаты: Михаил… – аудитория дружно проснулась аплодисментами. Мишка удивлённо вскинул брови, глянул на меня: чего это они. Наступая на аплодисменты, ректор продолжил. – Кстати, знает английский язык, и компьютер.

– Извините, Сергей Львович! – Чей-то ироничный голос из аудитории прервал ректора.

– Да-да, слушаю… – запнулся ректор. – Что такое?

– Можно вопрос? – дипломник поднял руку.

– Да, пожалуйста.

– Икскьюз ми, Майкл, – не отвечая ректору, тот же голос, а мы, делегаты, быстро вычислили его среди студентов-дипломников, шестая парта средний ряд, как раз напротив нашего стола, молодой курносый человек в очках, с патлатой шевелюрой, в цветной рубашке с коротким рукавом, указывая шариковой ручкой на Мишку, спросил именно по-английски. – Сэз ми плиз, май фрэнд, фёрст квэсчин, веариз воз лён инглиш лэнгвидж, энд секонд квэсчин, хау лонг тайм?

Аудитория неодобрительно качнулась на провокационный вопрос своего товарища, зачем так-то уж сразу, гости всё же, но с любопытством глянула на Мишку, прикол как-никак.

– Ин май скул, – ни секунды не размышляя, пожав плечами, легко ответил Мишка. – Энд май хаус. Олд тайм, ай синк. Найн, мэйби тен еаз… Ай донт римемба…Энд уот? Увэлл… Эни проблем?

– Ноу… ноу проблем, гай. Сорри, – смутившись, удовлетворённо воскликнул курносый, разводя при этом руками. – Экселент! – Ну, срезал парень, не ожидал, мол. – Сэнк ю, Майкл. Сорри.

Дипломники и преподаватели, вполне довольные результатом диалога, улыбались.

– Ноу проблем! Виз плеже. – Спокойно ответил Мишка, и вновь вопросительно глянул на меня, чего это они, Палыч, придуриваются, или что…

Аудитории совсем проснулась, вспыхнув аплодисментами Мишке, смотрела уже другими глазами.

Ректор, пряча усмешку, поинтересовался:

– Может ещё кто хочет в чём убедиться, прошу.

Дипломники дружно отказались, легко подшучивая над своим товарищем, нет не надо, давайте дальше.

– Кстати, господа дипломники, – Несколько академическим, с ноткой наставительности продолжил ректор. – Прошу особо это заметить, я вполне уверен в том, что если Гоша… Гоня, прошу познакомиться… – Ректор повёл рукой в сторону Гоньки. Верка предупредительно дёрнула Гошку за руку, чтобы молчал, Гошка истолковал её жест по-своему, поднялся. – Да-да, именно этот вот молодой, симпатичный человек, легко может найти серьёзную брешь в ваших академических знаниях, господа выпускники… – Ректор мстительно качнул головой. – По крайней мере, пятнадцать минут назад он свободно меня в этом уличил. Да – профессора, академика, и прочая. Так вот, повторяю, я уверен, что и вы не скажете нам, кто такой господин Байрамов. Да, именно Байрамов. Ну те-с, господа, ну те-с!

В аудитории повисла мёртвая тишина. Дипломники, получив неожиданное задание, привычно насупились, наморщили лбы, бросились отыскивать на складах памяти означенную фамилию, а может и какой аннотационный материал на высокого классика… Кто в потолок глядя, кто прикрыв глаза… Зашелестели страницы конспектов.

Выдержав убедительную паузу, с чувством превосходства, ректор укоризненно махнул рукой.

– И не пытайтесь, господа. Бесполезно. Пусть это останется нашей с Гоней тайной. – Ректор одними глазами спросил у Гоньки разрешения. Тот серьёзно кивнул головой, конечно. Ректор вновь повернулся к студентам. – А для вас, с вашими преподавателями, великим пусть будет укором… Стыдно не знать наших современников!.. Стыдно. Так нет, Гоня?

Гоня согласно дёрнул вихрастой головой.

– Ага!

– Оказывается, товарищи дипломники, не всё мы ещё с вами в жизни знаем, – откровенно досадовал Сергей Львович. – И чем больше мы знаем, тем больше понимаем…

– Как мало мы знаем. – В один голос, дружно закончила афоризм аудитория.

– Именно, – подчеркнул ректор. – И наша с вами вечная задача, товарищи учителя, если вы помните: учиться, учиться…

– …И учиться. – Вновь хором закончили фразу дипломники.

– Спасибо, хоть в этом перед гостями не осрамили, – ректор с хитринкой глянул на своих коллег преподавателей, аудитория дружно рассмеялась шутке. – Хорошо, господа дипломники! – Став серьёзным, ректор, успокаивая аудиторию, поднял руку. – Я вижу, вы уже поняли серьёзность проблемы. Поэтому в дальнейшем прошу обойтись без подобных испытательных штучек. – Выразительно глянул на курносого дипломника, и подчеркнул. – До конца беседы, по крайней мере. – Лица присутствующих именно серьёзность теперь и отражали. – Предоставим теперь слово нашему гостю, Евгению Павловичу, руководителю делегации, председателю… А потом можно и вопросы по существу, если таковые возникнут. Прошу, Евгений Павлович. – И присел за парту. Вовремя угадав моё желание, энергично предупредил. – Сидя, сидя, пожалуйста. Без церемоний.

Всё это время я с удовольствием наблюдал сцену общения ректора со своими студентами. Тёплую и дружественную. Особенно понравилось мне, и польстило, как Мишка отреагировал на своеобразный тест в свой адрес. Сразил прямо. И Вера с Тонькой это оценили, но вида особо не подали. Молодцы. Тоже своеобразный тест. Тоже выдержали. Видел, как мои делегаты внимательно рассматривают учителей, изучают. Вера, серьёзно и внимательно. Мишель спокойно и с любопытством, Гоня с восторгом и обожанием.

– Наше село называется Ерши, – начал я. – Это на севере. На границе трёх областей: Вологодской, Кировской, и Архангельской. Красивый географический район, благодатное, привольное место, чудесный край… Как и вся наша Родина, наверное. – Дальше я, достаточно компактно, вроде без лирики, ну может самую малость только, рассказал молодым людям, каким село было большим и почти успешным на всё своём историческом пути, до самой перестройки. – Потом всё рухнуло. Как и везде в основном.

Я не стал рассказывать каким образом раньше давались «наверх» отчётные показатели, как от вечной необустроенности и тяжести труда постепенно терялась вера и терпение в людях, многие спивались, как из села ежегодно уезжала молодёжь, кто на учёбу, кто в армию – лучшие силы – и практически не возвращались, как планово, насаждаясь именно «сверху», уничтожался богатый природный потенциал: лесной, сельскохозяйственный, животноводческий, новаторствами социалистического строя.

– Мы не знали тогда, что в сравнении с изысками управления экономикой данного перестроечного периода, это были просто цветочки… Мы только сейчас это осознаём: что такое хорошо, и что такое плохо. Люди, а это в основном старики, ветераны, дети, подростки, абсолютно без подготовки, попали в другую среду. Как на другую планету. И теперь, так получается, не имея возможности кардинально что-то изменить, мы ищем положительное в тех условиях, в которых оказались. Пытаемся обустроиться. Как те, несколько уцелевших, после кораблекрушения.

– А что власти? – послышался вопрос того самого курносого.

– А что власти… Вы знаете: они хорошо устроились. Везде, причём. Успешно закрепились на высотах чиновничьей, должностной недосягаемости. Укрепились там, выставили заслоны из законодательных положений. Непрерывно наезжая на «объекты», дерут налоги, попутно спуская нам устрашающие инструкции и прочая…

– А вы?

– А мы!.. – я невольно усмехнулся, удачно пришедшим на память, как раз вовремя, строчкам из стихов Евгения Евтушенко. – Тут хорошо бы сказать: «А мы, жлобам и жабам вставив, извините, клизму, плывём назло…»

Молодежь, внимательно слушая, улыбнулась фривольности фразы.

– Это Евтушенко, – воскликнул курносый. – Баллада о выпивке. Полный анахронизм.

– Да, Евтушенко, – согласился я, но возразил. – Может быть и анахронизм, но не для меня. Я на его поэме о Братской ГЭС вырос, и других таких же его, подобных… И вообще, мне кажется, каждой последующей эпохе всегда предшествуют, как вы говорите…

– Вы романтик, Евгений Павлович. – Внимательно глядя на меня, с не определённой интонацией сделала заключение девушка с короткой стрижкой, ярко накрашенными губами…

– Да, – почти с гордостью признался я. – Неисправимый, причём.

– Хороший фактор, замечу, коллеги, – подал голос ректор. – Очень положительное качество в человеке. Давно доказано: на голом прагматизме и одном только техно-, ни одно живое дело не может красиво получится. Душа человеческая, трепетная, ищущая, восторженная, везде должна присутствовать. Должна быть. С позитивным, созидательным настроем. Особенно это важно для нас с вами, учителей.

Мне приятно было находиться в этом зале. Я это сразу почувствовал. Лица и глаза молодых людей были живыми, открытыми, пусть и задиристыми, но, кажется, заинтересованными… Или мне показалось. Я продолжил.

– В общем, не знаю кому именно назло, но мы именно идём. И не по течению, а сопротивляясь.

– А можно конкретно?

– Да, пожалуйста. Мы, например, освободились от долгов всех уровней.

– Реструктурировали?

– Нет, рассчитались.

– Как это?

– А вот так, – я глянул на Мишку, на ребят. Они очень внимательно слушали, заметно гордясь мной, и собой, своими земляками, своим местом в этой важной, оказывается, поездке, в этом взрослом разговоре. – Мы нашли спонсоров. Нашлись такие.

– Так вы, значит, приобрели себе частного хозяина! – Воскликнул курносый. Кстати, хорошо если бы именно он согласился к нам в школу приехать, машинально отметил я. Именно такие нам, задиристые, ерши, и требуются. – Не лучший вариант, кстати. – В сочувствующей тональности развивал свою мысль курносый. – Инвестированный капитал, Евгений Павлович, вам возвращать придётся. Ещё и с большими процентами, наверное. Да и в моральном плане это…

– Нет, у нас другой случай.

– Ладно… – аудитория отмахнулась от строгой детализации проблемы задиры-курносого, потребовала. – И дальше что?

– Нашли кое-что… – отвечаю. – Да вот, мой помощник, Михаил и расскажет.

– О чём, Палыч? – уточнил Мишель.

– Как мы ландрасов нашли. – Подсказал я.

– А, поросят! – Мишка оживился. – Так это просто. Евгений Палыч дал задание, мы с ребятами сделали несколько запросов по Интернету. И всё никак. Канада, Австралия, Германия… Далеко почему-то. И вдруг, раз, ответ нам: в Подмосковье. Мы обрадовались. Я кричу Палычу: есть, говорю, нашли. Мы, раз, так… Быстро собрались, поехали, выбрали и купили. Гоня за них отвечает. Он ответственный у нас.

– Ну! – Аудитория почти ахнула, глядя на вспыхнувшего от удовольствия Гоньку. Мальчишка маленький совсем, года четыре-пять, голова и плечи только над столом обозначились, а поди ж ты, в селе – старший. – Ух, ты!

– Ага! – В восторге аж подскочил Гонька. Ну любимая же тема. – Они такие красивенькие все! Да! Миленькие! Много их! – Заторопился мальчишка, показывая где лицом, где руками. – Ушки вот такие, как у собаки такой маленькой, забыл, и длинной…

– Такса. – Подсказала Вера.

– Ага! – торопился Гонька. – Таксы. У наших уши такие же, только – «Ландрасы» они. Хрюкают так, громко, визжат!.. Глазками луп-луп… – Мальчишка умильно изобразил это. – Волосики ещё такие беленькие, остренькие…

– Жёсткие! – вновь подсказала Вера.

– Ага! И носиком, пятачком: хрю-хрю! И быстрые такие, догнать только я могу… Я только тогда и смог… Один, когда, это… Ага!

– Калитку надо было хорошо закрывать. – Укоризненно поправила Вера.

– Да, закрывать! – в запале согласился Гонька, но тут же с жаром оспорил. – А как же им тогда аппетит нагуливать, если не бегать? Они же дети. Маленькие ещё. Им бегать обязательно надо. Да! Так и доктор этот, который с нами приезжал, говорил, я слышал. Чтоб аппетит сильный появлялся, и вообще.

Держась за животы, студенты уже вовсю хохотали, по достоинству оценив непосредственность детворы. Смеялись и преподаватели. А как не смеяться, если рассказывая, Гонька легко и очень похоже изобразил несколько поросячьих ужимок. Один в один. Казалось, ещё бы немножко, и Гонька запросто бы изобразил здесь, как он ловил того шустрого поросёнка… Не дошёл просто. Жаль!

Ректор, до этого с интересом приглядываясь к молчаливо сидевшей девочке, вдруг спросил её.

– Вера, я вижу вы очень серьёзный человек здесь – что весьма похвально! – скажите нам, пожалуйста, а вам учитель нужен или учительница? Как вы там, дома, решили?

– Нам? – переспросила Вера, и ни секунды не размышляя твёрдо ответила. – Только учительница. – И коротко глянула на председателя.

У меня ёкнуло сердце, ох, сейчас выдадут свою «страшную» тайну…

– Вот как! – невольно воскликнул ректор. – А почему – только? Если не секрет.

– Это секрет, да. – Опустив глаза, коротко ответила девочка, попутно толкнув ногой под столом Гоньку, чтоб не проговорился.

– Да я молчу совсем! – не ожидая, обиженно воскликнул Тонька. – Чего ты…

Ребята переглянулись между собой, и как по команде, склонив головы, спрятали глаза…

– Ага, понятно, – секрет. – Качнул головой ректор, согласился. – Тайны, безусловно, никому выдавать нельзя. Ни государственные, ни общественные, ни тем более, личные. – Обернулся к аудитории. – Как видите, коллеги, к нам приехали очень хорошие ребята: и весёлые, и серьёзные, и целеустремлённые и, главное, ответственные… Это очень хорошо. Это приятно. – И первым захлопал в ладоши. Его дружно поддержали…

Эта часть беседы получилась на удивление лёгкой и очень добродушной… Детвора, потому что участвовала…

– И теперь что?

– К вам приехали, – дождавшись, когда успокоится аудитория, продолжил я. – А там, дома, срочно ремонтируем школу. И жильё для учителей…

– А сколько всего детей? Какой у вас возраст, в основном?

– Разный, – отвечаю. – До пятого класса в основном. Человек двадцать пять – тридцать. Пока.

– Ууу!..

«По пять человек в классе!» – Дипломники живо обменивались мнениями. – «Это хорошо». «Мало». «Это здорово!»

«Неужели заинтересовались?» – наблюдая деловое оживление, подумал я. Как наконец вопросы послышались вполне конкретные и жёсткие… Для меня жёсткие.

– А школа у вас большая? Типовая?

– Сколько там классов?

– А какое отопление?

– А удобства есть? Ванна? Душ? Санузел?

– Ванн у нас нет, бани только. И туалет, конечно, есть… у всех есть, – с заметной гордостью ответила Вера. – Во дворе только.

– Ууу!.. – выпучив глаза, аудитория разочарованно выдохнула. – Во дворе!.. Такую даль!

– Нет, это не далеко, это совсем близко, – спасая ситуацию, с жаром выскочил Тонька. – Только через огород, по тропинке… А когда жарко, можно из лейки… этот… душ… Дедушка мой, часто так меня охолонивает. Да!

«Дедушка!..» «Охолонивает!..» – захлёбываясь, стонала от смеха аудитория. – «Вот смех!» «Ну, насмешили ребята». «Туалет на улице…» «Общий».

Под недоуменно-скептическими взглядами ребятни, отсмеявшись, кое-как, с трудом, студенты-дипломники успокоились… Продолжили пресс-конференцию.

– А зарплата какая?

– А какой штат? А сколько учителей вам нужно?

И ещё серия тяжёлых вопросов: про телевидение, отопление, про транспортные сообщения, телефон, детсад, про школьный бюджет… Ректор даже напугался от такой лавины.

– Товарищи, пожалуйста, поспокойнее, не все сразу… Очень сложные вопросы. Так Евгению Павловичу трудно, наверное, отвечать. Тише.

– Да, вопросы не лёгкие, – согласился я. – Но какими бы они тяжёлыми не были, никого обманывать не буду, отвечу откровенно. – Дипломники притихли, внимательно слушали. Насупившись, слушали и мои помощники, делегаты. Они видели, чувствовали, именно сейчас для них всё и решается. – Мы, наверное, не сможем сейчас предоставить вам привычные городские условия… Да и не знаю, когда это у нас получится. Мне кажется, что такие вот, тепличные условия достойны всё же в старости… не в молодости. Может я и ошибаюсь. Но, поверьте, когда утром слышишь восторженный горластый крик своего или соседского петуха; когда вместе с подъёмом солнца на зарядку бежишь не по бетону, а по росной траве, дыша полной грудью чистейшим воздухом, настоянным на привольных, а не асфальтно-городских травах; когда растапливаешь в доме печь и видишь, чувствуешь очищающий психику живой тёплый огонь; когда хлеб и вся еда свежая и здоровая… какой только она может быть именно из твоих рук, а не с рынка «азиатского»; когда нет выматывающего душу шума и пустой сутолоки… Когда ты всех знаешь, и все тебя уважают… Я вам скажу, именно в этой среде и нужно человеку жить… Во всяком случае, молодому человеку. Чтобы с большей энергией придти к зрелому возрасту… Для, возможно, написания диссертаций, карьерного роста, и чего там ещё… Чтоб дольше сохранить себя как личность. У нас вы самостоятельны. Понимаете? У нас здоровая атмосфера… И дети… Вы сами видите, с такими не соскучишься. – Что я ещё мог добавить в противовес благостным уровням городских удобств. Я умолк.

Через секунду первыми начали аплодировать ректор с преподавателями, более громче поддержали дипломники. Ректор поднялся.

– Такой страстную, к слову сказать, образную и правдивую речь я, например, не слышал давно. Прошу обратить на это внимание, товарищи. Отмечу, Евгений Павлович не только видимо хороший председатель, но и романтик, и лирик, и патриот, в одном лице. Вот вам, коллеги, образец для настоящего подражания. В чистом виде. Не паркетный, не теоретический, а самый что ни на есть правдивый и настоящий патриотизм. Просто классик. Спасибо вам, Евгений Павлович. Все бы такими были, мы бы тогда, о! Подняли бы страну, и не в отчётах для того же ВТО, например, а по-настоящему подняли. Над тем, что мы сейчас услышали, товарищи учителя, нам всем нужно хорошо и серьёзно подумать, задуматься. По-настоящему осмыслить предложение председателя. Оно и неожиданное, и заманчивое, и привлекательное, а главное нужное. Актуальное, как никогда… Да-с, товарищи учителя, подумать, осмыслить. Для этого мы с вами учились, к этому мы и шли… И наша с вами особая миссия, уважаемые, всегда сориентирована на хождение именно в народ, в массы. В этом наша особая значимость, делать страну грамотной. Именно грамотной! Не буду повторяться, вы это в теоретическом курсе учёбы давно уже прошли, изучили, и зачёты сдали. И знаете, про свежий воздух, и самостоятельность, это совсем не игра слов, замечу, это очень серьёзный фактор, не говоря уж про огонь в печи и крик петуха…

– Ещё и поросята у нас… – бесхитростно вставил Гонька.

Аудитория…

Нет, аудитория уже не смеялась, она размышляла…

– Да! – живо обернулся на реплику Гоньки Сергей Львович, воскликнул. – Именно, Гоня. Умница. Правильно добавил… Только на селе видимо остались ещё правдивые, не лукавые чувства и настоящие звуки живой природы, только там действительно здоровая пища, не БАДы и изыски трансгенной инженерии, там ещё сохранились бесхитростные отношения… Именно там человек и может понять истинную себе цену… Так, нет?

Аудитория, соглашаясь, раздумчиво кивала головами. Курносый чесал затылок.

– Мы и не предполагали получить ответ именно сейчас. – Поддержал я дипломников. Видно было, как трудно им сразу определиться.

– А почему вы, Евгений Павлович, извините, что перебиваю, – вновь, подняв руку, спрашивает курносый. – Именно в Московский ВУЗ, а не в свой местный, краевой, обращаетесь. Там тоже кадры, наверное, есть, местные.

– Да, есть. Но нам преподаватели нужны высоко подготовленные, с хорошей школой, здоровыми амбициями, манерами… Нам и культуру вместе поднимать… Пора уж, наверное, Москве, столичным городам, кадрами делиться… Не всё же время в одни ворота играть.

– Ну если так только… – Подняв брови, согласился курносый.

– Да, так, – я уже ставил точку. – В общем, товарищи учителя, кто захочет, может в начале приехать, ознакомится с нашим селом, школой и прочим. Ребята помогут. Мы всё покажем. Подумаем, поговорим. Наш адрес мы оставим в приёмной вашего ректора, Сергея Львовича. Думайте, решайте, приезжайте… Мы ждём вас.

Мои спутники, согласно подтвердили: «Да». «Ага». «Ждём».

Прощаясь, мы поднялись. Собирая записи, сумки и портфели, поднялись и хозяева.

Перекрывая шум, чей-то женский голос, заметно кокетничая, спросил ректора:

– Сергей Львович, ну, пожалуйста, не интригуйте нас, скажите, кто такой этот Байрамов. Профессор? Академик? О нём точно нам не рассказывали. Нет его у нас в хронологии педагогических деятелей. Я всё в шпаргалках просмотрела.

– Как это нет! – Изумился ректор. – У него ещё этот… «москвич»… – Сергей Львович обернулся к Гоньке за подсказкой.

– Жёлтый. – Охотно поделился важной деталью Гонька.

– Да, москвич у него жёлтый. Агроном, он. В чистом виде агроном.

– He-а, он всегда в грязном. Потому что Мичурин. – Поправил Гонька. А Верка вновь дёрнула его за рукав, наклонившись, что-то прошептала ему на ухо… Гонька смешался.

– Вот, – хитро улыбался разыгранной шутке ректор. – Я ж сказал, что хороший человек. А вы: нет в записях, нет в хронологии… Не хорошо. Современников нужно знать!..

Дипломники, вновь от души весело смеялись приколу, ну хохмач ректор, ну молодцы гости…

21.

Всю обратную дорогу я размышлял: приедут – не приедут. Василий Фокич размышлять не мешал, всю дорогу молчал, предпочитая за рулём, как и за столом, не болтать: «Гляди, движение-то какое. Неровён час – всмятку тебя, или сам в кювет слетишь. Вы уж без меня разговаривайте, а я послушаю». Теперь только улыбался или ухмылялся нашим с ребятнёй разговорам. И так, и сяк я прокручивал в памяти разговор, не мог понять: убедительно я говорил или нет. И ребята размышляли. Но больше всего впечатлений у них было, конечно, о ЗООпарке, и о Макдоналдсе. Тут они были единодушны. Правда Мишель довольно сдержанно выказывал свои чувства, взрослый парень, и не такое видал; спокойная, уравновешенная обычно Вера сейчас не останавливаясь, трещала на перегонки с Гонькой: «Ой, а какие тюлени красивенькие, я и не представляла, и детёныши все у них миленькие, как рыбки, только большие… И тигры…», «И медведи, – делая круглые глаза, перебивал Гонька, – и обезьянки смешные такие, быстрые, летают… Совсем как человеки…». «Как люди, надо говорить», – поправляла Вера. «Да, как Толян там был один, а другой как Сережка наш…». «Нет, там на тебя Гонька, обезьянки все были похожи». «Нет, на меня одна только, маленькая такая, смешная, а ещё как ты была… я видел, серьёзная такая, деловая. Глазками на меня: луп-луп, и рукой ко мне: дай-дай…». «Нет, это она к Мишелю обращалась. Я видела». «Нет, ко мне. Да! А потом один там такой большой был, гама… какой-то, забыл… ага, дрил… Как дядь Матвей Звягинцев большой и страшный… когда пьяный». «Ага, они, как мы все…»

– Как думаете, приедут, нет? – спрашиваю ребят. Они, развалясь, сидят на заднем сиденье, в окружении подарков своим сверстникам… Весёлые, довольные. Вокруг них сувениры из ЗООпарка, книжки-сказки, коробки с красками, пластилин, наборы «Лето»… Крутятся, болтают между собой… Много впечатлений накопилось.

– Кто? – не сразу и понимают вопрос.

– Учителя. – Говорю. – Мы же за учителями ездили.

– Ааа! Учителя… К нам?

– Да.

– Нет, к нам не приедут. – Уверенно отвечает за всех Вера.

– Почему?

– Так у нас же ни таких метро красивых нет, зоопарков ещё тоже, ни мороженого такого… – Сверкая глазами, перечисляет Гонька. И загорается, вспомнив Макдоналдс. – А мороженое какое сладкое было… как мёд. Только холодное очень. Вкуснота просто! А горло у меня совсем даже и не болит. Да! Смотри, дядь Жень… кхе-кхе! Вот! Я говорил. И эти, дядь Жень, как их, палочки такие из картошки? Вкусные были. И биг-мак, и «Кока-кола».

– Ну понятно, – многозначительно тяну, и уточняю вопрос. – Я про учителей спрашиваю.

– Нет, не поедут. Да и молодые все совсем… не опытные. – Говорит Вера и прячет глаза.

– Не понял… А вам, простите, какие нужны? Старые что ли?

– Нам взрослые нужны… Чтоб это… – Говорит Мишка и, спохватываясь, тоже умолкает.

– Чтобы что? – требую я. – Ну, говорите! Что у вас там за тайны?

– Нет у нас тайн, – очень правдиво трясёт головой Гонька. – Ни одной… Зуб даю, дядь Жень!..

– Ты мне своего деда не копируй здесь. Я серьёзно спрашиваю…

– Да нет, правда-правда, дядь Жень…

– Понимаете, – начала пояснять Вера. – Они все такие неуверенные-неуверенные… Вы же сами видели… Как первоклассники совсем. Всё спрашивают-спрашивают…

– Они не первоклассники для вас, Вера, – вступаюсь я. – Они без пяти минут учителя. Понимаете? Из Москвы! Из столицы! Самое то… для нас. Для вас, то есть.

– Для нас нормальные учителя нужны… Хорошие. Проверенные. Знакомые, в смысле, – говорит Мишка, и смотрит мне в глаза. – Как наша классная… Помнишь, ты говорил ещё, как балерина она красивая. Говорил, говорил?

– Я говорил, как гимнастка…

– Вот! Ещё и лучше. – Подчёркивает Мишель.

«Да, может и лучше», думаю я, ностальгически погружаясь в разнообразные по тональностям воспоминания. У меня, если откровенно, не такой уж и широкий опыт по женской части. Теперь уже твёрдо знаю, чтоб родство душ было и тело без атлетических мышц. Это обязательно. Я, когда-то, имел неосторожность увлечься одной девушкой. Не просто девушкой, а мастером спорта. И не просто мастером спорта, а по дзюдо. Смех теперь вспоминать… А тогда!..

Я на срочной в спортроте служил. Где-то за год, перед дембелем, мы, ушлые, за полк уже во всех видах спорта выступали… Чтоб в полку, в роте, зря не сидеть, глаза командирам и салагам не мозолить. Легко записывались хоть штангу на соревнованиях «дёргать», хоть кроссы бегать, хоть… Да хоть куда. Дембель же, как-никак! На волю сильно хочется, на свободу, – мартовский кот отдыхает. Энергия из всех щелей, извините, прёт, гормоны как сумасшедшие во все стороны рвутся, поднимая, раскручивая пруху, и всё такое прочее, что, говорят, и положено по возрастной физиологии. Рост метр восемьдесят, вес восемьдесят пять. Желаний и уверенности – вагон и маленькая тележка. Сам весь в бугристых мышцах и в солнечном загаре. На лице ухмылка: «А нам не страшен ни вал девятый, не холод вечной мерзлоты…», и всё такое прочее.

Это произошло на сборах. Мы тогда освободили ковёр после очередной своей тренировки, но уходить из спортзала не спешили. Знали, после нас, повремени, должны быть девушки. Девушки! Правда дзюдоистки. И не пожалели… Кроме меня.

Девочки ничего так себе вышли на ковёр, фигуристые, симпатичные, в обтягивающих трико… Именно в трико! Ради этого, я ж говорю, мы и задержались. Немного стесняясь нас, парней, они провели разминку, но втянутые в темпо-ритм тренировки в скором времени забыли про зрителей, энергично вышли на отработку приёмов в парах. А у одной девушки пары не оказалось, не пришла спарринг-партнёрша. Такое на тренировках иногда бывает, нормальное дело. В таких случаях обычно тренер замещает. Но здесь тренер был в весе «мухи», очень маленький, юркий, а девушка килограммов под семьдесят… Самое то!.. Не для него, в общем. Мы, парни, пряча ухмылки, сидя на скамейках, мечтали: хорошо бы сейчас с этими девочками в закутке где по-обниматься… Не знаю почему, может я излишне ухмылялся, со стороны виднее, тренер меня и пригласил в партнёры той девушки. Я в автомате подскочил, и радостно шагнул к ней, а почему и нет… Я ж говорю гормоны! Ребята, потирая руки, мне подмигивают: молодец, Жека, давай, хоть ты за нас… оторвись. Повезло! И началось… Потолок, стены, весь зал, завертелся перед глазами. Перед моими. Раз за разом она бросала меня на татами, как бабы – в детстве видел – хлестали мокрым бельём на речке, в стирке, об мостки… Ооо! Раз за разом: хлесь, да хлесь! Бах, да бабах!.. Я, конечно, сопротивлялся. Мне уже не до шуток. Уже дело принципа, мужской гордости, так сказать, да и перед ребятами не ловко, засмеют! Но, куда там… Вновь: бах, да бабах! Ооо! Нет, мне иногда удавалось схватить её так, что, знаю, кости её трещали, но каждый раз, каким-то непонятным для меня чудом она увёртывалась, выходила из захвата, и я, в очередной раз – дёргающийся мешок! – сверкнув пятками, грохался на влажный от моего же пота борцовский ковёр. Причём, работала она с особым восторгом, с явным азартом… Правда профессионально подстраховывала – умница! – где я и сам успевал… Ничего мне не сломала, и себе тоже, но её бёдра, руки, плечи, жёсткие и сухие, как доска армейского подоконника, мне запомнились… Уже после тренировки я и узнал, что мастер спорта она. Я тогда едва-едва до уровня первого разряда по самбо дотягивал… Да!.. Зато по-обнимался! Вот это мне – хмм – и понравилось. И ребятам…

И потом, позже, когда я несколько раз бегал к ней в общежитие, в самоволку, она так же неистово любила меня, до синяков отбивая мои бёдра, живот, удушающе обхватив ногами и руками… Это было приятно… первое время. Но потом, все эти её мышцы – ужас! – просто везде… Там даже, где, кажется, их и вовсе быть не должно – утомляют. Или угнетают, или всё это вместе. С тех пор, балерины, гимнастки, метательницы молота, копья, диска, стай ерши либо спринтерши мне интересны только издалека. Нет, нет, нет! Только, как зрителю, как болельщику, не как участнику спаррингов, включая и любовные.

– Нет, только не спортсменки…

– Чего, дядь Жень, ты сказал? Только – что?

Вот, чёрт, это я, забывшись, в слух уже думать начал, проговорился. Тонька и подметил. Хорошо в отечественных машинах шумоизоляция не предусмотрена, почти в слух можно думать, но всё же…

– Я говорю, – повышаю голос, чтоб не переспрашивали больше. – Хорошо бы нам учительниц с музыкальным или художественным образованием иметь… – Выкручиваюсь так. – На фортепиано чтоб играли, либо рисовать картины могли.

– Зачем нам это? – насторожённо, с досадливой ноткой бурчит Мишка. С ним понятно, я знаю, он, в своё время, едва отбился от музыкальной школы. Мишка недовольно хмурит брови. – Ты ж говорил, что детям спорт – это всё. В здоровом теле, говорил…

Да, я такое говорил, – помню. Но сейчас другие обстоятельства. Вот раньше, если б я не подслушал их страшную тайну, так бы и продолжал говорить, но сейчас, зная куда они клонят – я протестую. Поэтому и принимаю превентивные меры.

– У нас, Мишель, – говорю «умным» тоном. – В посёлке, это тебе не город, здесь без всяких уроков физкультуры спортсменом станешь. Пока из одного конца села в другой дойдёшь, вот тебе и нагрузка на лёгкие, голеностопный аппарат, на мышцы бёдер, таза, рук, и всё остальное. А ещё нужно воды домой принести – раз пять-шесть, поросят покормить, коз выпустить-загнать, гусей и всё такое прочее… А музыка, Мишель… это же… Чайковский, Хачатурян, Бах, Дунаевский, Шостакович, Моцарт… Одна из важных граней человеческого развития, как и другие, конечно: Рембрандт, Ван-Гог, Гойя, Петров-Водкин, Церетели, национальные ремёсла… Всё, в общем.

– Это понятно, – перебила Вера. – Но зачем нам другие музыканты, Евгений Павлович, когда у нас своя баба Дарья на гармошке всё играть может, ещё и поёт. – Поддержала она моих оппозиционеров. – Ещё и оркестр свой есть.

Ну надо же, и эта туда же. Парирую:

– Ха, оркестр!.. Да что она там поёт, наша Дарья Глебовна, – ехидничаю я, мне отступать некуда. – Частушки, которые только с закрытыми ушами слушать можно?

– Почему с закрытыми? – Гонька, не понимая, вытянул шею.

– Ну там же эти… – неопределённо трясу рукой в воздухе, поясняю. – Уши вянут, в трубочку закручиваются.

– Нет, – решительно отвергает Гонька. – Я сколько раз слышал, не закручиваются. Вот, смотрите, дядь Женя, какие были, такие и остались. – Крутит головой, демонстрирует свои аккуратные симпатичные уши. Сейчас, между прочим, красные.

Осуждающе смотрит на меня – морочит дядька голову ребёнку Вера дёрнула Гоньку за рукав, пояснила ему:

– Дядь Женя говорит про плохие слова в частушках.

– Вот именно Вера, – легко подхватываю подсказку, развиваю наступление. – Именно про плохие. Не для детей.

– А, про эти… – разочарованно тянет Гонька, машет рукой. – Так их можно не слушать… Музыку можно слушать и всё. Или как пляшут смотреть…

– Ха, пляшут… – опять иронизирую я. – И музыки там – три аккорда: три прихлопа, три притопа…

– Всё равно спорт лучше, – стоит на своём Мишка и рубит главное. – Нам, мужчинам…

– И женщинам тоже… – тонким голоском усугубила аргументацию Вера, как патрон в патронник дослала.

Я уже себя чувствую в роли слабой фанерной либо бумажной мишени, что в тире или на стрельбище. Сейчас точно собьют.

– …Да, и женщинам, – соглашаясь, кивает головой Мишка. – Без физкультуры никак нельзя. Нам, если хотите знать, скоро в армию идти. Родину защищать. А если с детства не тренироваться, в армию не возьмут.

– Возьмут, возьму, – делаю вид, что промазали ребятки по мишени, в холостую получился выстрел. – Сейчас всех берут!

– Мы так не хотим! – повысив тон, Мишка обиженно уже басит.

– Да, не хотим мы так! – на терцию выше, плаксиво поддержал и Гонька. – Не надо нам понарошку. Я взаправду хочу…

Ну вот, только слёз нам сейчас не хватало. И Вера смотрит осуждающе. Сгустились тучи. Все против меня. Ладно, сделаем вид, что сражён. Примирительно говорю:

– В общем, тут надо подумать. Может вы и правы. Бывают же сразу: и гимнастки, и музыкантши, и художницы, и учительницы… в одном лице. Таланты такие народные.

– Ага! – Гонька уже согласен. – Бывают! – Слёз в его глазах уже нет, в голосе только бравурный мажор. А Вера с Мишелем насторожённо смотрят на меня, не доверяют. Пытаются разгадать, действительно сдался я, или это хитрость такая взрослых.

– Бывает, бывает, – совсем бодрым тоном заявляю я, чтоб поставить точку. – Такую и найдём!

– Значит, это наша классная и есть! Как раз подходит. – Как открытие делает Мишка, тем самым он и ставит точку в нашем споре. Противник повержен, и взят в плен.

– Ой, стойте-стойте! – Дёргаясь на сиденье, не своим голосом вдруг кричит Гонька.

Машина от испуга клюёт носом.

– Что такое? – в тревоге все оборачиваемся к мальчишке. – Что случилось?

– Дядь Жень, я писать хочу. – Зажав руками ширинку, умильно скорчив рожицу, шипит Гонька.

– А, понятно! Тормози, Валерий Фокич! – Командую молчаливо ухмыляющемуся нашему слушателю, по-совместительству водителю. – Радиатор у парня закипел. Сделаем остановку. Разомнёмся. Выходи, рота! – говорю, когда машина съехала на обочину и встала заглушив мотор. – Мальчики – налево, девочки – направо.

Гонька выскочил, конечно, первым и не разбирая – лево-право – резво ускакал в кусты.

22.

А лето, между прочим, вовсю уже в разгаре. И дела тоже. Мужики… ну, мужики не мужики, старики, в общем, – лица, шеи, руки дочерна загорелые, стуча топорами, молотками, тонко звеня пилами, громко переговариваясь, ремонтируют школу. Здесь же, во дворе так называемого производственного объекта, голый по пояс – жара! – спрятавшись под навесом, навивая стружки, «ш-шикает» рубанком Василий Кузьмич Митронов. Перед ним, на столе, разбросаны рамные заготовки и инструменты. Митронов, в очередной раз сощурив один глаз, придирчиво осматривает старые рамные переплёты, какие прогнили выбрасывает, старательно подгоняет новые. Чуть в сторонке, слегка раскачиваясь, зацепившись за балку концом верёвочного шнура, подвешена старая садовая лейка. Время от времени он сам, Митронов, либо кто другой из ремонтников, выйдя из школы, шумно поливает водой себе на голову, плечи, грудь, руки, фыркает, стряхивая воду. Не утираясь, прихватив когда доску – по-делу же выходил – когда пучок гвоздей, уходит по-новой. Дела.

И женщины заняты: кто кормлением домашней живности, кто уже уборкой, кто готовкой, кто прополкой огородных насаждений, кто и коромыслом с вёдрами… Неподалёку, слышен яростный вой мотопил, там же глухо хэкают пара топоров, напиленные чурки на поленья переводят. Все вроде заняты.

Заняты!

Дела. Готовь сани летом… Очень верная поговорка. Особенно для селян верная. Не успеешь оглянуться, зима-то уж тут, как тут. А пока – жара.

Рабочее лето.

Детвора в школе появляется часто. Любопытствуют. В очередной раз искупавшись в реке, выполнив какую работу по-дому, наскоро перекусив, прибегают к школе. Любуясь, осторожно трогают руками свеже-оструганные доски. Шурша стружками под ногами, заглядывают в комнаты, в классы, то есть… «А какой класс здесь будет?» – непонятно кого, друг-друга, спрашивают. «А парты тоже будут? А когда?» «А доска, чтоб писать…» Много вопросов. Мужики, ремонтники, когда вопрос именно к ним, отвечают ответственно, степенно: «Так поди к осени-то всё для школы и будет… – и добавляют совсем уж что-то странное. – Если она, конечно, придёт». «Кто придёт?» – озадаченно останавливаясь, недоумённо переспрашивает ребятня. «Как кто, осень!» – загадочно отвечают деды. «Осень? А куда она денется?.. Она же – Осень! Она всегда приходит, как и лето. – Перебивая друг друга, скептически глядя на дедов, со знанием дела утверждает ребятня. – Положено так в природе». «Ну если положено!.. Тогда – что говорить – всё для вас вовремя и будет». – И хитро при этом ухмыляясь, деды переглядываются. Мудрецы такие, Хоттабычи будто.

А ребятня, довольная осмотром школы, вспорхнув, убегает задание взрослых на неделю выполнять: наколотые дрова в поленницы складывать. Там, где их уже в очередном дворе взрослые накололи. Тоже дело своё есть – задание! – тоже заняты… И это всё не считая «любименьких» собачек, поросяток, кошек, коз, ворон, коров… реки, костра, рыбалки, и всего остального прочего… Ух, сколько много всего! А лето потому что.

Но разве ж дадут тёмные силы насладиться людям «светлым» делом, летом, да заботами важными. Во все дыры, гады, лезут, везде достать стараются. Если уж не проверяющая администрация какая, так другие… Мафия, например. Они вот, как раз!..

– Палыч, ты где сейчас? – слышу взволнованный голос Митронова в мобильнике. Я таких три на село купил. Один у Главы, Валентины Ивановны, другой у Кузьмича Митронова, третий у Матвея Звягинцева, – для дела у всех, и мало ли чего вдруг. Как сейчас вот.

– Я, – отвечаю. – Выезжать уже собираемся, закончили. А что? – А сердце уже забеспокоилось, на разгон пошло. Мы с Валентиной Ивановной, Головой, на выезде были. С нашими территориальными соседями, с западниками, душа в душу, протокол дружбы и программу совместной деятельности сегодня подписывали. – Что случилось? – спрашиваю. Беспокоюсь, Мишку я с собой сегодня не брал. Старшая детвора раненько поутру на рыбалку вверх по реке ушла. И Мишка с ними. – С Мишкой что?

– Нет-нет, – торопясь, сипит в трубку Василий Кузьмич. – Не беспокойся. Они ещё не вернулись. Тут другое! Какие-то люди до тебя из городу приехали… Спрашивают. Такие – в тёмных очках, с перстнями и серьгах в ухах, на японском вездеходе и немецком мессершмите. Машины все чёрные от колёс до крыши, и сами тоже. В конторе сидят. Председателя спрашивают.

– Какие люди? Чего надо? Сколько их?

Чего, не говорят, председателя спрашивают, или Голову. Представляешь, жара, а они в кожаных пиджаках и кожаных штанах, как черти все, – мафия. Я их сразу раскусил, в чистом виде мафия, семь человек и с ними девица… Красивая такая. Молодая, но, как кошка вся гибкая и фигуристая. И всё время фырчит – недовольная чем-то, и ногти у неё на пальцах длинные… Курит. Я таких красоток в кино каком-то видел, в порнушке. Не помню в каком кино, но похожа. Губы у неё ещё такие, как главная бабья часть между ног, эта… с вывертом… И вся грудь наружу и голый пуп с кольцом… Соблазнительная.

– Чего они хотят? – перебиваю. – Как ведут себя? Чёрные?

– Чёрный есть. Да. Один. Молчит. Остальные русские вроде. Но широкие такие, большие, здоровенные, – штангисты, наверное. Пиво сейчас, сидят, баночное пьют. Целый ящик у них или сколько… я ж говорю, стёкла чёрные, не видно, с собой привезли. Ага!

– Злые? Нервничают?

– Нет вроде. Но глаза холодные. С такими в гости не ездят. Хотя… Хрен их поймёт. Вежливые вроде. Но… Внешне, как собаки тренированные. Знаешь, не те, которые лают, а которые молча бросаются… Эти вроде такие… Я им сказал, что не знаю когда вернётесь: может сегодня, может завтра… Нет, говорят, спасибо, мы подождём. Вот и ждут. Выгнать не могу, не справлюсь. Да и мужикам нашим не под силу. Сохраняю временное спокойствие. Скажи, что делать надо? Может участковому брякнуть?

– Да, прозвони ему, пусть по номерам машины пробьёт, и на телефон Матвея сообщит, не на твой. Понял?

– Понял, Палыч. Звоню. А ты?

– Мы едем. Выезжаем уже. Про твой телефон они точно не знают?

– Нет, конечно, я им сказал, что «Тмутаракань» мы. Ни почты у нас, ни телефона… Темнота, в общем.

– Правильно. Смотри, не брякни телефоном. Пусть так будет. Мы едем.

– Ну, с Богом, командир. Ждём.

Ах, как наша обшарпанная «Варька», ГАЗ-69, задиристо и нахально смотрелась возле тех импортных ухоженных машин, как голенастая проказница девочка-подросток между светскими дамами. Раныне-то бы, может, стыдно за себя было, а сейчас нет. Наоборот, самое то. Удивительно приятный диссонанс. Явный вызов иноземцам.

Сознательно выкатив на иностранцев облако густой пыли я, чуть с заносом резко затормозил, – вот, чёрт, не все колодки срабатывают, отметил, – громко хлопнув дверцей. Чтоб слышно было: а вот и мы, хозяева. Так же с вызовом, получилось и у Валентины Ивановны.

