Армейские треволнения

Полковник Ульяшов потирал руки, доволен был. Если ещё утром, дома, он в очередной раз с тоской смотрел на свои хромовые сапоги и погоны… Даже попробовал погоны на зуб, но, брезгливо пожевав, пришёл к выводу: совершенно несъедобный вариант, химии полно, точно вариант для него смертельный, а к хромовым сапогам даже не приблизился. То сейчас уже рассматривал эту проблему, как не свою, а полковника Палия. Накатил оптимизм, в смеси с эйфорией. Полковник поверил в свои действия, в действия своих подчинённых. Музыканты уже возвращаются, пусть и с растяжкой по времени, но возвращаются, появилась уверенность. А уверенность в армии, как известно — движущая сила. Ульяшов уже и не ругал себя за опрометчивое согласие, которое дал там, в ресторане, скорее Палия жалел. Вот уж кому плохо придётся! Это точно! Скоро! Скоро! В ближайшем будущем! Через какие-то… три недели. Три! Ха-ха… Ульяшов уже знал, помнил, сухую жёсткость и отвратительный вкус жёванного многослойного погона во рту… А там ведь ещё и три анодированные звезды! Ещё и пара сапог! Да хоть и один, для начала! Мама родная! Кошмар! К зубному проще без наркоза сходить. Жаль, жаль друга. Очень жаль! Но, Палий сам этого хотел, сам и напросился. Пусть теперь, пусть.

Гвардейский ракетно-артиллерийский полк дивизии особого назначения весь, в одночасье, развернулся в сторону поставленной командованием задачи: таланы — ау, где вы! Шаг вперёд! Раз, два!

Задача полку поставлена! Ответственный определён. В качестве дальнобойной и другой необходимой помощи дирижёру оркестра подключен начальник особого отдела полка, озадачены командиры рот и подразделений, — нацелены! Генерал в отпуске. Полковник Ульяшов позади, как учили в Академии. Он в штабе, то есть на передовых позициях. Сейчас в кабинете, одёжной щёткой сметает пылинки со свого кителя, и всего прочего, готовится.

Ур-ра, таланты! В атаку! Впер-рёд!

И в самом деле!

В бытовых и умывальных комнатах стандартное для армии солдатское броуновское движение, в переводе, суета. Как перед тревогой! Только в данном случае под другим углом, с другой задачей. От рядового солдата до дембеля все военнослужащие, включая сержантский состав, старшин и прапорщиков, за минусом находящихся в наряде, гладят форму, чистят ботинки, подшивают наисвежайшие подворотнички, по третьему разу бреют щёки, готовятся к прослушиванию. Явление в данном случае не добровольное, а обязательное. Как объявленные приказом прививки в санчасти от… неважно чего, но поголовные. Мероприятие вроде бы добровольное, но по приказу: «Всему личному составу пройти кастинг на предмет наличия талантов. Обязательно! Ответственные за явку…» И это правильно. А почему и нет! А вдруг проснётся какой талант, проявится. Такое может быть, бывает, даже сплошь и рядом.

В солдатском топоте (шуме воды в умывальных комнатах, сливных бачках в туалетах), слышны где восторженные, где вопросительные, но точно взбудораженные реплики-вопросы:

«Слышь, а я на гражданке в школьном хоре пел… Вторым голосом».

«А почему набирают только отличников боевой и политической подготовки? Кто знает, а? Я не знаю!»

«А я больше всех от пола на кулаках отжимаюсь, и гири кидаю… Мне можно?»

«Можно-можно, силовые номера — тоже, наверное, можно… В цирк, значит, отправят».

«А когда сказали этот смотр, когда?»

«Ротный сказал, сегодня, наверное»…

«А я вприсядку могу… «Яблочко»… Мог когда-то… Надо вспомнить… Эх, яблочко…»

«Эй-эй, в коридор иди — яблочко! Здесь не клуб тебе… Гремишь сапогами…»

И в полковой библиотеке разор. Да! Книжные полки вмиг опустели. Как ветром их… Не все, конечно, раздел «Поэзия» больше. У библиотекарши глаза от удивления на лбу, там же, где и очки обычно. Все читательские столы заняты, солдаты поэзию читают. Не кроссворды и журналы с картинками а… Поэзию! Да! Её!! Глазами вращают, губами шевелят…

Да что библиотека… И в наряде такая же картина. И на кухне, и в ротах, и на охраняемом периметре.

