Старший прапорщик Хайченко

Снижая на подходе скорость, замедляя и останавливаясь, скорый пассажирский фирменный поезд «Байкал», тяжёлый, лобастый, с сине-белым хвостом из вагонов, подошёл к большой железнодорожной станции. Звучно клацнув сцепками, выдохнув, остановился. Проводники дружно щёлкали рычагами площадок над ступенями, протирали дверные ручки, вагонные поручни от дорожной грязи и пыли, спускались на перрон. Яркая светящаяся надпись из огромных букв на фронтоне здания гласила — «Красноярск». По перрону сновали люди. Из окна седьмого купе это хорошо видно было. Встречали люди, спешили. Много людей. С вещами, без вещей, с цветами, улыбками, находили глазами нужные им лица, где и со слезами, по случаю встречи, либо расставания с родными, или близкими. Спешили и носильщики, толкающие где гружёные, где пустые ещё тележки, в голову поезда катилась вереница тележек нагруженных почтовыми коробками, ящиками и мешками. Пассажиры поезда, как и пассажиры шестого вагона один за другим на ходу потягиваясь, надевая кто обувь, кто кофты, кто фуражки, из своих купе потянулись на выход, по торговым точкам пробежаться, газет свежих купить, газированной или минеральной воды, мороженого.

Засобирался и Константин Саныч, а с ним и дочери. Клавдия Ивановна, оставив вязание, с тревогой и любовью наблюдала, как её девочки и муж собираются. Не опоздали бы!

Не видели и не догадывались, как их уже ждут на этой станции. Кто?

Кто-кто… Да вон они идут, слышите?

Действительно, по проходу вагона, навстречу течению, с трудом пробираются трое встречающих или провожающих, пока не понятно. Мужчина и две женщины. Судя по «деловым» лицам, всё же встречающих. Глазами найдя на двери цифру «7», чуть задержавшись, одна из женщин коротко стучит, и дёргает ручку двери вправо. Дверь отъезжает… Встречающие нос к носу сталкиваются с выходящими из купе Константином и его дочерьми. Правда выйти пассажиры не смогли, потому что «гости» путь преградили. Стеной. И удивительным было не только это, со многими наверное случалось, когда люди друг другу дорогу преграждали, разбирались потом, со смехом часто, в данном случае, было что-то другое: на рукавах вошедших красовались красные нарукавные повязки «дружинник». И лица соответствовали, были сугубо официальными, отстранёнными, как закрашенные окна в вагонном туалете.

— Здравствуйте, товарищи пассажиры, с приездом, — громко, низким голосом поздоровалась самая крупная из них, невысокая, с большим лицом, такими же щеками, маленьким курносым носом и маленькими глазками, прятавшимися в складках лица. — Проверка документов. — Объявила она строгим тоном и замерла с протянутой рукой.

Семья Хайченко дружно переглянулась. Какая ещё проверка, зачем, читалось на их недоумённых лицах.

Первой в себя пришла жена Константина Александровича, Клавдия Ивановна.

— Какие документы? Мы ж в России! — Воскликнула она. — Билеты что ли? Они у проводника. А что случилось?

— Ничего страшного, женщина, — в том же тоне парировала щекастая тётя с повязкой и предупредила, как пригрозила. — Себя не пугайте, вам вредно и детям тоже.

Девочки действительно уже испуганно сверкали глазами, шмыгали носами. Смотрели расстроено, растерянно, не понимали. Не столько на вопрос обиделись, как на тон… Они уже слышали в нём угрозу.

В купе протиснулся мужчина. Стало тесно. Константин Александрович рядом с женой опустился, действительно…

— Да в чём дело? — спросил он.

— Ну сказали же вам — ни в чём. Не понимают ещё! — из вагонного прохода, хмыкнула вторая женщина, несколько моложе первой, но выше, потому и сутулая, с короткой причёской, шпильками-невидимками прижатой с боков.

— Билеты ваши нам не надо, — неожиданно тонким голосом пояснил мужчина, протягивая руку за документами. — Нам — кто есть кто — удостоверяющий документ, пожалуйста. Вы, например, товарищ, что здесь, в России делаете? — мужчина пальцем ткнул в сторону Хайченко. — Эмигрант, гастарбайтер?