– Какие у нас «высокие» гости, Валентина Ивановна! – проходя к двери своего кабинета, вполне спокойным тоном вслух заметил я, переступая через ноги гостей, расслаблено рассевшихся в ожидании в маленькой приёмной на неудобных для этого канцелярских стульях. Они молча, в прищуре, с заметным интересом рассматривали меня и следующую за мной Валентину Ивановну – хозяев. Отомкнув дверь кабинета, я прошёл в глубь, кинув через плечо. – Проходите, пожалуйста, если ко мне.

Г ости ожили, зашевелились, лениво потягиваясь, разминая спины и ноги от долгого сидения в неудобных позах, вошли в кабинет и так же небрежно – полукругом – расселись на стульях. Я, по-хозяйски – как тут душно! – будто бы только проветрить, настежь открыл окна. На самом деле подготовил пути к срочной эвакуации. Но тут же отмёл эту возможность, Валентина Ивановна в заложницах тогда останется, проём явно не для неё, да и скорость… Значит – дверь. Но дверь тоже недоступна – она за их спинами. Гости, рассевшись, почти всё пространство собой заполнили, перегородив и выход. Какой маленький кабинетик, машинально отметил я, а в нём, вроде, половина села раньше умещалась, а тут – всего пять человек. Пять!.. Значит, кто-то и девушка остались в машинах. Почему? Охранять, что ли… Ладно, сейчас это не важно.

На лицах гостей смесь высокомерия, ухмылки, превосходства, чуть-чуть любопытства, столько же угрозы, и сильная доза запрограммированной уверенности в результате своего визита. Этакий парализующий коктейль. «Привет мафии», называется. Что это именно они пожаловали, мне было понятно. С преувеличенным интересом оглядывая рабочее пространство, меня и Валентину Ивановну, не скрывая скептических улыбок к нам и спартанскому, мягко сказать, убранству кабинета, они переглядывались.

– Чем обязаны столь высокому визиту? – с иронией, спросил я, усевшись наконец за стол, попеременно, с вызовом, не мигая, оглядывая визитёров. Валентина Ивановна присела сбоку стола, прилежно приготовив тетрадку и ручку записывать постановочные вопросы и, конечно же, резюме. Она была в неведении. Я её в свои догадки посвящать не стал, чтобы не напугать раньше времени, а вдруг да зря.

– Вы, новый здесь председатель, да? – через паузу, лениво спросил один, молодой, с чуть округлым, квадратным лицом парень, с короткой стрижкой… в весе «тяжа». Хотя выделить их, кроме одного, чёрного, было трудно – все на одну колодку, как с конвейера.

– Похоже, что так, – ответил я. – И что?

Гости явно не торопились выкладывать причину визита, тянули время, растягивая для себя удовольствие, наслаждались. Или ещё не готовы были?

– Может, мы поговорим без вашей помощницы, без женщины? – кивнул парень в сторону Валентины Ивановны.

– Это ещё почему? – мгновенно обидевшись, воскликнула Валентина Ивановна, с достоинством заметив наглецу. – Я – председатель Исполнительно комитета здесь. Депутат. Понятно? А вы кто? Представьтесь, пожалуйста.

Визитёры игнорировали «женский» вопрос, пропустили его, как и не было.

– У нас к вашему председателю колхоза мужской разговор, товарищ депутат. – Хмыкнув на слове депутат, всё так же растягивая слова пояснил парень, нажимая на явно мужской характер предстоящего разговора.

– Нет. Говорите при мне, – заявила Валентина Ивановна. – Я не уйду.

– Ну… как хотите. – Тон угрозы проявился уже чётче, как когти…

Вижу, «пристрелка» закончилась, пора брать инициативу в свои руки.

– Так, в чём дело, господа? Говорите. – Потребовал я.

– Дело в том, что ты, председатель… – Открыл рот чёрный, средних лет мужчина, с правильными чертами лица, высоким лбом, красивыми чёрными глазами, правильным носом, хорошо очерченными яркими, полными губами азиат, средней же наружности. Явно не качок, значит, старший группы. Это для него сейчас спутники готовили эффект лёгкого устрашения, как этап. Голос почти ровный, но заметно на грани срыва в угрозу.

– А чего это вы тут, извините, тыкает! – подскочила Валентина Ивановна, абсолютно не въезжая в привычный для наших гостей табель о рангах, взъярилась на него. – Мы вас тут знать не знаем, и знать не хотим… А они тычут… Вы тут не дома…

Совсем недвусмысленно прозвучала фраза для чёрного. Он сажал губы. Лицо сразу изменилось, стало не приятным, как меняется чистый лист бумаги, вымокнув, например, в воде.

– Помолчите, девушка. С вами не разговаривают. – Не глядя на неё, почти не разжимая губ, прошипел он.

– Да я сейчас милицию позову… Людей!.. – Валентина Ивановна даже привстала.

– Тише, девушка. Какая милиция, каких людей… в такой-то глуши, – гости задорно рассмеялись. – Ни почты тут, мы знаем, ни телеграфа. На деревне два калеки: ты, да председатель…

– Они ещё не калеки… – с намёком, как бы между собой, замечают качки.

– Это не проблема… – с усмешкой пожимают плечами.

– Чего это вы тут разугрожались? – Это уже моя очередь злиться. Хозяин я или нет, в конце концов. Угрожающе наваливаюсь на стол. – Вы зачем сюда приехали? Что вам здесь нужно. Говорите.

– Вот, хороший вопрос. Сразу бы так…

– И что? – в упор гляжу на чёрного. Он, так же смотрит на меня. Сколько же в его глазах ненависти! Бедняга! Лицо застыло маской.

– Вы тут наше хозяйство… эээ… загубили… – начал чёрный.

– Какое ешё ваше хозяйство? Где? Что вы мелете? Тут сроду никакого чужого хозяйства не было, только наше… Или вы про занюханную чайхану на дороге говорите?

– И про неё тоже, начальник, – сверкнул глазами чёрный. Свита устрашающе кривили лица. – Мы говорим про не большой участочек земли. Земли! Понятно?

– А, так они говорят про коноплю, Валентина Ивановна! – Обрадовано вырвалось у меня, а я-то думал… – Так это вы, значит, там напакостили на нашей земле!

– Что значит напакостили… Думай, что говоришь.

– А вы не пугайте!

– Мы пока информируем, не пугаем. И заявляем: это вы нам напакостили… Вы! Знаете на сколько бабок вы с этим влетели, нет?

– С какой это стати? – интересуюсь я.

– Какие ещё бабки? – переспрашивает Валентина Ивановна.

– Если б не вы…

– Постойте! – Валентина Ивановна грозно стучит пальцем по столу. – Хватит нам очки здесь втирать, не маленькие. Теперь вы послушайте нас, господа хорошие! Вас сюда никто не звал, и никто не разрешал здесь хозяйничать, тем более таким образом. Вы, варвары, не спросясь тайно пришли к нам домой, втихую нагадили, а когда вам хорошенечко всыпали, на нас же всё и свалить хотите? Шалишь, мальчики, не выйдет.

– У нас выйдет!

– А вот, хрена! Не выйдет! – Подчёркиваю я. – Правильно Валентина Ивановна говорит. Ваши действия вне закона. Если вам одного УБНОНа на этот раз не хватило, найдётся другое средство.

– Что? Что ты сказал, ублюдок?

– Я сказал: ещё раз к нам с этим сунетесь, не так получите.

– Да мы из вас…

– Какие права, дурак, какой закон? Вы что, с луны свалились, или до вас, до деревни, не дошло ещё с кем вы разговариваете. Вам говорят: если вы не погасите наши убытки, мы вас в порошок сотрём, вместе с вашим вонючим навозом смешаем, с землёй вашей дерьмовой…

– А вот хрена вам, дерьмовой! – я показал им две фиги с обеих рук. Пропадать, так с музыкой. – Вот так вот! – для убедительности даже покрутил ими. – Ни больше, ни меньше!

– Чего! – взвился чёрный, поднимаясь. – Что ты сказал?

Продолжить он не успел. Дверь за его спиной громко хлопнув о стену открылась, в комнату, один за другим, шумной толпой ввалились наши поселковые мужики, и женщины. Кто с плотницкими топорами в руках, кто с вилами, некоторые с охотничьими карабинами… Задиристо расталкивая сидящих, прошли мимо и встали с нами в ряд. Против непрошенных гостей.

– Ого! – Воскликнул молодой качок.

– Не «ого», – парирую. – А выметайтесь отсюда. Да побыстрее. От греха подальше. И не приезжайте больше. Себе дороже будет.

– Ну, председатель, ты нарвался! – поднимаясь, в злобе шипит чёрный. – Тебе это так не пройдёт.

– Он ещё пугает, нехристь! – защёлкали затворы карабинов. Огневая мощь явно была на нашей стороне. И в численном выражении тоже.

– Председатель, – как бы между прочим спрашивает Митронов, это он, понимаю, войско собрал, молодец, мужик. – Может всадить этому, чёрному в глаз, как белке? Запросто, бывало, попадал. А тут – вовсе рядом.

– Эй, тихо-тихо, дядя! – Невольно прикрываясь рукой, нервно выкрикнул чёрный, подаваясь за широкую спину молодого качка. – Не шутите с оружием.

– Вы что, не слыхали! Вам, или кому сказано выметаться. Валите отсюда, говнюки. – Наступая, шумели защитники. – Мы-то думали гости какие приехали, эти… как их, инвесторы… А это разбойники оказывается. Знали бы, давно бы шуганули… Председатель, чего это они к нам прицепились, ещё и пугают? Чего им надо? Может, пальнуть по…

– Но-но, вы, пердуны старые, поосторожнее… – В руках гостей уже поблескивали пистолеты…

– Всё-всё, мы уходим. Обойдёмся без стрельбы, – подняв руки, успокаивал толпу защитников чёрный. – Мы вас только предупредить приехали… Если послезавтра, к девяти утра не приготовите три лимона зелёных, вам несдобровать… Тебе, начальник, в первую очередь.

– Чего?..

– Какие лимоны?..

– Может, молочка вам от бычка дать, нет?

– Ну-ка, выметайтесь отсюдова, налётчики…

– Да-да, мы уходим. Но помни…

– Валите, валите…

Подгоняемые прикладами, визитёры и вывалились из конторы. Около тех машин, с приглашающими жестами, предусмотрительно открыв двери, стояли остальные, кто чем вооружённые, наши земляки. Кому места в конторе не хватило. Из ворот соседней избы выглядывала детвора, готовая в миг подносить какие потребуется боеприпасы.

Визитёры, устрашающе ухмыляясь, пытаясь хоть так всё же сохранить лицо, быстро запрыгнули в машины. Завели их, и резко газанув, сорвались с места, подняв за собой высокую пыль – жара, ни ветерка – исчезли. Как и не было их.

23 .

А мы, оставшиеся, тут же провели общий сход, так сказать собрание. С уже привычной повесткой: «и что же нам теперь, люди, делать, а?» Задумались. Отметая не лишённые смысла предложения: «снять штаны и бегать» или срочно «уйти в партизаны». А действительно – что делать? Кому звонить? На кого рассчитывать? У кого найти защиту? Опыт, который сын ошибок, с грустью, сочувствуя, подсказывал: не у кого.

«Вот, ити его мать, какое говённое у нас государство! – яростно дымя папиросами, кто самосадом, в сердцах сплёвывали деды, крутили головами. – И что за жисть пошла: ни веры тебе, ни справедливости, ни защиты! Тьфу!». «А не хрен было за такое голосовать! Не голосовали бы, не вступили бы опять в ту же самую коровью лепёшку». «А кто голосовал за него, кто? Я что ли? Я не голосовал. Это вы тут, дерьмократы!» «Кто демократ, это я дерьмократ, я? Да я… мы…» Конечно, чуть не подрались. У нас, у русских, всегда так. Сначала друг дружке, обидясь, бока наломаем, потом помиримся, и тогда уж только объединимся. Хорошо это раньше. Раньше проходило. Потому что и время было – пока это враг до стен дойдёт, да и понятен он был, из другого государства приходил. Ясное дело враг. А сейчас, тут, в наши дни… Не разберёшь сразу, с кем рядом и живёшь. При совете кой-то власти вроде братьями все были, а теперь… Теперь не поймёшь. Мама сказать не успеешь, как он, вражья подлюка, уже тут как тут, уже в твоём доме… Как вот эти, с коноплёй.

«Вы гляньте, гляньте, которые укатили, один чёрный, а сколько за собой бандюков русской национальности привёл. Какая мать их, этих русских говнюков рожала, – кулаками потрясали мужики, – каким молоком кормила, что они на своей земле, своему народу, родителям, считай, житья теперь не дают, ещё и чужие команды выполняют, а?» «При чём тут мать!.. – ответно, наперебой, возмущаясь, защищались женщины, пенсионерки, то есть, – Кто этих подонков делал, каким пальцем, а? Это вы мужики вовсём виноваты. Что допустили до такой жизни. Пили бы меньше, работали бы хорошо, да за общим порядком смотрели. Было бы по-другому. От вас всё идёт, от мужиков». «Да если б мы могли, знали б, – виновато сокрушались мужики, – разве б допустили до такого…»

Это да, это, конечно. Нет и никогда не было реальных прав у народа, это точно. Всё уже вроде у него есть: и лошадь, и телега, и колёса круглые, и возок полон разной жизненной продукцией, а возница у народа не то что править не умеет, вообще не в ту сторону башкой сидит. Или уж по-современному: и земля есть, и желание жить есть, и работать, а партия и власть сбили народ в одно стадо, и погоняют, как баранов, чёрте куда, не давая продыху. Вот и подустали бежать-то в ожидании счастья. А уж по-нонешним дням, вообще мрак. Кто кем правит, где чьё хозяйство, где оно государство, в чьих оно руках… И хрен по-трезвяне не разберёт. Вот!

Собрание активно и с жаром полемизировало на важные социальные, политические, общемировые темы, вообще и в частности, дружно сходясь к одному: «Взять бы их всех, гадёнышей, кто народу жить мешает, и одной хорошей бомбой в чистом поле разом и накрыть. Или калёным железом их выжечь». К стенке, в общем. А и что, по сути: глас народа – глас Божий! Может, и хорошо бы.

Шутки-шутками, а принимать решение надо было. Я-то хорошо представлял, как могут дальше развернуться события. Если уж мы так смело разворошили эту вонючую кучу, одним запахом не обойдёшься. Они будут действовать, должны во всяком случае. Так и в кино показывают, и в детективах пишут…

К этому времени и участковый как раз прискакал, Юрий Николаевич… Вовремя, если не считать, что поздно. Сразу спрашивать начал: как, да что… А в глазах никакой уверенности, даже надежды нет. Вот тебе и милиция! Вот тебе и участковый! Защитнички! Слуги народа!

Народ вновь накалялся.

– А что он, один тут… – беру под защиту парня. – Что он, со своей пукалкой, пистолетом, здесь может. Протокол составить или по рации сообщение передать?.. Так их уже никто и не читает, и не слушает. Утонули уже в этом. Что? Хорошо хоть номера машин, да кому они принадлежат по ГАИшной своей картотеке пробил, и то ладно.

– А когда они приехать обещали? – словно что-то прикидывая, спросил участковый.

– Да-к уже послезавтра. – Дружно ответил хор голосов, в надежде на спасительное решение, а вдруг да чего придумает участковый.

Помедлив, тот неуверенно предположил:

– Ну, может, обойдётся… нет?

«Ооо!» – разочарованно выдохнул народ, вот она тебе, родная милиция: «Ага, щас». «Чёрта с два». «Такое не рассасывается». «Как пить дать, нет».

– Люди, не хрен нам на кого-то рассчитывать, нам самим действовать надо.

– Да как действовать-то? Как? Ну!..

– А пусть Евгений Павлович, председатель, к своим обратится. К «девятке», или какой там у них номер… К президентской службе. Не оставят, поди, своего-то, и нас за одно. А, Евгений Павлович?

Вот… Вот она расплата. Пришла! Правильно люди говорят: как верёвочке не виться… а хрен с «винтом» всегда на дурной зад найдётся. Ох, Мишка-Мишель, ну, подставил меня… Хотя что говорить, сам виноват… Но вместе с тем мелькнула одна возможно спасительная мыслишка, пусть и туманная, но…

– Ладно, – говорю. – Попробую я в одно место позвонить. Может, там что.

– Молодец, Палыч, голова. Я ж говорил, он всегда что-нибудь придумает… не то что некоторые, в фуражках…

На участкового и не смотрели, да какая он власть, после этого, так только фуражку носить…

– Палыч, родненький, не трать время, звони скорее… Может, кто ещё дома или на работу сразу. Звони.

– Тих-ха, народ! Председатель звонить будет.

В наступившей тишине, конспиративно, не называя ни фамилий, ни имён, я позвонил Мишкиному отцу. Не знаю, где я его застал, но мобильный ответил тотчас. Как всегда, Николай Михайлович звонку был рад. Мы поздоровались, то да сё, я ему кратко изложил суть, и продиктовал номера машин тех визитёров, и заданное время встречи. Откровенно говоря, мне не очень хотелось с ним эту проблему обсуждать, как юридически неоправданный акт, он же не МВД, ни Прокуратура. Но выбирать было не из чего. Ни ОМОН, ни ФСБ, никто другой, за такое короткое время, я понимал, подключиться к нашей проблеме, получается, не мог…

Николай Михайлович, молодец мужик, даже не удивился проблеме, не начал отнекиваться, переводить куда возможно стрелки. Уточнил номер нашей дороги, сколько, да как выглядели визитёры, сказал:

– Ладно, Евгений Павлович, я своим тут передам. Они мастера в таких делах, что-нибудь придумают. Не беспокойся, решат проблему. Только вы об этом никому. И в назначенное время куда-нибудь отойдите, скройтесь.

– В смысле? – не понял я.

– Ну, за ягодой там, по-грибы… Только все чтоб. Может, это и не понадобится, но подстраховаться не помешает. Хотя… Нет, не надо, Евгений Павлович, пусть всё будет как всегда, детей только спрячьте…

– А, понял. Это сделаем.

– Ну и лады, – заключил Мишкин папа и перевёл тему. – Как там вообще у вас, жарко?

– Да, жара.

– И у нас тоже. Хорошо море рядом, а то бы…

Море… Какое в Москве море? Или они уже… А-а-а… Вот олигархи!..

– Соскучились мы с Элей по сыну, – жалуется в трубку Николай Михайлович. – Как он там, вспоминает, нет, скучает?.

– Конечно. Но тут всё в порядке, не беспокойтесь. Если что, я сразу позвоню.

– Хорошо, Палыч. Разведём вашу проблему, созвонимся.

– Обязательно.

– Спасибо!

– Ты что, Палыч, – вдруг вспыхнув, удивился Мишкин папа. – Какое спасибо, я тебе обязан.

– Всё равно спасибо!

– Перестань! Звони.

Собрание внимало раскрыв рот. Содержание услышанного может и не всё кому объясняло, но смысл был понятен: есть защита. Есть! По крайней мере, она вроде нашлась. А для настроения это уже что-то. Это уже хорошо.

– Кто это был, Палыч, кто? – В любопытстве скривилась Вера Фёдоровна, наша почётная ветеранша.

– Саддам Хусейн это был, баба Вера, или Джордж Буш, – в восторге хлопая себя по ляжкам, хихикнул Петро Зимин. – Ну, глупые бабы, ну любопытные… Ничего не понимают. Это же серьёзное дело, секрет. Военная операция, понимать надо.

– Да, это военная тайна, Вера Фёдоровна, – почти серьёзно отрезал я. – Двадцать лет без права разглашения. Порядок такой.

– Ух, ты, как долго! Ну и ладно.

– Любопытной Варваре… – хихикал Пронин…

– …нос на базаре оторвали…

– Во-во… – Народ повеселел. Даже развеселился.

– Стоп, люди. Тихо! – воскликнул я. Все мгновенно умолкли. – Слышите? – Призвал я.

Все прислушались. Кто рот раскрыв, кто ухо выставив, кто сощурившись, но, вслушиваясь, затихли… А по всему селу, из конца в конец, приливными волнами накатываясь, накладываясь, дробясь и усиливаясь, разносился тонкий многоголосый визг голодных поросят. Явно заговорились мы тут, забылись в своих совещаниях… А живность не ждёт, своё требует: орёт, жрать просит.

– Так это же мои «Песняры», слыхать! – Подхватываясь, подскочила Дарья Глебовна.

– И мои «Добры молодцы»…

– И наши!

– Всё, люди, кончаем совещаться, – торопливо ставит точку Валентина Ивановна. – Всё ясно. Обед уже.

– Не обед, а полдник.

– А нам без разницы: обед-полдник, лишь бы поспать… – поворачиваясь на выход, громко шутили деды.

– Ага, щас, поспать, – в том же тоне парировали женщины. – А по-хозяйству кто за вас стараться будет?

– Дед Пихто.

– Вот он пусть тогда на обед и приходит. Его и накормим.

24 .

Поздним вечером, после баньки – была пятница – Мишель уже спал, устав после хорошей рыбалки и парной бани с веничком, мы с мужиками разговорились. И не о дожде, который – хорошо бы – или видах на урожай, а о жизни, конечно, и о давешнем наезде мафии. Как раз тема!..

– Палыч, ты видел, у них пистолеты? – Спрашивает Матвей Звягинцев. Он сидит по пояс голый, ниже закутанный в простыню. Она намокла, рельефно повторяет его сильное, мускулистое тело.

– Ты где это так раскачался? – спрашиваю Матвея, оглядывая его мощный торс. – Словно Геракл.

Мы все сейчас полуголые, кто в простыни, кто в полотенца завёрнутые. Баня хорошей получилась: и жаркой, и с берёзовыми веничками, и квасом медовым. Ой, отхлестались… Жаль до речки не близко, но по паре-тройке вёдер холодной воды из бочки на себя мы всё же вылили. Красота! Слов нет, одни чувства. Расслабленно полулежим сейчас на лавках, отдыхаем. В теле необыкновенная лёгкость, в голове тоже… Мы, это: Константин Пронин, Матвей Звягинцев, Василий Байрамов, Василий Митронов и я, председатель.

– А, нигде, – небрежно кривится Звягинцев. – Само как-то наросло. Свежий воздух, наверное, – природа.

– Не может быть.

– Как не может, – может, – не соглашается со мной Василий Митронов. Сам-то он почти противоположность Матвею, как Алёша Попович против Ильи Муромца. – Вон, у нас, я те скажу, в деревне… – Продолжает он. – Где я раньше жил, в Матвеевке, на Дальнем Востоке, я тогда механиком там работал, так на ферме бык один был, да не один такой, целое семейство бычат подрастало. Ох и красавец тот главный был! Так вот он, ничего кроме той травы, да воды из речки не пил, а здоровенный был, что тебе слон. Хотя слон с ним, ни в какие сравнения. Просто загляденье бык. Не бык – бычище. Как вот Матвей ровно. Коровы от него, тёлки, просто без ума были. Поголовно. Ещё и со стороны ему приводили. Вся и тренировка-то была – коровёнок оплодотворять. Как подставит её под себя, болезную, да как впендюрит ей хобот свой, у неё, у бедной, глаза на лоб, и ноги подкашиваются, а поздно, девушка, – дело сделано. Природа! А ты говоришь, не может. Может. Я думаю, если б, в своё время, нашего Матвея, там, в городе, в Москве, например, к девкам каким приспособить, большие бы деньги зарабатывал для дому… Ага. Нам, может, ни сельского хозяйства с электрификацией поголовной, ни животноводства не надо было, ни планов пятилетних…

– Да ладно тебе, языком-то трепать, – отмахивается Звягинцев. – Какие деньги. Я про дело говорю.

– Да, пистолеты я видел, – киваю головой. – Не весь, это, я думаю, у них арсенал. В нашей армии порой такого нет, что они имеют.

– Палыч, ты как сам-то думаешь, у них серьёзно это… к нам, в смысле… Или так просто, пугают? – С тревогой в голосе спрашивает Байрамов. Это в его бане мы сегодня собрались. Потому что баня у него большая, шесть человек в лёгкую вмещает. У остальных бани поменьше… И протопить легче, и воды требуют мало, да и на двоих всегда бани рассчитывались. Парились в несколько заходов всегда. Сначала любители пара крепкого, жаркого, потом дети, потом уж старики – родители, когда парная уже почти выдохнется… Семьи-то были – шесть-восемь человек. Но это когда было…

– У них, я думаю, серьёзно. Они за это дерьмо маму родную удавят, не-то что чужих.

– Вот, подлюки! Не пойму, откуда это у нас взялось… Злость эта зверская.

– Откуда-откуда, где с Запада, где с Востока. Насмотрелись фильмов про сицилийскую мафию, да банды американские. Вот и копируют.

– Но ведь это же кровь… Это смерть! А кровь людская – не водица. Кстати, помню, фильм такой раньше был. Хороший фильм был. Я раз пять его смотрел.

– Деньги всем, мать их, сейчас верховодят.

– А деньги все у чёрных.

– Да, у них. Я вот всё думаю, мужики, и не пойму, – перебивает Василий Кузьмич Митронов. – Как так в жизни получилось… Мы, я, да все наши, всю свою жизнь за какие-то несчастные шестьдесят, восемьдесят, сто рублей горбатились на производстве, зарабатывая производственный стаж, грамоты, пенсию, а они, братья наши… Скажите, кто из вас когда был на юге?

– Я не был.

– И я не был. Собирался правда пару раз, но…

– Я море в кино только видел… Да на хрен он нужен, юг тот, у нас речка не хуже…

– Не об этом сейчас, – остановил Кузьмич. – Не были мы! Слышите, не были мы! А нам по сколько годков? То-то!.. А не были мы потому, что всё время работали – план и соцобязательства на шее всегда сидел, страна, считай, вся, не до отпусков было… В лето ведь вся работа, потом и осень, потом и… А после ноябрьских-то, зимой, чего там, на юге том, делать? На санках кататься? Так это мы и здесь запросто можем. О чём говорю… Мы на государство всегда пахали, а они там, урюки, чёрные эти, апельсины с виноградом давили, да вино попивали.

– Апельсины тоже вырастить надо. – Заметил агроном Байрамов.

– Да. Кто-то же их там и окучивал, пропалывал… – Поддержал идею Пронин.

– Я не о детях с женщинами говорю, это они там, на плантациях у них, парятся. Я видел этих работничков в больших кепках, мужиков тех, джигитов, аксакалов, или как их… Они там, если когда и были на плантациях, корзины с урожаем пальчиком считали… Я сто раз это в киножурналах «Новости дня» видел. Мужики там испокон веку никогда не работали. Я где-то читал… Это у них – западло. Или на конях, в основном ворованных, саблей размахивая скакали, либо вино с песнями, под свежего барашка, пили… всего и делов. А в перерывах – торговали. Они товаром всегда занимались, конечным продуктом. Бабы, или рабы, – да, именно рабы! – вырастят товар тот, они и сбывают его. Где уговорами, где обманом… Главное, продать, главное навариться. Гнильё, или другую какую пакость им втюрить, нам, олухам, запросто. Это мы всегда говорим о чести, да справедливости… Они нет. Деньги – вот что для них главное. Где отару какую по-темну угнать, людей ли уворовать… я читал, – там запросто. Даже геройством считается. У них и сейчас так же – князья, так же – баи, так же подпольные ханы.

– А как же социализм, равенство, братство? – Подал голос Звягинцев.

– А хрен его знает, – отмахнулся Митронов. – Как оно было на самом деле. Отсюда и не разобрать. Хотя, если поразмыслить, всё вроде проясняется.

– И чего там вырисовывается?

– А то, что нам мозги всё время пудрили, про достижения разные…

– А космос, а урожаи, а прирост поголовья, электрификация, – как же?

– А я знаю! – перебил Пронин. – На зэках потому что всегда выезжали. Да! Сначала их вперёд пускали: трассу прокладывать, котлован копать, и прочее, потом уже, когда самое тяжёлое сделают, комсомольцев с флагами пускали… И дёшево и сердито. Ага! И деньги в карман государства… А работнику шестьдесят рублей в зарплату, и Ваня не чешись.

– Да, а жизнь проходит, мать её… Всё время в трудностях и заботах…

– Как до зарплаты дожить?

– Зато весело жили… – вдруг сладко пропел Байрамов. – Как бывало соберёмся у шурина ли, у деверя или у родителей… Как начнём бывало песни петь… До первых петухов почти.

– Ладно, ты, до петухов… – беззлобно передразнивая, прервал Звягинцев.

– Это ты с девками до петухов вертухался, а родители всегда рано по-хозяйству вставали… До зори.

– Эй, мужики, о чём это мы? – Потерял нить разговора Василий Кузьмич.

– Отклонились вроде… – Обрадовано вспомнил. – А, почему злости много вокруг стало?! А потому что видим, нас всё время обманывают, и не просто обманывают, а унижают или изничтожают наше достоинство, наши корни выветривают…

– Тут в точку, пожалуй. И чёрные поэтому уже нами верховодят…

Чужие.

– Девок наших молоденьких они в основном и портят. Генофонд…

– Так девки уже и сами… везде по миру.

– Так потому и уезжают, что на мужиков положиться нельзя… На нас, в смысле…

– Вот, бляха-муха, получается – правильно сегодня про нас бабы на собрании говорили. Мы во всём виноваты. Чего-то мы упустили в жизни, мужики… Выпустили из рук. А, мужики?

– А рода потому что нет, семьи самой… Вон, куда не глянь, одни мы – старики – и остались.

– Хорошо, правда, внуки какие ещё с нами…

– Да, это хорошо, что не всех туда с собой забрали маяться…

– Слушайте, что я тут недавно ночью удумал.

– Ну, Палыч, что, расскажи. А то молчишь всё, молчишь…

– Мысль такая интересная вроде пришла… Не спал как-то, не спал, и вдруг… Послушайте. Если наше государство сравнить с человеческим организмом… мы, наше село, как будто бы, например, мизинец правой ноги…

– Почему правой?

– Да пусть хоть левой… Так вот, и все остальные: сёла, посёлки – маленькие, средние очень большие и тому подобные города будут частичками этого тела… органами в смысле.

– Ну!..

– И если тело здоровое, не больное, все органы работают нормально, человеку легко, всё ему по силам. Так, да? А если мы все будем покидать родные места и уезжать в город, в Москву, или, не знаю…

– В Санкт-Петербург… – подсказал Митронов.

– Ага, в Санкт-Петербург, то что, скажите, с человеческим организмом произойдёт, если вся кровь к сердцу прильёт, либо к голове… Что получится?

– Голова лопнет, или сердце разорвётся.

– Вот, и я так подумал! То есть смотрите что получается, вот мы, мужики, пить водку перестали – спасибо, сухой закон! – и голове, и сердцу, и ногам легче стало. Легче, правда? Легче?

– Ну!

– Я и говорю, если мы все, люди, перестанем переполнять разные города и столицы, вернёмся к своим гнёздам, да наполним их жизнью, тогда каждый пальчик, каждый суставчик, руки, ноги…

– Задница… – подсказал Пронин.

– …Да, и она тоже, – запоров не будет, – игнорируя шутку, продолжил я. – Весь организм государства вздохнёт свободнее. Здоровее будет. Пусть каждый будет хозяином на своём месте. Тогда и род семейный появится, история начнётся.

– А почему в города-то тогда люди едут? Глупые, что ли? – Со значением перебил Байрамов, и сам же ответил. – Нет. Потому что дома делать нечего.

– Как это нечего? – Удивился Звягинцев. – Ты посмотри вокруг. Разве у нас нечем заняться?

– Ну это сейчас дело появилось.

– Так и я про то же вам говорю, – с жаром наступал Митронов. – Надо нам срочно родню всю домой возвращать.

– В общем, да. Но как это сделать?

– Как-как… написать открытое письмо… К президенту, например, обратиться, мол так и так… товарищ, или как там тебя… Хватит сопли жевать, выступлениями заниматься, пора и о нас подумать. В смысле дело сделать.

Вернуть всё к истокам, к семьям своим, к делу. Мы вот уже начали. Пусть пример берут. Спасибо, Палыч, вернулся. Пусть и остальные возвращаются.

– Надо нам законы менять… – со вздохом заметил Байрамов. – Ох, надо!

– Надо, – согласился я. – Да! При сегодняшнем положении дел, скоро все батраками станем Только уже для иноземцев, и на узаконенных основаниях… За что же тогда мы, наши отцы и деды, всю жизнь боролись, ёпт её в телегу. Мы же русские! Русские! Россияне мы… или кто?

– Правильно говоришь, Палыч. Надо всё брать в свои руки. Всё возвращать к справедливости и уважению…

– К жизни достойной.

– К работе…

– Это да. Это обязательно.

– Всему плохому, не нашему, нужно давать немедленный отпор. Не спускать. Хватит на нас ездить. Мы никогда не были националистами, как я понимаю, но жизнь требует. Иначе, нам хана.

– Значит, нужно – против этих, которые приезжали, круговую оборону нам принять. Так, да, Палыч? – за всех спросил Звягинцев.

– И против них, и против всех, кто нам жить мешает. Главное, в себя поверить. Сорняк в самих себе выкорчевать. Вы ж знаете, если его упустить, он всё собой заполнит, всё заглушит… Мы должны поверить в себя, как это было, например, в начале перестройки. С себя нужно начинать.

– Ну, Палыч, ну, молодец!

– А что, всё правильно. Всё расставил по местам, всё разложил.

– Как по-книжному… С себя!.. Здорово.

– Ага, и про письмо, и про государственный организм, всё правильно, всё доходчиво.

– А это, Евгений Палыч, – Байрамов легонько толкнул меня локтём. – Скажи, те ребята, которым ты звонил, ну, по-сотовому своему, они надёжные? Они смогут нас защитить, как думаешь? Можно надеяться?

– Думаю да. Но быть готовыми к следующим каким наездам – обязательно.

– Значит, что, мужики, получается, нам на старости лет не только перестройку прожить приходится, но и армейские навыки какие вспомнить? Кто чем в армии занимался, да? – подвёл черту Митрофанов.

– Да!.. – спокойно подтвердил Звягинцев. – Придётся.

– Наверное, – без заметного энтузиазма согласился и Байрамов. Немного помолчав, стесняясь, сообщил. – А я в армии писарем был.

– Ой, как хорошо! – преувеличенно восторженно поддержал Константин Пронин, и сменил тон на суровый, пробасил. – А здесь, писарь, снаряды будешь подносить.

– Какие снаряды?! – отмахиваясь руками, испуганно просипел агроном Байрамов. – Откуда? Ты что?

– От верблюда. Не боись, Василий Фокич, если понадобятся – найдём. Страна большая. Земляки или однокашники везде найдутся… – Пронин шутливо толкнул Звягинцева. – Так я говорю, нет, Кузьмич?.

Тот, угукнув, пробурчал:

– Это само собой!

– Погодите-ка, погодите… – пряча ухмылку, Митронов поднял указательный палец вверх, призывая к молчанию. Сощурился, что-то припоминая, и вдруг, легко узнаваемым голосом экс-коммунистического вождя, неожиданно очень похоже, именно голосом того трибуна, как на заезженной пластинке, так же картавя, громко произнёс: «Всякая геволюция, това-гищи, тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться! Да зд-гавствует габоче-кгестянский п-голета-гиат! У-а, това-гищи!»

– Ур-ра!..

Окрылённые привычным патриотичным призывом, рефлекс у нас такой сохранился, мы дружно заорали, забывшись про позднее время. И тут же, рассмеявшись, конфузливо смолкли:

– Тшшь, мужики… Тихо! Люди спять. Разбудим.

В ответ, неподалёку от Байрамовской бани, в курятнике, тревожно заквохтали разбуженные куры. Здесь же где-то, в стайке, сладко причмокивая во сне, глухо завозились поросята. Ещё дальше, по селу, разноголосо затявкали собаки, дружно передавая тревожную эстафету.

– Тшшь, мужики!.. Тихо!

– Всё, закончили на сегодня дебаты, одеваемся.

– Ага! Пора. Полный этот, как его… консенсус.

– Утро вечера мудренее.

– После такой-то баньки, это уж точно.

В воздухе витал запах свежих берёзовых веников, душистого мыла, остывающего пара, горячих распаренных тел, травами и цветами, задуваемыми летним тёплым сквознячком в раскрытую дверь бани, и тонкой отдушкой разной сельской домашней живности.

Спокойствие и умиротворённость.

Село… Деревня…

Спало село. Наше село, родное.

Маленький выздоравливающий организм, в теле большой, огромной страны.

25 .

Два следующих дня нам дались с трудом. Мне, во всяком случае. Я серьёзно переживал оттого, что проблемы доверил решать не милиции, как закон государственного устройства предписывает, а частной структуре. По сути, таким же, быть может, бандитам. Я отгонял эту «дурную» мысль. Пытался убедить себя, скорее оправдать, что эти, коли они защитники, они, конечно же, положительные ребята. Они, Робин-Гуды. Не отморозки, беспредельщики, а порядочные, мужественные ребята, которые стоят на принципах товарищеской взаимопомощи, справедливости и патриотизма. Как скорая помощь, например. Да!

Но другая половина моего сознания, более прагматичная или строптивая, говорила: «Всё правильно ты сделал. Пусть так и будет. Так! Так! Так им! Ни милиция, ни другие какие официальные структуры помощи тебе не окажут. Отвыкли они защищать. Если большие деньги в деле не светят, рисковать не будут. Заволокитят дело. Усугубят проблему, и под удар подставят. А потом ещё и укоризненно руками разведут, мол, «что же это вы, граждане хорошие, так безответственно бизнес ведёте, вот и довели, понимаешь, до криминала. Эх, вы, «пизнесмены»! Не так надо было, не так». «А как надо было?» «Как… как!.. Теперь-то уж поздно «какать». Почка отвалилась». – Ответят с ухмылкой, намекая на анекдот про боржоми.

Переживал. Но времени не было, ни поменять условия задачи, ни кардинально повлиять на возможный исход событий.

Ждали.

Ждали-то ждали, да приготовиться не успели. А потому, что… Нет-нет, вы, наверное, сейчас подумали про ту мафию!.. Нет, конечно, они же не налоговая полиция, которая «явится нежданно», они как наша армия: раньше назначенного времени наступление не начнут – западло! – автобус к нам пришёл, автобус. Какой-какой! Большой. Красивый.

Красавец автобус вплыл к нам в село неожиданно и картинно. Где-то уже заполдень было, уж и откормились все, сончас вроде наступил… Так примерно входит сияющий блеском праздничных огней огромный круизный океанский лайнер, но не в праздничный портовый город, как в кино показывают, а в тесную, серенькую акваторию перед маленьким заброшенным богом и людьми рыбацким посёлком. Будто с курса сбился, либо срочно понадобилось больного какого на берег списать или провинившуюся команду сбросить. Большое событие для аборигенов, граничащее с явлением. А попросту редкость. Так и сейчас. Вплыл к нам автобус, раскачиваясь и кренясь, отбрасывая по сторонам встревоженных качкой всполошенных солнечных зайчиков, от своих огромных окон и лакированных бортов, потому что дорога у нас где нахально взбугрилась, где, не стесняясь, провалилась. Въехал лайнер, и растерянно встал посреди длинной улицы. Хорошо, дождя накануне не было, сидеть бы ему сейчас на брюхе на входе в залив, то есть ещё там, на съезде с трассы. В тонированных окнах автобуса, едва не плющась, с любопытством глядели не ясные лица пассажиров. Но остроглазый водитель, может другой кто из пассажиров, углядел на одном из почти одинаковых впереди домов, изб, как на селе говорят, белёсый вроде бы флаг. Знаковый. Вернее, выгоревший. Вовсе не реагировавший на приехавшую красоту. Безветрие потому что (Какой уж день. Эх, дождичка бы!) К нему – флагу – и качнулся автобус.

К этому транспортному праздничному явлению мгновенно присоединились местные собаки и мелкая детвора. Те, которым до пяти лет, и которые сами себе запросто находят приключения. Везде и всегда, и во всём они первые. Как и сейчас вот.

Подъехав к конторе, автобус плавно остановился, пшикнув чем-то сугубо автомобильным, вспугнув собак, дверь, легко, будто сама собой, тут же послушно отъехала. Лёгкая пыль с любопытством заглянула в гостеприимно раскрытую дверь, как и весь местный эскорт.

– Здравствуйте, дети. – Весело, сверху вниз глядя на любопытно глазеющую детвору, улыбчиво поздоровался из автобуса дядька. Как тот продавец из автолавки, что приезжает из города по субботам. Дядька впереди сидел, рядом с водителем на отдельном креслице. Дядька невысокий, гладко причёсанный, в тёмных очках заброшенных на голову, как застрявшая расчёска-гребешок в волосах местной бабы Дарьи, в лёгкой цветастой рубашке с короткими рукавами, светлых брюках и туфлях без пяток, похожих на тапочки, только на босу ногу. Из прохладного нутра автобуса выглядывали чудные женские лица. Мгновенно, до жути напугав собой детвору. Детская мелкота активно отреагировала на них: «Ой, гля, это… черти там!» «Где? Где?» «Там! Там!» – отскочив, указывали пальцами. Дядька в очках, понимающе усмехнулся, поправил мелкоту.

– Это не черти, а гости, дети, – легко хохотнул он, и опасливо ёжась поинтересовался. – А собаки эти у вас тут не очень злые, не укусят?

– Не-ет, дяденька, они добрые. Только на плохих людей бросаются…

– Разорвать даже могут.

– Особенно вот эта, Найда. У неё детки маленькие потому что. Четыре штуки. Хотите, мы вам подарим? Сучку вам или кобелька? Щас принесём. Принести?

Собаки словно почувствовав, что это о них речь, закрутили хвостами, закружили вокруг детворы, пытаясь привычно где в нос лизнуть, где в уши, где в щёки, демонстрируя добрый характер и нечеловеческую любовь к детям.

– Нет-нет, спасибо. Мы и сами… с усами, – как-то непонятно ответил дядька, всё так же улыбаясь. – Мы – хорошие. Значит, нас не укусят. Но вы всё же отгоните их куда подальше. – Попросил он, не решаясь ступить на землю.

– Пацаны, а это правда «Ерши»? Мы не перепутали, правильно приехали? – Из-за руля выглянул мордастый водитель, с огромным животом, в руках он держал карту. Детвора уставилась теперь на него: «Вроде мужик по виду, а на затылке женский хвост, нет, как у лошади, а спереди живот». «Хвост, как у Манькиного жеребёнка, Звёздочки» «Ага. Умора». «Клоун, наверное, если с пузом». «Смешно».

– He-а, правильно. «Ерши» тут.

– Угу, – словно гордясь, складывая карту, одобрительно буркнул водитель, тычась мягким пузом в рулевое колесо.

– А это кто там, дяденька, с вами? Правда, что ли черти там? – опасливо прячась за худые мальчишечьи спины, спросила маленькая Алёнка, указывая грязным же пальчиком в тёмное нутро автобуса.

Алёнка – белобрысая, растрёпанная девчушка, до черна загорелая, как и все они здесь. С большими серьёзными глазёнками, курносым носиком, округлых щеках с ямочками. В коротком грязном платьице, разных по цвету и фасону детских туфельках, без шнурков, – так легче их сбрасывать, на речке, например. И не важно какие наделись потом, главное, чтоб быстро, и всем хватило. И вообще… Они местные здесь. Они дома.

Детвора эта, мелкая, в отличие от более взрослых детей, заметно мало уделяла внимание своему внешнему виду. В общем-то понятно, куда ни пойди – они дома. Чужих никого нет, да и вообще… Если каждый раз сильно следить за собой, столько интересного на дворе пропустить можно! В жизни, в смысле. Ужас просто. Чисто одеться, причесаться, умыться, ещё и уши помыть, и потом целый день истуканом сидеть в избе и не двигаться… Чтобы красоту что ли какую сохранить?! Нет, конечно. Это невозможно. Просто смешно как невозможно.

Нет, они жили легко и свободно, сами по себе. Как летучие воробьи, например. То они в чьём-нибудь свинарнике, поросят за ушками чешут, таких бойких, красивеньких, и не послушных; то в курятнике, цыпляток с губ кормят, жёлтеньких-жёлтеньких, пушистеньких-пушистеньких, тёпленьких-тёпленьких, как солнышко просто… А через минуту уже скачут на речку, бултыхнуться. Потом, не просохнув, ягодные кусты уже в округе прочёсывают. То пироги друг дружке из песка пекут. То вдруг коз срочно ищут, чья-нибудь бабушка сказала: «Ай, запропастились где-то, подлые, найти бы, да пригнать бы надо»; или на обед какой опять нужно… Да мало ли сколько интересных дел найдётся. А ещё, сарафанчик новый любимой кукле сшить, материал найти, либо корабль из полена выстругать; на крышу слазать – посмотреть откуда ветер дует; на котят посмотреть, глубоко под домом у них гнездо, мяукают там… Накормить их, значит. Попробуйте тут чисто выглядеть. Да и не праздник какой.

