* * *

Конец 80-х прошлого столетия. Россия. Весна… Дальний Восток. Город Хабаровск.

Телевизор лучше не включать. От одного вида тупо отрешенных, злых лиц в зале и в президиуме Кремлевского Дворца съездов уже тошнит. Только включишь — мгновенно поднимается давление. А ведь они еще и говорят, и главное — что говорят!..

Вот опять, смотрите-смотрите: кричат, вскакивают с мест, размахивают руками, даже рыдают, как вон та делегатка из Владивостока. Эх, дамочка, и не стыдно?! Сплошные лицемеры. Взять хотя бы хитрую лису Лигачева или «денно и нощно заботящегося» о народе Рыжкове… Ну кто же им поверит, что они о нас заботятся, ну, например, после того же Чернобыля, а? Мы, именно тот самый народ, из года в год со своего заработанного рубля, от родного государства, получаем только восемь — десять, а то и меньше, копеек в зарплату — смех это, а не забота, — слезы это, а не зарплата. До получки — уже все и привыкли, уже и не стыдно — все время друг у друга клянчим: «Сашка, займи пять рублей…» «Тань, ты не займешь мне рублей восемь-десять до Петькиной зарплаты? Как получит — сразу отдам». Спросите любую хозяйку, она вам ответит, как ей, бедной, все время приходится выкручиваться. Продуктов-то в магазинах нет, товаров хороших тоже, порошка стирального, зубной пасты… мыла и того нет. А за водкой (вы видели?!) какие страшные очереди… Всё только по блату: всё из-под прилавка, всё из-под полы… Ну разве можно это назвать заботой о благосостоянии своего народа? Да нет, конечно. Горбатимся, как дураки на какое-то светлое будущее, а когда оно будет, кто до него доживет?.. Ответа нет. А жизнь-то она не ждет, она проходит. Осень — весна, осень — весна… Все как в калейдоскопе. И чем старше человек, тем время летит быстрее и быстрее. Не успеешь оглянуться, как все твои друзья уже и пенсионеры. У нас, например, на заводе, мужики в шестьдесят лет с хрустальной вазой и кучей бумажных грамот-благодарностей, от завкома и других разных «комов», уходят на пенсию и, как правило, через год, брык в ящик — поехал работяга на кладбище. Все! Вся тебе жизнь! А что успел, что сделал, что видел, что оставил? Да по сути ничего. Семья… дети… А что семья, что дети? У них тот же путь.

А Горбачев, этот новый Генсек — гляньте, гляньте! — пустомеля, льет и льет словесную воду. Уже бы и дальше идти пора, в этих… непривычное ещё слово, — преобразованиях, действовать бы надо, закреплять позиции… Это же нужно, это же видно! Время, люди, время золотое уходит! А он нет, топчется на месте, долдонит одно и то же, забалтывает! Но как, стервец, забалтывает!.. О-о-о! Заслушаешься! Просто талант. После «мекающих» и «бекающих» по бумажке генсеков он, как факир-заклинатель, заворожил всех живой, свободной, яркой речью… в первое время. В первое время — да! Повод-то какой невероятный для внимания был — Перестройка! Слом старого социалистического строя! Отмена коммунистической диктатуры! Отмена 6-й статьи!.. Уму такое непостижимо… только чувствам, только эмоциям!..

К экранам телевизоров, бросая работу, досуг и прочие дела, тянулись люди… Затаив дыхание, слушали радио, взахлеб читали газеты. До драк, до мордобоя спорили, ссорились между собой, — тянулись к информации. Пытались разобраться, понять, уяснить… Что же теперь будет? Как же теперь это, а?

Везде звучали новые для страны слова: Перестройка! Гласность! Демократия!

Одни их произносили с чувством, с придыханием, как «Да здравствует…» Другие язвительно, с сарказмом, как проклятие или приговор. Хотя не ясно всё было: как же это может быть, когда вот тут, рядом, действует отлаженная партийная система, когда где-то среди нас находятся комитетчики из ГБ, милиция, тюрьма, лагеря, наконец?! Они же тут, они же рядом. Разве они допустят?! Это же невозможно!

Но долгожданная свобода манила… ох, как манила! А Михал Сергеич все говорил и говорил, говорил и говорил… Окутывал словесным елеем бедные людские головы, словно паук паутиной. Поет и поет ровно канарейка, а вслушаешься — сплошное словоблудие. Мы, люди, затаив дыхание, ждем от него ясную, четкую программу действий, а у него: вокруг да около; и да, и нет; вообще и ни о чем; возможно и не можно; и вашим и нашим… Уцелом! Это очень сильно выводит из себя еще и потому, что они там, так сказать делегаты, на съездах и разных пленумах, всё время говорят как бы от имени народа. От каждого из нас, лично. Но при этом, меня, например, никто так ни разу и не спросил: а как я думаю? а что мне нужно? а что я хочу? Никто! А вы спросите, спросите! И я отвечу: да не нужна мне, ваша коммунистическая партия с её долбанной 6-й статьёй. Не нужна! А потому, что надоело. Я свободы хочу! Свободы! Настоящей, что б ни душно… как сейчас. Надоело всё это постоянное и бесконечное коммунистическое враньё о всевозрастающей роли рабочего класса, о единстве братских наций, о сплочённости, о прогрессивной советской интеллигенции, о динамично развивающейся стране и поступательном движении социализма.

Не так всё на самом деле. Всё притянуто за уши. У нас уже давно ничего и нигде не развивается, скорее наоборот. Только этого не хотят или боятся замечать. Но я же с производства, понимаете, я же вижу. ИТР бездельничают, рабочие воруют — таким вот, протестным образом прирабатывают на улучшение благосостояния своей семьи. Инженеры, от своей униженности, нереализованности и не востребованности, с тоски тихо спиваются на своих или чужих дачках. Спасибо партии родной, что разрешила всем (и инженерно-техническим работникам, что удивительно!) иметь садовые участки. Там, за их стенами и не видно тебя — пей, интеллигент, сколько хочешь. В комсе и партаппаратах сплошное моральное и физическое блядство, его уже и не скрывают. А чего скрывать? Прячься, не прячься, мы ж, народ, не слепые, всё видим.

Видим, каким образом создаётся и выполняется производственный план.

— Что у нас там, в шестом цехе? — голос директора завода по селекторной связи слышен хорошо и громко. Он суров, саркастичен, язвителен, раздражён, не допускает никаких комментариев своим оппонентам. — Где начальник цеха, я спрашиваю? — гремит его голос. — Сташевский! Спишь?

— Я здесь, Валерий Николаевич.

— Здесь он… понимаешь. Я тебя или кого спрашиваю, разгильдяй, почему опять суточный план у меня не выполнен, почему завком на тебя жалуется, почему металлолом не сдаёшь?

— Я не разгильдяй… У меня рабочих не хватает…

— А меня не еб… — но не договаривает, запинается директор, вовремя вспомнив, что он на селекторном совещании сейчас, хотя знает, что работягам, когда они это слышат, такой тон понятен и нравится, заменяет сейчас слово, не меняя, естественно, смысл. — Не интересует меня, я говорю, чего там у тебя не хватает…Ты должен был металлолом вчера сдать? Должен. Почему не сдал?

— Я всю стружку из своего цеха сдал, больше нету. Что, мне её по всей территории, что ли собирать?

— Да, собирать! Да, и по территории! Там, у нас, её чёрт ногу сломит. Собирай, я тебе сказал! Я тебе разрешаю. Возьмёшь сейчас в транспортном цехе телегу и автокран… Транспортный цех! Начальник! Слышишь, нет?

— Да здесь я, слышу!

— Здесь он!.. Слышит… Тоже разгильдяй, понимаешь. Сейчас и до тебя дойдём. Слышал приказ? Дашь сейчас же шестому цеху телегу с трактором и кран…

— Валерий Николаевич, так у меня же вся техника по цехам ушла! — довольно наиграно удивляется начальник транспортного цеха. В таком тоне ему, в течение дня, часто приходится разговаривать.

— А мне по-хер, куда она там у тебя ушла… Сбегаешь, и вернёшь…

— Так ведь цеховые заявки же там, я говорю, Валер…

— А я повторяю, мне по-хер твои все заявки!.. Всё равно просто так целый день по заводу балду гоняют, бензин жгут… дармоеды. Снимешь, я сказал!

— Ну, хорошо, хорошо, я сниму, — то ли обижается голос, то ли грозит… — Но пусть тогда на меня докладные не пишут. — Громко заявляет начальник транспортного цеха, зная, что его сейчас слышат все начальники цехов.

— Я смотрю, ты совсем у нас обнаглел, да? Пуп земли, да? Кадровик… Начальник кадров! Объяви-ка в приказе выговор начальнику транспортного цеха за болтовню и неполное служебное соответствие… — директор прилюдно одёргивает вроде бы «зарвавшегося» наглеца.

— Так у него уже есть три таких предупреждения, — осторожно напоминает кадровичка, — Вал…

— Значит, ещё одно объявите! — наступая, гремит в динамиках раздражённый директорский голос. — Мне вас учить что ли?

— Хорошо, Валерий Николаевич.

Селекторное совещание сейчас слушают все, во всех цехах и службах. Работы обычно прекращаются, потому что начальники цехов, их замы и мастера, обязаны находиться в кабинетах начальников цехов, участвовать в совещании. Пользуясь этим, работяги, не выключая станков, вытирая ветошью руки, быстренько собираются за столами «Для отдыха», под неподалёку висящими динамиками, забивают козла в домино, курят, слушают, посмеиваясь, как директор разделывает под орех очередного начальника цеха, травят анекдоты. Перекур.

— Так то! — довольными нотками вибрирует директорский голос в динамике. И снова сурово. — Слыхал, транспортный?

— Угу! — доносится в ответ, но с вызывающей, укоризненной бодростью. — Спасибо, Валерий Николаевич!

— Пожалуйста, Виктор Васильевич! — в свою очередь саркастически, расшаркивается директорский голос, и вновь звучит грозно, с нарастанием, для всех. — И хватит мне паясничать тут, понимаешь! Это вам не самодеятельность здесь какая… танцы-шманцы! У нас завод, понимаешь! Государственное предприятие! Забыли?! Госплан! Госзаказ!! — и оборвал на высокой ответственной ноте, как задохнулся. Выдержав внушительную грозную паузу, словно на весах взвесив важность сказанного, уже серым, безапелляционным, начальственным тоном, продолжает вести селекторное совещание. — Ты слышишь, Сташевский… Шестой?

— Слышу!

— Берёшь, значит, технику, снимаешь всех своих тунеядцев, и к вечеру, чтобы три вагона металлолома были у меня сданы. Понял? Три!

Рабочие шестого цеха, играя в домино, жмурясь от дыма сигарет, понимающе с усмешкой переглядываются, ожидают «законный» вопрос. И он звучит.

— А как же тогда план по-цеху, Валерий Николаевич? — спрашивает в динамике голос начальника шестого цеха.

— Да на хера мне сейчас нужен твой план! — вновь злостью взвивается голос директора от ярости и негодования, — если у меня партбилет из-за тебя, разгильдяя, завтра в Крайкоме отберут. Я же не сумасшедший! — в динамиках слышатся невнятные, сдержанные возгласы понимания и поддержки присутствующих в кабинете директора, и явно укоризненные, внятные, в адрес безответственного начальника шестого цеха. Голос директора, получив подхалимскую поддержку, крепнет. — Кто у нас за металлолом на заводе отвечает, я спрашиваю, ты или я? — ехидным тоном интересуется он, и сам же себе отвечает, как рубит. — На заводе — ты! Приказ помнишь? Кадры!..

Кадровичка от волнения отвечает с преступным запозданием. От этого голос её звучит совсем невнятно.

— Слушаю вас, Вал…

— Что вы мне мямлите там!.. — перебивая, уже всерьёз злится директор. — Не выспались, что ли? Я вас спрашиваю, его роспись под приказом есть?

— А как же! Есть, Валерий Николаевич. Всё, как положено. — Звенит напряжённый от испуга женский голос начальника отдела кадров. — Александр Александрович сразу тогда расписался…

— Вот, значит, выполнять обязан. — Резюмирует директор.

— Да я понимаю… что обязан, — вяло соглашается начальник шестого цеха, — а где я его возьму столько? Три вагона, это же сто восемьдесят тонн!

— На территории, Сташевский, я сказал, на территории. — Раздражением бьётся директорский голос. — Соберёшь всё, что не отмечено крестиками… Понял? Главный инженер, крестики проставил?

— Так точно, Валерий Николаевич, мелом, давно. — Мгновенно реагирует голос главного инженера.

— Вот, значит, всё уже для тебя на заводе мы сделали, товарищ Сташевский. Только пройдись, не ленись. Что без крестиков, значит, всё в вагон. Понял?

— И даже если новое, но без крестиков, тоже грузить? — с тонким сарказмом в голосе переспрашивает начальник первого цеха. Ему можно оппонировать директору, все знают, он недавно Орден Ленина за долгую трудовую деятельность на заводе и высокие цеховые показатели получил… Давно пенсионер, но член бюро Крайкома.

— Тоже… я сказал! Всё! Всё в вагон, — рокочет тяжёлыми басами динамик. — Даже если в масле! даже если в ящиках!.. Сдача металлолома — это сейчас главное. Как Госзаказ… со всеми вытекающими, значит… Понятно я говорю? Понятно?

— Понятно.

— Так то! Главный инженер! Проследи выполнение, вечером доложишь.

— Есть, доложить.

— Кадры!

— Я слушаю вас, Валерий Николаевич!

— Не выполнит сегодня Сташевский сдачу металлолома, лишить его премиальных.

— По этому месяцу уже есть, Вал…

— Значит, выговор ему… — перебивает директор.

— Извините, тоже уже есть, Валерий Николаевич. Даже два… не сняты…

— Значит, будут три, я сказал! — рубит директор, делает паузу, чтобы коллектив особенно ярко прочувствовал тяжесть наказания, и уже почти весело обращается к слушателям. — Так, начальники цехов и служб, загадать вам загадку: почему у плохого танцора никогда, ничего не получается?

Через короткую паузу из динамиков (там, в директорском кабинете) доносится редкое, но со вздохом облегчения: «Знаем…» «Ага!»

Кто-то из рабочих, азартно вскидывая руку с костяшкой домино, громко подсказывает динамику: «Яйца ему мешают, вот что». И грохает по столу доминошной костяшкой: Х-ха, мужики, «рыба! Проиграли. Всё, кончай перекур, толпа, совещание закончено. По местам. Скоро обед». Смахивая домино к центру стола, работяги бросают окурки в железное ведро, косясь на динамик, быстро поднимаются… На ходу обсуждают, какому цеху сегодня больше на орехи досталось.

— Вот именно, яйца! — словно подслушав подсказку, обрадовано подхватывает директор, и заканчивает вновь сурово и для всех. — Так что, работать, работать и работать! За производственный план шкуру со всех начальников цехов буду снимать. — Хмыкая, поправляется. — В смысле, стружку. — Это уже в адрес ответственного за сдачу металлолома. — Всем понятно?

«Да». — Вяло доносится из динамиков. «Понятно, Валерий Николаевич». «Ясно…» «Бусделано!»

— Вот и хорошо! Совещание закончено. Всем работать! Плановик, зайди ко мне!

То ли коллективная игра это такая, то ли работа в этом заключается… Пожалуй, всё вместе.

Знаем, как «бьются» на предприятиях за количество и качество продукции — никакая Госприёмка не помогает; как составляются отчёты; как проходит борьба с пьянством и прогулами; как проходит политучёба; ДНД; как загоняются люди на майские и ноябрьские демонстрации, как проходят совещания передового рабочего актива — это всё смех и смертная тоска. Надоели бесконечные и сплошные приписки и враньё, враньё и приписки. Ну, сколько можно?!

Всё-всё нужно менять! Всё нужно срочно менять. Обязательно.

Только бы мы — демократы, победили, только бы отменили шестую статью…

От предчувствия возможных перемен захватывает дух. От ожидания возможного счастья кружится голова. Очень хочется надеяться, очень хочется свободной, полноценной, полнокровной жизни. Для своих детей, для себя, для страны. Да-да, и для страны — она же моя, наша. Просто тогда она будет другой! Такой, какой я действительно смогу гордиться. Только бы мы победили… Только бы скорее уж.

На экране телевизора депутат, сухонький, нескладный, какой-то Сахаров. Говорят, академик. Просит добавить ему время для выступления. Ишь ты, хоть и академик тебе, а наш человек, если демократ. Молодец, академик, говори — что там у тебя?.. Как его сказали зовут — Сахаров? Сахаров… Сахаров… Какой, такой Сахаров? Что-то знакомое… Стоп! Неужели, это тот самый Сахаров, которого мы когда-то, всем своим заводским рабочим коллективом заклеймили всенародным позором. Он ведь, — а нам об этом на экстренном заводском собрании говорили по бумажке какие-то незнакомые партийные работники, откуда-то «сверху», и наши передовые рабочие тоже, по одному от каждого цеха, — врагом страны оказался, понимаете, товарищи? Физик, ядерщик… Обучили! воспитали! выкормили!.. Герой Соцтруда даже, лауреат Государственных премий, а, на самом деле, оказалось, предатель своего народа! Сволочь!.. Правда, какие именно секреты он выдал — тем самым заклятым империалистам, нам не сказали, но это и не важно. Главное, что предатель. Его даже жена (баба!), кричали с трибуны, туфлей колотит… Представляете — туфлей, и по голове?! Это — вообще!! Как рассерженный улей гудело собрание справедливым народным гневом. Если уж и баба его колотит (у нас-то, на заводе, попробовала бы хоть одна, ага!), совсем, значит, не мужик. «Вон его из нашей страны! Позор предателю! Во-он, его из нашей коллектива! Вон из государства!»

Как всегда голосовали единогласно.

Очень возмущены были его предательством, очень…

А он, вот оказывается уже где — на трибуне стоит. Он — демократ! За нас, значит, за народ! К тому же, за отмену шестой статьи вроде. Вот это да! Понимает! Молодец, значит, академик, наш, оказывается, человек! Мужик!

Ни черта не понять в этой стране. Всё шиворот-навыворот.

— Как, вы, товарищи делегаты, смотрите, дадим дополнительное время товарищу Сахарову? — риторически вопрошает Горбачёв из Президиума зала заседаний Кремлёвского дворца съездов. — Нет?

— Не дава-ать ему время!.. Не дава-ать!.. Не-ет! — кричит и топает ногами зал.

— Увы! — театрально поджав губы, беспомощно разводит руками Генеральный секретарь Горбачев, как бы говоря, извините, товарищ Сахаров, видите же, не я, народ так решил. А сам преданно смотрит в зал, оценили там, нет? Вот вам, товарищи, демонстрирую наглядный пример настоящей демократии. Видите?

Зал гневно беснуется на Сахарова, топает ногами.

* * *

Весна на Дальнем Востоке — время сильных и резких ветров. Они зябки и неприятны, хотя несут мощное и радостное ощущение быстро приближающегося тепла. Предвестники активной весенней капели, плотного, в начале, движения льда на Амуре, широких и мутных затем ручьёв с городских уличных склонов к амурскому, уссурийскому бульварам, и другим разного уровня складкам рельефа городской и сельской местности. Весенние ветры — предвестники очищения земли, освобождения от скучной зимней одежды. Время яркой молодой зелени. Она, едва пробившись, уже тянется вверх, к согревающим лучам жаркого солнца. Маленькие и редкие ещё, на фоне белёсой, грязно-коричневой земли, зелёные их коврики, своим ярким и нежным цветом уже радуют человеческий глаз, уже волнуют… Это добрый знак, это… Весна!..

Да-да, весна!

Оживает природа, оживает мир, оживают люди, и, в первую очередь, конечно же, женщины. Они первыми начинают замечать и менять окружающее пространство. Это отражается на резкой смене их тёплой верхней одежды на уже лёгкие весенние пальто, шарфы, сапожки.

Потому что Весна…

Это и неожиданная смена причёсок, и их цветность. Это невероятным образом притягивающие мужской взор женские и девичьи колени, в каких-то супермодных чулках; и немыслимо короткие юбки с разрезами опасной длины в опасных же местах. Уже заметно отсутствие свитеров и кофт, преступно уничтожающих очарование женской фигуры. Сейчас, выступая, под тонкими и полупрозрачными блузками эти формы проявляется с особой силой, вызовом и очарованием.

Это Весна…

Она проявляется и в запахах новых ароматах духов, которые плавают за женщинами, как невидимые шлейфы-призраки, где бы их хозяйка не появилась. Это и очаровательные улыбки, и, с особым смыслом, короткий острый взгляд…

Весна…

Она меняет и тембр голоса. Смех и интонации становятся богаче: и мягче, и нежней, и насыщенней, и звонче от неслыханного количества проснувшихся обертонов. Случайно, совсем мимолётно, неожиданно услышанный женский смех, долго ещё потом блуждает, вспыхивая, тревожит подсознание, будоражит мужское воображение. Да, это уже…

Весна…

Весенний период, как снежная лавина с гор, неумолимо движется и длится с февраля месяца до самой середины мая. Весна, как умелый дворник, очищает, смывает, расцвечивает, открывает для жизни и раскрашивает всё жизненное пространство. Всё-всё вокруг… Каждая следующая весна — даёт миру ещё один шанс, ещё одну надежду на обновление. Так происходит из года в год…

В этом принцип жизни — в обновлении…

Потому и Весна!

Ветер политических перемен и возможных преобразований, всколыхнув страну, докатился и до Дальнего Востока. Тайфуном пролетев по стране, безжалостным вихрем ворвался в сонную тишь чиновничьих кабинетов, унылые рабочие бытовки, пьяный угар коммунальных и прочих кухонь жителей периферии. Этот политический сквозняк, мгновенно разделил страну на, пока ещё, три противоборствующих лагеря. Причём, те, которые за коммунистов, их, где-то одна четверть населения. Другая часть, это демократы, тоже примерно четверть. И, где-то, полстраны, пока, просто вялые нейтралы. Обыватели, которые всегда будут ждать результата: куда качнётся, туда и шагнём…

Тем не менее, этой весной, сейчас, как никогда, появился реальный шанс всё изменить к лучшему…

Несмотря на погоду, услышав объявление по радио, телевидению или просто созваниваясь между собой, добровольно, часто и с тревожным чувством, активно собирается народ на неудобной, остро продуваемой холодным ветром с Амура, центральной площади города в поддержку демократических сил страны. Демократические перемены, это надежда, это ветер смены тяжёлого железобетонного пресса социалистического строя и душной коммунистической идеологии. Пресса, не оставляющего ни малейшего шанса живому творческому уму, ни малейшей возможности развиваться человеку честно и достойно, справедливо и самостоятельно, свободно, гордо и независимо.

Несмотря на кажущуюся стихийность, процессом борьбы всё же кто-то хитро управлял. Иначе как понимать, что одновременно с объявленным демократами митингом, там же, на площади, собирались и митингующие коммунисты. Под присмотром милиции, конечно, и ещё каким-то скрытым оком, не видимым. Словно чьё-то дыхание за спиной. В одной части площади собираются поддерживающие демократов, в другой — те, которые за коммунистов. Перекрикивая и часто сменяя друг друга, выступают ораторы противоборствующих сторон… Одновременно.

— Долой шестую статью, даёшь свободу слова… Свобо-оду… — несётся с одной стороны.

— Защити-им завоевания Октября-я. Р-руки прочь от родной Коммунистической па-артии… — перебивают голоса с другой стороны, с красной.

— Пусть только в-вы-ыйдет к нам Первый секрета-арь, мы спро-осим у него за всё… Ну, где он, где? Ага-а, он бои-ится нас, товарищи! Боится! Ему и сказать-то нам нечего… У них у все-ех рыльце в пушку… Мы всё про них знаем, и про спецмагазины, и про спецдачи, спецлечение их, все их «мохнатые» дела…

— Нашли-ись тут понимаешь, демокра-аты. Ни стыда у них, ни совести! Это же на-адо, поднять руку на самое святое, что есть у советского человека, на Коммунистическую партию, на великие завоевания Октября, на свою Ро-одину!

— Мы, российские демократы, требуем изменить название этой площади на площадь «Свободы и Независимости». Требуем, убрать этот всем ненавистный памятник Ленину, как символ крови и зла! — несётся с трибуны демократов. — Даёшь площадь «Свободы и независимости»! Долой памятник! — дружно поддерживает толпа оратора.

Людей на площади много. Со стороны демократов их гораздо больше. Они воодушевлены возможными для себя, для страны перспективами. Это их время, их шанс. И лозунги соответствуют: «Даёшь свободную Россию!»

«Ур-ра!» Несётся над площадью…

Митингующие, стоя, кулаки в карманах, внимательно слушают, отмечая злые, яростные выступления своих сторонников, прислушиваются и к выкрикам противоборствующей стороны. По их лицам видно, если бы не милиция (те, оцепив митингующих, стоят внешне равнодушно и безучастно), перебили бы этих коммуняк-крикунов, да и всех им сочувствующих. Только бы перья и полетели.

Накипело!

Желающих выговориться, выступить, на трибунах с обеих сторон много. Все требуют одно — долой!

«Сколько можно!.. Судить коммунистов! Судить убийц и душегубов!..»

«Руки прочь от родной Коммунистической Партии!»

Демократическая сторона, поддерживая, дружно ревёт: «Суди-ить их! Суди-ить!..»

«Отстои-им!.. Не дади-им!» — летит с другой.

Выступающих, как и лидеров нового демократического движения никто практически и не знает. Люди и люди… Одни из нас, в общем. Причём тех, кто сейчас от демократов делегатами полетел в Москву, оказался там, на съезде, в Кремле, вообще мало кто знает, ну может, человек пятнадцать — двадцать на весь Дальний Восток. Но они же за демократию? За демократию! За отмену 6-й статьи? За отмену… Значит, наши! Пусть выступают за нас там… от нас. А они уже там не делегаты, а лидеры движения! Уже — ведущая и направляющая!.. Авангард демократического движения. Другие, тоже лидеры, но поменьше, остались здесь, с народом. Организуют и направляют массы на местах, тоже свои люди, наши ребята. Они и раньше иногда явочным порядком появлялись у микрофонов и на экранах краевого телевидения. Ну, появились и появились. Кто и откуда, это и не важно, главное, они за демократов. Говорили они хоть и сбивчиво порой, путаясь, но яростно, находя всё же правильные, злые, резкие слова. Толковые ребята, свои люди, наши. «Не мешайте им! Дайте им слова, мы их знаем, пусть говорят! Не всем же лезть на трибуну!» «Долой шестую статью…», это уже, как пароль к доверию. «Доло-ой!..», — эхом разносят по площади мощные динамики, арендованные на время митинга у Краевой Гостелерадиокомпании.

Тревожно вслушиваются митингующие в сводки срочных телефонных сообщений из Москвы о ходе демократической борьбы. Как там сегодня? Их зачитывают ещё тёпленькими, ещё горяченькими, тут же, прямо на митинге. Ну, а где же, как не там!

— Товарищи, внимание! Срочное сообщение! Гдлян и его группа привезла чемоданы компромата на коммунистов.

— Ур-ра! — радостно ревёт толпа демократов. — Молодец, Гдлян! — слышны выкрики. — Так держать! Вывести всех на чистую воду! К ногтю их!.. Судить!..

— Ещё есть сообщение: боевой генерал, лётчик, Руцкой, афганец, выступил на нашей стороне!

— Молодец, генерал, наш человек!

— Ур-ра! Военные лётчики с нами! Ур-ра, генералу Руцкому! Молодец Руцкой! Ур-ра, афганцам!..

— А вот ещё!.. Зачитываю, товарищи, слушайте: на нашей стороне профессура из Ленинграда… Анатолий Собчак с нами.

Толпа дружно приветствует учёных. Слышны выкрики.

— Соображает интеллигенция, если за нас, за демократов. Молодцы, академики!

Митинг, восторженно и единогласно голосует за резолюцию в поддержку демократических преобразований в стране.

«Мы, демократы Дальневосточники, единогласно и горячо поддерживаем своих делегатов, которые там в Кремле. Пусть знают, мы с ними, держитесь там, ребята».

Часто и злобно оглядываются демократы и их сочувствующие на высотное здание Крайкома партии, и своего идейного противника, митингующего против, здесь на этой же площади. На взгляд прибрасывают их количество и возможный исход кулачной, если понадобится, борьбы. Победим? Конечно!.. Куда им!..

Бурлит площадь, кипят страсти…

Даже сильнее, пожалуй, чем у Горького в «Буревестнике»: «Буря, скоро грянет буря!»

Грянет?

Конечно, грянет, конечно! Вне всякого сомнения.

* * *

В высотном четырнадцатиэтажном здании, самом высоком и презентабельном в городе, в простонародии «Белом доме», в своём кабинете у одного из окон, выходящих прямо на центральную площадь города, молча стоит хозяин края — первый секретарь Крайкома партии. Плотный, невысокий, ещё не старый, с крупным мясистым ухоженным лицом, высокими залысинами, гладко причёсанными редеющими волосами. Его острый, прищуренный взгляд сейчас, недобро всматриваясь, перебегает от одной кучки митингующих, там, внизу, к другой. С высоты этого этажа люди, кажутся совсем маленькими, просто карликовыми. Ни какого серьёзного впечатления не производят — лилипуты и не более. Кривая презрительная усмешка блуждает по лицу Первого секретаря Крайкома. Нет, сейчас он, конечно, старается сдерживать себя, а то бы… Нет-нет, только не в этом случае. Он и раньше-то, всегда опасался кричать на рабочих, предпочитая срывать всё на их начальстве. Причём, принародно, не выбирая выражений. Делал это часто, особенно в последнее время, ни сколько не считаясь со званиями, должностями, возрастом, и прочим… На это ему было глубоко наплевать. Это были его подчинённые, те, кого он, прямо или косвенно, назначал, выдвигал или ставил. Ничего, стерпят, знал он, им это только на пользу. Ни кто из них, противиться, конечное, не смел и не пытался, а авторитета, среди рабочих у Первого секретаря прибавлялось. Народу всегда было приятно слышать, как всесильный «Первый» распекает их нерадивое начальство…

Но сейчас, вот так вот выйти на трибуну и отчитать, призвать к порядку, встряхнуть вот этот вот народ, вот эту вот толпу, он не мог. Не решался… понимал, ситуация не та. Но злость и, главное, непривычное чувство беспомощности, более того, чувство полной растерянности мешают ему принять единственно верное сейчас решение. Что же это делается, как же это так? Как же это можно было допустить? В такой огромной, мощной стране, с таким огромным вышколенным, выкормленным аппаратом управления и аппаратом принуждения, мы — Партия, сегодня бессильны? Один за другим возникают вопросы, на которые у него — партийного лидера края, нет ответа. Дожили, называется. Кто ещё вчера мог подумать, помыслить, что сегодня, вот так, среди белого дня, народ — эти голодранцы, людишки, будут безнаказанно бунтовать. И это в его-то орденоносном крае! В том крае, где он столько времени и сил положил на то, чтобы этот вот народ спокойно жил, работал и развивался… Не благодарные… Сволочи! Скоты! Ещё вчера скажи ему кто об этом, он бы не поверил, нет, признал бы того сумасшедшим или просто прямым провокатором.

«Эти», там, на площади, последнее время митингуют всё чаще и чаще. Выступления всё злее и откровеннее. Совсем распоясались. Бунтуют, работу забросили, зубоскалят…

Здесь, в его кабинете, за толстыми стёклами не слышно слов митингующих, но по отчётам, которые ему кладут на стол каждое утро, он видит накал и опасную для себя и всей его системы прогрессию. Фамилии и характеристики выступающих демократов его откровенно удивляют: «Откуда повылезали? Куда МВД, КГБ раньше смотрели? Дармоеды! Как просмотрели этих горлопанов-провокаторов, как допустили? В лагеря всю эту шваль нужно немедленно. На каторгу их! На рудники. Жаль, что не тридцать шестой, ох, жаль!», злится секретарь, сжимая кулаки. Сколько раз он говорил и здесь в крае, и там, в Москве, на всех совещаниях первых секретарей обкомов и крайкомов партии, на партийных заседаниях, и пояснительные записки писал, и открыто говорил о необходимости ужесточения мер по наведению дисциплины в стране. Ужесточения! И ведь был в этом не одинок. Многие, многие товарищи с ним солидарны. И нечего осторожничать, нечего опасаться и заигрывать с народом… Да, я заявлял и буду заявлять: нет у нас в стране твёрдой руки, нету. Давно уже нет. А как нужна стране, народу твёрдая рука, ох, как нужна! Вот Андропов был молодец, это да. Это была настоящая твёрдая рука, ничего не скажешь… Но как рано он ушёл, как рано… Только вроде встряхнулась страна, только вроде задышала, и на тебе… А «эти», разве правители?.. Вот мы и распустили народ, вот и дожили…

Но вместе с тем он очень хорошо видит и понимает причины происходящего. Старые идеологи там, в Политбюро, сменяя друг друга по старости, выпустили управление страной из рук, не подготовили, вернее не допустили себе достойную замену. Не почувствовали необходимость в срочной корректировке курса Партии. Не прислушались, по старости или от тупых большевистских амбиций, или до них просто не дошла (не довели, скорее всего жополизы!) суть наших настоятельных предложений. Нужны стране реформы, очень нужны, как воздух нужны… Партии в первую очередь! Всю систему нужно срочно перестраивать, всю менять… Лозунги уже не действуют, призывы не работают, работяги-коммунисты смотрят из-под лобья, опереться не на кого… Вот и… Упустили… Выпустили джина… Не прислушались… Вот и доигрались, пердуны кремлёвские… расхлёбывай теперь за них…

В его производственном орденоносном крае, огромном по площади, Дальневосточном, сводки-отчёты уже смотреть невозможно, даже страшно.

Жилищное строительство ведётся из рук вон плохо. Продовольственные ресурсы слабые — концы с концами не сходятся. А что можно поделать, если край с промышленной ориентацией, а все ресурсы, в том числе и продовольственные, почти все завозные?! Край-то не сельскохозяйственный, болотистый в основном. Естественно, что и овощеводство в крае тоже слабое. Собственной продукции только до середины зимы и хватает, если технически ещё сумеем собранное сохранить. Бройлерные птицефабрики — моя гордость! наша гордость! — и те уже не спасают. Потому что нет своих кормов, нет витаминов… А нет витаминов и лекарств для птицепрома, нет и мяса, нет и яиц. Отсутствие кормов подкосило не только птицепром, но и мясомолочный и свинокомплексы края — почти всё поголовье под нож пустили. Кошмар! Идиотизм!.. Да, кошмар! Да, идиотизм! А что делать? Смотреть, как скотина дохнет? Так хоть чуть-чуть мяса в торговлю вбросили… Беда! Ой, беда! Загубили комплекс, загубили!.. Как следствие, в крае катастрофически не хватает мяса, масла, молочной и кисло-молочной продукции. И карточная система на продовольственные товары первой необходимости не решила ситуацию в крае — не решила! — а только усилила ажиотаж, проявила, и углубила недовольство народа, озлобило. На прилавки в магазинах смотреть без слёз не возможно — совершенно пустые! — склады тоже. Хоть караул кричи. Антиалкогольная кампания, как и ожидалось — Горбачёвская! — Идиот! — с успехом провалилась: пить стали ещё больше. За водкой с восьми утра дикие очереди. Люди, ломая двери и прилавки, магазины берут штурмом. Штурмом!! Кошмар! Просто кошмар! Милиция совершенно не справляется… даже с усилением нарядов курсантами краевой Высшей школы милиции.

Промышленность… А что промышленность? Загибается, к чёртовой матери вся промышленность, к херам, а с ней и вся экономика.

Основные оборонные заказы, питающие всю специально для этого созданную, развёрнутую, отлаженную промышленную инфраструктуру края, катастрофически падают, заказы сворачивают, ни поставок комплектующих, ни денег, ни смысла работы… А без оборонки что делать, чем рабочих загружать? Тот же «Дальэнергомаш», например? За последние десять-пятнадцать лет ни одной своей новой разработки не создал, ни одного стоящего свежего заказа не получил. Из года в год, одну и ту же турбину собирает и собирает, собирает и собирает… Если ещё мы, краевые власти, и выбьем совместно этот заказ в Москве. Модель турбины давно уже безнадёжно устарела. Практически нигде в мире уже и не применяется, разве где-нибудь в Африке или у азиатов. Конечно, Министерство энергетического машиностроения СССР будет работать только на свой головной завод, он и ближе к столице и роднее… это понятно, а наш, Дальневосточный, приходит в упадок. В упадок! Ну, разве это по государственному?.. К тому же, основные промышленные фонды катастрофически стареют. Износ по краю составил в среднем более семидесяти процентов. На «Дальдизель», в цехи, лучше не заходить: или крыша на тебя рухнет, или задохнёшься от гари и дыма, как, например, в той литейке.

ТЭЦ-1 еле дышит. Оборудование старое, изношенное. В любую минуту от угольной пыли может произойти взрыв, в любую!.. Всё и все на пределе. Запасы угля в крае предельно минимальные — то угля нет, то вагонов. Теплотрассы тоже слабые, плюс к этому, огромные теплопотери. Как следствие — в домах холодно. Народ всё время болеет, высок процент невыхода на работу по больничным листам… Люди пишут, требуют, жалуется! Уже и не в горком и крайком, а прямо туда пишут, в Москву, в ЦК!.. Те — мне шею мылят. А что я могу! ТЭЦ-3, с грехом пополам, кое-как, но запустили. Думал, всё, отдохну. Какой там!.. Технология под Нерюнгринский уголь оказывается рассчитана, не подходит. Просмотрели технари засраные, и я просмотрел. Срочно всё нужно переделывать, доводить станцию. А это время. А времени нет, и денег на это тоже. Торопились, дураки!.. А что сделаешь? Меня торопили, и я торопил, все мы торопились — нас же сроки гнали. Двухмиллионный город и без тепла — шутка ли? А нет тепла, нет и строительства… Нет строительства — нет жилья, нет социальной инфраструктуры, а нет инфраструктуры, нет… Всё ж, взаимосвязано!.. Да и Москва торопила.

Нефть, уголь, руда, комплектующие, всё в крае завозное. Всё идёт с колёс. Всё с отставаниями по срокам, со срывами графиков, с бесконечными рекламациями по недопоставкам. Ресурсы края используются не грамотно, не эффективно. Здравоохранение чуть теплится — лекарств не хватает, рождаемость падает, смертность растёт. Экология края, мягко говоря, на пределе. К тому же, постоянные лесные летние пожары всё напрочь выжигают… Беда! Преступность высокая! Народ, спиваясь, бузит. Культура в загоне. Наука, та вообще на уровне анекдота.

Управленческие кадры, куда не глянь, все какие-то гнилые, скользкие, не надёжные. Посмотришь в глаза очередному назначенцу, а у того глаза бегают, прячет он их, бедный, снаружи только одна угодливость… Чёрте что! Как с такими людьми работать, что от них ждать?

Исполнительная власть в крае беззубая, не активная, бабская какая-то. Тасуют свои бумажки туда-сюда, идиоты, тасуют. Комсомол… долбаный помощник, только рапортует. Только и научились, что рапортовать. Засранцы! Сволочи! Разве это работа? Мы разве так работали? Разве так нужно работать? Вот и доработались…

Рушится…

…Рушится всё вокруг, катастрофически рушится. Ведь говорила жена в прошлом году, как в воду глядела: «Уйди, Валерий Иванович, на пенсию, уйди. Пока тебя ещё уважают, ценят — сейчас, как раз время. Вот и ещё один орден получил, куда их столько? Солить что ли? Хватит уже, отдохни. Переехали бы в Москву, почёт тебе бы и уважение, и достойная пенсия. Подлечился бы, мы бы отдохнули, что нам ещё с тобой на старости лет нужно?» Нет, как всегда, не послушал. Запрыгало что-то в груди, заиграло самолюбие: ну как это я уйду на пенсию, как это я отдам Край? Да и кому?.. Такой край, и кому?! Да здесь же без меня никто не справится, я же знаю, конечно, нет! Вот и справился… Как в воду жена глядела. Наверное действительно нужно было послушать её, уйти тогда, бросить всё к чёртовой матери… Гори бы оно всё! И не было бы сейчас головной боли, и не мучился бы сейчас вопросом — что делать?

Что же теперь делать-то, что-о?.. Что-что!.. Конечно, не сдаваться, конечно, бороться. Только бороться. Как с самой большой, нежданной, тяжёлой, заразной болезнью — бедой. Любыми средствами выжечь из края, из страны, эту болезнь. Выстоять, выдержать, и победить. Такое у нас уже бывало. Бывало-бывало, и не раз. И не такое выдерживала Партия, выдерживал и народ. Выстоим и сейчас. Только не опускать руки, не паниковать, как некоторые там, в Москве, не расслабляться, а только наоборот.

Нужно срочно выработать Стратегию, создать План-программу, определить слабые места, выделить, и поставить тактические задачи. Этому нас учить не надо. Тут, шалишь!.. За нами годы, десятилетия международной политической борьбы… А это школа, ещё какая школа. Её недооценивать нельзя, нет. Опыт, это наша огромная сила! У нас есть достойные, подготовленные кадры, у меня они есть — есть свои, верные люди… Ещё всё в наших руках. Все ключевые посты у нас… пока… Да-да, время ещё есть, ещё не поздно. Они, эти крикуны-дерьмократы, ещё в стране никто, просто ветер. А мы! Мы — это сила, мы — аппарат, мы — Партия. Под нами армия, КГБ, МВД, прокуратура, суды, тюрьмы, зоны-лагеря, наконец, да мало ли чего ещё… У нас — система! Си-сте-ма!.. Они ещё пожалеют!.. — уже почти успокаиваясь, ставит точку Первый секретарь. Нужно действовать. Немедленно и решительно. Мы ещё посмотрим, кто-кого!

Растерянности уже почти нет, мысли приобретают стройное направление. Налёт тревоги и грусти на лице правда ещё сохраняются, но это просто тень. В душе появилось давно знакомое, тревожно-бодрящее приятное состояние — как было всегда перед началом решения большой, ответственной партийно-правительственной задачи, и — рациональная собранность.

Таким он себе нравился, таким всегда и был. Опять что-то начать с нуля! разработать! организовать! мобилизовать! выдержать! и — победить. В этом, по сути, и заключалась его обычная, повседневная работа — лидера края. Партийного лидера.

В большой приёмной первого секретаря Крайкома КПСС, пожилая, опрятно одетая и аккуратно причёсанная женщина, его помощник, внутренне замерев, ждала команду хозяина. Она работает с ним уже давно. Знает характер, привычки и наклонности своего руководителя. Свободно ориентируется в его настроении, распорядке, любимых его блюдах. С секундной заминкой, на память, может назвать все или почти все фамилии, имена, отчества, номера служебных и домашних телефонов секретарей, ответственных работников исполкома, руководителей ведущих предприятий, начальников военного округа, управления торговли, здравоохранения… Знает все или почти все их положительные и отрицательные стороны.

У неё очень много нужной, полезной, и просто необходимой для него информации. За долгие годы совместной работы рядом с ним, первым партийным руководителем края, она много знает о партийных и хозяйственных его делах, проблемах и нуждах края. Всегда переживала за него, когда он уезжал в командировку, как в Москву, так и по краю. Она только тогда себя хорошо и спокойно чувствовала, когда он был здесь, рядом с ней. Вернее, когда могла быть рядом с ним, и когда могла быть в любую минуту ему полезной. Он тоже знал о ней практически всё. Позволял, как маме или няньке, по мелочам, ухаживать иногда за собой: пиджак на себе поправить, туфли щёткой почистить, рубашки иной раз погладить, когда не было времени домой съездить, галстуки подобрать. С документами и делопроизводством у неё всегда был абсолютный порядок, всегда всё на месте, всё аккуратно и без ошибок, всегда всё подготовлено, всегда всё вовремя. Он ценил её за это и уважал. Сам секретарь, всегда рано приезжал на работу и поздно уезжал. Она приезжала раньше него и уезжала всегда только после, за ним.

Когда он был в командировке, она ночевала здесь же на работе, а вдруг ему «там» что понадобиться. Так уж повелось. Да и другого, здесь, в Крайкоме, просто быть не могло. Она всегда была для него самым верным и надёжным помощником. Между ними всегда всё было в рамках приличия. Всё в рамках материнской заботы и необходимой уважительной дистанции с её стороны.

