Прогнозируемый результат…

До ворот лжеКонева охранники тащили почти на руках, можно сказать вежливо. Хотя он сопротивлялся, кричал, что его так не возьмёшь, что он любит Анну и обязательно вернётся. «Анна, — взывал он, извиваясь, больше вертя головой, — я тебя люблю, я вернусь! Дениска, не плачь, не плачь!» Но это только до ворот. За воротами охранники выдали заике по полной. Кулаками по корпусу, не давая упасть, потом, под зад пинком… Прогнувшись, пролетел лжеКонев пару-тройку метров, грохнулся на дорогу.

Охранники замерли, вглядываясь, не пришибли ли, когда он пошевелился, приподнимаясь на руках, они ему в спину пообещали:

— И не попадайся больше, козёл вонючий. По полной отметелим.

ЛжеКонев с трудом поднялся, шатаясь, свернул с дороги, шагнул в кусты и упал там… Умолк, приходя в себя.

Сказать, что он обиделся или разозлился, было бы неправдой. В некоторых местах тело сильно болело, это да, но другим было хорошо, по лицу его не били, били по корпусу. Значит, профессионалы. Не собирались изувечить, пожалели. Но всё это ерунда, всё это мелочи. Он вдруг улыбнулся своим мыслям, вспомнив Дениску и… теперь только уяснил, что мальчик — Анюткин сын. Сын! Вот почему переживал Богданов за сестру, вот почему он так ревностно опекал её. Молодец! Правильно! Реального смеха у лжеКонева не получилось, потому что диафрагма болела, была отбита, болели и рёбра… «Аня, Анечка… Денис! Дениска!!» с трудом прошептал он. Ему вспомнилось, что в её глазах он, кажется, увидел ответ на свой вопрос. Там, тогда… Как надежду. И ответом ему была не жалость в её глазах, не сострадание в голосе, а боль. За него боль, за неё и за Дениску тоже… кажется.

И прямо там, в кустах, он набрал номер её сотового телефона…

— Анна, — позвал он, когда услышал её голос…

— Ты жив? — услышал он её взволнованный голос. Это придало ему не только сил, но и надежды.

— Да, жив, Анечка! Нам надо поговорить! — не заикаясь, на одном дыхании, взволнованно проговорил он.

— Я не могу сейчас говорить. Не сейчас. Я тебе позвоню, — испуганно прошептала она, и отключилась.

Если бы охранники были не за воротами, а где-то поблизости с заикой, они бы точно услышали это. Конечно бы удивились, покрутили у виска пальцем. Классно, значит, по башке настучали этому козлу-конюху, ага! Крыша у мужика поехала. С ума сошёл.

Он пел. Да, пел. Не громко, но внятно. «Наверное, на голову бичара тронулся», подумали б охранники. И побыстрее бы отошли к себе, за ворота. Подальше. На всякий случай.

А он пел… улыбаясь. Не громко пел, на сколько боль в груди позволяла. Когда слова песни кончились, он просто мычал, счастливый и радостный, выбираясь на тропу, которая вела к санаторию.

Анна позвонила на следующий день. Золотарёв даже подскочил, он так ждал этого звонка, ночь почти не спал, беспокоился, вернее пугался, вдруг она позвонит, а он не услышит. Схватил телефон, прижал к уху. Это была она, да она.

— Анечка, это ты, ты! Хорошо, что ты позвонила. Я так ждал, ждал! Как там Дениска? У меня предложение. Давай распишемся. То есть я прошу твой руки и сердца. Я люблю тебя. Аня?

Трубка некоторое время молчала, Золотарёв даже испугался…

— Анечка, ты меня слышишь? Я не такой как ты думаешь, я лучше. Я на руках тебя буду носить. Я люблю тебя! Аня?! И Дениса тоже.

Наконец услышал её дыхание, потом голос…

— Миша, для меня это так неожиданно, для нас… я… я…

И столько в этом «я» было невысказанных чувств Золотарёву, как ему показалось, столько нежности и теплоты, что он, чуть рассудка не лишился.

— Только не сомневайся! — Вскричал он. — Только не думай ни о чём плохом. Ты будешь у меня самой счастливой, только ответь мне: да или…

…

Трубка, через короткую паузу, нет, через вечность, как показалось Золотарёву, ответила.

— Да, Миша, я согласна!

Она это произнесла не громко, но для Золотарёва это показалось боем литавр с неба, грохотом ответных чувство любви к ней, к ней…

— Аня! Анечка! Я так рад! Так рад…

На его восторженные крики в дверь решительно постучали, он и не слышал, в комнату заглянула медицинская сестра, с суровым начальственным лицом, открыла было рот. Хотела привычно одёрнуть «больного», но увидев его лицо, и расслышав слова, торопливо прикрыла дверь.

— Ты сейчас можешь выйти? Змея Гор… эээ… твоего брата нет на территории?

— Нет. Он вчера вечером улетел. Но я не могу. Дениска заболел.

— Дениска? А… что с ним?

— Не знаю. Врача вызвали. Высокая температура. «Горит» весь.

— Умм… Значит, откладывается. Без Дениски нельзя. Он обязательно должен быть с нами.

— Миша!

— Да, Анечка.

— Я тебе так благодарна… — прошептала она, — за себя и за Дениску.

— Что ты, родная, иначе быть не может! Главное, ты согласна. Согла-асна-а-а… Вылечим Дениску… Обязательно вылечим! Ты только скажи, что ему нужно, я достану. Ты знаешь, я ведь не знал, что он твой сын и… мой теперь… Он же сказал, что его мама на кухне… Я и подумал, что она повар, вот и… А Дениска… Анюта, ты не представляешь, я так рад…У меня два счастья теперь, два: ты и Денис. Ты даже не представляешь, какой это хороший мальчишка, не представляешь. Я же с ним… я же с тобой… Мы… — Золотарёв даже задохнулся. Переполнен нахлынувшим счастьем был, двумя теперь. — Я даже испугался, чтобы было, если бы это был не твой сын, не твой! А он — твой! Наш, Анюта, наш! Ты скажи ему! Скажи!

— Я ему скажу. Он рад будет, мне кажется, даже уверена в этом.

— Я тебя сразу… в тебя влюбился, сразу, как увидел… Аня!

— Я знаю, Миша! Я это почувствовала… тоже сразу… Мне было бы очень тяжело, даже невозможно, если бы Дениска…

— Нет-нет, что ты! Дениска! Такой мальчишка! Аня, это не возможно! Его не любить невозможно. И он, кажется…

— Он! Он, в тебя тоже влюблён, я замечала, только не понимала… Слышу, он про какого-то дядю Мишу всё говорит: «Дядя Миша сказал, дядя Миша подумал», а это…

— Аня! Анечка! Я тебя люблю! И Дениску тоже. Я так счастлив, так счастлив…

На эти восторженные признания, в комнату Золотарёва вновь решительно постучали, более чем громко. Заглянула та же медицинская сестра.

— Товарищ отдыхающий, может не будем так громко информировать весь санаторий о ваших чувствах. Здесь же и другие люди есть. Может, им тоже захочется покричать. Что же тогда здесь получится. Не санаторий, а дом умалишённых, я извиняюсь. Убавьте громкость, товарищ. Слышно очень. — Выговорила она и закрыла за собой дверь.

— Там кто-то ругается, я слышу? — забеспокоилась Анна.

— Нет, Анечка, здесь санаторий. Процедуры. Сончас. В общем, Дениске помочь надо, Аня. Звони. Я вас жду. Ждать буду.