– Нет, дети, это не черти, Это тоже люди. – Сдерживая улыбку поправил дядька. Потом, любовно глядя на своих спутников пробормотал им что-то не понятное, совсем коротко, на не русском каком-то языке. Те, услыхав, рассмеялись. Улыбаясь, приветливо замахали детям руками. Детвора с опаской качнулась, от сверкающих белыми – острыми, значит! – зубами чертей, но заметила и других пассажиров в автобусе, совсем вроде нормальных, обычных… Они, там, обычные, люди вроде, вместе с чертями, в той, тонированной глубине, вставая, потягивались, настраиваясь на выход. Улыбались даже. Приехали, мол. Выходим.

К автобусу уже спешили более старшие дети. А эти-то откуда прознали? На речке же только что были… Там же шум, гам… А! Не иначе, как сорока донесла… Ребятни этой немного, но они, как те малые, тоже всё должны знать, всё видеть и везде присутствовать. И молчаливый всегда Серёга, и Вера, и Мишель, ухмыляющийся, внешне угловатый Толян, вприпрыжку и Тонька, – он хвостом за «взрослыми» ребятами теперь ходит… И Светланка с ними, и Николай, попросту Колька… Туда же, к автобусу, вперевалочку, поторапливаясь, с сумками, авоськами, молочными бидонами – под крупу или вдруг пиво! – и просто стеклянными банками в тех же безразмерных авоськах, спешили и местные женщины: «Авось что интересное из продуктов или мануфактуры подвезли». Балуют-то не часто, и если опоздаешь чуть, чего и не достанется. Спешили. Это было хорошо видно в обе стороны улицы, куда глаз достаёт. Будто на собрание какое шли.

На крыльце сельской конторы, которая с флагом, тоже видимо услыхав, появилась заранее нахмурившаяся бухгалтерша. «Что за шум!..» Почти по-домашнему она… А избы-то рядом… Всего-то пять шагов от сельсовета… Встала на крыльце: ноги шире плеч, руки в боки. Всем сразу ясно и понятно, кто она здесь. Ей бы сейчас скалку в руки, да картину с неё художественную писать «В ожидании любимого зятя…» или мужа, это без разницы. Увидав, и тот, и другой, если они есть, тут же куда подальше убегут… или паиньками станут. Это уж точно. Потому что в поясе необъятна, на носу очки, на локтях нарукавники, чтоб документы локтями не мусолить, на толстых ногах шлёпанцы. Очень серьёзного и решительного вида женщина, очень. Она бухгалтер. Или, может, даже счетовод. Короче, когда главного начальства в селе нету – она за всех…

– Что ли проверка опять к нам какая? – вскинув брови, издали, с опаской заглядывая в дверь автобуса, недовольным голосом громко спросила она с крыльца, в подтверждение своих расстроенных чувств даже картинно всплеснула руками. – Ну сколько ж можно, а! – И не задерживаясь, туда же сообщила – этим! – как пустое ведро в колодец бухнула. – В общем, начальства никакого сейчас дома нету. Не знаю когда и будут. В городе они уехали, в область. А все кабинеты на замках. Так что зря… – Зря, мол, приехали. Прощально махнув рукой, затопталась на месте, делая вид, что разговор окончен.

– Погодите-погодите! – забыв про собак, шустро выкатываясь из автобуса, всполошено воскликнул причёсанного вида дядька с очками на голове.

Четвероногая охрана на дядькину прыть даже ухом не повела. То ли от удивления, то ли от неожиданности… А детвора молча себе отметила, не бросаются собаки, значит, не черти это приехали, не надо бояться.

– Что вы, что вы! С какой проверкой? Мы не с проверкой. Наоборот! Мы к вашему председателю, товарищу Евгению Павловичу приехали. Мы в гости.

– А, в гости! – всё в той же скрипучей, отталкивающей, тональности, не веря, – а кому, городским, сейчас можно верить? – воскликнула бухгалтерша. И с места не сходя, ехидно поджав губы, прописала резюме. – Так надо было предупредить когда, он бы ждал. А так, и не знаю. Ничего он мне не поручал…

А из автобуса, как из волшебной шкатулки – одна за другой – выходили на свет пассажиры диковинного вида. Местные, с выпученными глазами, даже дышать перестали, от удивления и жалости. Ну представьте. Две почему-то африканки, по щиколотки завёрнутые в яркую цветную материю. Одна высокая, другая ей по плечо. У одной волос на голове очень короткий, и угольно-чёрный. У другой наоборот, много-много тонко сплетённых косичек, тысяча, наверное, все до плеч. По виду – не настоящие волосы, матерчатые наверное. Да! Лица у обеих круглые, как тазики, причём улыбчивые, но светло-коричневые. А губы большие, просто огромные, только иссиня-пепельного цвета. Зубы… Зубы у всех большие, это сильно заметно, но наоборот почему-то белые-белые, на общем-то тёмном фоне, как не настоящие смотрятся. Ещё и носы плоские к низу. Зачем уж так-то? Не понятно. Дальше-больше… Глаза чёрные-пречёрные, а белки глаз совсем жёлтые… Нонсенс! Как и ладони, кстати, и подошвы ног – светлые. Явно светлее общего цвета. А на ногтях красный маникюр. Представьте, и на руках, и на ногах. Совсем не вяжется с коричневым. Про фигуры особо сказать невозможно, под свободно развивающейся материей спрятаны. Но руки заметно сильные, и икры ног тоже. Крепкие такие, почти мужские. Выносливые, значит… если для хозяйства. На голых ногах только шлёпанцы на босу ногу. И странные бусы, непонятно из чего, но по целой длинной связке на каждой из них. Не на ногах, на шеях…

За ними появилась другая женщина, тоже африканка, но совсем уж чёрная – вообще! – тёмно-фиолетовая. Вся!! Один в один баклажан. «Ой, бедняжка, женщина! – молчаливо отметили сельские бабули, сочувственно качнув головами, – с таким цветом, как жить?» Но африканку это вовсе не смущало. Широко улыбаясь, чуть даже пританцовывая, она приветливо помахала всем руками, ещё и пропела: «Бай, бай!» Почему-то! Спать, наверное, женщина хочет. Устала видать. На это особо не обратили: или перепутала всё – иностранка, что вы хотите! – или укачало её. Это запросто. Не автобус, а пароходище целый! Кого хочешь в таком укачает… «В общем, пожалуй, и ничего вроде женщина, привыкла к своему виду, видать… Бедняжка!»

Потом вышла совсем белёсая. Европейка значит. И глаза светлые, и волос на голове белый и снопом вниз, и лицо белое, и руки, и ноги… всё… Фигура совсем худая, не кормленная. И улыбка к тому же холодная. Губы потому что тонкие. Правда она в нормальном платье, скромном, чуть в талию и колени прикрыты, но с красивыми бусами на шее, а на ногах туфли на низком каблуке. Потому что каланча. Длинная почему-то. Потом, другие появились, менее приметные… Внешне, как наши вроде. Только на всех одинаковые, однотонные, улыбки, внимательный взгляд, подвижные лица, и фигуры не очень. Не выносливые вроде. И грудей особых нету, и бёдра не ахти, и ноги не крепкие, явно не мешки таскать… В брючках, свободных кофточках, на одной даже большая мужская рубаха… У всех разные причёски, на лицах краски, на губах помада, на ногтях, и вверху и внизу, – у кого какой, – цветной лак. Все восемь человек. Восемь женщин, не считая того, в очках, и «беременного», с конским хвостом на затылке водителя.

– Нет-нет, мы договаривались! Как же! – волнуясь, втолковывал окружающим уже дядька, очень не желая так быстро возвращаться, тем более впустую. – Он знает. По-электронке мы условились… Ещё полмесяца назад.

– Ууу, полмесяца… – передразнивая, вытаращив глаза, воскликнула бухгалтерша, глядя на диковинно высыпавших гостей. – Так ведь… – и потеряла мысль. – А эти откуда… народ такой… к нам?

– Это… – дядька широко повёл рукой, словно волшебник. – Сборная тут. Из Африки, из Франции, из Финляндии, из Италии, из Германии…

– И всё это… они в смысле, к нашему председателю?

– Да!

– И зачем это?

– Ну, знаете!.. – Воскликнул дядька, давая понять, мы-то здесь с вами причём, мы люди маленькие. Умильно развёл руками. – Ему лучше знать. Что заказывал, то и привезли.

– Интересно!.. – Всё ещё таращила глаза Вера Никандровна, потом опомнилась, запричитала. – Ой, да что это я, конечно, проходите. Проходите, пожалуйста, люди добрые, проходите… Сюда вот. – Резко сменив равнодушие на добрую милость, модулируя голосом, суетилась Вера Никандровна, приглашая гостей в контору. – Мы всегда рады… тем более таким это… зарубежным. Проходите, пожалуйста, проходите, – энергично загребала руками, напоминая неуклюжую городскую снегоуборочную машину. – Если Евгений Павлович приглашал.

– Конечно… Потому, вот, в такую дали и… – Извинялся ещё дядька, вздохнув уже с облегчением.

– Проходите, проходите…

Гости – гостьи! – одна за другой, проходили по образовавшемуся коридору, улыбаясь, кивая и кланяясь, в окружении безмолвно уставившихся сельчан. Селянок сказать. Потому что только женщины и детвора подтянулись к этому моменту. Мужикам-то что, работай себе да работай, или кури, понимаешь, а во всём остальном стараются только женщины. Как и сейчас вот… Селянки думали ведь, что магазин какой приехал. А тут совсем наоборот. Или Дом моделей какой чудной приехал или концерт. Или кто перепутал что… Наверное, всё же концерт… Правда артистки почему-то приехали без инструментов, и уже в концертных нарядах… Хотя, если присмотреться… Нет… Всё одно непонятно. Только иностранки… к председателю… и этот, в очках, ведущий, наверное, или конферансье, старший значит. Мужичок ничего вроде, не старый, одет опрятно, причёсан, всем улыбается. Только больно томный какой-то. Или профессия такая, артистическая, или укачало мужчину. Укачало, наверное, а может и артист…

Интересно.

Что же удумал Палыч с иностранками? Наверное, что-то хорошее, коли в такую даль пригласил.

«Интересно девки пляшут!» – Крупными буквами написано было на лицах встречающих.

Всё любопытно, всё интересно.

Глазели местные женщины, не скрывая удивление и интерес, а детвора, которые мальки, вообще, забывшись, рты раскрыв. Женской жалости – человеческой – или удивления приехавшим, местные женщины старались не показывать, чтоб не обидеть. Наоборот, поощрительно улыбались иностранным товаркам, мол, «это ничего, бабоньки, это пройдёт, не берите в голову… Проходите. Не стесняйтесь. Будьте как дома, коли приехали». Гостеприимно улыбались, давая гостьям освоиться. Ничего, и не такое, мол, в жизни с нами, бабами, бывает! Да!

26

Пока гости неспешно рассаживались в кабинете председателя, Вера Никандровна догадалась послать самого быстрого гонца, у неё это как из рогатки получилось, к исполнительной Голове, Валентине Ивановне, с запиской: «Валя, дорогая, срочно бросай свой радикулит, у нас ЧП. Полный кабинет иностранок, даже из самой Африки приехали, не считая что ближе. Целая делегация. Палыч, говорят, выписал. Ты не знаешь зачем? Его самого нет, тебя нет, не знаю чем и развлекать их. Ужас! На мне, ни причёски, ни платья! Кошмар. Захвати из дому какие есть пирожки или что… Карамель и чай я поставила. Мне бы домой сбегать, но пока не могу. Так что выручай. Быстренько. Потом долечишься. Кстати, тут два мужика с ними: водитель и руководитель. Руководитель ничего мужик. Кольца на пальце нет. Возраст твой. Так что – торопись. Вариант! Жду».

Тонька на своём коне и ускакал. Про коня – это условно – на прутке каком-то. Но очень быстро. Причём, с грозными окриками: «Н-но, милая, застоялась!» И с настоящей пылью из-под…

Валентина Ивановна, действительно на субботу и воскресенье с радикулитом залегла. Вот же-ж сельская болезнь, нет-нет, да и, подлая, давала о себе знать. Но больная успела, как водится, и бельё какое за неделю накопилось постирать-развешать, и дома прибраться, и пирожки напечь, – каждую субботу так. Теперь лежала на диване с любимым томиком Александра Дюма. Не просто лежала, а всласть упивалась книжкиными страстями… Тут наш Тонька и прискакал.

Шустрый гонец в припрыжку, в галопе нужно сказать, с лихим гиканьем проскочил калитку, вовсе не замечая радостно бросившегося под ноги и прыгающего рядом хозяйского «злого» пса, Джульбарса. В другое время они, быть может, и поиграли бы вместе полчасика, но не теперь. У крыльца, к полному изумлению обидевшегося на друга Джулика, Тонька элементарно изобразил ржание загнанной лошади, прикрикнул даже на неё, тормозя: «Тпр-ру, коняга, стоять! Не балуй у меня!» Прогрохотал затем, чем-то дробным по ступенькам крыльца, потом и в сенках… Валентина Ивановна вздрогнула, очнувшись, когда Тонька, так и не спешившись со своей быстрой лошади, громко ввалился в избу – некогда коня там, у прясла, привязывать, грохнул дверью, и громко, с порога, запыхавшись, скороговоркой доложил в пустую кухню. «Товарищ командир! Вам письмо. – Прислушался к пустой избе, с тревогой в голосе позвал. – Тёть Валя, ты где, дома, нет?»

– Тут я, тут! – слабым голосом, а может и томным – Дюма же! – отозвалась из комнаты Валентина Ивановна. – Стой там, в избе помыто. Я сейчас.

– А мы и стоим, тёть Валь.

– Мы?! А ещё кто с тобой? Ты с кем?

– Ну… мы это… – Тонька озадаченно покрутился в раздумье, говорить – не говорить про верного коня, гонец же, как-никак, решил не выдавать друга, не то обидится хозяйка: в чистую избу, да прямо с конём! Словно извиняясь перед ним, вздохнув, коротко буркнул:

– Ни с кем. Один стою.

– А мне показалось…

Кряхтя и шоркая тапочками, хозяйка выдвинулась вскоре из спальни.

– Гоня, ты меня напугал. Гремишь!.. Что случилось? Какое письмо?

– Баб Вера сказала, одна нога здесь, другая там.

– Чего-й-то она так? Отбегалась уж я, вроде. У меня же радикулит, не могу быстро.

– Нет, это она мне. А вам вот это… – Одной рукой держась за конец палки, за уздечку, другой рукой, потянувшись с седла, протянул послание.

Валентина Ивановна, в толстом коконе из нескольких шерстяных шалей, больше сейчас напоминающая мохнатую сонную жужелицу, нежели бодрую обычно и решительную депутатшу, кряхтя и морщась, взяла письмо, развернула, и приблизила к глазам… По мере чтения, глаза её самопроизвольно округлялись. Гонька с интересом наблюдал. Читать он ещё не научился, так только, если буквы печатные, и если не много их. А после бабы Веры, говорят, даже сам председатель с трудом понимает. Гонька слыхал однажды, как Евгений Палыч на неё сердился: «Ну и почерк! Ничего не пойму после Веры Никандровны, сплошной…» этот… слово какое-то, трудное… забыл!.. Не буквы вроде, а сплошные тайны, загадки, то есть.

– Господи! Какие ещё африканки? – оторвавшись от письма, недоумённо воскликнула Валентина Ивановна.

Сейчас она была уже не просто жужелица, а вылитая большая и толстая сова… филин, которая. Вот с такими вот глазищами! Как загипнотизированный, Гонька даже непроизвольно скопировал их. Будто сам совёнок… Родственник, как будто, но опомнился…

– А, эти! – избавляясь от наваждения, крутанул головой Гонька. – Да, тёть Валь, правда, они совсем чёрные-пречёрные, как угли из печки. Ага! – обеими руками даже обрисовал в воздухе гостей, совсем забыв про своего гнедого коня… палка громко шлёпнулась на пол. Гонька быстро поднял её, прижал коленями. Хотел даже в сердцах выговор коняге сделать, мол, но-но, стоять! Но не стал выдавать своего друга, да и тётя Валя отвлекла.

– Да ты что! – Ахнула депутатша, всё в том же очкастом лесном пернатом образе. – Ой-ёй-ёй! – Вновь оторвавшись от чтения, спросила строго и требовательно, будто Гонька их и привёз. – А зачем они к нам?

– В гости, наверное! – не сразу нашёлся гонец, размышляя, а действительно, зачем…

– К кому? – опять требовательно, не мигая, спросила сова тётя Валя.

– Баб Вера сказала к председателю! – пряча глаза, Гонька ловко ускользнул от ответственности.

– Та он что, сдурел? – на украинский манер вдруг заголосила Валентина Ивановна. Она всегда, когда нервничала, переходила на свой родной украинский, так принималась порой калякать, что можно и не слушать. Что Гонька и сделал… Только на концовке извилистой речи-мурлыкания включил уши. Она его потому что спросила. Именно его. – А зачем они нам… ему?

Гонька, вместе с конём пожали плечами, чего тут непонятного:

– С хозяйством моим, наверное, знакомить будет.

– С каким твоим? – Ойкнула, тётя Валя прижав руки к груди. Наверное, радикулит непонятливую куда надо кольнул, чтоб думала быстрее.

– С поросятами. – Спокойно предположил Гонька, глядя снизу-вверх своими чистыми, бесхитростными глазами в те её, большие и… «Ой, сейчас они точно вывалятся!», со страхом подумал Гонька и скороговоркой добавил, чтоб успокоилась. – Я же здесь за них старший!

– Гоня! Да ты что! – У Валентины Ивановны глаза закрылись, в смехе задёргались плечи, волнами заколыхалась грудь. Придерживая руками укутанный живот и поясницу, с серьёзным лицом, она с трудом проговорила. – Они же… умрут от страха, твои поросята, если… черноту эту… африканскую увидят.

Точно! Гонька ужаснулся. Сосредоточенно нахмурил лоб. Не подумал он об этом, не догадался… Спасибо, сова… эээ… тёть Валя, то есть, умница, подсказала! Поросят им ни в коем случае показывать нельзя. Конечно! Они маленькие ещё, до таких страшных ужасов… Он и сам-то, Гонька, человек уже, а и то, когда увидел этих… из Африки, чуть стрекача не дал. Не успел просто, вернее к земле прирос. Сердце только бу-убухнулось вверх, от страха, чуть даже из головы не выскочило – в ушах застряло. И на всю округу: бу-бу-бу! – как колокол, бу-бу-бу! Ужас, как они в тёмном автобусе показались. А в стайках тоже не всегда светло… Любимчики точно напугаются. Брык, ещё и заиками станут. Есть, пить перестанут, расти в смысле.

Тогда зачем же они приехали? Интересно. Гоньке только теперь по-настоящему стало интересно.

– Тогда не знаю. – Виновато буркнул он, придерживая коня, устал коняга разговоры слушать, скакать хочет…

– Ладно, сейчас соберусь… – Качнула головой Валентина Ивановна. – Ты подожди чуток, я кое-что передам с тобой…

Гонька шмыгнул носом, какие дела, конечно. Оглядываясь, риторически поинтересовался:

– Тёть Валь, а у вас попить можно?

– Пей, конечно. Черпак на ведре. Там… – кивнула она в сторону стола.

Гонька, придерживая коленями коня, чтоб не упал ненароком, громыхнул крышкой, булькнул черпаком… Громко глотая, сопя и причмокивая, напился… Вытер, от локтя, рот… Воду вылил в ведро. А не напасёшься, если каждый раз выплёскивать. Её же таскать нужно из колодца, не натаскаешься… спину гнуть… А тут, значит, всегда экономия.

Уже через какие-то пару не долгих минут, также взлохмачивая за собою пыль, он специально выбирал где её было больше, Гонька сосредоточенно гарцевал по улице. Застоявшийся конь бодро копытил дорогу, часто мотая головой призывно ржал, громко отфыркиваясь. За спиной седока билась сумка с мягкой пирожковой упаковкой, двумя ещё тяжеленными банками с помидорами и огурцами. Поклажа часто переползала с узкой ещё Тонькиной спины – туда-сюда. От это Гоньку вместе с конём резко заносило в сторону, мотало. Конь сбивался с ноги, терял ход. Но потом они всё же выправлялись, выравнивались, но ненадолго… А тут, к счастью, и дороги конец. «Тпр-ру! Коняга! – натянув поводья, грозно вскричал гонец. – Стоять, я сказал! Приехали». Конь и встал.

Аккуратно прислонив палку к крыльцу – пусть отдохнёт, – подождёт в смысле, Гонька согнувшись, втащил в контору ответное послание.

– А вот и Гоня вернулся наш, умница! Так быстро! – пропела Вера Никандровна, подхватывая сразу и ношу, и посланца. Гонька не внятно замурлыкал, как тот кот Васька, у деда на коленях, в её больших и тёплых руках. Очень потому что приятно, когда тебя взрослые хвалят. Только для неё, чётко и повторил:

– Ваше задание выполнено, товарищ командир!

– О, о, молодец! Весь в деда. Такой же, помню, шустрый был… Как электрический веник! – и попыталась было чмокнуть. Вот это она зря. Конечно, не удалось. Винтом крутанувшись, он вывернулся. Отскочив, с независимым видом встал, подтянул штаны и уставился в пол. Ну не любит Гонька женские эти поцелуйчики. Во всяком случае, принародно. Мужчина, потому что, не девчонка.

27 .

Я в это время с руководством фирмы «Атлант-Нива 99», что в нашем областном центре, условия компенсации вместе с Митроновым и Звягинцевым утрясал. «Атланты», взяв у нас когда-то, давно уже, по договору технику, ни её не вернули, ни условия договора не выполнили. Ни по обязательствам не рассчитались, ни по долгам, включая штрафные санкции и пени. А там такая цифра получилась! Ни в сказке сказать… Колхоз обанкротить можно. Мы исковое заявление подготовили, и в суд. Хотя жалко, не руководителей «Атланта», нет, людей жалко работающих там. Теперь под приглядом юристов и готовим в той или иной мере устраивающий обе стороны перечень компенсационных мер.

Жаркое, прямо сказать дело получилось. Хорошо я с собой кроме юриста ещё и Матвея Звягинцева взял, да Митронова… Часто в кабинете «хозяев» кулаками пахло. Но при моих спутниках, да юристах, до мордобоя так и не дошло.

Документ мы, в конце концов, всё же создали. Там много было чего хорошего для нас, для потерпевшей стороны. И ремонт дороги, хоть от села к трассе, хоть от трассы к нашему селу, на выбор, но только четыре километра; по деньгам или «живьём»: десять тонн солярки и столько же семьдесят второго бензина; товаром: зиловский двигатель из капремонта, его же задний мост первой комплектности и новая рама, на «Варьку» нашёлся движок первой комплектности вместе с КПП. Это всё к передаче сразу, как только бумаги подпишем. И осенью, до тридцать первого октября, они обязались привезти нам двадцать тонн картофеля, столько же тонн свёклы, десять тонн лука… Это всё живым товаром. Остальное мы им «простили». И вот только тогда мы пообещали с ними выпить мировую. Так мы решили. Хотя, хозяева были готовы отметить это решение сразу. «Нет, извините…» Мы были непреклонны. Да и звонок по мобильному остановил.

Валентина Ивановна, торопясь, кричала в трубку: «Ребята, вы где, если можно, срочно домой, у нас большая непонятная делегация». У меня сердце ёкнуло: неужели эти приехали! Мы же не приготовились!.. Завтра же вроде…

«Нет-нет, – це други приихалы, женщины. Быстренько, хлопци, вертайтесь…» Она ещё что-то продолжала торопливо говорить, но звук в трубке с помехами плавно угас, прервался. Связь потерялась. Вот, чёрт, опять, наверное, батарейки в её трубке невовремя сдохли. Набрал её номер, подождал… нет, не отвечает. Пользоваться телефонами научились, а на подзарядку вовремя ставить – нет. Вот и… Беда. Но я уловил главное: если тётя Валя перешла на украинский язык, значит ситуация из ряда вон… Мы в тревоге, спешно запрыгнули в нашу «Варьку» и минуя обед – какой обед! – это на ходу, в сухомятку, – погнали. Путь не близкий.

Долго ли, коротко ли, но к ночи всё же приехали. Потемну уже. Но село не спало.

Ещё бы!..

Первыми нас встретила старшая ребятня, как часто бывало. Мишель, Вера, Толян, Гонька, Серёга. Не успели мы дверцами машины хлопнуть, как нас обступили их силуэты. Темно вначале показалось, после света фар.

– Евгений Палыч, можно тебя на минутку? – Дёргает за рукав Мишка. – Разговор есть.

– Да, – отряхивая от возможной пыли брюки, выпрямляюсь. – Что такое? Только не долго, там люди ждут. – А сам доволен задержкой, думаю, вот и хорошо, что они первыми встретились. Тем более Мишель. Он парень глазастый, умный, сообразительный, наблюдательный, как и все они. Расскажут, что увидели, что заметили, я и определюсь в своих действиях. Всё не с пустыми руками приду. Хорошо бы ещё умыться, переодеться, перекусить. – Что там? – Спрашиваю. – Кто они? Кто там?

– Да там… Палыч… – мгновенно увяв, мнётся Мишка. В сумраке я плохо вижу его лицо, да и прячет он глаза, и остальные его друзья, вижу, стайкой жмутся. Что-то не так. Обычно по-другому они встречают.

– Ну-ну, говори… – тороплю. – Я знаю, что там женщины. Откуда они… с телевидения, с исполкома, из комитета? Откуда? Зачём? Надолго, нет? – Автобус я уже увидел. Он и «Варьке» нашей вроде понравился. Завидя этого красавца, движок её призывно взвыл, потянул будто… Или мне показалось.

В это время и Звягинцев с Митроновым, так же привычно отряхивая от пыли одежду, подходят к нам, прислушиваются: ну что?

– Палыч, – Мишка тянет за рукав. – Конфиденциально в начале… это… если можно.

– Ух, ты, конфиденциально!.. – Притворно удивляюсь. – А что так, почему? У меня секретов от друзей нет. – Киваю на своих спутников.

– У нас есть. – Вяло бормочет Мишка, продолжая тянуть за рукав.

– Вот как! Что-то случилось? – Настораживаюсь. Странно всё это выглядит.

– Да нет. Не совсем… ещё. – Делая ударение на «ещё», как-то неопределённо бормочет Мишка, кривясь, словно у него не то зуб разболелся, то ли живот.

– Ладно, Палыч, – понимающе хмыкает Василий Кузьмич. – Ты тут поговори с ними пока, а мы с Матвеем перекурим в сторонке. Ребячьи тайны – это, знаешь, дело серьёзное. – Дружески хлопает меня по плечу и отходит вместе с Матвеем Звягинцевым в сторону.

Ребятня мгновенно приблизилась, сгрудилась вокруг Мишеля.

– Ну, что у вас за страшные тайны такие? Рассказывайте. Давай, Мишель. Только коротко…

– Может, тебе, Евгений Палыч, не нужно туда идти? – Мишка качнул головой в сторону конторы.

– Это почему? Люди же там… ждут!..

– Ну, там… это… женщины… Понимаешь? – кривясь, всё так же мнётся Мишка.

– И совсем-совсем не красивые, Евгений Павлович! Даже негритянки. Ужас! – Округлив глаза, взволнованным голосом пищит Вера. Такая вроде всегда спокойная девчушка, а тут, на тебе, так вспыхнула…

Мои глаза к темноте уже привыкли, и я достаточно хорошо различаю их лица. Да и близко они стоят. А вот Митронова со Звягинцевым я вижу хуже. Только лица время от времени, от вспыхивающих папиросок, да почему-то более светлые руки. Они тоже неподалёку. Стоят, курят, слушают, наверное.

– И не учителя даже. – Тоже недовольным тоном басит Серёга.

– Не понял… – перебиваю ребят. О чём это они?

– В общем, Палыч, они тебе не подходят.

– И, главное, нам тоже… – поторопилась заметить Вера.

– Это точно. – Бурчит Толян.

– Погодите! – останавливаю ребят. – Я не пойму. Какие учителя, что значит не подходят? Причём тут красота? О чём вы говорите? Они вообще кто? Кто-нибудь можете мне внятно ответить? Мишель!

– Они жениться к тебе приехали, вот, – не выдержав, обиженным тоном вдруг выскочил Тонька, поясняет так. Ребята на него шикнули: тих-хо! Понизив голос, он повторил. – Вот!

– Чего?! – Запускаясь с пол-оборота, взревел я. – Ну, знаете!.. – Наверное я глупо выглядел в этот момент. Хорошо, темно было, но… Вот, ёшь её медь, когда это проблема выстрелила. Кое-что я уже понимаю. Получается, заявка ребячья сработала! Международная!.. Неужели?!

– Да. – Упавшим голосом подтвердили пацаны.

– Это как это? – не унимаюсь. Делаю вид, что даже не догадываюсь что тут произошло, и откуда «ноги» растут… В своём голосе слышу все оттенки злорадства. Может, и не надо бы так… В шутку превратить! Пацаны ведь… Нет, пусть прочувствуют всё в полной мере. Не менее грозно спрашиваю. – С чего бы это им в голову такое пришло, а? Ворона на хвосте им принесла, да?

– Сорока… – машинально поправляет Вера.

– Чего, сорока? – переспрашиваю. Перепутал в запале сороку с вороной.

– Не ворона, а сорока на хвосте приносит. – Поясняет ошибку Вера.

– А, – откровенно ёрничаю, – понятно! Значит, это сорока им сообщила!..

– Нет, Палыч, это я… – упавшим голосом признаётся Мишка, как я когда-то сообщал родителям об очередной своей двойке по поведению.

– Евгений Палыч, вы нас, это… пожалуйста, извините, и Мишку тоже, мы самовольно это… – опережая мою реакцию, с жаром прикрывает друга Сергей.

Вот как! Доходит, значит! – в тайне радуюсь я. – Ладно, дальше. И что… что? Ну, ну…

– Мы такую инициативу проявили. Я! – Со слезами в голосе бормочет Мишка.

Слёзы! У Мишеля! Это что-то, я уж и не предполагал такого. Значит, дошло, достало. Ничего, пусть поплачет, пусть осознает».

– Евгений Павлович, мы как лучше хотели… – хнычет уже и Вера. – Вам, чтобы…

– И нам тоже… – простодушно дополняет Толян. – Мы же не знали, что это сработает, что получится….

– А таких мы, вот, и не заказывали, да! – С обидой вроде бы даже на меня, сипит Гонька. Будто я не ту конфетку ему привёз, не любимую. Вот, шельмец. Ну с ним всё ясно, если бы не африканки, он бы не возражал.

– Что значит заказывали?.. – ничего вроде не понимая, продолжаю греметь, но уже как тот вулкан на отдалённом расстоянии. – Вы представляете, что натворили? Они уже здесь. Они уже приехали… При-е-ха-ли! Понимаете?

– Теперь представляем…

– Понимаем…

– Мы больше не будем… – виновато звучат голоса.

– Вот как! – Восклицаю с иронией, на слух вполне искренне. – Вы считаете, извинились, и всё? Нет уж, дудки, ребятки. Вы заказывали, вы и женитесь.

– Как это? – едва не ахает с толку сбитый Толян.

– Так это! – парирую с глубокомысленным видом.

Повисла пауза.

– Все?! – ужасом, и высоким недоверием, прорываясь, звенит в тишине голос Тоньки.

– Все-не все, не знаю. – Равнодушно отмахиваюсь. – Это не моё дело. Как заказывали, так и женитесь… На африканках, на американках, на ком хотите. Я в этом не участвую. А от тебя Мишель, я не ожидал.

– Да мы же хотели как лучше, дядь Женя! Палыч. – Просительно бубнит Мишка.

– Нет! – Почти вопит Гонька. – Нам ещё нельзя жениться! – верещит отчаянным голосом. Не может парень согласиться с приговором. – Нам рано ещё. Вот!

– Я сказал не моё дело, – равнодушно отмахиваюсь. Стою на своём. – Мне без разницы. Я не заказывал.

– Евгений Павлович, они не согласятся… – осторожно, словно первый лёд на реке на крепость пробуя, сообщает Вера.

– А моё какое дело, – явно ещё издеваясь, отвечаю ей. – Вы же не спрашивали моё согласие, когда «Интернет» засоряли…

– Мы для дела старались. – Гудит Серёга.

– Да. Мы же видим, ты холостой… ухаживать за тобой некому. – Развивает логическую цепь важных предпосылок Толян.

– И баба Вера так же сказала, если хотите знать. Если, сказала, срочно не женится здесь, значит, обязательно уедет. Вот! – Тоном именно той Веры Фёдоровны, сообщила Вера.

Ой, Верка, ой, артистка! Явно у девчонки актёрский талант. В тайне восторгаюсь ею, всей ребятнёй, но держу «лицо», рано ещё прощать.

– А я не хочу… на таких жениться… – глотая слёзы, вновь перебивая, осипшим голосом вякает Тонька.

– Ничего, привыкнешь! – игнорирую рыдания.

– Не-е-т! – В голос, уже навзрыд орёт Тонька.

Ну вот, теперь заревели и остальные. Уткнувшись лбами, на разные голоса… О-о-о!.. Рыдальный хор получился. Мокрый, сказать. Звягинцев с Митроновым не выдерживают, хихикая и посмеиваясь, подходят, и берут под защиту рыдающих пацанов.

– Ну вот, понимаешь, раскисли… Ну-ну…

– Ладно, Палыч, давай простим их. Не со зла ведь они, правда? С добром, вроде.

– Мы не со зла… Да… Как лучше думали…

– Это понятно. Всё, хватит, остановитесь… Что вы, как девчонки… Не разводите сырость. Отведём от вас беду… Слышь, Тонька? Не выдадим тебя замуж…

– Правда?

– Конечно. Палыч, вон, подтвердит. Так, нет, Палыч?

– Ладно. Что ж делать, если вы берёте их на поруки…

– Берём-берём… – В голос, весело прогудели Митронов со Звягинцевым, обнимая всхлипывающих ещё пацанов. – Ладно, ладно… Будет вам, будет…

В это время с шумом открылась дверь нашей конторы, на освещённое крыльцо приставив руку к глазам, по-утиному выплыла Вера Никандровна. Всматриваясь в темень, углядела нас, воскликнула.

– О, так они уже приехали, вот они, оказывается! Ну наконец-то! А я вроде слышу, шум на улице какой-то, голоса вроде, а это вы, Евгений Палыч! А мы тут вас ждём-пождём, беспокоимся… А вас всё нету и нету. Слава Богу, приехали. Гости уже уморились вас ожидаючи. Чего вы там встали, проходите.

– Уже идём, Вера Никандровна, – громко отвечаю ей, и поворачиваюсь к ребятам. – Ну что, друзья-товарищи, пошли? Нас ждут. – Развожу руками: что ж делать, мол, коли так получилось. – Выкручиваться будем.

– А мне сегодня поздно нельзя. Мне спать пора, деда сказал. – С энтузиазмом вдруг отказался Тонька. Вот это новость. Явление просто. Совсем на него не похоже. В это время, кажется, только хлороформом его можно было усыпить. И то большой дозой. Но, видать, не сегодня…

– И мне тоже… – чистым колокольчиком звенит голос Веры, Верунчика. – Бабушка просила обязательно ей на ночь волосы расчесать. Трудно ей. Руки-то уже слабые, устают.

– Может, и вам тоже спать пора, нет? – спрашиваю остальных молодцов.

– Ага, Евгений Павлович. Нам тоже пора. – Дружно кивают Толян с Сергеем. Невероятное совпадение желаний. Образцово показательное просто. Обычно они до полуночи в гости друг другу ходят, никак не разойдутся. Но не сегодня. Ладно, пусть идут.

– Ну что ж, понятно. Спокойной ночи, тогда всем. До завтра, – Отправляю их, а Мишку задерживаю. – А ты Мишель, останься, друг. Со мной пойдёшь. – Спина у Мишки напряглась, и ребята тут же остановились… «Ох, защитнички… Молодцы ребята, умнички!» Говорю только Мишелю, успокаиваю его. – Ты же знаешь, я без секретаря не могу. Вдруг какое письмо в Интернет сбросить или приказ написать… Как я без тебя? Пошли.

Митпка нерешительно ещё топчется…

– Да пошли, пошли… Не бойся. Не выдадим тебя: ни африканкам твоим, ни европейкам, ни американкам… Сам себе невесту найдёшь.

– А у меня уже есть! – обрадовано заявляет Мишка.

– Тем более… – хлопаю его по плечу. – Пошли.

Что касается гостей, мне уже всё было понятно. Больше беспокоил завтрашний день: как дать отпор, и земляков под удар не подставить. Вот это проблема. Кое-что я всё же придумал. В остальном приходилось только уповать.

Но по порядку.

Войдя в контору мы быстро познакомились, и тут же утрясли программу дня, вернее предстоящей ночи и завтрашнего дня. Я подумал, если приехали в такую даль, пусть люди окунутся в прелести нашей сельской жизни. Предложил гостям переночевать в избах моих земляков – а что! – если хозяева не возражают. Земляки не возражали, наоборот. Но водитель почему-то сразу и весьма энергично отказался… Его поддержал и старший группы: только в целях сохранности транспортного средства, автобуса, то есть они будут ночевать именно в нём. Господи, поджали губы земляки, да кто тут у нас чего возьмёт… Обидевшись, махнули рукой: «А не хотят, и не надо. Баба, как говорится, с возу…», дальше известно что. А вот иностранки не возражали. Даже в ладоши захлопали. Видимо ночевать в автобусных креслах, или на составных в конторе им не хотелось. И правильно. Их тут же определили на постой, не считаясь ни с цветом кожи, ни с шириной улыбки либо габаритных размеров. Всех разобрали, ещё и не хватило. А то, что гостьи разговаривали в основном на французском, не считая немецкого и английского, хозяев это не смутило. Получилось, как в кино: русскому гостеприимству нет преград – «ни в море, ни на суше»… В общем, и в кино так, и в жизни.

Интересно было видеть, как наши женщины, вместе со своими банками-склянками, заботливо придерживая иностранок – у нас электричество по чётным дням – чтобы не оступились где на тёмной дороге, уводили постояльцев по избам. Впереди, в авангарде, естественно, бежала неугомонная детвора, тут же, в арьергарде и рядом, принюхиваясь, крутились собаки…

Пусть и темно вокруг, но картинка получилась прелестная. По сути, нормальная для села.

Да, я же главное ещё не сказал. Это были не сами невесты – слава тебе… – а только руководители тех самых Центров Международных брачных агентств. Просто руководители. Свахи, по-нашему. У них, оказывается, накануне в Москве, в «Президент отеле» проходил Международный форум брачных агентств. Свахи делились опытом, обменивались базами данных, вырабатывали тактику и стратегию дальнейших совместных действий, на благородном, и очень важном для всех стран социальном фронте. А после закрытия форума, несколько представителей, по желанию, на выбор из картотеки и посетили возможного кандидата. Как бы это – осмотр брачной особи на месте её проживания. И сам акт знакомства на предмет: есть ли тот кандидат вообще, и не наврал ли чего… Арендовали автобус под пикничок будто, сели себе и поехали.

Ну, если есть деньги, чего не ездить! Появятся у нас лишние, и мы поедем… Это уж безусловно! Короче, молод-цы – иностран-цы!

И что особенно мне в главной декларации у них понравилось: иностранные невесты, оказывается, в этом году, интересовались преимущественно только женихами твёрдо стоящими на земле. Представляете! Ни инженеров-программистов, ни банкиров-бизнесменов, а только земледельцев. На нас, селян, они глаз положили. Представляете! Какие мудрые иностранные женщины!.. Мудрее нашего правительства оказались. А потому что в корень смотрят… Не то, что… сами знаете кто.

Хотя, конечно, жалко было «наших», иностранок. Это мы так, между собой мнениями обменялись. Утром ведь, вместе с красивым сельским пейзажем, ласковым солнцем, мирно квохчущими курочками во дворе, козочками игриво скачущими, тёплым ветерком, и свежим воздухом с лёгким запахом навоза… им придётся умываться под настоящими рукомойниками тысяча там восемьсот какого-то года… Раритет, считай. Ещё и туалет, возможно, кому придётся посетить… в эксклюзивных целях!.. Ооо! И ни душа тебе привычного, ни ванны!.. Выдержат ли такое!.. Захотят ли вообще – такой, вот! – новый день начать!.. Это вопрос. Большой вопрос.

Это для них вопрос, но не для нас.

Мы и это за них решили. Мы – Валентина Ивановна, правда она с нами не много побыла – полчасика только, убежала по расквартированным объектам, проверить, как там и что… Светлана Петровна – она особое задание штаба потом получила, Звягинцев, Митронов, Пронин, Байрамов, Зимин, и я. «Актив села», так сказать, «Инициативная группа», «Комитет по приёму и отправке разного уровня гостей», «Штаб по ГО и расчистке кризисных ситуаций», Суд, Прокуратура… и всё остальное. Мужики в основном. Женской части мы гостей доверили на ночь разместить, это им ближе. Потому легко и быстро нашли главную идею, обсудили её, и разработали. Она понравилась сразу, и всем. Только я своей ролью был недоволен. Но тут, как говорится, собранию видней.

Идею раскрыть не могу – для всех тайна пока, секрет. Подойдёт время – узнаете. А назначено это всё на пять утра. Сегодня. Часа через четыре с небольшим, если по местному времени. Кстати, если попутно, в связи с возникшей угрозой нападения бандитов, ну той, мафии, мы, негласно, военное положение на селе объявили. Не всем, конечно, обнародовали, кому надо только. Чтобы панику зря не поднимать.

Мы до утра не спали, готовились. Столько дел в это связи оказалось!.. Много. И Мишка с нами. А утром, совсем осоловевшие, но счастливые от нашей грандиозной задумки, ровно в пять ноль-ноль, в тех избах, где остановились наши гостьи, мы и сыграли им побудку. Самую настоящую. Срочный подъём, в переводе на женский. Гостьи – куда деваться! – пососкакивали… Волосы дыбом, глаза сонные, но круглые, лица помятые… На губах вопрос. А как объяснять, если они по-русски не понимают. Вот и показывали руками, на пальцах в основном: подъём, мол, «кончай ночевать, выходи строиться»… Шутка!.. Действительно, с трудом, но разбудили. Внешний вид по этическим соображениям можно не описывать Все хорошо знают, как может выглядеть женщина, если её, считай, неожиданно сбросили с кровати… Не в прямом, конечно, смысле. Мы ведь не сбросили, мы подняли. Что для них, в принципе, одно и тоже, принимая во внимание ранний час – пять утра.

Но на каждой кухне – мы всё продумали! – где ночевала иностранка, как раз к подъёму, уже грелся чайник, накрывался стол для раннего завтрака, гремела на печке сковорода, жарилась глазунья… Именно такое меню мы всем на завтрак утвердили. Второе: хозяйкой уже был собран необходимый туесок или как это перевести на иностранный… а, сумочка вроде, в которой лежал сухпай из расчёта на двое суток…Можно было и на сутки, но мы решили не мелочиться, пусть будет на двое, на всякий случай. Сухпай, кстати, это сухой паёк, в переводе с военного. А так, для гражданских, – сырая картошка, три-четыре головки лука, буханка хлеба, сахар, соль, перец, кружка, вилка, ложка, и кто из хозяек что от себя положил, – банка тушёнки, например, варенья, грибов… Первая в списке часть, главная, тоже была для всех едина. Всё по законам военного времени.

Ещё хозяйкам было предложено какие резиновые сапоги гостье найти-подобрать, старое, какое не жалко, одеяло и лёгкую куртку, лучше большую. Вот теперь всё. А разные удочки со снастями, банки с червями, рогатины под удочки и прочее: казанок, чайник, топор, спички, это у старшей ребятни всегда наготове. Только свистни. Мишель через друзей и организовал. Естественно в строжайшей тайне. И всё это сработало именно в пять ноль-ноль, как штык. Как в песне. Знаете, это… на заре, только-только петухи на селе оттрубили зарю, солнышко приоткрыло свой сонный глаз, оглядывая пустынные сельские просторы, как мы – вот они – тут как тут. Тра-та-та, та-та-та… Подъём, женщины!.. Кр-расота! Они и засобирались…

Всё по графику, всё по плану.