Видя сейчас всю эту смутно-горластую, грубо-неуважительную и, страшно сказать (прямо там, внизу под окном Крайкома партии! Ужас!!), явно революционную ситуацию; читая всю эту, с позволения сказать, демократическую прессу; слушая обличительные телевизионные репортажи она теперь страшно терялась в своих оценках и переживала за будущее. Своё будущее её интересовало, конечно, меньше всего. Впервые, за многие, многие годы, она не видела — завтра. И это было страшно!.. В этом мире рушилось всё, и терялась, исчезала её главная жизненная опора. Падал основной её жизненный стержень, скрепляющий, объединяющий, дающий ей силу, веру, мощь — Партия. Та партия, которая была всегда и для всех незыблемой, как могучий Колосс. Этот могучий, незыблемый колосс рушился, сегодня, сейчас, здесь, прямо на её глазах. И даже её умный, всесильный, всезнающий Человек-Бог — единственный, кого она беспредельно ценила и уважала, Первый секретарь Крайкома партии, ничего не мог поделать. «Вчера» этого представить было просто не возможно.

Затаив дыхание, она чутко вслушивалась в абсолютную тишину кабинета первого секретаря Крайкома партии.

В углу приёмной гулко пробили время кабинетные часы. Сегодня их тихий, ровный и спокойный ход не подчёркивали незыблемость и величие времени, величие и могущество самой приёмной, как всей страны, скорее наоборот, раздражали вычурностью и громким нахальным боем.

Маленькое её профессиональное ухищрение — не плотно прикрытая дверь двойного тамбура, отделявшего приёмную от кабинета, позволили Агнессе Николаевне, как обычно, вовремя уловить еле заметный приглушенный шорох у него там, за дверью. Через секунду она молча возникла на пороге его кабинета.

Валерий Иванович задумчиво сцепив руки за спиной, стоял у окна. Расправив плечи, приподняв подбородок, внимательно смотрел вниз, на площадь. На лице, она его видела в полупрофиль застыла холодная маска-улыбка. Крайняя степень озабоченности и собранности, перевела для себя Агнесса Николаевна. О, ещё только вчера, она легко решила бы эту проблему — от весёлого лёгкого анекдота, вплоть, до вызова врача из спецполиклиники. Оля, Оленька, молодая красавица доктор, всякий раз, одним только своим присутствием, ставила Валерия Ивановича на ноги. Агнесса Николаевна это заприметила, и применяла этот не хитрый метод во всех крайних случаях. Но не сейчас. Сегодня — другое.

— Аня, — чуть повернув к ней голову, не поднимая глаз, позвал он. С первого дня её работы, когда они были одни, он звал её только так. Ей это очень нравилось, потому что звучало тепло, доверительно и по-домашнему. — Собери всех наших — ты знаешь, — через час.

— Хорошо, Валерий Иванович. — Ответила она. Сдерживая беспокойство спросила. — Вам нездоровится?

— Нет, нет, всё в порядке. Сердце что-то чуть-чуть придавило… Нервы, наверное. Да ничего серьёзного, Аня, не беспокойся. Иди… собирай людей.

— Хорошо, Валерий Николаевич, я сейчас. — Выдохнула Агнесса Николаевна, бесшумно прикрывая за собой двери.

Дальше она, как всегда, быстро выполнила ряд своих обычных, уже привычных профессиональных действий — оперативно нашла и соединилась со всеми нужными Валерию Ивановичу людьми. Несколько телефонных аппаратов и спецсвязь это обеспечивали. Своим чуть стальным, с лёгкой хрипотцой голосом, который знали все её абоненты в крае, Агнесса Николаевна вежливо, но абсолютно непререкаемо передала просьбу Валерия Ивановича к неукоснительному её исполнению. И тут же, заботливо внесла горячий и крепкий чай с сахаром, и настойкой лимонника в кабинет — для профилактики.

Валерий Иванович, свободно откинувшись на спинку кресла, сидел уже за своим рабочим столом. Сцепив руки за головой, прикрыв глаза, закрытым ртом напевал, вернее сказать — мычал свою любимую песню: «Не кочегары мы не плотники, да… Но сожалений горьких нет, как нет…»

Напевает, значит, занят, мешать нельзя, отметила она. Поставив чашку с блюдцем на приставной столик, так же молча и бесшумно вышла. Прикрыв двери, оглядела себя в зеркало, поправила причёску, чуть подправила губной помадой овал губ — приготовилась встречать приглашённых.

Минут через тридцать приёмную стали заполнять знакомые друг-другу люди. Только партийцы. Год за годом они, переходя с должности на должность, работали в крае под пристальным взором и железной рукой Первого. Не один, как говорят, пуд соли вместе с ним съели. Кто где, «тащили» в разных областях жизни одну и ту же партийно-хозяйственную лямку. Люди собрались солидные, в возрасте, в званиях. Были и три женщины. Все спокойные, не шумные, основательные. Как на подбор. Так, в общем-то, оно и было.

Пришли все вовремя, без опозданий, и ровно в назначенное время вошли в кабинет. Валерий Иванович встретил каждого доброжелательно и спокойно. Пожав руки, рассадил всех за большим и длинным столом заседаний. Как обычно всем предложил чаю. Агнесса Николаевна понимающе кивнула и вышла готовить.

— Нужно посоветоваться, товарищи. — Неторопливо прохаживаясь вдоль длинной стороны стола, объявил секретарь Крайкома.

Пряча глаза, все закивали головами: «Да, надо… Пора уже… Конечно… Такой бардак!»

— Я вас всех достаточно хорошо и давно знаю. — Медленно и тихо начал Валерий Иванович. — Поэтому, не буду говорить о том, что у меня есть все основания вам доверять. Это понятно, иначе, сейчас бы здесь сидели совсем другие люди. Но, должен предупредить, что это, наше с вами совещание сегодня, абсолютно конфиденциальное и абсолютно закрытое. Никакого протокола, никакой стенографии… Всё и для всех строго секретно! А основания, как вы понимаете, есть, и очень серьёзные. — Присутствующие с пониманием закивали головами. — Итак! Должен вам доложить, товарищи, что ситуация выходит из под нашего партийного контроля, увы! Люди становятся не управляемыми. Да вы и сами это лучше меня знаете, по своим предприятиям. — Присутствующие, пряча глаза, утвердительно закивали головами. — Пришла пора нам посмотреть правде в глаза и наметить программу реальных, решительных, долговременных действий. Да, да, подчёркиваю — наших, долговременных действий…

Его пока не понимали, но и не перебивали вопросами. Знали: собрал, значит расскажет.

— Власть в стране в ближайшее время, видимо, придётся отдать этим… ммм… демократам, как это не прискорбно. — Совещание тревожно и неодобрительно загудело — как это отдать? всю? совсем? неужели… а ЦК? — Всё-всё, хватит, — останавливая, повышает голос секретарь, — не на митинге. Я вас собрал не митинговать… Это пусть они, там, горлопаны, митингуют, — тяжело качнул головой в сторону окна. — Проезжали мимо, видели?! Так вот, мы должны начать действовать у них в тылу.

— Партизанить будем, да, Валерий Иванович? — не к месту иронизируя, поинтересовался самый старший из присутствовавших на совещании, начальник Управления железной дороги края. — Это мы запросто. Это мы могём!

— Да, Герман Степанович, это вы верно заметили, именно партизанить. Но не с шашкой и взрывчаткой, как вы это помните, а мы используем против них самое серьёзное из сегодня возможных… — Все с интересом и вниманием замерли, вслушиваясь и пытаясь понять задачу закрытого совещания. — Мы развернём против них идеологическую диверсию. Подчёркиваю, тотальную и идеологическую. Для них, для демократов, это будет пострашней атомной бомбы над Хиросимой. Улавливаете?..

Видя, что не все его достаточно хорошо понимают, начал с нажимом разъяснять:

— Завтра, от силы послезавтра или чуть позже, это уже не суть важно, нам придётся отдать все наши должности новым хозяевам жизни. Так называемым социал-демократам. Да-да, отдать! Кто они, эти люди? Это очень важно… Я, мы, не знаем. Куда они поведут наш народ, экономику, наш край, всю страну? Не знаем. Но я знаю одно, я не хочу отдавать кому попало то, что мы с вами так долго и упорно здесь создавали и отстаивали…

На сей раз все одобрительно загудели и зашевелились. «Да, да, именно так… не дадим, отстоим».

— Посмотрите вокруг, — продолжил секретарь, — вы все, здесь присутствующие, именно вы, и только вы, занимаете ключевые посты в политической, экономической, научной, и административно-хозяйственной жизни края. Практически во-всех её сферах. И я считаю, будет прямым преступлением, иначе сказать — предательством, если мы всё это, вот так просто и без боя, отдадим в чужие, вражеские руки. Так, я говорю?

— Верно, верно. Не отдадим. Ни в коем случае. — Одобрительно поддержали участники совещания, начиная наконец понимать куда клонит выступающий.

— Первое. Срочно присмотритесь в своих коллективах к людям. Выберите двоих-троих, из той, именно из той горластой среды, но чтобы они были нашими, с потрохами нашими, понимаете? Вот тут чтобы они у нас были! — Секретарь сжал кулак, зло тряхнул им, демонстрируя собравшимся побелевшие костяшки. — КГБ и МВД, генералы Александр Иванович и Георгий Алексеевич своими ведомствами, помогут вам — проверят этих людей или подскажут, так сказать, им, как себя нужно вести и на кого работать, или дожмут. Но под личную роспись… Только под добровольное согласие, так сказать… Чтоб не вывернулся, голубчики, потом. Но, я думаю, тут учить мне никого не надо. Сами с усами. — Генералы молча кивнули головами. Секретарь отметил это, перевёл взгляд на остальных собравшихся, продолжил. — Нам нужно — срочно, как можно быстрее — всех этих крикунов, социал-демократов, подменить нашими людьми. На-ши-ми! Понимаете? Пусть они, нас, как угодно сейчас ругают, пусть кричат, пусть изгаляются. Мы стерпим! Главное, чтобы наши люди, незаметно для горлопанов вошли к ним в доверие и вышли в лидеры этого движения, понимаете? В лидеры! Это чрезвычайно важно и обязательно, товарищи! А мы их со своей стороны по-своему поддержим сейчас, как бы отречёмся от них. Это безусловно поддержит их авторитет, поможет им укрепиться… Главное, не упустить время! Это, что касается начала нашей борьбы, первой её части, товарищи. Далее… — секретарь обратился к мужчине средних лет, с явно военной выправкой. — Александр Иванович, я прочёл вашу записку. Ваше предложение мне нравится. Это хорошо, это в русле… Мы её сейчас с товарищами детально и обсудим. Коротко, сообщу суть, для всех: закрытое заседание партбюро краевого Комитета Госбезопасности, в свете чрезвычайных антипартийных, антиконституционных, антигосударственных событий в нашей стране, предлагает вот что, товарищи…»

* * *

В офисе фирмы с замысловатой, трудно запоминаемой аббревиатурой, энергично и с энтузиазмом работают люди, которых сейчас принято называть господами предпринимателями или ещё более непривычным словом — коммерсантами. Их шеф, некий Александр Александрович Сташевский, сорокалетний, высокий, с довольно приятной презентабельной внешностью человек, перебравший за свою жизнь, в то старое, советское время, достаточно много разных профессий и должностей, от рабочего до инженера, в этом своём новом детище — малом предприятии, так теперь принято их называть, воплощает свою самую заветную мечту. Сейчас, сегодня, у каждого человека в его стране появилась — наконец то! — долгожданная возможность создать что-то действительно достойное. Своё дело, например. Конечно, чистое, конечно, светлое, правильное, полезное и нужное. Создать то, чем можно гордиться, и что можно с достоинством передать детям, внукам. Можно, например, создать предприятие в котором будут учтены все недостатки старой системы.

Перестройка, которую Александр Александрович воспринял сразу, всей душой, дала возможность всем и ему тоже, создавать практически любые частные предприятия, в любой сфере жизни общества. Открывшиеся возможности воспринимались им правильно и однозначно — это кислород, это свежий ветер, это эликсир, бальзам, весь этот mix вместе. Это кружило голову, вдохновляло, окрыляло, двигало, будоражило психику, всю нервную систему, мобилизовывало на решение любых проблем — вне зависимости от времени, местоположения и состояния самой проблемы. В основе его дела он, с первых дней создания своей фирмы, заложил важные, как он видел, принципы: честь, достоинство, имя. Наконец-то он нашёл для себя то, что его, оказывается, всегда грело, то, к чему он всегда, пусть не осознанно, но стремился, стремился и шёл — иметь собственное дело. Своё дело. Дело, которое было бы действительно его, и где он мог лучшим образом воплотить то, что не возможно было сделать тогда, при Советах. Будучи творчески настроенным человеком, он потому и перебирал раньше профессии, что не мог долго работать в мрачной, вяло-инертной, кем-то регламентированной среде, совершенно скучной, не интересной, суррогатной жизни. Не хотел мириться с той унизительно-мизерной зарплатой, с жёсткими рамками дутых и дешёвых штатных расписаний, с постоянным отсутствием денежных средств на развитие предприятия и быта. С вечным — нельзя! нельзя! не предусмотрено!.. И прочее, прочее.

Здесь, сейчас, всё по-другому. Всё просто: сами создали, сами нашли, сами произвели, сами продали. Оплатив налоги, и текущие платежи, денежные средства, обдумав перспективы, отложили на развитие своего предприятия. Оставшиеся деньги достойно разделили между собой по труду, по справедливости. И опять, снова создали, снова нашли, снова… и так далее.

Первое предпринимательское дело, в котором он принял активное участие, было давно, ещё в самом начале горбачёвских дебатов: «О важности и возможности перестроечных процессов в сознании общества, товарищи!». Тогда, когда всё ещё было под запретом. Когда о свободе предпринимательской деятельности ещё только мечтали. Он, и два его товарища по совместной работе на станции автотехобслуживания, организовали передвижной видеосалон. Когда только-только обозначились перестроечные веяния, только дуновения его. Смешно сказать, возили на старенькой «жигуляшке» большой и тяжёлый, отечественного производства цветнлй телевизор, и маленький импортный видео-плэйер — новинку того времени — по дальним разным военным гарнизонам. Почему именно по гарнизонам? А потому, что один из сотоварищей, по родственным связям, имел выход на один такой закрытый гарнизон. Он договаривался со своим родственником, начальником клуба гарнизона, тот получл «добро» от свого командира, потом созванивался с другими, такими же начальниками, обсуждал с ними детали, и передавал просьбу видеопередвижникам привезти то-то, тогда-то, в такое-то время. И всё, все дела. Завклубы, в назначенное время, собирали лояльный офицерский состав, вместе с прапорщиками, вольнонаёмными, их жёнами и разными взрослыми домочадцами, на выбранный ими по прейскуранту-меню фильм. Собирали и деньги.

Сам видеопоказ, как и сбор денег — кто помнит то время — были строжайше запрещены. Строжайше! Категорически! Но и жизнь в стране, в то время, серая, безденежная, почти голодная, нервная и злая, столь же категорично требовала немедленной психологической разрядки. Немедленной! А входившие в моду заграничные видеокассеты и видеомагнитофоны — ценой в половину новых «Жигулей», имели совсем ещё ограниченное число счастливчиков, поэтому вызывали огромную зависть, и имели большой, и немедленный в обществе успех. Молва о чудесных фильмах, в которых можно было увидеть дальние страны, красивую любовь, неожиданные, захватывающие сюжеты со стрельбой, драками, игру великолепных голливудских актёров, распространялась в народе с молниеносной быстротой. А фильмы с элементами эротики шли просто на ура. Военные замполиты, тоже люди, хоть и военные, жили теми же страстями и чувствами, что и все остальные… Но в дальних гарнизонах избыток серых цветов обыденности гораздо выше, чем в городах районного масштаба, не говоря про областные и центральные, от этого острее чувствуется недостаток гаммы остальных. Особенно ярких впечатлений, особенно чувственных, всего диапазона, как положительных, так и отрицательных. Так уж видимо устроен человек, ему непременно хочется увидеть, узнать, познать всё, желательно самому и непременно сейчас… пусть ты и военный.

Вот почему эти ребята со своим телевизором на колесах, так были нужны в военных гарнизонах. Причём, чем дальше от города, тем горячее в них нуждались. Но замполиты, начальники клубов, ушлые ребята, чувствуя конъюнктуру проблемы, ставили видеопрокатчикам встречное условие:

— А давайте договоримся так, ребята, мы народ соберём, деньги вам заплатим, но второй сеанс, для командования, покажете нам бесплатно. Начальство же, как-никак, понимаете! Тоже хотят… Чтоб разрешали… Договорились, да? Порукам? Ну и от-лично! Тогда так, мужики, второй фильм нам привезите… привезите нам… Кстати, а что у вас ещё есть подобное «Греческой смоковницы»?

В этом жанре, жанре повышенного народного спроса, у них, у прокатчиков, были серьёзные проблемы. Душил репертуарный голод. Пока ещё. Три-четыре такого рода фильма, приходилось гонять, как дежурные — на бис! — просто без конца.

Этот второй сеанс — сладостный! — показывался только для избранных (условно говоря). И фильм выбирался, согласовывался заказчиками всегда очень трудно — мнения делились поровну между тремя-четырьмя фильмами. В конечном счёте, это всегда был выбор заказчика: или «Греческая смоковница», или «Эммануэль».

Все фильмы, а репертуарный список третьим участником видиопросветительства беспрерывно пополнялся и пополнялся так, что сами прокатчики эти фильмы часто смотрели так же впервые, как и сами зрители. Оплаченные сеансы были всегда боевыми, про Джеймса Бонда, Сталлоне, Брюса Ли… Фильмы яркие, красочные, динамичные, в напряжении и внимании держали любую аудиторию. Главное быть поближе к телевизору. Хотя видеопередвижники возили и самый большой цветной советский телевизор, но, всё же, это не привычный киноэкран в клубе. Тем не менее, успех всегда был неизменным.

— Да-а, здо-орово! Шик-карный фильм! А сколько эта штуковина, видеомагнитофон этот ваш на рынке стоит, а? — Спрашивали офицеры, с завистью разглядывая небольшой чёрный предмет, размером с чемоданчик. Когда узнавали его стоимость, чесали затылки, недоумённо переспрашивали. — Сколько-сколько? Это ж, пол-жигулей получается! Ни хрена себе! Нет, такой нам не купить! — Огорчённо чесали затылки, отходили. Потом, видимо решали, что проще вот так вот, заказывать, подходили снова. — А вы, к нам, ещё можете приехать? — обступив мастеров видеопроката, интересовались. — А что ещё привезёте? А что у вас ещё такого-этакого есть?

Осторожные предприниматели всех распалённых зрителей вежливо отправляли к начальнику клуба, мол, ребята, у нас нет проблем, обращайтесь к нему, что он закажет, то мы и привезём.

К большому сожалению, в неделю таких поездок получалось мало. Основной рабочий режим предпринимателей не позволял осуществлять выезды более трёх раз в неделю. Баланс получался отрицательным. Это и понятно: три платных показа, три бесплатных, дальние поездки, оплата за бензин и немногочисленные гарнизоны не обеспечивали достойных денег предпринимателям, скорее уж моральное удовлетворение, нежели деньги. Эти обстоятельства, сами собой, естественным образом сводили коммерческий проект к нулю. Правда, очень всегда приятно было видеть и осознавать, как их радостно ждут, заглядывают в глаза, пытаясь угадать гамму предстоящих острых и захватывающих зрительских — своих, личных! — переживаний: «А это правда интересный фильм, да? Там и драки? и эротика есть? Есть?!»

С началом перестройки группа как-то сама собой распалась. Сташевскому, как более старшему, это объединение было уже малоинтересным. Он стремился максимально использовать возможности открывающихся перспектив. Как человек наделённый пытливым умом, определённой новаторской и авантюрной жилкой, он понимал, нужно создавать свою фирму. Подспудно к этому его склонял опыт подневольной работы на скучных госпредприятиях, и тот несомненно полезный дух возможной самостоятельной предпринимательской работы, который он получил на очных — с отрывом от производства! — курсах Высшей коммерческой школы при Всесоюзной академии внешней торговли МВС СССР в городе Владивостоке. Суммы денег, от продажи семейного видеомагнитофона, как раз хватило на оплату этих самых курсов, и через несколько месяцев, внутренне преображённый, настроенный на активную предпринимательскую деятельность, уже знающий то такое «CIP», «форс-мажор», свободно, и часто к месту, употребляющий английские фразы типа: «I am very qlad to meet you… Excuse me, madam, how do I set to a souvenir shop? May be yes, may be no…», и многое чего другое, пока правда практически бесполезное. Но это пока бесполезное… Тем не менее, дипломированный коммерсант — выпускник первого коммерческого набора, вернулся в Хабаровск.

Помещение для офиса своей фирмы он арендовал не где-нибудь, а в помещении Дома приёмов Крайисполкома. В этом ему помог один серьёзный чиновник из Краевой администрации. Практически сам предложил. То ли от широты души, то ли имея какие-то далеко идущие планы, сына, например, своего куда-нибудь пристроить — в фирму, так называемой новой эпохи. «А почему и нет? Пусть не сразу, пусть потом, когда фирма встанет на ноги. Да и для себя бы чего хорошего подыскать…» Возраст, да и внешние событийные факторы чиновника к этому подталкивали. Много факторов.

В начале перестройки, в городе, именно для общественности (как бы на волне перемен), без излишнего шума — с дымом, но без огня! — по-свойски, по-семейному, был сменён председатель Исполнительной власти края. И смещён-то был, смешно сказать, за мелочи: тёмные какие-то дела по контрактам с иностранцами, вольное обращения с бюджетными средствами, махинациями с государственной землёй, зажимы и преследования журналистов, публикующих всякую ненужную народу правду о нём. Но в полном объёме, во всём его спектре, дела его и делишки ни до Прокуратуры края почему-то, ни до широкой общественности как-то не пробились, не дошли. Чьей-то умелой рукой скандальная информация, одна за другой, в трёх-четырёх местных краевых, подконтрольных исполкому газетах, гневно гасилась, успокаивая общественное сознание граждан: ерунда, мол, это, люди, не верьте, враньё…

А зоркая краевая партийная газета, хоть и осторожно и весьма завуалировано, упорно твердила о несостоятельности нападок неких, с позволения сказать, правдоискателей и грязных писак-очернителей. Игнорируя при этом, что оправдываться — дело всегда не благодарное. А второй фактор, фактор перестроечного времени, вообще для них было делом явно проигранным. Борьба за правду и справедливость — в перестроечное-то время! — как пожар на торфянике — шапкой не прикроешь, цистерной воды не зальёшь. Да и дни жизни самой партийной газеты были уже сочтены. Не рупор она уже…

Но слухи о, мягко говоря, всё новых и новых проступках председателя Крайисполкома, подтверждённые часто довольно скудными разоблачительными документами, неожиданно возникали снова и снова. Они, появляясь и затухая, плавно перетекали из одного громкого скандала в другой, ещё более громкий. О взятках, например. Или очередном — опять куда-то не туда (?!) — использовании государственных средств, и тому подобное… Народ никак не хотел понимать, что он, провинившийся, обязательно будет наказан, обязательно! И строго, причём, будет наказан: или выговор строгий получит по партийной линии с занесением или в заместители его куда переведут… Что уж так-то беспокоиться, шуметь, да грязью краевые власти поливать? Да и не объяснишь всего народу, не поймут. Как им объяснишь, что он не только же для себя что-то там противозаконное — председатель — делал, но и для страны, так сказать для её будущего, для их, некоторых, будущего старался… пока смута тут в стране. Вот и использовал человек рычаги власти на всю катушку… Может, и перегнул чуть-чуть, где-то, что-то, засветился малость… Других бы не засветил, вот главное. А судить его нельзя, много знает! Да и не сам он один всё это придумал и сделал, и опыт уже у него управленческий большой, связи уже есть, и в стране и заграницей, кое-какие общие деньги, перспективные планы есть, банковские счета… Но это строго секретно. Эта информация под грифом государственной важности, ни разглашению, ни выносу не подлежит… Как и сор из избы. Но…

…Ситуация, для города, для края, была очень пикантной, просто жареной, не сказать палёной. Слухи о всё новых и новых «замаранных» высокопоставленных лицах в партийной и исполнительной властях края ширились и росли. Москва уже недоумевала: вы что там, понимаешь? как допустили утечку информации? с ума сошли — в такое время! Принимайте меры! Срочно!..

Москве, понятное дело, легко командовать. А тут, в крае… Не желательно, конечно, «коней на переправе менять». А что делать? Приходится! Слухи не загасить, не подавить… Оставалось одно.

Менять приходилось председателя. Да, именно. Менять. Другого выхода не было. Сменять-менять, это ясно. Главное, как можно скорее кинуть кость голодной стае собак, в смысле народу, сдать Председателя. Но как его сдашь, когда сдавать никак нельзя? Никак! Обидится чиновник, в пылу и других сдать может. И сдаст. А это же невозможно, недопустимо. Да и на кого, кстати, его менять, что ещё важней?! На референдум с этим не выйдешь, точно нельзя. Такого «кота в мешке» народ выберет, веслом в крайисполкоме не провернёшь! Да и зачем они нужны эти народные дебаты, головная боль одна. «Новый», сразу раскидает всех сверху донизу, неизвестно кого подберёт, но точно не справится, чужой потому что. Мести начнёт, как и положено всякой новой метле. А кому хочется за решётку. Никому! Нет, только не это. А ведь такие перспективы открывались уже перед некоторыми чиновниками-назначенцами, кто был в деле, о-о-о!.. Привыкли уже, в мечтах жили, примеривались… Причём именно теперь, сейчас, именно в этой связи, и в это время. Перестройка!

Власти края (Крайком КПСС, Крайисполком…), используя суету и смуту переломного перестроечного для народа момента, этого, замаравшегося скандальной ненужной информацией Председателя, заменили всё же новым, свежим, — простым, никому не известным «трудягой», как общественность в этой связи оповестили. Из планово-экономического Управления крайисполкома. С мотивировкой: и как-никак экономику края человек знает, и в материале… мягко сказать, аппаратной, и прочей жизни. Свой, в общем. Народу постарались внушить, что этот, новый, Свежее-Веяние-Демократических-Преобразований. Что тот, предыдущий, был так себе, а этот, новый, вообще не замаран — вообще вне политики, и к тому же, экономист… Более того, не простой экономист, а сильный. А это сейчас очень важно. Важнее самого важного! Экономист такого уровня, такого масштаба, этому краю и сейчас, просто необходим, — это же всем патриотам родного края ясно и понятно. Как раз то, что нужно вам, нам… Всем. Разве нет?

Правда опять части информированных граждан — этим гнилым правдоискателям! — показалось странным совмещение понятий о внепартийности с одной стороны, и ряде достаточно высоких партийных должностях этого нового неизвестного руководителя исполкома в Краевой и городской партийной жизни, с другой. Как это? Это что, снова обман?! Снова туфта?!

Да нет, конечно! Все средства массовой информации, как по команде, зацепились за ключевую фразу, принялись долбить общественное сознание граждан «убойной» фразой: «Зато он крепкий хозяйственник. Хозяйственник он! Понятно вам, люди? Крепкий, причём. Креп-кий!».

Некоторые — ну и противные же люди! ох, какие противные! — пытались всё же выяснить, докопаться до истины — когда же это он успел стать хотя бы просто хозяйственником, не говоря о большем, сиднем-сидя в кресле начальника планово-экономического отдела? Причём при таком плачевном состоянии экономики края за последнее время? Но эти вопросы уже тонули в шумной и крикливой обыденности перестроечной жизни, и газеты внушали: стал он хозяйственником, стал… Точно!

Это весомое определение и стало визитной карточкой, пропуском в управление всеми перестроечными процессами в жизни края для нового Председателя Краевой исполнительной власти, товарища Ивана Васильевича Мишанина. Хоть всё это, на самом деле, не соответствовало правде, никак не вязалось, было шито белыми нитками, но суета и стремительный темп новой жизни притупили остроту явного противоречия политических ориентаций нового Председателя. В прошлом активного коммуниста и удачливого номенклатурщика, а теперь, вдруг, внепартийного крепкого хозяйственника на должности реформатора края. Суета и быт отодвинули этот стратегически важный вопрос на второй план. К тому же, новый Председатель исполнительной власти края своими речами, в публичных выступлениях, явно дистанцировался от некоторых ключевых идей коммунизма, либо вообще говорил только об экономике края, о делах, заботе о простых тружениках, ветеранах, о необходимости переустройства. Всем своим видом и рядом внешних, поверхностных действий, больше указаний, создавал в народе образ крепкого хозяйственника, человека действительно вне политики.

А прежний председатель, тот, опальный, вдруг, ни с того — казалось бы! — ни с сего, избран был президентом совместной российско-японской компании, с серьёзными коммерческими внешнеэкономическими проектами, причём, проектами на российской территории, в том же краевом центре. Но это уже мелочи… Караван уже прошёл.

В это же время, один из замов тихо сменённого председателя, вальяжный, чуть раздобревший от постоянного сидения в удобном кресле, бесконечных заседаний и плотной еды, Александр Михайлович Христенко, предчувствуя свой скорый уход из управляющей обоймы исполнительной власти — новый председатель только-только начал отрабатывать список чиновников в свою новую администрацию, для себя заприметил и выделил одного человечка из этой, новой, нарождающейся волны предпринимателей. В виде поплавка для себя, либо спасательного круга, на будущее, на потом, а вдруг пригодится, а вдруг… Опыт и интуиция товарища Христенко подсказывали: а почему и нет?! Предприниматель тот, внешне вроде не глупый, энергичный, напористый, даже нахальный во взглядах — ну, а кто из них сейчас, на этой-то волне, не нахальный? — Александр Сташевский производил впечатление хваткого и надёжного парня. Александр Михайлович наверное никогда бы с ним и не познакомился, в той прежней своей жизни, сколько их, в народе, таких вот, безвестных инженеров вокруг да около, прошли мимо, не затронув, не задев… А вот сейчас, поди-ж ты, как всё быстро меняется…

Перестройка!..

«И на хрена бы она сейчас нужна… прямо перед самой моей пенсией, чёрт бы её побрал!..», огорчался товарищ Христенко.

Александр Михайлович любил дома, после службы, развалясь на мягком и удобном диване, посмотреть новинку времени — видеофильм. Ему их приносила дочь-студентка от своего очередного ухажёра, парня, который, оказывается, подпольно зарабатывал деньги на этом новом деле.

— Юрка где-то достаёт, и где-то показывает за деньги. — Небрежно махнула рукой дочь, сообщив по-секрету.

Александр Михайлович, привычно поднял брови, но, не позвонил в Комитет, как мог и должен был сделать, и по-дружбе и по-службе, ещё вчера. Не потому, что это был Наташкин парень — хха-а! — сколько их есть, и сколько ещё будет! — а потому, что эти фильмы оказались для него настоящим открытием, яркой эмоциональной вспышкой — разрядкой. Мощно и благостно сжигающей, снимающей напряжение после скучного рабочего дня. Фильмы, все до одного, дочь приносила очень интересные и весьма захватывающие. Правда по линии городского Управления МВД Александр Михайлович всё же, на всякий случай, запросил справку на этого Юрия. Ему очень быстро выдали информацию, причём, сразу на пять человек. Один из них живёт в Москве, сын известного дипломата, достаёт кассеты. Снабженец, надо понимать. Другой, помельче, там же тиражирует и продаёт. Подельник! А здесь, у нас в Хабаровске, этот Юрий, автослесарь, и ещё двое с ним, показывают фильмы за деньги в войсковых частях.

Все молодые, пацаны — мелочь, как Наташка. Но один из них, взрослый, почти сорока лет, у него семья, двое детей — видимо организатор. Это настораживало и определяло ход естественных дальнейших действий.

Да, безусловно, раньше, он бы снял трубку телефона, позвонил куда следует, и эта группа — вся! — села бы, без промедлений за решётку. Причём, с конфискацией всего имущества, лет на пять, не меньше. Но сейчас, с этой перестройкой, всё стало так не определённо, так всё не понятно, и беспокойно… Что и не ясно — как и куда качнутся эти — гр-рёбаные! — преобразования. Пожалуй, со звонком торопиться не следовало. А действительно, куда торопиться? «Подождём… Пока вот фильмы посмотрим». Успокаивал себя Александр Михайлович, глядя очередной, необычайно красивый боевик.

…На экране очень худой и жилистый «узкоглазый» китаец, как боевая машина, быстро и молниеносно, одними голыми руками, красиво разделывался с большой и яростной группой противника. Причём, до зубов вооружённой. Китаец разделывался с ними, словно мясник на бойне — спокойно и уверенно.

— Натка, — сквозь шум эффектной и волнующей драки, неожиданно позвал дочь Александр Михайлович. Она жила вместе со своими родителями. Брат, старший, женился и живёт в этом же городе, но отдельно.

— Ну? — выглянув из своей комнаты, недовольным голосом, ответила дочь. — Чё?..

— Дочь, ты с этими ребятами, — помахав в воздухе коробкой из-под видеокассеты, — часто видишься? — спросил Александр Михайлович.

— А что такое? — насторожилась дочь.

— Да, нет-нет, ничего. Так просто. — Стараясь успокоить, заулыбался отец. — Хороший фильм.

— Когда надо, тогда и… — чуть помедлив, всё же ответила дочь. — А что?

— А… ты не можешь меня с ними познакомить? Я хочу познакомиться с ними. — У дочери от удивления брови поползли вверх. — А что? Я уже ни с кем что-ли не могу познакомиться, да? — Копируя еврейские интонации заблажил Александр Михайлович. — Я что ли такой уже старый для них, да?

— Да нет, не старый, — дочь пожала плечами, предложенный тон не приняла, ответила серьёзно. — Но ты же сам говорил, что твой исполкомовский уровень не позволяет тебе якшаться со всякими…

— Да-да, говорил, ну и что?.. Раньше я говорил — это да! А сейчас… Не чувствуешь ты, мать, время, ох, не чувствуешь! Что сейчас на нас надвигается, а? Пе-ре-строй-ка! Ппонятно? А что ей из-под нас надо, а?.. Правильно, всем нам надо пе-ре-стра-и-вать-ся. Надо! Ох, как надо. — Забалтывая насторожённость дочери, продолжает играть словами и интонациями отец. — И мне тоже.

— ?!..

— Ну ладно, ладно. Я действительно серьёзно тебе говорю, — Александр Михайлович, неопределённо качнул головой. — Твой отец просто так хочет познакомиться с этими, твоими, ребятами, и всё. — Дочь опять недоверчиво хмыкнула. — А почему нет? — тем же игривым тоном продолжал настаивать Александр Михайлович. — Мы — нормальные люди, они нормальные. Почему бы нам действительно и не познакомиться? — и не удержался хохотнул. — Может и я, на старости лет, фильмы с ними крутить буду… эротические! За деньги! А?

— Ну, ты скажешь тоже… — фыркнула дочь. — А когда надо?

— Да, хоть завтра или послезавтра. Только после пятнадцати часов. И не забудь, предупреди меня заранее, я им пропуск закажу. — Уже переключая внимание на фильм, закончил разговор Александр Михайлович.

…На экране гибкая, стройная мулатка, с откровенной улыбкой, блестя глазами, томно потягиваясь, медленно, соблазнительно покачивая крутыми бёдрами, снимала с себя тугую блузку. Очень медленно, неспешно открывались сладостные женские прелести взору молодого, с бесстрастным и равнодушным лицом китайца. «Импотент, наверное, узкоглазый», язвительно отметил Александр Михайлович, смахивая выступивший пот со лба.

…Вначале открылся чуть овальный её живот с нежной ямкой пупка, затем показались девичьи аппетитные — налитые! — груди, с тугими тёмными сосками, и такими же, тёмными овалами окружностей около них.

— О-о-о! — восторженно, правда едва слышно, неотрывно глядя на экран, выдохнул Александр Михайлович. Эротичные эпизоды перед ним раскрывались медленно, крупным планом, дразня, как вживую, как на яву.

…А вот уже и её лицо с блестящими прищуренными глазками… «Какие глаза!» Как у его Галки, эээ… Галины Николаевны… А теперь губы. Крупно. Ярко накрашенные, пухлые… Чуть влажные, с блеском… «О!..» И язык! Её язык!.. Вызывающе… С верхней губы, облизывая, влажный язык переходит на нижнюю! «Дразнит, сучка!.. Ох, умница!..»

…Затем, губы, вдруг, потянулись прямо к экрану, к Александру Михайловичу, и, сладко чмокнув воздух, разошлись в призывной улыбке. Гнусавый голос диктора совершенно индеферентно перевёл: «Ну, иди же ко мне. Иди!..»

— Ах, ты, чёрт! — Взмахнув руками, испуганно при этом оглянувшись по сторонам, не подсмотрел ли за ним кто из домашних, Александр Михайлович опять поймал себя на том, что это действо его захватывает совершенно реально, и вполне определённо. Он никак ещё не может привыкнуть к тому, что это просто фильм, а не явь. Но как здорово сделано капиталистами, не чета «Мосфильму», чёрт возьми! Как будоражит кровь, и не только… Да!.. Тут же — утверждаясь, мелькнула мысль о срочной необходимости расслабиться… с Галкой. Да-да, завтра, прямо с утра. Зайти в Общий отдел, предупредить Галину Николаевну, его Галку — Галочку! — женщину с умопомрачительными, блядскими глазами и шальным языком! — о… необходимости «срочной индивидуальной работы по подготовке документов к партийно-хозяйственной конференции». Она всё сама и организует… Только скажи. Сучка! Сладкая его сучка. Сладкая… О-о-о…

— А-а-у-м-м! — сжимаясь на диване, вновь прорычал Александр Михайлович. После таких фильмов снова жить хочется. Кстати, подумал он, нужно не забыть, попросить у этих пацанов какой-нибудь фильм с порнографией. Не эротикой, а с настоящей порнографией! Ох, и сильная штука, говорят. Столько поз! столько вариантов! одни оргазмы!.. Наглядное пособие… Как учебник, говорят. Только для двоих… Обязательно нужно достать. Вот Галочка наверное заведётся… хотя, куда уж… Неважно, всё равно надо. Осторожно так, в разговоре, намекнуть, мол, не для себя, ребята, нужно, для дела. Есть, говорят, где-то такой фильм… фильм с… Вот, чёрт, забыл! То ли с греховной малиной, то ли с клубникой, или ещё как-то там… Название обязательно нужно будет завтра уточнить. В общем, весь фильм про блядство голодной девки. А что она там, говорят, вытворяет!.. О-о-о…

В вестибюле крайисполкома, дежурная милиционер-сержант, полная женщина средних лет с серым, невыразительным лицом, в мешковатой милицейской форме, пропустила их, приглашённых, без лишних вопросов. Только лениво, но коротко и профессионально сверилась со списком, и окинула их, гостей, своим цепким, внимательным взглядом, пряча презрительную усмешку: «Из этих, из «новых»… Смотрела им в спины. Такие ещё в диковину. Не только здесь, но и вообще… Юра и Сташевский, а это сейчас были именно они, неспешно, с интересом оглядывая новое для себя присутственное место исполнительной власти края, поднимались по её широкой лестнице наверх.

Маленький и кривенький вестибюльчик вначале, перешёл в длинные и совершенно пустынные прямые коридоры. Выверенную их монотонность, тут и там, перпендикулярно пересекали лестничные марши уходящие где вниз, где и на верхние этажи. Всё здесь было необычно и впечатляло: и коридоры, и вместительные широченные лестницы, и толстенные ковровые дорожки, и тяжёлые оконные портьеры зачем-то приглушавшие дневной свет, и большие и высокие напольные часы, с остро поблескивающим «золотом» жёлтым маятником, и основательные кадушки с высоченными широколиственными зелёными комнатными растениями. Стены коридоров и двери кабинетов были отделаны шпоном под тяжёлый морёный дуб, а громоздкие, развесистые, люстры свисающие с потолка, дополняли гнетущее впечатление от давящей солидности и полного отсутствия людей. В коридорах висела физически ощущаемая неживая пустыня. Три часа дня… Без пары-тройки минут, а тут!.. Ау, люди, где вы?

— Почему нет посетителей? Почему так тихо? — Переглядывались гости, оглядывая пустынные переходы.

— Обед здесь ещё, что-ли?

Планировка и дизайн интерьера, всё вокруг говорили о запредельной важности присутственного места. Даже кричало: «Эй, вы, мелочь! Здесь, вам, не ТАМ!.. Здесь время идёт по другим законам, здесь другое измерение. Вы-то тут чего?» А если учесть, что гости зашли с улицы, где светило яркое солнце, где было много воздуха, где непрерывно движется множество людей и множество автомашин, всё очень динамично и привычно: «А в н-нашей б-буче, б-боевой кипучей!..» Здесь, на их взгляд, был полный мрак. Могила!!

— Отстой! Полное болото! — невольно ёжась, хмыкнул Юра.

Гулко прошагав точно по нарисованной Наташкиной схеме, по хрустящему, под мягкой ковровой дорожкой паркету, осторожно постучали в большую и тяжёлую дверь, с золотистого цвета табличкой.

— Да, войдите. — Послышался из-за двери приятный женский голос. Друзья потянули ручку двери.

В большой приёмной, обставленной как гостиная и канцелярия одновременно, из-за стола на них вопросительно смотрела моложавая, симпатичная женщина, секретарь Наташиного папы. Окинув гостей всепонимающим взглядом, небрежно кивнула на ряд стульев-кресел, «присаживайтесь». Пошуршала, перебирая, некоторое время бумагами, наклонилась к переговорному устройству, к селектору: «Александр Михайлович, к вам пришли». — Произнесла она мягко и распевно. Через пару секунд динамик ответно пробурчал: «Пусть войдут».

— Можно? — переступая через два порога, осторожно интересуются гости. — Здравствуйте!

— А-а! Да-да-да, входите!

Из-за массивного рабочего стола, на встречу приподнялся довольно крупный, явно полнеющий и лысеющий человек.

Большой кабинет, массивная мебель, несколько белых телефонов, большой импортный вентилятор (шик, по тем временам), настольная лампа под зелёным стеклянным абажуром (привычный атрибут партийной власти), настольный письменный набор, огромное количество бумаг системно разложенных на столе, в высоких книжных шкафах выставлено множество политической и деловой литературы, особенно выделялось многотомное собрание сочинений В.И.Ленина, ещё какие-то, в углу кабинета — большой белый холодильник, под ногами красная ковровая дорожка. Тёмно-серый в полоску костюм хозяина кабинета, белая рубашка, галстук, на носу очки в тонкой жёлтой оправе… Всё выглядело строго официально и внушительно, но… Широкая улыбка на радушном лице Александра Михайловича как бы говорила гостям: не стесняйтесь, ребята, не комплексуйте. Здесь вам рады, вы здесь свои! Заходите!

— Проходите, ребята, проходите. Я вас жду, — смахнув с лица рабочие очки, громко и бодро подтверждает улыбчивый хозяин. — Присаживайтесь. — Разводит руками, показывая на несколько стульев у небольшого, для доверительных бесед, столика, в сторонке от длинного ряда тяжёлых стульев у стола заседаний. — Не стесняйтесь. — Коротко и со значением глянув на свои жёлтые, с таким же жёлтым браслетом, наручные часы, одобрительно замечает. — А вы точны, ребята! Очень хороший признак. Похвальный. Ну-ну!.. Вы, как я понимаю, Юра, да? — обратился он к младшему гостю. — А вы, как я понимаю, Александр Сташевский. Мой тёзка, значит. Правильно? — Неожиданно точно определяется в гостях хозяин кабинета. — Очень хорошо. Очень!

Гости вежливо и осторожно закивали головами, да-да, наверное хорошо.

— Ну а я, Александр Михайлович, Наташин папа. Будем знакомы. — Ещё шире улыбается Александр Михайлович.

Пожалуй, правильно Наташка сказала: «Вы его не бойтесь, мой папашка нормальный дядька, даже весёлый, с юмором. Причём, тоже демократ. Де-мо-крат!! Я вам говорю!».