— Слышь, земеля, я не понял, — заинтересованно спрашивает часовой, молоденький солдат, встречаясь с таким же часовым на углу периметра охраняемого армейского объекта, — для ансамбля Моисеева или для песни и пляски Российской армии ребят отбирают, а? Я не понял. Не знаешь?

— Не знаю, — поправляя тяжёлый для него автомат на плече, кривится боец. — Мы ж в наряде. Сменимся, выясним. Но я думаю, в Швецию, наверное, или в Америку. Наши же показались там, вот и… ансамбль теперь туда, наверное, нужен.

— Слушай, а у меня дома младший брат анекдоты и басни разные классно рассказывает. Укатаешься! Как артист, словно. Я помню кое-что. Попробовать что ли… Как думаешь, пройдёт?

— Нет, анекдоты вряд ли, а вот басни… Басни, это идея. Ты подсказал. «Ворона и лиса», например, я хорошо помню… — немедленно принимается декламировать. — Однажды бог послал вороне…

Первый часовой, молодой, ушастый, морщась, перебивает:

— Да не так! Ты чё?! Не так надо, с выражением…

И в оркестровом классе дирижёр нервничает. Не может в проблему достойно включиться. Приказ получил, а ни людей, ни партитуры, ни сценария нет. Как играть, то есть как работать? Непонятно. Голова кругом. Со стороны глядя и не поймёшь, не то дремлет лейтенант, не то задумался. Задумался, наверное, жалея, замечают музыканты-срочники. И правда, лейтенант резко вздрагивает от звонка городского телефона…

— Алло! Лейтенант Фомичёв… Да, я! Кто? Мальцев! О, молодец, Мальцев! Хорошо что позвонил… Ты где, на даче? С женой? Отлично, не далеко, значит. Молодец! Хорошо, говорю, молодец! И как она, нормально?.. Ага, понятно. Витамины ей обязательно, молоко, свежий воздух, то сё… Что у нас случилось? Ничего не случилось. Бери жену, и срочно возвращайся домой. Да, назад. Отпуск отменяется. Нет-нет, не насовсем… Не могу пока сказать — сам не знаю. Знаю, что переносится. Приказ? Приказ уже есть… Я расписался. Установка поступила такая: чем быстрее мы соберёмся, тем быстрее и закончим… Почти все уже собрались… Что? Да мы звоним тебе, звоним, сто раз уже! Я звоню, Смирнов звонит, а у тебя отключено. В общем, ты едешь? Тебя отмечать? Молодец! Я отмечаю… Одно могу сказать: дело очень важное. Опять нам подпрыгнуть придётся… Нет, не в Стокгольм. Не угадаешь. Хуже. То есть лучше, хотя и не знаю. В общем, всё. Кому сможешь — позвони. Ждём! Возвращайся!

Лейтенант ставит в журнале очередную жирную «галочку», бросает ручку, подперев голову руками вздыхает… Раздаётся следующий звонок… Лейтенант вновь хватает трубку телефона.

— Лейтенант Фомичёв… Кто? Кобзев? Как хорошо, что позвонил. Молодец… Что? Повтори, плохо слышно… Ты в самолёте? А, уже летишь… Куда? Не понял, говори громче… Домой? А вот, теперь слышу… Отлично! Молодец, говорю, вовремя… Мы тут без тебя… Как под конвоем? — Глаза у лейтенанта приобретают чётки формы велосипедных колёс, пусть и детских, но колёс. — Под каким конвоем? — Вытаращив глаза, испуганно выдыхает он. — Ты арестован? Кем?

Музыканты оркестра, кто поблизости находился, с ярким, нескрываемым (зеркальным) интересом на лицах прислушиваются. Лейтенант, прикрыв трубку рукой, всем присутствующим сообщает поразительное известие:

— Кобзева арестовали?! Говорит, в самолёте конвоируют!!