Труднее было достучаться до охранников автобуса… так уж спали. Всё, что было снаружи машины: зеркала, колёса, можно было раз десять снять и поставить, снять и утащить, а они и ухом не вели. Мы и гремели, уж, кажется, всё село на ноги встало, и стучали, и кричали, собаки даже тявкали… Уж думали, нет их в машине… А… Нет, всё ж таки разбудили. Когда дверь изящно отъехала, таким густым пивбаром на нас шибануло… Ффу!.. Снаружи чудесный бодрящий утренний воздух, говорят – целебный, а в автобусе наоборот – убийственный душный смрад. Вот люди!.. Будто у них десять жизней. Зачем так себя и машину гробить? Но ничего, в дороге, если окна открыть, и то, и другое быстро выветрится.

Короткая фраза армейским тоном: «Подъём, мужики! Тр-ревога!» сработала неожиданно быстро и без осечки. Вот что значит воины запаса. Неизвестно что они подумали, но уточняющих вопросов не задавали. Через минуту один уже за рулём сидел, крутя головой, чумной сон стряхивая, другой, то и дело сбиваясь, по головам пересчитывал свой интернациональный экипаж, как боевой расчёт, когда-то. Удивительно приятная картина. Армейская закалка, значит, срабатывает. Пожалуй, что так. Можно сказать, в некоторых случаях, с мужиками заметно легче обращаться… Хотя вопрос может быть для кого-то и спорный, философский, сказать. Но не сейчас. Сейчас не до рассуждений. Только вперёд.

Именно, вперёд.

«Трогай».

28.

В пять сорок утра, загруженная в автобус иностранная делегация, вместе со старшей детворой, и невероятно счастливой младшей тоже… Все, какие были в селе, я, Светлана Петровна, она ответственной за детскую гвардию поехала, как старшая вожатая будто, и Пронин Костя, он с карабином, отъехали в неизвестном для всех направлении. Штаб так решил: не сообщая куда. Вот и еду я, что для меня самое обидное, вместе с ними.

– Палыч, ты обязательно едешь, и не спорь, – убеждая, энергично шлёпал на ночном совещании ладонью по столу Василий Кузьмич Митронов. – Это решено. Приедут эти, вандалы, а тебя нету. И хорошо. А если ты здесь, то да сё, мат-перемат, за грудки… Ещё и стрелять начнёте. А не дай Бог, если в тебя… И вообще, что ты против них, с твоим пистолетом. Или мы с вилами… Смех. А так, нападение на мирных, безоружных людей, стариков, считай. Значит, мы на коне… Живы останемся, ещё и компенсацию по суду получим. Ха-ха-ха!.. Шучу! Так что езжай.

– К тому же, они к тебе приехали, эти свахи. Вот и побудь с ними, покажись. – Тонко ехидничает Константин Пронин.

– Да ладно тебе – ко мне. Понимаете, мужики, я… – пытаюсь что-то произнести, но меня перебивают…

– Понимаем, конечно, понимаем… – Гудел Звягинцев.

– Палыч, ты вот взрослый уже, премудростям военным вроде учён, а забыл главное правило командира… – сощурив глаз, тонко иронизирует Митронов. Глаз он прячет не от хитрости, мне кажется, а от едкого дыма папиросы. Хотя, понимаю, и подколоть тут могут, те ещё шутники.

– Какое правило? – спрашиваю, пытаясь угадать, где подвох.

– А вот такое… Вот скажи нам: где должен быть командир в бою? – Теперь в его глазах точно хитринки прыгают.

– Смотря в каком… – ловлюсь на крючок, но тут же вспоминаю, кого он мне напомнил, соскакиваю с крючка. – Или ты на Чапаева намекаешь?

– Не намекаю, а говорю: позади конницы… Вот. – Довольный всё же, заключает Кузьмич.

– Ай, Кузьмич, какая сейчас конница. Вспомнил. – Кривится Василий Байрамов, агроном.

– Не важно, Фокич, я образно, – отмахивается Митронов, и сообщает истину. – Позади войска должен быть командир. Позади. Что толку, если командир будет впереди, и в пять минут поймает шальную пулю? Кому от этого хорошо, командиру, войску или противнику?

– Ну, это понятно…

– Вот! Ты главное, Палыч, пойми – это уже решено. Сам же голоса считал: все против одного. Так что… Езжай. Да и нам спокойнее будет.

Вот и получается, идея моя прошла, только я своей ролью не доволен. Нахожусь в автобусе и на связи.

Направление движения знает только один Пронин. Он заядлый рыболов и охотник в этих местах. Лучше его и нету, по крайней мере, раньше. Сейчас – то, с мощной оптикой, да боевым оружием, хоть днём, хоть ночью, если нужно и с лазерным или спутниковым наведением, какой угодно дурак что хочешь завалить сможет. Их, сейчас, «специалистов» этих – киллеров – а правильнее убийц, не меряно развелось, что мух на помойке… Время такое, говорят, характерное. Тёмно-говённое. Передел собственности, если туманно. Господи, чьей собственности?! Смех! Всем понятно чья у них собственность, Только прокуратура никак уяснить не может, между обложками уголовного кодекса застряла. Да Бог с нами! Время всё по местам расставит… А Константин Пронин учился не на помойке, на природе, в естественных условиях: кто кого. Или ты зверя, или он тебя. И цены ему, в этом – до сих пор – просто нет. Как и остальным, кстати, нашим мужикам. Только первенства своего они стесняются, чего, мол, зря хвалиться, в деле скажется. «Пусть Костя и идёт. Не подведёт». «И это главное, товарищи!» К тому же, очень старый его знакомый, а может и дальний родственник какой, Арсентий, – вот такой мужик! наш! – неподалёку, в здешних же местах, то ли начальником бывшего когда-то санатория-профилактория до сих пор работает, то ли, теперь уж, сторожем там… Везде всё ж развалилось. В тот пункт «X» мы секретно и едем.

Константин впереди сейчас сидит, на месте штурмана. Тот, бывший, спит, завалившись головой на колени высокой белобрысой немке. Мы её Светланой окрестили. На Гертруду может и похожа, да выговаривается с трудом. Мы определились сугубо по внешним признакам. Если светлая, значит Светлана. Она и не возражала: «Я, я!» А вот про африканок по-другому получилось, чтоб не обижать. Одну назвали Настей. Так хозяйка, где самая чёрная африканка ночевала, Феклистова баба Люда её назвала. У неё раньше любимую бурёнку так ласково звали – Настя, Настасья, Настенька. Один в один чёрная вся была. Двух других, что посветлее, соответственно: Веркой, Верой, значит, и Любкой, Любой, то есть. Очень всё просто. Главное, и не обидно для всех, даже любя, если хотите. Вполне в духе интернационализма.

Едем. Костя дорогу указывает, и попутно следит за водителем, чтоб не вильнул куда не надо по состоянию «слабого» здоровья. Пузатый водитель согнувшись над рулём, насупившись, вздрагивая хвостиком на затылке, опасливо косил глазом на пронинский карабин, зажатый коленями. То ли штурман рядом с ним, то ли теперь охранник приставлен. Не протрезвел ещё заметно водитель. Костя хорошо сейчас смотрится рядом с «опавшим» водителем. Внушительно, как «Рембо». В летнем армейском камуфляже, с патронташём, фляжкой, лопаткой на поясе, топориком и тесаком, в «исправных» сапогах, армейской же панаме… Всё чин чинарём. Или рейнджер, или охотник за рейнджерами. Даже небритость на лице есть, и суровость во взгляде. Всё не театральное, всё естественное.

Если кому довелось бы сейчас увидеть с обочины эту яркую картину, с детскими «размазанными» лицами за стёклами автобуса, армейский, с винтовкой, вид Пронина, и насторожённый, с сильной долей опаски блуждающий взгляд водителя, запросто можно было подумать об очередной «такой неожиданной!» вылазке террористов. К счастью, или как уж тут правильнее сказать… наблюдателей-обывателей на обочине не было. Да потому что время утренней дойки… Это если у кого есть что доить, конечно. А так… спят или дрыхнут.

С трудом, враскачку, выехали на трассу и… погнали прямиком на север. Именно туда указывал перст… ну, пусть не перст, палец указательный, если хотите, Пронина. Гостьи тут же устало заснули, без сил обвиснув в креслах. А младшая детвора, наоборот, пряча на лицах восторг, любопытство и желание всё это «жутко» интересное приключение громко быстренько со всеми обсудить… терпели. Угадывали неоднозначность и неординарность путешествия. Да и старшие ребята, многозначительно так, по взрослому заметили им: «Кто слово раньше времени скажет, пока не разрешим – тот пешком домой пойдёт, вот». Малышня задумалась, но ненадолго. То, что пешком, это не пугало, а вот то, что домой – чего там интересного – тем более одному или одной! – это определяло. Заставляло держать рот на замке. Но не глаза, не улыбки, не руки – они сами собой, даже ноги вроде отдельно – хулиганят!.. Места себе не находят. Мелкота безмерно радовалась неожиданному путешествию. Радовалась, правда пока только «в тряпочку». От этого глаза сами собой вытаращивались, от ужаса новизны и нахлынувшего удовольствия прокатиться куда-то далеко, в интригующую неизвестность, в таком вот автобусе, почти самолёте, ещё и с взрослыми.

Мордашки их от этого озорно светились, глаза лучились, сверкали, будто грозовые весенние всполохи, либо весёлые светлячки такие. Малышня крутила головами, то и дело выглядывая из-за высоких спинок пассажирских кресел. Шикали друг на друга: «Тихо, вы! Ну, тихо! Тётеньки спят… Разбудите… Сами проснутся… Да пускай спят, чё ты! Тогда и…». Развалясь, утопали в сиденьях, прятались так. Заглядывали в окна, смешно тычась в стекло, зажав рот, в смехе прыскали от этого. Вновь выглядывали в пустующий проход в салоне, непрерывно подглядывая за спящими – не проснулись ли…

Ехали. Я, тревожно прикрыв глаза, чувствуя в руке горячий уже от руки телефон, делал вид, что дремлю. Старшая детвора, на задних сиденьях, там где снасти, сумки, и прочий походный инвентарь, отогнав мелкоту, сбившись в кучу, склонив головы друг к другу, что-то не слышно обсуждала. Дремала рядом и Светлана Петровна, Света… Что интересно, я заметил, от неё не только свет, внутренний такой, душевный, но и настоящее тепло исходит… А от той, Гертруды, только холодная улыбка… А ведь тоже женщина, должна бы теплом брать, ан нет… Не греет. И зачем приехали?!

В начале десятого утра мы были на месте. Глушь, не глушь, но красота вокруг раскрылась неописуемая. Очень красивым оказалось место. Сама природа заметно гордилась своими дивными прелестями. И смешанным густым лесом, вокруг и в отдалении, и просто спокойной поступью за горизонт. И скромным подлеском с зелёным кустарником, любопытно выскакивающим навстречу и под ноги, словно подросток… Угловатый ещё подросток, неуклюжий, но буйный, энергичный и задорный. И чистые лужайки, словно веснушки на девичьем лице, щедро расцвеченные яркими полевыми цветами на фоне густой зелени травы, и дивный воздух и щебет невидимых птиц в гулкой тишине… Или это сердца наши так… И невероятный простор! И нежность ко всему этому – чистому, прекрасному, возвышенному! И умиротворённость! И спокойствие… И не царь ты природы здесь – человек. А маленькая глупая песчинка, если пытаешься покорить такую прелесть – природу. К ней бы нужно человечеству приспособиться, пристроиться, помогать во всём, а не топтать танками, не встряхивать бомбовыми ударами, хоть учебными, хоть боевыми, не травить химикатами, не выкачивать её соки, не менять ландшафт… Всё это откликнется, как в Нефтегорске, Сахалинской области, Спитаке, скажется на генофонде человечества, укоротит жизнь планете, и всему живому на ней… Нет, нужно чтобы не гордость с амбициями впереди человечества бежали, а прежде ум и совесть… Потом уж всё остальное. Вот только тогда, можно человечеством, как таковым, гордиться. Тогда ты, человек, будешь достоин уважения. Не раньше. А сейчас… Стой, и смотри. Любуйся, и делай выводы: кто есть кто…

Так мы и стояли, глубоко дыша и восхищённо оглядываясь: Какая красота! Как на земле может быть красиво!

– А тут ещё и река неподалёку есть. И рыбы полно и купаться можно. – Вроде не замечая растерянности гостей, замерших в восхищении, небрежно заметил «Рембо» Пронин.

– Река!! Тут и река есть! Ооо! Ур-ра! – Подпрыгивая, обрадовано завопила детвора. – Приехали!.. У-лю-лю-лю-лю!

А телефон молчал… Молчал, как заснул. Кстати, не было и хозяина, того самого Арсентия. Приехав, мы быстро обследовали пустующую территорию… В основном детвора. Они бесстрашно рассыпались в разные стороны, будто теннисные шарики по полу… Быстро и вернулись с донесениями. «Корпуса есть – двери только досками крест на крест, а в окнах пустые комнаты, и койки голые; везде ровные дорожки; клумба в центре большая, но совсем без цветов, одна трава; административный блок – этот вот, в один этаж который, вроде жилой; есть покосившаяся веранда для собраний… ага, для танцев, нет, для кино!.. Волейбольная площадка… с турником… а сетки нет, столбы только; и хозблок – вон там! За ним куры с цыплятами за высокой металлической сеткой, несколько больших свиней за загородкой – четыре! – вот такие! – и корова с телёнком… Но ни одной собаки почему-то… Наверное с хозяином ушли…» На перебой рассказывала свои наблюдения ребятня. «А вон там лестница со ступеньками, чтоб к реке… Высоко. Там она. Ага! Большая. Из-за деревьев невидно. Вокруг бетонный забор, фонарные столбы вдоль аллеек, но все без лампочек… Ещё в гараже машина стоит… «ЛуАЗ», кажись, там плохо видно, но под замком. Есть грядки с морковкой, кусты с помидорами, но маленькие ещё, картошка посажена… А хозяина нет».

– О, если танкетка его здесь, значит дома хозяин, – успокаивая, заметил Константин Пронин. – Или на охоту с утра Арсентий вышел или на речке где сетку вываживает. Сейчас найдём. А не найдём, сам придёт. Заезжай. – Пронин махнул рукой водителю. Автобус осторожно въехал внутрь территории, проехал, сколько было возможно, и свернул в тенистый боковой закуток. Встал.

А телефон молчал… Это беспокоило меня всё больше и больше. То, что нам удалось детвору вывезти, это здорово. Причём, достаточно далеко увезти. Сколько бы я на своей «Варьке», да байрамовском «Москвичке» мог бы за один раз вывезти, да и куда? А тут, такая удачная оказия, слов нет. А телефон не звонит. И я, главное, позвонить не могу – мы так договорились. Условились даже: если что или чуть что, они мне тут же и позвонят. Но только они… А мне только ждать. Вот и жду! Но это тяжело. Томительно и тягостно. Лучше бы я там сейчас был, с ними, чем быть в глупом и тупом неведении. Там что-то происходит, важное, решающее… А ты и не знаешь, и повлиять на ситуацию не можешь… Даже подсказать… А он молчит. Молчит телефон. Кстати, так он же сигнал не ловит. Не ловит, с ужасом замечаю отсутствие характерного символа на дисплее. Мы из зоны приёма вышли! Далеко отъехали… Они не дозвонятся… И я не смогу!..

Окружающие не замечали моих проблем. Пронин, облепленный нетерпеливой, любопытной ребятнёй к реке ушёл: места им рыбной ловли показать и где купаться можно, за одно и Арсентия глянуть. Светлана Петровна, с гостьями, готовит лёгкий завтрак на свежем воздухе. Пузатый водитель, кряхтя, с трудом нагнувшись, под автобусом что-то внимательно разглядывает. Алексей Викторович, старший группы, потягиваясь, шумно носом дышит. Воздух-то вокруг хвойный, целебный. Аж в голову ударяет… Его от этого и покачивает. А на лице подобие блаженства. Оно, наверное, ярче бы проявилось, если бы не ночные алкогольные возлияния… Но это детали. Красота вокруг.

Да, красота…

А я места не находил.

Но что-то делал… Ключ нашёл от замка административного корпуса, где Арсентий жил. Он под дверным козырьком, почти на виду висел; дрова для летней печи приготовил, скоро понадобятся; воды для обеда принёс, как Светлана Петровна – явно отвлекая – попросила. Вроде бы суетился, а сам размышлял. Решал, не выгнать ли мне того зелёного, хозяйского, луазика, да не проехать в зону досягаемости… Почти полдень уже. Должно бы что-то и произойти… Должно. И как там мои земляки? Как они там, с мафией… Что с ними? Эх, зря согласился. Надо было не чапаевскими канонами руководствоваться, а матросовскими: закрывать амбразуру, и все дела.

А детвора, позавтракав, с криком и гиканьем пронеслась пару раз – туда-сюда по территории, и разбилась по интересам. Часть из них, найдя футбольный мяч, увлечённо гоняла его по пыльной волейбольной площадке. Часть ребят, более деловая, поднявшись метров на сто выше по течению реки, в превосходно устроенных природой заводях, сосредоточенно гипнотизировала покачивающиеся на водной поверхности поплавки, ревниво поглядывая на соседей-рыболовов. Удила рыбу на обед. Так тётя Света заказала: больших чтоб, и много. Другие, более младшие, с пронзительным визгом и смехом, весело плескались в воде в небольшом лягушатнике, что ниже по реке, где показал им дядя Костя. Водитель Виталий, усердно сопя, чистил картошку под руководством Светланы Петровны и Насти, которая африканка.

Алексей Викторович активно путался у футболистов под ногами, делая неожиданные для человека телодвижения, напрочь удивляя пацанов. Но они уворачивались, а он, теряя объект борьбы, останавливался, удивлённо разводил руками, и вновь бросался в пыльный эпицентр. Понятно, заядлый в прошлом «футболист». На одних воротах – это условно так, там по кирпичу вместо стоек – стояла тётя Вера. Высокая, крупная женщина, очень эмоциональная, светлокофейного цвета африканка, с короткой стрижкой. Пацаны, глядя на её азартное иноземное лицо, порой словно забывали, зачем они вообще здесь… Останавливались столбиками, замирали. Так всё в ней было интересно. «Гоу, гоу! Форвертс, форвертс! – едва не басом громко кричала она непонятные слова-выкрики, сверкая белками глаз и белыми зубами, размахивая длинными и полными руками. – Оу, чиз! Нес, чилдрен! Найс! Нес, гай!.. Майн гот! Майн гот!! Форвертс! Я! Я! Оу!..» – Вот так, кричала что-то интересное и непонятное. Заслушавшись, мальчишки нередко пропускали очередной гол в свои ворота, бросались потом отыгрываться… Другие ворота защищала Гретхен, что по-нашему тётя Света, высокая белобрысая немка. Она только взвизгивала в страхе, увёртываясь от мяча, в самые что ни на есть главные футбольные моменты. С удовольствием бегала потом за пролетевшим сквозь её ворота мячом, да и вообще… Не всегда и понятно было, «болеет» она или на воротах стоит. Но мяч с рук выбивала классно, дальше даже противоположных ворот, как из пушки. Ну, так, ноги какие у неё длинные! – понимающе переглядывались футболисты.

Играли без судьи – по-честному! – кто кого перекричит. Хотя матч проходил и при полном отсутствии зрителей, но на очень высоком эмоциональном накале, причём, на молодёжно-международном… Все – два, или сколько там, тайма… Счёт уже шёл на десятки забитых и пропущенных голов, почти астрономический, баскетбольный. Что ещё больше раззадоривало игроков.

Оставшиеся свободные гостьи, без особых спортивно-кулинарных пристрастий, неспешно прогуливались по территории санатория-профилактория, а кто и по берегу реки, с видом любителей краеведов. Иностранки, оценивающе оглядывая ближайшую природу и дальний ландшафт, кивали головами, о чём-то тихонько переговаривались. Время от времени наклоняясь то в одну сторону, к какому-нибудь цветочку, то к другому, то вообще останавливались и долго разглядывали. Со стороны, что тебе наши пенсионеры или выздоравливающие, или натуралисты. А ведь иностранки, что удивительно.

Мишель с Толяном первыми принесли пойманную на удочки рыбу. В общем ведре бились несколько приличных ершей, размером с ладонь взрослого человека, два окунька, граммов по восемьсот-девятьсот, несколько пескарей и пара краснопёрок… «Клёв неудачный, – явно гордясь, скромно заметили они, пояснили. – Полдень». Это понятно, какая уж в полдень рыбалка. Но если поймали, значит, не просто рыбаки, а хорошие рыбаки – кто это понимает. Светлана Петровна понимала. Похвалив, забрала рыбу и принялась готовить уху.

Международный футбольный матч похоже закончился, выдохлись футболисты.

Через кухню, одной дружной толпой, в обнимку, громко и по разному комментируя голевые эпизоды, прошли обе футбольные команды. Можно было и прямиком, но они прошли почему-то именно через кухню. Счёт при этом никто назвать не смог, сбились. Но обе стояли на одном: «А ничья…» «Сам ты, ничья!» «Сто на сто!» «А потому что мы сильней, вот!» «Нет, мы!» «Ничья!» Так, в обнимку, потные и пыльные, со сбитыми коленками и локтями, грязными рожицами, попутно заглядывая кто в ведро с рыбой – ух, ты, гля! – кто разочарованно в какие кастрюли – пусто ещё! – прошли на речку охлаждаться или мыться, кто как… И главный нападающий, с ног падающий Алексей Викторович, и обе вратарши, одна вовсе чумазая по происхождению, другая по обстоятельствам, плелись за ними.

– Товарищ Зидан-Эйсебио-Марадонна, и кто у вас там сегодня победил? – с ехидцей спросил водитель Виталий у взмыленного, с трудом приходящего в себя, отдувающегося Алексея Викторовича. – Кричали, будто за кубок бились.

– А, – едва волоча ноги, но бодрым тоном отмахнулся товарищ «Зидан» и прочие с ним, нападающий который. – Сначала мы, потом они.

А обе вратарши, поняв видимо вопрос, улыбнулись:

– Оу, фрэндшип! – и обнявшись, смеясь, задорно пропели. – О-ле, о-ле, о-ле, о-ле…

Тоже тебе футболистки. Не сказать чтобы комсомолки или студентки, но почти, понимаешь, красавицы… Если не придираться.

Сам хозяин территории появился тогда – часа два по полудню уж было – когда народ громко ложками по дну тарелок шкрябал, очень уж вкусно было.

Пришёл. Но первыми – его собаки. Две здоровенные лайки. С взъерошенными загривками. То ли принюхиваясь, то ли беззвучно рыча, возникли на пороге, злобно сверля глазами всю компанию: кто посмел в нашей горнице хозяйничать, говорил их грозный вид.

– О, собачки к нам!.. – как родным, воскликнул Тонька, соскальзывая со стула.

– Гоня, постой! Нельзя! – крикнул Светлана Павловна, как и все, поворачиваясь к двери, но было поздно. Тонька уже обнимал обеих собачек, приговаривая. – Хорошенькие!.. Красивенькие!.. – Те обалдело топтались, увиливая, прятали морды, никак видимо не ожидая такого отношения к своему грозному виду, да и вообще…

Арсентий, крепкого вида мужичок около сорока лет, с густой копной волос на голове и вокруг лица, с насторожённым, внимательным взглядом, вслед за собаками возник на пороге, держа карабин наизготовку… Увидев поднимающегося из-за стола Константина Пронина, узнал его, приветливо разулыбался, прикрикнул на собак: «Нельзя. Свои!» Опуская карабин, переступил порог. Был он в старой, на выпуск, выгоревшей, латанной геологической штормовке с капюшоном, таких же штанах, подвёрнутых коротких кирзачах. От него резко пахло потом, дымом костра, табаком…

– А я думаю, кто это здесь хозяйничает? – проговорил он, неожиданно мягким, окающим говорком. – Смотрю, автобус стоит. Не наш какой-то. Туристы что ли какие, думаю, или заблудились…

– Да нет, это мы тут, извини, не дождались тебя. Вот и… – смущённо мялся Пронин, протягивая для пожатия руку.

– Ну и правильно, молодцы, – пропел Арсентий, косясь на африканок. – А вдруг я далеко ушёл. Здравствуйте. – Чуть склонив голову, не опуская глаз, поздоровался со всеми.

Ему ответили. Детвора благодушно, остальные приветливо…

Уже через пять минут и он ложкой шкрябал, нахваливая удачную уху. Оставшиеся – детвора вспорхнула из-за стола и летала уже себе где-то в пределах территории, а может и за… – пили чай и с интересом разглядывали аборигена. А как его ещё можно назвать! Живёт вдалеке от общих поселений, в одиночку, ведёт натуральное хозяйство, рыбачит, охотой занимается, общается с природой… Вон, как бородой-то оброс, что тебе леший. Но крепкий, самостоятельный, вполне симпатичный по виду мужчина… Вроде фермер по статусу… Но один. И это хорошо. В том смысле, что уже не одна жена в этом районе нужна, а две… Где-то так примерно нацелились на проблему международные свахи. И если у первого, председателя, много было непонятностей – и с желанием, и с объёмом личной собственности, значит с приземлённостью, и вообще… у этого, второго, всё было в наличии… кажется. Нужно было только определиться, переговорить…

Алексей Викторович и переводил. Когда на английский, когда на французский. Здорово у него это получалось, легко и красиво. За этой работой он гораздо лучше смотрелся, нежели на футбольном поле.

Я тоже был здесь, тоже сидел за столом, тоже пил чай, но ждал, когда Арсентий закончит трапезу и выйдет из-за стола, чтобы переговорить по поводу его луазика: на ходу, нет… И можно ли километров пять-десять отъехать, чтобы включилась связь.

Едва дождался. Кстати, мне показалось, что одна из этих свах, госпожа, то ли Жа… то ли Ша… Да, вспомнил, правильно, Шанна Бошан её зовут, француженка, на нашего Арсентия глядела не совсем профессионально. Вполне, даже по-человечески. Как маленькие дети глядят в объектив фотоаппарата, «а отсюда сейчас красивая птичка вылетит, смотри…», заворожённые или очарованные, или, наверное, влюблённые. Скорее влюблённо… И он, пожалуй, больше ей отвечал, хотя она молчала. Просто глядела, и чуть улыбалась. Или мне показалось… Нет, кажется, и другие это заметили. Даже чуть отдалились в разговоре, условно отдалились, будто в тень ушли, давая возможность клиенту разглядеть… А почему и нет! Уж если на мой взгляд, то, в общем, ничего она, женщина, эта Шанна. И молодая ещё, и фигурка приятная, и улыбка, и прочее… Пусть и сваха. Свахи, кстати, тоже женщины. И очень приятные бывают, и симпатичные, и не замужем. И у нас так может в России быть, и у них за рубежом. Я не мастер в оценках, тем более в комплиментах или прогнозах, но чем чёрт не шутит. А вдруг любовь?! И ничего особенного, если понравились друг другу. И хорошо.

В моём сознании это наблюдение болталось на периферии, без относительно, легко и свободно, как бильярдный шар от борта к борту. Я больше думал о своём… Почти высох весть. Просто дымился от переживаний… А они… Трапеза вообще переросла в пресс-конференцию, ешь её в медь!..

Ну, наконец-то… Кстати, как и должно было быть, они поставили не точку в разговоре, а многоточие. Это что-то… Ладно, это лирика. О деле.

Оказалось, и исправен луазик, и бензин есть, и проехаться можно.

Через пятнадцать минут, отъехав, ну, не отъехав – отпрыгав на сиденье несколько километров, я уж думал ничего «козлистее» моей «Варьке» нет, ошибался оказывается, на телефонном дисплее появился желанный значок: «Есть контакт». И только-то он возник, как мобильный сам собой затренькал.

Резко тормозя, я прокричал в трубку:

– Алло!

– Палыч, ну наконец-то! Что там у вас? Почему трубку отключаешь? – Давил на ухо «космический» голос Матвея Звягинцева (Есть такая возможность у наших сотовиков, имитировать выход голосов абонентов в открытый космос).

– Нормально, – торопясь, отвечаю. – Как у вас?

– Ничего. У нас тихо. – Сквозь электронные всполохи спокойно отвечает Звягинцев.

– Как тихо? Почему тихо? Они не приехали?

– Нет. Мы ждали-ждали – «нет никто». – В голосе Матвея вместо тревоги булькает почему-то смех.

– Как это «нет никто»? Не может быть!

– Может, может, – успокаивает Матвей. – Слушай, тут нам одно сообщение интересное сорока на хвосте принесла. Юрий Николаевич наш, участковый, только что обратно улетел, тебя спрашивал. Говорит, по эмвэдешным сводкам срочное сообщение перед обедом передали. Срочное. На съезде с федеральной трассы, к нам, сегодня утром чепе большое случилось. Представляешь! Два джипа и один мессер – все всмятку – в аварию попали. Да! То ли масло кто на дороге пролил, то ли кто помог, но тремя снарядами так и ушли с трассы. Знаешь, там такой съезд с федералки не удобный есть, пологий спуск с указателем, а внизу крутой подъём с левым поворотом…

– Знаю. Там? И что?

– И влево, говорю, крутой подъём. Они разогнались, не взирая на знак, и в самом низу влево свернули…

– Как это влево? Зачем?

– А я знаю? Судьба, наверное, такая. Знак из космоса… И ни одной тебе встречной, поперечной машины… Прицепится, говорят, не к чему… Целая бригада следователей там сейчас работает… рыщет. Короче, свернули за чем-то, и – бабах, там, тройной залп. Как первомайский салют. Представляешь?

– Вот это да!

– Ага! И я говорю, не нужно, понимаешь, людям сломя голову по дорогам на иномарках гонять. Шоссе не космос. Да и там тоже с умом надо. Кстати, тут тебе земляки строго наказывают, чтоб тоже не лихачил. Да!.. И что самое странное, Палыч, слышишь, номера машин как раз совпадают с теми… Представляешь!

– Вот это да, и что?..

– А ничего. Участковый говорит, большое превышение скорости. А может и наркотики. Трупы на экспертизу увезли. Но это не всё. Там в горящих машинах что-то потом взрываться вдруг стало. Такой фейерверк, говорят, начался, как в кино. Ага! Когда всё сгорело – ни одна пожарная машина не успела – кроме трупов много оружия нашли, и два или три гранатомёта…

– Что ты говоришь!

– Да. На разборку что ли люди ехали, а может на учения какие… И так не повезло. Ты не знаешь, кто такие?

– Нет, не знаю, и знать таких не хочу.

– Вот и мы так участковому сказали… Мы-то, здесь, извините, причём? И не у нас это под носом, а чёрте где… Ты ж знаешь! И не армейское мы подразделение, а мирные крестьяне. Мало ли каких аварий на дорогах, и всё мы, что ли… Нет, конечно. Вот такие можно сказать пироги у нас. А у тебя – «абонент не доступен», и не доступен, понимаешь. Как это так? Наши уж решили, не свах ли там, на выносливость, наш председатель проверяет. Нет? Как там, кстати, они? С толком в любви-то хоть, нет, иностранки? У меня ни одной такой не было, если не считать одной якуточки – я тебе скажу! – и одной, то ли монголки, то ли казашки… тоже ничего. Но устают почему-то быстро… Малые народности… нет? Витаминов может…

– Ага, витаминов. Ты посмотри на себя, бугай племенной. Какая нормальная баба тебя выдержит.

– Раньше – никто… Ежели сейчас только.

– Вот именно. Ладно, если серьёзно, ты меня обрадовал, не знаю, что и сказать.

– И мы так… Но радуемся. Кто к нам, как говорится, с мечом придёт, тот… в кювете и очутится, – если по-современному. Так что, Палыч, спасибо тебе… – И переспросил, выправился. – Что ребятня там наша – спокойно отдыхает? Бегают, поди, шумят?

– Только что поели, носятся.

– И ладно. Отдыхайте, загорайте, как надоест – приезжайте. Да, ещё тут одна новость, Палыч, приключилась: Светланин муж вернулся, Макар. Ты его не знаешь. Хороший был мужик, пока из дома не уехал… Скажи ей, обрадуй. Говорит, всё, пить бросил, завязал, пора в семью возвращаться. Любит, говорит. Скажи ей это. Пусть живут. И нам хорошо, ещё одни руки в хозяйстве.

Ну вот, и ещё одна проблема в моей жизни решилась, мгновенно расстроившись, подумал я (Как холодным душем…). Но ответил спокойно:

– Конечно, передам. Безусловно. Но относительно аварии, Василий Кузьмич, вы там не расслабляйтесь, не всё известно.

– А мы и не расслабляемся. У нас сухой закон, ты ж знаешь. Кстати, у нас тут планчик один интересный наметился, приедешь – обсудим.

– Хорошо. Ну ладно, у меня не много отлегло. А то уж с ума сходить начал. Тяжело быть в неведении…

– Эт да. Мы и сами так. Косте и всем остальным нашим – привет. Не скучайте. Монашек, или как их, пощупай там, не то придётся приехать…

– Приезжай, кабачок тебя ждёт.

– Какой кабачок? А!.. Эта… Как её, Настя, да? И самое то, Палыч, просто цимус. Представляешь, что-то чёрное, потное, вот с такими губами и с тобой, со мной, то есть в обнимку на белой простыни… Я уже сейчас весь торчком… Уже завёлся.

– Ладно, торчок, торопись, я ей передам.

– Хорошо, друг, замётано. Да, Светке, не забудь, передай – пусть готовится.

– Обязательно. Ну, добро…

– Бывай.

Я отключил сотовый.

Вот так всё и разрешилось. Пусть и неожиданно совсем, но хоть так. И если с аварией я не всё понимал, то с приездом Макара, мужа Светланы, было всё ясно. Кончились мои ночные размышления, сомнения, самокопания, и вообще… А я уже было чуть… Муж вернулся…Её муж. Мда-а-а!

«Не зря, получается, ты всё время от неё увиливал…»

Я не увиливал…

«Увиливал-увиливал, чего там».

Ладно, пусть так. Только не увиливал, а уходил от ответа. Большая разница.

«Ха, одно и тоже».

Слушай, отстань, пожалуйста, без тебя тут… тошно.

«Ну, давай-давай, плачься в жилетку, оправдывайся. Осёл!»

Да пошёл ты…

Как он меня порой достаёт!.. Придушил бы просто!

Тем не менее…

…Видел её глаза, читал в них вопрос, понимал, даже чувствовал… тепло её бедра, в машине, например, плечо… Видел неожиданно вспыхнувший румянец на щеках, пульсирующую жилку на шее, взволнованное дыхание. Видел, и понимал все эти знаки, чувствовал – можно взять «ситуацию» в руки, она расположена, она идёт к тебе. И сам потому что тянулся… но останавливался. Не выказывал чувств. Прятал их. Потому, что где-то глубокоглубоко понимал, не любовь у меня это, а просто инерция от толчка. Может быть даже и сильная инерция… но чувство в большей степени телесное, физиологическое. Потом уж к этому присоединялось согласие с её милым, в общем, женственным образом, её расположенностью ко мне, обстоятельствами места, времени… но не любовь, – физиология. Я не чувствовал обязательной, как правило, ослеплённости своей женщиной – как я знал когда-то! – безусловного очарования ею, безысходной тоски, мук сомнений, всесжигающей, сладостной влюблённости. Той бури чувств, что поднимала меня – я знаю – куда-то высоко к поднебесью, сметая сомнения, предрассудки, преграды… А потом уж только физиология. Но она после восторга души… Обязательно после. Душа, или как её правильно назвать, непременно в первую очередь. Это естественно. Так и должно, я думаю, быть… для меня во всяком случае.

Хотя силу физического влечения к женщине я тоже хорошо знаю. Знаю, как часто в женщине видишь только привлекательную физическую её суть. Её невозможно не увидеть. Она вся на показ. Особенно сейчас. Мастерски женщины научились в себе это подчёркивать, чересчур даже.

Высокопрофессионально теперь играют. Примы. На научной основе даже: как завлечь, как приворожить, как соблазнить, как удержать… Бред всё, по-моему, ерунда. Потому что прикладное. Если нет душевной связи, никакое тело не удержит. Пусть и деньги, и связи, и обязательства… Потому что искусственное всё… Конечно, влечение тоже может быть и сжигающим, и сметающим – как будто бы! – все преграды, но всё это кратковременно. Больше игра, в которой властвует рассудок, а потом уж оно – тело. Любви потому что нет. И у меня таковой к Светлане по большому счёту не было. Я пытался найти, разжечь, кажется, но… Поэтому и малодушничал, потому и увиливал. Не мог обидеть. Обманывать не мог. Не мог. Да и вообще… не пацан, извините, не мальчишка. Возраст, наверное, ёшь его бей! На воду дую…

А у Светланы чувство было вполне искренним, кажется, сильным… Я понимал это, видел. Но видел всё это как бы со стороны, будто третий кто-то… А третьим, оказывается, или первым, был её муж, Макар.

И это меня, я с удивлением вдруг заметил, очень огорчило, просто задело… И поделом.

С такими вестями я и вернулся.

29

На известие об аварии на дороге, Пронин отреагировал вполне спокойно, будто заранее знал результат. Только переспросил:

– Все до одного? И никаких следов?

– Да, все тринадцать… И ни встречной, ни поперечной.

– Сильно… – после короткого раздумья удовлетворённо кивнул головой Костя, делая ударение на последнем слоге. – Грамотно ребята там сработали. Ишь, ты, чёртова дюжина… Молодцы! Так им и надо.

А Светлана, услыхав про возвращение мужа, Макара, вздрогнула, сжавшись, как от озноба, укоризненно коротко глянула на меня, и ничего не сказав, отвела взгляд. Всё.

Вот теперь действительно всё. Всё… Настроение у меня окончательно испортилось, я внутренне занервничал. И хватит, и достаточно лирики. Ну их, всех, женщин этих, в… болото. Переживания эти, взгляды, догадки, намёки и прочее. Некогда мне… Работать надо, проблемы надо решать.

«О, о, разошёлся-то, раздухарился… – мгновенно, как только этого и ждал, вновь включился мой оппонент, второе я. – Раньше надо было башкой думать. Упустил, дурак, девку, теперь локти кусаешь. Так тебе и надо, поделом. Я так и знал, что этим кончится, так и знал».

Что знал? Кто тут что знал? О муже речь не шла.

«Мало ли что не шла, он же был… Ты знал, все знали что он есть, что она замужем».

Но ведь он…

«Что ведь?.. Что он?.. Меньше копаться в себе надо было, а взять и предложить ей руку и сердце»

Ага, сердце…

«Что, жалко тебе, да, жалко? Ничего бы с тобой не случилось. Хотя, ты же деревянный, пока до твоего сердца достучишься, жизнь кончится. Там же у тебя не сердце, а… железный арифмометр. Полюбил бы, я в этом уверен, со временем! Вон, она какая!.. Ты только посмотри, ну повернись, посмотри… Ну!..»

Нечего мне смотреть, к ней муж вернулся.

«Вот поэтому и смотри, дурак, кого ты потерял».

Не буду.

«Трусишь! Ну и пожалуйста, тебе же хуже… Хотя…»

Что хотя, что?

«А кто её знает, примет ли она…»

Мужа?

«Ну а кого же, тебя что ли, тюфяк!»

Я не тюфяк.

«Да знаю я, кто ты… Как огня баб боишься. С виду только храбрый… А так, двух слов связать не можешь».

Могу, только ответственно всё это.

«Что ответственно, что?»

За неё решать.

«За всех можешь, а за неё и за себя боишься?»

Не за себя, за неё.

«Да за свободу ты свою трясёшься, за независимость, вот что».

Да что ты ко мне привязался, как банный лист!.. Пытаешь тут, как инквизитор какой. Отстань! Если тебе надо, ты и иди… Иди, иди! Я посмотрю.

«Сейчас нельзя».

Почему это… Если уж ты такой умный.

«Сейчас не время. Подождать надо»

Вот, и так думаю.

«Ничего ты не думаешь, если бы думал, сейчас бы не дёргался… Хотя…»

Что хотя, что?

«Тебе полезно. Может, поумнеешь!..»

Явно ехидничает, издевается мой вредный оппонент.

Ну, ты и…

Чей-то знакомый звонкий детский голос неожиданно прерывает мои душевные стенания.

– Палыч! Дядь Жень! Заболел, давление, да?

Вздыхаю, отмахиваясь от наваждения, от своего наглого оппонента… Вижу, тянет меня за рукав Оленька. Маленькая девчушка, с удивлённолюбопытными глазами.

– Какое давление? – эхом переспрашиваю, при чём здесь давление.

– Я зову, а ты не слышишь… Уши у тебя заложило, да? Так моя бабушка всегда говорит, когда не слышит.

– А, давление! – теперь только понимаю, при чём тут оно. Оправдываюсь. – Нет, просто задумался… А что такое? Что-то нужно?

– Я нашла дрова для костра, а «оно» большое.

– Помочь тебе нужно, да?

– Да. Ты же один сейчас не работаешь! Я думала ты отдыхаешь, а ты оказывается думаешь…

– Конечно, помогу. Какие дрова? Для печки что ли? Так я наколол уже, вроде. Или закончились?

– Да нет… ты не понимаешь!.. У нас же ночью же костёр будет… – нахмурив бровки, как непонятливому, растолковывала девчушка, нажимая на частицу же…

– У нас, костёр? – Я не знал об этом. Наверное, решили когда я уезжал… Ну, молодцы.

– Да, дядя Арсентий сказал. Только на берегу. Какой-то, это… – девчушка запнулась, – пен-сионерский…

– Наверное, пионерский. – Осторожно поправил я. Хотя, может и пенсионеркие какие бывают. Я же не Спиноза, не могу всё знать.

– Ну вот, сам знаешь, а спрашиваешь, – с укором, как взрослая, выговорила мне девочка, продолжая в упор смотреть снизу-вверх. – Только большой, понимаешь? Большие только, дядя Арсентий сказал дрова нужны. Все сейчас по-дрова и ушли. А я не могу поднять его…

– Ты, моя хорошая! – умилился я серьёзности девчушки, и с готовностью пообещал. – Конечно, помогу. Показывай, где твои дрова… Сейчас принесём.

Оглянулся по сторонам… На территории действительно никого не было. Ни детворы, ни иностранок, ни… даже собак. Так уж я задумался… Все разбежались в поисках сухих веток и прочего лесного мусора. Подумалось, очень хорошее мероприятие задумал Арсентий, запоминающееся. Умница. Такой красивый и необычный финальный аккорд, точка, у речки долго всеми будет помниться, и ребятнёй, и гостьями. Потому что прощальный. На этом грустном определении меня вновь чем-то в сердце кольнуло.

Я действительно помню многие в своей жизни пионерские костры. Класса, по-моему, с четвёртого и до восьмого, я непременно каждое лето отдыхал только в пионерских лагерях. А там, каждую смену, и на открытие, и на закрытие, обязательно зажигались пионерские костры. Как символы дружбы, единства, счастья… Символы новой жизни. Интересной, до замирания сердца жутко заманчивой следующей страницы в нашей детской жизни. Сколько счастливых и грустных слёз помнятся с этими кострами… Больше счастливых… Много больше!

Сегодня и не знаю, есть ли такие костры… Нет, наверное, если нет уже таких пионерских лагерей… Детвора, конечно, знакома с кострами, особенно сельская. Они чаше других разводят их у речек во время купаний – хлеб обжарить, картошку испечь… Но это другие костры, не те… А вот Арсентий, молодец, напомнил. Затеял даже. Умница.

Оленька шла впереди меня, быстро семеня коротенькими ножками. Часто тревожно оглядываясь, искоса бросая на меня взгляд, снизувверх: не отстал ли, не потерялся ли… «Нет-нет, тут я, тут, иду», – молча отвечал ей взглядом. Она отворачивалась, и почти бежала дальше, потом вновь тревожно оглядывалась… «Иду, иду…»

Путь был достаточно сложным. Мне даже пришлось бетонный забор верхом преодолевать, я не смог там просунуться, где она под забором проскользнула…

– Оля, как ты это нашла? – указывая на малозаметную дыру, спросил я, спрыгивая с забора.

– А мне Стрелка показала. – Легко ответила девочка.

– Какая стрелка? – Так же легко спросил я. Потому что хорошо помнил интересную игру из своего детства «найти клад или штаб противника, с помощью оставленных стрелок-указателей».

– Так собачка ж дяди Арсентия, – девочка удивлённо махнула рукой. – Такая большая, лохматая. Ты что ли не знаешь?

– Что ты говоришь! – то ли восхитился, то ли ужаснулся я своей несообразительности (не отошёл ещё от своих грустных раздумий), и попытался исправиться. – А другую собачку зовут, значит, Белка, да?

– Вот, вспомнил же!

– Да, вспомнил. Хорошие собачки.

– Хорошие! Только я удержаться на них не могу, падаю. А у Тоньки хорошо получается, он не падает.

– Он что, и на собаках этих уже верхом ездил?

– Ещё как! Он храбрый. И я пробовала, но я лёгкая, падаю… Они же быстрые… как побегут, я сразу и падаю.