— Сташевский, это ведь, кажется, знаменитая польская фамилия, нет? — в утвердительной форме и одобрительно, замечает хозяин кабинета.

— Я точно и не знаю… Думаю, наверное. — Смущаясь, осторожно подтверждает Сташевский. Он и в русских-то своих корнях понятия не имел, не говоря уж про какие-то польские. Хотя… Теперь, пожалуй, можно и поинтересоваться, мельком, про себя, отметил Сташевский.

Видя, что гости удивлённо-скептически переглянулись, заметив привычный портрет Ленина на стене, — перестройка же! — хозяин небрежно бросил.

— А! Не обращайте внимания. Ещё не перестроились! — извиняюще хохотнул, и тут же пояснил. — Шучу, шучу! Времени нет снять. Руки всё не доходят. Работы, понимаешь, много — совещания всякие, заседания, бумаги, бумаги… снова совещания! Как белка в колесе… Никакой тебе личной жизни. Да вы располагайтесь свободнее, ребята, не стесняйтесь.

Приглашённые посвободнее уселись на стульях, даже слегка развалились, приготовились выслушать какое-то важное деловое предложение, как обозначила Наталья.

— Ну, и как дела, молодёжь, как жизнь, нормально? — продолжает гостеприимно мурлыкать хозяин кабинета.

— Да так, вроде нормально.

— Ну и хорошо, хорошо. Я, собственно… — Александр Михайлович слегка замялся, но пояснил. — Просто Наталья, моя дочь, мне рассказала, что есть, вот такие вот, хорошие парни. Что у них есть хорошие жизненные планы. Бывают, правда, какие-то и трудности, — продолжил Александр Михайлович, останавливая тёплый взгляд на Юрии. — Я и подумал, а почему бы мне, сейчас, взять, да и не помочь им, молодым, пока могу, да? — Радостно хохотнул Александр Михайлович и уточнил: — Как в песне: пока я в силе и живой. Да?

Узнав, что Сташевский открыл свою фирму, живо вдруг заинтересовался этим известием. Спросил, есть ли какие трудности, чем он — именно он, Александр Михайлович! — может предпринимателю помочь? Помещение, как теперь говорят, под офис подобрать, или машину какую хорошую… Не пешком же ходить, предпринимателям-то! Не порядок! Исправим. Они, крайисполком, как раз собрались продавать две-три хорошие ещё исполкомовские «Волги», чёрные… А, что? Пара пустяков! Только скажите, какое помещение нужно, где и каких размеров… какую машину? Он подберёт, по-свойски. Запросто. А почему бы и нет, да? Кстати, и цена будет более чем приемлемая…

— Мы ведь друзья, да, ребята? Товарищи? Да и вообще, давайте дружить. Может, за это, по-коньячку, за знакомство, за дружбу, а! Хотите, хотите? — вдруг предложил радушный хозяин, совсем этим добивая молодых предпринимателей, окончательно растерявшихся от неожиданно свалившейся на них благости, в виде всесильной поддержке и бескорыстной помощи чиновника такого высокого ранга.

Александр Михайлович, вроде не замечая, воспользовавшись заминкой своих новых друзей, уже ловко выудил откуда-то из-под рабочего стола коньячную бутылку, из холодильника блюдце с засахаренным лимоном, аккуратно разлил коньяк по-бокалам, тоже для гостей неизвестно откуда на столе возникших. Энергично сдвинув в центре нового содружества бокалы, новые друзья выпили стоя. Крякнув, дружно закусили лимоном. Вроде всё?

— Да, ребята, всё, пожалуй. Спасибо что пришли! — подтвердил хозяин кабинета. — Не буду вас больше задерживать. У вас тоже наверное дел полно!

Взяв со своего тёзки Александра твёрдое обещание обязательно позвонить ему послезавтра, вот по этому прямому городскому номеру, радушный и обаятельный Александр Михайлович обещал обязательно найти для его новой фирмы хорошее помещение. И уж совсем по-свойски, обнимая даже, Александр Михайлович распрощался с гостями. Правда, в дверях, задержал Юрия, попросив на секунду вернуться в кабинет, только на секунду, мягко, и при этом твёрдо прикрыв за Сташевским дверь.

Александр, как человек не пьющий, быстро и заметно опьянев, от крепкого коньяка и радостных эмоций, улыбаясь, пару минут тупо глазел на секретаршу, не зная, каким образом лучше выразить ей своё восхищение этим приёмом. Опытная помощница уже поняла, чего сейчас можно ожидать от этого захмелевшего гостя, с каждой секундой становилась всё серьёзней и строже. Если не целоваться полезет, видела она, то уж, а который сейчас час, девушка, спросит обязательно. А потом будет выяснять, что я делаю вечером. Уже собралась достойно его отбрить, пусть не забывается: здесь тебе, парень, не кабак какой… Но, вовремя вышедший из кабинета Юрка, провожаемый радушным хозяином, спас честь и достоинство личной секретарши большого исполкомовского чиновника…

Так они и познакомились с Александром Михайловичем Христенко. Добрым, бескорыстным другом нового нарождающегося класса, класса предпринимателей на заре перестроечных процессов. Кстати, Юрка тогда задержавшись, обещал ему лично приносить если не каждый день, то уж через день, обязательно, совсем запрещённые фильмы— порнушки… Для какого-то там дела… Тоже по-дружески, а почему бы и нет? Жалко, что ли!

Христенко не подвёл. Офис — тридцать квадратных метров, Сташевскому подобрал что надо. И не где-нибудь, а в конференц-зале Крайисполкома. Невероятная удача. Да более чем!! О таком Сташевский, да и другой какой предприниматель нарождающейся перестроечной волны и мечтать не мог. Вообще и категорически! А тут…

Конференц-зал — отдельно стоящее, помпезное, строго охраняемое двухэтажное здание оригинальной архитектуры. До Перестройки использовалось только для приёма самых высоких партийных гостей из Москвы и краевых партийно-хозяйственных конференций. В отличие от типовых хрущовок, какими был застроен город, включая и сталинские образчики, это здание выглядело праздничной игрушкой на фоне мусорной свалки. Полностью одето в дорогую мраморную плитку (тёмного цвета снаружи здания, светлую внутри), с видом на реку Амур. Величие присутственного места и романтика могучей реки, как и прелесть природы, хорошо просматривалось уже на подъезде к зданию, затем дополнялось в дорогих интерьерах и укреплялось на широком балконе. Ширь! Величие! Красота! В здании коференц-приёмов (когда нужно) включались два вместительных лифта. Один — для самых «высоких» дорогих гостей, другой для приглашённых на встречу, либо конференцию. Были и комнаты для переговоров, и для отдыха; два полностью оборудованных конференц-зала — один большой, другой — малый; несколько комната для отдыха дорогих гостей, и столько же уютных шикарных санузлов для них же. В распоряжении местных приглашённых на встречу либо конференцию, были две большие туалетные комнаты. Большая для мужской аудитории, другая поменьше, для женской. Но обе в кафеле, с вытяжками, с импортной сантехникой. Ничего подобного ни местные магазины, ни, естественно народ, такого великолепия не видел. Скорее только в мечтах. Так же шикарно выглядели места для курения, очень удобные и, естественно, с принудительной вентиляцией. Ниже этажом, в цокольном этаже здания располагались несколько просторных подсобных рабочих комнат для приготовления, либо подогрева обедов членам президиума, либо другим каким высоким гостям; огромными монстрами выглядели вместительные холодильные камерами. Тоже естественно импортные. В нужное время холодильники заполнялись деликатесными Дальневосточными продуктовыми наборами из ресторанов «Дальний Восток», либо «Центральный», доставлялись необходимые повара, официантки, и… Совещания как правило, заканчивались либо фуршетными столами, или солидно накрытым застольем. Но это до Перестройки. Теперь подсобные помещения, как и всё здание, пустовали. Электрические плиты, столы и мойки куда-то вывезли, всё остальное стояло без дела — пылилось.

Тем не менее, всё это хозяйство сверху донизу ежедневно убиралось звеном пожилых приходящих уборщиц, сотрудниц ХОЗО Управления делами администрации крайисполкома, а от посторонних и случайных посетителей охранялось бдительными дежурными сотрудниками того же ведомства — отставниками-пенсионерами, из бывших полковников, майоров и подполковников КГБ и МВД края. Всё было под строгим присмотром, всё бдительно охранялось-сохранялось за массивной чугунной — витой — оградой. А что? А вдруг?!

Здание было уникальным ещё и потому, что на первом этаже его, в холле, фронтальная большая стена, прямо напротив входа, искусной рукой местного именитого художника Павлишина, талантливо украшена уникальным мозаичным полотном из самоцветов и полудрагоценных камней края, с яркой Дальневосточной тематикой. Чудеснейшая и дорогая вещь! Картина-полотно одновременно демонстрировало и уникальность, и поразительное богатство Дальневосточной флоры, фауны, яркость и разнообразие минералов-самоцветов, и несомненный талант художника. Минералы были так искусно и мастерски обработаны и подогнаны, что, глядя на картину уже с расстояния полутора метров можно было, не без основания, усомниться — камни ли это, мозаика ли?! Так было похоже на тонкую работу кисти живописца.

Восхищённые посетители эту картину рассматривали всегда подолгу: то отходя от неё, то приближаясь, едва не утыкаясь носами. Не верили глазам и восхищались, восхищались и не верили. Так уж она действительно хороша!

Вестибюль, холл и другие пространства конференц-зала украшали огромные и очень дорогие, тоже в своём роде уникальные, великолепно выполненные под хрусталь люстры из чешского стекла. (Иностранная невидаль!) Своей художественной композицией напоминавшие не то застывший хрустальный сноп света, не то аккуратно выполненную, тоже хрустальную, вспышку-взрыв, фейерверк. Где гирляндами, где и поодиночке, гордо и изящно свисали они с высокого потолка, тепло и нежно дополняя своим настроением и светом холодный мрамор и натуральное дерево всей внутренней отделки помещений.

До перестройки, всей этой совершенно не социалистической красотой могли любоваться только отдельные — единогласно выдвинутые производственными коллективами! — передовики социалистического производства, если когда и попадали на конференции или совещания в это здание, вся, естественно, партноменклатура, как местная, так и заезжая, и редкие экскурсии. Экскурсии допускались только на первый этаж, только к панно. Не зачем пол где не надо топтать!

А вот теперь, когда социализм и направляющая её партия развалились, нет уже тех, помпезных партийных и прочих конференций, нет и высоких совещаний, ничего такого-этакого нет. Тишь наступила для обслуживающего персонала и охранников, гладь, да… Нет, не благодать. Скукота, на самом деле. Грусть. Забвение. Правда, иной раз могли заехать, например, иностранные туристы… С экскурсией. Но это редко, по старой памяти. Иной раз школьники младших классов могли всем классом наведаться, — охранникам уже и хорошо — веселее. Они, дети, мелюзга-школьники — но наша мелюзга, наши школьники! — завидев панно, притихнув, открыв рот долго стоят, не решаясь переступить с ноги на ногу. Завороженно и восхищённо глядят на сверкающее художественное великолепие, которое: «Видите, дети, это всё взрослые дяди и тёти построили для всех-всех людей в нашей стране. И для вас тоже! Только трогать это руками нельзя! Эй-эй, отойди, убери руки! Убери, я сказала… Да, вот так! Только смотреть можно и любоваться… А это вот драгоценный камень, светик-самоцветик называется… Видите? Красивый, правда? Дорого-ой! Нет, дети, я уже говорила, руками ничего здесь трогать нельзя, потому что картина очень дорогая, даже бесценная! Народное достояние потому что эта картина, для всех людей она! Дяденька художник её очень-очень долго делал-собирал, очень-очень для нас всех старался, чтобы красивой она получилась. А она, дети, красивой получилась, как вы думаете? Правильно, дети, красивой получилась картина. Потому что очень старался художник. А кто мне скажет, дети, а как фамилия этого художника, кто помнит? Правильно, дети, Павлишин его фамилия. Народный художник он. Наш, дальневосточный. А вот, дети, посмотрите сюда…»

Деды охранники умиляются на такие экскурсии, и очень любят их. Посердцу они им, как бальзам на душу. Потому что — дети, мальцы, они же наши, к тому же, местные. Внуки, считай! А это… о-о-о! — кто понимает… На таких экскурсиях охранники и специальный электрический свет — сами, добровольно! — включают, и даже вместо экскурсовода могли заступить: где какой камень Павлишин в природе нашёл, как его вёз-надрывался, и как его потом старательно — вот тут вот, в этом зале, при нас! — и приклеивал. Много чего деды о картине интересного знают, чище любого экскурсовода порой выступить могут. Потому что на их глазах всё было, через их глаза и интерес всё произошло.

Сейчас, чаще всего приезжают в основном японские, либо какие другие иностранные туристы. Как правило люди в возрасте. Всем, по-виду, далеко за шестьдесят, если не глубже. «Возраст, считай, перд… в смысле песок из них сыплется, а ты смотри, туда же, понимаешь, в туризм моча ударила: катаются себе, куда ни попадя, к нам, понимаешь, едут, капиталисты недобитые… Грязь только по полу таскают! — Ворчат под нос старики-охранники, глядя на «чудных» туристов. Недоумевают. — И чего им дома не сидится… буржуям этим?»

Такие экскурсии охранники категорически не любят, просто с трудом их терпят. Презирают, потому что. Их бы воля… летели бы эти иностранцы вверх тормашками в свою занюханную Японию… или куда там ещё! Не любят они всяких чужих… странцев… не сказать грубо — зас…

А действительно, приезжают люди только почему-то очень пожилые, старчески сморщенные. И, главное, очень много их, целыми автобусами, один в один все — замшелые. Одеты небрежно, где и неряшливо, совсем не по праздничному. Почему так? В гости же вроде приехали?! «Презирают что ли нашу страну или денег не хватило на одежду? А-а-а, видать на билеты наверное поистратились, да на гостиницы с барами-ресторанами!» — Обижаясь за страну, за себя, и за картину, ехидничают между собой деды охранники. А туристы, как те пингвины на льдине, без конца суетятся, без конца фотографируют, и сами фотографируются. При этом чего-то там по-своему щебечут-лепечут, указывая на картину. Тычут сморщенными крюкастыми пальцами то в потолок, то в люстры, то в мрамор. В наш потолок! В наши люстры! В наш мрамор! Улыбаются при этом — гады! — удивляются, цокают на всё это прекрасное помещение языками, восхищаются. Наверное купить хотят. «Ага, хренка вам!» — в отместку, почти в открытую, не стесняясь, скорее наоборот, переговариваются между собой охранники. И правильно! Они ж, охранники, не понимают по иностранному, значит и те, туристы, по-нашенски тоже ни бельмеса!

Охранники, откровенно гордясь картиной Павлишина, бесценным национальным достоянием, как и всей страной в целом — не этой, новой, а той, своей прошлой, советской — молча, с ехидно-скептическими минами на лицах наблюдают за праздной суетой иностранных экскурсантов. Иногда снисходительно — если русский, сопровождающий туристов, попросит-таки, выпросит! — включают иностранцам специальное, именно для этой картины созданное освещение. От этого вся картина, камни-самоцветы, фигуры диких птиц и зверей, цветы и другие растения — вдруг! — начинают играть ещё более яркими, живыми красками… Будто просыпаясь и расцветая под лучом взошедшего Дальневосточного солнца… картина завораживает. Восхищённо ахнув, ошарашенные посетители обо всём забыв, надолго замирают, перестав балаболить по-своему и суетиться. «О-о-о!», «У-у-у!..»

Вот тебе и баранки… на этом самом… гну!.. Довольные произведённым эффектом, снисходительно улыбается между собой охрана, особо и не скрывая удовлетворение. Они знают, вот их время. Это им, туристам, как поддых — х-эк, так! — и копец тем иностранцам! Так-то вот, — радуются «в тряпочку» охранники. — Знай наших! — И так же шёпотом иронизируют. — Капитали-исты приехали, м-мать вашу!..

Охранники как на подбор. Так оно и есть — кто же ещё сюда может попасть! — все заядлые большевики-коммунисты, пусть и на офицерской скудной пенсии сейчас. Перестройку они не приняли! не признали! и признавать не собираются! «Нас, паря, этим не собьёшь!» Каждый из них живой и яростный свидетель тому, как раньше всем жилось лучше. «Да-да, и при Сталине было лучше, и до него, и после… если хотите знать. И в войну жилось не плохо, и после, да-да!»

Правда не все они были на той, главной войне непосредственно на передовой, не те, как говорится, войска, но медалей у всех много. Больше может за выслугу, но это неважно, всё одно есть чем друг перед другом гордиться и о чём вспоминать. А вспоминают о войне часто. Больше всего о ней. Часто же и ругаются между собой. Даже сильно ругаются. До рукопашной не доходит, в полушаге останавливаются, — но достоинства того или иного лично «знакомого» маршала отстаивают до хрипоты, до осиплости… Если их раньше не остановит Михалыч, конечно. Михалыч, это их непосредственный здесь начальник.

Это он, Николай Михайлович, управляет всем этим зданием, всеми его элементами, и всем его персоналом. Тоже пенсионер, но состоящий ещё на начальственной должности, при её исполнении. Сам Михалыч внешне приятный, спокойный, покладистый, немногословный, очень исполнительный человек, которого сегодняшняя тишина очень и очень устраивает. «Меньше мероприятий, меньше головной боли. А то, понимаешь, понаедут толпами, а с ними и всё начальство, начинается тогда сплошная дерготня и нервотрёпка: микрофоны поставь, буфет организуй, посуду привези, разные стенды — вынь да положь! Эти — туда, эти — сюда, секретариат чтоб обязательно, и прочее и прочее. Всех разместить, всем стулья, столы, телефоны, таблички, вешалки, урны, карандаши, бумага — всего и не перечислишь. Сплошной шум и суета… Головная боль!» Не он сам, конечно, лично, всё это таскает-перетаскивает. Но именно он за всё это — головой! — отвечает. Хотя и таскать ему иногда тоже приходится — пока это его помощники развернутся, — но это уже его собственная инициатива, чтоб быстрей и лучше. За подготовку именно он отвечает перед Управляющим делами Крайисполкома. «О-о-о, а ты знаешь, какая это величина? Ф-фу-ты, ну-ты, пуп с горы! Всё должно при нём быть строго и без промашки. Ткнуть носом в недостатки может любой, начиная от него и те, кто выше. А их там таких, ты ж видел, вагон и маленькая тележка, как понаедут, тьма и больше».

Вот и радуется сейчас Николай Михайлович приятной его слуху и сердцу гулкой, в пустом-то здании, тишине. Перестройка!.. Не было печали… А в общем, хорошо. Хорошо и дремлется в тепле, да на солнышке. Ещё бы вот телефоны поотключали все… — как кот Матроскин, жмурится от приятной мысли Николай Михайлович, — красота бы тогда совсем!

Некоторое беспокойство и смутную тревогу у него, и всего обслуживающего персонала этого заведения, вызывают недавно поселившиеся, по «волосатому» звонку сверху, какие-то коммерсанты. Ну, какие они там ещё коммерсанты, мы это посмотрим, — говорил вид охранников здания, — а вот, то, что они квартиранты, это точно. Так их, квартирантами, и окрестили старики-охранники.

Этих квартирантов, слава Богу, всего несколько человек, фирма какая-то. Правда, одеты все прилично, молодые ещё, весёлые, энергичные. Что-то там непонятное делают в своём кабинете, звонят куда-то всё, совещаются… Это у них бизнес там, говорят, создаётся. Особо правда не шумят, не безобразничают, вежливые, чисто у них, а всё равно беспокойство. Как не крути, а всё одно — чужие! «Они же из новых, да? Тех, которые против коммунистов, да? Против нас, значит, о-о-о!» — поджав губы, обсуждали между собой охранники.

Но команда «принять, разместить» дана была сверху, а это уже приказ. А приказ, пусть он и не понятен кому, не обсуждают, а молча, сопя в тряпочку, неукоснительно выполняют. Как в армии. Для бывших офицеров двойных толкований в этом нет. Вывод один: ни мешать, ни трогать коммерсантов нельзя. На волосатую руку замахиваться, как против ветра мочиться… в миг… э-э-э… без работы останешься. И ладно, и пускай себе селят кого хотят — их дело. — Мудро решили старики.

Только поэтому подчёркнуто вежливо кланяясь, спрятав колкие и хитрые глазки, здороваются и прощаются старики-охранники с новыми постояльцами. Держат дистанцию. Ну-ну, посмотрим, кто вы там такие, и на сколько вас тут хватит! — многозначительно говорил весь их вид. А коммерсанты, вроде не замечая этого, бодро вживаются в это здание, в этот свой новый офис.

Перестройка!.. Новое время!

Или «ура»! Или — ёшь её бей, понимаешь, эту революцию! Такие, вот, интересные времена настали!..

Почти одновременно с ними в конференц-зал, также для охранников и их начальника Михалыча неожиданно, въехала какая-то японская фирма. Самая настоящая иностранная! с самыми настоящими японцами во главе! «О, гля, и эти узкоглазые к нам приплыли!.. Били-били их, св… не добили!» — досадливо чесали деды-охранники затылки.

Японская компания, совсем не интересуясь мнением отставников-пенсионеров, деловито суетясь, заняла четыре самые просторные — представительские — комнаты в конференц-зале. Быстро расставили привезённую из Японии новенькую мебель и современное офисное оборудование, подключили офисную АТС, набрали сотрудников, из числа рекомендованных отделом Внешнеэкономических связей Крайисполкома и Торгово-промышленной палаты этого же края, вывесили табличку с названием фирмы «Мерубене корп», выполненную на жёлтом металле с применением высоких технологий, и… приступили к работе.

Оперативность передвижения сотрудников по дальним участкам бездорожья края и высокий представительский уровень компании обеспечивали два новых внедорожника «Ниссан-Патрол», и «Субару-универсал» последнего года выпуска. Один автомобиль, по графику, работал круглосуточно, другой ждал вызова. Маршрут вероятного движения был строго определён: гостиница-сауна-дача-офис-аэропорт-Дальлеспром-ТПП-Крайисполком-ресторан-гостиница… Всё это только для японских менеджеров, русских молоденьких переводчиц и гостей представительства.

Представительство призвано было обеспечивать экономические интересы ряда ведущих японских финансово-промышленных корпораций, и частных лиц в том числе, представлявших широкий спектр гигантов-производителей Японии. Представительство работало только в прямом контакте с ведущими сотрудниками Управления внешнеэкономических связей Крайисполкома, его председателем, референтом председателя, имея вполне определённую обширную коммерческую программу.

На первом этапе: заключение долгосрочных контрактов на вывоз из России, в частности с территории Дальнего Востока, стратегически важных для компаний-заказчиков ресурсов; для строительных компаний-заказчика покупку/аренду земли; разработку и участие в широком спектре инвестиционных проектов — лес, нефть, газ, цветные и прочие металлы, как со сто процентным иностранным капиталом, так и в совместных предприятиях; сбыт на территории края продукции широкого ассортимента товаров народного потребления собственного (Японского) производства; консалтинговую деятельность на уровне руководства краем, региона; установление неформальных, дружественных отношений с сильными мира сего, и к ним приближающимся… И прочее.

Учитывая, что Представительство своевременно, одним из первых вышло на новый российский рынок и очень удачно заняло место именно при администрации края, все основные контракты были успешно, выгодно, для Японской стороны, и очень быстро подписаны. Этому благоприятным образом способствовали: неразбериха в административно-управленческой системе края, смена разного уровня руководителей, отсутствие государственного контроля, своеобразные дыры в таможенном законодательстве, некомпетентность юристов в международном юридическом законодательстве, русское разгильдяйство, жадность и алчность чиновников всех уровней и рангов, и личная, определённая, заинтересованность ряда ответственных руководителей той, бывшей советской системы края, плавно перешедших в новую власть. Они-то и организовали предпосылки для аккредитации представительства ещё в том, 1998-м году, когда исполкомы только-только — втихую — вышли на внешний рынок своими отделами, в содружестве с Торгово-промышленными палатами и КГБ. Проработали инвестиционный и прочие рынки, исследовали и определили будущих партнёров на ближайшее пятнадцать лет, дали тайные рекомендации — кому, с кем, и как работать. А перестройка только ускорила поступательные процессы.

Японскому представительству «Мерубени корп» расположить к себе русских чиновников вообще не составило большого труда. Не пришлось особо доказывать технические возможности и экономический потенциал Японии. Достаточно было показать хотя бы ряд ярких, цветных проспектов, выставить ряд образцов, не передовых, конечно, технологий (всё должно быть постепенно, по-восточному взвешенно и мудро!), как они, чиновники, всё, сами собой за представительство и сделали. Иной раз достаточно было дешёвого подарка в виде какого-нибудь телевизора, например, «Тошиба», или наручных часов «Сейка», а кому и просто блестящей кофеварки. В России, оказывается вообще нормальных товаров повседневного спроса нет. «Как это, как это?..» «Так это! Нет таких товаров, и всё! Социализм был ещё в пути, как известно, не дошли, значит». От этого, в России, что дёшево и блестит, в смысле поёт, варит и играет, можно и на бартерной, например, основе, продать в десять раз дороже её номинала, включая таможенную очистку, налоги, навар, транспортные и прочие расходы. Ещё и спасибо тебе скажут.

Другого важного чиновника достаточно было пригласить в гости, в Японию. Показать город, магазины, и прочее, дать возможность посмотреть, потрогать, понюхать, и готово… Он сам предложит что угодно подписать, потом сам и продвинет нужные бумаги, организует и обеспечит. Это проверено. Кого-то из них можно и в консультанты к себе пригласить, другого в руководящий состав СП включить. Пусть даже не самого (он пусть работает в своём кресле, это ещё и лучше), родственника его принять, либо дочь, жену его… Вариантов много. Или чьи-то личные интересы в контракте — в скобках, либо за скобками… — отобразить… особенно в долгосрочном… О-о-о, тут чиновники очень стараются.

К тому же, мудро так, в счёт оплаты за аренду помещения, представительство, не расплачиваясь деньгами, на бартерной основе, доставило дешёвое в Японии (стоковое), но удивительно (судя по компенсационным суммам) дорогое для России, универсальное, искусственного происхождения мягкое напольное покрытие, с широкой цветовой гаммой, для всех рабочих кабинетов Конференц-зала, и ряда кабинетов администрации края. Сразу же за этим таможню прошла пара сорокафутовых контейнеров до отказа забитых цветными телевизорами для администрации края и собственных нужд, факсовыми аппаратами, несколькими цветными копировальными агрегатами, кое какой мебелью, видео-плэйерами, магнитолами, несколькими холодильниками… Всё на уровне презентов и своеобразных образцов. Таким именно образом, дружба между Японией и Россией, вернее, между некоторыми фирмами в далёкой Японии и администрацией Дальневосточного края России, была «навечно» закреплена.

Пять факсовых аппарата японского представительства, работая в круглосуточном режиме, бесперебойно обеспечивали деятельность и заработки большого количества сотрудников шеф-бюро «Мерубене корп.» там, в Токио.

Основные бизнеснаправления очень быстро, по-международным Европейским меркам, поразительно быстро начали давать свой результат. В Японию вагонами пошёл Дальневосточный лес, цветной металл, уголь, целлюлоза, нефть, «хвосты» (так называемые отходы химических комбинатов), ДСП, фанера, рельсы, шпалы, и прочее… Шесть русских сотрудников представительства, по жёсткому контракту, каждый по-своему отраслевому направлению, строго по-согласованному плану-программе, шесть дней в неделю обеспечивали согласованность движения товарно-денежных потоков в Японию, проведение встречь-переговоров, проработку и подготовку к подписанию долгосрочных контрактов с японскими заказчиками, готовили стандартизированную отчётную документацию для них на английском языке.

Работу русских сотрудников курировали три японских менеджера, работающих в Хабаровске вахтовым методом (две недели, через две), и один шеф. Шеф — руководитель отдела Дальневосточного представительства «Мерубене корп.», профессор, доктор японских экономических наук (по виду то ли хорёк, это зверёк такой «кусачий» с острой мордочкой, то ли старая лиса, в очках и угодливой улыбочкой), лично обеспечивал контакты и интересы высших руководителей проектов с российской стороны, возя их, и их приближённых на отдых и «шопинговые» экскурсии, как на территории Японии, так и куда дальше, транзитом. Периодически наезжал в Хабаровск для выполнения официальной миссии, поддержания и расширения дружественных обеим сторонам контактов.

Японская сторона была очень довольна неожиданно успешной работой своих представителей. Меняя дешёвые игрушки, тряпки и столь же дешёвые бытовые приборы на энергетические и другие природные ресурсы Дальневосточного края России, быстро сколачивали капитал, поправляли свои дела. Гигантскими темпами увеличились ресурсы, возросла производительность японских компаний, увеличилась доходная часть и вес компаний на мировом рынке, как и Японии в целом…

Потому что японский менеджмент, это вам не лаптем, как говорится…

* * *

Ничего этого молодой, начинающий предприниматель Александр Сташевский, конечно же не знал, да и не мог этого знать. Откуда! С властями он не дружил, ни с партийными, ни с комсомольскими, скорее, презирал. В их кабинетах не работал, в саунах с ними не парился, в заграничные командировки с ними не ездил, одних девок не… Стоп! Именно последнего, пожалуй, утверждать СанСаныч бы не стал. Кто его, сказал бы, в этой жизни чего знает, и весело бы рассмеялся. Но видел, и замечал, и не только табличку с названием японской фирмы, да сотрудников, которые порхали туда-сюда, из машины в офис, из офиса в машину, а то, что у них дела шли явно лучше, объёмнее, было очевидным. Если, как говорится, он изобретал новое дело, у них всё оказывается было уже готово: и «транспорт», и «пассажиры», и «рулевой». И, главное, путь уже известен. Как это? Когда это люди успели? Ведь перестройка же только что началась, ещё «вчера» только. Над этим следовало задуматься, это нужно было понять… — Размышлял Александр Сташевский в редкие свободные минуты.

А их было действительно мало.

— СанСаныч, что будем делать? Компьютер уже нужно покупать. Нам без него никак.

Да, это понятно. Компьютеры — невидаль, новинка! Примета времени в стране. Их только-только кто-то завёз в город, но всё забрала администрация крайисполкома. Комплектик бы вытрясти…

— Надо, значит, добудем, — бодро заявляет СанСаныч, и обращается к своему главному бухгалтеру. — Галина Григорьевна!..

Галина Григорьевна, очень пожилая женщина, бывшая сотрудница Центрального банка города, выйдя с почётом на пенсию, по-рекомендации — уговорили! — согласилась работать главным бухгалтером в новой фирме, малом предприятии, очень нужны были деньги — муж сильно болел. Согласилась не без внутреннего протеста и серьёзных переживаний. Да и подруга, ныне работающая директором в новом, только что созданном коммерческом банке «Далькредо-банк», филиале Московского банка, настоятельно рекомендовала: «Иди, Галя, иди! Тебе не трудно будет, с твоим-то опытом. Предприятие вроде хорошее. Они у нас и расчётный счёт недавно открыли, самыми первыми, почти. Пайщики они наши. Да и директор у них, Александр Сташевский, я заметила, очень толковый. Я тебя познакомлю, тебе понравится. Видный из себя мужчина, но очень деловой. Только дела, дела… А не понравится, бросишь всё, да и уйдешь. Делов-то, Господи!» «Как же это я брошу, Аллочка! — Ужасалась Галина Григорьевна, привычная к строгому банковскому порядку и финансовой дисциплине, и не только к финансовой. За всю её долгую жизнь, в трудовой книжке состоялись только две почётные записи. Одна о приёме на работу, другая, об увольнении в связи с достижением пенсионного возраста. Всё! Остальные только с поощрениями. И крамольная мысль, взять вот так что-то, и бросить, приводила её в ужас. — Нет, Аллочка, я так не могу. Если я взялась…» «Вот и возьмись… — Обрадовано подхватывала Аллочка, Алла Сергеевна, бывшая банковская стажёрка Галины Григорьевны, ныне президент Дальневосточного филиала московского коммерческого банка «Далькредо-банк» Президент… пусть и филиала! — Возьмись. А я, если что, я помогу». «Аля, ну я же никогда не вела предприятия…» «Да какое там предприятие, Галочка Григорьевна?! Малое же, маленькое, понимаешь, малюсенькое! Смех просто». «Да хоть большое, хоть малое. Я не знаю их бухгалтерии, я же всё это пропустила. Не изучала. А тут ещё эта перестройка! Всё новое…» «Вот и хорошо! И ничего страшного. Очень хорошо, что новое. Ты посмотри, там же сейчас всё упростили. Веди только себе кассовую книгу — приход, расход, и всё. Ну, Галочка Григорьевна, соглашайся, я за тебя обещала». «Обещала-обещала она… — в сердцах повторяя, почти сломилась уже Галина Григорьевна. — Смотри, если что, ты будешь виновата. Ты!» «Хорошо-хорошо. Я буду за тебя отвечать, я. Ну так что, можно звонить ему, да?» «Ладно, звони-звони, сватья…»

Так вот и стала работать Галина Григорьевна в новом для себя, да и для всех новом, малом предприятии.

— …Как у нас с деньгами на счёте?

— А что такое? — Вновь забеспокоилась бухгалтер. Дело в том, что согласиться-то на работу она согласилась, но никак не ожидала, что здесь нет, у предпринимателей этих, абсолютно нет никакой финансовой дисциплины. Абсолютно! Директор запросто мог сказать ей: снимите, пожалуйста, Галина Григорьевна, сегодня такую-то сумму со счёта, мне срочно нужно факсовый аппарат купить!.. И все. Понимаете? Сегодня! Ему!.. Снять деньги!.. Снять! Представляете? И сейчас!! И купить! Такие ситуации её жутко потрясали. Она не могла понять: как это можно, вот так вот, запросто, взять и снять куда-то, пусть и на аппарат какой-то, со счёта деньги. Пусть и не государственные, но — это же деньги! Это же прямое нарушение финансовой дисциплины! Этого делать категорически нельзя, это нужно согласовывать, она знала, даже такой статьи нет. Она хорошо это помнит. Помнит, какие деньги и как мог на свои нужды тратить их Банк, её Банк. А тут…

— Нам обязательно нужно компьютер купить, Галина Григорьевна. Пока один! Без него мы никак.

А-а-а, беря себя в руки, понимающе округляла глазки главный бухгалтер, компьютер «нам» нужно купить, ага, и собрав волю в кулак, как школьнику, пыталась разъяснить.

— Понимаете, Александр Александрович, у нас нет такой статьи…

— Как нет? — По-детски удивлялся директор. — Если на счёте деньги есть и нам нужно что-то купить, что нам мешает, Галина Григорьевна? Покупаем и всё. Мы же предприятие! А предприятие не может работать без компьютера! Это инструмент оперативного управления. Понимаете? Да и денег-то нужно всего ничего.

Ну-да, ну-да, кивала головой бухгалтер, понимая, бороться нет сил.

— А счёт уже выписали? — Обречённо вздохнув, интересовалась.

— Нет ещё! — Легко отвечал директор, уже хватая разрывающуюся от звонка телефонную трубку. — Аллё… Да, я! Кто? Ааа, Людмила Николаевна, здравствуйте, я вас слушаю…

— Только под вашу ответственность, Александр Александрович! — Указывая пальчиком, успевала в паузу выразить своё «категорическое» отношение бухгалтер Галина Григорьевна и вздохнув, склонялась над строчками своей рабочей книги.

— Да-да, Галина Григорьевна, я согласен. — Прикрыв трубку рукой, улыбаясь ей, скороговоркой отвечал директор, и бросал своим помощникам. — Быстренько счёт, ребята, выписать! — и снова в трубку, под укоризненный взгляд бухгалтера. — Так что вы говорите?.. А, вы юрист? Это хорошо… Да-да, конечно, я просил найти… Да, конечно, приходите… в любое время — я здесь… Хорошо, давайте завтра… да, в одиннадцать… Нет, это Конференцзал. Знаете где, да?.. Очень хорошо… На втором этаже… А там охрана покажет… Да, договорились… До завтра… эээ, Людмила Николаевна. Спасибо, что позвонили. — Кладёт трубку на рычаг и сообщает. — Ну вот, отлично! — Потирает руки. — Уже завтра у нас будет свой профессиональный юрист.

— Ух, ты, завтра! — Низко, от стола, одобрительно качает головой Галина Григорьевна. — У вас, Александр Александрович, я вижу, все сотрудники только с высшим образованием будут. Да?

— Да, конечно! Вы, я, коммерческий, теперь юрист будет… А как же? По другому сейчас нельзя.

Именно с последним Галина Григорьевна была полностью согласна. Особенно там, где есть деньги. Может и о финансовой дисциплине тогда вспомнят… Но предприятие, если откровенно, ей нравилось. Как-то всё у них было светло и весело, не сказать празднично.

— Сами, слышишь, Аля, — за вечерним чаем рассказывала Галина Григорьевна свои впечатления «сватье», — по началу не зная компьютеров, организовали и провели платные курсы… как это… а, для первоначальных пользователей компьютеров. Причём, через Всероссийское общество «Знаний». Представляешь? Ага. Получили удостоверения там, обучили — сами и на занятия ходили, кстати — провели экзамены, и вручили удостоверения всем своим слушателям. Сами. Никто их и не просил. Просто захотели и всё… В смысле задумали так, и сделали. Нет, Аля, не сами обучали. Директор наш, Александр Александрович, договорился с помещением, я и подсказала ему, в нашем финансовом техникуме. Помнишь? Целый класс простаивал, ты ж знаешь его. Там компьютеров штук пятнадцать.

— Галочка Григорьевна, так они же все старые! — удивлялась Алла Сергеевна, как на таких можно учиться. — Я же помню!

— Так других-то вообще нету, ещё и в таком количестве. А по одному-то человеку как учить? Да и доценты сказали, ничего страшного, принцип везде один. Так вот, я и говорю, договорился он с арендой, потом нашёл хороших преподавателей в институте Народного хозяйства, на кафедре программирования и вычислительной техники. Два доцента и согласились — муж с женой. И всё! А, ну да… Дали ещё объявление в газету перед этим. Это конечно, и… Слушай, как начали люди звонить-трезвонить! — улыбается Галина Григорьевна. — Я-то думала вообще никто не позвонит. Ага! А тут, такое началось… Звонят и звонят, звонят и звонят… Их-то, предпринимателей, почти всё время на месте нету, так я за них и отвечала в основном, я и объясняла… Они мне на бумажке всё об этих курсах написали, а я и… Да! Смех один, Аля!.. Тех желающих когда я записывала, когда они сами. Потом студенты ещё и деньги понесли, слушатели-то эти, Аля, представляешь! О-о-о… Мелкие деньги, да так много получилось! Я их в стол складываю, бумажки эти, сейфа-то ещё у них нету, не купили ещё, кстати, должны счёт завтра принести, я и настояла. Короче, Аля, деньги складываю в стол, а сама боюсь, трясусь вся, вдруг, думаю, грабители какие налетят, ага! С кассой-то я давно не работала. Дрожу сижу, спасу нет! А сама, как тот кассир Вотруба, считаю, квитанции выписываю, в журнал заношу. Прямо конвейер какой.

— Ну, навар-то ничего хоть у них получился? Стоило огород-то городить?

— Стоило-стоило, конечно, стоило. Разница — они её «дельтой» по-современному называют, получилась хорошей.

— И сколько там?

— Ну, сколько-нисколько, Аля, а коммерческая тайна это. Я ведь и подписку у них дала о неразглашении коммерческой информации… Да, настоящую!.. Представляешь, куда я попала? Строго, как в органах!

— Ой, Галочка Георгиевна, а мне ты сейчас что рассказываешь, не коммерческую ли тайну?

— Я?! А и верно… — всплеснула руками Галина Георгиевна, и женщины весело расхохотались. — Ой, обмишулилась я на старости лет, — вытирая слёзы, хохочет главный бухгалтер, — прямо под шпионскую статью. Всё, Алька, упекут теперь меня твои коммерсанты-предприниматели за болтливый мой язык лет на сто, не меньше. Ты уж меня, Аля, не выдавай, ладно. Я ж по дружески, свои ведь, а!

— Да я что… конечно, не выдам, — обнимая подругу, смеётся Алла Сергеевна. — А то и меня ещё за соучастие привлекут… Они же ушлые сейчас, законы ох, как изучают.

— Ага! Изучают. Да… — отсмеявшись, закончила рассказ Галина Георгиевна. — Потом разбивали слушателей на группы, согласовывали дни, время, ну и всё такое прочее… И всё у них получилось. Нет, молодцы-молодцы, это точно! Главное, не скучно с ними. Не как у нас в Госбанке. Ага.

— Ну, я ж тебе говорила. Я ж зря не посоветую.

— Да, спасибо, тебе, Аля. Может и наладится ещё всё… Сейчас, представляешь, у самих никакого штатного расписания, а будут брать юриста. Юристку какую-то. Тоже с Нархоза. С кафедры…

— Ты смотри, правильно ставят дело.

— И я говорю. Только я тот компьютер не освою, не осилю. Поздно мне уже.

— Да ты что, Галочка Григорьевна, там же всё просто.

— Какой просто! Это ж не письмо написать или факс какой… Ты-то сама, можешь?

— Ну, я! Я… отчёты если просмотреть… А что? Да и зачем мне, у меня же штат! А надо будет, всё освою.

— Ну вот, а я нет. Так что, Аля, хоть и жалко ребят бросать, а… придётся потом искать другую работу.

* * *

Вместе с приходом весны, волна предпринимательства огромным половодьем разлилась в людской среде, вошла, затопила все сферы жизни и города, и всего края. Впереди перестроечного движения были самые активные люди. Они, в большинстве, побросав даже свои трудовые книжки на прежних госпредприятиях, как пережиток прошлой системы, бросились создавать кто маленькие — семейные предприятия, кто объединившись с себе подобными товарищами, в большие, укрупнённые.

Руководители среднего и низшего звена старой партийно-административной системы были в панике. Не приученные к принятию самостоятельных решений, тем более что-либо новое создавать, были в шоке, не могли оправиться от удара, не представляли, что делать, как жить дальше. Управленческой власти у них в руках уже не было, рабочих в производственных коллективах тоже, ни планов тебе, ни руководящих директив… Свои должности, в большинстве, пришлось уступить если не своим замам, то уж замам своих замов это точно. Кто не смог явочным порядком доказать своим коллективам что он, директор, на их стороне, на стороне демократов, и не стал говорить их языком, тем пришлось уйти в тень. Как с сарказмом шутили — в подполье. Таких «подпольщиков» оказалось много.

Основные (бывшие) — работники высшего партаппарата города и края — получили негласные должности и стали называться советниками президентов… например, во вновь открывшихся коммерческих банках. А их в городе расплодилось, как грибов в лесу после дождя. Туда, в эти банки, сразу же и срочно, были — гласно и негласно — переведены все денежные счета ведущих промышленных и непромышленных предприятий города и края. Часть руководителей, ниже уровнем, третьи секретари, инструкторы, и весь, так сказать край-, гор-, рай— ВЛКСМ, конечно, рассосались по кабинетам исполнительной власти города и края. Часть из них, кому места в кабинетах нехватило, ушли в срочно созданные коммерческие и не коммерческие фонды… заняв там ключевые посты, часто и теневые. Другие, на правах соучредителей, вошли в совместные предприятия с японским, корейским, китайским, американским капиталами… Тут без разницы. Главное, в «обойме» остаться.

Нет, телефон, радио, почту, управление железной дороги, военный округ, закрытые предприятия, свергнутые партийно-советские системы, конечно же, не отдали демократам. Ни в коем случае! Спецрежим помог и КГБ. Не допустили. Но производственные предприятия встали. Главным образом, оборонные… а уж все прочие, тем более.

Мгновенно оборвались нити смежных поставок, прервалось государственное финансирование, остановилась отгрузка произведённой продукции… иссякли деньги на выплату зарплаты. Государственные предприятия остановились. Все в долгах, все на картотеках. В цехах, кто заходил, непривычно гулко и смертельно пусто. Рабочие места захламлены, на территориях полнейший беспорядок, самовольщина!.. Разор, тихий ужас и запустение! Но, рабочие радуются, им эта вольница всласть. Бывшие сотрудники, ИТР, в глаза своему бывшему руководству усмехаются, ехидничают — ну что, докомандовались, партократчики! И родственники, где тихо, где громко сочувствуют, у коллег поджилки трясутся. «А что если народ действительно возьмётся судить бывших руководителей предприятий и государства!» За что судить? Ха, да в любом завкоме, профкоме и прокуратуре, оснований можно найти больше, чем нужно. Было бы желание. А оно было. И слышно это — по громким и злым выступлениям, и видно — по блеску глаз. Только дай срок!