Старший сержант Смирнов, да и остальные музыканты копируют выражение лица дирижёра.

— Ни фига себе! — замечает Смирнов. — За что это его? Спросите, товарищ лейтенант, кто, и куда его везут. Может позвонить куда?

Лейтенант совсем из «колеи» выбит, это заметно. Как из партитуры во время концерта выпал.

— Ты что-то натворил, да? — спрашивает он. Спрашивает не только громко, но и сильно удивлённо. Кобзев ему видимо что-то сообщает… Выражение лица дирижёра меняется… Он растерянно переводит слушателям.

— Говорит, нет, ничего не сделал… Ничего не понимаю! — И вновь с тревогой кричит Кобзеву. — А кто тебя везёт и куда, не сказали? В полк?! В какой полк… В на-аш?! Так это же хорошо! Это же… — Отрывается от телефона, вновь удивлённо таращит глаза. — Ничего не понимаю… — И вдруг, лицо его расцветает уксуснокислой улыбкой. — А-а-а, слушай, Кобзев, я, кажется, понял чья это работа, понял, да. Вот, значит, как они понимают это сотрудничество, а… Вот дурость… Нет-нет, это я не тебе. Ты лети-лети, не переживай. Всё хорошо, всё нормально. Не беспокойся! Я знаю с чьей это подачи. Всё понятно. Лети спокойно, ни о чём плохом не думай! Они там тебя — эти, конвойные, не пресс… Нет? Ну и хорошо. Даже накормили?! Это цивильно. Это действительно похоже на сотрудничество. Ладно, ты успокойся, не переживай. Лети. Пусть везут. Кстати, не вздумай сбежать! Ни-ни! Не мешай им, пусть доставляют. Давай, мы тебя ждём.

Лейтенант кладёт трубку на аппарат, задумчиво вращает шариковую ручку в руке… В журнале рисует следующую галочку. Нет, лейтенант совсем не дремлет, понимающе переглядываясь, отмечают музыканты, он переживает, он нервничает.

И не один он, кстати, нервничает, переживает.

Тимка и папа Суслов

Нервничает и майор Суслов. Хоть и начальник особого отдела полка, пусть даже и майор. А может, потому и нервничает, что начальник того отдела?!

Он сейчас дома. На диване — в шортах и майке — лежит, смотрит телевизор. Последнее не совсем верно: Суслов сам по себе лежит, телевизор сам по себе работает. Показывает там себе что-то, бурлит «рейтинговыми» проблемами, мелькает одними и теми же лицами, словно сам с собой в домино играет. Кому интересно? Никому. Им самим. Но под телевизор хорошо людям засыпается, иногда и думается. Как сейчас вот, майору. Суслов думал, Суслов размышлял. Ровно до тех пор, пока на него «с ветвистого дерева, что в районе реки Амазонки, обезьяной с ветки (со спинки дивана), не прыгнул его сын, первоклассник Тимофей. Тимка-Тимон! Сынок! Надежда! Гордость отца. Кстати, внешняя копия папы. Энергичный, вдумчивый, не по годам серьёзный. Хотя, иной раз так прыгнуть может, на отца, например, дыхание — вон, и сердце в пятки… у Суслова, конечно. Растёт же парень. В весе прибавляет… Причём, неожиданно всегда прыгает. Как сейчас вот… Но, увидев «рабочее» лицо папы, Тимон рычать как леопард не стал, и когти о шкуру отца точить тоже не начал. Оседлав папин живот, спросил как ни в чём не бывало, но участливо. Что по тону и смыслу Суслову было очень приятно: сын же, будущее… Сынишка-мальчишка!

— Какие-то проблемы у тебя в армии, да, пап? Про своих шпионов-диверсантов думаешь?

С трудом приводя «вздёрнутые» от неожиданного прыжка нервы и физику в порядок, Суслов, частично ещё думая о своём, ответил почти ровно, механически, привычно перевёл «стрелки».

— В каком смысле? А-а-а… Нет, так просто! Телевизор смотрю. А у тебя как дела, не обижают в классе, нормально?

Тимка, словно этого только и ждал, быстро ответил:

— Без проблем, пап. Все же знают чей я сын… — И кулаками резко пробоксировал папин живот.