– А за шубу, за шерсть не пыталась держаться? – с видом заправского наездника интересуюсь.

– Пыталась. Но они за ноги тогда кусают, рычат. Им больно за шубу, наверное.

– Тогда за шею держаться надо было.

– Так руки же маленькие… Вот! – она даже остановилась, показывая, огорчённо всплеснув ими. – Видишь! Не хватает… – и надула губки. – А у Гоньки как раз.

– Ладно, не переживай. Ты тоже храбрая. А руки ещё вырастут. И Тоньку обгонишь.

– Нет, Тоньку не надо. Чтоб как раз только были.

– Будут, будут. Ну показывай, где твои дрова? Далеко?

– Вот уже. Вот это. – Указала пальчиком на давно упавшее, высохшее дерево, толщиной с приличное бревно у комеля, метрах в десяти от внешней стороны забора.

– Ого! – воскликнул я, оглядывая некогда красивое и мощное дерево.

– Хватит? – с надеждой в голосе спросила девочка, глядя на меня почти вертикально снизу-вверх.

– Такое… – я в восхищении качнул головой, но спросил. – Как же ты его углядела? Его же вроде и не видно.

– Как же не видно, я об него ещё вот тут зацепилась… – девочка указала на чуть содранную коленку. – Когда со Стрелкой наперегонки бежала.

– Ты, молодчина, – похвалил, и словно ужаснулся. – И не страшно было одной?

– Не-а, – легко отмахнулась девочка. – Я же не одна была.

– А кто ещё с тобою был?

– Я же говорю Стрелка! Что ли запомнить не можешь?

– А, ну да, Стрелка. Как же! – теперь уж я точно искренне огорчился за свою тупость. Как я так мог непростительно обмишулиться?! Выдохнул, извиняясь. – Старый уже, наверное. Случается такое, извини.

– Ага, старый, – девочка насмешливо глянула на меня, прищурилась, копируя взрослых, произнесла. – Не смеши. – И своим тоненьким голоском уточнила. – Ну если немножко только, чуть-чуть…

– Ну вот, я же говорю, а ты.

Девочка меня уже не слушала…

– Так пойдёт это дерево на костёр или другие надо? – спросила она. – Здесь много…

Я повернулся к упавшей лесине, постучал по ней.

– Тут, Оленька, не только нам хватит, но и другим кострам останется. Такое вот ты большое нашла. Молодчина, – говорю, а сам прибрасываю, что с ним можно сделать. – Мы так с ним поступим… Ствол нам не нужен. Его так просто не подожжёшь. А вот ветки мы все с собой возьмём. Отломим, и унесём. Как раз будет. И ты дяде Арсентию обязательно потом покажешь это место. Он оставшуюся лесину на чурки перепилит, перенесёт, и наколет на дрова. Они же сухие!.. Самое то будет. Идёт?

– Конечно, идёт. – Легко согласилась девчушка.

Костёр удался на славу. Великолепным получился. Как именно в моём далёком детстве. И река рядом, и ночь, и искры, и улыбающиеся счастливые детские мордашки в отсветах костра… И собрали его, со всех сторон света, кто что мог, будто муравьи; и выставили каркас, подняв, конечно, шалашом, конечно, вигвамом, только острозаточенным вигвамом; и закрепили, словно ракету на старте, приготовились… Высоким получился. А ночью, когда зажгли, вообще до неба доставал… Выше звёзд даже. Искры, взмывая, так на небе и оставались. Чтоб сверху посмотреть. Красивые, мерцающие… Невероятно всё романтично получилось. Очень было весело.

Дети, едва дождавшись тёмного времени, веселились уже просто оттого, что вообще всё было хорошо в их жизни, и интересно, и свободно. И никто не одёргивает, не запрещает, и оглядываться не нужно, не на кого… Прыгали, бегали, скакали, хохоча и задорно смеясь. Взрослые вели себя в начале несколько сдержано… Тут понятно, не всем легко даётся в один миг перейти из взрослого состояния в детское. Но потом у них это всё ж таки получилось. Они вспомнили будто себя, тоже разбаловались, тоже развеселились. И иностранки, конечно. Такие хороводы потом с ребятнёй водили, будто малый Артек тебе тут. Словно настоящий международный молодёжный лагерь.

Нас же ещё один важный сюрприз впереди оказывается ожидал. Ещё какой! Арсентий, дядя Арсентий, бородатый леший этот, оказывается, аккордеонист задорный. Это вообще… Когда вспыхнул огонь в костре, Арсентий незаметно исчез, будто в ночи растворился. Все были заняты восторгом разгорающегося костра, и не заметили, как он ушёл… А потом, вдруг, все неожиданно расслышали звуки играющего где-то – в космосе! – аккордеона. Даже не поверилось, будто далёкий отзвук сквозь года… Из прошлого?! Ан, нет… Звуки приближались… Они здесь, сейчас, тут… Кто это? Откуда? Все повернулись на приближающиеся приятные, знакомые, мелодичные звуки всем известной песни… Удивительные и притягательные в просторе ночи, и свете разгорающегося костра, словно вызов какой… Из темноты, словно выталкиваемые музыкой, вначале выскочили одна за другой две лохматые собаки, Белка со Стрелкой. Ночью они вообще огромными кажутся, просто страшными. За ними, как из тумана прорисовываясь, из темноты проявилась шагающая нога в коротком сапоге, сразу за ней блеск отсвета на лаке аккордеона, клавишах, потом уж и сам музыкант… Как проявляется фотоснимок при печати… Улыбающийся, конечно, бородатый дядя Арсентий, и очень довольный. «Ооо! Это же дядя Арсентий с гармошкой, – в восторге удивления, вскрикнули почти все – никак такого не ожидали. – Нет, это баян!» «Ты что, это аккордеон. Я знаю, да!» «Ага, аккордеон». «Ур-ра!» «Тили, тили…»

Наигрывал аккордеонист, окружённый уже приплясывающей, в голос подхватывающей знакомую песню ребятнёй.

И взрослые, взявшись за руки, образовав круг, громко напевая, пошли вокруг костра…

И «Взвейтесь кострами синие ночи…» вспомнили, и «У дороги чибис…», и «Ах, картошка, картошка в кожуре уголёк…», «Набрали мы сосновых веток зажгли в лесу костёр…» и многие другие, ещё вроде не забытые.

Детвора, удивлённо-восторженно прислушиваясь, пыталась подхватывать – окончания слов в основном, потому что не знали уже эти песни… Или ещё не знали… А жаль. Но всё равно было интересно.

Водитель Виталий – наш водитель! кто бы мог подумать! – к полному восторгу детворы, показывал фокусы. Самые настоящие, да! Про шарик, который в его руках терялся, потом неожиданно находился… И нигде-нибудь, а именно у кого-нибудь из ребят, к полному их изумлению. Платочек, который так же не известно куда исчезал, прямо вот так вот, на глазах, и тоже потом находился… Узелки которые не развязывались, а дунешь, – особенно здорово это получалось у маленькой Оленьки, так уж она радовалась этому, прыгала и в восторге хлопала ручонками, – и платочки сами собой развязывались. О!..

А Алексей Викторович как всех поразил! Встал на руки – да, прямо вниз головой, на руки – словно циркач, и прошёл на них вокруг всего костра. Под маршевую музыку, под аплодисменты. Целый круг. Точь-в-точь, как артист. Только Белка со Стрелкой, в полном удивлении, скакали рядом с ним, заглядывая ему низко в глаза, мешая идти. Не могли понять, чего это он там такое непонятное сейчас вниз головой делает… Ребятня тут же попыталась повторить дяди-Лёшин цирковой номер… Но сбивая друг друга, смеясь и хохоча, падала и вновь пыталась. Нет, как не старались, ни у кого не получилось, кроме одного дяди Лёши, конечно. Во! А Арсентий всё играл. Но это уже были танцы…

Многие это поняли, и обнявшись, копировали взрослых, веселились. Уже в самом конце вечера – какого вечера, уже глубокая ночь была! – иностранки решились своим вокальным ансамблем спеть русскую песню «Если б знали вы, как мне дороги, Подмосковные вечера». И у них получилось. Почти похоже даже. Правда русские слова были совсем непонятными, а вот мелодия угадывалась. Потом эту песню пели уже все.

И всё это дядя Арсентий. Ай, да Арсентий, ай, да музыкант, ещё и затейник! Возле него почти всё время находилась улыбчивая француженка Шанна Бошан. С восторженными сияющими глазами, алеющим румянцем… Так это от костра, наверное. И для неё всё это. И поездка, и костёр, и сам Арсентий оказались полнейшим открытием. Необычайным открытием. Да мы все такие, если покопаться. Все люди талантливы, если хотите знать, только это увидеть надо, раскрыть…

Долго Арсентий стоял на дороге прощально махая руками вслед нашему автобусу… Возле него понурив головы сидели умные и верные его собачки, пушистые красавицы Белка и Стрелка. И детвора, сбившись у заднего стекла автобуса, с кислыми минами на лицах, тоже прощально махали им… Грустили кажется и иностранки, поудобнее устраиваясь на сиденьях, переглядывались, бросая друг другу короткие реплики, в поддержку, наверное. А Шанна, почти не прячась, плакала. Ну, вот тебе, понимаешь, влюбилась, что ли… Женщина!.. Водитель Виталий и Алексей Викторович, нормальные оказывается мужики, и совсем не такие заносчивые, какими показались, когда приехали, – ссутулившись молча глядели на дорогу. Один внимательно, держась за рулевое колесо, другой вообще рассеяно, просто так. Светлана… Светлана Павловна, сидела закрыв глаза… И мне, правду сказать, тоже было грустно. Полное доказательство негативного влияния… молодёжно-международного костра. Как там было здорово.

Неожиданные чувства всколыхнул этот костёр. У меня – забытые, у ребятни – новые. Видел бы кто их глаза в это время! Заметил бы энергию, которая полыхала, дробясь и усиливаясь, вырываясь наружу… Заставляя их безудержно прыгать, плясать, петь, кричать… Увидеть себя, других, мир вокруг себя, по-новому.

30 .

Незаметно и задремали пассажиры… После такой-то ночи, вполне объяснимо.

А корабль, то ли плыл, сам собой, слегка покачиваясь на водной глади, не то летел, пружиня на мягких облаках… Под посвист ветра за бортом…

Летел, скорее всего. Долго так летел, приятно… Дремотно. Неожиданно лёгкая гладь сменилась более крутой волной. Шторм, не шторм, но поперечно-килевая качка в полёте обозначилась. Или облака уж стали невозможно плотными, грозовыми… Даже скорость от этого уменьшилась… Пассажиры просыпались, кто сам по себе, кто от больного или не очень, но толчка. О, вглядываясь в окна, потягиваясь, запрыгала детвора – подъезжаем! Да, приехали.

Правда почти в километре от начала нашего села, нас ждал неожиданный сюрприз. Дорогу перегораживал свежеструганный шлагбаум. Непреодолимый. Вполне натурально. Со стороны тонкой его части, где верёвка привязана, приставлено было одноместное помещение в рост человека. Похоже раньше чей-то туалет, но подновлённый, явно здесь для защиты от непогоды. По служебной надобности теперь. В открытой двери, на табурете, на четверть высунувшись, локти рук на коленях, сидел дед Егор, самый пожилой человек на селе. В рубахе на выпуск, в мятой соломенной шляпе, в спортивного покроя лёгких шароварах, босиком. Босые пыльные ноги, худые тёмные заскорузлые руки, загорелое морщинистое лицо с обвислыми усами, прищуренный взгляд в нашу сторону, и эта официальная шляпа и выглядывали сейчас к нам из будки. На лице и любопытство, и ухмылка, и важность человека, находящегося при исполнении должностных обязанностей. И рука – заслоном, подчеркивала: стоп, стоять!

Мы бы и так остановились. И не только потому, что шлагбаум был закрыт. Там, в самой середине его, висели самодельные таблички, с криво выписанными буквами, ещё не запылёнными. Они ярко и доходчиво информировали путника. На одной значилось:

СТОЙ! ДВИЖЕНИЕ ЗАПРЕЩЕНО!

Рядом:

НА СЕЛЕ ЖУТКО СТРАШНЫЙ КАРАНТИН!!

На третьей:

ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!

И для доходчивости, пририсован характерный символ – череп с костями.

Вот это да! Что-то случилось! Что?

Осмыслив эти знаки, я просто похолодел, И иностранные гостьи с вытянувшимися лицами недоумённо переглядывались, доставая фотоаппараты и видеокамеры, всматриваясь в надписи. Но и без переводчика были понятны и череп с костями, и шлагбаум… Ребятня наоборот, весело переговаривалась, явно недооценивая ситуацию. Ничего не понимая – я же вчера только разговаривал по телефону, никто – ничего, и вот… – быстро прошёл по салону, выскочил из автобуса, и направился к «грозному» охраннику…

Он меня, конечно, узнал, как и автобус. Поднялся с табурета, протянул для приветствия руку. Другой рукой приподнимая шляпу, бодро поздоровался с начала со мной, потом с окнами автобуса. Там, здороваясь, кивала головами ребятня, тревожно прищурившись глядели водитель и Алексей Викторович, Светлана Павловна, Пронин, и бесстрастные объективы видеотехники любопытных иностранок. Пожалуй бы, не надо бы снимать, подумал я, но было поздно…

– Что случилось, дядя Егор? – поздоровавшись, с тревогой показываю на надписи. А сам непроизвольно принюхиваюсь, может услышу что, догадаюсь. Нет, воздух обычный, ни запаха дыма, ни хлорки, ни дихлорэтана или ещё какой гадости… Всё как обычно. Тот же вкусный воздух, приятный, вполне деревенский, родной… – Какой карантин? С кем, что, когда? Кто заболел?

– А, это? – распрямившись, несколько горделиво переспросил дед, и легко махнул рукой. – А ни с кем. – Светло глянул глазками из-под прищуренных век. – Наша народная хитрость это, так сказать. Манёвр, значит, такой секретный. Чтоб чужие не ездили. Так штаб вчера утром решил. Кто ж добровольно захочет в смертельный карантин соваться, – никто. А сёдни я уже и при должности. Справно получилось, да? – Кивнул на рисунок. – Нравится? – Горделиво пояснил. – Бабка моя подрисовала. Народный талант она у меня. Всё в избе, ты ж был, видел, ею разрисовано, ага! Красиво! Я бы и сам пристрастился, но у меня с детства руки не тем концом к этому делу приставлены… Гляди, Палыч, и механизм исправно работает. – Отцепив от крючка верёвку, дед проследил глазами за взметнувшимся вверх шлагбаумом, пояснил. – Кузьмич сам настраивал. Хороший механизм получился. – Потянул верёвку на себя. – Тля, и обратно легко. Мне не трудно…

– Так нет в селе карантина, да? – не веря ещё, переспросил я.

– Нет, конечно. Откуда! Я ж говорю, манёвр. Хитрость такая от чужих.

– А если чужой всё же проедет? – спрашиваю, не до конца ещё поверив в действенную ценность народного изобретения.

– Если проедет? – дед вновь хитро прищурился. – Так и на это решение есть. Вон там, гля… – кивнул за спину. Метрах в двадцати, за обочиной, в кустах, едва виднелся замаскированный край зеленой охотничьей палатки. – Углядел?

– Ну…

– Там срочная связь. Полевой телефон…

– Телефон? Какой телефон?

– Обычный, армейский… На прокат у мильцонера взяли.

– У Юрия Николаевича?

– Ну, у кого ж ещё… У него. Где-то списанный, говорит, и взял. Теперь-то уж и без проводов все, а этот на проводе… Надёжный.

– А второй телефон в штабе?

– В штабе, понятное дело. Если кто вдруг проскочит, я сразу и того… Вжик-вжик, ручкой, и сообщить должён… Там примут меры. Но вы пока первые. Так что проезжайте, – и высвободил верёвку. – Счастливого пути, значитца.

– А ты как, дед Егор?

– Так я ж на работе. У меня смена. Сутки через двое. Нормально. Хорошо вот ребятня приехала, харчи подносить будут. Задание им такое определили…

– Ты смотри, всё предусмотрели!

– А как же! Петух в задницу, я извиняюсь, клюнет, найдёшь решение, это уж известно. Раныие-то, в войну, и не такие задачки решали.

– Это, конечно! Ну ладно, Егор Дмитрии, успокоил. Бывай. Поехали мы.

– И с Богом. Ехайте. – Дед кивнул головой водителю, проезжай, мол. И взял под козырёк.

Иностранки так до конца похоже и не избавились от тени тревоги на своих лицах, когда им Алексей Викторович по ходу движения – за шлагбаум! в запретную зону! – популярно сообщил, что это просто учения такие. Тренировка, мол, на селе. Не опасно. Они не верили, знали, их конечно же обманывают. Только не понимали, почему с ними так поступают. Очень хотели возле шлагбаума свой автобус подождать – перед опасной чертой – когда он обратно поедет… Но смирились, кажется, – не выпрыгивать же на ходу. Поняли – побывать в зоне заражения им всё же придётся. Такая видимо у них судьба в этой непонятной, весьма загадочной и странной стране России. От этой безысходности иностранки внутренне подобрались, замкнулись, сидели молча, стараясь не дышать и не делать резких движений… Выразительно поглядывали друг на друга. Жалели, наверное.

Только их подруга, француженка Шанна этого не замечала. В другом мире, кажется, была… Или у костра где, может и возле аккордеона, а может и в объятиях бородатого чудо-лешего Арсентия… Кто знает? Женщина. Вернее, влюблённая женщина. Пусть и француженка. Но, это, извините, без разницы.

Может для кого-то влюблённая француженка и без разницы, но только не для Арсентия. Не долго и собирались гости в обратную дорогу в Москву. И двух слов не успели на прощание иностранной женской делегации всем селом сказать, учитывая их квёлое моральное состояние, как подлетел пыльный луазик, нахально сверкая солнечными зайчиками от своего плоского лобового стекла. Кстати, он весть такой: квадратно задиристый и лобастый. Причём, на тонких ногах. Жутко нескладный. В маму, наверное, свою – Россию, да в папу, в такой же вот, недоделанный завод. Яблоня, от яблони… такие вот ЛУаЗики и получаются. Подлетел этот «конёк-горбунок» и выскочил из него вполне приличный добрый молодец Арсентий. Правда всё в той же специфической одежде, но побритый и наодеколоненный. Это сразу бросилось в глаза. Лоб, нос, всё вокруг глаз, скулы кирпично-загорелые, а щёки, подбородок, шея практически белые. Как из больницы, или темницы. Шутка!.. Полный на лице контраст, как боевая раскраска… Вернее, праздничная раскраска. Про одеколон можно и не говорить, запаху «Шипра» все пространства покорны. Заметно смущаясь – так народу-то вокруг сколько!.. – протянул иностранкам – в самые Шанины руки, прямо через её глаза…

Именно сейчас, в этом месте, обязательно нужно остановиться и заметить…

Есть в жизни моменты, когда пара ничтожных вроде бы секунд, пустячных на первый взгляд, обыденных, и даже не в планетарном или вселенском течении времени, а в обыденно человеческом, превращаются в неопределённо длительные созидательные минуты, а может и часы… Тогда говорят – целая вечность прошла. Это о секундах! И это сущая правда в том случае, когда эти секунды застывают в глазах влюблённых. Именно тогда время, проезжая на своих «тик-так» колёсиках мимо – как и люди, например, – раскрыв глаза, с удивлением теряют ход, сбиваются с шага, вообще останавливаются с улыбкой замерев… забыв про законы… Когда прикрыв рот рукой, когда и нет… То ли от зависти, то ли от простого человеческого любопытства, а может и от мудрости. Последнее скорее всего. Потому что есть интуитивное, неосознанное, когда и завистливое желание продлить сладостные, редкие, на общем временном фоне, счастливые человеческие мгновенья… Пусть и чьи-то. Ещё и классик, кстати, об этом же говаривал: «Остановись мгновенье, ты прекрасно!» А действительно, куда спешить, если всё так необыкновенно хорошо. И правильно, и не нужно спешить. Нормально сказал классик, в точку. Такое – чем дольше, тем лучше…

И у нас всё вокруг в это время было прекрасным. Учитывая дружественную массовку, сельский антураж, ясный солнечный день, сувениры и торжественность момента… Интересный для всех контакт у Шанны с Арсентием получился. Запоминающийся! Как будто спаялось в них что-то прилюдно… И это не всё. Не менее торжественно, Арсентий передал ей большую, просто огромную плетёную корзину (как уж ручка не оторвалась!), с разной своей огородной продукцией… Чтоб дольше помнила, наверное, или быть может ещё крепче чтобы она… это… эээ… Нет, не будем в этом копаться – их это дело, интимное. Вручил ей Арсентий сувенирный набор – мы заметили – один в один, как и мы, наши подарки. Мы ведь тоже кое-чего собрали гостям в дорогу. А как же! Какие банки с консервированной овощной, фруктовой, овощефруктовой, ягодной продукцией; свежей морковкой, ягодой голубикой, брусникой, свежими грибами… Кто что мог. Мы ведь, россияне, народ гостеприимный. Только дай нам повод… О-о-о!.. Последнюю рубаху отдадим. Так и здесь. Чуть ли не пол автобуса подарками в дорогу загрузили. Это естественно! Положено так. Да и сердце велит… А тут ещё и Арсентий в дополнение со своей плетёной корзиной… С дефицитами.

Долго фотографировались. В основном возле автобуса. Наш-то сельский архитектурный ансамбль пока ещё не «лИчил»… Вот ежели бы лет пять, десять спустя… Или пятнадцать-двадцать – до того… Самое бы то.

Но, уехали.

Только они уехали… Не успели мы и чаю испить, да впечатлениями какими обменяться… Как раздался сильный грохот, и небо потемнело… Ну, не совсем уж так, если буквально. И не дождь с грозой, в общем, как хотелось. И не потемнело, а тень всего лишь большая промелькнула. А вот грохот точно появился, возник, и не прекращался. Мы естественно высыпали на улицу, выбежали… А там… Над селом, прямо над конторой, поднимая лёгкую на подъём, легкомысленно-восторженную пыль, завис бело-голубой вертолёт. Большой, грохочуще-свистящий… Тюф-тюф-тюф-тюф… Сказать бы винтокрылый Змей-Горыныч с грозным визитом нас посетил, если бы не опознавательная надпись по бортам – «МЧС» «Россия». Вот тебе на! МЧС! К нам? Чего это вдруг? Мы не заказывали.

– Люди! Так это президент к нам прилетел. Да! – пронёсся чей-то придушено испуганно-восторженный вопль. – Ёпт… Дождались! Точно! Путин!

– Да ты что!.. И правда? – это уже звучало с обмиранием…

– Да! Я говорил, я говорил… – продолжает биться теперь уже ликующий голос.

– Накаркал! – а вот это вполне адекватная человеческая реакция, нормальная.

– Мы ж не приготовились. – И этот голос вполне вменяемый.

– Хотя бы во дворах прибрались…

– Ой, не может быть, люди, президент?!

– Ну, позор, ну, стыд… Так встречать!

– Мы ж не ждали!..

– Эй, а куда это он полетел, куда? Эй, эй, ты, лётчик… Мы здесь-здесь… Эй!

– На футбольное поле он полетел. Там сядет.

– Айда все туда…

– Все туда-а-а…

И точно, вертолёт, нескромно задрав хвост, как баба юбку, низко носом, будто принюхиваясь к земле, неспешно двинулся к заросшему по краям, и куда дальше, полю.

Если б не пара пустых ворот, и вытоптанная пацанами трава, с коровьими лепёшками, футбольным полем назвать это было бы трудно. Но для приземления вертолёта, самое то. По крайней мере, есть где винтами покрутить. Ребятня вовсю уже неслась в том направлении. И взрослые, кто с какой скоростью.

Кстати, последний «залёт» вертолёта здесь помнили ещё где-то до перестройки, кажется… Или в первый её год… Или до… Или нет, уже после… Да нет, когда он роженицу нашу, Татьяну, что возле сельмага жила, Серёгину мать, срочным образом тогда забирал… Ещё связь была… Или не Татьяну… Или это… Да нет… Забыли уж.

Теперь прилетел вот.

– Ну, надо же…

Когда вертолёт обступили, в иллюминаторах обозначились почему-то диковинные пучеглазые существа светло-зелёной окраски, с зеркально отсвечивающими фарами-глазами. «Ой, что это там?..» «Это не люди!» «Ой!» Только вертолётчик был вроде нормальной человеческой наружности. Глядел в форточку, даже в фуражке был, и с нормальной улыбкой.

Но пучеглазые смутили.

Встречающие непроизвольно отступив, расширили полуокружность. С опаской уже ожидали появление президента. Нигде раньше и не слыхали, и не видали, что бы у него была такая странная охрана, вернее, извините, свита… Может, теперь так положено, так принято? Встречающая толпа из детей и стариков, тревожно переглядывались, готовые, если удастся, тут же – ноги в руки – и айда куда подальше… Смыться или исчезнуть, что одно и то же. Ведь, и издали можно президенту ручкой помахать, верно? Не обязательно же на глаза лезть. Не кино это, и не фотография на память.

Когда наспех собранный местный духовой оркестр – ну, так, случай-то какой! – еле дыша, издалека празднично сверкая инструментами, как и улыбками, спотыкаясь и отдуваясь добежал-таки, подбежал, вместе с гармошечницей Дарьей Глебовной, Петром Зиминым, Прониным, Матвеем Звягинцевым и встав в музыкальную позу взял инструменты наизготовку, из открывшейся двери по выскользнувшей лестнице, торжественно, не спеша, значит, вышли… Иёо моё!.. А вот и не президент!.. То ли космонавты, то ли акванавты… Потому что наглухо в скафандрах. С космическими ученьями, наверное, к нам. К нам?.. И не марсиане, как раньше показалось… Или люди, либо роботы. Все в костюмах глубокой химической защиты. С ног, до головы. Сами неуклюжие, но точно на двух ногах, одной этой… что у людей на плечах, но с очками-фарами, двумя манипуляторами – там, где должны быть руки, – с разными приборами через плечо и за спинами, с микрофонами, или что там, на длинных прутиках-указках.

Винты вертолёта ещё докручивали свои не нужные теперь обороты, как вывалившиеся шесть «космонавтов», вяло махнув приветственно руками, на что баба Дарья тут же резко мотнула головой, и оркестр бодро взвыл «Туш». Эх, читалось на лицах музыкантов, сейчас бы Гимн России… Но Гимн России могла только одна баба Дарья и то на своей гармошке. Музыканты несколько раз собирались выучить Гимн – а мало ли, а вдруг! – но каждый раз вдрызг разругавшись, бросали. Партитуры потому что не было. А главный, коллективно выбранный концертмейстер оркестра, Константин Пронин, никак не мог найти консенсус с другим самоизбравшимся народным концертмейстером Дарьей Глебовной. Но только у неё одной Гимн иной раз на гармошке похоже и получался. Даже громко звучал, если в комнате. А здесь, в чистом поле, у вертолёта, Гимн из гармошки мог бы и не прозвучать. Не та мощь, не тот эффект. Учитывая, что прилетел, – конечно! быть может! кто его знает! чем чёрт не шутит! – сам президент, решили Дарьей Глебовной не рисковать – вдруг да арестуют потом за сольное исполнение – а играть только «Туш». Можно бы и вальс, конечно, сбацать, их было аж целых три в репертуаре, но, опять же, не тот случай… Как и частушки, тех вообще было завалом… Может, после…

Звуки взвившегося туша не взбодрили почему-то прилетевших, а насторожили скорее всего, особенно оставшихся в вертолёте, они высыпали наружу. Как тараканы после дуста: с любопытством, и удивлением. Так обычно дети в детском садике реагируют на прибывшего в группу фотографа… Ооо! Смотрите, дядя…

Музыканты это восприняли абсолютно прямолинейно, как добрый знак, крутанули «Туш» ещё пару раз… И смолкли.

А аплодисментов не было.

– Может громче надо бы, нет? – Ни к кому вроде не обращаясь, в полнейшей тишине, негромко поинтересовался тубист Звягинцев.

– Нет, вроде нормально было, – не поворачивая головы, кривя губы, чтоб другим не слышно было, за всех ответила баба Дарья, поправляя на плече гармошечный ремень. – Хорошо сегодня прозвучало. Слитно. Мне понравилось.

– А! – Догадливо предположил музыкант Зимин. – У них уши после полёта, наверное, заложило. Не поняли они.

– Что ли ещё разок им сбацать, нет? – неуверенно предложил Звягинцев.

– Нет, пока не надо. Пусть очухаются. – С заметной обидой в голосе, он точно здорово сегодня играл, отмёл трубач Пронин.

– Ага!..

– А чего это они там сейчас делают?..

Марсиане, вернее, люди в скафандрах, довольно быстро ожили после музыкального приветствия, начали неуверенно двигаться со своими приборами, по паре шагов в стороны, и вокруг себя. Как по чужой планете. Всё время от чего-то сверяясь с приборами. Надо понимать с программой. То в воздух, то в землю направляя свои датчики на длинных телескопических ручках.

Встречающие ещё на один шаг отступили…

– Это они пробы воздуха у нас берут! Я знаю, – громко заявил Мишель. – Ничего страшного. Химический анализ это. Да!

– А, так я понял, люди, вертолёт по-наш карантин прилетел, точно!

– Иди ты!

– Зуб даю!..

– А я-то думаю, чего это они в скафандрах! На НЛО не похоже. Те же на тарелках обычно прилетают, я слыхал, вроде…

– А говорили президент-президент. Я уж, дура, и обрадовалась. А тут, тьфу! Зря туфли хорошие надела. Зараза какая-то химическая прилетела. Пошли отсюда.

– Что, зря музыку получается играли?

– Зря не зря, считай, репетицию внеочередную провели. – Тоном учителя, как похвалила, баба Дарья.

– Ага, срочную, по тревоге. – Съехидничал тубист Звягинцев.

– Тоже надо уметь…

– Я предупреждала, Гимн нужно было срочно разучивать. А вдруг бы действительно президент, а? Опозорились бы. Сколько раз уж я говорила… Как об стенку горох.

– И я тоже говорил.

– А ты как говорил-то, как?..

– Ну ладно, вам, спорить. Надо, значит разучим… – Урезонил Зимин.

– Вот сегодня и разучим.

– Соберёмся и разучим.

– Сегодня?!

– Ну можно и сегодня…

31

С вертолёта, громко, перебивая ропот собравшихся селян, по внешнеговорящей, не видимой глазу радиосвязи, многократно усиленной специальными устройствами, начальственно прозвучало, как арестантам или глухим: «ГРАЖДАНЕ ЖИТЕЛИ, И ВЗРОСЛЫЕ И ДЕТИ! НЕ СОЗДАВАЙТЕ ПАНИКИ, ПРОЙДИТЕ В СВОМ ДОМА, И ЖДИТЕ ТАМ ПРИХОДА САНИТАРНЫХ ИНСПЕКТОРОВ. ПРОСЬБА НЕ ОТЛУЧАТЬСЯ. ПРЕДСЕДАТЕЛЮ СЕЛЬСКОГО ПОСЕЛКОВОГО СОВЕТА ИЛИ ЕГО ЗАМЕСТИТЕЛЮ, ПРОСЬБА НЕМЕДЛЕННО ПРОЙТИ В ВЕРТОЛЁТ НА СОВЕЩАНИЕ»

Как гром прозвучало, громко и мощно.

Никто, конечно, и с места не двинулся. С чего бы это вообще, и при чём тут, какая-то там паника… Интересное дело!

Все так и отреагировали, кроме Валентины Ивановны, Головы. Она смело шагнула на звук начальственного голоса – как с неба будто бы! – к той громкоговорящей летающей машине. И только это она вошла себе в вертолёт, как он тут же загудел генераторами, редукторами… ещё чем-то. Пыхнув дымом «из ноздрей», осипло затарахтел. Но винты послушно взвинтились, оба причём, и птица эта, вроде кузнечик, несколько грузновато – так вон же какое у него брюхо беременное! – всё же оторвался от зелёной травы. Ленивый, наверное, попался кузнечик или вправду беременный, или устал. Сразу же таким сильным ветром всех шибанул, словно в космос запускался. Звягинцев – здоровяк Звягинцев! – едва тубу свою из рук не выпустил, так она, милая, своими загогулинами к полёту отозвалась… Ну и кепки у кого были, платки там не привязанные, что ещё… враз поразлетались, как куры в смерч.

Так потом всё неожиданно и, главное, интересно для всех жителей села Ерши вдруг обернулось-развернулось…

Валентина Ивановна с воздуха, как требовалось, показала границы территориальных владений, что сразу же начальниками соотнеслось с картой. Специалисты ветеринарно-медицинской карантинной службы, что как раз и прилетели, умело и сноровисто, везде и всюду, взяли нужные им пробы: грунта, воды, воздуха, кормов, разных отходов (из выгребных ям)… Потребовали, кроме уже существующего шлагбаума, «жестко» обозначить границы всей карантинной зоны, всей территории. И до специального разрешения за пределы зоны – приказали – категорически никому не выходить! С внешними пришельцами не общаться! Причём всё это под угрозой страшных статей УК РФ (Их там, по этой части, тьма оказалась тьмущая!) И до тех пор всё это будет происходить, пока не пройдут лабораторные исследования хим-, био-, бактеро– и прочие логические исследования, включая физические, ветеринарные, и остальные образцы анализов, какие без специального образования и не придумаешь.

Валентина Ивановна, и председатель, попытались было отшутиться, мол, да всё в порядке у нас, ребята. Это просто шутка, шутка и не более. Им ответили: поступил сигнал, вам повезло. Дыма без огня, сказали, как известно, не бывает, вот и проверим. И если всё в порядке случится с этим сигналом… эээ… с вашими – Вашими! – анализами, значит, зачтём как положительным образом проведённые совместные учения местного как бы штаба ГО и нашего регионального МЧС РФ. Всей стране расскажем о вашем почине, распространим опыт. Если анализы будут положительными, в смысле отрицательными, что на самом деле совсем наоборот по значению, тогда, получится, что мы вовремя отреагировали, своевременно подключились. И так хорошо, и этак прекрасно. А пока поживите себе за флажками, чай, не убудет. Да и недолго это. «Сколько?»…А смотря какая инфекция. Бывает и вообще всё напрочь выжигать приходится. Но это уж в крайнем случае. Наверное, уж не Чернобыль у вас тут, да? «Тьфу-тьфу! Да уж нет, конечно». Ну и хорошо, ответили, бывайте.

И вертолёт у стрекотал.

Вот дела!..

Селяне уже и жалели. Думали, чужих только – мафию – шлагбаумом да надписями попугать, а получилось, себе дороже… А что если действительно найдут какую блоху страшную и выжгут, понимаешь, всё село на хрен… Выжгут-выжгут. Им то что! Технический процесс. Могут прямо с вертолёта или из космоса. Такой техники сейчас везде полно. Это ж не зерновые растить, с живностью какой подниматься… На кнопку нажал, и все дела: ни села, ни микроба, ни того, что подвернулось…

Но это ещё не всё. Ещё одна новость появилась. Ещё!!

К глубокому вечеру территория села, по всему периметру, была плотно окружена химическими войсками МО ВС РФ. Конечно, не всеми войсками МО ВС РФ, там бы, наверное, не то что яблоку негде было упасть, бумажку просун… Стоп! Об этом молчок! Потому что военная тайна! А ровно теми войсками оцеплена, скажем, которые как раз и расквартированы были в этом округе или где-то рядом. А может и по воздуху перебросили… В войсках это возможно, это запросто. Получилось, на каждый метр территории – один срочник, два прапорщика, один младший офицер, два старших, и… А дальше уже и не важно. Потому что количество давно уже перешагнуло за качество или наоборот…Опять стоп! И тут тоже «ноу коммент», как говорят политики и дипломаты. Скажем, достаточно специалистов понаехало. Въехали войска под видом плановых учений. Быстро всё развернули, и боевое и специальное вооружение всенепременно. Всё согласно штатного расписания, всё по полной программе. Включая нужное количество штабных, спальных, учебных и прочих палаток, кухонь, санитарных пунктов, дегазационных и дезактивационных и прочих реабилитационных служб и машин, передвижных складов, пунктов разного уровней связи, ремонтных и других специальных служб. Причём, все офицеры, прапорщики, как и срочный состав, кроме камуфлированной одежды, днём и ночью носили на себе ещё и специальные костюмы химической защиты. Чтоб совсем не узнать было, кто к нам приехал! На лицах, конечно же противогазы, на руках перчатки, на ногах бахилы. Всё как положено. Именно так.

И это ни с того, ни с сего!

Летом! К нам! В Тмутаракань!

Круглые сутки!

При температуре плюс (вилка) – двадцать пять – тридцать пять градусов по товарищу-господину Цельсию.

Селяне уж и не рады были своей скрытно проведённой инициативой. Скисли. Кроме ребятни, конечно. Им в это лето всё нравилось. Всё-всё-всё-всё!.. До последней секунды. Приключений хоть отбавляй. Они тоже бегали к солдатам. Но у них свой был интерес, детский. На автомат поглазеть, где и подержать дадут, где каску на голову надеть – поулыбаться, где значок какой выпросить, где к штык-ножу примериться, где и ремень со звёздочкой нацепить, а может и пилотку… А то и в военной машине посидеть, да! – порулить!.. Да мало ли. А деды с бабульками к периметру ходили, чтобы только потрогать бы те флажки. Убедиться, что не шутка это. Не загон. Попутно поглядеть на парящихся, по их вине – понимали! – в прорезиненной, или какая там она, специальной противохимической, противорадиационной, противо-всяко-заразной одежде военнослужащих. Жалко было ребят, глядючи… В такую-то жару.

Одному в тайне радовались, что их самих, изобретателей, в такую вот армейскую противохимическую форму не одели. Такое, говорят, бывает. Одевают же, понимаешь, не спрашивая, смирительные рубашки…

Покорно ждали результаты анализов.

К счастью, не долго ждали.

И узнали мы это, как водится, из уст ребятни. Они первыми, запыхавшись, и сообщили: «А у нас ничего не нашли, потому что солдаты уже уезжают, вот. Да». «Неужели! Радость-то какая!» – подхватываясь, воскликнули взрослые. Правда особой радости в голосах не слышалось. Но прислушались. И действительно, в округе слышалось смутное шевеление. Далёкое, но тревожное. Глухой гул запускаемых где-то двигателей, отдельные неразличимые выкрики-команды, общий тревожный шум. Как при начавшемся ледоходе, или отдалённой грозе. Подумалось, если уж не в атаку наша армия готовится, значит точно к передислокации… Хорошо слышно. А у нас в середине посёлке как раз наоборот, внешне всё тихо, спокойно. Мирный, созидательный труд. Правда с ограничением перемещений до флажков, и с нулевыми внешнеэкономическими контактами. Внутри пожалуйста, сколько хотите, но особо и не с кем. Народу-то, раз, два и обчёлся…

Но, нужно отметить, как за каменной стеной жили. Ох, как спокойно жили, если не считать опасения за какую-нибудь – не дай Бог! – поганую бактерию… Тьфу, на неё. Не к месту вспомнилась, подлая… Просто благодать, как жили. Да мы теперь, товарищи-господа-граждане, во всеуслышание, где угодно, хоть на пресс-конференциях, хоть тебе на брифингах или просто так, в СМИ, например, на своём личном примере, со всей убеждённостью можем всему нашему народу в голос, и правительству в первую голову, сообщить, как прекрасно себя чувствуешь, люди, когда рядом надёжное плечо, широкая спина, и тугая грудь нашей армии. Пусть и химиков, или как их там… неважно. Защитников, главное. Нет, мы не тупые – с чего бы это! – мы и раньше знали, что армия у нас есть, что она самая большая, самая сильная, самая надёжная и прочее, но это как бы абстрактно так знали, умозрительно. А вот теперь, когда сами оказались в кольце, в границах, просто физически почувствовали смысл и значение тезиса – спи спокойно народ, граница на замке. К нам можно только по воздуху… Но и там тоже, обязательно, мы знаем, какая-нибудь, да «захимичена» ракета, и не одна… Может, пять… Может, десять… А как же! Мы, например, не сомневаемся в этом.

Итак, две недели! Целых две!

Четырнадцать суток… И вот уже всё, уезжают. Жаль!

Успокаивало одно: ничего не нашли химики! Хотя, мы-то знаем, чего у нас там было искать, кроме светлого будущего. Нет там ничего… Если только мы – люди!.. Но судя по окружающей действительности, по социальному ландшафту в переводе, народ опять нынче не в цене. Опять ему лёгкая карта выпала: «Выбирайся сам», называется. То есть перестройка. Точь-в-точь, как в компьютерной игре. Но жизнь, не компьютерная игра. Хотя, для кого как.

32 .

С Мишелем, моим помощником, компьютерным гением, возвращаемся мы из районного центра. По мелочам можно сказать ездили. Хоть и жарко, но нужно было. На «Варьке», призраке для придорожных милиционеров и придорожных кустов. Как раз только что на посту ГИБДД отмазались… Это уж… Пришлось! А куда деваться, но по-маленькой, – что с села возьмёшь, да и знают они нас.

Проехали.

– Включай пятую! – азартно требует Мишка, прыгая на сиденье. Я его порой то понимаю, как себя, то просто поражаюсь… Марсианин и марсианин. В смысле, другое поколение: пепси-техно-швепси…

– Какую пятую, здесь только четыре, – скептически урезониваю. – Не издевайся. «Варька», это не «Феррари» тебе. – Я в это время меланхолично размышлял над тем, как не очень складно, кажется, устраивается жизнь у Светланы с Макаром. Краем уха слыхал. Не скандалят вроде явно, но что-то тлеет там. В общем, не хорошо это. Беспокоит. И грустная она всё время… Вернее, ровная или застывшая почему-то. А должна бы, кажется, если живут вместе, радоваться. Мужчина же, как-никак, в доме появился… Или что?..

– А ты включай, включай… – требует Мишка. – У нас же шумахерский болид… Забыл? Ну!.. – И словно от встречного ветра пригнувшись, голосом добавляет недостающую мощь «Варькиному» двигателю. – Вззз-ррум… Вжжж-зззз!..

Ааа! Ты так! – отмахиваюсь от грустных мыслей. – Ладно, пацан, я покажу тебе сейчас шумахерский болид.

Резко перехожу на пятую, слышу, как включились дополнительные камеры, вижу, как мощные вспышки новых порций бензина резко ускоряют движения всех поршней, вала, колёс… Как засвистели покрышки… Наш аппарат, вжав нас перегрузками в сидения, с огромным ускорением рванулся по шоссе.

– Вво!.. Так, так! Давай шестую! – в восторге кричит Мишка. – Давай!

– На тебе, шестую! – клацаю ручкой перемены передач… – Восьмую сразу!

– Вззз-ссс… Так, так! Обгоняй, Палыч! Обгоняй! – подскакивая, требует мальчишка, указывая на машины едущие в попутном направлении… Их не много, но они есть.

– Легко! – голосом компьютерного монстра кричу я, и прибавляю газу.

– Давай, «Варька», жми! Аааа… Ур-ра! Ур-ра! Обогнали, обогнали… – радуется штурман.

С таким-то штурманом… Любой космический корабль достанем.

– Палыч, гляди, машины свернули…

– Ага, нас испугались! – комментирую в азарте. – Впер-рёд! Так их.

Вжж…

– Нет, дядь Жень, там дороги нет.

– Как нет, если свернули… – я ещё где-то на шестой передаче, но разгоняюсь уже, только что поворот прошёл… и… – Вжжж…

– По карте там нет ничего. Я смотрел.

– Взззыы… – сбрасываю условную скорость. Тьфу…

Мальчишка уже не играет, замечаю, глядит на меня с большим любопытством… Как на марсианина.

Опять!.. Ну, Мишка! Именно таким образом он меня всегда и вышибает. Не он это уже получается марсианин, а я… этот… типа луноход…

– Так! С чего ты взял, – несколько обиженно спрашиваю, – что там нет дороги, если машины свернули? – Я хорошо видел пыль от колёс машин, свернувших метрах в двухстах перед нами. Припоминаю, первой там шла какая-то фура, светлый квадрат задней двери потому что маячил, за ней легковая… тёмная жигулёвская девятка, кажется. Я не присматривался. Мы же на скоростной трассе, в гонке участвовали… Пыль между тем уходила в кустарник и дальше в плотный лес. Может и лесок, не знаю. Столько раз езжу, а к ландшафту не присматривался. К чему! А вот, оказывается, надо бы.