А что же предприниматели, что ж демократы?.. А вот тут всё в порядке. Тут всё в кайф. Поле деятельности предпринимателю открылось безмерное, сферы деятельности — какие хочешь, только создавай, только не ленись, только не теряйся. И они не терялись.

Ежедневно создавались и регистрировались всё новые и новые газеты, журналы, телеканалы, продовольственные и промышленные магазины, склады, торговые базы, кафе, бары, рестораны и ресторанчики, разные пошивочные и ремонтные мастерские, юридические конторы, парикмахерские… Даже Биржа… Возник шквал активной жизни. За всю историю советской власти такого не было. Кроме, может, периода НЭПа, как пишут. Но тем, советским историкам, мы уже не доверяем, и, коли в том периоде мы не жили, значит, не знаем правду доподлинно. Мы знаем этот период, в котором сейчас живём и дышим. И он нам нравится. Да, именно, нравится. Потому что свежий воздух, свежее веяние… Перестройка!

— А-а-а, Александр Михайлович! Здравствуйте, здравствуйте! В гости к нам? Заходите, заходите… — радостно приветствует Александр Александрович Сташевский, важного гостя из аппарата крайисполкома, в своём кабинете. Кабинет — одна большая просторная комната, на всех сотрудников новой фирмы. Четыре стола, стулья, вешалка, на столах телефоны, два компьютера, за работой четверо сотрудников. В кабинете солнечно, чисто, пахнет духами, чуть веет кофе, и… деловой атмосферой. «Ты смотри, они работают?!» — говорит прищуренный, изучающий, больше удивлённый взгляд гостя Александра Михайловича Христенко.

— Да вот, думаю, дай-ка зайду, посмотрю, как вы тут устроились, нормально, нет? Как с жалобами, может, что надо, или кто обижает, нет?

— Какие жалобы, что вы, Александр Михайлович, всё отлично. Чай, кофе?

— Ух, ты… чай, кофе! Нет, пожалуй, я люблю только коньячок… — хихикает гость, и замечает. — Шучу, шучу! Нет, я вижу, действительно хорошо у вас. Мне нравится. — Заметив, что все сотрудники прервали работу и рассматривают его, замахал руками. — Извините, извините… Работайте, пожалуйста, господа, работайте, я на секунду… Александр Александрович, ничего если я вас на пару минут от дела оторву, а?

— Да хоть на десять. — И они, по-приятельски полуобняв друг друга, вышли в коридор. По безлюдным коридорным переходам элитного конференц-зала, бесшумно ступая по мягкому цветному ковролановому покрытию, неспешно прошли, присели за большим удобным столом в одной из специальных переговорных ниш на втором этаже.

— Какие проблемы, Александр Михайлович? — переходит к делу Сташевский.

— Да нет, вроде, проблем… Так только, мелочи всякие, — чуть вздыхает гость. — Я смотрю, вы хорошо работаете… Грамотно! — одобрительно кивает в сторону кабинета предпринимателя. — Телефонов-то хоть хватает, нет. Может ещё одну линию выделить, а?

— Вот это бы хорошо. Мы на неё «РЕЛКОМ» посадим.

Гость приподнял брови, какой ещё такой «РЕЛКОМ», что за фирма?

— Электронная почта! — Отмахивается Александр Александрович. — Для базы данных.

— Ум-м… — поджав губы, понимающе промычал гость. Оценил. — Это хорошо. Я распоряжусь! Завтра утром будет вам ещё одна линия. — Поиграл пальцами по столешнице, смахнул невидимую пылинку перешёл к главному. — Я вот что хотел у вас попросить, Александр Александрович, вопрос, в общем, ум-м… деликатный…

— Так-так!.. — приободрил Сташевский собеседника.

— Вы же знаете какие у нас в исполкоме оклады, стыдно сказать, против ваших-то. Так вот, я думаю, не смогли бы вы, в счёт официальной аренды выдавать нам… э-э-э, кое-какие деньги… Мелочь, в общем… Но официально! С квитанциями. Если вам это нужно. Как вы думаете, а?

Сташевского вопрос застал врасплох. Не сказать чтобы уж совсем глуп был, понимал, что вопрос когда-нибудь да должен будет возникнуть, правда не догадывался, как именно… И не представлял себе, как рассчитываться за совет, за рекомендацию… Как? Такой практики в его прежней жизни не было, и на коммерческих курсах такое не разбирали. А тут, вот оно… подошло, наступило.

— Я думаю… нет проблем, Александр Михайлович. Вы ж, помогаете… А по какой ставке?

— Ну, не как с японцев, конечно, — весело уже хмыкнув, кивнул головой в сторону первого этажа, к «Мерубене корп», — вы ж свои, родные можно сказать, не узкоглазые… В половинную цену… Пойдёт?

Сташевский мгновенно просчитал: в половинную стоимость выходило… почти половина шестёрки «Жигулей». Прилично.

Гость ещё пояснил.

— Ни за телефоны, ни за уборку, ни за охрану помещения вы платить не будете. Нам и японцев хватит. При том, официальную часть арендной платы на эту сумму мы уменьшим. Пойдёт?

— Да-да, пойдёт… Договорились, — увидев в уступке приличную выгоду, согласился предприниматель.

— Ну и отлично. Сможешь зайти ко мне сегодня вечерком? — по-свойски уже, переходя на «ты», гость заглянул в глаза.

— На работу?

— Зачем на работу, домой. Посидим, коньячку выпьём, с супругой мой познакомишься… Часиков… ежели в семь, а?

— Нет проблем, Александр Михайлович, буду.

— Ну и хорошо. До вечера. Супруге привет.

— Спасибо, передам. До вечера.

Сташевский вежливо проводил гостя до выхода на крыльцо, на улицу. На первом этаже, у подножья лестницы их встретил и проводил управляющий конференц-залом Николай Михайлович. Деды-охранники, оторвавшись от телевизора, чинно поднялись с кресел, почтительно повернулись к вельможно-начальственной процессии. «Один из Главных в гостях! И к кому!.. Надо же! Вот они где, мохнатые лапы-то живут и расцветают», читалось на их лицах, но весь их вид выражал только почтительность и покорность.

— Кстати, тёзка, — остановился уже за дверями гость, — я думаю тебе обязательно нужно отдельный кабинет выделить… Ведь руководитель, как-никак, не этично работать в одном кабинете с сотрудниками-то… не положено. — Дружески подтолкнул Сташевского плечом и первым весело рассмеялся. — Чтоб было где коньячок с гостями выпить, да с секретаршей побаловаться… Так, нет, Николай Михайлович? — Даже управляющего конференц-залом обаянием охватил. — Мало ли с кем я могу к другу в гости приехать. Верно, Николай Михайлович?

— Да, Александр Михайлович, правильно, — в тон поддержал Николай Михайлович. — Без кабинета руководителю никак нельзя.

— Вот, значит, и это сделаем. Будет тебе и кабинет, Александр Александрович, будет и секретарша…

— Секретарша это хорошо, — поддакнул управляющий. — Особенно молодая!

Ну так, с пониманием хмыкнул гость.

— Конечно, молодая, а на кой они старые-то нужны… внуков только нянчить.

— Это точно! До свидания, Александр Михайлович. Заезжайте. Ждём.

— Да уж… Конечно. Работы вот только много, — бурчал гость, с трудом умащиваясь в чёрную исполкомовскую «Волгу», поднял руку в прощальном приветствии. — Бывайте!

И отъехал.

С этого дня, плату за аренду Сташевский ежемесячно, не позже 4-го числа, лично передавал Александру Михайловичу в простом газетном пакете.

Сташевский вернулся в кабинет. Думая о том, что вовремя гость напомнил о секретарше. Ну не совсем о секретарше, а…

Пару-тройку недель назад, Людмила Николаевна Образцова, юрист, как и обещала в телефонном разговоре, появилась в офисе предпринимателя Сташевского точно в условленное время, правда в сопровождении своей подруги по работе, и своего мужа. Вся троица сразу и по достоинству оценила и сам конференц-зал, и офис, и будущего шефа Людмилы Николаевны. Разговор прошёл быстро, легко, к полному взаимному удовольствию. Подругу можно не обсуждать, она, зав юридической кафедрой, женщина с малопривлекательной внешностью, резкими движениями, короткой отрывистой речью, сразу расставила все точки: «Вот, Александр Александрович, сама я у вас работать не могу, сами понимаете — на мне кафедра, а вот Людмила Николаевна Образцова, наш лучший юрист, изъявила желание с вами переговорить. Так что, если вы подойдёте друг другу, я буду рада».

— А это мой муж, Алексей Алексеевич, познакомьтесь, пожалуйста. — Приветливо улыбаясь, представила своего мужа Людмила Николаевна.

Мужчины, привстав, пожали друг другу руки: «Очень приятно!», — кивнув, сказали. Александр Александрович, как обычно, от души стиснул руку, показывая своё расположение. Но обычного, бодрого эффекта от пожатия, к удивлению Александра Александровича, в этот раз не получилось. Хотя рука у Алексея Алексеевича была такой же крупной, как и у Александра Александровича, но он её подал не широко и крепко, а как-то не по-мужски, «лодочкой» всунул. Пожатие от этого оказалось вялым, безрадостным, как пустая перчатка. В глазах одного мелькнул элемент удивления, в глазах другого, досады!.. Вялая рука, в мужской среде, плохой признак, не дружественный, знал Александр Александрович. Не при знакомстве же! В таких ситуациях Александр Александрович чувствовал себя не очень удобно, будто специально пальцы отдавить человеку хотел, силой хвастал. Так именно сейчас вроде и получилось. Досадно! Но оба вида не подали.

— Пилот первого класса! — С гордостью добавила Людмила Николаевна. — Командир корабля.

— О-о-о! Командир! — воскликнул Александр Александрович, с большим уже интересом разглядывая широкоскулое, округлое лицо человека лет сорока, с копной русых, вьющихся волос, такой же бороде и усами, широким лбом, крупными надбровным дугам, серыми глазам, чуть смущённой улыбкой, напряжённому, изучающему взгляду… — И какого же корабля, Алексей Алексеевич? — спросил.

— Ил-62… — Так же за мужа ответила Людмила Николаевна. Она явно гордилась им и очень видимо хотела, чтобы мужчины понравились друг другу, сдружились. — Так что, если нужно куда улететь… Нет проблем.

— Правда? — Не поверил Александр Александрович.

— Ну, если надо… — пожав плечами, скромно подтвердил супруг. — Почему бы и нет? Всё в наших скромных руках. — С улыбкой пошутил, раскрыв ладони.

— У вас, я вижу, борода шикарная, — похвалил Александр Смирнов. — Окладистая. Такие сейчас редко…

Алексей Алексеевич, привычно запустил руку в бороду, поправляя её и оглаживая.

— Да вот, всё хочу сбрить, да жена не даёт, — с улыбкой косясь на супругу, пожаловался Алексей Алексеевич. — Нравится, говорит, ей… иногда, в некоторые моменты!

Людмила Николаевна кокетливо опустила глаза, подтверждая и вроде стесняясь некоторой интимности разговора. Бросила всё же короткий осуждающий взгляд на мужа. А он весело изобразил удивление: а что особенного я сказал, свои все.

— А я пробовал отпустить, — гася возникшую неловкость в разговоре, сообщил Александр Александрович. — Но не могу: и редкая она получается, и колючая. Трёх дней не могу выдержать — сбриваю. — С сожалением потёр голый подбородок. — Колется…

— Давайте-ка, друзья, поговорим всё же о Людмиле Николаевне. — Вернула разговор на исходную линию завкафедрой. — Вопросы есть, Людмила Николаевна?

— Да, — встрепенулась Людмила Николаевна. — Если можно.

— Конечно! — Разрешил Сташевский. — Я слушаю.

— Скажите, Александр Александрович…

Людмила Николаевна, невысокая, весьма женственная шатенка, чуть за тридцать, с причёской «карэ», аккуратным неброским макияжем, точно подчёркивающим её серо-зелёные, с лукавинкой глаза. Чуть заметный миндалевидный разрез глаз хоть и выдавал некоторое наличие восточный кровей, но не портил, скорее украшал лицо, придавая улыбке и взгляду особую кокетливую пикантность. Мягкая же обаятельная улыбка, с красным овалом губ, усиливали притягательность; открытая шея… нежный овал плеч… ухоженные руки и ногти, маникюр… Под тёмно-серым, строгого покроя облегающим жакетом, скрывалась невысокая грудь, тонкая талия и умеренной длины юбка того же цвета, что и жакет, на довольно округлых бедрах… дополняли приятный образ. Ещё, это Александр Александрович заметил сразу, как только она вошла, сильные икры ног, как у танцовщиц, и изящные маленькие туфли на тонком высоком каблуке. Некоторую ассиметричность в пропорциях фигуры в пользу верхней части, скрадывали зауженная юбка и туфли на высоком каблуке. Яркая, подвижная, кокетливая молодая женщина… обаятельная, соблазнительная. Это Александр Александрович отметил сразу.

— …какую идеологию вы вкладываете в своё предприятие?

— Вот как… идеологию! — удивился Александр Александрович неожиданному вопросу. Даже хмыкнул от удовольствия. — Я думаю… — продолжил через небольшую паузу, все ждали, — и не коммунистическую, конечно, но и не капиталистическую… скорее, старо-русскую, купеческую: честь, имя, достоинство. Чтоб было что оставить, что передать…

— О-о-о, солидно! — воскликнул Алексей Алексеевич. — А можно и мне с вами?

— Лёша, погоди ты шутить, мы же серьёзно говорим. — Нахмурила бровки Людмила Николаевна.

— И я серьёзно. Я не шучу. Я тоже так хочу.

— Ну так переходите к нам… — с готовностью предложил Александр Александрович, — в фирму.

— Я бы с удовольствием, да вот пенсия лётная не пускает.

— А мы заработаем деньги, купим вам «Ил-62», и летайте на нём командиром…

— А-а-а, опять командиром! — тоном обиженного ребёнка, получившим не ту конфетку, пожаловался Алексей Алексеевич. — А я как вы хочу, как предприниматели.

— Так нет проблем, я же говорю… — серьёзно ответил Александр Александрович.

— Лёша, ты меня рассердишь сейчас, — даже ножкой притопнула Людмила Николаевна. — Прекрати шутить! Александр Александрович, не обращайте на него внимания, он только что с полёта, ещё не отдохнул…

— А я думаю, почему у вас такой взгляд напряжённый… — Только теперь понял Сташевский, что его так смущало во взгляде пилота.

— Он же сутки не спал. — За мужа пояснила Людмила Николаевна.

— Да, уж!.. — с лёгким вздохом, грустно подтвердил Алексей Алексеевич. — Из Москвы всё время в ночь летишь.

— Понятно. Это тяжело, — согласился Сташевский и обратился к Людмиле Николаевне. — Так вас устраивает такая идеологическая платформа, нет?

— Вполне! — С готовностью ответила Людмила Николаевна.

— Нас… более чем… — ещё шире за супругу раскрыл смысл Алексей Алексеевич.

— Ещё вопросы есть?

— Есть! — Подключилась к разговору Елена Геннадьевна, завкафедрой. — А скажите, Александр Александрович, только честно, вы были членом партии… до перестройки? — С едва заметным подтекстом вбросила шар.

— Да, интересно! — Оживился и пилот.

— Нет! — с некоторой даже гордостью, отрезал Сташевский, и пояснил: — Не довелось. Не приняли.

— Как это не приняли, почему? — Заинтересовалась завкафедрой.

— Ну… — развёл руками Сташевский, — когда я хотел — они не хотели, когда они предложили — уже я не хотел. Так вот всё и получилось, к взаимному удовольствию.

— У-у-м, понятно… — будто сочувствуя, кивнул головой Алексей Алексеевич.

— Что ещё? — Сташевский весело оглядывает гостей — Спрашивайте, не стесняйтесь!

— А со всем остальным разберёмся в рабочее время… — торопясь уже, ставит точку Людмила Николаевна. — Если вы, Александр Александрович, не возражаете.

— Я не возражаю.

— Отлично. — Восклицает Людмила Образцова.

— И когда ей можно приступать? — Кивая в сторону супруги, спрашивает лётчик.

— Да хоть завтра. — Пожимает плечами директор.

— Договорились.

— Подождите, я что-то не поняла, а с зарплатой что? — Вспомнила свою задачу зав юридической кафедрой.

— Елена Геннадьевна, и это они тоже решат в рабочем порядке… без нас. Не обидят. — За Сташевского ответил Алексей Алексеевич.

— Пока всё трудно и не понятно, но… без проблем! — Подтверждает Александр Александрович.

— Кстати, а что вы сегодня с женой вечером делаете? — Вдруг, спрашивает Образцова.

— То есть?! — Не понял Сташевский.

— Если вы не заняты чем-либо более важным сегодня, мы с Алексеем Алексеевичем приглашаем вас с женой к себе в гости.

Пилот крутанул головой от неожиданности, но не подал вида, скорее наоборот, с готовностью поддержал:

— Да-да, обязательно. Мы любим принимать гостей… — подтвердил он. — Особенно хороших.

— Да! Приходите, пожалуйста, Александр Александрович, с женой, мы очень будем рады. Алексей Алексеевич даже плов умеет готовить! Он вообще всё вкусно готовит!

— Даже так? — Удивился Сташевский. — И где же вы так научились, Алексей Алексеевич?

— Где-где… Везде. По всей стране же летаем… То в Ленинград, то в Ташкент, то в Москву, то в Казань… Да и вообще, мне действительно нравится готовить.

— У него просто талант, ещё с детства. — Похвасталась мужем Людмила Николаевна.

— Ну уж, талант… — скромно опустил глаза Алексей Алексеевич, — мы ж кулинарных техникумов не кончали… Торты, например, не… Увы!

Все весело рассмеялись шутке и актёрским данным Алексея Алексеевича. Как, почти, Хазанов…

Так они и познакомились.

Большая доверительность отношений была достигнута и закреплена этим же вечером, в гостях у Образцовых. Стол был действительно украшен и узбекским пловом, и сибирскими пельменями, овощными и рыбными закусками из соленой и копчёной горбуши, стояла красная икра, красовалось импортное вино, была и водочка… Фрукты: яблоки, виноград. Конфеты в больших шоколадных наборах, кофе…

Чета Сташевских явно была удивлена, поражена и восхищена… и таким столом, и таким гостеприимством. Изобилие абсолютно дефицитных продуктов в городе, на столе Образцовых объяснялось, оказывается, легко и просто:

— Лёша же летает… — как о естественном, сообщила Людмила Николаевна.

— Много денег получает. — Продолжил Алексей Алексеевич. — Вот за это она меня и любит.

— Лёша! — опять, будто сердясь, шутливо прикрикнула на мужа Людмила Николаевна.

— Вот и правильно, давайте тогда за Лёшу этого и выпьем! — голосом тамады, с готовностью предложил Алексей Алексеевич. — А то всё за Люду, да за Люду!.. — и тут же, шутя наклонил голову к ней, мол, сдаюсь, не вели казнить, вели… Шутка!

Такая лёгкость отношений очень импонировала гостям. Людмила Николаевна всё время улыбалась, заразительно смеялась шуткам, ухаживала за гостями: предлагала, подкладывала то одно блюдо, то другое. «Лёша приготовил… и это тоже он, и это… а это вообще его любимое блюдо… Попробуйте!» Испачканные тарелки быстро заменяла чистыми, свежими… Была очень привлекательна в своём открытом, лёгком платье. А тонкая жёлтая цепочка на шее, с прозрачным камешком, и такими же серёжками в маленьких ушках дополняли праздничный гардероб хозяйки.

— А это что у вас? — указывая на прозрачные камешки в гарнитуре хозяйки, обратила внимание гостья, Татьяна, жена Александра Александровича.

— Это? А! — кокетливо касаясь ушка, как о пустом, с готовностью отреагировала Людмила Николаевна. — Так, бриллиантики… Маленькие! Видите? Но настоящие!

— О-о-о! — с уважением воскликнул Сташевский, хотя ничего особенного в этом не заметил. Совершенно прозрачные стекляшки, и, к тому же, действительно очень маленькие, меньше рисового зёрнышка. Он в этом совершенно ничего не понимал.

— Муж подарил! — С гордостью подчеркнула Людмила Николаевна. — На десятилетний юбилей! — Благодарно при этом касаясь мужа рукой. Тот преувеличенно скромно поклонился, да, вот такой, мол, я нехороший. Ещё и усугубил:

— Хоть и маленькие, а такая уйма денег!.. — одними глазами показал, какая именно уйма…

Алексей Алексеевич всё время весело шутил, подшучивал. Причём, делал он это с самым невинным, простецким лицом, и не всегда было понятно, шутка это или правда. Хотя, через секунду, широко улыбался, убеждая: да шутка это, конечно же, шутка. А глаза всё время были прищуренными и серьёзными, скорее холодными, изучающими… или так казалось.

И дети у них были хорошими, не прятались, но и на глаза не лезли. Двое: сын — Лёня, старший, лет девяти, и дочь — Лена, младшая, лет шести. Если, глядя на сына и можно было сказать, что он вобрал в себя все общие для родителей черты, то дочь была вылитая мама. Прелестная уменьшенная копия. Тот же разрез глаз, тот же короткий с лукавинкой взгляд, «как я вам, нравлюсь, нет!», тот же нос, цвет глаз, форма лица, тембр голоса, походка, манера поведения и речи всё копировалось с мамы… И это умиляло. Дочь, общая любимица родителей, очень подвижная, импульсивная, «Вся в маму!», с гордостью заметил Алексей Алексеевич, в конце вечера принялась демонстрировать гостям свой праздничный гардероб. Причём каждый наряд сопровождался танцевальными балетными движениями, маленьким спектаклем… Личико же девочки было совершенно серьёзным, взгляд сосредоточен на том образе, который она демонстрировала… Это ещё больше умиляло гостей. «Артисткой у нас будет», — уверенно заявил папа. «Да, — раздумчиво подтвердила мама, — наверное. По крайней мере, я всегда хотела стать балериной… — с ноткой грусти, поведала Людмила Николаевна. — В школе всё время в самодеятельности плясала…» «Лучшей плясуньей была!» — с гордостью подтвердил Алексей Алексеевич.

— А вы, что, и учились вместе? — спросила Татьяна.

— Да!.. — Почти в голос воскликнули супруги, даже смутились от этого… Рассмеялись.

— В одной школе, на одной улице… в одном дворе. — Продолжил Алексей Алексеевич.

— Ух, ты, Удивительно И так, значит, бывает! — Восхитились гости.

— Да! — Кивнула головой Людмила Николаевна.

— Только я на четыре класса был старше. Опытнее! — выразительно глядя на супругу, заметил Алексей Алексеевич,… — Я знал, кого себе выращиваю!

Супруга ласково и вместе с тем укоризненно качнула головой, ох, болтун. Продолжила:

— Вместе в школу ходили… — поправила она. — Он меня и водил. С самого первого класса.

— Ага! — Подтвердил Алексей Алексеевич. — Косички ей заплетал… Нос вытирал… Коленки сбитые зелёнкой мазал… Да! Защищал.

— Представляете, никогда и не думала, что именно за него замуж и выйду… А когда он приехал на летние каникулы в курсантской форме… и пришёл ко мне на выпускной, я тогда… — беспомощно развела руками, — увы, поняла — судьба!

— Почему, увы? Почему не ура? Ура надо говорить! Горько! — Наполняя бокалы, запротестовал Алексей Алексеевич, — Так выпьем за любовь!

Включив магнитофон, много танцевали. Меняясь партнёрами, балуясь, и пародируя. Особенно Лёша, Алексей Алексеевич. Он и смеялся кажется звонче, и шутил веселее, и танцевал лучше, нежели Александр Александрович. Тот танцевал плохо, неуклюже, предпочитал наблюдать танцоров со стороны. Но ему не давали отсиживаться, вытаскивали в круг… Хорошим получилось знакомство.

Со временем, такие вечера вошли в привычку. Практически через день ужинали только у Образцовых. У Сташевских квартира была не совсем удобной для таких застолий: двухкомнатная хрущовка, с узкими, длинными комнатами, «Икарус», называется, с маленькой кухней. Да и Татьяна, жена Ставшевского, не умела принимать гостей, опыта такого не имела. К тому же и готовить особо не из чего было. Магазины пока пустыми были. У Образцовых наоборот: квартира — аэропорт дал! — новой планировки, большая, трёхкомнатная, с большим залом, просторной кухней. И дивными деликатесами Алексей Алексеевич застолье снабжал бесперебойно… Словно факир… На таких встречах настояли именно Образцовы. «Только у нас, только к нам». Сташевские уже и не возражали. Собирались теперь полными семьями: Сташевские с детьми: дочерью и сыном, и Образцовы вчетвером.

Дети ужинали отдельно от взрослых, и играли отдельно. В детской комнате — игрушек было полно. Взрослые в большом зале. Когда выяснилось, что СанСаныч ещё и неплохой баянист — в ансамбле песни и пляски когда-то в армии служил, вечера вообще превратились в сплошные концерты. Много пели. Причём, пели, в основном, Татьяна и Алексей Алексеевич. Баянист не пел, а Людмила Николаевна стеснялась своего голоса, больше слушала, иногда с грустью, часто на глазах со слезами… А получалось очень хорошо у певцов, да и баянист был всегда в «ударе». А уж у Леночки-то Образцовой сколько было счастья танцевать под дяди Сашину музыку, всласть, просто до упаду… Так часто и было. Падали дети, сбившись в кучу, падали от усталости и веселья. У Сташевских, по крайней мере, раньше таких знакомых не было.

И в работу юрист включилась легко и свободно. Быстро вошла во все переговорные процессы, была в курсе перспективных планов и текущих дел. Расставила необходимые, важные акценты в деловой документации, а бумаг, к тому времени, становилось всё больше и больше. И в коллектив сотрудников вошла так же легко и весело. Только вот, за компьютер не хотела садиться. Говорила, мне легче работать с карандашом, нежели с клавиатурой… Правда на рабочем столе юриста всегда почему-то наблюдался неприличный бумажный кавардак, что смущало генерального, но он, до поры до времени, делал вид, что не замечает. «А и ладно. Пусть хоть так. — Думал он. — Главное, что она на своём месте». Но, что было особенно заметно, и не только одному генеральному директору, господину Сташевскому, а и другим сотрудникам, это их общая симпатия друг к другу, взаимное влечение и расположенность, становились главным событием в их жизни. Что многим казалось совсем уж неуместным… И кофе она ему, и о программе текущего дня она, и на обед она, и с обеда она, и на деловые встречи вместе, и с деловых тоже, и… везде она, и везде вместе. Что это: любовь, страсть… Что?

Вот об этом-то разгорающемся влечении, и хотел поговорить с Людмилой Николаевной Александр Александрович, проводив своего высокого гостя из краевой исполнительной администрации. Он, можно сказать, невольно и подтолкнул… Сташевскому уже действительно не хватает секретарши… Не в прямом, конечно, смысле, а именно этой женщины.

Найдя обычный формальный повод для уединения, присев в одной из отдалённых переговорных ниш, Александр Александрович почти прямо намекнул Людмиле Николаевне, что с трудом сдерживается от сильного душевного и физического влечения к ней. Людмила Николаевна не удивилась, только вспыхнула от смущения, опустив глаза, нервно перебирая пальчиками сложенными на коленях, волнуясь сказала:

— Вы знаете, СанСаныч, со мною, кажется, тоже… подобное творится. Я… вам откровенно скажу — вы мне… тоже нравитесь, даже больше… С первого дня. Но, — она подняла глаза, в глазах стояли слёзы, — я согласно быть вашей… только в одном случае… или быть только любовницей для вас, или вот так вот, как сейчас, помощницей в фирме. Не иначе. Иначе я не могу. Понимаете? — Александр Александрович будто закаменел. Тупо молчал. — Мне в вас всё нравится, Александр Александрович… И я рада, что я с вами… — Через паузу добавила. — Решать… вам.

Александр Александрович заскрипел зубами от неожиданного поворота. Такого предложения он, конечно же, не ждал, даже подумать о таком не мог… И вот…

— А-а-а! — сжав кулаки, медвежьим стоном прорычал Александр Александрович. — Вы же знаете, Людмила Николаевна, что дело, которое я начал, для меня всё…

— Знаю! Поэтому и хочу вам помочь. Не сердитесь на меня. Я хочу, как лучше. Скажите, Александр Александрович, что вы… — она не закончила. Итак всё было понятно.

— Наверное, неправильно я сейчас решу, — глядя куда-то сквозь неё, как в пространство, севшим голосом выдавил Сан Саныч. — Но я выберу… дело.

— Я так и знала, — с глазами полными слёз, в ответ, улыбнувшись, еле слышно прошептала Людмила Николаевна. — И спасибо вам. Вы правильно решили. И я горжусь вами…

— Но я…

— Нет, нет, не перебивайте, пожалуйста, — остановила она. — Вы, Александр Александрович, мужчина, вы человек слова. Я знаю, вы его не нарушите… А если нарушите, — продолжила она, — значит, я уйду из фирмы и… — придержала кончиками пальцев покатившиеся было слёзы. Смахнув их, улыбнулась. — Буду только женщиной для вас. Обещаете?

— Что? А, да… обещаю! — Всё ещё борясь с волнением, кивнул головой Сташевский.

— Так я пойду? Мне в юрколлегию позвонить надо. — Поднимаясь, попросила разрешения она.

— Да, конечно, Людмила Николаевна… Конечно.

Остался размышлять… как после мощного нокаута..

А тут, такие дела навалились…

Вероятная возможность выхода на внешний рынок, резко поставила вопрос о необходимости изучения английского языка. Надо, значит, выучим!

Изучать решили всем коллективом, за счёт, естественно, фирмы. Так решил генеральный. Мгновенно договорились с преподавательницей из пединститута — она начала ходить к ним. Месяц провели успешно, но устали: трудно было, тяжело. Беспрерывные звонки отвлекали то одного сотрудника, то другого, хоть и работали часов обычно до восьми вечера. С утра, с девяти, генеральный часа полтора скачивал на свой компьютер информацию от «РЕЛКОМа», потом часа три её просматривал, как командир подводной лодки водное пространство. А рассматривать было чего.

Промышленные предприятия всего союза, от Прибалтики до Камчатки, от самых южных границ Грузии, до Заполярья, по электронной почте, по факсимильной связи, просто по телефону, в крик, срочно — в аварийном порядке! — сбрасывали информацию и прайс-листы об остатках своей нереализованной промышленной и продовольственной продукции, наличии и номенклатуре сырья на своих складах, одновременно с этим интересуясь о покупке тех или иных промышленных материалов. Срочно! С доставкой! Предоплата 100 %! Да! Отгружайте! Скорее! Скорее!!

…Цемент, гвозди, кислоты и щёлочи, рукавицы и валенки, сложные и простые виды масел, вертолёты и самолёты, шифер, листовое стекольное полотно… новые и б/у тракторы любых модификаций, любой инструмент, химикаты, авто и землеройная техника… листовой прокат, арматура, электроды… рельсы — новые и б/у, станки — новые и б/у, подъёмные краны на автомобильном шасси, мостовые, козловые, башенные… КАМАзы, БЕЛазы… б/у бурильное и шахтное оборудование…

В глазах рябило, в голове клинило… Такое и присниться не могло.

Перестройка!

В этой информации нужно было не только успевать быстро разбираться, но и хорошо понимать суть и взаимосвязь массы технических и технологических, не говоря уж о коммерческой составляющей, проблем. Информация шла огромным, неподъёмным валом по всем отраслям народного хозяйства и по вертикали, и во всю её необъятную ширь по горизонтали. Нужно было иметь очень большое количество специалистов по всем отраслям народного хозяйства, либо работать только с той областью проблем, в которых уже есть собственный определённый навык. Свободных специалистов, естественно, не было, они сами уже фирмы пооткрывали, оставалось одно — работать в области прежней своей специальности.

Но информация ежедневно сыпалась, повторяясь и обновляясь, будто из рога изобилия, снова и снова…

— Людмила Николаевна, нам позарез нужен свой аналитический отдел. Срочно. Понимаешь? Смотри, сколько коммерческих запросов-предложений мы получили… И это только за сегодня. — В сердцах восклицал генеральный. — Просто шквал… Я зашиваюсь, я тону в материале… А сору сколько, сору? Зря на ветер деньги выбрасываем! Ты выставила претензию «РЕЛКОМу», что они?

— Молчат. Вчера разговаривала по телефону — не понимают. Я их спрашиваю: зачем вы нам сваливаете предложения с металлом, если мы запрашиваем только автотехнику? Они не понимают. Говорят, что к ним приходит, то и мы получаем.

— Так пусть тогда чистят информацию или мы не будем платить!

— Сказали отключат, если платить не будем. Но зарегистрированная претензия ушла, они должны письменно на неё ответить… Придётся ждать, так по закону положено. Они на контроле у меня. Не беспокойтесь. Подождём.

— Ладно, — вздыхает генеральный, — если положено. Но аналитический отдел нужно создавать.

Ну, если нужно… Предприниматели же…

Создали. И трёх дней не прошло.

Двое сразу пришли, компьютерщики. Конечно, по рекомендации — брат с сестрой. Коля и Оля. Он — патлатый, неряшливо одетый оплывший мужичок лет тридцати, всё время в одном и том же джинсовом костюме. Правда уже признанный в городе специалист по компьютерному «железу», по локальным сетям, и по аналитике. Она тоже. Но внешне, полная противоположность брату: аккуратная, стройная, с длинной косой, симпатичным, чуть курносым носиком, с застенчивой улыбкой, полными губками, большими глазами и длинными ресницами, не разговорчивая и очень усидчивая… Двадцать один год девушке. Студентка Нархоза. Не замужем. «Отлично, — отметил генеральный, — нужно будет срочно заняться ею». Толковые, в общем, оказались сотрудники. Как с утра уткнутся в экраны мониторов, и стучат себе клавишами клавиатур, до самого вечера, изредка переговариваясь или прерываясь на телефонные звонки, да на обед. Часто оставаясь до позднего вечера.

Генеральный радовался — пошла обработанная информация. Уже по разделам, по регионам, с ценами, датами, адресами, телефонами… Всё в папочках, всё аккуратно, Можно уже и торговать.

Как раз и новая коммерческая волна возникла.

По всему Дальнему Востоку фермеры срочно запросили Б/Ушную колёсную технику для своих вновь организованных частных хозяйств: ЗИЛы 157-е, 66-е ГАЗоны, УАЗики, как 469-е, так и просто 69-е, двухосные прицепы, будки, тракторы МТЗ-эшки, навесное оборудование к ним, сварочные аппараты, дизельэлектростанции, ёмкости под дизтопливо, бочки… Всё бывшее в употреблении, но запрашивали всего очень много. Обрывая телефоны, днем и ночью звонили заказчики, торопили. То и дело уточняли наименования, комплектацию и комплектность, условия оплаты, сроки, адрес доставки… Да и коллеги-предприниматели со всех сторон забрасывали информацией у кого что есть, и где что можно купить.

Пока «Сельхозтехника» мялась: давать технику — не давать (старые запреты в подкорке сидели), в процесс очень хорошо включилась советская армия со своей Б/Ушной техникой. На автоскладах, в ближайших и дальних гарнизонах и автобатах, сотнями, где под открытым небом, где под навесами, стояли на хранении 157-е ЗИЛы, на колодках, где и без, по целому десятку лет ржавели без движения. Так же и 66-е, были и 69-е. Зампотехи, неожиданно получив разрешение от Минобороны страны, срочно принялись избавляться от автохлама. Остаточная их стоимость была невысокой, ушлые специалисты её срочно поднимали за счёт свежей окраски — верх зелёный, низ черный. Красили жирно, в два-три слоя. Срочно и комплектовали, где с ЗИП-ами, где и без, пытались даже запускать двигатели, где и этого не делали — выкатывали за ворота, выдавали покупателю техдокументацию, и забирали деньги. Фермеры и этому были несказанно рады. В их хозяйствах, в бездорожье, такая техника казалась просто сказкой. Это потом выяснялось, что воинские механики сдавали технику с перегретыми двигателями, с пустыми мостами, заваренными полуосями, дефектными раздаточными коробками, а уж о прожорливости двигателей Газ -66, да и тех ЗИЛов тоже, говорить не приходилось.

Но их не брали — их просто расхватывали! — другой-то техники вообще небыло. В советское время и подумать было невозможно о собственной грузовой технике. Теперь брали всё и в любом виде. Брали, потому что знали, за бутылку водки, в любое время, в любом месте, с любого гаража, с любого склада, а то и прямо с рабочей машины, слесари сами тебе любую деталь снимут, в тряпочку завернут, за ворота вынесут, ещё и спасибо скажут. Был бы заказ и ответный жидкий двигатель. Стимул, то есть…

Деньги автослесари — многие — что удивительно! — не брали принципиально, обижались даже: «Нам что ли самим за водкой в магазин топать, в рабочее-то время, да? Ещё и в очереди там, как дуракам, стоять, а может и нехватить! Нам-то зачем такая головная боль, а? — стоя за воротами гаража, напротив заказчика, равнодушно спрятав руки в глубоких карманах спецовок, впечатляли слесари. — Нет, дядя, мы берём только натурой. Тебе срочно надо, ты и тащи пузырь! И всё» «Так нет проблем, ребята, — обрадовано суетился заказчик, — «бу-зделано», как говорится! У меня всё с собой, в машине лежит. Щас я, одну минуточку… Вот, литр!..» «Ну так бы сразу и сказал! Это ж, совсем другое дело! — слесари с готовностью вытаскивали руки из замасляных штанов. — Так ты говоришь, какую тебе хреновину-то надо?.. Новую? А, понятно. Стой здесь, никуда не уходи. Шас будет. Сейчас».

Многие предприниматели или фермеры вообще покупали только одну техдокументацию на машину. Всё остальное собиралось по частям, и машина получалась абсолютно новой, как с завода. Так, кстати, на военных авторемонтных заводах и поступали. Приносишь документы на машину, определяешься с мастером о её комплектации, утрясаешь сроки, стоимость… Потом только чаще подъезжаешь с водкой, и… «Готовь гараж, дядя». Машину выдавали как новенькую.

Дельта от любых продаж получалась очень солидной, где сто процентов, где чуть меньше. Чем объёмней заказ, тем выше доход.

— СанСаныч, Уссурийский завод предлагает нам купить целый вагон водки. Срочно. Полдня звонят. Они даже цену сбросили. Будем брать, а? Я уже и реквизитами нашими вагон застолбил.

— Водку? Ну, ты даёшь, Мишель! А что мы с ней потом будем делать? Есть покупатель?

— Пить будем! — Не отрываясь от бумаг, вывела аксиому Галина Григорьевна, бухгалтер.

— Ага! — весело хмыкнул генеральный. — Все, причём.

— А ничего не будем делать, я её тут же с колёс и продам. — Не принимая шутки, спокойно заявляет коммерческий директор Миша. Совсем молодой парнишка, студент ещё.

— Точно?

— Точнее не бывает. У меня уже и покупатель с деньгами есть. На телефоне ждёт.

— С наличкой?

— Да. Целый чемодан.

У Галины Григорьевны глаза под очками округлились.

— И сколько там наших? — осторожно интересуется она.

— Рубль с бутылки, по старому, Галина Григорьевна. Нормально?

— Ну ничего себе, успехи у нас! — откидывается на спинку стула бухгалтер, победно оглядывая коллег. — Этак мы все деньги у страны заберём, какие казначейство напечатало…

— Какие это деньги, Галина Григорьевна, так себе… разминка.

— Ну не скажи, Миша, совсем не слабо. Орёл! — хвалит генеральный, и тут же поощряет. — Сделка получится, тридцать процентов твои.

— А-а-а… Ур-ра! — громко вопит коммерческий. — Все в кабак сходим! Приглашаю!.. Так… — кричит уже в трубку телефона: — Алло, вы слышите меня? Ждёте? Мы согласны! Срочно давайте ваши отгрузочные реквизиты, куда будем вагон загонять… Так… так… пишу… так! Деньги везите… Да, конечно, прямо сейчас… Наш адрес… Знаете? Отлично. Ждём. — Кладет трубку телефона. — Всё, СанСаныч, я деньги, значит, беру и лечу вечерним поездом в Уссурийск, на отправку. Да?

— Да, конечно. Людмила Николаевна, слетайте, пожалуйста, для подстраховки с Мишей в Уссурийск. На один-два дня. Вагон нужно проверить, принять, оформить, переадресовать… Чтоб без проколов.

— Хорошо, я готова. А когда поезд, Миша?

— Не знаю ещё, Людмила Николаевна, сейчас узнаем. Вместе, значит, едем, да? Ур-ра! Тогда я билеты заказываю.

— Заказывай, Миша. Купированный только. Мне нижнюю полку, если можно. Домой только вот, позвоню, предупрежу… Алло, Леночка, ты дома… а папа? Хорошо, Как у тебя с уроками?.. А Лёня что делает? Хорошо. Скажи ему, чтоб обязательно всё выполнил, что я написала. Целую тебя, солнышко, дай папе трубочку…

— СанСаныч, — беспокоится бухгалтер, — а вы поможете мне — кто-нибудь, деньги те пересчитать, а то я долго буду мусолить. Целый чемодан ведь!

— Конечно, поможем. Все поможем, — обещает генеральный. — Не беспокойтесь, Галина Григорьевна.

— Нужно будет, наверное, машинку для счёта денег Галине Григорьевне в ближайшее время приобрести. — Замечает Людмила Николаевна. — Как вы думаете, СанСаныч?

— Да что вы, Людмила Николаевна, — машет руками бухгалтер. — Не надо! Она же таких огромных денег стоит, просто ужас! Да и не положено нам. Я уж лучше сама, как-нибудь, руками, бумажка к бумажке. Так надёжней…

— Купим, купим, Галина Григорьевна, чего деньги-то жалеть. Руки нужно жалеть — это да, и время!

— Потому что время — деньги, баба Галя, — основной закон коммерции. — Резюмирует Мишаня и вновь кричит в трубку телефона. — Алло, вокзал? Касса?..

— Да, СанСаныч, у вас в шестнадцать тридцать встреча с Кушнирским, президентом Далькомбанка. Он сюда к нам, сказал, приедет… с кем-то.

— Да-да, я помню. Жду. Думаю, и вы успеете поприсутствовать…

— Конечно. Кофе, печенье, конфеты я купила. И чайный сервиз, кстати, очень красивый — посмотрите какой, Николай Николаевич нам презентовал. Нравится?

— Ух, ты, он вам — сам? — не веря, удивляется СанСаныч щедрости управляющего коференцзалом.

— Мне — да! — кокетничая, заявляет Людмила Николаевна.

— Он, ей, СанСаныч, весь конференц-зал даром отдаст. Только она скажи! — хвастает за Людмилу Николаевну Галина Григорьевна. — Такой-то красивой женщине, как наша Людмила Николаевна!.. Кто устоит?!

— Да, вот! — жеманничая, подтверждает Людмила Николаевна.

— А зачем Кушнирский едет-то… переманивать что ли? — переводит тему бухгалтер. — Я его хорошо знаю. Он у нас в Банке практику проходил. У меня! А потом в институте своём застрял, в аспирантуру пошёл, при кафедре и был. Преподавал. А теперь, смотри ты — президент уже! Банка! Интересно!..

— Да, Галина Григорьевна, сейчас всё очень интересно. Перестройка.

— Да, перестройка!

Именно… вроде…

* * *

С перестройкой — какая прелесть! будь она неладна! — город, как и вся страна, сильно изменились. До неузнаваемости, как помойка на солнце, после сильного дождя.