— Я?! Ты что, ослеп? Обижаешь! Я русский. Я музыкант. — Обидчиво воскликнул Константин Саныч.

— Понятно, — мгновенно отдёргивая руку, писклявым голосом заметил мужчина с повязкой. — Я так и думал. Грубит. Оскорбляет при исполнении. — И указал пальцем на свою нарукавную повязку. — Видите? Мы при исполнении.

Желая участвовать, в купе просунула голову и та, которая сутулая и худая. Голос у неё был хриплым. Или курит, или без микрофона связки на митингах надрывает, машинально отметил Константин Саныч.

— Ага, у нас все так по началу представляются: плотниками-каменщиками или певцами-сантехниками… — сказала худая и поджала губы. — Мы учёные. Вас же сразу по носу видно — хохлов-молдаван армянского разлива. На заработки в Россию приехал, да, господин-гражданин? У нас много таких… в крае было…

Щекастая поддакнула.

— Точно, нас не обманешь. Вас внешность ваша, гражданин, выдаёт.

— Да вы что, смеётесь что ли?! — Константин Саныч растерянно оглядывал их, привычно стараясь уловить скрытую шутку, хохму в глазах, но лица спецгруппы выражали обратное, отталкивали, как теннисная ракетка упругий мячик. — Вот моё удостоверение, вот отпускное свидетельство. Я военнослужащий.

— И такие были, — отмахнувшись, многозначительно заметил мужчина, передавая документы щекастой…

Щекастая, принимая документы заметила.

— А подтяжки у вас красивые, я вижу. Американские. Мне не нравятся. У нас таких на всех ларьках, у торгашей. Рупь пучок. Ага.

Хайченки от такой неожиданной оценки просто онемели…

Она же, раскрыла документы… Полистала туда-сюда обратно… Руки у неё были большими, пальцы толстыми, в нескольких перстнях.

— А документы — я вижу! — поддельные… — Оглядываясь на своих спутников, обрадовано воскликнула она. — Во! И во!

Клавдия Ивановна ахнула, не выдержала.

— Вы с ума сошли?! Костя, девочки, не слушайте их. Люди! Документы настоящие! Это бандиты! Мафия! Мили-иция-я-я… — высоким голосом, истерично вскричала она на всё купе. — Пожар! Грабят.

Худая и сутулая, ещё выше приподнялась, заслоняя собой проём.

— Тихо-тихо, не кричите! Пожара никакого нет, а мы уже здесь. Мы — народная милиция. Видите, вот! — заявила она, выставляя локоть с повязкой.

Мужчина пискляво подтвердил.

— Да! Так что — пройдемте, товарищ… Мы при исполнении! Тут недалеко.

А щекастая предупредила Клавдию Ивановну.

— А вы, гражданка, подождите здесь… в вашем положении… с детьми побудьте… Дети ваши?

Клавдия Ивановна вконец растерялась.

— Дети? Какие дети? А-а-а… дети! Мои, конечно, вернее — наши… Я не понимаю… Почему это вы… Я никуда его не пущу…

«Дружинники» уже показывали «гастарбайтеру» дорогу на выход.

— Не сопротивляйтесь. Пройдёмте, пройдёмте.

Растерянно оглядываясь на взрослых, девочки уже рыдали, Клавдия Ивановна за рукав мужа держала, Константин Саныч вырывался.

— Хорошо-хорошо… Вы извиняться у меня сейчас будете… Клава, побудь здесь, не волнуйся, ты только не волнуйся, я сейчас… Они у меня… сейчас-сейчас… Пойдёмте-пойдёмте… Разберёмся сейчас, кто здесь гастарбайтер, а кто русский. Пошли.

Щекастая, невысокая и крупная, с повязкой, одобрила порыв «гастарбайтера».

— Ну вот, сразу бы так… дошло. Пошли. Молодец.

А вторая, худая и сутулая, с хриплым голосом, успокоила женщину в купе.

— А вы, гражданка, сильно не переживайте… в вашем-то положении… Если что — поездов много… На попутный вашего мужа подсадим… Ага… А дочки у вас — у-тю-тю! — очень хорошие… Как одна на папку похожие… Рыжие… Вот повезло…