– И что? – спрашиваю. – Нам какое дело? Может в туалет люди решили сходить…

– В туалет так не останавливаются. – Укоризненно глядя на меня, замечает Мишель,

– Да? – Всё ещё иронизирую – инерция такая у меня – но, в принципе, я с ним согласен. Скорость съезда действительно неоправданно приличная. Просто большая. Будто не съехали, а нырнули…

Действительно непонятно. Не самоубийцы же, не каскадёры.

Сбрасывая скорость, перестроил пока «Варьку» к краю обочины, еду, оглядываясь по сторонам… И что?! Другие водители, и впереди меня, вижу, и сзади, похоже не обеспокоены дорожной ситуацией, едут спокойно. Может только моим перестроением недовольны… «И что? Что это может быть? Что из того?..»

– А там точно дороги нет, ты уверен? – Спрашиваю своего наблюдательного штурмана.

– Конечно, – штурман обидчиво фыркнул. – Я весь путь здесь по карте знаю… Столько ж раз… Вот! – Мишка ткнул пальцем в разрисованную тонкими разноцветными ниточками автомобильную карту. – Видишь? Ничего нету. – Надул губы. – Не нарисовано. А карта этого года выпуска. Новая.

Я ничего не увидел, просто не присматривался к карте… Мелко всё, да и на скорости я, в движении… Но с Мишкой согласен. Со мной он ездит часто, это верно. И карту в руках держит постоянно, хоть и в наушниках с музыкой непрерывно… То рассматривает карту молча, то сверяется с разными реальными внешними знаками, ориентирами… Исследует, самозабвенно кривляясь в ритме… Не скучает, главное. Я это замечал. И что?

– Что ли посмотрим? – кивая головой, риторически спрашиваю. Хотя сам бы точно поехал дальше. Не приучен в разные дырки заглядывать.

– Конечно, – не задумываясь, осуждающе сверкает глазами Мишка, как это я, мол, так долго соображаю. – Быстрее, давай…

Развернувшись, проехали сколько было нужно в обратную сторону, нырнули в ещё висящую пыль. «Варька», почувствовав под колёсами привычный ей сельский рельеф, судорожно задёргалась, запрыгала, предлагая сбросить скорость. Это я и сделал. Мелькнуло в голове: «Ехать нужно предельно осторожно…» Пыль, да и ситуация не понятная, не просчитанная. Хорошо, если что обыденное приключилось, шоферское: устали ребята, ремонт, обед… А если что похуже… А я с Мишкой. И один. Зря… Эх, зря свернул. Дурак! Плохо может всё кончиться. Для обоих, причём. За Мишку я в ответе. Ай, не подумал! Мне его категорически подставлять нельзя… А я взял и свернул. Вот, дурак, вот азартный недотёпа… Полез… Куда… Но возвращаться уже было поздно, и, главное, под Мишкиным взглядом, просто невозможно.

Путь впереди едва угадывался… То стеной пыль стояла, то была в коротких просветах… Просека была неухоженной, точнее свежей… Временной. Сбоков сжималась кустарником и смешанным, где тонким подлеском, где и мощными деревьями… Пыль, я заметил, не уменьшалась, скорее усиливалась… Похоже, что догоняем… Значит, дальше нам ехать нельзя. На рожён можно выскочить. Углядев сбоку молодое кустарниковое поселение, резко сворачиваю в него, легко пробиваю бампером, останавливаюсь, глушу двигатель. Стоп, приехали. Кусты за машиной обиженно нахмурившись всё же выпрямились, закрыв нас. Прижав палец к губам, даю Мишке знак молчать, только слушать.

В наступившей тишине чётко прослушивался звук автомобильных двигателей где-то впереди нас и сбоку, с дороги, с шоссе. Но они накладывались своеобразными волнами, наплывали. Возникали и исчезали, а ровный шум впереди нас был постоянным, почти ровным… Как вдруг, и впереди нас звуки оборвались, исчезли. Там наступила тишина. Только с шоссе доносились приливами… Шепчу Мишке на ухо:

– Будь здесь. Только выйди из машины, и спрячься. Но машину не теряй из виду… Кто чужой появится – не выказывай себя – ни в коем случае! – только смотри. Понял? Ни во что не вмешивайся, и никакой инициативы! Усёк?

– А ты куда?

– Я сейчас… Только посмотрю… Жди здесь.

– Я с тобой.

– Ага, щас! Ни в коем случае! Будь здесь, я сказал! Спрячься. И нишкни, у меня. Понял?

– А ты?

– Ёшь твою в медь!..

– Ладно, – кисло кривится Мишка. – Только ты быстро.

– Ага! Будь здесь. – Приказал, и не хлопая дверцей, выскользнул из машины.

Низко пригнувшись, шагнул в кусты. Через пару шагов, запоминая место, оглянулся – «Варьки» уже видно не было. «Это хорошо», машинально отметил. Стараясь не слышно ступать, двинулся вперёд, огибая кусты. Они росли плотными семействами. Но к периферии были с просветами. Этот фактор я и использовал. Приноровившись, затаив дыхание, чутко вслушиваясь и придерживаясь левой стороной – где-то тут – временной дороги, лавируя, продвигаюсь вперёд.

Сильно пахло прелым мхом, сосной, чем-то вроде кислым… Было душно, жарко, немедленно облепили комары… Но их укусов я не замечал, глядел только под ноги и вперёд, и слушал. Этакий вслушивающийся передвижной механизм из меня получился. Даже не механизм, а к природе что-то… Хищник скорее всего. Волк, наверное, или рысь, или тигр… Но не это главное… Главным было – вовремя расслышать… А звуков в лесу, оказывается, очень много. Правда тихих, шуршащих… птицами чирикающих, жужжащих… Но не понятных. В них и вслушивался.

Человеческие голоса расслышались вдруг, и совсем почти в шаге от меня, как показалось. Хорошо подлесок плотным оказался, легко за ним можно было спрятаться. Слова доносились хоть и приглушенно, но понятно. Чтоб увидеть – что там, пришлось ещё вперёд немного продвинуться. На метр, полтора… Чуть раздвинуть перед глазами кусты…

Прямо передо мной, на небольшой опушке леса, стояла длинная сорокафутовая фура, с иностранными номерами. Два человека с автоматами за спинами, сноровисто возились около задней двери, пытались перекусить большими кусачками пломбу или замок. Около заднего колеса прицепа лежал человек, водитель фуры видимо. Его тело, без признаков жизни, ногами пинал здоровяк. Ещё один, четвёртый, скручивал с машиньт номера. Все четверо были в масках на головах, все в одинаковых камуфлированных летних комбинезонах. Лицо водителя было сильно разбито, слипшиеся волосы закрывали глаза… Нос, губы, скулы были в крови… Как и разорванная рубаха на груди. Руки были за спиной. Связаны или скованы.

Это же бандиты! – с запозданием дошло до меня, будто молнией всего пробило. Дёру отсюда нужно давать, Палыч, дёру, – мелькнула первая мысль, даже ноги послушались было отозвались. Но я удержался… Вернее, что-то меня удержало. Одна часть моего сознания немедленно требовала исчезнуть с этого места. Другая намертво удерживала. Страх вместе с удивлением и растерянностью в начале парализовал, но всё это быстро притушилось, уступив место вполне рациональным чувствам… И любопытство появилось, и злость, и негодование, и желание чем-то помочь водителю, и азарт упрямца.

Эх, – с огорчением вдруг вспомнил я. – У меня же пистолет под сиденьем остался! Пистолет!.. Не знал, что так обернётся… Ай, дурак! Ай, как плохо! Вернуться… Надо бы… Успею? В этот момент чья-то жёсткая рука, ткнувшись, неожиданно коснулась моего плеча… Всем телом вздрогнув, я окаменел…

Как сердце не разорвалось от неожиданности, я не знаю, но мгновенно разлившийся сковывающий холод превратил меня в застывшую скульптуру.

– На, Палыч, – прошелестел… Мишкин?.. Мишкин! голос у меня за спиной. – Ты пистолет свой забыл.

Вытаращив глаза, я с трудом обернулся. Мишка!! Да, это был именно он. Мишель, так же стоял согнувшись, как я, только пряча от меня глаза, протягивал пистолет рукояткой вперёд.

– Ты… – я хотел выругаться, но севший от страха голос едва с хрипом пропускал воздух… Так уж я напугался. Не ожидал просто. Заслушался, получается, «соловья», разведчик, липовый. Хорошо, что это Мишка ко мне подкрался, а если бы эти, вот… Ооо! Ноги не слушались, дрожали, да и всё остальное…

– Я только на минуточку! Не ругайся, пожалуйста! Ты же забыл. Передать, и всё. – Шипит над ухом Мишка.

– Я тебе сейчас… – или что-то подобное, кажется, оглядываясь, я вроде бы произнёс, но Мишки уже рядом не было. Как сдуло. Ну, пацан! Только что был, и нет его… Нету… Мираж. Правда жутко страшный… Но… Не мираж. Пистолет-то – вот он! – успокаивающе лёг рукояткой в ладонь. Медленно, едва слышно я передёрнул затвор. Прислушиваюсь в Мишкину сторону – ни шороха… Действительно, сдуло парня. Это хорошо, пусть отбежит подальше.

«Хватит с ним. Завязывай!»7 – возле фуры, там, отчётливо пробурчал чей-то голос под маской. «Толстый» послушно перестал пинать безжизненное тело, косолапя отошёл к уже открывающимся дверям фуры. Двери, неожиданно громко щёлкнув, заскрипели… Бандиты, сжавшись, в испуге замерли

– Стоя-ать! – Вдруг, опережая сознание, я услыхал свой грозный, как вой сирены голос. Так, я слыхал, спецназовцы используют эффект морального подавления. – Спецназ! – Ору. – Вы окружены. Милиция! Стоять! – И даже пальнул в воздух.

И мой голос, и выстрел произвели ошеломляющее впечатление. И не только на меня самого. Коротко взвизгнув, один, который снимал номера, как подломился, мгновенно упал на землю, руки за голову. Толстяк резко присел, как на табурет, руки в стороны, и замер. А двое, которые двери раскрывали, в падении сорвали со спин автоматы и явно в панике веером выпустили гулкие очереди – куда попало – по кустам. Озираясь, словно мячики подскочили, и как зайцы, скачками, бросились в разные стороны в лес. Напролом.

Уши мои от выстрелов почти заложило, словно бой куда-то отодвинулся, отошёл. Или звук где-то вовремя приглушили… Но нет, не отошёл бой. Мне ещё разочек пришлось как следует испугаться… И один ли раз…

Один из убегающих бандитов – я к своему ужасу это увидел – скакал прямо в мою сторону. Не разбирая дороги, ломился на меня. Я сквозь кусты хорошо видел его глаза в прорези шапочки… Будто в бинокль!.. Загнанные, страшные, просто белые… Шумное дыхание, и с ним какой-то призвук – подобие икоты, в момент припрыжки. Страх так его подгонял. Хорошо видел прыгающий ствол автомата в его руках… Бандит бежал грамотно, умело петляя и пригибаясь… Но именно на меня! Мне показалось, что он даже видит меня! Все видят! Что я неприлично большой здесь, просто огромный! Гора! Я тонко поймал себя на мысли, что психологически не готов, не собрался, а так это надо бы сейчас. Но это мелькнуло быстро, коротко, одно мгновенье. Лихорадочный мандраж в долю секунды сам собой, как это и раньше бывало, стоило мне ступить на борцовский ковёр прошёл, действиями уже руководил холодный рассудок, помноженный на опыт долгих – в прошлом – тренировок и ещё что-то давно-давно забытое…

Именно горой, наверное, я для него и оказался. Потому что об меня, в момент очередного зигзага, он и споткнулся. Понял ли он что-нибудь, теряя опору под ногами, не знаю, но моя подножка сработала мастерски. Мне даже помогать особо ему не пришлось: его масса тела и скорость сами собой довели приём. Единственное, что я не сделал, к чему всегда готов был – не стал подстраховывать его падение, как это положено на борцовском ковре… чуть подтолкнул даже… Сопроводил его падение, переводя правую руку на «болячку». Большего и не понадобилось. От неожиданности он инстинктивно выпустил автомат из рук, пролетев метра два, глухо хекнув, головой въехал в небольшую осину по ходу своего движения. Скривившись там, затих. «Удачно для меня получилось, – мелькнула мысль. – Не то стрелять бы пришлось ему в спину, если бы проскочил… А я к этому не готов – это не по правилам… Хотя, какие тут правила, как раз наоборот… Выстрелил бы, выстрелил». Я не мог пропустить его дальше. Там где-то был Мишка.

Оглянулся. Толстяка возле машины уже почему-то не было. Как и того, что первым упал… Как это? Сбежали?.. Толстяк ладно, а тот, первый, который после моего выстрела мгновенно упал, я уж думал, не от моей ли пули… Хотя, в воздух, вроде бы, стрелял.

– Куда, стоять! – Вновь заорал я в сторону машин. – Петров, заходи с тыла, не пропусти. Ребята, догнать их. Взять! – благим голосом орал я, выглядывая из-за кустов. Но даже сквозь заложенные от выстрелов уши, я различал удаляющийся шум ломаемых кустов. Звуки уходили вглубь от дороги… Не шевелились только двое: один возле меня, другой возле машины – водитель.

Вроде что-то получилось, – подумал я, начиная запоздало тревожиться. – Что же это мы тут такое натворили? Вернее, я натворил… Машинально ещё, в пылу, поднял автомат, поставил на предохранитель, перевернул замертво лежавшего… Страха перед мёртвым, я это с гаснущим удивлением в себе заметил, не было. Неужели так быстро привыкаешь… Голова его неестественно криво легла на плечо. Шея, значит, понял, сломана. Нагнулся, стянул с бандита шапочку. Под ней находилось простоватое лицо молодого парня. С закрытыми глазами, бледное уже, явно остывающее. Растрёпанные волосы на голове были в крови, и ещё чем-то желеобразном… сером. Даже мне, не специалисту, не подготовленному было понятно, и голова у парня разбита и шея сломана… Дерево оказалось там, где надо. И всё… Был чнловек, и нет человека. Хотя, какой он человек, он бандит. Бандит, разбойник… Вон, как они водителя только что пинали…. И с оружием… А по лицу – пацан и пацан. Молодой ещё… а в людей стреляет… Сволочь! Конечно, сволочь! Сволочь он и есть! Пусть и мёртвый… И хорошо, что мёртвый. Встряхнуть бы его раньше хорошенько. Навешать п…й, сопляку! Некому, наверное, было… А теперь, что… Теперь всё! Наказано зло?.. Ушло оно с ним?.. Я не знал. Не мог себя понять. Не мог чётко оценить свои действия. Правильно-неправильно, хорошо-плохо… Какой-то жуткий клубок странных чувств клубился. И противоречивых, и просто странных… Вообще не привычных. Но я точно в себе через что-то перешагивал. Это факт. Кстати, времени копаться в себе не было, нужно было действовать, к тому же возник вопрос: а где Мишель? Где Мишка? С ним как?

С автоматом наизготовку, я снял его с предохранителя, чётко теперь понимал где нахожусь, тревожно оглядываясь и пригибаясь, направляюсь к обеим машинам. Нужно было осторожно проверить, не спрятался ли там кто, убедиться… Нет, в «девятке» никого не было, и в кабине тягача тоже пусто. Только удаляющийся шум ломаемых кустов в стороне всё ещё слышен… А водитель фуры, хоть и избит, вижу, но дышит. Грудь вздымается. Слава Богу, жив!

Мишка… Надо за Мишкой сбегать… – растерянно оглядываюсь. – Уезжать скорее отсюда надо, и водителю помощь срочная нужна, и Мишку найти… Как он?.. Где? Не зацепило ли, не напугался?

– Дядь Жень, я тут. – Слышу из ближайших ко мне кустов, тихий его, дрожащий голос.

– Мишка! – обрадовано восклицаю, слава Богу. – Ты где? Живой!

Мишка осторожно высовывается из-под кустов, чуть выше травы его голова. Он на четвереньках стоит, прячется. Вижу его чуть испуганные круглые глаза, снизу-вверх, и острый вопрос на лице:

– Конечно, живой. А что, тут всё кончилось уже, да? – спрашивает он. – Всё?

На меня накатывает непонятная – ни к месту – вялость, апатия, раздражительность. Реакция, наверное, такая нервная. Даже серчаю на Мишку, злюсь.

– Ты это почему здесь? Ты где – я сказал! – должен быть, а?

– Там. – Мишка машет рукой за спину.

– А почему ты тут?

– Так я был там… Но потом, когда кто-то как: тра-та-та-та так, из автомата, я подумал, вдруг тебе помочь надо – патроны если подносить или что. Да! Я читал. Один же никак… Ну, я вот и… А тут всё! Ой, а что это он там?.. – не договорив, воскликнул Мишель, указывая на избитого водителя. Тот пришёл в сознание, вяло крутил головой, пытаясь приподняться, увидеть, понять ситуацию… хрипел.

– Надо помощь оказать, – говорю Мишке. – Избили, гады. Пойдёшь? Крови не боишься?

– Я? – Мишка запнулся, но ответил храбро. – Я – нет. А что?

– Ничего. Пошли. Поможешь.

Руки у водителя были связаны. Перевернув его на бок, с трудом развязал верёвку. Оглядел водителя. Лицо разбито. Глаза заплыли… Ну что за сволочи. Откуда такая жестокость в людях? Такое варварство. Злость жуткая… желание крови… Гады! Гады!.. Я осторожно протёр лицо водителя ватой, – в «девятке» нашли аптечку. Водитель хрипло кашлял, держась за грудную клетку. Рёбра, наверное, поломаны, догадался я. Дышал водитель с трудом. Но глаз, один глаз, вроде здоровый, смотрел осмысленно… И что теперь дальше? Что нужно делать? Ехать на пост ГИБДД? Нет, наверное, обстановку без присмотра оставлять нельзя… И водитель здесь, и этот… труп который… И фура открыта… Да и бандиты могут вернуться, если не услышат за собой погони… Могут-могут!.. Что же делать? Я растерялся. Не знаю с чего начать… Очень много неизвестных величин…

– Выбираться отсюда надо… – говорю в слух. – Причём, скорее… Как думаешь, Мишель?

– Надо. А как?

Водитель что-то невнятное прохрипел…

– Что? – я наклонился, тревожно оглядываясь по сторонам, держа автомат наготове. – Повтори, друг. Ты по-русски понимаешь, нет?

– Да… из Грод…но, – с трудом произносит водитель.

А, свой, значит, белорус, поймём друг друга. Водитель морщится, хрипит, с трудом спрашивает.

– А груз… Как…груз?

– Вроде цел, – пожимаю плечами. – Что там у тебя?

– Груз… Они вели… меня от Нижнего… Я видел… перегородили… Один в кабину… сел… Под автоматом… заставили…

– Об этом потом. Ты пока не разговаривай. Молчи. Тебе в больницу нужно…

– До… кумен… ты…

– Твои документы? Понял. Сейчас посмотрим…

Они нашлись в его кабине, прямо на полу. Не понадобились похоже бандитам.

– В порядке твои документы, не беспокойся, – сообщаю водителю. – Они в кабине были. Вот они. – Показываю толстую папку. Водитель устало мигает мне здоровым глазом, понял, мол.

– Ты подожди чуток, – прошу его. – Я сейчас машину свою подгоню. Поедем в больницу. Держись. – Водитель согласно пошевелил пальцами рук, закрыл глаза. Синева с рук уже сходила… – Бежим, Мишель, за «Варькой». Показывай дорогу.

Наша «Варька» не подвела, и завелась мгновенно, и сквозь кусты пробилась, и на поляну въехала. Самым трудным было затащить травмированного водителя в наш газон. И сам тяжёлым оказался, и разваливался, будто всё в человеке перебито, и проём очень узким оказался. К тому же, и сиденье не раскладывалось, и не отодвигалось. Кошмар! Ну, кто ж тогда из конструкторов предполагал, как возрастут запросы. Так, потерявшего сознание, я и загрузил… Жалко было мужика, а что делать, не бросать же под кустом… Свой ведь, и белорус… Брат, значит. Да и вообще. Другие машины, я подумал, конечно же трогать нельзя… Вещьдоки, как-никак или как их там правильно?

Аккуратно, почти плавно, как мне показалось, мы выбрались из леса, выехали на шоссе. Даже вздохнули с Мишкой. На душе легче стало. Или лес там давил – замкнутое пространство или сама ситуация… Скорее – ситуация. Мишка сидел сразу за мной, на откидном боковом сиденье. Непрерывно говорил, как прорвало, жарко дыша мне прямо в ухо. Порозовел даже… Косясь на избитого водителя, тараторил…

– А я слышу, вдруг, ты как закричишь там – я тебя сразу, Палыч, узнал, сразу! – ур-ра, впер-рёд, ребята, бей этих… забыл, как их… бабах, потом, слышу выстрел и… тра-та-та-та. Я раз, так, быстренько в укрытие… ну это, там дерево такое большое, как сиденье вот это, толстое… упал, и вверх смотрю, как там!..

– А зачем ты вверх-то смотрел? Надо было голову прятать, и руками прикрывать…

– Нет, если прятать – я пробовал – ещё страшнее становится, – признался Мишка. – Я вверх смотрел… Там ветки деревьев качаются, подмигивают небом… Интересно так… То приоткроют его, то закроют… Облака там ещё… Красиво.

– Ух, ты, подмигивают… Не знал.

– Да. И не страшно… И за стрельбой сразу, слышу: вшить, вшить, где-то вверху, свист такой, листья даже посыпались… Это пулемёт, наверное, строчил, да, Палыч?

– Ты как про пистолет-то догадался? – перебиваю парня.

– А чего тут догадываться? Я думал, ты взял его. Как же без него… А потом смотрю, а он на месте почему-то лежит, под сиденьем, в кобуре… Вот растеряха, думаю, Палыч, – забыл. Удивился даже… – Ну и…

– А как ты меня нашёл, как? Там же всё одинаковое… Лес, кусты…

– А чего там искать! У меня же глаза… Даже ночью, если надо, вижу… А тут… Рубашка-то у тебя яркая, я сразу и увидел…

Вот как, он увидел! А я и не подумал про свою демаскирующую одежду… Некогда было.

– Ну, Палыч, ты герой, – восхищался Мишка. – Настоящий герой. Ты Рембо. Такой бой выстоял… С мафией! Всех расстрелял. Расскажу ребятам – умрут от зависти! – я с Палычем в настоящем бою был. Да, был! Класс. Тра-та-та-та… Дядь Жень, дай автомат подержать…

– На, бери, – говорю, отстёгивая магазин. Мы уже по трассе едем. Оружие, пожалуй, не понадобится здесь. Одной рукой управляю машиной, другой передёргиваю затвор. Боевой патрон жёлтой молнией послушно выскакивает из патронника, звучно щелкает в лобовое стекло… Нажимаю на курок, слышу и чувствую щелчок под рукой, ставлю на предохранитель. Всё получилось автоматически, как и не было стольких лет перерыва… С восхищением замечаю про себя: как всё же армия глубоко оставляет свои зарубки… На всю жизнь… И пригодилось!.. Мишка удовлетворённо замолкает с автоматом на коленях… Мурлычет себе там, словно кот.

– Мишель, ты не представляешь, как ты меня там напугал, когда сзади подошёл… – Вспомнив жуткий тот эпизод, я начинаю громко над собой смеяться. Весело потому что, смешно… – Чуть памперсы свои не испортил… Ага!

У Мишки на лице недоверие.

– У тебя?! – переспрашивает Мишка. – Не ври. Это я наоборот испугался. Думал, подойду, он точно ругать начнёт…

– Что ты! Я одеревенел будто… Язык даже отнялся… ноги, руки… Как сердце не остановилось?! – Хохочу над собой, давясь от смеха, вытираю слёзы. – Впереди эти… а сзади хлоп меня кто-то по спине!.. У меня волосы на голове дыбом, а сердце в пятки… Хорошо, что ты не крикнул мне над ухом «руки вверх»… Тогда вообще бы мне хана… – Тут уже мы хохочем вместе, как два ребёнка, вспоминая теперь уже весёлый и смешной «страшный» эпизод… Прошу Мишку, даже умаляю. – Больше так, со мной, никогда не делай, ладно.

– Ага. А ты пистолет не забывай… – Улыбается Мишка.

Глубоко вздохнув, прихожу в себя, подвожу черту событиям.

– Так что, Мишель, это ты у нас герой, а не я.

– С чего это?

– Потому что друга не оставил. Не испугался: ни выстрелов, ни леса. Раненого водителя помог освободить, и первую помощь ему оказать.

– Я только рядом стоял.

– Стоял, да!.. – это важное обстоятельство я подчеркнул особо. – Не в обмороке лежал! Понимаешь?! Большая разница, парень. Морально, значит, поддерживал. И это хорошо. Молодец. Страх в себе поборол… Неоднократно, наверное. Небо подмигивающее заметил… А это, фрэнд мой молодой, не каждый может. Я тебе говорю. Точно… В общем, герой!

– Нет, Палыч, ты специально всё преувеличиваешь. Я знаю, знаю! В воспитательных целях всё это. Вы всегда так, взрослые, делаете… А я, по правде хочу, как ты! Потому что это ты герой. Ты – Рембо. В настоящий бой потому что вступил, бандитов всех разогнал… – Мишка ещё не знает про одного убитого, головой приложившегося к осине. Я его успел ветками прикрыть, чтоб Мишку не напугать… – человека, вон, из плена освободил… – Мишка кивнул на стонущего водителя фуры… – Товар там…

– Подожди, дорогой, – фура, товар… С чего всё началось, ты помнишь?

– С чего?

– Как с чего… Забыл?! А кто на съехавшие с трассы машины внимание обратил? Я или ты? Ты!

– Ха! Я!.. А кто туда поехал, кто не побоялся, и вообще…

– Мы!

– Ладно, пусть так: ты и я. Но главное, всё же – ты.

– Мишка!..

– И я, конечно! – лукаво улыбается Мишель. – Я ж с тобой был.

Мы уже подъезжали к посту ГИБДД.

33 .

На посту, давая объяснения и показания, мы задержались ещё часов на пять – шесть. Но вертолёт прилетел раньше, очень быстро. С медпомощью, двумя следователями и собакой. Тут же и улетел, забрав пострадавшего водителя. Не успел вертолётный звук угаснуть, как тут же, пугая звуковым сигналами, сверкая мигалками подлетели две милицейские машины, с милицейскими чиновниками и следователями прокуратуры. Я в это время уже показывал место происшествия, объяснял, рассказывал. Потом ещё какие-то люди приехали, я не присматривался, но тоже с собакой. Я снова рассказывал и показывал. Увезли труп. Группа специалистов, не выказывая удивления и не особо комментируя, фотографировала, чертила, измеряла, снимала отпечатки, собирала гильзы, записывала, по-деловому переговаривалась… работала. Вскоре подъехал ОМОН. На автобусе, со шторками. Бойцы пружинисто высыпали. Молодые ребята, подготовленные – хоть в огонь, хоть в воду… Часть из них осталась на поляне, с автоматами наизготовку, и вокруг неё. А другие, переговариваясь по мобильным переговорным устройствам, цепочкой быстро ушли вслед за поводырями с собаками… Вскоре и вечер наступил. Нас с Мишкой отпустили.

Мишка очень устал, это было заметно. Даже осунулся. От впечатлений и переживаний. От одних и тех же, кажется, вопросов следователей ко мне – он кое-что слышал – от бесполезного сиденья в машине – «мальчик, побудь здесь, не топчись, здесь следы…» – от комаров, голода… Даже мне этого всего было очень много, а уж ему – тем более. Кстати, при нём и труп увозили. Вот этим Мишка был просто ошарашен. Я это видел. Лицо так и застыло, как и весь, кажется… Но ничего, справился с ужасом мальчишка. Молодец. Не гундел, не куксился. Терпел. Мужчина растёт потому что. Об этом я ему и сказал, он великодушно отмахнулся. Тогда в качестве витаминной дозы, для релаксации, я предложил:

– А давай, маме Эле позвоним или папе. Как думаешь?

– О, давай! – Загорелся Мишка, радостно подскакивая на сиденье. – Маме с начала…

– Мишель, – рукой останавливаю его порыв. – Одна просьба – мужская: давай не будем им обо всём этом рассказывать. – Намекая на закончившееся приключение, мы уже домой едем, в Ерши.

– Почему? – удивился Мишка. – Это же, дядь Жень… – его глаза недоумённо округлились, будто вдруг наказание мальчишка не известно за что получил. Заёрзал на сиденье, хватая ртом воздух, не находя слов. – Мы ж… – путаясь, заторопился… – ты же… мы же в настоящем бою участвовали… вал… ты участвовал, то есть. – Выруливал в своих оценках Мишка. – Там же целый бой же был, с этими, с… убитыми. И я с тобой…

– Не с убитыми, а с бандитами. – Почти спокойно поправил я.

– Я и говорю, с бандитами… – так же возбуждённо настаивал Мишель. Ему явно сейчас не хотелось быть взрослым мужчиной, который скромный, мужественный и молчаливый. Просто очень хотелось похвастать маме, папе, ребятам… Всем.

Я очень хорошо это понимал. Понимал и то, что очень необдуманно подставил мальчишку под удар. По-глупому. Азарт приключения уже прошёл, да и длительное, дотошное составление протокола охладили пыл, я видел свои явные промахи. Промах, в принципе, был один. Пока Мишка со мной, мне нельзя ввязываться ни в какие авантюры. Нужно быть очень осторожным. И стыдно было сознавать, что я так по-глупому поддался азарту. И не важно, что я чего-то там не знал, и не предполагал. Возраст обязывает, и ответственность. А я!.. Раздухарился, как пацан. Будто мне двадцать пять лет… Нет, сейчас я должен быть очень осторожным, очень догадливым и рассудительным… И ни в коем случае не ввязываться ни в какие «партии», потому что Мишка рядом. Да и без него тоже, пока он на моей совести, со мной. Вот, когда сдам его родителям, кончится контракт, тогда – «а хоть куда, а хоть в десант, такое звание – курсант». Я ведь, по сути, БЖР! Безо всего… Без руля и без ветрил, так сказать… «Жисть моя жестянка!..» Но мысль, холодная, ледяная, о том, что придётся Мишку вернуть, сдать родителям, остро кольнула, ещё больше испортила настроение. Нежелательно расставаться бы… Очень я за это время к Мишке привязался, как ни к кому другому.

Ехал, и стыдился, и радовался, что так всё удачно для нас кончилось… И хорошо, что именно так. Действительно, страшно представить, если бы мы с ним попали в ловушку?.. Выехали бы, например, прямо на них или на подъезде нас захватили… Вот где ужас! Расстреляли бы они нас с Мишкой, не спрашивая – кто откуда, и зачем сюда въехали. Повезло. Ой, повезло! Впредь будет наука.

И это не я, это чудо нас спасло. Чем уж тут хвастать? Удачно просто выкрутились.

Поясняю Мишке:

– Мишель, мама Эля – женщина. Понимаешь? А женщины всегда сразу же за мужчин переживать начинают, ещё и плакать… Сам же знаешь – мамы! Да и стыдно, так-то по глупому… подвиги совершать.

– Как это? – Мишка насупил брови. Когда ему непонятно, он всегда так делает. Мордашка сразу становится очень милой и незащищённой. А брови хмурит, чтобы скрыть свою растерянность… Эти знаки я уже и без слов понимаю… Привык уже к Мишке. Люблю его.

– Давай, об этом, как-нибудь потом, – отмахиваюсь, как от пустячного, предлагаю. – В общем, поговори с мамой о её настроении, о здоровье, о погоде, о планах… нейтрально так. Хорошо? Подними ей настроение. А о подвигах своих, мы только летописцам расскажем. Идёт?

– Каким это летописцам?

– Каким-нибудь… Когда-нибудь… Найдутся, я думаю… Потом.

– Потом?.. Ну ладно, пусть потом! Давай телефон! – Весело уже кричит Мишка, он быстро приходит в хорошее настроение. – Включай пятую…

– Ага, щас, пятую. Опять куда-нибудь с тобой въедем! Нет уж!!

Настроение выровнялось, поднялось. Да и «Варька» тоже заметно развеселилась. Легкомысленно подмигивала встречным машинам своим правым глазом. Лампочка в фаре, наверное, плохо контачит… По фаре ей что ли, выйти, настучать или уж сразу заменить? Ладно, пусть пока радуется, что тоже легко отделалась. «Н-но, милая!..»

34 .

Общие собрания у нас на селе возникают порой и стихийно. Но не спонтанно, как может кому-то показаться. Мы ж не Госдума, на всякую ерунду кидаться. Руководствуемся не политической мудростью, а только житейской. Нет у нас времени пустопорожние дебаты годами разводить. Да и само время, включая и деньги, мы проедаем не государственные – свои. Так что, как возникла какая житейская проблема – мы тут же собрались, обсудили, и постановили. Всего и делов. Причём, решения принимаем только прямого действия. Ни обсуждению, ни обжалованию которые не подлежат. От этого результат сразу виден. Он есть.

Вот и сегодня несколько вопросов поспели, требуют своего разрешения.

Первый. Что дальше теперь людям делать? В смысле, подрастают уже поросята-то, и что?

Второй вопрос. Соседи, заглядывая к нам, предлагают объединиться. Заметили улучшающиеся перспективы.

Третье. Надо вперёд заглянуть, в будущее, прибросить, как бы… Не на пятилетку, нет, хотя бы на года два-три.

Четвёртое. Где учителей в школу брать?

Пятое. Рук не хватает.

Ещё и «разное». У Макара со Светланой Павловной из ячейки государства «дым» идёт. Вот и сейчас их обоих на собрании нет. А это уже для всех признак.

Вопросы «больные».

Вначале-то мы собрались только школьную избу, вернее здание школы на готовность у бригады Василия Митронова принять. Знаковое событие. Тьфу-ты, язви его в печёнку, слово-то какое дурацкое придумали. Не наше это слово, пустое. Надо бы говорить, радостное событие!.. Радостное – это да. Тут в самую точку. Потому что желанное событие, долгожданное. Уж мало какой радости-то на селе, а тут… Как раз она, радость и есть: школа на селе в этом году у нас опять начинает работать… Снова!.. Слышите! Начинает! Как возродилась! А это именно радость и есть, именно счастье… Потому что дети учиться будут. И что может быть лучше? Только если дальнейшая уж учёба…

Желающие не вместились. Почти все пришли посмотреть. И стар, и млад… Пришлось где старшую ребятню даже вытеснить. Но школьные окна открыты – они, где гроздьями там повисли, кто в дверях пробкой встали. Но не мешают. И пусть себе слушают, они должны быть в курсе проблем.

Собрание внешне похоже на родительское. Взрослые, кто за партами сидят, кто на табуретах между рядами, кто и на стульях… Вплотную придвинувшись. Чинно. Правда босиком все, – полы-то вон, как зеркалом блестят… Не сговариваясь – уважительно и к школе, и к труду мастеров – сразу и разулись на крыльце… Как потом в обуви разбираться будут?! Но это потом… За учительским столом Валентина Ивановна и председатель. У них за спиной, конечно, школьная доска. Правда не новая. Не смогли новых добиться. Да ладно. Хорошо хоть эти-то – две штуки – районный отдел образования всё ж таки выделил, вместе с Б/Ушными партами. Пусть и с трудом, и не новых. Выше доски прибиты портреты Ломоносова, Менделеева, Мичурина, Чехова, Келдыша – это академик такой. Какие на складе нашлись. Не новые тоже, разных размеров, где маслом, где сухой кистью, но целые – мы их почистили, подновили. Главное, они есть – висят, классы украшают. А то, какой же класс без портрета?! Не класс – пустая комната. Даже для столовой портрет нашёлся – даже два – В.И.Ленина, и В.И.Сталина. Правда не с целью пропаганды, а просто в конторской бухгалтерии за шкафом без дела стояли. Теперь украшают своими мудрыми и заботливыми лицами прихожую школы. И пусть, что рядом. История вроде… С портретами всё теперь в школе как положено. Со временем – решили – если что, и другие, какие надо портреты-приборы подберём, прикупим…

И митроновская бригада вся здесь. Молодцы мужики. Это видно. И побрились, и сияют. Как и подремонтированная, покрашенная школа. Даже на тепло её с пристрастием проверили. Печь затопили, да! «А ну-ка, ну-ка…» Подождали, прислушиваясь… шлёпая ладонями по трубам… «Ты смотри, бурлит, ёшь её в медь, водяное тепло по трубам!» А под навесом поленница наколотых дров – прошли, осторожно босиком ступая, проверили – под крышу в пять рядов есть, с готовностью высится. Не замёрзнут школяры зимой, нет. Хорошо это. Радует. Две классных комнаты в школе получились – по шесть парт каждая; учительская вместе с кабинетом директора; прихожая с вешалкой, умывальником, кухней и буфетом с чашками-кружками, да посудой какой; сени, где валенки от снега обстучать, и крыльцо с перилами… Чтоб когда можно по ним на портфеле или уж просто так, съехать… Всё как положено. И туалет, конечно. Естественно, раздельный. Туда тоже всей комиссией заглянули… На улице он. Под навесом. В двух секундах почти, когда понадобится.

Наши женщины, бабульки которые, любовно, с гордостью, все подоконники в школе своими комнатными растениями украсили… И не пальмами с фикусами, а только теми, которые цветами всё время глаз радуют, круглый год. Есть такие цветы, оказывается, нашлись. Чтоб больше кислороду, говорят, во-первых, детям было. И по ботанике, если какие живые пособия когда понадобятся… Они тут, как тут, уже под рукой. Конечно, всё за занавесочками, конечно, с рюшечками, не по-казённому, а по-домашнему, как для себя… Ну так!.. А уж колокольчик, чтобы перемену объявлять, вообще словно по конкурсу выбирали. Наперебой просто, с обидами… Этих колокольчиков тогда набралось, в каждой живой избе их, штук по десять-пятнадцать от прежних коров, тёлочек осталось… Когда в контору принесли, собрали… О!.. Такая звонница разлилась, как услыхали… потом, как вспомнили своих бурёнушек, да… прямо слезами умылись. Ладно, чего уж горевать, тут же решили – будут ещё у нас свои бурёнушки, будут. А пока колокольчик один выбрали, хороший, ладный, не ботало… Звонкий, голосистый, почти медовый (Это кто понимает!). А так, если просто, в любом конце села, главное, слышно.

Радостно всё это. Очень всё радостно.

Может и выше классом сегодня школа должна быть, в этом-то веке, но мы и этому рады. На наши власти уповать, в смысле надеяться, в справках утонешь, на век тёмным останешься. Спасибо, мы уж сами. Как говорится: «не могём, а могем». Кстати, июль только на исходе, а мы уже готовы. В смысле технически. Когда такое было? Старики и не упомнят. Василий Кузьмич это с «гвардейцами» постарался. Раньше бы грамоту дали бригаде, а сегодня простое «спасибо», к высшей награде приравнивается. Соскучились потому что по настоящему человеческому признанию. Да и школа – это хорошо! Хорошо это – школа… Очень хорошо! Здорово!

От праздничных ощущений, плавно перешли к насущному.

– Евгений Павлович, что будем с мясом делать? Ландрасы подрастают… Время подходит… – словно переворачивая «похвальную» страницу, беспокоится Василий Кузьмич Митронов.

– Я думаю, нам нужно мини-колбасный цех свой иметь. – С готовностью отвечаю. Я об этом уже много думал. Пришло время обсудить идею. – Как вы думаете?

– Во, здорово. – Послышались голоса. – А это можно?

– Сильное предложение, председатель. Мы всегда о таком мечтали!

– А мини, это сколько?

– А почему мини? Который большой – лучше.

– А он дорогой?

– А где его взять?

– Были бы деньги…

– Я думаю, найдём, – выслушав ворох вопросов, уверенно заявляю. – На такое дело – найдём. Другое главное, куда колбасу с окороками да грудинкой девать?

– Так в город и возить. Продавать там.

– Они сами к нам ездить будут…

– Далековато…

– За хорошим товаром – из-за границы едут…

– Так то за хорошим.

– А мы что, плохим, что ли…

– Ну, да. Верно. Стоило бы огород городить.

– Хорошо, – останавливаю дебаты. – Мы так давайте поступим. Поручим Мишелю и мне провести маркетинговые исследования по перерабатывающим линиям, и спросу на мясную продукцию. Потом доложим наши соображения, тогда и решим.

– Правильно, Палыч.

– Годится, председатель. Записывай Валентина Ивановна.

– Так, идём дальше, – читает Валентина Ивановна повестку. – Второй вопрос. Относительно объединения. С соседями. Как думаете, товарищи. – Внимательно оглядывает собрание.

– А что думать, – надо. И родни там полно, и вообще, соседи…

– Нет, так не пойдёт. Зачем нам нищету на себя брать…

– О, о… А давно ли сами-то…

– Не в этом дело. Они же пьют там, алкаши грёбаные, почём зря. Там же не жизнь, – видимость одна.

– Правильно, у них даже оркестра своего нет…

– Погоди ты, Глебовна, со своим оркестром…

– А давайте мы к ним на собрание сходим, послушаем… – По-школярски подняв руку, предлагает Звягинцев. – Может что и услышим хорошее.

– Вот это хорошее предложение, Матвейка, дельное. Опосля и решим.

– Пойдёт, Валентина, пиши.

– Записала. Третий вопрос. – Валентина Ивановна поднимает глаза от тетрадки, сурово спрашивает. – Что на будущее планировать будем?

– До следующей весны дожить, – поджав губы, замечает Людмила Леонидовна Феклистова.

И не вредная она вовсе, кто подумал, чтобы губы когда ни попадя поджимать… Просто Валентина в свои почти пятьдесят пять лет никак понять не может, зачем людям вперёд куда-то далеко заглядывать, когда им уж на седьмой десяток, и даже за… Сегодня – нужно жить… Сего-дня! Здесь и сейчас!

– Погоди, ты… до следующей весны… Доживём! Не в первый раз, – перебивая «не серьёзное» предложение, серьёзным тоном выкрикивает Егор Дмитрии. – С Европой нам надобно объединиться, люди… С Европой! – По лицу и по-виду вроде трезвый дед, а счастьем от чего-то сияет. Счастьем общения, наверное, учитывая наш трезвый образ жизни.

– Ну ладно вам шутить. Я серьёзно спрашиваю… – укоризненно отворачиваясь, стучит карандашом по столу Валентина Ивановна.

– Тогда, значит, с якутами… – не унимается дед Егор.

А, понятно, сегодня у него перерыв от своего шлагбаума, отдыхает он, поэтому и разговорчивый.

– Почему это с якутами? – переспрашивает Валентина Ивановна.

– А у них золото. – С удивлением на лице щурится дед: как такое можно не понимать.

– Во, дед, вспомнил! – хлопает ладонями по парте агроном Байрамов. – Хрен ли с того золота, если они – там, так же бедствуют.

– А потому что имя с начальством не повезло. – Высказывается Дарья Глебовна. Будто только она об этом одна и знает.

– Господи, а кому сегодня повезло? Везде такие, – пожимает плечами Вера Никандровна, бухгалтер. – Одни коммунисты, да бывшие комсомольцы опять у власти… Этого хотя бы взять – детский сюрприз который! Киндер-сюрприз, во! По лицу видно – запросто что угодно скоммуниздит. И другие…

– Уже скоммуниздили, Никандровна…

– Я и говорю…

– О, а у меня идея, люди, нам Палыча нужно в Думу выдвигать, – приподняв бровь, заявляет вдруг Звягинцев. – В президенты.

– Ух, ты!

– А что, хорошая идея, – аж подпрыгивает дед Егор. Многозначительно крутит пальцем в воздухе. – Ещё не старый, Матвейка, а уже, смотри – голова, кумекает! Правильно! И проверенный у нас Палыч. И не ворует, не пьёт…

– Таких туда не берут… – С сожалением замечает Василий Кузьмич Митронов.

– Эт да! Тц-ц!.. А жаль!

– А сам-то, Палыч, что думаешь, если мы направим тебя? Делегируем, а?

– Нет, братцы, со всем бы удовольствием, – с жаром отказываюсь. – Спасибо, но только не к ним. Я цветом не вышел. Не в масть буду… Хотя, по большому счёту и надо бы… Но там же как в стае, там же вместе выть надо… А я не могу… Да и интересы у них не государственные, а шкурнические. Мы ж видим… Точно работать не дадут… Сожрут.

– Правильно, Палыч, пошли они все… корове в трещину.

– Дед! – Грозно одёргивает Валентина Ивановна.

– В смысле коту под хвост, в баню, то есть. – Послушно исправляется дед Егор, машет руками. – Пусть будет с нами. Хоть один хороший начальник с людями, будет. И то ладно…

– Нет, не отпустим Палыча…

– Конечно, пока к светлому будущему нас не выведет.