Одна часть общества, сбиваясь в маленькие и прочие стаи-блоки, смертным боем билась в экстазе подпольной и закулисной политической борьбы. Лидировали, естественно, бывшие партийные, комсомольские и другие орг— ответработники всех рангов и мастей. Одни яростно сражаясь за депутатские, административные, «государевы» кресла, рвались к привычной власти. Большая часть из них легко перекрасилась в демократов, даже в церков прилюдно стали хожить, другая её часть, сбившись под привычное красное знамя коммунистической партии, с жаром оппонировала правительству, президенту и всем прочим, кто стоял на пути и напротив.

Другая часть общества — предприниматели, чураясь политических игр, энергично, до самозабвения — распушив хвосты и закатив глаза — осваивала огромную, не освоенную ещё, пустующую бизнес-площадку: банки, биржи, открытые и закрытые общества, товарищества, фонды, объединения… штурмовала внутренний и внешний рынки.

Третья, инертная, рабочая прослойка, младший инженерно-технический персонал, интеллигенция, застыв в желеобразном состоянии, трепетала в бездействии, лишаясь попутно и работы, и пенсии, и места под солнцем.

Были и другие: преступный и около преступный — спортивный, мир. Они плотнее сколачивали ряды вокруг своих лидеров — воров в законе, паханов, и прочих «учителей-сенсеев». И если преступный мир уже хорошо знал способы и методы своего выживания, то спортивные бригады только-только ещё разрабатывали стратегию и тактику своих действий. Накачивали мышцы. Попутно затачивая идеологию отъёма до острия: «А почему это у «них», падла, всё есть, а у нас ничего, а, учитель? Не хорошо это… Не справедливо». И первые, и вторые видели, это их время. Время жатвы. Поэтому…

На Дальний Восток со всех концов бывшего Советского Союза срочно ехали эмиссары преступных групп, кланов и группировок. Местные, так называемые лидеры, радушно встречали «гостей», обсуждали, заключали взаимовыгодные союзы, делили территории, назначали суммы оброка с приезжих, назначали смотрящих, и отдавали территории, а вместе с ней и власть, на откуп. Действуйте, братки — мы в доле — поляна ваша. Часть и жизни свои теряли. Кто и «случайно», кто и после предупреждения…

Бывшие комитетчики из госбезопасности и раньше-то не светились, а теперь, в смутные времена, ещё больше ушли в тень, спрятались, перешли как бы на работу на конспиративных квартирах. Не смотря на ряд реорганизационных «высоких» указов, на местах работали по принципу: брать под козырёк, но под разными предлогами не исполнять, затягивать… исполнение приказов из Москвы. Главное: ни в коем случае не допустить проникновения перестроечных процессов внутрь своей системы; по возможности, любыми путями, любыми средствами сохранить суть структуры; не потерять связи, не мешая внутренним и внешним процессам в обществе, отслеживать их развитие, внедряться как можно глубже в политическую, социальную и прочие предпринимательские среды; не раскрываясь, собирать наиболее полную информацию со всех слоёв общества… Создавать базу для аналитики (должна пригодится!). Как можно быстрее увидеть, понять и взять под контроль все главные финансовые потоки (перехватить управление!). В любой момент быть готовыми выполнить приказ под грифом «время «Ч». Отлично понимая, при любом повороте событий, такая система обязательно будет властью востребована. Без разницы — какой. Сами комитетчики, воспитанные и вскормлённые коммунистической идеологией, не могли добровольно перейти на сторону демократов… разве только единицы, да и то до поры, до времени, выполняли служебные спецзадания: внедрялись в «среду».

Милиция… Хмм, милиция… И в прежние-то времена «результативно» работала только в вытрезвителях, опираясь, как говорили, на широкую общественность, своих, и добровольных информаторов, да на ДНД… боролась, так сказать. А теперь… Теперь столкнувшись со сплочённым, часто и вооружённым сопротивлением, вообще перестала оперативно реагировать на преступления, профессионально расследовать, опасаясь за ответные действия лично в свой адрес… А попросту, струсила. Часто поэтому заигрывала с криминалом: поздно приезжала на места преступлений, «случайно» упускала преступников и главных свидетелей, теряла вещьдоки, следы. Легко при этом разводила руками, якобы в бессилии, с удовольствием обвиняла потерпевшую сторону: «А вот не надо было самому е… извините, щёлкать, понимаешь!»

Оснований для их бездействия можно было набрать бесчисленное множество: и отсутствие устойчивой мобильной радиосвязи, отсутствие надёжных транспортных средств, низкая заработная плата, плохой быт и многое другое. Но главным было: профессиональная безграмотность, неопытность, отсутствие специального образования, призвания наконец. Все лучшие, и просто спецы, ушли на высокооплачиваемые должности в коммерческие структуры, в сомнительного толка сообщества. Остались или карьеристы, либо те, кто боялся жить в обществе без защитной милицейской формы, табельного оружия, дубинки…

Армия… С армией ещё проще. Президент страны, БЕ, понимая инертность армии, её послушность и ориентированность на исполнение вышестоящих приказов, подбирал — периодически сменяя — очередного лояльного себе министра обороны. Тот, в свою очередь, быстренько менял командующих военными округами, войск и соединений — под себя. В угоду политике, объявлял — пугая! — о грядущей, вот-вот, в скором времени, армейской реформе с сокращением численности войск, чтоб оставшиеся ещё крепче держались за должности, и… Отвлекался вначале на последствия первой афганской войны, потом на приднестровские проблемы, снова на афганские… а тут и чеченские проблемы подоспели, и всякие другие важные внутриполитические. Оставив армию терпеть и стоически нести тяготы и лишения… как в присяге продекларировано, легко бросил войска на самовыживаемость. Правда время от времени награждал некоторых, ключевых, нижестоящих от себя генералов и адмиралов юбилейными медалями, медалями за личную преданность: выслугу лет, за высокие заслуги перед Президентом и Отечеством. Естественно, наезжая в войска и округа с инспекциями и докладами. Например, «О скором начале полномасштабного финансирования армии и флота», «О возможной выплате задолженностей по зарплате…», «О необходимости высокой боевой выучке и патриотизме…», важном, как бы, и высоко значимом…

Но преуспели в главном: сменили фасон всех видов воинской одежды в армии и на флоте с советской, на российскую, как и положено по новому Уставу и Конституции РФ. И деньги, что странно, каким-то образом нашлись?! Армия сменила форму на более яркую, чуть, правда, странную, но вызывающую и задиристую… С особо возрастающим лоском в сторону генералитетского состава…

И это естественно: чем хуже дела внутри системы, тем, в виде компенсации, должна быть ярче, парадней воинская форма. Главным образом там, на «верху».

А как же, перестройка же!.. Перестройка!

Город, как и вся страна, выглядел грязной, запущенной коммунальной квартирой, где в одной комнате, сутками напролет, не выходя на белый свет, неприятного вида, сытые в прошлом, знакомые по разного рода президиумам типы играли краплеными картами на чужой интерес; в другой комнате не закрывались двери от яркой и открытой, сытой ныне, казалось, предпринимательской жизни; в другой комнате люди ссорились между собой обвиняя друг друга в нищете, трусости, слабости, тупости, лености, бездарности и прочая, прочая… Тут же, из комнаты в комнату шмыгали, меняя маски, неизвестные тёмные личности. То ли секретные службы, то ли преступные, то ли все они вместе… Наблюдалась иногда вроде и милиция, но их образ, зримый вроде, а вот протяни руку в ту сторону, мгновенно растворялся, как мираж в пустыне… Явная галлюцинация, точно мираж! Военнослужащие тоже появлялись из своего угла, тоже мозолили глаза, но они же голые, все понимали, в смысле без денег, как и все бюджетники, да те, бедняги, госслужащие, что с них возьмёшь. Их присутствие терпели, даже жалели служивых: «Ну, а как же, ведь Родину защищают! Нас с вами! Бедняжки!..»

По всей «коммуналке», везде, даже на потолке — оглянитесь! — расклеены, разбросаны разноцветные бумажки-объявления, о продаже чего угодно! когда угодно! кому угодно! хоть прямо сейчас… сколько хотите!! Разложены, развешены, просто выставлены на обозрение образцы импортной продовольственной продукции, любых промтоваров, и просто ширпотреба.

Сгущалась мрачная, гангрено-болезненная злобная атмосфера, с проблесками где-то чистого неба, иногда сквозняка, прерываемая истерическими выплесками человеческого страха и боли, на фоне радостно-восторженного смеха отдельных индивидуумов, так характерного именно для сумасшедшего дома.

А уж места общего пользования коммунальной квартиры: кухню, туалет, прихожую, лестницу и всё что там за ними дальше, вместе с густым, гнусным запахом, лучше не описывать, чтоб излишне не травмировать чувственную душу читателя. Скажем «у целом» — в стране наблюдался внешний и внутренний хаос, страх и зловонное моральное запустение. Но это образно если. А на самом деле…

Ничего удивительного — перестройка. Смена всего и вся! Она, родная!

* * *

Прежнего первого секретаря Крайкома партии — а вот и он! — теперь и не узнать. Костюмы носил ещё прежние, а вот от галстуков отказался, отпустил усы и бороду. То ли на пасечника, по делам каким приехавшего в город стал похож, то ли на лесника… Подпольщик он, в общем… Глаза ещё холоднее смотрят, рот плотно сжат, морщины резче. Ещё жёстче характером стал. Нервно говорил жене и своему новому секретарю: «У меня нет времени на светские церемонии. Время не то…» Легко вспыхивал, стучал кулаком по столу, ругался… Агнессу Николаевну, свою верную секретаршу, он решительно, не задумываясь, заменил на молодого, грамотного, толкового помощника из комитета госбезопасности. И помощник он теперь, и главный охранник, и связник… Прежнего секретаря — секретаршу — заменил потому, что очень уж Агнесса Николаевна испугалась нахлынувших перемен, растерялась, ушла в себя, ещё сильнее состарилась… Жалко… Менять было её жалко, но так нужно было… Ситуация того требовала. Ум сейчас нужен спокойный, трезвый, молодой, цепкий… А она хоть и достойным помощником была, но не сейчас, не в это время. В её глазах читался ужас и страх, а это плохой советчик. Отработанный материал. В отставку.

— Докладывайте, Сергей, что у меня на утро?

— В девять ноль, Валерий Иванович, будут директора заводов: Момотов, Кириллов, Нефёдов. Момотов, кстати, уже здесь, в приёмной… Алексашенко сказал будет, и Федулеев. А из Комсомольска-на-Амуре звонили, никто из директоров не смогут приехать. Извинились. Там сегодня выдвигают кандидатов в городскую думу, они по спискам проходят, у них на утро назначена запись на телевидении. Потом дебаты. Извинились, сказали, приедут завтра. Время я с ними согласую.

— Хорошо, я понял, — властным жестом Валерий Иванович прерывает доклад. — Давай сюда пока Момотова, коли он здесь, потолкую с ним… Чайку нам горяченького…

— Есть, Момотова и чай, Валерий Иванович. — По-армейски отвечает секретарь, и чётко разворачивается к двери.

Да, именно такая ГБешная чёткость нам во всём сейчас и нужна, глядя на удаляющуюся фигуру с военной выправкой, замечает секретарь.

— А, тёзка! — чуть улыбаясь, при виде входящего Момотова, не громко восклицает хозяин, протягивая для приветствия руку. — Проходи, Валерий Николаевич, присаживайся. Что такой хмурый? Нездоровится? Иль на заводе что не так? План опять смежники заваливают?..

— Шутите! Доброе утро, Валерий Иванович, — скривившись, отмахнулся Момотов. — Какой план, какое здоровье… Видите же, — привычно кивает на окно, — что там делается!

— А что там делается? — будто не понимая о чём речь, глянул на окно секретарь. В его доме, а он сейчас жил инкогнито и работал в предместье города, в неприметном среди высоких деревьев трёхэтажном загородном особняке, на берегу Амура. И раньше закрытом для обычных людей Доме отдыха партаппарата, а теперь и подавно. Прятался за высоким забором секретарь, огораживающим огромную без излишеств территорию, под строгой молчаливой охраной в штатском. Их, в принципе, и видно-то не было… Внешне всё было совершенно спокойно и умиротворённо, если б не та, внутренняя, наполненная особо важными политическими проблемами жизнь его нынешнего обитателя. Прежнего высокого статуса он уже не имел… В новой политической и социальной жизни он был персона «нон грата», как бы сказали в дипломатических кругах. Но влияние имел большое, если не сказать огромное, на все главные, ключевые, фигуры им же и воспитанные, в той, прежней советской жизни. — Тёплое солнечное утро, я вижу! Воздух чистый! Простор!.. Разве нет?

— Издеваетесь, Валерий Иванович!..

Помощник Сергей, внёс разнос с чаем, вазочкой печенья, сахарницей. Поставив всё на стол, придвинул к каждому, начав с хозяина, молча вышел. Момотов с жаром продолжил.

— У нас, там, как на сковородке.

— Что так? — беря в руку чайную ложечку, с преувеличенным вниманием придвинулся к собеседнику секретарь. — Ну-ну!..

— Одни же сволочи, оказалось, вокруг, Валерий Иванович! Проститутки! Такими демократами все заделались… грязь сплошная… Давил бы всех!

— Про грязь я это знаю! — жестко остановил секретарь. — Так и должно сейчас быть. Ты мне про завод свой рассказывай, про завод! Как там у тебя? Как дела?

— Про завод?!.. — воскликнул директор. — Какой там завод, Валерий Иванович! Цехи стоят, ВОХР спит, рабочие, под шумок, всё по-домам, да по-дачам растаскивают; ИТР свои фирмы открывают, торгуют, чем ни попадя.

— Угу, угу! — сочувствующе кивал головой секретарь, поощрял, — так, так, дальше.

— Меня или добровольно с завода выкинуть собираются или принудительно… Вперёд ногами. Представляете! Пугают… Кто бы подумал, ещё пару лет назад…

— Ты без эмоций, пожалуйста… Дальше.

— А что дальше? Завод уже встал. Намертво, Валерий Иванович! Завод умер!

— Это хорошо, что встал!

— Да как же… чего ж, тут, хорошего! — по-бабьи всплеснув руками, запричитал директор. — Завод же работать должен! Это же завод!.. Я и не представлял себе раньше, что такой бардак может быть… А тут зашёл… пусто! Как в могиле! В цехах, как в могиле! Жутко даже! Жутко, Валерий Иванович! Кошмар!!

— Чего ты мне страсти про свой завод здесь рассказываешь! Где ты раньше был, такой хороший? Почему тогда не работал, когда нужно было? — вдруг вспыхивая, зло рубит рукой секретарь. — Забыл, как он у тебя в последнее время план выполнял, через пень, да колоду? А я помню! Зря мы тебя тогда прикрывали… крайком, да крайисполком. Бездельники! Бабники! Не красные директора были — пьяницы. — Не сдерживаясь, Валерий Иванович возмущённо стучал кулаком по столу. — Завод твой вообще на ладан дышал… Оплакивает он… Поминки справляет. И чёрт с ним, с твоим заводом! Вернёмся — новый построим. Современный. С новыми возможностями, другими задачами, другими людьми… — Секретарь, остановился, глубоко вздохнул, взял себя в руки, махнул рукой. — Ладно, это всё, эмоции, Валерий Николаевич… Не производительные, но важные. Извини, пожалуйста, нервничаю. Тоже переживаю: справитесь, нет. Рассказывай дальше… И что там — рабочие?

— А что рабочие? Грозят, без работы-то. Сволочи! Когда заставлял я их — не работали, а теперь — требуют. С кулаками даже на меня налетают. По коридору не хожу уже, стыдно сказать, бегаю, чтоб в ловушку какую не попасть… в провокацию.

— Это понятно. Дальше.

— Трудовой коллектив собрался, я знаю, нового директора на моё место назначить…

— И кого?

— Вы его не знаете, из отдела сбыта, инженер.

— Кто такой?

— Да хрен его знает кто такой! Ничего особенного. Так, инженеришка захудалый… Я его и сам толком не знаю… Пару раз, то ли поощрял, то ли выговор объявлял… Скорее выговор, если из сбыта… Не помню… Котом в мешке оказался… Рот вовремя — гад! — где-то видимо открыл, вот тебе и пожалуйста — рабочие и поддержали.

— А что твои люди?..

— Мои! — хмыкнув, директор вновь огорчённо всплеснул руками. — Какие мои!.. Нос воротят. Не узнают! Многие даже не здороваются! С заговорщиками уже кое-кто, на всякий случай, заигрывает… А вдруг да у кормушки останутся, разрешат… Суки, суки… Жополизы! Предатели!..

— Вот-вот, я и говорю: плохо ты со своими людьми работал, плохо! — осуждающе замечает секретарь. — Ты пей чай-то, пей, остынет! — проследив, как Момотов неуверенно взял чашечку, она почти потерялась в больших его руках, вспомнил, как Момотов часто хвастал перед народом своими грубыми, рабочими, руками. Что они теперь? Большой мужик, — мелькнула мысль, а трусоват, или тоже вперебежку поглядывает. Надо проверить. Вкрадчивым тоном спросил. — Так где она, твоя поддержка-то, сейчас? Я, помнится, говорил вам, у каждого должна быть наготове своя партийная боевая группа. Надёжная, сплочённая, с оперативной информацией с любого участка, с любого расстояния… А что получается! Отдадим, получается, демократам твой завод теперь, да?!

— Нет-нет, Валерий Иванович, ни в коем случае… — поперхнувшись чаем, испуганно залепетал Момотов. — Этого нельзя… не…

— Именно так, что нельзя, Валерий Николаевич. Поэтому мы и здесь! Давай список твоих людей… — протянул руку. — Посоветуемся, кого двинуть на должность нашего нового демократического директора… — последнюю фразу, секретарь, хмыкнув, выделил особо, и вновь голос и лицо приобрели строгое выражение. — И вот ещё что… Вот тебе список, чтоб не забыть, китайских предпринимателей… Бери-бери… Наши, старые проверенные товарищи. Коммунисты! Теперь и коммерсанты. Им твои станки сейчас очень нужны… Рекомендую. Продашь — только быстро всё сделай! — как станки, а документы оформишь, как металлолом. Нам, Партии, деньги сейчас очень нужны. Свои и много! Контракт оформишь или на себя, либо на фирму доверенных лиц, а лучше на своих родственников. Тебе комиссионные, остальные деньги пусть «на той стороне» лежат… Скоро понадобятся.

— А как же завод, Валерий Иванович, рабочие? Они же…

— Да пошёл он на хер, твой, понимаешь, завод! — вновь взъярился бывший Первый секретарь, — вместе с пьянью этой! Ты дурак что ли совсем, у нас, извини, Валерий Николаевич, или тоже струсил? Момент понять не можешь! Или ты хочешь, чтобы завод твой на демократов этих, сраных, стал работать, нет? Пойми, если не можем удержать, нужно утопить… Или взорвать. Да, взорвать! Не смотри так, я не шучу. Но взорвать сейчас, к сожалению, нельзя. Нельзя! Ситуация не та. Значит, утопить! Угробить!.. В деньги всё перевести… Через юани в доллары! В доллары. Понял? Да, в американские. Да, к ним! Они сейчас надёжнее. Именно для нас, и именно сейчас. Ты понял?

— Так точно, да, понял. — Растерянно лепечет Валерий Николаевич.

— Наконец! Дошло! Или не всё?

— Всё дошло, Валерий Иванович, всё! А станки все продавать? И с закрытых цехов, с оборонки? И карусельные и с ЧПУ?..

— Со всех! Все! — сдерживая рвущуюся наружу ярость, почти сквозь зубы проговорил Валерий Иванович. — Сколько запросят… Сколько найдёшь! Там, кстати, — кивнул на листки в руках директора, — и расценки примерные есть, посмотри. Поторгуйся. Китайцы это любят.

— Я не умею… Я никогда…

— А теперь надо. А не сможешь, мы тебя,…

— Я смогу! У меня получится. Я понял.

— И ладно, что понял, — вздохнул Секретарь. — И вот ещё что. Как только сделку с китайцами проведёшь, дашь знать, отчитаешься, негатив сразу же переведём на нового демократа директора, подставим, пусть его потом, кому надо, трясут… Мы подумаем, как это сделать. Или на его зама…

— Понял.

— Вот и хорошо. А то я смотрю на тебя, и удивляюсь. Иногда ты, Валерий Николаевич, вроде быстро соображаешь, а иногда…

— Да нет, растерялся немного… Вон как всё поворачивается…

— Ничего, чем в стране хуже, тем нам лучше.

— Это понятно.

— Хорошо, что понятно…

В дверях бесшумно возник помощник Сергей.

— Валерий Иванович, извините, девять ноль ноль. Люди собрались.

— Уже собрались! Хорошо. Зови. — Кивнул секретарь. — Пусть проходят. Посоветуемся…

* * *

— Так, что, СанСаныч, — аккуратно ставя кофейную чашечку на блюдце, поторапливал с ответом президент Банка, господин Кушнирский, — будем открывать субсчёт по этому предложению, нет?

Кстати, этих Банков — финансовых учреждений — в городе расплодилось, как крольчат на ферме. До перестройки знали два— три Банка, причём ни в один не заглядывали, а теперь… Что интересно, чайные-столовые-закусочные исчезли — Банки появились. Поесть негде, а Банков — на каждом шагу… Заходи, пайщиком будешь или просто клиентом. Светятся вывесками. Много местных, есть и филиалы Московских, центральных, коммерческих, частных… Заманивают предпринимателей набором преференций, огромными кредитами, приглашают стать пайщиками. В серьёзных местах открылись, с солидной мебелью, со штатом серьёзных и важных сотрудников, с вежливыми, предупредительными замами председателей Банков по работе с клиентами, по работе с кредитами. В учредителях местные и московские институты, разные предприятия. Предприятия уже не работают, а в учредителях прописались, физические и юридические лица…

С уставным капиталом… С уже «солидной историей»… С непременным портфелем проектов. В каждом свой председатель Банка, свой Председатель Совета пайщиков банка. Где молодой председатель, где бывший где-то, кем-то, кто-то, когда-то… узнаваемый, но…

Перестройка.

Участники совещания пьют кофе почти полчаса. Кофе очень хорошим получился. «Арабика», молотый. Людмила Николаевна и намолола его на кофемолке, сама в турках и варила. Вкусный получился, с пенкой… Кстати, такого сорта кофе в городе нигде нет, можно и не искать. Это Алексей Алексеевич его и привёз из Москвы, знает СанСаныч, муж Людмилы Николаевны, пилот. Такой кофе дефицит пока здесь, дефицит.

Гости пьют кофе с видимым удовольствием, смакуют. Оказывается, не смотря на то, что всю жизнь пили только чай, в кофе гости толк знают. Любители такого напитка. Не просто любители — большие гурманы. Все дифирамбы в адрес Людмилы Николаевны уже почтительно высказаны. И как хозяйке стола, и как женщине, красивой и обаятельной, и как юристу тоже.

С одной стороны стола, с принимающей, сидят — гендиректор СанСаныч и юрист фирмы, Людмила Николаевна. С другой стороны, президент «Далькомбанка» господин Кушнирский Владислав Николаевич, и его компаньон или партнёр, это пока не ясно, знакомый какой-то, Тахир… Что он именно Тахир, принимающая сторона расслышала чётко, а вот фамилию, сложную, с восточными сочетаниями, то ли Хозилло, то ли Фозилло, не уловила, а уж в отношении отчества вообще застряли на первых слогах: Амин… чего-то там, длинное и не запоминающееся. Из Средней Азии человек. По его внешним признакам это было сильно заметно. Главное в другом.

— Нет, если вы сомневаетесь, — мягко пожимал плечами гость из Средней Азии, переводя угольно-чёрные, с глубоким тёмно-коричневым отливом обволакивающий взгляд с гендиректора на юристку и обратно, — я могу дать гарантии.

— Тахир, какие нам ещё нужны гарантии!.. Что ты, дорогой! — с горячностью, перебивая, останавливает Тахира президент банка. — Обижаешь! Я у тебя — гарантии. — Поворачивался к СанСанычу. — Все его самые лучшие рекомендации у меня. Я — отвечаю. Всё будет хорошо.

— Понимаете, Владислав Николаевич, нам нужно это обдумать. Контракт очень сложный. — Мягко но решительно уводит разговор в нужное русло Людмила Николаевна. Она очень опасалась, как бы её гендиректор не поддался соблазну, не опередил её и не согласился, махнув рукой, как это иногда с ним бывало. Но на этот раз, кажется, гендиректор не спешил соглашаться, раздумывал. И это хорошо.

— Сложный контракт вы предлагаете, Владислав Николаевич, не отслеживаемый какой-то… — в свою очередь заметил СанСаныч.

— Почему не отслеживаемый!.. — горячился гость. — Я могу давать телеграммы… хоть с каждой станции.

— Зачем с каждой станции! — машет рукой банкир. — Двадцать вагонов отгрузил, сдал железной дороге, предъявил банку отгрузочные документы — получил деньги. Сразу же отправил СанСанычу заверенную телеграмму… Ещё двадцать вагонов загрузил, сдал железной дороге — получил деньги, дал телеграмму… И так все двести вагонов. Револьверный же аккредитив, ну!

— Нет, Владислав Николаевич, — уточняет юрист. — Он говорит, что за первые сорок вагонов ему нужна именно предоплата… Причём, как я поняла, сто процентов!

— Да, — чуть морщась, подтверждает Тахир. — Как же я без денег отправлю? Мне же нужно не только товар собрать, но и машины заказать, и грузчиков нанять, и вагоны заказать и дорогу оплатить… то сё, и прочее.

— Это мы всё предусмотрим в контракте… — с горячностью резюмирует президент банка. — Забьём штрафные санкции, сроки…

— Это, конечно, это само собой… — соглашается юрист. — Но дайте нам, Владислав Николаевич, и уважаемый, Тахир… э-э-э…

— Можно просто Тахир. — Разрешает гость.

— Да, спасибо, уважаемый Тахир. Дайте нам подумать дня два-три… Я проект соглашения подготовлю, согласуем детали, утвердим. Составим и утвердим графики поставок…

— Да какие поставки! Я сам всё и продам, — нервничает Тахир. — У меня уже и покупатели есть и в Приморье, и на Сахалине… Могу и заявки показать…

— А зачем же тогда мы вам нужны? — оскорбляется гендиректор Сташевский. — Если у вас и покупатели уже есть! Чтобы мы предоплату за кого-то там сделали? Так что ли?

— Дорогой, Александр Александрович, разве в этом, извините, дело… Вы же получите от контрактной стоимости свои десять процентов! Десять! А это, не много, ни мало, сто двадцать миллионов рублей!.. Сто двадцать!! Как с куста! — округляет глаза Тахир, ибн там кто-то…

— Хорошо-хорошо, предположим получим… — перебивает юрист. — Но когда?

— Так же, револьверно, по факту… — разъясняет Тахир.

— По факту отгрузки, или продажи?.. — не отстаёт Людмила Николаевна.

— По факту… продажи. — Наконец произносит важное Тахир.

— Хорошо. Предположим. — Мило улыбаясь, наступает юрист. — А как мы проследим этот сам факт продажи? Как зафиксируем?

— Ну это мы всё забьём в контракте, — вновь опережая заметно растерявшегося Тахира, убедительным тоном заявляет президент банка. — Я, например, друзья, в порядочности Тахира не сомневаюсь… А его дядя, замминистра торговли Узбекистана, лучшая тому гарантия. Кстати, он ещё кое-что обещал выделить для Тахира, для нас, то есть: хлопок, минудобрение, и…

Тахир, вдруг, благодушно разводит руками, прерывает разговор.

— Владислав Николаевич, а действительно, зачем нам спешить, зачем торопить наших друзей… Пусть подумают, посоветуются… Я думаю, дня два-три у нас есть… Подождём.

— Да? — останавливается и президент банка. Для него такое предложение полная неожиданность. Но он справляется с этим. — Ну, в принципе, почему бы действительно и нет! Давайте подождём. — И уже тоном человека, засидевшегося в гостях. — А кофе у вас очень хорош, Людмила Николаевна, очень… Вы, кстати, какой институт заканчивали, Людмила Николаевна?

— Дальневосточный университет. Юрфак. Там же и кандидатскую защищала, два года назад. А что?

— Да нет, ничего. Просто я-то заканчивал наш Нархоз, Хабаровский. Тоже юридический факультет. Тоже защитился… но в прошлом году. А в вас, я вижу, хорошего специалиста… Нам такие очень сейчас нужны. Если что, милости прошу, приходите к нам в Банк, прямо ко мне.

— Спасибо, Владислав Николаевич, мне и здесь хорошо.

— Не обижайтесь, СанСаныч, — вроде извиняется банкир. — Я не переманиваю, я просто к сведению.

— Да ладно-ладно, я понимаю. Хорошие специалисты всем нужны.

— Вот, Владислав Николаевич, — раскланивается Людмила Николаевна. — Спасибо вам, а то я бы, наверное, и не услышала похвалы от своего генерального.

Присутствующие весело рассмеялись. Владислав Николаевич, даже шутливо пригрозил СанСанычу.

— Цените, СанСаныч, специалистов, не то уведут у вас… Такую-то молодую, да красивую…

— Очень правильно сказано! — улыбаясь, многозначительно причмокнул и гость. — Хорошие женщины всегда в цене!

— Уведут? — шутливо, грозным тоном переспрашивает СанСаныч, в упор глядя на своего юриста. — От меня?!

— Нет-нет, СанСаныч, — будто всполошено, тоже шутливо, Людмила Николаевна машет руками. — Только не от вас. От вас, никогда. Нет!

— Так-то! — с довольным видом гендиректор отмечает окончание служебной проблемы, и переходит к завершению делового разговора — Спасибо, Владислав Николаевич, за приятное знакомство с Тахиром, за ваше предложение. Мы в ближайшее время обдумаем его, созвонимся, встретимся и утрясём детали. Так, нет, Тахир?

— Да-да, так! — поднимаясь, восклицает гость. — Так!

Все раскланиваются. Особенно мило с Людмилой Николаевной. СанСаныч провожает гостей до выхода. Водитель президента Банка услужливо открывает двери сверкающей чистотой и лаком автомашины. Машина, не машина, самолёт. Абсолютная новинка для этих мест, японский джип «Ниссан-Патрол», краса и гордость банкира. Таких машин в городе всего несколько. Одна у Кушнирского, две у японского представительства, одна, вместе с шикарным «Мерседесом», принадлежит председателю Крайисполкома. Гаишники, пропуская, непременно честь отдают… Всем! На всякий случай.

Гости, за стёклами джипа, разместившись в салоне, улыбаясь и кивая головами, прощально помахав руками, отъехали.

— Тахир, ты не расстраивайся, — обернувшись к гостю, успокаивает банкир, — сейчас других найдём, не переживай. Таких коммерсантов у меня пруд пруди. Целый файл. Если б не юристка, мы бы его давно уже уломали, запросто.

— Да, наверное. У него уже и глаза горели.

— Ты тоже заметил, да?

Гость опять, по-восточному, цыкнул сквозь зубы.

— Конечно!

— Угу!.. А девка у него хороша, юристка эта, да?

— Да. В сауну бы её.

— Ну, для сауны у нас и получше есть.

Пока машина везла их к следующему предпринимателю-коммерсанту, ещё несколько минут они с пониманием обсуждали преимущества больших денег, био-физиологический эффект от наличия собственного гарема в жизни нормального взрослого мужчины, излишние — угнетающие! — условности бывшего социалистического строя, и возможные положительные изменения в недалёком их будущем…

— Ну что, СанСаныч, вы поняли, что им было нужно? — победно подбоченясь, спрашивает Людмила Николаевна вернувшегося гендиректора.

— Лапшу нам навешать, — в сердцах заявляет СанСаныч. — Вот что им было нужно!

— Ага! Дураков нашли! — злится Людмила Николаевна. — Ты возьми, значит, у них в Банке кредит под сто двадцать пять процентов, ты оплати им, куда-то там, в Узбекистан, на деревню дедушке, а потом, ищи ветра в поле: вернутся деньги, не вернутся… А нам отвечать! Уж, дудки, вам!

— А зачем, банкиру-то такое нужно? Клиентскую базу расширить?

— Да взятку он получил, СанСаныч, взятку! Потому и старается. — Уверенно заявляет Людмила Николаевна. — Азиаты без взятки и обмана жить не могут. Это понятно. У них в крови это.

СанСаныч осуждающе покачал головой.

— И ведь едут сюда… в такую даль! Внедряются…

— Да, именно! И что интересно, весь общепит уже, вся торговля, МВД, прокуратура, исполком и прочее, разбавлены азиатами… везде они! Внедрились. Раньше такого не было. Я же знаю, и училась, и практику проходила… Редко было где увидишь азиатское лицо. Сейчас, сплошь и рядом. Причём, на ключевых или около ключевых постах. Особенно в последнее время…

— В этом есть какая-то система… по-моему, а… или нет?

— Может быть. Всё может быть… Сейчас так особенно.

— Не нравится мне этот контракт.

— И мне тоже, — с жаром восклицает юрист. — Совсем не нравится. Да, большой контракт! Да, огромный! Понятно, что и деньги могут быть хорошими. Вот это-то и настораживает. Как хитро они подходят? Очень сильная приманка вроде вброшена: годовой контракт, под тысячу вагонов поставки, замминистра, хлопок, и прочее. Но в деталях всё построено не в нашу пользу, всё на условностях. Так не годится. Это нам не подходит. А вы молодец, что не соблазнились. Я уже боялась…

— Ну так, чья школа! — похвалил гендиректор.

— Моя, СанСаныч, моя! Этим и горжусь, — кокетничала Людмила Николаевна. — Но если серьёзно, СанСаныч, давайте я сама напишу проект договора-соглашения с полной защитой всех наших интересов. Им, я знаю, это точно не понравится. А там, пока согласования, пока то, да сё… Глядишь, может, тот ишак сам и сдохнет… как они там, на своём Востоке, говорят.

— Ух, ты, Людмила Николаевна! Вы кроме приготовления кофе, ещё и фольклор восточный оказывается знаете! — намеренно изумился гендиректор.

— Да уж, кое-что знаем!.. — игриво поддержала тон Людмила Николаевна. — И замечаем за вами кое-что, между прочим. — Погрозила пальчиком.

— Что такое? — удивился СанСаныч неожиданному повороту.

— Вы часто после обеда уезжаете куда-то в неизвестном для ваших сотрудников направлении… Это нас беспокоит. Куда это?

— Кого это нас? — теряется гендиректор.

— Знаем кого. Нас! — чеканит юрист. — Так, куда?

— Как куда?.. — не находя нужных слов, лепечет СанСаныч. — По делам… А что?

Вопрос был в точку. Не ездить он не мог, потому что хотел ездить. Даже не мог не ездить. Банальное свидание. Но не простое, а с желанной женщиной.

Перестройка перестройкой, а отдыхать и предпринимателям надо, тем более молодым гендиректорам…

Большой влюбчивостью СанСаныч в жизни не отличался, а если когда и возникало прекрасное состояние, наплывало, зажигая его, вида не подавал, и объектом любовного пожара, в общем, не домогался. Женат был потому что, да и на виду всегда был, примером, сказать бы. К тому же, и некогда раньше бегать было. И технических средств для этого не было, как и финансовых, кстати. А сейчас, в этот-то благостный перестроечный период, да в своей-то фирме… Жизнь вокруг закипела с новой силой, появились новые возможности, новые горизонты, новые краски, новые ощущения, новые чувства, новые образы… А может, и возраст давал о себе знать. После своих сорока, Сан Саныч стал, кажется, по новому видеть женщину. Мудрее стал, более спокойнее может быть. Видел всё совсем не так, как раньше. Раньше он влюблялся в образ, который дорисовывался романтическим воображением, заслоняя собой разные несущественные, казалось, детали. Просто сжигал. И этого всегда было достаточно… Тогда! Теперь нет!

Сейчас СанСаныч любовался женщинами, как знаток, как мастер, как ценитель высокого художественного творения. Любовался уже и гранями… А таковыми они, женщины, по сути всегда и были, только он, это, увидел именно сейчас, как новую страницу для себя открыл. Уже не было той пылкой, всезаслоняющей торопливой юношеской страсти, которая ослепляла глаза, уводила сознание в мир сладких чувственных грёз и ощущений. Теперь страсть дополнилась новыми гранями осмысления женского существа: подмечая и замечая все особенности и детали женской улыбки, например, смеха. Притягивающего, манящего взгляда, движений губ, формы и особую пластику женского тела. Даже запахи женского тела, были, оказывается, разными и… сладостными. Это тоже было открытием. Ему нравилось примечать, например, как женщина грациозно поправляет причёску, как оценивающе оглядывает всю себя в зеркале, как она старается подать себя окружающим её людям. Особенно мужчинам. Во всём ему виделся тайный смысл этих знаков. В открытости, либо специальной закрытости её шеи, плеч; особенный такой, нежный завиток воздушных волос возле ушка, или на нём; особо короткой, либо наоборот длинной её юбке, но обязательно с каким-нибудь фривольным разрезом. Цвет платья, белья, помады, форма и вид серёжек… всё имело особо важное сейчас притягательное значение. Читать, разгадывать смысл которых было ему очень интересно и приятно. В этих знаках всё, он видел, направлено в одну сторону: понравиться мужчине, дать себя увидеть, увлечь… Увлечься!

И он увлёкся. Сразу, с желанием и добровольно.

Она, преподавательница французского языка в институте народного хозяйства, Елена Фёдоровна Зарубина, сразила его своим открытым взглядом, с вызовом, стройной невысокой девичьей фигуркой, короткой причёской, как у школьницы, и чуть смущённой улыбкой.

В тот день знакомства, она его любезно проводила до кафедры электроники и вычислительной техники, когда он, блуждая в институтских коридорных лабиринтах разыскивал нужную ему кафедру. Он подбирал в её институте преподавателей для своих курсов пользователей персональных компьютеров. А институтские коридоры и переходы, кто заметил, спроектированы настолько грамотно и удачно, длинные и запутанные, что дают прекрасную возможность не только кому-то познакомиться, но и назначить, например, свидание или встречу. Что он, Александр Александрович, предприниматель новой перестроечной волны, естественно, и сделал. И познакомился, и даже предложил вечером заехать за ней в институт. Она согласилась вовсе не жеманничая. Только смотрела на него с каким-то особенным любопытством. «Может, потому что я предприниматель!», подумал он. Этот слой рисковых людей был для многих ещё в новинку, не сказать в диковинку.

В тот же вечер, он часа три катал её на своей машине. Она так хотела. Знакомились. У неё есть муж, выяснилось, завкафедрой в том же институте, и сын, студент первого курса мединститута. У СанСаныча есть жена, он признался, преподаватель физики в школе, есть дочь и сын, школьники старших классов. Лена — она так разрешила себя называть, — погрустнела.

— Что-то случилось? — забеспокоился СанСаныч, держа её руки в своей.

— Нет-нет, всё в порядке… — отрицала она, слабо высвобождая ладони.

Руки её он не выпускал, да она особо и не противилась. Только опасалась за безопасность езды. Александр Александрович ловко управлял машиной, новенькой белой ВАЗовской шестёркой, в городском дорожном потоке, одной рукой. Даже передачи переключал левой. Правой, большой, крупной ладонью, прикрывал её обе, не выпуская. От этого ей было тепло и приятно. И вместе с тем, грустно.

— Я же вижу… — настаивал Сан Саныч. — Я что-то не так сказал?

— Да нет… Просто… я… старая для тебя. Я старше.

По тону её голоса, по её словам он понял, что нравится ей, что она хочет продолжения знакомства… но боится, что разница в возрасте, на её взгляд, отпугнёт его. Молодых девчонок, для него, в её институте, например, она знает, пруд пруди… У девчонок глаза блестят, она же видит!

Какую-то арифметическую разницу в их возрасте он конечно же отметил, правда вскользь, мимолётно. Совсем не придав этому значение. Ну ясно, если её сын учится в институте, а его дети ещё в школу ходят, пусть и в старшие классы, разница, какая-то там, возможно и есть. Но это важно, может быть, только для каких-то бухгалтерских размышлений, либо начальнику отдела кадров на заметку, но не здесь, не сейчас. Да и какая она старая, девчонка и девчонка. И рука маленькая и нежная, и глаза тёмные и глубокие, и губки приоткрыты в полуулыбке, и ни одной морщинки на чистом лице, правда собираются маленькие лучики от глаз, когда смеётся, но это естественно, и даже красит её, и юбочка колени не прикрывает… Слушает со вниманием… Она ему явно нравилась, пожалуй, даже очень нравилась…

— Какой, старше! Что ты! — глядя ей прямо в глаза, искренне изумился Сан Саныч. — Не скажи кому, засмеют. Ты словно девчонка вся! Как школьница!.. Не говори больше так.

— Прямо уж, школьница?! — светло рассмеялась Лена. И видя, что он совсем не шутит, говорит серьёзно, пообещала. — Ладно, не буду. — Покорно согласилась, прижимаясь щекой к его плечу.

Загородное шоссе было почти пустынным. В салоне было спокойно и уютно, тихо играла музыка. Обдавая волной шума, изредка пролетали встречные машины. Справа уплывала придорожная, тёмная уже, в вечернее время, стена густого леса.

Потом они остановились в каком-то тупичке… и долго целовались. Нежно и ласково. Попытку Александра Александровича продвинуться в их отношениях несколько дальше, Лена мягко остановила, тихо сказав, «сейчас нельзя»… Сан Саныч покорно убрал руку, и они снова целовались. Потом он отвёз её домой.

Встречаться они стали едва ли не каждый день.

* * *

— СанСаныч, — неожиданно вопросом, прерывает работу главбух, Галина Григорьевна. — Можно вас о чём-то спросить?

— Да, Галина Григорьевна, — с готовностью разрешает СанСаныч, отрываясь от монитора компьютера. — Спрашивайте.

— А вы, до этого, где в торговле работали?

— Я? — удивленно переспрашивает гендиректор. — Нигде. А почему вы спрашиваете?

— Правда? — не поверила бухгалтерша. Чуть помявшись пояснила. — Я спросила…э-э-э… потому, что вы хорошо торгуете. У нас всё ладно получается. Я думала у вас опыт такой.

— Опыт?!.. — рассмеялся СанСаныч… — Да нет, Галина Григорьевна, в торговле я без опыта. С чистого листа всё…

— Ну, значит, у вас талант такой. — Заключает Галина Григорьевна.

— Да какой талант, Галина Григорьевна! — отмахивается гендиректор. — Вон, Осокины, программисты, это да! Юрист наш, Людмила Николаевна — да! Мишель, коммерческий директор… Вы, Галина Григорьевна… А я…

— А вы хороший организатор и коммерсант. — Перебил студент Мишаня.

— Ну, может ещё не коммерсант… Но время сейчас хорошее. — Вздохнул СанСаныч.

— К производству-то, поди, тянет, нет? — посочувствовала Галина Григорьевна.

СанСаныч задумчиво качнул головой.

— К производству? Пожалуй… что да.

— А вы где до перестройки работали, СанСаныч, в оборонке? — не отрываясь от компьютера спросил Николай Осокин, программист.

— Нет, не в оборонке, но на заводе…

— Так давайте завод себе и купим! — с детской непосредственностью, совершенно серьёзно вдруг предлагает главбух. — Ещё и лучше дела пойдут. Будет хоть деньги куда вкладывать.

Все весело рассмеялись: ну, Галина Григорьевна… ну скажет тоже. То ей копейку жалко, то наоборот.

— Завод, говорите… — СанСаныч над предложением неожиданно задумался, вздохнул — Завод, может не завод… Цех бы какой… А лучше участок.

— А что, это идея! — поддержала юрист Людмила Николаевна, выразительно глядя на генерального.

— Нет, Людмила Николаевна… — отрицательно качнула головой главбух. — Уж такая морока будет с разными согласованиями, разрешениями… Жизни не хватит. Я знаю.

— Да это ж раньше была морока, Галина Григорьевна… Не сейчас…

А действительно. Ещё вчера, можно сказать в прошлое социалистическое время, принять какое-либо мало-мальски ответственное производственное решение — о кардинальном даже и думать «не моги», — было практически невозможно. Никаких нервов и соли, чтобы с кем-то её потом съесть, не хватит. Сейчас нет. Сейчас другое время! Демократические преобразования напрочь вышибли из рук бюрократа его рычаги… Новые чиновники ещё не вошли в роль, либо пока опасались… Да и указы-приказы ещё не дошли, не вошли в силу, как и разные корректирующие подзаконные акты-удавки. Пока ещё, слава Богу, два-три дня и проблема решена.