Уй!.. Хотя и ребёнок, но… ощутимо, сморщился папа. Суслову даже пришлось напрячь мышцы там, где у всех людей пресс. Пресс там был. Остаточный. Вроде бы. И это приятно. Как и то, что мальчишка бойцом растёт, упорным и любопытным, — наследник, смена.

— А тебе сказать, пап, — спросил Тимка, — кем я буду когда вырасту, а? Я сегодня окончательно решил! Сказать?

«Как же достать данные про секретное оружие вертолётчиков?», думал в этот момент майор… И не ясно, что было первичным у человека, — сын или работа. Дома он сейчас был или на работе? Не угадать. И там он был, и здесь. Две задачи решал. Потому что офицер. Мог бы и больше: и три, и четыре, и пять… Одновременно. Но сейчас нужно было — две. Две и решал. «Проникнуть в компьютерную базу вертолётчиков, взломать её? — размышлял Суслов. — Языка взять, начальника штаба, например, или его зама… выкрасть… Неплохо бы, но невозможно! Правильно Ульяшов сказал: куда потом языка девать?»

— …Пап, а пап, сказать, а, сказать? — обиженно тормошил Тимофей отца, не слышит.

Возвращаясь ко второй проблеме, Суслов тряхнул головой, спросил первое, что пришло на язык.

— А маме сказал уже?

— Нет ещё… — ответил мальчишка и заговорщически сузил глаза. — Тебе первому. Сказать?

Суслов улыбнулся ответу, мой мальчишка растёт, отметил он, папин.

— Ответ правильный, сынок. Зачёт! — на подъёме чувств похвалил сына и разрешил. — Сказать!

Тимка на секунду задумался, умильно нахмурился, вспоминая ответ, наконец посветлел лицом, и по слогам выпалил.

— Этим… ве-тери-наром или кем там, вот.

Отец удивлённо переспросил:

— Ветеринаром? Каким ветеринаром? Почему это? Мы кажется не планируем с мамой хомячков-зайчиков покупать. Зачем нам? Мы тебе сестрёнку или братика купим. Мы же договорились! Это учительница что-то вам рассказала или ты сам решил?

Тимофей обиженно округлил глаза.

— Сам! — Протянул он, и с тем же восторгом пояснил. — Потому что к нам в школу сегодня эти приходили… которые ты сказал… ветеринары! Вот такие, большие, взрослые, как ты! В нашем туалете чем-то противным посыпали, потом в девчачий туалет зашли. Представляешь, в девчачий? К ним туда, в девчачью комнату! Отпад!! А нам, мальчикам, туда нельзя. Я решил, вырасту, обязательно ветеринаром буду!

?!

И тут… что поразило мальчишку… он даже среагировать не успел… Его папу, отца, как словно тот бык на корриде вверх подбросил. Резко и всем телом. Тимон вмиг слетел с живота… И грохнулся бы на арену, на пол, то есть. Едва не задохнулся в испуге… Благо отец его вовремя подхватил. Тимофей собрался было уже губы от обиды надуть, скривился, как отец вдруг начал хвалить его, целовать, тормошить. Мальчишка не знал как и реагировать. Ну эти родители! Ну, взрослые!!

— Эврика, сынок! Эврика! Гениально! Вот тебе и решение… — Подбрасывая сына под потолок, чему-то радовался родитель. — А я тут думаю, голову ломаю, — обрадовано вскрикивал он. — А оно вот где, оказывается… Устами младенца… Это я не про телевизор, я про тебя! Гордись, сын! Это у тебя врождённое, это наследственное. Молодец, вовремя, но… Никаких нам ветеринаров, сынок, никаких торгашей-олигархов! Будешь только военным! Только как я!! Только по моим стопам… Династия у нас с тобой будет.

В одном из перелётов от потолка к отцу и обратно, мальчишке удалось всё же уцепиться за папину шею, прилипнув, он предупредил:

— Ладно. Но только чтоб везде можно было заходить, даже туда… к девчонкам.

Отец и с этим согласен был.

— Да если надо — когда надо! — мы и туда войдём. Молодец, сынок, учись пока.