– Тогда нам типа Мао Дзе Дун нужен. – Заявляет дед Егор. Он один только, кажется, ещё помнит пару строчек из песни про Великого Кормчего на Востоке.

– Ладно вам, – отмахивается Валентина Ивановна. – Нам Палыча хватит, не подвести бы.

– Эт да, Валентина! – сельчане дружно кивают головами. – Не подведём!

– Ага, мы почти на рельсах.

– Ладно, Валентина, что там дальше? – Требуют. – Читай.

– Про учителей и про руки. Людей у нас не хватает. – Близоруко сощурившись, читает с листка Валентина Ивановна.

– Так ведь мы уже говорили, наших надо домой возвращать, земляков. И все дела…

– Ага, с горы что ли им крикнуть?

– Зачем с горы? Письмо написать…

– На всех бумаги не хватит…

– Во, деревня, а Интернет этот электрический изобрели для чего?

– Электронный…

– Не перебивай старших Матвейка! – Выговаривает дед Егор Звягинцеву. Что-то он сегодня излишне раздухарился, с чего бы. – Мы учёные. – Грозит дед Егор, и заявляет. – Всё одно от розетки. Значит, электрический… пусть когда и электронный. Мишка вон, специалист, одной левой сделает. Да, Мишель?

Мишка, он в дверях с ребятами – как на фотографии в три ряда сидят – скромно пожал плечами, а что тут говорить, в лёгкую. Заявил.

– У нас многие уже могут.

– О! Кто это такие у нас – многие? – Вроде не поверила Вера Фёдоровна. Вернее, она-то как раз хорошо об этом знала, что ребята у Мишеля учатся. И видела иной раз, и в тайне радовалась, одобряла. Просто хотела, чтобы и другие об этом узнали. Все, чтоб…

В ответ, с разных сторон, из коридора, из окон, послышались задиристые ребячьи голоса: «Я могу уже в Интернете!» «И я!» «И я умею!» «И меня Мишель уже немного научил». – Торопились сообщить. В основном взрослые: и Серёга, и Толян Пронин, и Вера… И Гошка, с опозданием, размышляя – говорить-не говорить – выкрикнул: «А я уже читать могу. Да. Научился!» Его поддержала и маленькая Оля, она на коленях у бабушки сидела: «И я…» – выкрикнула она.

– Ну!.. – Весело ахнуло собрание, – И ты уже читать можешь? Ну, дела!

– Правда-правда, я сама слышала, как Гоня сам читал. Он уже может.

– Ух, ты, люди! Глянь, какая грамотная у нас гвардия появилась! Молодец, Мишель!

– Не теряли время, значит…

– Ну, вот, пусть, значит, и телеграфируют.

– Хорошо, – на правах председателя, вклиниваюсь в разгорающиеся дебаты, предлагаю. – Сегодня-завтра мы с Валентиной Ивановной напишем письмо – открытое письмо, сразу же и отправим… Мишель отправит.

– Куда?

– На кудыкину гору… – вновь явно хохмит начальник шлагбаума.

– Нет, – не поддаюсь на его шутливый тон, уточняю. – Во все центральные газеты.

– А это долго? – спрашивает Пронин.

– Нет, это быстро, – совсем не напрягаясь на подсчёты, уверено заявляет Мишка. – Минут десять – пятнадцать.

– Так быстро!..

– А чего ж мы тогда время зря тратим, люди! Писать нужно, и всё. Пусть возвращаются. Не хрен, чужие углы обогревать, сопли на кулак наматывать.

– Ой, заживём тогда на старости лет! Ой, заживём… – сладко пропела Дарья Глебовна.

– Не говори, кума, гоп, пока не…

– Приедут-приедут… Куда им деваться… если во всех газетах пропечатают.

– Кстати, председатель, люди, чтоб не забыть… – подскочила Дарья Глебовна. – Отметьте, мы теперь на любых собраниях всем оркестром уже Гимн страны как положено играть можем. Да. Разучили. – Совсем не по повестке доложила Дарья Глебовна, сорвав громкие ребячьи аплодисменты.

Взрослые почему-то не отреагировали. Или не успели, или застеснялись, или не поняли, как показалось детворе. Инертный потому что материал они – взрослые, инертный. Пока это дойдёт до них смысл хорошего известия, пока это они сообразят, что похвалить кого надо, ручками, например, похлопать… А детвора уже тут как тут, уже отреагировала. Восторженно и бравурно. И не удивительно, что именно они и были главными поклонниками живой оркестровой музыки. Особенно, если музыканты дадут подудеть потом. Такой трамтарарам счастливый тогда возникает… с острой конкуренцией, восторгом, и обидой, если кому инструмента не досталось… Остановить такой «концерт» всегда было трудно. Популярными инструментами были все. Без исключения. Но особенно туба. Дудка такая огромная. Потому что очень большая. Дядя Матвей только на ней играть и мог. Потому что сам большой и сильный, как Илья-Муромец. И инструмент себе потому такой большой подобрал. Только называлась она как-то странно, заумно, – тубой бас, почему-то. Не трубой, а именно тубой. Без буквы «р». Действительно, странно. Ошиблись, грамотеи, наверное, или нужную букву пропустили, забыли её вписать. Впрочем, там, кроме барабана с гармошкой, да балалайки, все инструменты довольно непонятно назывались, но интересно: труба, баритон, туба… В самих только названиях уже слышался притягивающий сознание, будоражащий воображение и душу волшебный музыкальный звук… Ага! Как магический гипноз такой. И слу-ушал бы, слу-ушал… Здорово!

Ещё один классный фактор в тубе бас нужно особо отметить: размерами она превосходила многих своих поклонников. Высотой. И это привлекало. К ней тянулись. Играть – дудеть – на ней было одно удовольствие. Выглядело это обычно так. Двое пацанов, что ближайшие в очереди подудеть стояли, крепко держат её с боков, чтоб музыканта, падая, если что, собой не придавила. А третий – исполнитель – в это время пытался её продуть. «Уматное» дело – продуть… Мало кому удавалось. В основном, если случайно бу-букнет кто, тогда это полное счастье. Просто подуть – это счастье. А уж если она вдруг отзовётся… Тогда, вообще огромное счастье. Такие достижения ценились. Как знак не только высоких человеческих способностей, но и музыкантских тоже.

Ещё одним неповторимым достоинством она обладала – смешным. В её большой выпуклой зеркальной поверхности запросто умещались две-три детские весёлые рожицы. А если придвинуться – две, если совсем близко – одна. Но совсем потешная! Причём, такие смешные всегда, смех один. Особенно если язык ещё в это время друг-другу показать, или щёки растянуть, или глаз свой огромный рассмотреть… с носом грушей… Смехота. Искривлённые, клоунские лица в зеркальной поверхности тубы отражались. Отпад, умора. Хороший оркестр, в общем. А как громко можно было дунуть… в дяди Костину, пронинскую, например, трубу, если удавалось!.. Слов нет, какое счастье: ту-ту-ту-ту-т, ту-тууу!.. В-во!

– Это хорошо, что научились, – от чего-то без энтузиазма отреагировала Валентина Ивановна на заявление музыкантши. – Только не сегодня, баб Дарья. Ладно? Сегодня не надо…

– Почему это? – удивилась музыкантша. Заметила. – Торжественные собрания всегда Гимном заканчивают. – Видно было, очень ей хотелось похвастать стройным звучанием столь важного музыкального произведения. Но, сегодня, облом, кажется. Не хотят.

– Торжественные – да, – согласно кивнула головой Валентина Ивановна, и перечислила даты. – На майские праздники, ноябрьские, в честь дня рождения… эмм… страны – конечно. А сегодня ещё только лето. Но, мы верим… Потом, как-нибудь.

– Но ведь, школу сегодня принимаем, разве это не праздник?

– Какой праздник, если ни одного учителя в ней нету, – всплеснула руками Валентина Ивановна. – Половина праздника только…

– Ну, ладно, потом, так потом. – Присаживаясь на своё место, обидчиво надула губы бабка Дарья. Навязываться, мол, не будем, ещё попросите.

– Товарищи, главный на повестке вопрос – как быть с учителями. Школа уже есть, а учителей нету. А? – Этот вопрос, учитывая обстоятельства, из уст Валентины Ивановны прозвучал убийственно укоризненно, с горечью, с чувством. Словно перед учительским столом сидели не простые селяне, а выпускники высших курсов магов-волшебников: как же это так, мол, у нас, получилось, а? Двоечники!

– Плохо дело… – привычно, в свой адрес, соглашаясь с промашкой, мужики мяли фуражки в руках…

– Время ещё есть… – не теряли надежды другие. – Вагон и маленькая тележка.

– Но две избы уже для них приготовлено. Стоят. – Усугубляли третьи.

– Искать надо. – Ставили точку четвёртые.

– Палыч, – спрашивает бригадир Митронов. – Может, ещё раз к академику тому в Москву съездить, нет? Как думаешь?

– Можно и съездить… – отвечаю, вспомнив наш «холостой» выезд в Москву. Месяц уж прошёл. Но время действительно ещё есть. – Подождём, я думаю, до начала августа, а там, в колокола бить начнём. Но, я думаю, найдём учителей. Найдём.

– Ну и добро…

– Раз Палыч верит, значит так оно и будет. Действительно, чего от нас нос воротить? И школа есть, и жильё, понимаешь, и дрова на зиму наготовлены… Живи себе, и радуйся.

– Приедут… Приеду-приедут. Как миленькие приедут, как узнают, что школа готова… Ага!

– Тише, товарищи! – Останавливая шум, требует председатель собрания. – Я тоже так думаю. Чего здесь не работать? Всё есть. – Щедро, в стороны, повела руками. Оглядываясь, присутствующие дружно закрутили головами. По-новой с восхищением разглядывая свежеподготовленное помещение: с портретами, цветами на подоконниках, доской, партами, бликующим солнечными зайчиками полом. Взгляды, переполненные уважением и гордостью, вновь вернулись к президиумному, учительскому столу: и правда хорошо. – Так, теперь «Разное». – Зачитала она.

В разном у нас проблемы в частной жизни Светланы Павловны и Макара записаны.

– Товарищи, – продолжила Валентина Ивановна. – Вопрос на повестке стоит остро щепетильный, можно сказать интимный… Поэтому, детей, значит, до восемнадцати лет прошу покинуть собрание… Всё, ребята, быстренько-быстренько, – исполнительная голова энергично от себя замахала руками. – Ваши вопросы кончились. Кыш, кыш! Марш, по домам, говорю, проверьте там хозяйство: коз, кроликов… Задание вам такое, общественное, пока мы совещаемся. Всё. Идите, идите.

Ребятня, недовольно скривившись – там не то чтобы до восемнадцати лет, до четырнадцати не дотягивали – легко освободила оконные и дверные проёмы, шумной толпой загремела на крыльце, со смехом выбирая свои обувки, потом и – громко – калиткой уход свой отметила. Ушли.

– Долго мы обсуждать эту проблему не будем, – заметила Валентина Ивановна. – Потому что их здесь, виновников, нет. Не будем мы за глаза. Ясно одно, не слаживается там. Мы уж, с вами, было обрадовались, думали, ещё одни руки в хозяйстве у нас появились, а тут и первых того и гляди лишимся. Серьёзно с ними надо разговаривать. С обоими. В первую очередь, конечно, с Макаром. Да и Светлана – не вторая очередь. – Присутствующие, насупив брови, кто и губы поджав, согласно кивали головами: «правильно-правильно, надо». – Мы не хотели подглядывать, – продолжила ведущая собрания, – вмешиваться в чужую семью, но, получается, всё же придётся. Не чужие мы все здесь. Не чужие. – Валентина Ивановна выдержала паузу, оглядывая земляков, потом продолжила. – Наверное мы так с вами сделаем, товарищи. Предлагаю: я поговорю со Светланой, а Евгений Павлович с Макаром. Как думаете, товарищи, нет возражений?

– Нет!.. – послышалось разноголосо…

– Есть. – Поднял руку Василий Митронов.

– Ну, что такое? – Валентина Ивановна, как и все, смотрела с любопытством. Василия нужно было послушать. Кузьмич часто говорил дело. В последнее время так вообще раскрывался с очень хорошей только стороны, с деловой. Вон, как школу да избы для учителей в порядок привёл, как игрушечки стоят, красуются. Молодец, мужик. Умница. – Говори, Василий Кузьмич. – Разрешила. Заметив про себя: растёт мужик, выпрямляется. А ведь до бомжей почти было опустился…

– С Макаром пусть сперва Матвей поговорит. От общественности, как бы. Если не дойдёт, тогда уж пусть председатель от администрации выводы сделает.

– Во, правильно, Кузьмич. В яблочко!

– Дело, бригадир. Путь Матвей сначала пропесочит… По-свойски, чтоб.

– Пойдёт предложение, Валентина. Пиши.

Ладно, принимается, – кивнула председатель собрания. Административные выводы потом сделаем. Успеем.

– Мудрое предложение, Валентина. Дадим имя шанс, – всё так же светло сияя, подчеркнул дед Егор. – Молодые ещё, понимаешь, куролесят!.. А теперь вот, пусть другими местами подумают, головами. Ага!

Всё же интересно, отчего дед такой счастливый? Надо бы подойти спросить.

– Так, значит, всё, товарищи, закончили собрание, – вставая из-за стола объявила Валентина Ивановна. – Давайте мы ещё раз поблагодарим наших славных плотников и столяров за хорошую работу и их бригадира Василия Кузьмича Митронова. Спасибо вам от всей администрации, от родителей и от детей. Огромное вам спасибо. – Подойдя, каждому пожала руки. Собрание, поднимаясь с мест и выбираясь из-за парт, дружно поаплодировало бригаде Митронова, смущённо топтавшейся от похвалы. – Остальные вопросы – покос и прочее, – бросила Валентина Ивановна, – в рабочем порядке.

– Ага!

– Да, пошли… Засиделись.

– А что, и правда хорошая у нас школа получилась. Гляди… Лучше прежней.

– Может, тоже, что ли, снова в школу опять записаться, в первый класс… – создав мелкий затор, словно в раздумье задержался в дверях дед Егор. Его вежливо протолкнули. Он этого не заметил. На крыльце уже продолжил размышления. – На старости лет, а!

– Пойди-пойди… Посмеши пацанов. На старости лет самое то.

– А учиться, как и смеяться, всегда полезно, – урезонил дед. – Они человеческую бодрость продлевают.

– Это смотря чему учиться, дед, и чему смеяться!

– Конечно, умному, дельному, – дед светло удивился такой непонятливости. Заметил. – Я ведь теперь на переднем крае села стою. Как швейцар ровно, у своего шлагбаума. Лицо будто… Этот, как его, – италон. Во! По мне приезжие люди всё село ровняют: как я выгляжу, как с имя разговариваю, так и про всё село, значит, наше думают. Я должен по-современному теперь образовываться. А как же! Так, или нет?

– Ну, Егор Дмитрии, ты прямо философ у нас…

А Дарья Глебовна продолжает вслух и всё о своём, «о девичьем»:

– А я говорю, хорошо бы сейчас здесь Гимн пришёлся… Как раз бы к месту!

– Нет, вот под навесом, во дворе, он лучше будет, Глебовна… Акустика для него здесь не та… Низко, места мало… Балки, перегородки… то сё…

– Места?! – запнулась Глебовна, по-новому оценивая сценическое – школьное – пространство. Даже остановилась, почти физически представив его мажорную – здесь – патетически взрывчатую музыкальную мощь Гимна. Подумалось: если сыграть его как положено, всем составом, да со всеми вольтами, да со всеми нюансами – никакая изба, пусть и отремонтированная, такого накала не выдержит, развалится. Хоть школой её, хоть как назови… Так она это себе представляла… Поразмыслив, Глебовна согласно кивнула, произнесла. – Да! Для Гимна – да! Он простора требует… И крыша может не выдержать… Это точно. – После этого вздохнула уже легко и свободно, как человек неожиданно спасший человечество от, например, стихийного бедствия. Умиротворённо сказала кому… себе, кажется. – Ну ладно, потом, так потом… Ай-да, что ли…

Гуськом вышли на крыльцо, столпились там, глядя под ноги, отыскивая свою обувь…

– Чегой-то кости сегодня ломит, – косясь на безвинно чистое небо, поёживаясь при этом, заметил Егор Дмитрии. – К дождю, однако.

– Нет, не похоже… Хотя… Душновато, да.

– И тихо, гля… И мошки много.

– Во-во. Тихо, – усмехнулся дед. – А у меня в это время всегда ломота наступает. Я ж говорю, у меня верный барометр в костях тикает. Во всём теле сразу. Что тебе метеобюро.

– И хорошо бы, если бы дождик сподобился, – поддержала идею Людмила Леонидовна. – Уж руки отваливаются целыми днями воду на огород таскать. Это ж какая прорва ему нужна. А сил то уж… кот наплакал. Хотя бы дождичек пусть…

– Будет-будет. Я говорю будет. Должён быть, – уверял дед. – Нутром чую…

– Ой, хорошо бы, а то земля уже почти спалилась…

– Готовьте, люди, кадушки, будет вам дождь… – тоном пророка вещал дед.

– А вам не надо?

– И нам тоже…

– Ну, дядь Егор, смотри, если соврал, – шутливо пригрозила Зимина Вера Григорьевна, и заторопилась. – Пойду бельё с верёвки сниму. Костя, – Позвала мужа. – Константин… Пошли поможешь мне бельё снять – дождь будет.

– Кто это тебе сказал, Верунчик? – Услыхав, спотыкается об порог Зимин. Который не только баритонист, в местном духовом оркестре, но и муж, по совместительству, жены своей – Веры.

– Дед Пихто сказал, вот кто, – с ухмылкой за неё ответил Егор Дмитрии.

– Пойди, помоги женщине бельё снять… Коли просит. Заждалась!.. – Довольный своей ещё одной важной полезностью, многозначительно ухмылялся дед. – Не пожалеете.

И точно…

К вечеру, тучи, словно и вправду притянутые дедовым ревматизмом, как он собственно и предсказывал, послушно собрались над селом. Насупились, сгустились, уплотнились, наползая друг на дружку провисли, ворча и огрызаясь, раздумчиво прицелились, выбирая нужное место… Остановились наконец, пыхтя и клубясь, будто присаживаясь… Всё в природе послушно замерло в душном, безвольном оцепенении… Экая махинища накатила! Ужас! Тут же, как всегда с запозданием, проскочил игривый ветер. Вот, неслух! Где болтался? Под отдалённое ворчание облаков, ветер усердно шаркнул своей невидимой сильной метлой по изгородям, домам, речной глади, лугам и лесным верхушкам… Подняв вихревую пыль, подготовил пространство, будто ковровую дорожку под ноги кому постелил… Подслеповато оглянулся туда-сюда: всё ли успел, и – немедленно растворился, как и не было его. Место уступил. Тогда только и сыпанул – ну, вот, пожалуйте, вам! – долгожданный дождь.

Не сыпанул, а прорвался. Будто и сам этого очень хотел.

Ливень.

Тёплый! парной! мягкий! ласковый! просто желанный. Вначале довольно крупный, громкий, торопливый… Стеной будто. С усиливающимися громами и длинными раскатами… Прямо над селом и именно над центром… Низко-низко… Словно кто-то большой и тяжёлый гневно суетился там, на верху, прямо над крышами, трубы печные цепляя. Да не один будто. Взвод целый. Неведомые силы суматошно бегали там, из конца в конец небосвода, гремя булыжниками и чем-то тяжёлым. Расшвыривая всё на своём пути, сталкивая и грохоча. Пытаясь, казалось, разгромить, проломить неожиданно плотную преграду, отделяющую их от земли, от людей. Очень сильно, судя по грохоту, злились за облаками, нервничали. То словно холщёвые рубашки друг у друга на груди с треском рвали, борясь и рыча. То в бессилье громко топали ботинками, множеством, порой ботинок, как сороконожки, по грохочущему листами жести небосводу… От этого проскакивали искры. Острые, слепящие кривые молнии легко собой протыкали облачную вату, словно вилами сено. Рваные молнии, одна за другой, даже накладываясь, вспыхивали, на мгновенье высвечивая тёмный сумрак, вздрагивали, и тут же пугливо исчезали… Уступая – то тут, то там – накатывающемуся за ними грохоту. Порой, казалось, что грохот стоит везде. Как и водопад.

Страшно становилось от неуправляемого буйства громовых звуков…

Мелкая детвора, опасливо взвизгивая, нервно побегав по комнатам, в ужасе прятала головы в подушки, или сжавшись у взрослых на руках, замерла в страхе, закрыв глаза и уши… И взрослые, побросав все дела, притихли, с опаской поглядывали на окна… Молния – это тебе не грохот, это очень опасно. Тем более, если их много… Вон, как они себе в тучах полыхают!.. Более старшая ребятня, Толян, например, тот наоборот, во дворе в одних трусах под дождём сейчас скачет. «Правда-правда! Гляньте в окно, если не боитесь, гляньте!» Это он страх так в себе побеждает, волю свою закаляет. Раньше тоже прятался, а сейчас не может. Его просто насильно выталкивает теперь какая-то не ведомая сила на улицу. Чтоб побороться, чтоб доказать. Правда показать абсолютное спокойствие, что не боится, что ему трын-трава, он не может. Да это и невозможно, когда над головой у тебя всё время так оглушительно раскалывается и бабахает! Только поэтому он, пряча страх и прыгает, кривляется, приплясывает под водяными струями, хлопая руками по голому телу… Делает вид, что ему хорошо, весело. Что ему нравится плясать под нестрашный совсем грохот. Да-да, совсем не страшный, нет. «Вот смелый!» Ему из окон, конечно, машут руками, грозят… а он, улыбаясь, пляшет себе и всё. Ещё и присоединиться к своей пляске приглашает… «Да уж, щас!..» На Толяновом лице смесь ужаса, впеременку с восторгом переходящие порой в гордость… «И ничего ему! Совсем-совсем!..» А потому что смелый.

Ни одной собаки, ни домашней живности, ни пернатых каких на улице, конечно, нет. Всех разогнала по щёлям и укромным местам гроза. Расшвыряла. Безраздельно властвовала сейчас. Гуляла сама по себе, хулиганя и балуясь, хохоча и смеясь, гремя в небесные колокола, щедро поливая дождём, влагой…

«У природы нет плохой погоды…» Правильно! Точнее не скажешь. Всё в ней нужно, всё в ней важно.

Стихия!..

35 .

С письмом мы провозились неожиданно долго. Гораздо больше чем два дня. Не думали, что так будет сложно. Взялись-то легко, и тут же встали… Оказалось, не мешки это с цементом таскать, или заявку на ГСМ с отчётом о расходовании финансовых средств составить… Жанр совсем другой. Эпистолярный. И набор слов, и воображение – всё нужно другое. Просто писательское. Но мы старались. Уж так старались… То вместе с Валентиной Ивановной принимались сочинять послание, то раздельно… А прочитав потом – рвали черновики. Не впечатляли нас сухие призывы к совести, к здравому смыслу, просто стоны… и прочая жизненная экзотика. Хотя, казалось бы, чего сложного? Люди, мол, земляки, пожалуйста, возвращайтесь домой. Нам без вас плохо. Мы погибаем. И все дела. Ан, нет! Не получалось. Ступорились. Причём, мешало то, что писали мы как бы на всю страну, на весь мир, считай. Читать нас будут, понимали, очень многие, и с пристрастием, внимательно. Сразу увидят: с душой человек писал или чиновник какой бездарный… Терялись от этого. Усугубляло ситуацию и то, что в обобщённом образе мы не видели конкретного «живого» лица, не видели его характера, привычек, нужных струн… Получалось ходульно, не интересно, вяло… А именно в том и был главный смысл письма, чтоб за живое взяло… Так мы и мучились с Валентиной Ивановной почти неделю, пока Мишель случайно краем глаза не глянул в наши исписанные страницы… Неопределённо хмыкнул, наморщив лоб, и…

На следующий день, к обеденному почти перерыву принёс в контору три листка. Три детских сочинения на тему «Что такое Родина». Одно написала Вера, там её фамилия стояла, другое подписал Толян, третье было без подписи. Мы как глянули в них, так и… обомлели. Это было именно то, что мы хотели. Что так безуспешно пытались создать. Причём, без пустых призывов и прочая. Ай, молодцы, ребята! Ай, умницы!..

В одном сочинении рассказывалось о том, какое наше село хорошее и богатое…

«…Полями, лесами, голубым небом с кудрявыми облаками, весёлыми птицами в бескрайнем поднебесье. С прохладной ласковой речкой, цветами и ягодой, зелёной травой и метёлками ковыля. Бабочками, стрекозами и жучками… Полями и пастбищами, и даже мёдом. Потому что пчёлы – лучший образец дружбы и трудолюбия. Мы все должны брать с них пример. Мы – одна семья. В этом наша сила, здесь наши корни… И бабушки здесь и дедушки… И родители дедушек с бабушками, и пра-, пра-пра… здесь».

В другом говорилось о том, как мальчишки и все дети нашего села гордятся своими родственниками. Особенно теми, кто в войне с фашистами победили. «…Их много. Ещё больше так и не вернулись с войны… Те, кто вернулся, с орденами, медалями приехали, но не все здоровые… Но работали всегда хорошо, жили дружно. Хотя и трудно было в первое время, но они выдержали, сделали наше село большим и богатым. Мы любим их, и гордимся ими. Вдруг случилась перестройка, и все почему-то сломалось. Всё разрушилось. Родители не ожидали такого, многие расстроились, плакали. А денег совсем не стало. Тогда стали всё продавать: и коров, и свиней и – всё. Потом и это закончилось. Родители уехали в города и другие края, за деньгами. Работают там. А мы дома остались, на хозяйстве. Мы скучаем. Людей мало совсем. Школа закрыта, кино не показывают… Что делать?! Совсем нечего. От этого грустно. Да и деды наши с бабушками, кто ещё жив, тоже скучают. Они уже старые, больные… А работать приходится, потому что некому… Мы, ребята, внуки, какие с ними живём, конечно, всегда стараемся помогать, но ещё не все подросли для этого. Малые ещё… Мамы, папы, возвращайтесь, пожалуйста, домой, на Родину. Она не там, она здесь, где мы, все… Да и не справиться нам одним с хозяйством… А скоро и учиться нам не у кого будет…»

Валентина Ивановна, уже рыдала. Вера Никандровна капли сердечные вливала в стакан… И у меня на душе котики скребли.

В третьем письме, наверное, общем, говорилось о том, что скоро первое сентября, что они в школу пойдут – председатель обещал найти учителей… Хотя бы одного. «…Потому что уже соскучились без школы. Уже и забыли, когда ходили. А многие вообще не знают, в первый раз потому что пойдут, подросли. Очень хотят. Ждут. Всё уже для школы есть: и дрова на зиму, и парты и глобус есть, и учебники кое какие. Не все, правда, но по три комплекта на каждый класс, кажется, уже есть. Председатель из города привёз. Но нам хватит. Потому что мы живём дружно, помогаем друг другу. Даже на компьютере уже учимся играть (играть зачёркнуто), дописано – работать. Уже в Интернет входить можем. Правда не все. Администрация села к школе обещала нам подарить один большой компьютер, тогда все научимся, – обязательно. А ещё у нас большие планы: занимаемся выращиванием свиней. Много их, в каждой стайке по шесть-восемь штук уже. Подрастают. Скоро мясную перерабатывающую фабрику председатель привезёт, котлеты и колбасу будем сами производить и продавать во все города… А как же, жить-то надо! На вырученные деньги, наверное, купим новые запчасти к трактору или вообще сразу новый. Ещё семена, кое-какие, главные, чтоб сельское хозяйство поднимать – земля уж отдохнула – и комбайн… Старые-то, – их много у нас было – собрать, даже один, никак не получается… Тоже состарились».

Третье письмо я слушал с провалами… Отключался. С горечью на себя, на всех, думал. И злость, и ненависть, и стыд, и обида, и пустота заполняли сознание, не находя ответов. «До чего дожили… Докатились. Стыдно! Ай, стыдно! Дети уже за нас вступаются. Уже!! Ну где же совесть у людей? Где сознательность, Где она эта любовь к Родине у этих подлецов в руководстве страной. Ведь это народ, люди доверили им заботу о себе, о стране… Такое доверие нужно только потом и кровью отрабатывать Не спать, болеть за людские проблемы… А они?! Всё время что-то празднуют, друг друга, ругая, выступают, медалями награждают, живут шикарно, улыбаются, разъелись… Смотреть и слушать противно».

– Ну скажите мне, скажите: как так? Как такое могло произойти? Не понимаю. Хоть убейте меня, не понимаю… – глядя на меня из-под очков, требовала ответа Вера Никандровна, бухгалтер. Глаза почти детские, беспомощные. Валентина Ивановна, опустив руки на колени, с остановившимся взглядом раскачивается на стуле…

Перед нами лежат детские письма.

– …Мы же за них, подлецов, голосовали. Ну!.. Мы же им доверили… Как? Как?!

– Ох, Вера, не тем мы людям доверили. Нас обманули. И ведь, главное, их не выгнать оттуда. Все законы под себя подогнали.

– Да и ладно бы, сволочи, пусть и воруют, лишь бы о народе хотя чуть-чуть бы беспокоились.

– Ага, эти побеспокоятся… Держи карман шире! – Почти не разжимая губ, всё так же раскачиваясь, промолвила Валентина Ивановна.

– Народ сам во всём виноват. Ой, народ. Только люди. Перестали трезво думать. Отвыкли… Когда там где-то замерзают люди, я думаю – ничего, выживут. Должен же когда-то инстинкт этот проснуться. Мужикам, тех домов, да и вообще, не губы нужно надувать, а как в войну, объединиться, и всё…

– И революцию сделать…

– Нет, это сейчас пустое. Не дадут. Бесполезно. Ещё и хуже станет. Людям для самовыживания нужно объединиться. Первым делом, например, сварить бы печки-буржуйки, в тех многоквартирных домах, людей собрать в группы, установить печки, наготовить дров, и топить, обогревать людей. Мы же так только и поступаем. У нас ведь, ни газа, ни электричества… А уж потом только на митинги да демонстрации выходить.

– То – мы…

– А они чем отличаются? Такие же…

– Нет, не такие. В городах другие условия. Там люди отвыкли самостоятельно проблемы решать. Отучили их. Как вот коровы – живность – к стойлу привыкают, так и они всё время ждут, когда им ложку с мёдом в рот положат и задницу подотрут. Электричество разное, газ, тепло, телевизор включат… Всё ждут, требуют, когда исполком или администрация за них всё решит. А властям это надо? Нет, конечно, они другим заняты… Политикой, да деньгами. Отрапортовать, урвать… Или стрелки на федеральную, или местную власть перевести. Тут они мастера. А народ… Даже если подъезд снегом вдруг замело… Будут ждать, когда дворники выйдут… Ещё и возмущаться начнут – почему так долго нету! Смех!

– Кстати, пример. Помните, случай был… Меня вот так вот, всегда трясёт, когда вспомню… По телевизору показывали… У нас ещё тогда станция работала, показывала. Какой-то делегат, с Дальнего Востока что ли, на трибуну прорвался. Слёзно умоляет, просит, мол, помогите, дорогие товарищи думцы, избранники наши, у нас люди голодают, почти год зарплаты не было. От недоедания взрослые в обморок падают, у детей анемия… Край! Помогите, товарищи правительство. Хотя бы за месяц-два, дайте команду, чтоб деньги нам выдали… Жизни уж нету!.. Что вы думаете… Глава правительства, я уж и не помню кто тогда был, их же одного за другим одно время меняли, да и сейчас хрен ли толку, возмутился, помню: «Как это так – люди умирают! Куда смотрит финансовое, и социальное государственные ведомства, понимаешь?! Не хорошо! Выдадим, дорогой товарищ, зарплату, обязательно выдадим. Не беспокойтесь. Так и передайте своим товарищам. Стыд просто! Дам я команду, понимаешь. Завтра же дам!» Ему кто-то там из правительства поддакнул, мол, конечно выполним ваше указание, только, извините, вы забыли, после праздника. Потому что сегодня четверг, завтра уж мы не успеем, а там и выходные у нас, и праздники потом новогодние до пятнадцатого января. «Да, точно, воскликнул председатель, забыл, говорит, из виду выпустил, действительно: праздники же у нас на носу. Ну, значит сразу после праздников и выполним. Обещаю. Не беспокойтесь. Я прослежу. Лично под контроль возьму». Представляете? Я чуть телевизор свой тогда не разбила, так бы в морду и заехала этому председателю. Сволочь такая! Они сразу же, говорит, выполнят… После дождичка в четверг, да? А то что людям ещё двадцать дней нужно как-то жить, не сдохнуть, это его не тревожит?! Что люди до края уже дошли, до самой Москвы, до трибуны пробились… Деваться уже некуда… Это как?! Праздники… Тут бы к чертям собачьим все праздники в стране, к людям повернуться, побеспокоиться, к стенке виновных поставить… за равнодушие, волокиту и несоответствие… Ан, нет. Б…и! Прости, Господи, мою душу грешную! Как не выругаться, если всё так перевернулось в мире.

– Да, чёрт бы с ними со всеми, – детей жалко!

– И внуков…

– Что им оставляем?

– По мне – ты хоть левый, хоть центральный, хоть голубой какой, лишь бы к народу уважительно относился и давал ему жить. Мы уж сами о себе позаботимся. Не впервой. Всё сделаем… Но не так же!

– Правильно китайцы говорят: «Не дай Бог жить в эпоху перемен».

– Хмм… китайцы… Китайцы молодцы.

– Да причём тут китайцы. Они нам не пример. Народ везде одинаков. Только правители разные…

– Кого выбирали…

– Да отсохни у меня рука, чтобы я ещё раз когда пошла за этих сволочей голосовать… Пропади они пропадом. Тьфу!

– Президент, жаль, не знает. Молодой.

– Да знает он всё, знает… Только управлять не умеет. Да и одеяло уж всё на части разорвали: прикрыться нечем. Партий по-на-открывали! Всё время празднуют… И чего праздновать, когда вон, в поле… шаром покати… Дальше что?

– Понаоткрывали, чтоб не пропасть…

– Чтоб от кормушки их не отлучили, вот зачем. Им ведь тогда – хана. Если отлучат… Или добровольно вешаться, или сразу в тюрьму… Вот и пристраиваются к соске где могут.

Что на всё это можно сказать?

Можно ли вообще обвинить людей в отсутствии ура-патриотизма, если они в голос ругают свою власть… Если за дело её ругают, за проступки?! Причём, народ недостаточно её ещё ругает – ох, мало! – потому что знает, к сожалению, о ней далеко не всё. Малую толику проступков государевых чиновников и правительства, только верхушку айсберга… А там, «под ковром», столько скрыто личностных, должностных, служебных, отраслевых, комитетовских, государственных проступков и преступлений… Не дай Бог всё это вдруг народу увидеть. Ни в какую голову это не уместится, никакой рассудок это не выдержит… Всю эту руководящую и направляющую «рать» калёным железом выжигать придётся. Сразу! С позором! Много за ними вины накопилось, очень много. Хотя бы только последние взять: манипуляции с бюджетными деньгами, землёй, недвижимостью, с продажей заводов, подвижных транспортных и прочих средств… И это, наверное, ещё не всё. Многое раскроется позже. И жаль, что виновные опять уйдут от ответственности… Привычно засекретят свои проделки под грифом государственной тайны лет на двадцать – тридцать… А там, как говорится, хоть трава не расти. Или просто «сотрут» все важные следы. Сколько у нас уже таких спрятанных, не раскрытых тайн?!

И именно мы – народ – в этом виноваты. Потому как неосмотрительно доверили им свои юридические права, а с этим и жизни свои, и будущее. И не смогли потому, в нужный момент, установить чёткие границы их прав, и жёсткую ответственность за малейшие проступки… И получаем теперь последствия. Главное, не чувствуем себя хозяевами – ни земли, ни жизни. К сожалению, и не были ими никогда. В разных правда высоких декларациях прописывалось нам это, как пирамидон, от головной боли. А мы, в ответ, вернее в благодарность, стихи об этом складывали, песни пели… А реальной власти народ никогда не имел. Да и не будет теперь, пожалуй. Слишком уж много времени упущено. Да и власти далеко в своей безнаказанности успели зайти. Осмотрелись там, освоились. Поняли вкус и возможности силы. Разобрались, как можно крутить законами, подкупая, обманывая, запугивая… Легко при этом уходя от ответственности. Совсем недооценивая или пренебрегая законами развития общества. Что странно… Казалось, им ли, бывшим партийным и комсомольским функционерам советского периода, этого не знать?!

Но это уже философия…

– Мне кажется, у них своя жизнь, у нас своя, – попытался я подытожить наши проблемные вопросы. – Нам нужно главное не отчаиваться, и не ждать от них помощи. Её не будет. Это уж очевидно. Нам самим нужно как-то подниматься. Может и не показывая, что мы выживаем, может и постепенно, но искать свой путь. Главное, не быть дополнительными голосами в чьей-то пустой предвыборной борьбе. Не быть чьим-то факелом, либо рупором, а быть самими собой. Людьми, с которых всё и начинается на земле. Именно с этого села, с этих людей, с этой земли. А чубы пусть не у нас трещат, а у тех, кто к кормушке рвётся. Одно известно: как бы кто на гору не лез, всё одно спускаться придётся. Там и земли нет, и деревьев с травой и цветами, ни тепла, ни воздуха. Упадут всё одно сюда, на землю. История доходчиво рассказывает, как больно люди бьются, упав с той высоты… А какими «великими», казалось, в своё время были!.. И только горькая ирония, и сарказм в остатке… Как гнилой отпечаток не зарастающих следов по тундре, от гусениц лихого тягача. Или рубцы… Да, получается, случайно ли, закономерно ли, но народ снова попал между политическими и прочими жерновами. Нужно соскочить с этой карусели, не быть хворостом для чужого костра. Самим решать свои собственные проблемы, коли так уж получилось, что снова не те люди государевы кресла заняли, решать проблемы самовыживания. На сегодня – это важно. И подниматься… Вставать… Как терпень-трава. Такова именно, наверное, судьба любого искусно ослабленного народа. Хотя, примеры есть достойные подражания в истории. Но они из истории развития капиталистических государств. Другой ориентации, так сказать, не такой, как наша. Ими, к счастью, не правили коммунистические, да советского толка идеологи…

Или это софистика?

…Как бы там ни было, страна, особенно окраины, посёлки, сёла и деревеньки, иные города, дети и старики в них, тем временем, в трудном, безвыходном, кажется, положении… В бедственном просто…

Стыдно! Очень…

Именно вот эти детские письма нам и были нужны. Мы это сразу решили, как только закончили рыдать да расстраиваться… Ничего стилистически исправлять в них не стали, ошибки кое-какие да запятые подправили, как понимали, и всё. Под этим всем дописали фамилии с именами и отчествами уехавших на заработки родителей, наш адрес, и отправили веерной рассылкой через Интернет в адреса всех центральных газет, включая федеральные, областные, городские…

Лети с приветом, называется, вернись с ответом.

Отправили.

А на улице, за окнами, всё тот же дождь. Зарядил. Правда, уже мелкий. Говорят, сеянец. Тяжёлые тучи, сбросив крупный водяной калибр, облегчились, посветлели. Поднялись выше. Безмолвно хороводили вверху, теряя силу, сплетаясь в один общий мутный, тонкий слой. Днём уже светлее стало – что хорошо. Но под ногами всё раскисло, пройти было трудно – что плохо. Гусеничная техника вязла, колёсная тоже. Вся работа встала… Кроме домашней. Весь народ, и стар, и млад, с неудовольствием поглядывали за окна, на небо: «Ну, хватит, уж, поди. Всё уж водой пропитал». Да и засиделись уже по избам, уже и на волю ребятне хочется. Да и старикам бы под солнышком подвигаться… Ан, нет, льёт. Чтоб его!..

И так всегда: то просят-умаляют, то гневаются-ругают. А чтоб оно в меру в жизни было – такого никогда. Не предусмотрено.

В дождь я и уехал. На «Варьке», конечно. На областное совещание руководителей агропромышленных хозяйств. Обязаловка такая. Да и интересно. Может, что и полезное узнаю. Поехал. За себя приказом оставил Митронова. Пусть подключается. Толковый мужик. Есть у него деловая хватка.

Целую неделю сквозь дрёму слушал выспренные речи то полномочного представителя президента, то разного уровня руководителей агропромышленной фракции в Госдуме, других областных чиновников… Ловил себя на мысли: а зачем они мне, нашему хозяйству нужны, такие умные и полномочные, если за столько лет перестройки ничего хорошего для крестьянина не сделали… Мне, нам, глубоко наплевать на их чиновничьи, личностные или политические амбиции. Нам нужны конкретные решения прямого действия: полная реструктуризация долгов, привязка к программе развития нашего хозяйства к агропромышленному комплексу региона, свободный долгосрочный, беспроцентный кредит, лизинг, освобождение от налогов на первые десять лет, преимущество экспорта, перед иностранным импортом. И всё! Мы через неполные пять лет уже чистую прибыль давать государству будем. Без болтовни и совещаний. Причём, увеличивая прибыль с каждым последующим годом. И деньги на пустые совещания государству тратить не придётся. Я, как и все участники, только на бензин – туда и обратно – затратился, да вечерами на пиво в ресторане. «Жизню» обсуждали за кружками с коллегами. Всё остальное за счёт организаторов совещания прошло: проживание, питание, автобусы, аренда, бумажные расходные материалы и прочее. За счёт, как я понимаю, налогоплательщика. Идиотизм какой-то! На чиновничью суету деньги у государства есть, а чтобы в прямое развитие их вложить – нету. А деньги есть в стране. Есть! Говорит же правительство, что с профицитом уже живём… Их и направить. Но нет. Они нас просто не видят. Мы для них экономическая единица, в масштабах макроэкономики которой можно пока, или вообще, пренебречь. Но это же глупость, это преступление. Любое хозяйство, тем более наше, сельское, это хлеб, это мясо, это молоко, масло, и прочие сопутствующие…

Многие руководители, приехавшие с разных сторон региона, как раз в этом духе и выступали… Даже в резолюции совещания это записали, но… Реального оптимизма не звучало. В атмосфере совещания витало мнение, в намёках проскакивало: «Скоро новые выборы, как мы все знаем, и президентские и думские, вот они-то, как раз, и должны всё решить, всё расставить. Всем сестрам тогда будет по серьгам! Будет! Это уж точно! Как говорится, кто не с нами, тот… Для этого только нужно объединиться и подождать. Пока подождать». Как это подождать? Чего? Как? Если зерно или животноводство растёт не по политическим законам, а по естественным, биологическим и физиологическим. Нам вчера уже были нужны реальные программы развития…

Ещё нам раздали красиво оформленные бланки для добровольного вступления в несколько политических партий, в любую, на выбор. Дружно входящих в одну. Говорят, пропрезидентскую. Чтоб именно он опять к власти и пришёл. Чтоб было ему на кого потом опереться, и на кого рассчитывать…

Так я и уехал, набив портфель бумагами программ, протоколов, воззваниями, резолюциями, и прочей макулатурой, доставшейся от совещания и, конечно, адресами своих профильных коллег… Хоть это, может, я думаю, пригодиться. А вот бланки заявлений я где-то случайно, кажется, забыл. Да! Ну вот, растеряха, со мной случается такое… иногда. Где-то в гостинице, по-моему. Вышлют, может быть, я думаю, не пропадать же добру. Хотя, моих реквизитов там, на бланках, нет… Может, по отпечаткам пальцев если…

Съездил. Время зря потратил. Ещё досаднее стало, да злости прибавилось. Может, в этом и был смысл совещания? И деньги на ветер.

36 .

На подъезде к шлагбауму – мы его не стали пока снимать – встретил, конечно же, Егор Дмитрии. Наша визитная карточка, шлагбайнёр. Чисто одет, причёсан, в штиблетах. Он всем теперь представляется или начальником ШБКПСС… Что в переводе означает: шлагбайн контрольно-постовая служба села, или просто шлагбайнёром. Сам такое себе название службы придумал. Многозначительно чтоб, и серьёзно. По пыльному хвосту увидел нашу «Варьку», узнал её, улыбаясь, вышел на средину дороги, остановил. Доложил, как командующему:

– Товарищ председатель, за время вашего отсутствия в посёлке происшествиев, значитца, никаких не случилось… Только Валентина Ивановна к главе района с утречка укатила, а остальные дома. Живы и здоровы, чего и вам желают. – И добавил, как по секрету. – Есть одна очень хорошая новость. Да!

– Вот как! Ну, дед Егор, какая?

– Вот это не могу сказать. Потому как секрет.

– Как это не могу? Почему?

– А вот приедешь, сказали, тогда узнаешь.

– Кто сказал?