Так и у СанСаныча получилось. Ещё вчера витало в подсознанье, иногда прорываясь к поверхности, желание открыть какое-нибудь производство, своё, но производство. Витал, как тот дух, — призрак над Европой. А сегодня уже, бац, и решили. И получилось-то легко и изящно.

Предпосылок к производству было много. Действительно, СанСаныч в торговле раньше не работал, на производстве в основном. И всегда считал, что мужчина должен что-нибудь создавать, производить, строить. А тут, к 91-ому году, почти все предприятия встали, расчётные счета зависли на картотеках, прилавки магазинов пусты, везде дефицит. Любое производство можно начинать, только давай. Малое производство, естественно. На больших предприятиях, с приватизационными чеками, ваучерами, полнейшая неразбериха, уже и не понять, кто чем владеет, и кто чему хозяин. Полнейший мрак.

На бывшем заводе «Промсвязь», например, оборудование частично распродано, частично разворовано, люди уволены, цехи пустуют. Пригодные помещения, какие случайно уцелели, сданы новым исполнительным директором в аренду под стоянку подержанных легковых автомашин. Их десятками ежедневно пригоняют сюда из Японии через Владивосток на продажу для местных авторынков. Был завод, теперь автостоянка. Ветер, любой желающий может свободно гулять по строго режимному, в прошлом, предприятию. Кто приватизировал завод? Первый, капустный лист, верхний, конечно же частично выкупили рабочие. Это само собой. Большую часть, естественно, директор и главный бухгалтер на себя оформили, где и приближённым досталось. Затем, чуть позже, когда денежные запасы у рабочих и ИТР закончились, по-дешовке, разными способами, ваучеры у рабочих выкупили всякие официальные и неофициальные чековые фонды, созданные, например, тем же открытым акционерным обществом «Свобода». Одними из первых они догадались пустить общаковкие деньги в оборот. Ну и правильно, скажет любой финансист, чего деньгам лежать мертвым грузом! Правильно. Убойный постулат. Спору нет. Наверное… Где не успели «своим» распродать — московские залётные фонды подсуетились с «живыми» деньгами, урвали, где и другие какие «спецы» расстарались. В этом, очень «удачно» подсуетились разного рода бывшие идеологические работники от партии и комсомола. Указали, направили. Другим бы, простым смертным, никогда бы до такого не догадаться, тут нужна рука опытных наводчиков. А чего её искать, руку-то? Вот она, секретарская, всегда тут, всегда для кого надо под рукой, на месте она! Ваучеры, оказывается, тот же товар, причем оружие стратегического назначения. Как раздваивающиеся ядерные боеголовки, и политического, и социального назначения одновременно. Замедленного действия при чём.

И дела у «подпольщиков» пошли. Ещё как пошли!

Завод «Дальэнергомаш» по внешним связям свои станки в Китай продаёт, от древних, до современных, с ЧПУ… Не как действующие, как металлолом!! Они же старые, утверждает директор, не новые!.. Возвращается сделка китайскими товарами: лапшой быстрого приготовления, пивом, дешевой обувью, такими же дешевыми пуховыми куртками, пальто, игрушками, другими мелкими товарами. Мелочь это, но много! Вагонами! Все товары не привычно яркие, объемные, дешвые. Пусть и со множеством огрехов по качеству, но товарный вал всё равно мгновенно расходится по прилавкам магазинов, находит своего покупателя… Большая его часть затаривается в почтово-багажные вагоны, где и плацкартные коммерсанты выкупают, и битком набитые, перебрасывают оптовикам. Тоже по бартеру: в Иркутск, Новосибирск… К Уралу, в Челябинск, Магнитогорск, за Урал… в Питер, Москву, на Украину, в Белоруссию. Китай БелАЗы заказал… Всё оптом! По бартеру! Много. Очень всего много!

На Дальнем Востоке, как и во всей стране, днём и ночью, не зная усталости, работают коммерсанты — соединяя спрос с предложением. Волна… Вал! Коммерсанты на подъёме, бизнес развивается. Каждая минута на счету… Успеть создать, успеть соединить… На Дальнем Востоке языковые переводчики — китайский переводчик жутко сейчас в цене! — беспрерывно обрабатывают условия договоров и прайс-листы: факс туда, факс обратно. Работают и связники на таможне, «специалисты», так сказать. Легко обходят таможенные барьеры. Быстро оформить товар, ещё быстрее пропустить — хитро-мудрая наука — «Выйди из тупика» называется. Кто «выхода» не знает, уже обречён, застревает в специально созданных лабиринтах. Но, к счастью, всегда есть кто-то, кто это, как раз «там», на таможне, и знает… все дырочки! Да, дырочки-дырочки… Ха! Там не дырочки, извините, а проезжий тракт.

Несмотря на всевозрастающие железнодорожные тарифы и обдирающие штрафы — железная дорога, пользуясь моментом, пенки снимает! — плотным потоком, не прерываясь, идут к Дальневосточным границам железнодорожные составы с разной техникой, материалами, оборудованием. Тысячи составов, десятки тысяч… Днём и ночью, днём и ночью… Неделя за неделей… Месяц за месяцем. Год за годом… Несколько лет уже… Непрекращающейся лентой идёт товар в Японию, Южную Корею, но больше всего в Китай.

Китай! О, Китай! Великая страна! Голодная и богатая! Нищая и амбициозная… Прорва! Бездонная бочка. Покупает и новое, и б/у. Всё что можно и только много. Очень много! Зачем? А кто их знает. Восток — дело тонкое… И лёгкую и тяжелую строительную технику, обычные и тяжёлые карьерные самосвалы, тепловозы и паровозы, легковые автомашины, автобусы, речные катера и буксиры, танкеры и экскаваторы, листовой, трубный прокат, химикаты, минудобрения, нефть, бензин, мазут, рельсы, лес-кругляк, шпалы, бытовки, вагоны, вагончики… В большинстве своём новенькое, в смазке… Но по сложной схеме платежа. Главным условием, чтоб в основном по бартеру. Деньги — валюту — на Россию китайцы не тратят, оставляют у себя в стране, а ширпотреб и сублимированную продукцию, главным образом полубракованную, некондиционную, спускают на внешний рынок, но по завышенным ценам, потому что по бартерной схеме. «Эта халосай тавала, тавалися! Выгадна диля вас кантракта! У нас ессё такая есть, да!»

У слабонервных россиян, глядя на эту материально-техническую откачку ресурсов из страны, сердце горечью обливается… Не только потому, что и стёкла в автомашинах на платформах порой биты, что и грабят их «наши соотечественники» по дороге к той границе нещадно, а оттого, что такой вот именно техники, самим, как раз раньше и не хватало на всех производствах. Даже и не знали, что она, таковая, и есть!.. А столько ведь всего могли на ней создать и выстроить! И на тебе, ёшь твою в дышло.

Что продали кому-то — это хорошо. На заводах её, бедных, первое время — года три! — не знали куда и деть. Она, впрок произведённая продукция, как льдины в весенний паводок, громоздилась одна на другую, затоваривая дворы, отгрузочные площадки, и прочие прилегающие к заводам пространства, грозя всё подмять, раздавить всё вокруг себя и под собой. А денег, чтобы железнодорожные платформы под отправку заказать — нет, и прежний заказчик «приказал долго жить», отказался от заказов, и материалы для дальнейшего производства закупить не на что, да и где эти заказы?! Кому теперь что надо?! Причём, счета на картотеке, пеня растёт, зарплаты рабочим нет, платить нечем!.. Кошмар! Тройной кошмар… Администрация, управленческий персонал в шоке. В жуткой панике. Рабочие еле кулаки на них сдерживают. «Вы что там… в-вашу мать! Над рабочим классом издеваться, да?! Ах, вы ж, с-суки! Проворовались, гады! Да им морды всем надо набить! Гнать их, саботажников, в шею! Своего директора надо ставить, своего! Долой красного коммуняку! Дол-лой!»

Директоров где уже и линчевать собрались — за саботаж и невыплату зарплаты, а тут, вдруг, на тебе — спасительный бартер подвернулся, всё те же спасители-коммерсанты помогли-выручили: и еда, пусть и сублимированная, и пиво, и… и тряпки: и детские, и женские, подгузники и прокладки, и… Много всего! А если тряпки и часть продуктов взять потом и продать, пусть даже на тот же и бартер — хрен с ним! — главное, ещё большие деньги на этом «наварить» можно у нас в стране! Так? Так! О!..

И вот оно — пошло общее и всеобщее тело-, товародвижение. По всем регионам, по всей стране, включая государства бывшего соцлагеря. И деньги кое-какие стали появляться у предприятий, если на месте не сидеть, не ждать от начальства погоды. А оно, начальство, кстати, очень даже не возражало. Зная команду: чем хуже, тем лучше! — уже и сами активно этому способствовали, включались во внешнеэкономическую деятельность, где от имени предприятий, чаще от своего, дочерние фирмы открывали. Переводили быстренько активы производственных предприятий на счета своих фирм, часто и совместных. Сознательно оставляя предприятия и рабочих за бортом. «Не зевай, тут, понимаешь, брат! — Иронизировали, отряхивались от жуткого ступора вчерашние «красные» директора, а ныне уже «гендиректора», а кто и «президенты» компаний. — Перестройка, она как та акула, не успел чем и куда — жопой! — вильнуть, уже всё — и без башки ты, и… без штанов. А потому что крутиться надо, ребята, крутиться! Перестройка, брат, Перестройка!» — Усмехаясь, поясняла себе подобным администрация.

Вчера ещё закрытые советские оборонные предприятия, уже не боясь, спешно выходили на любые зарубежные контакты. А куда ж ещё?! Больше и некуда. Запретов нет. Весь соцлагерь в дым развалился, как и не было его.

Внутри страны одна гулкая политическая борьба барабанным туманом стоит, глаза и уши застилает. Не до экономики политическим лидерам сейчас, не до предприятий, с их, понимаешь, постоянным нытьём и прозаической зарплатой, на кону большее… Во власть нужно въехать, в Кремль… Вот в чём сейчас смысл жизни лидера партии, пока волна на подъёме. А народ, и сама партия, с её ядром — это опора, и трамплин. Главное, застолбить себя и деньги выбить на содержание своей партии. Вот задача! Всё остальное потом, после. А народ… А что народ? А и действительно! Говнюки! И ноют, и ноют, и ноют… скоты! Задол-лбали! А и хрен с ними, пускай сопли жуют! Народ приучен терпеть, выживет… А не выживет — его проблемы! Парткомов нет, жаловаться некому! И хорошо это, оказывается… В масть сейчас! К нам пусть идут, жилетка для них приготовлена…

Тем не менее, не они — политики, — коммерсанты узел неплатежей развязали, спасли страну. Ещё раз спасибо им, пусть и с бартерными, но предложениями. У людей появилась какая-никакая, но всё же работа! Пусть и соломинка, но в руках… Рабочие, на радостях, быстро и сноровисто грузили свою продукцию — оказалась нужной какому-то заказчику, пусть даже иностранному! — на оплаченные коммерсантами железнодорожные платформы, где и просто грузовые автомашины, никакая Госприёмка не требовалась. Всем срочно и сейчас нужны были деньги… пусть и товар вначале какой, всё одно — потом превратится в деньги.

Пустели цеха, пустели заводы…

Опустошались заводы, пустели и предприятия…

Высвобождающиеся от станков и рабочих гулкие цехи, ушлая администрация — человека четыре-пять всего на весь завод! — мгновенно отдает коммерсантам в аренду под разные склады, за «баксы»! Половину завода «Дальэнергомаш» под Дальневосточный таможенный терминал, например, обустроили. Постановление потому что государственного уровня на это пришло. «К исполнению!» На бывшем заводе и склады тут тебе, и котельная своя, и подземные бункеры, автомобильные и железнодорожные подъездные пути, и охраняемый вроде периметр. Правда охранялись только три стороны периметра, четвёртая сторона из-за сложного рельефа местности была неудобной для вневедомственной охраны, там был, так называемый пробел. Для кого и непреодолимый пробел, а для кого и прямая, столбовая дорога. Но таможню это не беспокоило, у неё свой, выделенный, закрытый периметр. Они на государственной службе! У них порядок!

Большое здание Дирекции завода, там, где когда-то вальяжный директор Валерий Николаевич распекал на планёрках нерадивых своих помощников: за брак, пьянки, плохую работу ДНД, сдачу металлолома, недовыполнение государственного плана, проблемы с Госприёмкой, вялые показатели соцсоревнований, отвратительное жилищное строительство хозспособом, провальную заготовку силоса и работу подсобного хозяйства, воровство и аморальное поведение отдельных негативных личностей завода и тому подобное, и теперь не пустует, тоже используется под арендуемые офисы. Собрав ваучеры, новая дирекция завода — бывший директор ушёл с завода, открыл свою коммерческую фирму, российско-китайское какое-то совместное предприятие — сидит на деньгах от аренды помещений, опустив напрочь производство, низведя его… Ждёт своего часа. Негласная установка потому что такая была по линии ушедшего в подполье Крайкома КПСС. Причём, вот ведь какой парадокс, как все заметили, и Краевой комитет госбезопасности бывшего СССР, а теперь РФ, это антинародное безобразие авторитетно поддержал: «Выполняйте, мол, товарищи-коммунисты, как вам тут сказано, и всё. Ждите! Мы, все — настоящие коммунисты-ленинцы, переходим на нелегальное положение. И вы тоже. Точка!»

Сначала все — кому надо! — думали шутка это. Но потом забывать стали удивительный нонсенс. Страх и осторожность сами собой прошли, как и детский понос когда-то. Осмелели, встряхнулись. А действительно, кого бояться?.. Видно же, везде воруют, везде и продают, везде и «навариваются», а мы-то что, хуже, что ли?!

В ходу был остро заточенный руководящий тезис, как лозунг: «Чем хуже сейчас в стране, на производстве, в обществе, тем — оно, нам, лучше!»

Парадокс? Да, конечно, — абсолютный парадокс. Но не для нас. Для многих — это малина! Работать не нужно, отвечать ни перед кем не нужно, а денег на руках стало много. Не просто много, а очень много! Таких денег раньше и не видывали, и слыхом не слыхивали… Разве только в каком страшном сне, или про американских капиталистах в карикатурных фильмах. И мечтать о таких деньгах не могли. А тут… Просто разливанное, не мерянное море денег! Арендодатель, новый, перестроившийся директор, где деньгами — строго в долларх! — за аренду берёт, где товаром. И каким товаром, не мечталось даже. Импортным! Вникаете, господа-товарищи, — зарубежным! Коммерческие фирмы, на арендуемых площадях, часто дублируя друг друга, представляют весь широчайший, невиданный ранее спектр товаров заморского производства. От зубочисток, до новейших автомашин японского, например, производства… Включая холодильники, стиральные машины, телевизоры и видеомагнитофоны, и прочее, прочее, прочее… Только выбирай. И выбирали. Спасибо российским демократам! Учинили кормушку… Тьфу, ты, перестройку!

Оставались правда ещё эти — недовольные… Люди, которые. Их много почему-то оказалось, очень много. Гораздо больше, чем предполагалось. Те, которые бывшие рабочие и прочие с ними — нытики и бездельники. Включая, естественно, военных, интеллигенцию и примкнувших… С ними-то как?.. Думали-то вымрут они быстренько… сами собой… Ан, нет… Суетятся чего-то, под ногами путаются, вопросы странные для политических деятелей задают, для руководителей государства… Отвлекают, да!.. Получается, ещё и о них тут, понимаешь, думать надо… А когда это думать? Времени на это нет. Совсем нет… Заняты все! О себе бы успеть побеспокоиться! Очередные выборы на носу… Вы-бо-ры!! Очередные! О, идея! Нужно людишкам — каждому — по десять рублей выделить, или по пять рублей, нет, по десять много, лучше по пять, пусть на бутылку сбросятся… Или как?

Как-как… А никак! Не хотели раньше, по-хорошему работать, болтались вашим-нашим, к капитализму качнулись, к демократии грёбаной… Вот пусть и сосут теперь свою демократическую лапу. На митинги свои пусть сейчас ходят, дуболомы, коли делать больше нечего, либо бутылки пустые собирают… Безработной-работы вокруг много. Не ленись только. Короче, господа хорошие, парткомы-профкомы закрыты… жаловаться некому. Идите, пожалуйста, все на х… хутор бабочек ловить, или к мафии — ха-ха-ха! — там их пожалеют, им «пехота» нужна! Гы-гы-гы… Идите-идите…

Планктон! Бездельники! Кретины! Самоликвидаторы, хреновы!

Всё это Александр Александрович Сташевский, предприниматель новой волны, конечно же, видел, не слепой. Очень этому удивлялся. Видел, как грибы вырастающие не только местные, но и совместные предприятия: российско-канадские, российско-американские, российско-корейские, японские, китайские, белорусские, и прочие. Видел же и кто их возглавляет. У него это вызывало брезгливую усмешки. Паразиты, они и есть паразиты. Хитрожопые коммуняки, как их в народе называли. А как иначе, если они таковыми и были. Не те, конечно, которые строем, «по-обязаловке», на демонстрации раньше ходили, да голосовали единогласно, они так и остались, бедные, с протянутой рукой. На других было противно смотреть, на тех, которые в президиумах сидели, да с трибун вещали. Они, оказывается, и сейчас там… красуются!.. Так же и вещают! Вроде как демократы… теперь… уже! Демо… Как это?! Перекрасились? Перестроились?! Партбилеты побросали?!..

Видел коварное лукавство администрации края, которая быстренько переименовала, например, Высшую партийную школу, в Государственный Университет по подготовке управленческих кадров для исполнительной и законодательной властей края. А преподаватели, с советско-коммунистической идеологией и этим же мировоззрением, остались… Лекции читают, учат! Парадокс? Нет, мягко говоря, лукавство! Видел, как администрация края быстренько пристроила всех своих бывших начальников, и прочих партнеприкасаемых, в не приметные, пока, для любопытного людского глаза места. Горой стоят за ненавистный народу памятник Ленину на центральной площади города, не дают его убрать… прикрываясь художественно-исторической значимостью скульптуры… Что это? Время парадоксов? Нет, время хитрож… Да, именно таких.

Но он-то, СанСаныч, хотел строить и создавать. Он же — пред-при-нима-тель! То есть в переводе, создаватель! созидатель! строитель! — всё вместе. Причём, в третьей, пятой, десятой математической степени! Этим и поделился со своим другом Александром Михайловичем, из администрации. Тот, на удивление, поддержал, похвалил… И на следующий вечер пригласил к себе на ужин.

Сам ужин можно и не описывать, как привычно обильный, не в смысле водки, она, конечно, была, правда СанСанычу-то она без надобности, он не пил, — в обилия закуски. Тут у супруги Александра Михайловича Христенко, на взгляд СанСаныча, конкурентов не было. Готовила она отменно, широко и разнообразно, и за столом у них было весело и гостеприимно. Сказывалась большая партийно-хозяйственная школа её мужа, и украинско-хохлятские корни обоих супругов. Сейчас не об этом… Воздали дани… как говорится, главное в другом: в результате этого вечера… А он решил многое.

Через три дня — не больше, выгодно продав личную свою машину, новенькую шестёрку — ту, белую! — СанСаныч уже летел самолётом в славный город Ташкент. Летел по-звонку, к одному из знакомых дальнего родственника Александра Михайловича Христенко. Почему так быстро и зачем именно так далеко летел СанСаныч? А зачем откладывать, и при чём тут какие-то расстояния, если время — деньги. А летел он за установкой по производству зеркал, тонированию стёкол, которая, оказывается, только что — там — высвободилась. Ташкентские предприниматели ещё более мощную для себя решили создать, а эту, — своим вот… Летел за «Установкой по вакуумному напылению». Интересная штука, как ему рассказали, — доходная.

СанСаныч, после ужина у своего начальственного друга с жаром обсудил дома и в офисе, это заманчивое предложение. Поддержали все, только жена машину вначале пожалела. Но у СанСаныча же «Волга» черная есть. Красивая, представительская. Можно ездить? Можно! Да и чего жалеть машину, — железо! Другую купим, когда денег заработаем, и если понадобиться. Решили категорически: берём установку! «Бер-рё-ом!»

Ещё решили, что сразу же, как приедет установка, немедленно откроют «участок по производству зеркал». Это ещё не всё! Тут же, параллельно, начнут производство витражей и замахнутся на производство мебели… А почему бы и нет? Глаза боятся — руки делают. Мебели-то вообще в городе никакой! Только старомодные диваны от мебельной фабрики «Заря», так они на дрова только и годятся. А тут, если есть свои зеркала, то и мебельные гарнитуры можно самим начать делать. Да! Запросто!

— Представляете, — горячился гендиректор. — Перед вами гостиный гарнитур из чистого дерева, ясеня, например. Материал тёплый, мягкий, — дышит!

— Ой, здорово! К нему обязательно нужно два кресла и журнальный столик, — тут же продолжила мысль Оленька — Оля Осокина, программист и старший аналитик аналитического отдела.

— А столешницу из толстого стекла сделать, под витраж, или тонированную, — подсказывает её брат, хиппи Коля, тоже программист.

— А можно всё это и с резьбой кое-где по-дереву! — добавляет «хвороста в разгорающийся костёр» юрист Людмила Николаевна.

— Да, точно, Людмила Николаевна. И с резьбой! Очень красиво будет, — как ребёнок уже радуется СанСаныч.

— А где материалы будем брать? — остужая, недоверчивым тоном спрашивает Галина Григорьевна, бухгалтер. — На них же лимиты нужно.

— Галина Григорьевна, дорогая, — смеясь, машет на неё руками Людмила Николаевна. — Какие сейчас лимиты, что вы!

— Правда? О, тогда другое дело, — радуется уже и бухгалтер. — Тогда первый комплект сюда, к нам. В бухгалтерию. Чтоб сохранить…

— Мы свой выставочный зал откроем! — всё более воодушевляясь, обещает гендиректор.

— И магазин, — дополняет Оленька.

— Ой, сколько опять денег тогда у нас будет!.. — наигранно ужасается главбух, восторженно глядя на своего генерального. — Ну, времена настали! Ну, дела!..

— То ли ещё будет, Галина Григорьевна! — обещает юрист.

— А что, действительно, с материалами проблем нет, СанСаныч, и сосна, и ясень, и поролон, и гобелен… Всё есть. Вот, смотрите. Выбор большой. — Показывает на аналитический файл программист Николай Осокин.

— Ну и отлично! А цех или сами создадим, или арендуем, — заключает СанСаныч.

— А я, пока вы летаете, СанСаныч, рабочих подберу. Выбор есть… — обещает Оленька.

— Вот так, Галина Григорьевна, создаются сейчас новые рабочие места, — хвастая, резюмирует Людмила Николаевна, юрист.

— Да, я вижу…Здорово! — глядя поверх очков, одобрительно качает головой главбух, и добавляет. — Никогда бы не подумала, что такие времена придут… Дожила, слава Богу!

— Дожили! Мы — дожили! — в тон ей, поправляет юрист.

— Ага-ага, Людочка Николаевна, дожили-дожили, — промакивая под очками платочком глаза, соглашается главбух Галина Григорьевна, и озорно подчёркивает. — Главное, и денег со счёта снимать не надо!

Это она по поводу проданной СанСанычем личной машины. И тут же всполошилась:

— А как же вы деньги-то такие большие с собой повезёте, Александр Саныч? — обеспокоилась она, в голосе звучал и страх, и ужас за него. — Это же опасно. Страшно. Это ж, наличные! Без охраны!! Как?!

— Как-как!.. Как обычно все возят, Галина Григорьевна, в портфеле… Вот в этом, — легкомысленно показывал рукой на истёртый её портфель, подаренный когда-то сотрудниками банка на её день «Парижской коммуны», как она сама об этом весело шутила. — Или зашью в трусы. — Бравируя, балагурил СанСаныч.

— Вот-вот, в трусы… Вы всё шутите, СанСаныч, — настаивала Галина Григорьевна, укоризненно округляя глазки, — а это очень опасно… Понимаете, СанСаныч, очень опасно! Я помню, в Госбанке нам как-то рассказывали… О-о-о, ужас просто, да! А вы, такие-то деньги, и без охраны! Людмила Николаевна, хоть вы бы повлияли, как юрист, а!..

— Да кого бояться, Галина Григорьевна? Все же свои! — отмахивался гендиректор.

— Он меня не слушает, Галина Григорьевна… — притворно поджав губки, жалуется юрист. — Я говорю, давайте я с вами слетаю, СанСаныч, мало ли что — не берёт… Говорит, мелочи.

— Конечно, мелочи… — успокаивает гендиректор и вновь шутит. — И вообще, если со мной поедет именно Людмила Николаевна, да с такими-то деньгами, мы вообще забудем зачем поехали…

— Ну да, вы забудете! — качает головой Галина Григорьевна, и спешит защитить подругу. — Да и Людмила Николаевна не такой человек, СанСаныч, она серьёзный, не как вы… порой!

— Ну вот, так и знал… Всё, я обиделся… Остаюсь! Никуда не поеду.

— Как это? — всплескивает руками главбух. — Я ведь и проездные и командировочные вам уже выдала!

— А вот так это!.. — с серьёзным лицом шутит гендиректор.

Вновь все весело смеялись. Настроение у предпринимателей было хорошим. Праздничным и вместе с тем необыкновенно рабочим. Новые горизонты маленькому коллективу предпринимателей чётко виделись, новые полезные дела. Возможные — как без них! — трудности сами собой размывались, как чёрная акварельная краска, с добавлением чистой, прозрачной воды, гасли как ничтожно малые, в свете будущих полезных дел. Сами же создают! Сами!!

С этим настроением СанСаныч и летел.

Точнее, спал весь полёт… Так уж это вовремя пришлось, выспаться в самолёте. Отоспаться, отдохнуть.

«Уважаемые пассажиры, — сквозь сон и шум самолётных двигателей, мелодично пропел голос стюардессы в динамиках, — пристегните, пожалуйста, привязные ремни, и приведите спинки кресел в вертикальное положение. Наш самолёт приступил к снижению и через несколько минут приземлится в аэропорту города Ташкент, столице солнечного Узбекистана. Температура в аэропорту плюс тридцать пять градусов».

Ого!.. Такой солнечной фразой и разбудила Александра Александровича стюардесса. Действительно солнечно! — щурясь от слепящего света, отмечает Сан Саныч, заглядывая в сияющий иллюминатор.

Пилот в это время заложил боковой вираж, самолет послушно лег на левое крыло. Земля неожиданно уплыла куда-то в сторону, в теле появилась тяжесть, уши на секунду заложило. О-о-у! Нет, земля вновь легко и плавно выровнялась, приняла своё обычное положение… Самолёт немедленно накренился носом к Земле. Скорость упала, словно самолёт попал в зону сильного воздушного сопротивления… Тревожно забилось сердце… Пассажиры замерли… К тому же, под днищем самолёта что-то глухо и тревожно дёрнулось, потом зажужжало, через несколько секунд ещё раз чётко дёрнулось, фиксируя видимо что-то там, и жужжание прекратилось, — а, это шасси, наверное, вышли, — с облегчением догадался СанСаныч, всё, прилетели, посадка.

А красота, там, внизу, открылась неописуемая!..

Рискуя проткнуть иллюминатор, СанСаныч, больно ткнулся лбом в оконное стекло, так был заворожён вспыхнувшими перед глазами красками. Земля под крылом не просто цвела, — диковинно благоухала. Такого разноцветия он не видел давно. Вернее, вообще не видел. Нет, справедливости ради нужно сказать, до перестройки ему приходилось видеть победные кадры кинохроники о достижениях хлопкоробов того же Узбекистана, например, даже цветные кадры видел… Но тогда он особо и не приглядывался к ярким краскам… ну жарко! ну в тюбетейках! в жару и в халатах!.. Яблоки, виноград… цветы, хлопок… лозунги, транспаранты… Всё балаганно-ярко и сладкозвучно — неправдоподобно вроде… К тому же, пара-тройка минут хроники, пусть яркой и цветной, это же просто кино, плоский экран. А тут, сейчас! Трехмерное пространство… Необычайно яркое, в сочных красках ковровое полотно раскинулось перед глазами, не в сказке, как говорится, ни пером…

Красота! Вот красота! — восхищённо крутил глазами дальневосточный гость, выхватывая новые яркие цветовые пятна. Вот он какой, оказывается, тот самый Восток! Вот она какая Средняя Азия! Тысяча и одна ночь!.. Две тысячи… Три!..

Под крылом расстилались огромные белые пуховые квадраты… Хлопок! — догадался СанСаныч. А это… длинные-предлинные ряды яркой зелени в тёмных и светлых пятнах… Это… Это?.. Когда снизились ещё больше, понял, — да это же виноград. О-о-о!.. Виноград! А пятна, это не пятна, а виноградные гроздья.

Дальнейшую горсть восклицательных знаков СанСаныч не успел растратить, самолет, чиркнув колёсами, тяжело присел на бетонное полотно аэропорта. Победно трубя двигателями катился по нему, резко гася скорость. Прилетели, спасибо пилотам, приземлились странники…

Первое что услышал Сташевский, ступив на трап самолёта, — едва слышный, кислый запах самолетного керосина. Но он тут же бесследно исчез, растворился в порывах лёгкого ветерка, уступив место сладко-терпкому, густо настоянному, непривычно сильному запаху ароматов цветов… Либо цветы, либо яблоневый сад тут где-то рядом, с удивлением подумал СанСаныч, восторженно оглядываясь по сторонам.

Лёгкий ветерок, обдувая, щедро доносил сладкий аромат с ближайших своих окрест, как нежное приветствие, как визитную карточку города. Одновременно с этим, гостеприимно встречало ярко слепящее солнце, и сильная жара…

Перекинув пиджак через руку, с увесистой сумкой с солёной красной рыбой и трёхлитровой банкой икры в одной руке, с дипломатом в другой, глубоко вдыхая пряный аромат яблоневого сада, щурясь от солнца и широко улыбаясь, СанСаныч легко сбежал по трапу. «Сияй, Ташкент! Сияй Ташкент, звезда Востока! Столица мира и тепла!» — вспомнилась музыкальная строчка знакомой песни. Вот тебе и сказка Шах Наме!

В зале прилёта уши забил плотный говорливый шум. Непривычная речь. Много непривычно тёмных, загорелых, лиц. Люди непрерывно двигались, суетились, что-то гортанно порой выкрикивая, смеясь и громко разговаривая… Только жгуче-черные брюнеты в основном. Где с безволосыми лицами, где с бородками, где и почтенными седыми. Мужчины в странной на первый взгляд одеждах: одни в европейских костюмах, но в тюбетейках, другие в полосатых стёганых халатах, подпоясанных платками, всё с той же непременной тюбетейкой на головах… в сапогах, и с галошами…

Были и женщины: и полные и худые и… разные, но в широких, свободно развевающихся ярких платьях и обязательно в таких же ярких шароварах, собранных резиночкой у щиколоток… На ногах те же сапоги, либо туфли лакированные, кто и в галошах. На головах платки, либо шаль… Все женщины сплошь с косичками. Тонкими, чёрными… Множеством косичек. Глаза жгуче-чёрные, большие, блестящие… взгляд быстрый, короткий… Поражали и брови. Чёрные, широкие… у многих, как одна сплошная полоса над глазами. Много лиц, СанСаныч это с удовольствием и удивлением отметил, очень даже красивых. О которых обычно говорят — писаные лица. Красавица, мол, такая. Только красотой пугливой, дикой, таинственной, как показалось гостю, в своём восточном очаровании. Копиями взрослых были и дети: и лицами, и одеждой… только ещё более красивые, шумные и подвижные.

Не всё успел разглядеть СанСаныч, встав столбом, оглядываясь и оборачиваясь… Очень всё было необычно, от того и любопытно. Отвлекая, к нему быстро подошли два молодых узбека, лет двадцати, двадцати пяти, с тетрадным листком в руке. На нём старательно и крупно была выведена его фамилия — «Сташевский», и мелкими буквами приписано имя, чтоб не перепутать видимо с другими Сташевскими, «Александр».

— Да, я Сташевский, — с улыбкой подтвердил СанСаныч, протягивая для приветствия руку. Ребята, слегка поклонившись, обеими руками почтительно пожали руку гостя:

— Ассалом алейкем, Александр-ака, — распевно поздоровался один.

— Здравствуйте, — по-русски приветствовал другой. Оба, вежливо улыбаясь представились:

— Валижон.

— Фахритдин.

— Очень приятно! — заверил СанСаныч, с усилием стараясь запомнить непривычные для слуха имена. Вали-жон. Фахрит-дин. Красивые… и имена и сами ребята.

— Как вы доехали, Александр-ака? — вежливо поинтересовался Валижон.

— Спасибо, отлично! — сообщил СанСаныч, и весело рассмеялся. — Как сурок проспал всю дорогу!

Молодые парни с пониманием, закивали головами: «Да, конечно, дорога длинная, утомительная!» Перехватив у него дипломат и сумку с презентами, пошли вместе на выход, к машине.

Повсюду и везде слышалась только национальная музыка. Как ручеёк, прерывистый и игривый, как яркая и бесконечная лента нежно трепещущая на солнечном ветру. Где тихая, где громкая, но с тем же горловым, мужским пением, с разливистыми руладами. Звучал, как зурна, аккомпанируя, пятиструнный рубаб. То глухо, то звонко щёлкал, отбивая затейливый ритм бубен, металлически звучал клавесин.

— А кто это поёт сейчас? — поинтересовался гость, указывая на звучащий голос в автомобильном приёмнике.

— Это?.. — на секунду отвлёкся Фахритдин, он за рулём сидел. — Это Алишер Джураев поёт… Наш… Лучший в мире певец.

— У-у-у! — с пониманием оценил гость. — А о чём он сейчас поёт… Вот здесь, сейчас?

— А сейчас он поёт… — вслушиваясь, Валижон наклонил голову. — О любви к одной девушке… А она его не замечает… Потому что хочет слышать другого юношу… Её сердце отдано другому.

— Понятно, — кивнул головой гость, хотя предыдущая музыка была, на его взгляд, точно такой же. Здесь все песни, наверное, о любви к девушкам…

— Вы в Ташкенте в первый раз, нет? Бывали уже когда-нибудь у нас, на Востоке? — Спросил Валижон, замечая, с каким нескрываемым любопытством гость рассматривает восточную архитектуру.

— Нет! Первый раз… Никогда раньше здесь не был.

— И как вам у нас? — поинтересовался Фахритдин… — Это минареты. — Пояснил он, ловя в зеркале восхищенный взгляд дальневосточного гостя. — Медресе здесь, школы.

— А-а-а, школы! Сплошная экзотика у вас. Очень красиво!.. Даже минареты есть… — выглядывая в окно машины, отметил СанСаныч. — Красивые! А запах какой… Запах!.. Сплошной сад.

— Да, у нас красиво. Фруктовые сады везде, фонтаны, виноградники…

— А это что за деревья такие? Как наши дубы…

— Вот эти? Это — чинары. Они у нас до сорока метров вырастают. А эти вот, маленькие — видите? — низенькие, это тутовник. Тутовник шелкопряда. Шахтут — королевский значит.

— Угу!..

— А это площадь «Челонзар». Красивая, правда? А вот и фонтаны…

— О-о-о, фонтаны… Не Петергоф, правда, но тоже красивые! Мне нравятся!

Хозяева удовлетворённо переглянулись, ну так!..

В этот день и пару следующих, ещё много раз ему пришлось и удивляться, и восхищаться.

Удивляться, например, тому, какие «умные» головы могли догадаться разместить огромный, ядовитый химический комбинат в столь жаркой и благодатной именно для жизни стране. Чтоб узбекам жизнь мёдом не казалась? Так это не умные головы, внутренне негодовал СанСаныч, по меньшей мере враги. В городе Навои, а именно там и на том химическом заводе он покупал свою установку, дышать было просто невозможно от жутко ядовитых испарений комбината. В горле першило, глотать было больно, глаза слезились, лицо и открытые части тела покрылись лёгкой сыпью. СанСаныч задыхался. Заводские рабочие с пониманием, усмешливо улыбались, глядели на безуспешные попытки гостя прочистить горло и лёгкие, смачно затягиваясь при этом сигаретным дымком…

СанСаныч ловил воздух открытым ртом, машинально оглядывался в поисках, казалось, того оправдывающего аргумента, почему именно в такой стране чадит ядовитый завод, людей травит… Рабочие понимающе усмехались…

Всё вокруг было пропитано жутчайшей жарой и ядовитой воздушной взвесью желтоватого оттенка. Над заводом солнце вообще не просматривалось, оно расплылось в огромную слепящую глазунью смога. А смог, в свою очередь, плотно зависнув над городом, душил всё живое. Как плотная подушка на потном лице. А рабочие на заводе, как и жители города, казалось, не обращали на такую мелочь никакого внимания, даже респираторы не носили. Небрежно, даже с ноткой гордости, бросали гостю: «Да ерунда это всё, мы уже и свыклись. Бестолку против ветра-то… Сам понимаешь. Им, начальству, — многозначительно и небрежно показывали пальцем вверх, — как об стену горох наше здоровье…» «А вы-то, сами, чего?.. — всерьёз удивлялся СанСаныч. — Ведь перестройка!.. Смените на хрен, такое начальство, и всё». «Да нет, — отвечали. — У нас здесь перестройку по-вашему не сделать. Здесь Азия, Александр Саныч. Понимаете? Здесь Восток! Вековые традиции послушания! Другие законы. Всё по-другому. Менталитет, как сейчас говорят, другой. Да и без работы нам, русским, здесь никак нельзя. Торговать, что ли? Так нам, русским, не дадут, здесь своих торгашей хватает!.. А респиратор этот, как мёртвому припарки, в смысле слону дробина, не очищает он».?!

Большую часть эмоций забрала не установка, как предполагал СанСаныч, а всё что было вокруг неё: условия работы и сами люди. Дальше привычно грохочущего металлом, сверкающего электросваркой, жужжащего отрезными кругами механического цеха он не пошёл — знакомая картина! — смотрины прошли здесь же.

Цель его приезда, установка, большая металлическая ёмкость, сваренная из толстого металла, литров на девятьсот, с загрузочным толстостенным люком, словно на подводной лодке, лёжа на боку, на специальных ложементах-подставках, послушно выдала готовую продукцию: партию тонированного, тёмно-коричневого тона стекла, ровно через сорок минут. Как и было обещано.

Здорово! Красиво! Классно! Такие шикарные по тону стёкла СанСаныч видел только на здании морского вокзала во Владивостоке. Абсолютную новинку и шик города. Правда те стёкла заказывали и привозили из Китая. Больше таких стёкол нигде не было. Ну, может ещё на каких японских легковых автомобилях попадаются, как наводнение в последнее время заполнивших автодорожные просторы Приморского и Хабаровского краёв.

СанСаныч придирчиво поцарапал ногтём напыление — безрезультатно. «Вакуумное, потому что!» — с пониманием заверили хозяева, стоящие рядом. «Здорово у неё получается! — не удержался СанСаныч, и махнул рукой. — Годится!» — заявил уверенно. Бывшие хозяева разулыбались, на этом и хлопнули порукам. Тут же и рассчитались. Получив сумму, продавцы пересчитывать не стали… Достаточно было слова. СанСаныч продиктовал отгрузочные реквизиты станции получения, своей станции, Дальневосточной. Записав реквизиты, отгрузить продавцы обещали в течение недели. Чуть может больше-меньше, это неважно. Главное, отправят, сказали. «Не сомневайтесь, Александр Саныч, отгрузим в самое ближайшее время». А он и не сомневался: сказали же.

Стороны были довольны друг другом. Продавцы ещё, предусмотрительно, щедро загрузили СанСаныча мотком нихромной проволоки приличного веса, килограммов на двадцать. «Этого сырья вам на первое время хватит. — Заверили. — А потом, звоните, мы вам вышлем сколько нужно. У нас этой проволоки хоть… навалом, в общем. А вакуумное масло — М1, на местных заводах ищите. В оборонке оно применяется. У вас должно быть. Только М1, никакое другое».

Всего и делов. Считай, вся тебе и командировка.

Если б не эта, непривычно страшная жара и удушливо-раздирающий горло и лёгкие больной воздух…

СанСаныч всю свою жизнь прожил на Дальнем Востоке, с такой жарой был абсолютно незнаком. Наоборот, хорошо знал и уважал пронизывающие холодные ветры Хабаровска, Комсомольска-на-Амуре, вьюжно-тёплые, морские Сахалинские. Знал и морозную стужу той же Якутии, сжиженный её воздух от минус сорока и ниже. В тех условиях чувствовал себя гораздо лучше, чем в раскалённой печке химдыма, и без противогаза…

А потом, по-дороге в Ташкент, снова и везде были цветы. Цветы! Сады! Цветы… Фонтаны… Сады…

Правда в одном месте, как раз возле Государственного Банка, площадь была не в ярких цветах, а полностью запружена ярко, для Востока, одетым народом. Только местным, конечно. Они, в тех же национальных халатах, тюбетейках, и просто в костюмах, толпились перед входом в банк и недовольно размахивали руками. Возле каждого из них, в ногах, стояло по три— четыре молочных бидона. Это СанСаныча сильно удивило. Выйдя из машины, оглядев площадь, времени было достаточно (машина не могла проехать), СанСаныч не увидел обычной в таком случае машины молоковозки, обратился к своим сопровождающим Валижону и Фахритдину: а почему люди с бидонами и возле Банка, что случилось? У вас что, молоко к Госбанку подвозят? — В его краях, если и на машинах, молоко привозили или к местным магазинам или… да, пожалуй, тоже на площадь, как и здесь.

— Нет, СанСаныч, — ответил Валижон. — Вы наверное не слыхали, в стране объявлена денежная реформа, вот люди и меняют сбережения…

— В бидонах деньги?! — Оторопев, удивлённо воскликнул гость. — Ни-ичего-о себе! И так много?! Вот это да! А почему в бидонах? Там же наверное на целый завод хватит…

— В одном бидоне? — иронично сощурившись, спросил Валижон, сам же и ответил. — Может и на два…

— Вот это да! А почему всё же в бидонах?

— А в них надёжнее, и не сгниют, и не выгорят, и не… Не одним поколением проверено. Их в земле держат, в тайниках.

— Закапывают, что ли?

— Конечно…

— Ё-моё! Скажи кому, не поверят. А откуда ж такие деньги? Там же… — Он не договорил, потому что представить не мог их количество, хотя бы в одном бидоне… Хорошо помнил, как можно было прожить на зарплату в советские времена, а тут… Вроде одна страна, а деньги люди бидонами собирают, как ягоду с куста… Поверить не мог. И где же тогда хвалёный народный контроль, где ОБХСС, где…

Словно угадав его мысли, Фахритдин опередил.

— Здесь Восток, уважаемый Сан Саныч, — заметил он. — Местные на заводах, как вы, русские, не работает, они на рынках, да торговых базах: ранними фруктами по стране торгуют, потом сезонными, потом сушёными… Лес — древесину, пиломатериал, покупают-перепродают, так же и легковые машины, да всем чем можно и нельзя.

— У нас особенный менталитет. Сан Саныч — слышали да? — Восток — Подчеркнул Валижон, и было заметно, что они себя к барыгам-накопителям никак не причисляют. — Здесь на калым положено деньги собрать, этим и прикрываются…

Нда… Увиденным СанСаныч просто потрясён был…

— И что они здесь… стоят… протестуют что ли?

— Нет, конечно, надеются поменять…

— На новые… — Уточнил Валижон.

— А если на всех не хватит?

— Ну, СанСаныч, страна большая. Здесь не поменяют, в другом месте родственные связи найдут…

— Восток же СанСаныч, Восток! В стране везде свои люди есть.

— Умм…

Таксист нашёл всё же с трудом лазейку, проехал…

И снова были цветы. Везде цветы и у всех цветы. Яркие и нежно застенчивые, красивые и вызывающе прекрасные… Все свежие и жутко горделивые в своей первозданной неповторимости. Воздух дышал запахами мёда и отдушками немыслимого, казалось, количества цветов.