– Начальство, известно. Твой заместитель. Василий Кузьмич Митронов. Кстати, толковый мужик, я те скажу. Ага! – и спохватился. – Кстати, ты как съездил-то, не зря хоть, а? Как там?

– Ерунда, Егор Дмитрии. Дома лучше.

– Эт точно. Оно всегда дома душе теплее… – философски заметил. Хотел было ещё что-то добавить или развить, но остановился, оборвал себя – Вот, язви мя в душу, ты устал поди с дороги-то, а я тут тебя баснями, значитца, потчую… Не хорошо! Всё-всё! Ехай скорей, узнавай секрет.

Ну, если новость какая меня ждёт, я тем более по-газам…

А на крыльце уже Василий Митронов выглядывал. Понимаю, это наш шлагбайнёр уже по своей служебной связи в «штаб» брякнул, предупредил.

– Наконец-то приехал, Палыч, – встретил меня Кузьмич. – Здорово были. – И без перехода. – А у нас новость… К нам учитель приехал, представляешь! Да не один, с женой… Вот!

– Неужели учителя, Кузьмич! К нам!.. Приехали?!

– Да! Молодые… Из самой Москвы.

Из той академии кто-то, наверное! Вот здорово! Вот радость!! Я, конечно, надеялся, ждал… Даже какое-то время не сомневался, уверен был. Потом уж, как бы очки снял… Стал сомневаться в результате своей затеи с Москвой. Наши деревенские условия, понимал, мало кого привлечь могут. Тем более из Москвы, и уж, конечно, не молодёжь. Они сейчас с большими запросами, с широкими взглядами на жизнь, работу и вообще… И вот, надо же, приехали…

– Вот это здорово. Вот это радость. Ребята их уже видели? Знают? Где они… Где сейчас они?

– Так там же, Палыч, с ребятами они, в школе… Знакомятся вроде. Я не стал мешать, ушёл. Разговаривают. Уже полдня как… Кстати, как съездил-то, с пользой, нет?

– Да так себе… Потом расскажу… Я в школу сначала…

– Конечно, сходи, познакомься. На мотоцикле они приехали. Ага! Импортный какой-то, с коляской. Большой. Красавец! Я такой мотоцикл в кино вроде как-то видел… Ещё в клубе, когда он живой ещё был, ага! Кстати, ещё кое-какие новости у нас для тебя есть… Эй, Палыч, слышишь!

Концовка звучала уже где-то вдогонку. Я не разобрал, уже бегом подхватился. Такая радость! Пока к школе «летел», ещё одну хорошую новость заметил в конце села: чужую дорожно-строительную технику. Грейдер, каток, пару десятитонных камазовских самосвалов, прорабский вагончик на колёсах, и несколько куч песка со щебёнкой на дороге. «Ага, – понял, – это должники ремонтом дороги занялись. Молодцы. Держат слово…» Правда с задержкой на пару недель. Но есть сильное оправдание: недельный дождь и грязь потом. Это объясняет. Главное, всё же начали. Значит скоро без резиновых сапог по селу ходить будем. Обустраиваемся. Ой, обустраиваемся! Хороший морально положительный фактор. А вот и школа.

Она.

Во дворе, конечно, полно местных собак. Детвору ожидают. Ай, верные дворняги! Увидели меня, запрыгали, заюлили… «Надо будет – подумалось, – на световой день их на цепи сажать, – портят собой лицо посёлка. Зря напугать кого могут». Собаки нетерпеливо крутятся сейчас, метут у крыльца хвостами, значит, вся ребятня здесь.

Тихонько поднялся по ступенькам, прошёл, прислушиваясь…

С порога, в классе… слышались громкие ребячьи диалоги… в стихах! Ух, ты!.. Доносилось затаённое, порой со смешками, часто и вспышками смеха, дыхание зрителей. Похоже там шла репетиция то ли спектакля, то ли представления…

«Слово царя твёрже сухаря, – доносился чей-то незнакомый мне, с тонким юморком, простецким старорусским напевным говорком, молодой мужской голос, он похоже читал текст ведущего. – Пошлёть на медведя, пойдёшь на медведя. А куды деваться? Надо, Федя! Или дичь и рыба, или меч и дыба…

Я обомлел. Вытянув шею, вслушиваясь, остановился.

Я чего угодно мог ожидать, но только не такого. Не стихов. Знал, что с нашими детьми говорить можно: о жизни, о природе, о космосе, о лошадях, о собаках, о разной войне, о соотношении передаточных шестерён в коробке перемены передач трактора Т170 или комбайна Дон, или Нива, о смысле жизни… Хоть весело, хоть серьёзно… Но не о стихах… не стихами!.. Такого не могло быть, кажется. За исключением сказок Пушкина, конечно, и то малышне на ночь: «У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…» А тут…

«…Вдруг, видит – птица! – Продолжал, актёрски модулируя голосом, читать чей-то мужской голос. – Лесная голубица! Сидит не таится, ружья не боится…». Чтец остановился, передавая смысловую эстафету. Возникла пауза.

Тут же несколько детских, и женский взрослый, голоса, сливаясь, кому-то с жаром, недовольно подсказали: «Теперь ты, Федот. Давай, Толян, не спи. Твои слова. Ну!» На это, как от толчка, послышался торопливый голос Толяна. Но женский его тут же остановил, поправил: «Нет-нет, не торопись здесь, пожалуйста, Толя. Ты устал – понимаешь, расстроен, раздосадован… И тебе совсем-совсем не хочется стрелять в голубицу. Но без добычи возвращаться нельзя. Поэтому, ты размышляешь сейчас – как поступить? Начинай фразу. Думай».

Толян, а это точно было он, я его уже хорошо слышал, задумчивым тоном продолжил чтение своих слов:

Что-то знакомое мне в тексте слышалось… Узнаваемое. Где-то я такое уже вроде бы слышал… Угадать-вспомнить правда ещё не мог, слушал только. Толян явно вроде чесал в задумчивости затылок, в образе был. Очень похоже этому слышалось:

В этом месте громкий наставительный Гонькин голос – на весь класс – беспардонно перебивает раздумчивую – в образе – фразу Федота:

«А голубей убивать нельзя, Валентина Геннадьевна. Потому что он голубь мира. Если б ворону…».

«Да, Гонечка, правильно. И ворону тоже не надо. Пусть живёт, – мягко отвечает тот незнакомый мне женский голос, – ага, Валентина Геннадьевна, значит, она, – а голос меж тем поясняет Гоньке и остальным. – А Федот и не убивает голубицу, и ворону тоже. Нет, конечно. Слушаем дальше, ребята. Продолжай Федя. Хорошо у тебя сейчас было, так. Молодец».

Но Толян, грозно, но явно не по тексту, чеканит, как гвозди в доску вбивает: «Гонька, ещё раз собьёшь меня с роли, получишь по шее, и на стол, к царю, нашинкованный вместо голубицы попадёшь. Понял?» Класс мгновенно заполнился весёлым детским смехом, и естественно, вознёй… Именно в этот момент я и вспоминаю, это же про Федота-стрельца стихи, Леонида Филатова. Но в это время тонкий Верочкин голосок перебивает мои мысли-воспоминания, отвечает толяновому Федоту. Стрельцу тому. Нежно отвечает, ласково, как неразумному ещё младенцу:

«Да, да, молодец, Верочка, – хвалит Валентина Геннадьевна, видимо режиссёр она. – Умница. Правильно чувствуешь…»

Заканчивает фразу Верочка. Ага, она играет роль Голубицы, понимаю. Хороший выбор. В точку выбрана роль.

Вновь почему-то возникает незапланированная пауза… И снова все набрасываются на Федота, на Толяна в смысле… «Он опять проспал, Валентина Геннадьевна! Твои же опять слова, Толян. Ну!» «А, – вякает, извиняясь Толян. – Забываюсь. Она интересно говорит. А я заслушиваюсь. Случайно. Ага! – и уже стихами, вновь в образе:

И вновь перебивает всё тот же неугомонный Гонька, выскакивает: «Георгий Николаевич, а у нас давно уже, никто даже самогонку в селе не пьёт. Сухой закон потому что… Председатель установил. И не курим уже. Правда. Никто… Ребята в смысле…» За этим сольным выступлением неумолимо слышится громкая, эффектная оплеуха, потом новая возня. И тонкий Оленькин голосок: «Ты, большой! Не бей Тоньку, он хороший» И снова смех…

Мне кажется, в Тоньку чем-либо можно попасть только один раз, и то если он не ожидал или зазевался. Второй раз это сделать уже было, пожалуй, трудно или невозможно… Вот и сейчас, спасаясь от «страшных, разделочных» рук Федота-стрельца, Гонька шустро выскакивает в прихожую и дальше… Но натыкается на меня, бьётся прямо в колени. Как мячик отскакивает… Смотрит вверх, удивлённо, узнаёт, расплывается в широкой радостной улыбке. И тут же хватая меня за руку, громко, восторженно орёт:

– Ур-ра! Дядь Женя приехал! – тянет в класс. – Председатель пришёл! Идём, к нам, ну!

Навстречу тут же высыпала почти вся ребятня, какие вместились. Всем, кажется, хотелось встретить, поздороваться.

– Георгий Николаевич, Валентина Геннадьевна! – перебивая шум, через головы ребятни вытягиваясь на носках, кричит Гонька. – Наш председатель приехал, Евгений Павлович. Во! Узнаёте? – тоном волшебника спрашивает он, втягивая меня в класс. Замечу: ходить облепленным ребятнёй совсем неудобно, как на ходулях ровно, но очень приятно. Такой вот абстрактной радостной композицией мы и ввалились в класс. Применительно к школе надо бы сказать: вошли в класс. Это бы педагогично, но мы не вошли, а именно ввалились. Но это деталь.

Георгием Николаевичем оказался именно тот молодой курносый парень в очках с патлатой шевелюрой, что Мишеля на английском языке на встрече в педакадемии испытывал. Тогда он был в клетчатой, по-моему, рубашке, а сейчас в лёгком джинсовом комбинезоне, однотонной же синей рубашке. Его курносое загорелое на солнце лицо обрамляла короткая ещё, кудрявая шкиперская бородка. Он улыбался. Рядом с ним встала молоденькая девушка. Худенькая, изящная, как полевой цветок. В том же стиле, что и у мужа, в джинсовом комбинезоне, в цветной блузке с кокетливым платочком на шее. Её лицо, почти детское, тоже загорелое, с ямочками на щеках, аккуратно зачёсанными и сложенными в пучок на затылке прямыми светло-каштановыми волосами, две полоски аккуратных бровей, чуть в тон подкрашенные губы, и глаза – тёмно-зелёные, с коричневыми озорными блёстками весёлого тона по окружности, смотрели внимательно, стараясь удержаться в рамках делового приличия. Выглядела она почти подростком, по сравнении с мужем – мужем! Это обстоятельства меня неожиданно огорчило. Потому что женятся сегодня, как мне кажется, уж очень рано. Глянешь, порой на молодожёнов или девушек с детскими колясками, и почему-то жалость берёт… Дети и дети!.. Хотя… Я, наверное, постарел.

– Очень рад! Здравствуйте, Валентина Геннадьевна. Здравствуйте, Георгий Николаевич! Очень рад! Очень! Мы очень вас ждали.

– Добрый день, Евгений Павлович! – чуть баском, совсем не тем, не актёрским, поздоровался парень, крепко пожимая мне руку. И это обстоятельство тоже было приятным. С некоторых пор я начал осторожничать в этом, так сказать ритуальном действии. Дело в том, что у меня сильная рука… От тренировок раньше, да различного железа. Теперь, вроде, старею, а руки, как у краба, в пассатижи наоборот превращаются. Неудобно порой получается!.. Поздороваюсь бывало с кем, а там не рука, а трухля одна, ну и… пережимал часто. Отлеплял человек потом с недовольным лицом свои пальцы. И мне неловко. Я и подумать не мог, что рукопожатие у мужчины может быть вялым, или никаким. Таким же, как правило – вялым, никаким – и характер у человека обычно впоследствии оказывался. А тут, наоборот, – приятным знакомство получилось. И некоторая сила в руке у парня есть, а значит и характер. Мужчина!

– Нам тоже очень приятно познакомится и с вами, Евгений Павлович, и с ребятами… – оглядывая светящиеся глаза и лица ребятни, улыбаясь, добавила девушка. Вернее Валентина Геннадьевна.

– И с селом. – Подчеркнул Георгий Николаевич.

– И как вам… у нас? – вопрос задаю осторожно. Очень боюсь, не хочется разрушить приятное начало знакомства. Не спугнуть бы… гостей.

– Понравилось нам! – почти хором, счастливо улыбаясь, ответила за них детвора. Прозвучало это довольно двусмысленно. Но откровенно и бесхитростно. Понравились ребятам новые знакомые, учителя. Это видно.

– Да, понравилось! – обнимая облепивших их детей, так же улыбаясь, ответили гости. Тьфу, ты, гости… какие гости? Учителя. – Здесь хорошо. Спокойно.

– Раздольно… Есть где посидеть, подумать… – подчеркнул Георгий Николаевич.

– Да уж в этом у нас недостатка нет. На все триста шестьдесят градусов вокруг.

Дальше выяснилось, что Георгий Николаевич закончил физико-математический факультет, с такой же специальностью. А его жена, Валя, она литератор. Закончила филологический факультет. Оба знают английский язык. Валентина Геннадьевна к тому же закончила музыкальную школу по классу фортепиано, любит театр, а Георгий Николаевич, разную технику, и туризм. Такой вот приятный букет интересов и возможностей для нас вдруг подобрался. Просто подарок. Удачный набор.

– И вы, значит, – я осторожно продвигаюсь к главному. – Приехали сегодня посмотреть, а потом уж и решать. Да?

– Да, но…

– Мы уже всё решили, Евгений Павлович. – Сияя глазами, за обоих ответила Валентина Геннадьевна.

– Уже и дом себе подобрали. Нам Митронов Василий Кузьмич показал.

– И дом?!

– Да! Там и сарай есть и двор большой, и речка не далеко.

– Это хорошо. Это здорово! – Я ещё не верю упавшему на нас счастью, переспрашиваю. – И вы, правда-правда решили? Не передумаете?

– Что вы, нет! Ребята-то здесь, смотрите, какие хорошие. Просто талант все. Мы уже и спектакль один с ними решили подготовить. Выбрали. Пробуем вот… – похвастала режиссёр. – К ноябрьским праздникам и покажем. Да, ребята?

– Да! Покажем. Конечно…

– Только там некому роль играть генерала. Вот! – С высокой обидой в голосе заявил Тонька. – Они меня назначили. А я таким быть не хочу. Да и маленький я для генерала.

– Как некому? А что там такое? – с интересом спрашиваю. Надо Тоньку поддержать, помочь парню.

– Никто не хочет, Евгений Павлович, – многозначительно кивнула Валентина Георгиевна. – Там образ не очень приятный, скорее отрицательный.

– Ну и что? – непонятно от чего настаиваю я. Настаиваю, а сам удивляюсь, чего это я полез в психологию работы над ролью. Я ведь никогда… – Я слышал, у нас все сейчас профессиональные актёры в стране с удовольствием играют такие роли. Говорят, отрицательные роли даже интереснее играть, чем положительные… Или нет?

– Так, конечно, но… – заметила режиссёр, пожимая плечами…

– А Палыч пусть и сыграет. Он в армии служил, и вообще… Всё может. – Неожиданно предлагает Толян. Федот, по роли который.

– Я?! – Изумляюсь вполне искренне. Я ведь совсем этого не хотел. Ещё и подумают, что напросился. Я же просто поддержать ребят хотел, да и вообще, не актёр я. Ни в одном спектакле – на сцене – я не участвовал. Может, в жизни только. Кстати, и не тянуло на сцену никогда. И вот…

– А что, Евгений Павлович, может, действительно попробуете, а! Не бросать же из-за этого спектакль! – По-свойски подмигивает мне Георгий Николаевич. – Возьмётесь? Я вот, тоже неожиданно в актёры попал. Если времени не будет слова выучить, можно и по бумажке.

– Да он выучит, – выкрикнул Мишка. – Запросто. У него память, знаете какая! Как в Пентиуме. Мы поможем…

– А ты кого там играешь? – пряча неловкость, выигрывая время, спрашиваю Мишеля.

– Я? Царя! – легко отвечает Мишель.

– А давайте попробуем. А, Евгений Павлович? – предлагает режиссёр.

– Давайте! – вопит за меня ребятня… – Конечно! Дядь Женя, давай…

– Ну, если только попробовать… – мнусь я, понимая уже всё, попался, как кур в ощип. Тут же вспомнились строки: «Пошлют на медведя – пойдёшь на медведя. А куды деваться, надо, Федя!» – Ну, если надо… – Говорю…

Обрадовано продолжая, детвора – довольные, хором прокричали:

«Надо, Федя!.. Или дичь и рыба, или меч и дыба!»

И вновь все дружно рассмеялись. «Ой, есть контакт у них! – с удовольствием отмечаю. – Есть! Очень это хорошо! Славно!»

– Тогда вот с этого места и попробуем. Проведём пробу, – говорит Валентина Геннадьевна, протягивая мне пару листков, попутно указывая на строку. – Мишель, вернее царь говорит последнюю строку… И вот здесь – ваши слова…

Мишка, он царь, мастерски выговаривает мне по тексту, будто я действительно перед ним сильно провинился. Да правдиво так выговаривает, я аж внутренне поёжился:

– Палыч, сейчас твои слова! Говори! – Заинтересованно подсказывают зрители. – Ну!.. «Был я даве…»

– Сейчас? – Спрашиваю, а сам ловлю себя на том, что взволновался вдруг, пожалел опять, зачем ввязался…

– Да, сразу после слов: «…кто куды, чаво и как». Говори.

Читаю, и не узнаю свой голос, не мой вроде,

Зрители на это «событие» весело рассмеялись, и я вместе с ними. Конечно, смешно. Смысл и слова очень задиристыми мне показались, и необычайно колоритными, выразительными: куды, чаво, даве, узрел, брякнулся… Красивые слова, вкусные. В них особая выразительность звучала. Как это, например, в пении – есть голоса громкие, но плоские, а есть голоса наполненные обертонами, то есть разными сочными красками, как букет полевых цветов. Современные слова заметно беднее, механистичнее, совсем плоские. А эти – просто песня!

– Вам смеяться, Евгений Павлович, генералу, нельзя, – поправила режиссёр. – Вы так удивлены, по роли, так завидуете Федоту, влюблены в тайне

Ладно, в общем, попробуем, думаю. Мне интересно пока… Продолжаю читать:

Машинально подумал, это точно или я, или земляки. Я – от страха, земляки – от смеха. Не выдержат люди, как увидят, покатятся со смеху… Вот ввязался…

– Во, дядь Женя, молодец! Самое то! Ништяк.

– Здорово! Вылитый генерал. А мы искали! Пойдёт. Ур-ра!..

– Я ж говорю – он всё может. Тоже талант! – В восторге, что роль сбагрил, теряя голос, словно осипший петушок, прокукарекал Гонька.

Ну, стервец!

– Пожалуй, что… – Профессионально прищурившись, как это делают режиссёры, оглядывая меня, с благосклонностью в голосе заметила Валентина Геннадьевна. – Не плохо… совсем не плохо. У вас получится. Пойдёт. – Пожелала. – Главное, не волноваться.

– А я и не волнуюсь… вроде… – Но чувствуя, как отчего-то вспотели ладони, подумал: «Однако!»

– А к Новому году или к зимним каникулам, мы поставим спектакль по сказке Александра Сергеевича Пушкина «Руслан и Людмила». – Сообщила Валентина Геннадьевна.

– Ур-ра!.. Мы!.. Ещё один!..

«Я буду Руслан!» «А я Людмила!» «Ты не Руслан, ты конь будешь!» «Я – конь! Как дам щас по…» «А я – Голова в шлеме»… «А я свистеть буду»…

– Тихо, тихо, ребята, успокойтесь… – Всё так же приветливо улыбаясь, призвала Валентина Георгиевна, пообещала. – Всем ролей хватит. А теперь, давайте немного отдохнём… Перерыв!

Вот таким образом из капитанов я вдруг стал генералом.

А контакт у них с детьми есть! Это точно. Лучшего и желать не надо.

37 .

– Евгений Павлович, дорогой ты наш, поздравляем! – звучал в сотовике взволнованный голос Мишкиного отца. Он сам позвонил.

– Не понял, – насторожившись, переспрашиваю. – В чём, Николай Михалыч? За что? – Не с генеральской же ролью, наверное. Да и откуда так быстро он мог узнать, от Мишеля разве… Нет, шутит, наверное.

– Как в чём! – В свою очередь удивляется Мишкин папа. Голос звучит на высокой патетической ноте. – Тебя, наверное, к медали милиция представит – шучу! – а он скромничает. За помощь в поимке четырёх преступников. Вот за что! Надо же! Молодец! Об этом уже и в Европе знают.

– Ааа! – тяну. – За это. А кто вам рассказал? Откуда?

– Да как кто! Центральные газеты, естественно. Телевидение. Они и до нас доходят. Ты думаешь, если мы за пределами, так совсем уж и тёмные? Нет, конечно, мы в курсе… Но молодец! Просто герой! В такую схватку, говорят, вступил… Просто Джеймс Бонд. Менты удивляются. Я говорю, да при такой-то школе, он один всех переловит… Только кому это надо!..

– Да какой там Джеймс Бонд… Сдуру, в общем… Рисковал.

– Не скромничай. А риск вовсём есть. Даже если по улице днём пройти… Кстати, и Эля вот, тоже тебе привет передаёт, просит… Чтоб, говорит, больше четырёх бандитов за месяц не ловил… А то нашим чиновникам некого «крышевать» тогда будет. Ха-ха-ха! Шучу! Но если серьёзно: ты молодец. Я просто горжусь тобой. Мы – гордимся!

– Да, ерунда, нормально всё, – бурчу в трубку. Мне неловко. Я не знаю, чтобы он сказал, если б узнал, что это Мишель меня на «подвиг» подтолкнул. Он помог мне стать газетным героем, а не я сам.

Будто услыхав, он спрашивает:

– Кстати, как там наш мужчина? Здоров? Не скучает?

– Всё нормально. И растёт, и скучает… Ребёнок же.

– Мы любим его, тоже скучаем, – с понятной ласковой интонацией поведала трубка, потом сообщила. – Палыч, лето кончается…

– И что? – Этот вопрос я давно уже жду. Жду и боюсь. Не хочу с Мишелем расставаться. Но придётся, видимо. – Что вы думаете?

– Да вот, Палыч, хочу с тобой посоветоваться… Звоню… Как ты вообще о нас думаешь?

– В смысле?

– Ну, в том смысле, что, как и что дальше… Как вообще теперь жить? Я вот тут, на чужбине, пожил, поразмышлял… – Трубка вздохнула…

– И что?

– Понимаешь, не нравится мне здесь всё…

– Ну, Мир большой, можно поехать и…

– Да какой он большой!.. – Перебивает Николай Михайлович. – Мы его уже весь, кажется объездили, посмотрели. Я об этом и говорю: душа к нему не лежит… Понимаешь, Палыч! Чужое здесь всё. Ты, наверное, смеяться будешь, но меня, нас с Элей, домой тянет…

– В Москву? – будто не понимая, переспрашиваю. Вижу, ему трудно пока раскрыться, помогаю таким вот наивным образом.

– Да нет, Палыч, не именно в Москву… А вообще… как бы это сказать… в Россию. Смешно, да?

Я не смеюсь. Я понимаю. Трубка подождала, помолчала, продолжила:

– Ничего почему-то не радует. Ни красота всякая, ни люди, ни сервисный условия, ни разный прогресс… Будто заболел или оскомина какая… Говорят, интеллигентская ностальгия. Представляешь!

– Угу! – поддерживая, бурчу, и что…

– Я как-то в детстве мечтал на конфетную фабрику попасть – шоколада хотел сильно. Чтоб от пуза… Страшно хотел! Попал. Устроился на лето…

Через четыре дня я его не то что на нюх, я его на глаз терпеть не мог… Понимаешь?

– Понимаю. И…

– А что – и? И теперь так. Только не конфеты, а деньги. Понимаешь, Палыч, я, вдруг, с удивлением понял, что они мне, нам с Элей, с Мишкой, в таком качестве не нужны. Понимаешь?

– Пока не очень. И…

– Они меня не радуют… уже. Как раньше. Понимаешь, брат, мне надоела эта сволочная гонка: кто – кого! кто – кому! кто – как! кто – больше! И вообще, весь этот дурацкий стиль: урвать, прибрать, разместить, ссудить… Ты не представляешь, какая это хреновая жизнь! Это, как будто вокруг тебя много голых девок, трахай, казалось бы, сколько хочешь… А тебе скучно, потому что – уже наелся-объелся, вот так, по самое не хочу. Представляешь? Не радует.

– Я думаю, Михалыч, ты просто вырос. Не деньги для тебя, а уже ты для них нужен. Твой общечеловеческий статус требует, сознание теребит. Тут, наверное, одно из двух: или ты потребляешь деньги, наращивая и прибавляя, или ты создаёшь какой-то другой продукт. Пожалуй, больше морального свойства.

– Вот! Так что именно, Палыч, что? Это меня и беспокоит?

– Так беспокоит или интересует?

– Конечно, интересует… Не придирайся. Мне и так, понимаешь, хреново. Говори, Палыч, что посоветуешь? Твоё слово для меня, поверь, очень важно. Очень! Быть ещё одним председателем совета директоров мне уже скучно. Я объелся этим шоколадом. Не интересно. Я теряю смысл своей жизни… Те-ряю! Понимаешь? Что?..

– Знаешь, что бы я сделал на твоём месте?

– Да, конечно, потому и спрашиваю, что?

– Я бы вернулся домой. И не в Москву, а к себе на родину. В твою деревню или посёлок… Ты где, кстати, родился?

– Я?! Под Самарой, в деревушке захудалой. А что?

– Это обидно, что захудалой! Туда и вернись. Это мой совет. И не руководителем первым или прямым, а организатором развития жизни. Поверь, я на себе это испытал, там будет много интересной и порой трудной работы – ты не представляешь! Но все движения в сознании людей, в улучшении их жизненного пространства, от бытовых до производственных… дорогого стоят. Главное, ты найдёшь именно то, для чего мы с тобой, мужики, в принципе, сюда и пришли.

– Ты имеешь в виду смысл жизни?

– И его, наверное. Смотри сам: ты так много в жизни успел для многих, наверное, сделать, не перечесть всего… Так?

– Да, это так!

– А вот родового гнезда не имеешь… А оно, как ты уже чувствуешь, может быть только на родине. На малой. Там, где ты родился. Вот и вернись туда, привнеси свои мысли, деньги, душу, энергию…

– Слушай, Палыч, я тобой восхищаюсь! Как у тебя это просто и понятно… Почему я сам до этого не додумался?!

– Я прошёл уже это, переболел. И натолкнулся-то случайно…

– А ты поможешь мне?

– Я? В чём помочь?

– Ну, это… Начать там… В моей деревне

– Не знаю… – растерялся я. – А Мишель у тебя где учится будет, за границей?

– По твоей логике нет. Там же, естественно, в деревне.

– А как быть с хорошей учёбой? – спрашиваю.

– Так мы их привезём – учителей. Образование и культуру поднимать будут. А на стажировку – в солидные фирмы. Как в лучших домах «Лондона».

– Вот это правильно. Ты правильно всё понял.

– Ну, так! Я всегда слёту схватывал! Первым всегда был. Сейчас, по-твоему примеру хочу… Как тот Петр I, когда Россию начинал поднимать, так и мы с тобой начнём, только с деревни. Начнём, а?

– Я уже пытаюсь.

– Я помогу. И ты мне. Ладно, Палыч?

– Подожди так сразу. Ты очень сложные вопросы поднимаешь. Во-первых, для себя самого. Во-вторых, для твоего бизнеса. В-третьих, для твоей семьи. В-четвёртых, для своей деревни. В-пятых, для страны… Подумай хорошенько, прежде чем подписываться. Много сил и денег вгрохать придётся. Помощники хорошие нужны. Не рвачи и прохиндеи, а пусть и за деньги, но наши люди… Как мы с тобой, как твой Мишель, как многие… Но ты с ними просто не знаком. Они около земли живут. На земле… Я тебя не очень рассмешил патриотикой?

– Ты что, Палыч, какой насмешил!.. Я просто осмыслить такой масштаб пытаюсь… Но всё правильно. Так и я где-то, смутно, на подкорке чувствовал. В среду нужно вкладывать, в инфраструктуру… В людей… Но не в ту, в которой я обитал. Она уже обустроена. А вот твоё предложение другие направления открывают, другие горизонты… Палыч, дорогой ты мой, – забурлил восторженными нотками голос в трубке. – Я тебе откровенно скажу: они мне нравятся. Может, даже больше, чем нужно. Но нравятся. Ты понимаешь, Палыч, в этом есть мужской смысл. Что-то настоящее такое… Главное. Будто с медведем вдруг выйти побороться… Это, Палыч – я пробовал! – не передать! Я потом тебе расскажу… Такое, я чувствую, можно создать! Ооо… Дух захватывает. Я просто рад. Как давно уж, Палыч, не был…

– Только смотри, Николай Михалыч, – перебиваю. – Всё это делать нужно не ради славы, и не ради себя самого – запомни! – а вопреки всему и, конечно же, благодаря местным условиям. Поднять место, как бы отблагодарить, до задач и возможностей третьего тысячелетия.

– Да мы с тобой ещё и лучше всё сделаем… Лучше.

– Ну-ну! Подумай, я говорю. Очень хорошо подумай. Обратного хода не будет.

– Это я понимаю. Ладно, Евгений Павлович, подумаем. Обязательно. И ты тоже подумай. Ты нам нужен. И мне и Мишелю. Он вообще от тебя в восторге. Я знаю! Что интересно, раньше я в нём такого не замечал – ребёнок и ребёнок – а в нём какая-то рассудительность уже есть, мудрость. Я таким в его годы не был. Это точно. В нём это с твоим знакомством, Палыч проявилось…

– Да ладно, с моим… Таким он и был. Только раскрыться ему негде было. А тут… Что ты хочешь – другое поколение, другие результаты. Да и чьи в нём, извините, гены, а?

– Гены, это да, – вновь гордостью забурлил голос. – Это уж точно мои. И Элины, конечно.

– Ну вот…

Разговор перебивает громкое, с нарастанием, завывание перегретого автомобильного двигателя, где-то на подъезде к нашей конторе… Как звук пикирующего самолёта. Или вой стиральной машины, в которую вместо белья сунули ящик гвоздей… Натужное верещание наконец благополучно оборвалось – не взорвалось! – возле самого крыльца… Тут же, не по автомобильному звонко чвякнула дверца, загремели торопливые шаги, скрипя разбуженными под собой половицами… Ввалился потный и взъерошенный Арсентий. «Арсентий! О!..» Именно он, в прошлом бородатый леший с заброшенного санатория-профилактория. Сказать, с не видимого страной окаёма жизни. Улыбаясь, встал на пороге…

Правда и лицо, и взгляд были несколько не обычными, вернее не спокойными… Бросался излишний вроде бы блеск в глазах, заострившиеся скулы – похудел парень, мелкая небритость это подчёркивала, ещё и улыбка… Странная, не странная – необычная. Не заболел – ли? Но движения порывистые, резкие, не вялые… Пожалуй, не болен. Давно не виделись?! Мало знакомы?!

– Ну всё, бывай, Николай Михалыч, – не очень кажется тактично обрываю разговор. – В общем, думай. Звони. – И услыхав ответное: «Да, конечно, Палыч. Днями жди звонок», я отключился. Поднимаясь из-за стола, иду навстречу таёжному гостю.

Дружески поздоровались, с удовольствием оглядывая друг друга – действительно давно не виделись. Месяц уж или больше!.. Это и не важно. Важно, что очень хорошие, дружеские впечатления остались от случайного знакомства. И случайного ли?! Кстати, я давно ловлю себя на мысли, что мои, например, удивительные случайности, всегда имеют какую-то странную, но увязывающуюся с логикой перпендикулярную закономерность. Планирую одно, решать приходится совсем другое. Словно играет кто со мной! Странно! Когда я, в очередной раз удивившись такому наблюдению, пытаюсь всё же развязать событийный узел, хорошо вижу выглядывающую, спрятавшуюся там логику… Пусть и странную, на мой взгляд, непонятную, часто абсурдную, но логику. А может, я просто хочу её там видеть?! Что тоже логично. Но обычно отмахиваюсь, мол, относительно себя всегда всё сложно, потому что очень всё объективно-субъективно.

Усаживая его на один из стульев, спрашиваю:

– Как там твоё таёжное хозяйство, стрелки-белки, речка с рыбками?..

– Нормально всё, Палыч. Спасибо. Как у вас?

– Тоже всё хорошо. Кстати, должен тебе сказать, сильный ты след у ребятни своим гостеприимством и особенно ночным костром тогда оставил, и концертом, конечно! Это правда! Очень часто они это вспоминают. Особенно костёр. Здорово всё получилось. Узнают, что ты здесь, очень обрадуются. Кстати, мы – всё! – школу в этом году открываем, и даже учителя к нам приехали! Представляешь!

– Что ты говоришь! Вот это действительно для ребят здорово, очень. Да и вообще… Поздравляю! Сколько она не работала, стояла?

– Почти семь лет!

– Ой-ёй-ёй! Выпуск, считай!

– Да! Разъехались все, всё забросили… И школу, и библиотеку, и клуб, и… Всё.

– Тем более здорово, что вы открываетесь. Молодцы! Это серьёзно. И дорогу, я смотрю, ремонтируете… Неужели, Палыч, всё в жизни налаживается, а?

– У нас, вроде, тьфу, тьфу, – я постучал по столу. – Да! А дальше… Боюсь даже из раковины выглядывать. Как высунешься – так по башке и саданут. Опыт подсказывает. Спасибо уж, нахлебались. Такое впечатление, что всяческие «органы» так и настроены стричь всё под «нулёвку». А у меня же – люди! Дети! Как я им объясню, что дяди – раздевая нас – хорошего нам хотят. Да и не хочу я их души «царапать». Они – дети. У них должно быть детство… С солнцем, с речкой, с походами, кострами… Как у нас с тобой было…

– Палыч, а может так и нужно, чтобы каждый с детства бился за своё выживание? Как в природе?

– Ты что, Арсентий, серьёзно или шутишь? – Опешил я. Словно холодной водой меня, сонного, облили. Вот уж от кого не ожидал услышать такого откровенного цинизма. Взволновался. Даже вспыхнул. – Да-к какого тогда, извини меня, хрена, мы столько лет шли к вершинам цивилизации, демократии, чтобы сейчас с научно-практическим интересом наблюдать какой там ребёнок у нас выживет в вольере, а который нет?! Или ты шутишь?

– Я просто логику их пытаюсь понять… – Почти спокойно заметил Арсентий, и словно самого себя спросил. – Почему у нас всё так в стране по-уродски, а?

– А, это другое дело. А то ты меня уже напугал… Расстроил даже. Ффу! Больше не шути так, Арсентий. – Останавливаюсь, чувствуя, что излишне, пожалуй, разволновался, передышка нужна. Ложная «тревога», случайная. Но, всё же, нельзя так уж слишком мне заводиться. Вставая, чтоб успокоиться, перевожу тему. Спрашиваю гостя. – Арсентий, чаю, или кофе?

– Чаю, пожалуй, – кивнул гость. – Извини, если расстроил. Я иногда пытаюсь от противного размышлять… Часто там думаю…

«Ишь ты, от противного! Определение какое подходящее. Точное!» – проходя к двери, с усмешкой замечаю про себя. Выглянув, кричу через коридор, в бухгалтерию:

– Вера Никандровна, пожалуйста, приготовьте нам с Арсентием чаю, и ещё гостю что-нибудь… Тут же слышу в ответ: «А пирожки с голубикой гостю пойдут?»

Арсентий кивает, да…

– Да, Вера Никандровна, – отвечаю, – пойдёт, говорит. Только чай…

– Да, покрепче! Я знаю. – Перебивая, доносится из бухгалтерии. И потому уже Арсентию. – А я думаю, кто это там, на какой метле, к нашему председателю приехал… Здравствуй, Арсентий. – Поздоровалась.

– Здравствуйте, баб Вера… Как ваше здоровье? – Кричит Арсентий через стены и коридор.

– Сейчас нормально, – громко сообщает бухгалтерша. – А вот перед грозой сильно что-то крутило… Сейчас я вам чайку приготовлю, принесу…

– Даже в природе ни один зверь своих детей не бросает, пока не выкормит, не обучит… – Тем отголоском продолжаю ещё спорить.

– Так, то зверь, – соглашается Арсентий. – У нас в лесу говорят, бойся не зверя – человека.

– Дожили! – я всё ещё злюсь.

– Евгений Павлович, я посоветоваться приехал. – Переходит Арсентий к главному.

– Хорошо! Давай, выкладывай.

– От Шанны письмо пришло. – Сказал он, пряча глаза.

– От кого?

– От Шанны, из Франции. – У Арсентия в глазах удивление. И лихорадочный блеск с новой силой – я вижу! – как знак аварийной остановки на скользкой ночной дороге.

Ах, ты ж чёрт, как я мог забыть ту Шанну, их с Арсентием взгляды! И всех тех иностранок тоже, свах! Нет, конечно, не забыл. Просто ещё бродило в сознании недовольство от предлагаемых жизненных обстоятельств. Случайностей, как бы. Не переключился. Значит, там не просто взгляды были, там рецидив… Это плохо! Парню плохо. Вот почему он так взбудоражено выглядит. Жалко!

– От Шанны! Ну-ну… – Я ещё не нашёл правильного сейчас отношения к этой француженке. Хорошо помню ладную её фигурку, и что-то в глазах ещё… во взгляде…

– В общем, – смущаясь, бормочет Арсентий, признаётся. – Она хочет приехать… Ко мне.

– Зачем? – Спрашиваю, конечно, машинально, но звучит по-дурацки. Вновь ловлю на мысли, что ничего уже, кажется, кроме голой прагматики в проблеме не вижу. А ведь есть и другие аспекты человеческой жизни. Были! Старым, наверное, становлюсь! Ох, старым! И вопросы звучат от этого глупыми. Грустно! Печально!

– Понимаете, Евгений Павлович, – Арсентий вроде бы не заметил, но почему-то перешёл на «вы». Похоже от волнения. – Она говорит, что любит… – Голос его осип. Он прокашлялся. – Гхе-гхым… Любит, говорит, меня… И я её тоже. – В этом месте голос окреп, даже наполнился красками. – Жениться, предлагает. То есть замуж за меня…

– Так это здорово, Арсентий, поздравляю! – Я действительно рад. Искренне рад. Не ожидал. Главное, не боль в парне придётся заглушать, а наоборот, ещё больше раздуть… Более приятная задача.

– Дело в том, что она к себе зовёт, во Францию, в город Нант, – вновь словно погас Арсентий. Ага, переживает, с восхищением отметил я, это хорошо. – Там у неё родня вся, пишет, работа, и прочее… На западе Франции это, я карту смотрел… Ла-Рошель рядом, – это из трёх мушкетёров. Бордо ещё… А я… Что я там буду делать? Я к простору привык, к тайге, к природе… Да у нас, у самих, здесь, осенью, если взять, такое бордо расцветает, в сказке не сыщешь, да и вообще.

– Так!..

– Она и другой ещё вариант предлагает – переехать самой сюда, ко мне…

– Туда?!.. В профилакторий…

– Да. Открыть, пишет, международную туристическую фирму. Отстроиться здесь, и возить иностранных туристов, показывать нашу природу и всё остальное… Зверей, яков, страусов…

– Господи, какие у нас в России страусы, Арсентий? А яки – это, вроде, буйволы с каких-то предгорий, нет?

– Да. Шанна говорит, можно фермы по-разведению открыть.

– У нас?

– Да! Но я хочу только вместе с вами.

– А она?

– Как я скажу, пишет…

– Арсентий, дорогой! Это же грандиозно, это ж здорово! Ну, Шанна, ну, Арсентий – молодцы! Не ожидал. Я уж чёрте что подумал… Конечно, соглашайся. Какой разговор!

– Правда?! Вы думаете, она действительно меня любит? Я же, пень для ней лесной… У меня и образование-то среднее. А она!.. Да и французского я не знаю…

– Да зачем тебе французский? Выучите – она русский, ты французский. И вообще, если женщина готова бросить из-за тебя Европу, Арсентий, значит, ты не маленький человек в этой жизни, – она любит тебя. Важно, чтоб и ты любил. Чтобы чувства взаимными были… Тогда не только яков со страусами… мы вам всю речку кипятильниками нагреем, и крокодилов разведём для рекламы… Да! Ну, Арсентий, ну, молодец. Ты ещё и Сорбонну окончишь. Точно-точно!..

– Это институт?

– Не важно… Важно, что время у вас есть. Что всё впереди… Всё успеете. Я очень рад за тебя! – Чувствуя необычайный прилив энергии, дурашливо кричу в коридор. – Вера Никандровна, идите сюда быстрее, тут нам, сам того, кажется, не догадываясь, Арсентий сверх приятные новости привёз!

– Несу-несу… Уже! – громко сообщила Никандровна, шоркая тапочками. Она по конторе в них только и ходит. – Что он привёз? К чаю?

Пропускаю её вопрос, спрашиваю о важном…

– А ты-то сам, как чувствуешь… к ней… правда любишь?

– Да. Давно… Сразу, как увидел. Меня словно током тогда прошибло. Застыл, а изнутри жаром, волнами… Это не передать, Палыч. Во мне всё перевернулось. То от счастья сердце замирает, то от горя почти рвётся, что потерял. Только её и вижу… Сейчас так вообще… А когда письмо пришло… На «до востребования» в город, – ездил. Как уж обратно доехал, не знаю! Как пьяный был. Ловил себя на мысли – не с ума ли от счастья схожу… Да! Не ем, ни сплю… Всё забросил… Вот, к вам приехал…

– Правильно сделал, что приехал. Молодец! Вот тебе, понимаешь и иностранные инвестиции… Вовремя.

– Что?

– Не обращай внимания… – я отмахнулся, шутливо пояснил. – Я тоже иногда вроде с ума схожу. Это из моей личной теории случайностей, если попутно. А если серьёзно, то строить, Арсентий, мы у тебя будем только в стиле древнего деревянного зодчества. Как в Онежских Кижах, когда-то! Мастеров прославлять, да Север славить. Как это и было у нас когда-то – в Архангельской, Вологодской, Костромской… Из брёвен, доски, осиновой щепы. Всё кружевное, почти соборное, с башенками и куполами. Чтоб древней Русью пахло. Русью! Не этой, мать её…Пусть и лубочной Русью, но старорусской… Крепкой и настоящей! Со всем тем, что нас окружало. Деревни, чтоб… с избами в «брус», «глаголь», «кошель»… с амбарами, да ветряными мельницами. Одни только названия, Арсентий, дорогой, чего стоят… Слышишь?! Поэзия!.. Музыка! А если ещё природу ко всему этому нашу добавить, простор, воздух, живность дикую и прирученную, о!..

– Евгений Павлович, это что вы такое красивое опять нам планируете? – входя и расставляя на столе стаканы в подстаканниках, полюбопытствовала бухгалтерша.

– Это вот Арсентий нам предлагает. – Указываю на виновника «торжества», уплетающего сейчас пирожки.

– Не я, а вместе, – поправляет Арсентий, слизывая выступившую на пирожке голубичную начинку. – Как вкусно!

– Ну, так… – сложила руки на груди Вера Никандровна. – Приезжай чаще… А не-то бы женился уже… Чай вроде не дефектный!

– Конечно, вместе, – восклицаю, пропуская удачное – к месту – предложение Веры Никандровны. Об этом мы ещё поговорим, раздуем как говорится огонь, сейчас, главное не упустить. – Подождите-ка, – прерываю себя. – Один важный звонок. Только один. Сейчас. – Набираю длинный номер… Подождал… «Да-да, слушаю» – зазвенел в ухе голос Мишкиного отца.

– Николай Михалыч, это я.

«Да, Евгений Палыч, слушаю. Что случилось?»

– Ничего плохого. Нам срочно нужна парочка сильных юристов по гражданскому праву, где-то на месяц, два… Можно таких найти?

«Не проблема. Может, тогда уж – отличных? Если надо…»

– Это, наверное, дорого?

«Не дороже денег! Когда они нужны?»

– Завтра.

«Завтра, пожалуй, не успеют. А вот после завтра, в крайнем случае, с дорогой, через пару дней – точно».

– Пойдёт!

«Тогда, о’кей! До связи, брат!»

Вот так, ёшь её в медь, понимаешь… И все тебе дела…