Эпизод с бидонами сам собой отошёл на второй план. Почти утонул в цветочных запахах, и экзотике развивающегося братского социалистического государства.

И у Нигмат-ака на приусадебном участке тоже море цветов, и в доме, и во всех комнатах, и на праздничном столе.

О, вы же не знаете кто такой Нигмат-ака!

Нигмат-ака — тот самый дальний родственник и есть, того знакомого, который знакомый известного нам Александра Михайловича Христенко, дальневосточного чиновника, который адрес СанСанычу в Ташкенте дал — невысокий, кряжистый, с животиком, жутко загорелый мужчина лет пятидесяти, или близко к тому. В европейских брюках, жёлтой рубашке с коротким рукавом, на голове непременная для всех местных жителей тюбетейка. Круглолицый, лысеющий, с добродушной мягкой улыбкой, неторопливой речью — это хозяин дома. А улыбчивая невысокая толстушка в атласном платье и шароварах, ярко-оранжевых, с красными полосами, это его жена, Мубарак-апа. Она суетится сейчас по-хозяйству. Подчёркнуто старательно ей помогают две их младшие дочери, погодки. Глазастые и стеснительные, любопытные и смешливые, Малика и Саодат, школьницы начальных классов. Они тоже в ярких фиолетово-синих, полосами, платьях, таких же и шароварах, в ярких цветных тюбетейках. У каждой на голове множество иссиня-черных косичек, которые ни минуты не знают покоя, нигде не успевают за своими хозяйками, на всё реагируют всполошено и с запозданием. Как те спицы в велосипедных колёсах порой мелькают косички.

Рядом с гостем, СанСанычем, сидит их старший сын — Валижон, тот, который встречал гостя в аэропорту. Был ещё и Фахритдин, его товарищ, и два пожилых молчаливых старика. Сухих и худых. В национальной одежде и тюбетейках. Или Негмат-ака родственники, либо родственники его жены Мубарак-апа, а может и обоих сразу. Они, Алиджон-ака и Насреддин-ака, с важными, без эмоций, тёмно-коричневыми лицами, седыми длинными бородами, белыми же бровями. Словно два Хоттабыча, на взгляд СанСаныча, вылитые, точь-в-точь. Из радиоприёмника, так же знойно и сладостно, под аккомпанемент рубаба, дайры, чанга, и гиджака звучал высокий мужской голос исполнителя.

Поджав под себя ноги, все сидели на ковре, на полу. Был и стол. Конечно, был, но на очень-очень низеньких ножках. Удобно, в принципе, как в начале показалось Сан Санычу, если б не длинные ноги, которые с непривычки быстро затекли и болезненно отвлекали от процесса застолья. На столе же красовались и фрукты.

Ум-м… Желто-розовые персики!.. С нежной кожурой и сладчайшей мякотью… Гранаты — ярко-рубиновые внутри, с терпким соком и непременно горьковатыми косточками… Краснобокие яблоки — медово-сладкие и сладко-кислые… Виноград радовал своей спелой гроздью на любой вкус, от иссиня-чёрного, до прозрачно-молочного — дамские пальчики. Виноградины круглые, вытянутые, с косточками и без… Сочно-спелые, сладкие…

Ещё и сладости на столе!

Естественно! Это же Восток!..

И изюм тут, и непременная халва, тягуче сладкая, с тёмной загорелой медовой корочкой; овощные салаты — помидорные дольки в спокойном ожидании любезного к себе внимания, ждут и огурцы, нарезан и стручковый лук; есть и зелень разная — укроп, мята, петрушка. Очень всё душисто и остро запашисто. Была и чакка. Чакка — это кислое молоко. Да-да, солёное и кислое — и для здоровья, старики так говорят — хаттабычи! — полезно, и чтобы аппетит развивался, и для долголетия, да! В четырёх сторонах большого стола, с боков, стопками высятся, пышут ещё жаром, улыбаются поджаренностью и маслянистой своей поверхность аппетитные пшеничные лепёшки, выпеченные в тандыре. Тандыр… Национальная печь. В каждом дворе такая есть, круглая и большая, вылепленная из жаростойкой глины. Раскалят её огнём снаружи, и лепят с внутренней стороны сырые лепёшки… Элементарно!

На столе красовались ещё и пирожки, как догадался СанСаныч, но не те, привычные — вытянутые, а треугольные. С очень вкусной, оказывается, начинкой. И фарш не через мясорубку, а кубиками нарезан… И лук там, и перец, и ещё что-то, интересно-специфическое… совсем неизвестное… А вкусно как… О-о-о! Что это?

Эти вопросы — сменяя друг-друга — легко читались на лице гостя. Из вопросов оно сейчас собственно и состояло. Хозяева, с заметной гордостью, уважительно поясняли: «Это «зира» там наша, местная. Приправа в пирожках. Очень полезная! Нравится? Вы ешьте-ешьте». «Ум-м, зира! — восхищённо округлял глаза гость, удовлетворённо кивая головой, конечно. — Зира это!.. — запоминая, повторял название русский гость. Смакуя, пытался найти в памяти вкусовой аналог… Не находил. Интересно! С сожалением замечал: У нас такой дома нету! — Хозяева тут же гостеприимно разводили руками: это поправимо, дадим в дорогу. СанСаныч, стесняясь, получалось — напросился — торопливо отказывался: Нет-нет, я не об этом. Я говорю, на Дальнем Востоке у нас такого растения нет». «Ну вот и возьмёте с собой, чтоб родителям и друзьям показать… Да!» «Если только так… — соглашался гость, и вновь хвалил Мурабак-апу, хозяйку. — Очень вкусно всё, очень!» Она, разрумянившаяся, под тёмным загаром даже видно, скромно опускала глаза: «Пожалуйста-пожалуйста!.. Да вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь!.. Мы хорошим гостям всегда рады!»

В пиалах принесли шурпу.

О-о-о, шурпа!.. У-у-ум-м, шурпа!.. Ух-х, шурпа! В пиалах!..

Приятное удивление не сходило с лица гостя. Хозяева наоборот, были сдержаны, предупредительно вежливы, но печать гордости за свои национальные традиции, щедрое своё гостеприимство, нет-нет да и проступала… Не обижая, конечно, гостя — совсем наоборот. Лица при этом у всех были спокойные, даже как бы величественные. Может глаза чуть с излишним лукавством блестели, отмечая восхищение гостя, так это нормально для хозяев, это ж похвала… Ну а шурпа, это действительно не просто еда, это явление, это предвестник настоящего праздничного застолья.

Горячий, дымящийся наваристый бульон, из мяса баранины, в меру посоленный, с душистыми приправами, с горошинками в меру острого перца… Запах — неземной! — перебивая все предыдущие ароматы как не серьёзные, властно вытеснил собой все остальные, приковав общее к себе внимание. Шурпа! Ай, шурпа! Ой, шурпа! Бальзам желудку и душе. Даже на глаз, вкус просто изумительный!

А вот, наконец, и самое главное, самое долгожданное: хозяйка, горделивая в своём щедром гостеприимстве, внесла пышущий жаром плов. О-о-о! Вот это произведение!

Плов!..

Огромное блюдо! Величественный Монблан! Чудо узбекского кулинарного искусства! Отборный крупный рис чуть коричневого оттенка, рисинка к рисинке, вобравший в себя и вкус молодого отборного мяса и сочного лука, сахарной моркови, чеснока, — и чеснока! Но не натёртого, либо нашинкованного, а вот так вот, целым семейством, головками, вымытого до белизны, но не очищенного, а во всей своей нижней одёжке, томящегося сейчас в плотном соседстве с рисом. Именно так! Невероятно! Но ещё более невероятным для СанСаныча оказалось щедрое присутствие в плове — изюма! Да-да, его. Того, что, казалось бы, должен быть только на десерт. Ан нет. Здесь, в плове он — абсолютная невероятность! — именно той изюминкой и оказался, — ни больше, не меньше! Вот тебе и Восток! Вот тебе и тысяча… и одно блюдо! И это ещё не всё. Добавьте к этому всяческих мыслимых приправ в плове, энергию поэзии жаркого солнца, ласковую энергию благодатной земли, воды, и восточную энергию самого повара-изготовителя… Всё здесь в нём, в плове, соединилось. Он — вершина кулинарных традиций.

В Средней Азии это не простое прозаическое соединение особого какого-то риса с мясом и прочими добавками. Плов — это философия. Это наука. Своеобразный культ нации. Культ каждой семьи, каждого азиата… если он, конечно, азиат. Представителям других наций остаётся только завидовать, попадая к такому столу и облизывать пальчики. В прямом смысле слова облизывать. Едят плов только руками. И, чтоб не забыть — хозяин уже водку разливает! — и самое главное отметьте, жутко принципиальную важность — готовит плов только хозяин! главный мужчина в семье!

Только мужчина, как здесь понимают, может приготовить настоящий узбекский плов! Вот оно как!

Так оно и оказалось: ничего вкуснее СанСаныч, до этого момента и не ел… в жизни. Этим своим неожиданным бесхитростным наблюдением, с восхищением и искренним удивлением, и поделился с хозяевами. Эт-то что-то! Это да! Вкусно! Невероятно вкусно!

Да если бы и не сказал, от вкусности проглотив язык, говорить и не надо бы, и так всё было видно: нравится гостю плов… и стол, и люди, и вообще…

Выпили…

Да, это конечно… И за доброго гостя выпили, и за гостеприимного хозяина с хозяйкой; за дружбу народов и за всех детей; за родителей; за космонавтов — какой уже там по-счёту летает?! Выпили сначала за первого, Юрия, потом за сейчас летающих; конечно, за тех, кто между первым и последними летал; естественно за тех, кто потом когда-то полетит. Не забыли и перестройку, за всех демократов; за лучшую жизнь; за узбеков, за русских; за мир во всём мире…

Где-то до этого места СанСаныч, кажется, вроде ещё держался.

Кстати, это грандиозный его личный рекорд! Раньше бы, дома, и трёх рюмок СанСанычу хватило… Сейчас… десятикратным было превышение нормы… стократным?! Плов наверное выручил… потому и не вырубился гость раньше… Потом наступило — всё!

Полный мрак.

Это и понятно. Любому нормальному человеку такое аховое состояние известно. Как говорится, пусть и противно, но хотя бы раз такое все проходили, всем знакомо. Потому именно это мы ни описывать, ни рассматривать сейчас не будем, во имя чистоты дружбы и помыслов двух братских народов. А поместим сразу СанСаныча, пусть и с больной головой и вялым состоянием организма, но с очень горячими дружественными напутствиями высокой принимающей братской страны, с сумками разных размеров и бесчисленным, казалось, откуда-то взявшимся их количеством, в самолёт «Ил»-62М, уже не единственной авиакомпании в России, но ещё…

«Аэрофлот».

Не видел, болезный, как вместе с ним, весь борт заполнили говорливые пассажиры в тюбетейках с большим количеством бидонов, с сумками и деревянными ящиками с фруктами.

Так вот!

* * *

— Товарищи коммунисты, Объединительный Съезд объявляю открытым! — Торжественно объявил председательствующий. Из динамиков громко полилась музыка «Варшавянки», заглушая собой хлопки поднимаемых сидений в зале. Делегаты дружно поднялись, подхватили…

Отпев, делегаты чинно опустились на свои места. Председательствующий поимённо перечислил приехаваших делегатов и гостей, с указанием прежних и нынешних должностей и званий. В списке много было людей со званиями Героев Советского Союза, от космонавтики до угледобытчиков, включая и знакомые всей стране женские имена. Каждую фамилию зал встречал дружными аплодисментами. Единодушно одобрили членов почётного президиума. Названные делегаты заняли места за президиумным столом. Председательствующий зачитал повестку, зал регламент принял, потом единодушно утвердили регламент… Съезд начал свою работу.

— Товарищи, большое спасибо за ваше высокое доверие, я с удовольствием бы пошёл с вами работать и в Госдуму, и в Совет Федерации, хоть к чёрту на рога, но нужно же кому-то, — выступающий делает короткую паузу, призывая к вниманию… улыбкой даёт понять, что дальше тоже пойдёт, конечно же, шутка. Нажимая, произносит, — взрослому и ответственному… — оглядывает зал, заметили юмор, поняли, оценили? Так же с улыбкой продолжил, — наблюдать со стороны за правильным развитием необходимых политических процессов в стране, вовремя реагировать, поправлять так сказать… одёргивать. — Только для тех, кто может быть и не понял, чтоб не обиделись, серьёзным тоном сообщил. — Шучу. Да и молодым нашим коммунистам, подготовленным, дорогу нужно уже освобождать. А если серьёзно, то не нужно нам, мне думается, лишний раз дразнить демократических и прочих злобных гусей. — Все поняли кивок в сторону неподведомственной, продажной прессы. — Все уже хорошо знают, что наша коммунистическая фракция в Госдуме самая мощная, и только она самая в стране дееспособная. И что такое «Красный пояс» в стране — уже знают и почувствовали все, и не только у нас на Дальнем Востоке, и здесь, в Краснодарском крае, но и в центре, и за рубежом — Его речь прерывается аплодисментами, возгласами одобрения. Партийный объединительный съезд коммунистов, в закрытом режиме, проходит на юге страны, в Краснодарском крае. Собрались ведущие политики от партии КПРФ, члены Государственной Думы, ряд «красных» губернаторов, банкиров, спонсоров, несколько руководителей подведомственных коммунистам СМИ, их советники, стенографисты, представители других партий, другие какие-то, бритоголовые.

— И пусть, — энергично продолжал выступающий, — нам это нужно открыто признать, в руководстве коммунистической партии, нашим коммунистическим движением есть некоторые разногласия. Да, они есть. Есть. Но они, товарищи, не идеологического характера, а только, как мы знаем, личностного, амбициозного…

Аплодисменты. Выступающий небрежным жестом руки стёр лишний сейчас шум, остановил.

— …В управляющую верхушку Коммунистической партии, в её ЦКа пришли никому неизвестные нам люди. Может быть и хорошие, в общем, люди, но выскочки, мы с вами это знаем. Мы не знаем другого. Мы не видели их на наших Партсъездах, Пленумах, не знаем их по совместной работе, по каждодневной учёбе, решению насущных вопросов поставленных перед нами Партией и правительством, вопросам строительства социализма, строительства быта, формирования нового Советского человека. Но я уверен, народ разберётся и время всё расставит по своим местам. Нам, всем, сейчас нужно быть чуточку хитрее в своих действиях, не конфронтировать с ними, а, как мы полагаем, направить их производительную энергию на наше правое дело. Пусть они, сами не догадываясь, не понимая, льют воду на нашу идеологическую мельницу. Пусть! Они нужны нам… пока…

Его слова вновь прерывают горячие аплодисменты. Выступающий, воспользовавшись предоставленной паузой, спокойно снимает салфетку с высокого бокала стоящего на его трибуне, привычно пьёт пару глотков чего-то прохладительного. Достав из брючного кармана платок, вытирает губы, прячет его обратно. Поверх трибуны смотрит в зал… Кивает головой, мол, понимаю вас, товарищи, понимаю, спасибо, но я не артист, мне аплодировать не нужно… спасибо, не нужно. Тем не менее ждёт. Зал постепенно смолкает.

— …Я очень доволен тем, что наша с вами работа, товарищи, не прошла даром. Что все ключевые должности в стране, или почти все, заняли наши люди… И у нас на Дальневосточной земле так, и у вас здесь, в крае, я знаю, и в Сибири, и в Москве, и в Госдуме, и в Совете Федерации. И не нужно лишний раз нам, пожалуй, всем, и мне, старому партийцу, в том числе, мозолить глаза народу на телевизионных экранах, выпячиваться. К тому ж, прошлые свои должности и заслуги показывать: член ЦКа, работник крайкома, работник обкома, секретарь… Не надо нам этим бравировать, товарищи. Это всё ещё злит некоторый, так сказать электорат, и прочую с ними маргинальную публику, ещё отталкивает. Мы свою работу итак можем хорошо делать: делали, делаем и будем делать, товарищи.

Вспыхнувшие аплодисменты наткнулись на сердито вскинутую ладонь оратора. Послушно угасли.

— … Мы должны работать, товарищи, спокойно, ненавязчиво, как бы со стороны. У нас уже всё хорошо получается. Потому что мы вместе, и сильны этим. На нас работает многолетний опыт борьбы наших отцов и дедов, наших товарищей коммунистов: и в годы зарождения коммунистического движения, и в годы подпольной борьбы, и в годы становления социалистического государства, и в годы борьбы с голодом, разрухой, и в годы борьбы Советского народа с немецко-фашистскими захватчиками, и в годы восстановления страны, и дальнейшем её строительстве… И сейчас вот, в трудную для нашей партии, для нашего славного народа годину!..

Аплодисменты вновь прервали его выступление.

Эти аплодисменты выступающий не перебивал. Нужно было всё выслушать, дать съезду выразиться… Выждал… Продолжил.

— Не пришло ещё время, товарищи, открыто нам брать на себя ответственность перед страной… Демократы не все ещё свои силы исчерпали! Как говорится, пусть ещё побьются своим фэйсом об наш тейбл… Извините за вольную шутку.

Присутствующие поддержали, весело отреагировали, ага, именно так, именно фэйсом и об это самое…

— …есть ещё места для наших стратегических и тактических действий, — энергично продолжил выступающий. — Есть ещё точки для приложений. И народ наш ещё, мы видим, не до конца созрел для своего протестного волеизъявления, относительно законной смены существующего строя, пусть и путём стихийного вооружённого восстания. Мы пока, выполняем другую задачу: не дать демократам и этому, так называемому президенту, закрепиться во власти. У нас задача остаётся, как я вижу, прежней, товарищи: любым образом, любыми средствами способствовать дестабилизации политической, экономической, социальной, и прочих ситуаций в стране. Нам нужно, как можно быстрее, застопорить, окончательно остановить этот разрушительный для социалистической строя, так называемый процесс демократических преобразований. И я очень рад, действительно рад, что очередному пропрезидентскому правительству никак не удаётся выйти из экономического и политического кризиса: ни бюджет бездефицитный создать, ни оборонные, ни кадровые вопросы грамотно решить, ни социальные, ни научные, ни внешнеполитические проблемы осмыслить. Наши противники — политические банкроты, товарищи! Банкроты они благодаря, главным образом, нам с вами, товарищи! — Аплодисменты. — Мы приехали в этот традиционно коммунистический созидательный, хлебный край, с целью высказать высокую степень своей поддержки нашим собратьям-коммунистам на этой славной краснодарской земле, рассказать вам о своих достижениях в плане нашей суровой борьбы за будущее народных масс, с желанием поделиться своими планами, выслушать отчёты о достигнутом, скоординировать наши общие совместные планы. Я рад представить своих ответственных товарищей, они и расскажут вам, как мы планируем дальше вести нашу с вами общую политическую борьбу. Встречайте…

Аплодисменты.

К трибуне подходил тоже не молодой уже человек, тоже чиновничьей наружности…

— Дальневосточник, старейший коммунист, ветеран Великой отечественной войны, Почётный железнодорожник Советского Союза, Герой Социалистического труда, бывший начальник Управления дальневосточной железной дороги, член бюро Крайкома Коммунистической партии Советского Союза Чепурной Герман Степанович. Пожалуйста. — Председатель собрания возвышенно театрально представил следующего выступающего, и уступил ему место. Зал встретил гостя уважительными аплодисментами.

— Гхе… кхым-м! — прокашлялся новый оратор в микрофон. В узком — в плечах и поясе, модного покроя костюме, сам как груша оплывший — возраст, как никак! — но с копной серых — седых — взлохмаченных волос, седыми, нависающими над глазами бровями, горящим революционным огнём взглядом, решительными движениями рук и туловища. Выступающий с угрожающим видом, будто прицеливаясь, оглядел зал… — Товарищи! — на соответствующей высокой патриотической ноте начал… — Я, как и все здесь, свой партбилет ни кому не сдавал, от родной коммунистической партии никогда не отказывался, Родину и товарищей не предавал… Вот он, мой партбилет, товарищи, он всегда со мной! — Товарищ выдернул из кармана красную книжицу, высоко поднял её над головой…

Зал принял патриотический жест плотными аплодисментами, перешедшими в ритмическое: раз-два, раз-два!.. Как — левой, левой!..

Всего на съезд приехало около пятисот человек. Денежных средств на это задействовано было заметно много. Точнее — очень много. Хотя это, естественно, было тайной. На целых пять дней был откуплен весь многоэтажный оздоровительный санаторий на побережье Чёрного моря. В прошлом лечебно-профилактическое здание, теперь, с претензией на многозвёздный отель. На период съезда, специальными мерами, добровольно-насильственно, гостиница была полностью освобождена от постоянных или случайных посетителей. Откуда-то, как по мановению волшебной палочки, спешно были доставлены экологически чистые «продукты, вина, фрукты, от мух…». Прилетела заказанная пёстрая группа столичных, остро модных каких-то музыкантов и шумных, эпатажного вида артистов женского пола, так называемых салонных звёзд из ночного варьете, внешне без морально-политических комплексов. На круглосуточное дежурство к подъезду был поставлен весь губернаторский гараж… Заказана хорошая погода. Безопасность и чужой глаз — сглаз! — гарантировала приехавшая капеэрэфовская охрана, местная милиция, ЧОПы, решительного вида местные казаки на конях с плётками в руках, включая ГИБДД на машинах, за многие километры весь периметр прилегающей территории надёжно перекрывали. Все — профессиональные ребята, говорили их лица, устрашающий к тому же внешний вид и боевая экипировка.

В банкетных залах, между тем, спешно накрывались обычные и фуршетные столы; прогревались несколько до бела выскобленных саун; в одноместных и двухместных номерах, под люкс, вновь сменили гостиное и постельное бельё, как и в массажных кабинетах тоже, жёлтые холодные клеёнки там и вовсе убрали; ещё раз пропылесосили бильярдные столы; в бассейне сменили кристально чистую воду на голубую… Подсветку в нём соответствующую для этого местные «кулибины» установили. И прочее.

— …За несколько первых трудных лет, после этой… эээ… так сказать, чтоб она… эээ… я извиняюсь, перестройки, мы, под руководством нашего бессменного первого секретаря краевого комитета коммунистической партии товарища Валерия Ивановича, — пристукивая ладонью по краю трибуны, убеждённо говорил оратор, — смогли сделать так, что вся законодательная и исполнительная власть в нашем крае находится теперь под нашим полным, негласным, партийным контролем. От КГБ, прокуратуры, до МВД и частных охранных структур, от налоговой, до пожарной, от СЭС, до таможни… Все службы, все инспекции так или иначе возглавляются нашими людьми, коммунистами, или сочувствующими. Не все они, по понятным причинам, могут об этом сегодня во всеуслышание заявить… Ещё не пришло время. Мы это знаем, понимаем, и всячески помогаем им в их сложной, но очень важной, законспирированной, так сказать патриотической деятельности. Средства массовой информации в своём большинстве, как вы знаете, тоже содержатся на наши партийные или около партийные деньги. Транспорт, железная дорога, связь, электронные средства массовых коммуникаций тоже под нашим негласным контролем. Есть у нас, правда, отдельные негативные очаги, проявляющие демократические признаки, но они неорганизованны, разобщены, и находятся в разработке наших специальных структур…

— А где же они теперь, ваши политические оппоненты — демократы, куда вы их там загнали? — громко, со смешком доносится из зала чей-то весёлый голос. — Интернировали?

Зал колышется одобрительным смехом: «Да, где?» «В резервации?»

— Где наши дерьм… э-э-э… демократы?.. — выступающий оторвался от бумажки, из-под козырька нависших серых бровей растерянно глянул в зал, но поймал кем-то вброшенный мяч, мгновенно отпасовал обратно. — А они… э-э-э… в торговле у нас все… — расплывается в довольной улыбке. — На нашем оптово-розничном рынке они сейчас все и работают, места там у нас арендуют. И чтобы жизнь им мёдом не казалась, выдали мы им, каждому, по кассовому аппарату, и приставили своих ответственных проверяющих… Дань собирать! У нас всё по-закону, всё на законном основании… Спасибо вот товарищам законодателям за это! — короткий театральный поклон в сторону депутатских значков на лацканах многих… Ответно вспыхнули одобрительные аплодисменты. — И теперь им, демократам, и всяким разным предпринимателям, как говорится: шаг влево, шаг вправо… Чтоб жизнь мёдом… эээ… не казалась, я извиняюсь, в смысле расстрел!

Зал хохочет, одобрительно аплодирует. Слышны возгласы. «Так их, дерьмократов!» «И у нас они вот где, в кулаке». «Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал!» «На лесоповал их всех!»

Председательствующий, холёного вида пожилой, лобастый, с залысинами, с депутатским значком на лацкане, наклонившись к настольному президиумному микрофону, изображает на лице некоторую строгость, но не усердно, а так просто, для острастки, по должности. Даёт залу насладиться единым саркастическим порывом, потом всё же укоризненно произносит:

— Товарищи! — оглядывая зал, с плохо скрываемой довольной усмешкой, негромко стучит председательствующий кончиком карандаша по стойке микрофона. — Товарищи! Тише, пожалуйста, товарищи, тише! Дадим человеку спокойно выступить. Не перебивайте, пожалуйста. Мы ж не в Госдуме.

От последней фразы зал вообще взрывается понимающим смехом, топотом ног, смехом откровенного веселья. Ну молодец председатель, ну, юморист. В точку сказал. Развеселил. Уже не скрывая и председатель смеётся. Это коллективная эмоциональная разрядка, объединяющий юмор… Ха-ха!..

— Так, всё, пожалуйста, успокоились! — отсмеявшись, председатель громко стучит по микрофону, серьёзным уже тоном одёргивает развеселившееся было съезд-совещание. По-отечески требует. — Всё-всё, успокоились, товарищи. Успокоились! — Кивает выступающему. — Продолжайте, пожалуйста. Мы вас слушаем.

— Сейчас мы провели… — заметно воодушевляясь, как в цирке, перед особо значимым талантливым номером, продолжает выступающий… — провели ряд важных, официальных и неофициальных, судьбоносных для нашего края политических встреч с главами городов и губернаторами: Приморского края, Камчатской, Сахалинской, Амурской, Еврейской, Иркутской, Читинской областями о создании на нашей земле Единой Суверенной Дальневосточной Коммунистической Республики — «ЕСДКР»… — не очень уверенно произносит докладчик не привычную для себя ещё на слух аббревиатуру, но заканчивает довольно бодро, — в составе России, товарищи!

Последняя фраза тонет в бурных аплодисментах…

— …Почти со всеми политическими и региональными лидерами нашли полное взаимопонимание! — почти кричит выступающий.

Аплодисменты не смолкают.

— …Подготовили ряд соответствующих документов… — в общем шуме, вплотную наклонившись к микрофону, выступающий выкрикивает слова, как призывные лозунги. Председательствующий, будто дирижёр сейчас, навострив уши, палочку — карандаш — держит на взлёте, не перебивает пока… — документ о создании коалиционного правительства народного доверия, — выкрикивает выступающий. — Подготовили объединительный Манифест! Работаем над единым Уставом, Программой развития Суверенной Дальневосточной Коммунистической Республики на ближайшие первые десять лет… Мы задушим эту демократию! Под себя положим! Пусть она там подёргается!

Председательствующий бросает на стол карандаш, заметно взволнованно, энергично присоединяется к аплодирующим. Профессионально угадывает: в этом месте одёргивать народ никак нельзя, потому что полное единство — полное взаимопонимание. Видя всё это, понимая, председательствующий всё же исхитряется, найдя нужные сейчас восторженно-радостные обертоны в своём голосе и командные децибелы, коротко всовывается в шумное пространство митингующего гама, громко объявляет спасительный перерыв. Съезд немедленно подскакивает на ноги, принимается то ли вновь знакомиться, то ли пыль со спин товарищей своих выбивать, то ли бурно, в обнимку, встрече радоваться.

Брататься, как бы…

В перерыве прогуливаясь, делегаты, на ходу жуя свежие мясные и рыбные бутерброды, запивая прохладительными напитками на любой взыскательный вкус, жестикулируя, шумно обмениваются ещё жаркими, пылающими ещё всполохами политических эмоций… оценивающе уже оглядывают модельно-спортивные фигурки молоденьких женщин, из обслуживающего и сопровождающего персонала… О! Пять суток впереди!.. Праздник души и тела! Политические эмоции быстро стали замещаться бренными мирскими, сказать, мужскими… Как это обычно бывает перед мужской закрытой вечеринкой… Предвкушая уже будущую сладость, делегаты, в очередной раз восторженно округляют глазки на проходящую мимо — такую вот! — очаровательную особу. Откровенно, в глаза ей хихикают и потирают руки… «У тю-тю-тю, какие мы здесь соблазнительные и привлекательные!..» А в ответ им, глазками пока: «Да, вот!..»

Скорее бы вечер… В ожидании главного мероприятия, банкета, и всего, что потом с этим связано, обмениваясь, подогревая друг-друга, нетерпеливо топчутся партийные функционеры. Скорее бы…

— Пошли что ли в зал… Быстрее начнём — быстрее кончим! — Понимающе смеются.

— В зал, товарищи, в зал. Прошу, проходим. — Слышится усиленный аппаратурой голос председательствующего. — Рассаживаемся, друзья. Продолжим… Раньше начнём…

Зал с удовольствием поддерживает, вразнобой выкрикивая, продолжает желанную концовку: «Раньше и закончим!»

— Да-да! — добродушно соглашается председательствующий, громко стучит карандашом по микрофону и переходит на деловой, официальный тон. — Итак, товарищи… — внимательно вглядывается в глубину зала, вдруг требует. — Охрана, эй, закройте там, пожалуйста, хорошенько дверь!.. Я вам именно говорю… Да вам… Как положено там закройте — с той стороны!.. Они там закрыли, товарищи? Проверьте. Мне отсюда не видно!.. Ага, понятно! Вот и хорошо! Можно было, кстати, и не дожидаться моих указаний… — Журит оплошавших председательствующий, и приступает к дальнейшей работе. — Итак, товарищи, продолжим заседание нашего закрытого партийного Съезда!..

Съезд закончил работу тем же объединительным маршем:

* * *

А СанСаныч наш, предприниматель, вновь всё проспал. Весь полёт.

И взлёт, и посадку, и два завтрака в полёте, не считая разные прохладительные напитки. Но, главное, прилетел всё же, вернулся.

Его ждали и дома, и в офисе, и Леночка…

Дома всё было по прежнему: жена была занята своими школьными проблемами, отвечала за работу детской летней площадки. Дочь, будущая выпускница десятого класса, помогала ей. Дочь жила в каком-то непонятном для отца романтическом девичьем мире. И, в общем, была далека от отца, и он, занятый работой и прочим, не особо стремился осмыслить и понять её жизнь. Девочка, как никак, оправдывая, объяснял он себе, вернее — девушка, — другой мир. Пусть уж мать с ней занимается, ей это ближе. А сын всё лето был то на рыбалке, то в туристических походах со своими школьными друзьями, сверстникам. В редкие их встречи СанСаныч видел: загорел парень, похудел, вытянулся, голос охрип, держится чуть на дистанции. Взрослеет, или курить начал, думал СанСаныч, приглядываясь к сыну. Это тревожило, но жена просила не вмешиваться… пока. У парня переходный возраст, говорила, характер… правда всё ещё не оформившееся, не окрепшее… не перегнуть бы палку. В общем, за тыл СанСаныч был почти спокоен. Фирму бы удержать на плаву, вывести бы её на хороший уровень, это да! Тут нужно постараться, очень постараться. Об этом думал, об этом и переживал. К тому и время диктовало…

Странно, но со свободой предпринимательства становилось почему-то всё хуже и хуже — он замечал. Бухгалтер часто стала жаловаться: «Жёстче стала отчётность, СанСаныч, я не успеваю, не справляюсь. Её стало очень много! Везде выставлены сроки, штрафы, пени… Жуткие очереди в фондах, налоговых органах, везде. Много принято регламентирующих указов, особенно местных подзаконных актов, многие приняты задним числом… Понимаете? Подло как-то. Я думаю, с умыслом!» СанСаныч не верил, не может быть. Так не должно быть! Но было. Требовалось почему-то срочно погашать на пустом месте возникшие вдруг финансовые задолженности… Как грибы разрослись виды налогов… Юрист безуспешно уже пыталась выбрать путь в череде законов явно противоречащих друг другу…

Ещё этот ГКЧП, тревожно мелькая телевизионными кадрами, музыкой незабвенного Чайковского, приминая-уминая психику обывателя выстрелами 1993-го года, и глухим перестуком танковых траков, прокатился по стране, вызвав неоднозначную реакцию, как в России, так и за рубежом.

Одни коммунисты откровенно радовались: всё, конец прихватизаторам, конец демократам: предателю Ельцину, Гайдару, Чубайсу, Горбачёву, и всем иже с ними. К стенке их, сволочей! Другие, которые демократы, встрепенулись, хоть и были в глубоком шоке от прогнозов перспектив политического расклада сил в стране, явно не в их пользу. Умело уводимых коммунистами в сторону народного гнева, неповиновения, революции и возмездия… в сторону политического переворота. Чубайс, Немцов, Хакамада ещё бравировали своими успехами в… будущих политических завоеваниях. Уверяли электорат в своём единстве с умным, передовым избирателем. Явлинский мягко гнусавил об элитарности своего политического движения и неумолимой победе над всеми политическими партиями, но… Многоопытные коммунисты, в самом начале перестройки, как учил когда-то «бессмертный», сделав шаг в политической борьбе назад, в неофициальное подполье, огляделись, освоились, даже закрепились, и теперь, оседлав волну народного недовольства, погоняя и подгоняя его, форсированным маршем давили демократов на всех политических, экономических, и прочих фронтах… стремились к власти. Профессионально обеспечив себе безусловное численное преимущество в Госдуме и всех, так называемых ветвях власти и политических структурах, встряхивали все заседания верхней и нижней палат парламента, саботируя, бойкотируя, фальсифицируя попытки демократов выйти из цейтнота, всячески подставляя и топя их…

Народ вновь стоял на баррикадах, как мог, удерживал свой демократический выбор…

«Ель-цин! Ель-цин!..»

«Долой ГКЧП!»

«Долой предателей!»

«Ель-цин!»

«Ель-цин!..»

Вновь стрельба, кровь… подавление вспыхнувшего мятежа… перестановка кадров во всех властных, административных, политических структурах. Вновь политические декларации… Обещания, заверения… Новые выборы…

Кошмар и бред в стране! Бред и кошмар!

«Что-то не так здесь, ребята! Ой, не так!..»

А тут ещё одна гнилая производная… Всё откровенней стали проявляться разные бандитские сообщества. Раньше были только «синявщики», бывшие ээки, теперь добавились спортивные группировки. Спортивные! Те ребята, которыми мы, народ, гордились, как эталоном мужества, добра, чести и справедливости?! Они — «наезжают», отбирают, унижают, убивают!! Как это?.. Что с ними произошло? Кто «мозги» им повернул? И милиция — вот парадокс! — мирно с ними уживается! На всё говорят: «Юридических прав у нас, у милиции, достаточных нет. Законодательство не позволяет. Зарплата маленькая». Идиотизм какой-то!

Там — митингуют, тут — казино открывают. Один за другим появляются коммерческие банки, рестораны… Порножурналы уже свободно в продаже, газеты полны интимными предложениями секс-услуг в массажных салонах, саунах, на дому клиента, в авто… ВИЧ-инфекция где-то, говорят, в стране проявилась… Да! Косит всех, сволочь, подряд! Чековые инвестиционные фонды, один за другим, деньги у народа мешками собирают под огромные проценты… А деньги какие там — мамочки! — государству не снились! Иных организаторов уже и милиция с собаками разыскивает, и толпы обманутых вкладчиков. Оторопь берёт от наглости и размаха! А история с серией банковских авизо! До такого же додуматься как-то надо было!.. Ещё и умыкнуть! Русским духом тут и не пахнет. Тут другой ум нужен, коварный…

Много шумных азиатов, — везде полно. Кавказцы, выходцы из Средней Азии, ещё кто-то… Ходят группами… Тасуются главным образом на рынках, ресторанах, гостиницах, казино… Ведут себя неуважительно, вызывающе. Где хотят курят, плюют, громко разговаривают, гогочут, ругаются… С кучей денег, с большой завидной кучей денег в карманах, с долларами. Все молодые, есть правда и в возрасте, те, видать, паханы, как теперь о таких говорят, но ни физическим, ни производственным трудом явно не тронуты. Только торговлей… Чем угодно, но торговля — любая. За себя стоят, к русским хитрость и коварное лукавство применяют. Только хитрость, и только лукавство!

«Мамой клянусь!..» «Честью клянусь!..» «Хлебом клянусь!»

Какой мамой, он клянётся, чьей? Какой честью? Пыль в глаза, да враньё одно.

Тот тип джигита, горца, кавказца, кто мать не обидит, ребёнка, женщину, старика защитит… последнюю лепёшку отдаст, коня не пожалеет — это всё литературно-художественные образы бывшей коммунистической пропаганды интернационалистской направленности. Человека же видно по его делам, а не словам. Те, которые сегодня пришли в Россию, это скорее разорители и сил, и нравов наших, и… будущего. А именно с этим к нам они и пришли, судя по их действиям.

Есть у них и традиционные виды товаров. Это, как бы для своих, или по рекомендации: наркотики, оружие, раньше были ворованные кони, стада овец, теперь то же самое, но открыто добавились и люди, и автомашины… И всегда валюта, валюта, валюта… Девчонки русские вокруг них, как мухи вьются… Да какие ещё девчонки — картинки! Но пришлые, их, явно не уважают, ими пользуются, как рабынями, как туалетной салфеткой. Поразительно, как только девчонки терпят к себе такое низкое отношение… И где же она эта хвалёная кавказская уважительность к женщине? Да нет её! Блеф это! Чувствуют себя безнаказанно, потому что откупились от местных. Сговорились с ними, лодырями и лентяями, зоновскими и спортивными паханами, получили «под себя» территории, исправно платят дань в местный «общак», чиновникам, но не всем чиновникам, а только ключевым фигурам — иначе никаких денег не хватит. Своих земляков везде, где можно и где нельзя, пристроили, навязывают теперь местным свои нравы и обычаи. Для этого встроились и в милицию, и в администрацию и в прокуратуру, и в исполнительную власть — всё под себя подминая, всё подстраивая.

И тактика у них выбрана правильно. Зная, что рыба гниёт с головы, с местных голов они и начали… С чиновников, с воровского общака, с лидеров преступных группировок…

А что же русские-то мужики, да молодые парни?! Как допустили?

Хороший вопрос! Сильный!

Как-как… А вот, так! Раздроблены все потому что. Нет русской национальной идеи. И не было никогда, по-крайней мере при Советах. Они, коммунисты, и вытравили калёным репрессивным и идеологическим железом дух русский своими призывами к равноправию и единству всех братских народов. Столько при этом дел гнуснейших натворили ленинцы вместе со сталинцами, столько наций и народностей лбами столкнули… Не расхлебаешься теперь. Русской нации всё это и досталось разгребать сейчас.

Те, русские ребята, парни, мужики, кто и мог дать отпор пришельцам, были умно, разными способами, коварно нейтрализован: кого просто подкупили, кого и на свою сторону деньгами и лёгкой жизнью переманили, кого припугнули, кого убили, кто без вести пропал, кто и сам отступил… И все дела. Если кто из русских парней и вспыхивал когда, — в одиночку, или вдвоём справиться конечно же не могли. Слишком неравны силы. Слишком! Да и они местные… Они же на месте здесь, и прописаны, и квартиры, всё у них на виду, всё беззащитно, а эти, пришлые, они как ветер, напакостили и спрятались на своей «исторической» родине. Кто поедет туда счёты с ним сводить… Никто! Да и не найдёшь его, поганца, в горах-то, либо степях… Вот и вынуждены русские мужики зубами пока скрипеть… Поэтому и знают своё место: лучше не задевать, ещё лучше не ввязываться. Увидели уже, на своей «шкуре» убедились — никто не вступится: ни друзья, их поодиночке потом всех можно вычислить, ни милиция, ни гэбешники, ни местный общак. Никто! А инородцам этого только и нужно. Им — лафа!

Стыдно! Конечно стыдно! Ещё как стыдно. Берегли хотя бы своих девушек парни, да жён с сёстрами, и то ладно. Но девчонок-то всё одно больше…

Летят они на сладкие речи, липкие руки, «дешёвые» деньги… Тянутся… Сгорают!.. Жалко их! Очень жалко!

* * *

Александр Михайлович Христенко, бывший исполкомовский работник, как не старался, не смог войти в новую команду заступившего на «хозяйство» вновь избранного председателя Крайисполкома. Затаив обиду, хотя, чего обижаться — время такое, да и возраст, ушёл вначале в длительный отпуск, с обычным для такого ранга аппаратчика стационарным медицинским обследованием, потом на длительное санаторное лечение. Как всегда «на халяву», за казённый счёт. Пока утряски-перетряски, он отдыхал. СанСанычу это бы, в общем, без разницы, он уже чувствовал, казалось, под ногами «тропу», но с изменением статуса его протеже и у него кое-что изменилось: пришлось съехать из помещения конференц-зала в другое, менее престижное. Новый Председатель вдруг дал грозную команду — выселить всех посторонних. Сказано — сделано. Выселили только одну фирму — СанСаныча. Японскую не тронули, она не могла быть лишней по определению, и ещё одну оставили — «Дальвнешэкспо» называлась. Там, Николай Михалыч по секрету сообщил, работал директором рыжий парень, лет тридцати пяти, племянник нового председателя. Тоже, само собой, не посторонний.

Кстати, и председатель Крайисполкома теперь не председатель, а законно избранный народом Губернатор. Как Ельцин, только местный. Это ж другая, граждане, ипостась, это ж, значит, надолго. Опять возникли вопросы укрепления вертикали демократической власти, с некоторой обязательностью перехода на её горизонталь. Вновь жутко опытные советники, политологи, профессиональные клерки — все из бывшей партийной элиты края и комсомола, засуетились, кто втянув голову в острастке, кто наоборот, выкатив грудь и ловя председательский взгляд, с ещё более подобострастным лицом, забегали «высокие» специалисты с бумажками-предложениями «по корректировке и реорганизации структуры управления и дальнейшего её эффективного развития…» Как в скоростном лифте: у кого сердце в пятки, у кого — кровь к голове! В общем, знакомый этап.

Последовавшие за этим несколько не существенных, тактического характера кадровых подвижек, со стратегическим прицелом, сейчас ещё и не различимых, произошли, казалось, сами собой. Как в кубике Рубика: щёлк, щёлк, и, — та же форма, тот же объём, а цвет другой. Во! Ты смотри, изменилось! То же самое, вроде, а… другое. Есть в этом что-то такое-этакое… Есть-есть! Например, рыжий племянник стал управлять Внешне-экономическим ведомством края. Укрепление? Ещё какое!

За этим последовало помпезное, но скромное — так местная, лояльная теперь губернатору пресса отметила — только для узкого круга — вхождение бывшего Председателя Крайисполкома в губернаторские круги страны, потом и в верхнюю палату Государственной думы. «Я ведь не очень этого и хотел, товарищи, если честно, — досадливо кривясь заметно пополневшим лицом говаривал с телеэкрана Губернатор, — но, куда ж денешься! Нужды края, товарищи, ваши нужды! — пришлось согласиться».

Свою политическую линию Губернатор продолжал выдерживать довольно осторожно, но мудро. Когда политически было необходимо — был — «за» всенародно избранного Президента. Но когда разговаривал с экрана местного телевидения, либо на закрытых конференциях и совещаниях со своим политическим электоратом, избирателями, «тружениками края» — яростно критиковал Ельцина. Знал, народу это нравится. То грозно потрясал кулаками, то беспомощно разводил руками, обречённо вздыхал, делал скорбную мину на президента. Так обычно стареющий школьный физрук «на пальцах» объясняет слабенькому и телом, и духом ученику технику прыжка через гимнастического козла — не говоря уж о каком-то там коне на «зачёт». Всё бесполезно, мол, ничего не получится! Совсем балда, а не презид… э-э-э… ученик!

В такой же «гибкой» манере он «совещался» с представителями промышленного сектора края, с ветеранами войны и КПСС, с врачами, учителями, предпринимателями, со всеми, в принципе, когда нужно было объяснить природу отсутствия денег вообще, бюджетных в частности, и прочие социально-экономические, политические катаклизмы, включая и природные. Был против старой линии КПСС!.. Это безусловно! Но в новой, кое-что — разумное! — вроде поддерживал. Правда, там мало, на его взгляд, было чего разумного — он видел. Одна ведь дребедень!.. И его это, как государственника, крепкого хозяйственника — сильно огорчало. Оч-чень сильно! Уж перед своими-то избирателями врать и юлить он не будет. Это факт. А вот в старой, социалистической системе, не отрицая, и не замалчивая! — возвышенно, с большим чувством — на память! — если именно та аудитория слушателей собралась, запросто мог перечислить все основные заслуги прежней Коммунистической партии перед своей страной, перед своим многострадальным народом, уж перед Человечеством, это точно. Что воодушевляло и его, и аудиторию слушателей, но веяло ностальгией… И это тоже огорчало «молодого» губернатора… Вот ведь, какие времена для нас всех плохие настали, товарищи (когда и «господа»).

Демократов, с трудом пряча презрение, не жаловал — а за что их жаловать? за то, что великую державу развалили? — но терпел. Ведя с ними дипломатическую — позиционную — игру на выживание. Мстительно, но умно — механизмов-то для этого в руках чиновника уйма — раз за разом лишая их остатков предпринимательского манёвра, плотно сжимая вокруг них пространство… Да нет, не он сам — что вы! — для этого аппарат соответствующий есть. О-го-го, какой аппарат! Свою задачу с лица читают. Да-да, именно с лица шефа. Раз, и готово. Потом, вместе они с любопытством наблюдают за рефлекторными проявлениями испытуемых, как исследователь Павлов со своими помощниками наблюдал… Или просто загонял предпринимателей, демократов, в глухой тупик и оставлял там, беспомощных и голодных, покрываться пылью и плесенью… А где и совсем наоборот, Губернатор был в первых рядах свежих предпринимательских процессов.

Парадокс? Нет, это не парадокс! Это стиль нашей современной политики. Особая многогранность ответственных партийных и государственных лиц. Стиль «моно»: сказал — сделал, сделал — ответил, сейчас не в моде. Это предания древней старины. Сейчас другие времена, другие на вооружении принципы. Один из них, главный: чем больше граней, тем оно оправданей. Жириновский, к примеру! Не парадокс это, а многогранность, гибкость. Многогранность, многослойность, многосторонность, многоохватность, многотипность, многозахватность, многодостаточность, и тому подобное — много… Много, много, много!

Так и наш ответственный чиновник. Чем он хуже других? Он — лучше.

Когда нужно, Губернатор жёстко отзывался «о тех «придурках» разваливших страну». В интонациях слышалось — вот он то, очень хорошо как раз знает, как нужно было тогда поступить! Не посоветовались, пиз…ки, я извиняюсь, со специалистами!.. Отсюда и… В общем, придурки они и есть придурки. С теми же интонациями сетовал на «маразматиков» подписавших по пьянке Беловежское соглашение.

Оставался для народа таким же, как бы хозяйственником, и одновременно, как бы нейтралом, только осторожности в губернаторских выражениях заметно поубавилось. Смелее стал. Осмотрелся просто. Поддержку почувствовал. Опору.

На самом деле, Центру не до него было, не до Дальнего Востока. Не бунтуют там, за вилы-оружие не берутся — и ладно. «Вожди» в Москве тонули в своих политических выборно-предвыборных амбициях.

Кроме губернаторских полномочий, и клятвы на Уставе края и Конституции России быть именно тем гарантом прав и свобод всех жителей этой территории, которых от него как раз и ждут, он ещё стал почётным атаманом всех казачьих войск Приамурья. С вручением соответствующей важной атрибутики: инкрустированной казачьей шашки, пары золотом шитых погон, высокой белой папахи, хромовых сапог и щегольского седла, кроме, к сожалению, самого коня, алхатекинца.

Споры казаков с устроителями церемонии были вовсе не шуточными, выводить на сцену подарок, или нет! Даже на заказ изготовленную лестницу-треногу казаки готовы были предложить, чтобы вновь испечённый казачий атаман легко смог под троекратное казачье — «Любо!», лихо вскочить в седло, и молодецки прогарцевать по-сцене с шашкой на голо — «Любо! Ну?!» Нет, устроители как-то всё же выдержали мощный морально-силовой натиск казаков, устояли. Какой части жизни им, интеллигентам, это стоило, не важно. Эффект от вида губернатора в седле и с шашкой, окупил бы все их никчёмные, кажется, издержки. Казаки, от огорчения, едва папахами не шибанули об пол, только плюнули под ноги в сердцах… отступили. Ладно, окопаемся пока, говорил их вид, переждём. Мы хотели как лучше.

Коня, красавца, казаки безусловно подарили, но заочно. Громогласно со сцены зала заверив: «А если наш глубокоуважаемый Атаман сейчас вот прикажет, домой он может уехать уже на своём коне. Хоть прямо с этого вот места!» Гости всех рангов и уровней вскочив, бурно аплодировали пышноусым казакам в их высоких папахах, диковинной — один в один белогвардейской! — офицерской форменной одежде, хромовых сапогах и множеству чудных каких-то наград — издали не понять — на соответствующе туго натянутой груди, под их ритуальное: «Любо! Любо! Любо!»

К этому было очень много высказано прочих высокопарных лестных слов, жарких поздравлений и от Президента, — представитель Администрации президента зачитывал, что встретили бурными аплодисментами — телевидение снимало прямой эфир! Потом от товарища Строева, от товарища Селезнёва, от товарища Зюганова, Жириновского, от других — их уже не зачитывали, только обозначили, руководителей думских фракций, от губернатора Наздратенко, от…

Поздравления! Приветственные адреса! Дорогие именные подарки! Просто дорогие подарки! Подарки! Цветы, цветы, много цветов… улыбки, объятия, полуобъятия, театральные поцелуи, с касанием только щеками, но троекратно, по-русски, от всех слоёв многочисленного местного управления, самоуправления и поддерживающей широкой общественности… кто в список попал.

Весомые доказательства безмерной любви и административно-общественного уважения помощники увозили на нескольких микроавтобусах. Так уж много было выдано губернатору авансов. Очень много. Завершилось всё это большим, грандиозным банкетом.

Такой, доселе невиданный, помпезный ритуал назначения, жители смотрели по телевидению с большим интересом. Так голодная дворовая собака смотрит на день рождения холёной барской Жучки. Очень приятно было видеть выражение любви и признательности пусть и не ко всему народу, а только к одному человеку, к их губернатору, может что и изменится теперь к лучшему. Раньше-то он, как говаривал: «Ведь я кто для Москвы? — и сам же, укоризненно подняв плечи, разводил руками, — маленький человек. С нами — там! — не считаются!» А сейчас, теперь — Губернатор как-никак. Сам себе голова и воинский начальник. Почти все об этом и намекали в пространных приветственных обращениях. Чего ж ещё надо? В общем, тоже радовались и за него, и за себя… надеялись. Вот уж теперь!.. Уж он теперь развернётся для нас, для края. Уж он… Хозяин… Хозяин он! Большой потому что хозяин! Хозяйственник!

Смотрели хабаровчане и жители хабаровского края телетрансляцию и умились, Правда до банкета, после ина…у…гур… тьфу, и не выговоришь, не дошло. Не показали. Телевидение переключилось на показ очередного индийского телесериала.

А по утру… По этому знаменательному событию — инаугурации Губернатора — быстренько состоялся обязательный в таких случаях «категорический» ремонт в «Белом» доме: c полной заменой ещё более импортной мебели и всего ещё более совреиенного импортного оборудования во всех кабинетах, залах заседаний, комнатах отдыха, барах-закусочных. Всё доставили конечно же из дружественной краю Японии. Там же, например, в Японии, Дальневосточный лес лучше-некуда японцы перерабатывают на готовую мебельную продукцию, кто этого ещё не знает. То же самое — цунамистое — и с конференц-залом произошло. Вмиг всё сменили. И автопарк губернаторский существенно поменялся, сменил автолицо, с советского, на современный… Два шестисотых красавца «Мерседес» (второй на замену) встали на «капитальное» довольствие, к нему пристроились ряд бескомпромиссных квадратных пятидверных немецких джипов той же марки, и пара-тройка лояльных, с мягкими закруглениями в дизайне, японских. И загородная резиденция — что характерно! — с гостевым комплексом вновь встряхнулась, преобразилась благостным образом. Как новенькая теперь. И плавсредства с вертолётом, для непременного объезда-облёта территории, либо охоты-рыбалки, обновился. А как же! Перемены же… Новые горизонты! Везде, значит, должны быть перемены! Везде!

Всё стало ещё солидней, ещё более внушительней. Вот теперь, пожалуй, можно и хозяйством заняться, территорией, в смысле.

А там… на территории!..

Никакой уже экономики, одна сплошная народная торговля, долги, и работа «классных» отечественных и зарубежных специалистов по выводу ресурсов края за границу, во все стороны света, куда незатейливый их глаз ляжет.

А у предпринимателя СанСаныча, с помещением проблем и не возникло. Предложений в городе — хоть отбавляй. В смысле выбирай. Только нашли, переговорили о стоимости арендной оплаты (естественно «неучтёнкой», естественно авансом, но на порядок ниже предыдущей, прежней) на второй день и переехали, быстро и обустроились. Две комнаты. Но маленькие. Потому всё получилось компактно, и даже удобно. И арендодатель вроде ничего: управление «Дальэлектросетьстрой» называется… Или называлось… Сейчас и не поймёшь. Но табличка на входе всё ещё висит, извещает. Не смотря на то, что управление уже похоже ничего не строит, и ничем не управляет, ни в городе — рядом, ни там где-то — на селе. Нигде. В управлении сплошь пустые кабинеты, гулкое эхо и пара-тройка засидевшихся управленцев.

В одном конце коридора огромный кабинет директора, напротив, такой же огромный — главного инженера, рядом такая же большая бухгалтерия, с двумя оставшимися бухгалтершами. Голяк. Никакой внешне работы. Не понятно, чем занимались две бухгалтерши — женщины, но в кабинете директора, мужчины — директор и главный инженер — непрерывно молча курили. Иногда их было трое — сидели так же молча, только больше курили. От плотного табачного дыма к вечеру дверь, казалось, открывалась с трудом. Тогда в коридоре зависал едкий табачный дым, и всё та же тишина. Послышится иной раз стрекот печатной машинки — понятно было — бухгалтеры очередное письмо в банк пишут. И снова тихо. Бывает и телефон когда брякнет, но это исключение. Если б не новые арендаторы: фирма СанСаныча, и ещё одна, они вдали, с другой стороны длинного коридора расположились, — сплошное б царство запустения, не сказать чего похуже.

Хотя опыт подсказывает: не верь глазам своим! — в начальственных кабинетах может быть и пусто, а фирма успешно, оказывается, и давно уже «крутится» где-то за рубежом. Здесь только факс может круглосуточно пахать, да телефонные звонки бренчать куда-надо. И достаточно. Мираж, вроде, фантом, на самом деле и нет, полная явь. Но, это кому интересно… А СанСанычу, например, это точно без разницы. У него своих проблем уже выше…

В соседней с СанСанычем фирме, маленькая тоже, человека четыре всего, в начале что-то шумно вроде перепродавали, но ни покупателей, ни образцов товаров почему-то выставлено не было, и не понятно было, чем она занимается. Но потом фирма, вдруг, быстренько перепрофилировалась в страховую компанию, с оказанием ритуальных услуг для пожилых и престарелых, со скидками. Очередь из «осчастливленных» стариков и старух, прознав про такую посмертную услугу, разрастаясь, выстраивалась к ним, как за хлебом. Грустно это, и прозаично! Хотя… Перестройка! У каждого свой выбор. Важно, что он, выбор, всё-таки был. И ещё одна мрачная деталь, то ли юмор, то ли сарказм: неподалёку от их помещения, как ориентир для партнёров, находилась городская тюрьма. СИЗО. Если с внешней стороны жутко запущенная: обшарпанная, ржавая, пылью лет осыпающаяся каменная крепость, с колючкой и электрическим током поверху, то уж о внутреннем её состоянии можно догазываться. Но щутили. О фирме СаеСаныча шутили: «Вы — это там, где тюрьма? Вы там теперь обосновались, да?!» «Нет-нет, мы не там, мы ещё около!» Делая ударение, на определении «около», как тьфу-тьфу! — и быстренько стучали костяшками пальцев руки по-дереву. Чтоб не сглазить.

Как-то раз, почти в конце дня, в офисе СанСаныча «завис» компьютер на связи с «РЕЛКОМом». Кошмарная ситуация! Что теперь делать, никто не знал. Перезагружать, не перезагружать? Вдруг вся база возьмёт и исчезнет. Что тогда? Катастрофа! Юрист, Людмила Николаевна, неожиданно быстро вспомнила какую-то свою коллегу по прошлой институтской работе, у той муж с чем-то таким, сказала, связан был. Быстренько нашла его номер телефона. Быстренько соединилась, переговорила…

Пришёл молодой человек. Чуть склонив голову, руки по-швам, представился: «Николай Васин. Можно Коля». Маленький, с заострившимся носом, худым маловыразительным лицом, с тёмными кругами вокруг ввалившихся глаз. Но в мятой общевойсковой офицерской форме, с погонами старшего лейтенанта, беспрерывно шмыгающий носом, довольно говорливый. «Мастер» немедленно приступил к работе. Непрерывно рассказывая о своей службе, вполне профессионально снял корпус с процессора, покопался внутри, собрал, запустил… Всё пришло в норму. Старлей денег не взял, но пожаловался, что на работе не платят — он служит, оказывается, в КГБ. После смены ряда начальников и названий комитета, менялся и профиль его отдела. Теперь его служба называется ФАПСИ. Лучшие программисты и специалисты-аналитики там собраны. «Не слыхали? — с ноткой гордости поинтересовался старший лейтенант. «Нет, — признался СанСаныч, — таким не интересуюсь». «А зря, — заметил мастер, мы тоже можем быть полезными. Особенно сейчас. А ФАПСИ, это специальная оптико-волоконная президентская связь, задействованная через систему спутникового сопровождения». В разные смены безотрывно сидит он, и его люди, за компьютерами. Устал поэтому, и не очень вроде здоров. К тому же, тоска — жена в Челябинск на время уехала, а возвращаться не хочет. И тесть тоже там, в Челябинске, главный конструктор на ЧТЗ. Так что, если какие нужны будут тракторы — купить-продать — любые — звоните, он договорится, или ещё что.

— А что ещё? — не понимая, переспросил СанСаныч, глядя на странный образ кагэбешника.

— Мы можем коммерческую базу «Поиск», например, «спрос-предложение», по договору с нашим отделом для вас организовать. База будет поступать к вам ежедневно, на дискете, с доставкой по указанному адресу, в указанное время. А что? И плата не большая. Нам разрешили оказывать коммерческие услуги предпринимателям.

Вот как! СанСаныч слушал, и не верил. На его книжной и киношной памяти образ чекиста был совсем другим. Да и не встречался он с ним ни вообще, ни в частности.

— Может, что ещё вам починить надо?

— Надо-надо, — вмешалась Людмила Николаевна. — У нас факс что-то, СанСаныч, в последнее время барахлит. Связь часто рвётся.

— Факс, — оживился офицер. — Ну-ка, ну-ка… Вот этот? «Панасоник». Хороший аппарат. Его приборами проверить нужно и прочистить… Я могу. Если хотите.

— В принципе бы надо, — осторожно согласился СанСаныч, помня, сколько нервов иной раз тратится на работу с приёмом или передачей факсовых сообщений.

— Только мне его в контору с собой на вечер взять нужно. Можно? Приборы в отделе, а я утром принесу. Добро?

— И сколько вам нужно заплатить за работу? — пряча укоризненный взгляд, полюбопытствовала Галина Григорьевна, бухгалтер.

— Да нисколько, — бодрым голосом заявил старший лейтенант. — Я ж по дружбе.

— По дружбе? — недоверчиво переспросила Галина Григорьевна.

— Ага! А за чем бы я сюда пришёл? — пожал он плечами в свою очередь.

Ну да, ну да!.. Что-то всё же смущало СанСаныча в этом предложении. Что именно, понять пока не мог, но что-то беспокоило. Предубеждение, может, какое срабатывало, подсознание… Чётко не сформировалось, но непонятное знакомство Людмилы Николаевны с чекистами насторожило.

— Да вы не беспокойтесь, нормально всё будет, — улыбкой ребёнка высветилось лицо офицера. — Я ж отремонтировать только. Так вам надо, нет?

— Ладно, берите, — махнул рукой гендиректор.

Утром факс был на месте.

Этот эпизод быстро забылся, как, в общем, пустой, в череде возникающих одна за другой проблем.

А проблемы для предпринимателей, для фирмы СанСаныча, росли, как снежный ком с горы: увеличиваясь и разрастаясь. Ни моральной, ни юридической свободы он уже не ощущал… Правда, что-то в делах старался не замечать, другое списывал на обычное, рутинное, сопротивление его — уже производственно-коммерческим предпринимательским планам. Нормальное дело, бравировал он, работа. На самом деле, хорошо понимал, у него другого пути нет. Он должен бежать, идти, брести, ползти, но вперёд. Только вперёд. Это его судьба. Но если раньше он радовался по-детски этому обстоятельству, то теперь, порой, его охватывало беспокойство, граничащее со страхом за судьбу своего предпринимательского дела. Дела, в которое он, его люди, вкладывали душу, старания… О собственном производстве мечтал потому, что старые, советские производства быстро приказали долго жить, надвигался товарный голод, а денежная масса и спрос покупателя на хорошую товарную продукции сильно рос. Желание было не привозить со стороны, а самим наладить производство. И ресурсы есть, и сырьё, и люди есть, и технологическое производственное оборудование можно найти, и помещение… Даже уверен был, что создание реально работающего, хорошего производства решит его сомнения. Он же предприниматель! Ему и предпринимать.

Во-первых, нужно было срочно найти подходящее помещение под будущее производство. Во-вторых, а, может, и в-первых, нужно было срочно искать нового главного бухгалтера, прежняя, Галина Григорьевна, категорически просила заменить её: стали серьёзно усложняться регламентирующие условия бухгалтерского документооборота, необходимостью ведения бухгалтерского учёта на компьютере, неимоверно возрастающая финансовая ответственность. Сплошная головная боль. В-третьих, юрист, Людмила Николаевна, категорически настаивала на срочной смене юридического статуса, что необходимо было для занятия производственной деятельностью и выхода на внешние экономические связи.

— СанСаныч, — настаивая, предлагала юрист. — Вам нужно срочно обучить на курсах вашу жену, Татьяну. Она умная, способная, у неё получится. Я, например, в этом абсолютно уверена. И фирме хорошо будет, и вам тоже. Как-никак и информация на сторону уходить не будет, и надёжность обеспечена. Кстати, я с ней эту тему уже вскользь обговаривала. Да-да! И она вроде согласна, если вы…

СанСаныч видел в этом зерно, но важный элемент личной свободы, казалось, терялся. Хотя… Лучшего выхода, пожалуй, и не было.

— Ладно, так и поступим. — Решил.

— Слава тебе, Господи! — едва не в голос, обрадовано взмолилась Галина Григорьевна услышав решение СанСаныча. — Спасибо вам, Людмилочка Николаевна, что не забыли, выручили меня. И вам, СанСаныч, что такой крест с меня сняли. Я думала уже не выдержу, так всё сложно стало. Я уже ничего, старая, оказывается, не понимаю. А тут, всё сложнее и сложнее. А как в начале-то легко было работать!.. Вы только не обижайтесь на меня, СанСаныч, ладно. Я действительно уже не могу вести всю эту работу, и очень за вас, за вашу фирму переживаю. Как никогда. Ей Богу! Я вообще боюсь, что они, вас, предпринимателей, прилипалы эти чёртовы, просто съесть хотят… Да! Таких чистых и порядочных.

— Подавятся!

— О-о-о, дорогой СанСаныч, не скажите! По-моему, им, что ни хуже, то и лучше. Я просто вижу это… Вы не сердитесь на меня, СанСаныч, нет?

— Да нет, Галина Григорьевна, что вы. Только жаль расставаться. Я привык уже к вам.

— А я-то уж как привыкла! Как к родным будто. Вы и есть родные. Особенно вы, СанСаныч, и Людочка Николаевна, и Оленька, и…

Ну, вот тебе: начали за здравие, а кончили… слезами. Женщины не сдержались, всплакнули, повод случился не радостный. Но тут же все сели чай с тортиком пить, чтоб затраты влаги в организме компенсировать.

А вот потому поводу, что бухгалтером будет работать всё же жена СанСаныча, Татьяна Викторовна, Людмила Николаевна чуть не захлопала в ладоши. Тем самым решалась и другая проблема Людмилы Николаевны, тайная. Она давно заметила, что СанСаныч часто, часа на два-три, куда-то, вдруг, неожиданно исчезает. Приезжал чуть рассеянный, умиротворённый, либо энергетически взвинченый, с большой работоспособностью. Она понимала, это не спортзал. Нет, конечно. У него кто-то есть. Завелась какая-то любовница. Мысль эта ей была категорически неприятна, даже бесила… Она уже жалела, что так резко остановила явную его попытку сблизиться, взяла с него слово. Тогда, может, это было и нужно… Не входило в её обязанности. Потом, позже, в тайне надеялась, что он всё же не выдержит данного обещания… Порой, едва не в открытую, кокетничала с ним, а он, вроде не понимал, или отшучивался. Теперь понятно было почему. Нашёл ей замену. Это огорчало. Очень даже расстраивало. На какое-то время она теряла контроль над ним. Представляя всё это, она часто ставила себя на место той, которая… И ей становилось обидно. Тогда уголки губ её некрасиво опускались, она скорбно хмурила брови, даже появлялись слёзы.

В последнее время СанСаныч часто ловил на себе её взгляд, с печальной, задумчивой грустинкой. Но отмахивался, считая, что это просто женские штучки, во-первых, и, конечно, не в его адрес, во-вторых. Но, иногда всё же спрашивал:

— Что-то не так, Людмила Николаевна, что-то случилось? — Тревожился гендиректор, опасаясь за подвох со стороны каких-нибудь нерадивых партнёров, либо другие какие юридические, либо технические казусы вокруг его фирмы.

— Нет-нет, всё в порядке, — мгновенно расцветая в улыбке, смахивая платочком набежавшие слёзы, сообщала Людмила Николаевна. Вдруг говорила, то ли с восхищением, то ли с укоризной. — Вы хорошо выглядите сегодня, СанСаныч. Хорошо встреча прошла, да?

— Какая встреча? — Удивленно переспрашивал СанСаныч, потом спохватывался. — А-а-а… Да-да. Отлично прошла. — И быстро переводил тему на менее опасные рельсы. — Проект нового устава мы будем когда-нибудь рассматривать, Людмила Николаевна, или нет? Вы же меня торопили.

— Он давно готов, между прочим. Но вам же нет времени его посмотреть, вы же заняты!

— Кто занят, я занят? — притворно удивлялся гендиректор. — Да я всегда свободен… если для вас. — И вновь спохватывался, деловито потирал руки. — Давайте сейчас и обсудим.

— Давайте. Только на принтер я его ещё не вывела, — опустив глазки, как прилежная ученица, отвечала юрист. Потом спрашивала. — Подождёте, или на мониторе посмотрим?

— Лучше на мониторе. Времени в обрез…

Людмила Николаевна укоризненно качала головой, ну, вот, как бы говоря, понятно всё с вами. Лёгкая тень на мгновенье вновь опускалась на её лицо, вздохнув, она отвлекалась на работу. Но уже через минуту, склонившись к экрану монитора, вычитывая юридические формулировки, она совершенно случайно часто касалась головой или плечом. Или только тогда, когда Людмила Николаевна этого хотела. А она этого хотела. И слышать, вот так вот, близко-близко, только для неё, его голос, слышать запах его волос, лосьона от выбритых щёк, касаться его не только плечом, но и руками… спину его… Всего хотела. Распалив себя таким образом, она, с трудом сдерживая шумно стучащее сердце, краснела, сбивалась с мысли, останавливалась опустив голову…

— Что такое?

— В глазах потемнело… — приложив руку ко лбу, с закрытыми глазами, слабым голосом шептала она. — Давление наверное. Сейчас пройдёт. — Прикладывала руку к сердцу.

— Ну, ёлки палки! — огорчался за неё СанСаныч. — Это от монитора. Вы меньше за компьютером, пожалуйста, сидите. Тут облучение наверное сильное. Надо бы ещё один защитный экран поставить.

— Тогда совсем текста не видно будет, — слыша заботу, счастливо улыбалась Людмила Николаевна. — И ослепну, и старая совсем стану, и любить никто не будет.

— Да что вы…

— Ладно-ладно, СанСаныч, я шучу, — останавливала она шефа, видя, что он совсем сбит с толку. — Спасибо! Ничего не надо, сейчас пройдёт. Тут не много ещё текста осталось. Давайте просмотрим.

Нельзя сказать, что СанСаныч был и глух и слеп, и не догадывался о причинах. И понимал, и догадывался, но хорошо помнил, правда, чуть не преступил однажды, не писаный закон: «Не крути романы с сотрудницами по совместной работе, это всегда боком выйдет!» К тому же, её супруг, Алексей Алексеевич, нравился ему и приятен был своей постоянной весёлостью, гостеприимством, да и лётной профессии его в тайне, когда и открыто, завидовал. Не просто лётчик, пилот первого класса Алексей Алексеевич, командир! Одна из несостоявшихся детских и юношеских мечт СанСаныча. И они продолжали, теперь уже каждую субботу обедать или ужинать только у Образцовых. Именно так требовали Образцовы.

Собиралось две, не редко три-четыре семьи. Все с детьми. С шумом. С музыкой… Кроме семьи СанСаныча, все семьи были аэрофлотовскими, лётчицкими, либо членами его экипажа. Женщины молодые ещё, приятные, разные совсем. Они пили марочное вино: «А, это Лёша привёз!» — небрежно замечала Людмила Николаевна, как о пустячном. Все тут же принимались Лёшу хвалить за его умение удивить гостей… «Да это случайно досталось, — уточнял Лёша, расплываясь в обаятельной, сладкой улыбке, — чтобы женщин обрадовать хорошим напитком!» Мужчины пили водку. Чаще тоже иногороднюю невидаль, «Абсолют» называлась. Всегда с избытком, но аппетитно запотелую. Всё это под хорошую закуску. Под хорошую музыку. Конечно, танцевали. Даже записывали застолье на видеокамеру. Смотрели потом, хохотали над собой… Еды было наготовлено всегда много: «Это Лёшечка наш всё наготовил, умница наша!» Женщины принимались целовать Лёшу кто в щёки, кто в губы… И ничего в этом особенного не было, друзья же, почти одна семья. Всё было действительно очень вкусно, и было очень весело. Много пели. СанСаныч в азарте брал в руки баян, он неплохо ещё играл, тогда они пели все песни подряд, какие вспоминались: от дореволюционных, до современных, но, большей частью, шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых годов, да все подряд.

Солировал обычно Алексей Алексеевич. Он единственный мог, оказывается, перепеть почти все песни, которые, вспоминая, наигрывал СанСаныч. А уж он их помнил… Тысячу миллионов! Может и больше. Помнил только музыку, не слова. В этом они здорово друг друга дополняли.

Звонко пели, с огоньком, с душой исполняли любимые песни. А как же они могут быть не любимыми? Слова-то, посмотрите, какие душевные. Азартные, бодрящие, говорящие о характере, упорстве, противостоянии, борьбе, красоте человеческой, и любви. Конечно, любви. Светлой, чистой. В первую очередь о ней в песнях и поётся — о любви!

Только-только все остальные гости успевали вспомнить слова и войти в хоровое пение, как СанСаныч ловко переводил музыку на другой мотив. Исполнители, с хохотом неожиданно для себя замечали, что баянист с хозяином дома поют уже совсем другую песню. «Другую! Они уже другую песню поют. Вот, черти! Стоп!» Хор, в недоумении, сбиваясь, замолкал, прислушивался, узнавал другую мелодию, и тогда уж только подхватывал. Конечно с опозданием, но весело и с хохотом догоняли следующий припев. А песни-то какие!..

«Стоп, люди! У них уже другая мелодия…» «Они другую уже поют!» Знакомая-знакомая! Хор, прервавшись, снова прислушивается… О! Это же!.. А-а-а, наша! Кто с какого места, но громко и с удовольствием подхватывают.

Поют широко, распевно, очень громко, улыбаясь и радуясь… О себе потому что поют, о лётчиках, о бортинженерах, бортрадистах, стюардессах, диспетчерах, техниках, да обо всех своих… Любимая потому что.

«Эй-эй, стоп-стоп!» «Они опять!..» «Снова другая песня!» «Что там, что?»

СанСаныч уже перескакивает на другую песню, Алексей Алексеевич мгновенно улавливает, подхватывает, с чувством выводит:

Итак без остановки песен тридцать, тридцать пять. Пели, забираясь уже в песенные, казалось, дебри.

Далеко не все помнят слова старых песен, но припев подхватывают задорно, с жаром. Выскакивают в круг, начинают танцевать, пародируя манеры танцев 30-х, 40-х…

В такие моменты, СанСаныч неожиданно переходил на танго «Брызги Шампанского». И распаренные, уставшие, напевая мелодию, танцевали уже все… и дети. В таком песенном марафоне дети всегда бросали все свои игры в другой комнате, сбивались в команду активных зрителей. С восхищением и любопытством глазели, наблюдали, болели за взрослых, подпевали где могли, веселясь и хохоча над своими родителями, и над собой. Сейчас уже и взрослые — не взрослые, а совсем смешные, и родные все, и балуются, как малые дети… Веселились.

Заканчивали застолье часто одной песней.

Либо другой:

Лётчики они потому что. Что же ещё-то им петь? В такие моменты и СанСаныч был не предпринимателем новой волны, а именно лётчиком, пилотом, как и они все.

* * *

Платформа с грузом пришла почти неожиданно, хоть и месяц где-то ходила. Железная дорога, как обычно, с запозданием на сутки проинформировала «клиента», чтоб на штрафы раскрутить. Пока это он там документы оформит, пока деньги заплатит, пока они поступят… а счётчик тикает. На этом и живут, хитромудрые «железные дорожники». СанСаныч оплатил, конечно. Понимал: с ними спорить, что с паровозом бодаться!

Взгромоздили установку на бортовой «КамАЗ» и привезли к месту приписки. А место выбрали — нашли! — исходя из её размеров, в железнодорожном техникуме города. Прошла она, бедная, после целого дня работы — закончили далеко затемно, — с применением ломов, десятитонного автокрана, кучи ребят-студентов техникума — СанСаныч оплатил их труды — только через окно актового зала. С выемкой оконной рамы, и долблением проёма. Больше поставить её было и некуда. Перед этим СанСаныч искал, конечно, производственное помещение, обращался к директорам местных транспортных, пустующих промышленных предприятий, те называли цифру арендной платы дороже самой установки. Почему так много? А им чем больше, тем лучше. Предприниматель же! Вдруг да согласится дурак-арендатор. Все понервничали перед приходом установки. Хорошо у Людмилы Николаевны — опять у Людмилы Николаевны! — знакомый какой-то, случайно нашёлся, порекомендовал обратиться к одному человеку в этом техникуме. За умеренную плату как раз тот всё и устроил.

Установили ёмкость как положено: забетонировали площадку, закрепили на анкерные болты, заземлили контур, подвели линию электропитания — триста восемьдесят вольт, выкрасили помещение, саму установку, а заодно и подсобное помещение. Всё сделали как полагается. Не дожидаясь «заботливых» инспекторов, установили пожарный ящик с песком, ломом, багром и ведром, и пару пенных огнетушителей подвесили. Тот человечек и помогал, из техникума который. Он, Геннадий Васильевич, кругленький, пузатенький, благообразного вида, с бородкой, совсем как профессор, с хитрыми глазками человечек, вёл в техникуме занятия по связи вообще, спецсвязи в частности, и ещё какой-то там аналогичной мудрёности. Что-то, с чем-то соединял.

При знакомстве, щегольски прищёлкнул каблуками, СанСаныч был с Людмилой Николаевной, Геннадий Васильевич как бы между прочим гостям пояснил: «Бывший сотрудник, так сказать нашей славной ГэБэшной конторы. Только она сейчас, хе-хе, как бы это сказать, дуба вроде дала». Многозначительно хихикнул, мол, понимаете, юмор, да! Я не ихний, я теперь свой!

СанСанычу и не до размышлений было, почему это на его предпринимательском пути постоянно встречаются одни только сотрудники из той славной, как говорят, Конторы? Уже много встреч! Пропустил мимо. Другим был занят — радовался, что есть у него теперь своё собственное производство. Есть! Пусть и маленькое, но производство, причём, какого нет в крае ни вообще, ни в частности.

Первую партию стёкол он затонировал сам. Причём, бесплатно, для жигулёвской шестёрки того же Геннадия Васильевича. Получилось красиво и очень в тон самой машине. Геннадий Васильевич, прыгая от удовольствия, оббежал её пару раз, поцарапал, там-сям, ногтём стекло, запрыгнул на сиденье, осмотрелся изнутри. Вывалился из машины, сказал: «Как хорошо стало! Совсем интимно. Вози кого хочешь, жена и не увидит. А то, как в аквариуме сидишь, всё насквозь просвечивает. Ай, как стало хорошо! Ай, красиво! Какое хорошее дело организовал СанСаныч, молодец! Сейчас я вам своих заказчиков подгоню… Разогревайте, хлопцы, бочку, работы будет много». Перезвонил кому-то, и пошло…

Через пару дней стали работать уже в две смены. Без выходных дней. Проблема была одна: как правильно достать автомобильное стекло и не повредить внутреннюю обивку автомобильных дверей, да обратно всё это аккуратно собрать. Моделей автомашин было очень много. Особенно японских, все с «наворотами», все «крутые». Нашли выход: взяли на работу двоих ребят с автосервиса. Они и упражнялись. Двор полностью был занят автомобильной очередью, или любопытными. Появились и милицейские, тут же и гаишные. Им тонировали бесплатно. За них обязательно кто-нибудь просил: чтобы права отобранные вернуть, номерной знак, техпаспорт… Тут «оборванные концы» соединял Геннадий Васильевич, казалось, и несоединимые вовсе. Мастер! Не это главное. Главное, то, что ребята в сменах начали приворовывать, выручку не всю сдавать. В журнале не все машины записывали. И что удивительно, на взгляд СанСаныч, и платили им щедро, и работы полно, ан нет… Воруют, растуды-т, твою в качель! Три раза пришлось составы смен полностью сменить, и несколько раз частично. СанСаныч среди ночи уже делал неожиданные проверки. Когда выявлял воровство, выгонял сразу. Издержки, издержки! Как уж без них!

А тут и в промышленном, можно сказать, масштабе заказы пошли. Затонировать стёкла на всех инкассаторских автомашинах города. Выполнить имитацию витража с последующим тонированием для гостиничных номеров частной гостиницы. Пожалуйста! СанСаныч сам везде заказы принимал, осматривал, обсуждал условия, подписывал договоры.

В той, частной, гостинице удивлялся. Не потому, что она в бывшей высшей партийной школе края обосновалась или потому что частная. Это действительно ещё в новинку, а дизайну заказчика удивлялся, вкусу владельцев. Задачи перед подрядчиками выставили дикие. Все окна, всех номеров выходящих во двор, заказчик потребовал пожёстче затонировать. При том условии, что комнаты изнутри, сверху донизу, были обклеены цветным толстым гобеленом, приглушенной тональности.

— В номерах будет темно, — со знанием дела предупредил СанСаныч. — Может, не надо тонировать?

— Наоборот! И хорошо, что темно. Интим… То, что надо! И снаружи чтоб ни черта не видно было! Мало ли, кто и что будет вытворять в гостиничном номере. Правильно, да? Не подставлять же наших постояльцев под объективы или какой ненужный взгляд. Мы своим клиентам головой конфиденциальность проживания гарантируем. Головой! Понимаешь, начальник? А там такие большие начальники, братан, ты не представляешь, Считай крыша над крышей! И конфиденциальность, их обязательно условие. Так что, тонируем «втёмную», «втём-ну-ю»! А то, что совсем темно будет… ещё больше красных фонарей навешаем, всего и делов. И вообще, в наше время, темнота — друг человека… Нашего человека. Понимаешь, брат? Ну вот… Так, что, берёмся, начальник, за заказ, нет?

— Да сделаем, какие проблемы. Если есть деньги, всё сделаем.

— С этим нет проблем. Не было бы, не брались. А вы деньги принимаете по-белому или по-чёрному?

— По-белому.

— А у нас только наличка!

— Можно и наличкой.

— Только с откатом!.. Я тебе плачу на двадцать процентов больше, ты мне, лично, их возвращаешь. Идёт?

— А давай так: ты платишь на тридцать процентов больше, и забираешь из них свои двадцать. Так лучше.

— А если по-другому! Я тебе плачу на сорок процентов больше, а ты мне отдаёшь тридцать процентов.

— Тридцать «из» сорока?

— «От», сорока!

— Лучше, «из»…

— А что, если — «от», тогда не пойдёт?

— «Из» — лучше.

— Ох, и хитрый ты, коммерсант!

— Я не коммерсант, я предприниматель.

— Ну, ладно, пусть так. Договорились. Коньяк с тебя.

— А с тебя закуска.

— Ладно, договорились, не будем мелочиться. Из сорок», так из сорока. В общем, ты мне нравишься. С тобой можно работать. Знай, если кто от меня придёт, смело можешь с ним работать. Лады?

— Лады.

И краевая администрация тоже заинтересовалась тонировкой стёкол для своего гостевого комплекса. Гостевой комплекс — гостиница — отдельно стоящее здание в центре города, с довольно большой свободной территорией вокруг, за высоким глухим забором, с глухими же, закрытыми воротами, внешней милицейской охраной, практически всегда пустующее, в вечном ожидании заезжего ЦКковского, то бишь столичного гостя. Приезжали обычно по-одному, иногда вдвоём, редко когда три человека сразу.

Внутри здания всё было довольно прилично, но сложного, современного ремонта не было давно, руки не дошли. Интерьер и мебель, всё в стиле хрущёвско-брежневской эпохи. Но чисто, свежо. Периодически, вне зависимости — были гости, не были, раз в сутки менялось всё гостиное бельё. Днём везде пылесосят, что-то протирают… Дежурный электрик или около розеток, либо под люстрами да светильниками на лампочки вверх глядя, над чем-то там с серьёзным видом размышляет, либо над тепловой завесой над входными дверями маракует. Иногда появлялся дежурный связист или телефонист, их по виду не поймёшь… с телефонной трубкой и огрызком шнура… Внутри помещения постоянно работают два-три приходящих человека. Конечно, женщины. Летом, крепкие ещё на вид мужики, отставники видать, траву во дворе старательно косят, где фасад подкрашивают, клумбу, она в центре, водой из шланга поливают, либо двор щедро освежают. Зимой, деревянными лопатами снег с дорожек сгребают, мётлами бетонные квадраты выметают, чтоб по-хозяйски всё… Внутри непременно круглосуточно охрана. Не милицейская, из другой службы, ответственной. И вся тебе жизнь… за периметром. Гостевой домик, потому что, не для развлечений.

Кто-то всё же усмотрел недочёт… С улицы, в окна, можно в бинокль запросто подсмотреть или чего хуже… Точно! Как это? Ай-яй-яй! Недосмотрели! Немедленно устранить!

Есть, устранить!

Именно с той стороны здания, которая выходила на городскую улицу, администрация края срочно приказала установить тонированные стёкла на всех трёх этажах гостевого комплекса, включая парадные двустворчатые входные двери. Аврально. Чтоб ничего невидно! «Все предыдущие заказы, какие есть у предпринимателя, немедленно отложить! — такой приказ поступил СанСанычу. — Этот, государственный заказ, выполнить быстро и сверхсрочно! В кратчайшие сроки! К утру!»

С ценами и оплатой вопрос не стоял. Сколько сказал СанСаныч, глядя в небо, столько ему и перечислили. Тут понятно, дело новое, ни в каких «справочниках цен» работы такой нет, потому и не спорили, не мелочились. Если администрации понадобится что-то где-то затемнить, за деньгами у них дело не встанет. Деньги-то не свои, государственные! И в этот раз именно так и было. На самом деле потому, что приезжала какая-то высокая правительственная делегация из Москвы, нужно было срочно успеть заменить прозрачные окна на зеркальные. Чтоб изнутри были дымчато-коричневые, а снаружи, с улицы — зеркальные. Полной красотой чтоб домик отзеркаливал.

Сказано, сделано. Солнце ещё не выглянуло, петух на селе не пропел, — заказ был выполнен.

Здание от этого явления засверкало неожиданными гранями. Стало загадочно-романтичным, современно осветлённым, эффектным, просто праздничным. Что, наверное, и требовалось… заказчикам.

Главное в другом: успели! Последние стёкла государевы рабочие чуть ли не из вакуумной бочки СанСаныча выдёргивали… с пылу, с жару… Подпрыгивали даже в ожидании, как в очереди в туалет.

А предприниматель СанСаныч уже дальше дело раскручивал: нацелился на мебельное производство. На своё. Оно, как таковое в городе, конечно, было: древняя фабрика, с выработавшим ресурс, уставшим оборудованием, древним же и ассортиментом. Конечно, с государственным планом, непременными соцобязательствами, передовиками производства, переходящими знамёнами, всем прочим. А мебель поступала в торговлю некрасивая, неудобная, старомодная, нефункциональная. Отдельные, штучные, гарнитуры фабрика, конечно же, производила, тужась и напрягаясь, но реализация расписывалась по утверждённым «сверху» заявкам на год вперёд, а то и больше. Народ в покупательскую строчку такой отчётности входил на правах только бумажной строки, с жирным прочерком, не более. Зная это, конечно, народ злился, нервничал. Всюду, где можно было скандалил, в разные комиссии жаловался: райисполком, горком, крайком, ЦК. Строчил едкие фельетоны в газеты, заполнял ими страницы журналов. «Горячие», обличительные статьи на эту тему пестрели где только можно… А всё бестолку.

Ни купить хорошую мебель, ни изменить ситуацию народ не мог. Государство было озабочено другими, более важными для страны, а, значит, для того самого народа проблемами: военно-промышленным комплексом, космосом, БАМом, строительством атомных электростанций где только можно, и, главное, помощью братским странам в их бескомпромиссной борьбе с загнивающей империалистической системой. Это всё, конечно, в первую очередь, а потому уж… Но люди хотели иметь хорошую, добротную, современную мебель не когда-нибудь, в неизвестном будущем, а именно теперь, сейчас… Копили деньги. Чаще всего одалживали у друзей и родственников, стоически дежурили по ночам у дверей мебельных магазинов, вне зависимости от времени года и погодных условий. Унижались, давали взятки, переплачивали грузчикам магазинов, зав секциями, товароведам, завмагам, кому угодно, лишь бы кто пообещал… чтобы заветный, желанный гарнитур всё же однажды привезти в квартиру и поставить на видное место, себе на радость и прочим домочадцам. Вызывая этим всеразрушительную волну зависти у соседей и разных знакомых, переходящую в цепную реакцию активизации удовлетворения потребительского спроса.

Только с перестройкой простым людям удалось увидеть — в журналах, да интерьерах иностранных кинофильмов — что мебель это нечто другое, совсем не то, что им предлагала Ордена «Трудового Красного Знамени» краевая мебельная фабрика «Заря». К тому времени и она уже, кстати, увидела печальную разницу своих трудовых результатов, и от огорчения и стыда, почти окончательно свернула жалкое своё производство. Запнулась… устыдилась… и встала. Напрочь! Обанкротилась. Воспользовавшись ситуацией, трудовой коллектив, параллельно с администрацией, активно принялся акционировать жутко «ценные» остатки основных устаревших фондов. Акционировать-то акционировал, но тянули верёвку в разные стороны… Представляете, что может произойти, например, с коровой, если её одновременно за хвост и за рога, тянуть в разные стороны?.. Конечно, глупо. А предприятия тянуть можно! У нас везде так делают.

Шутки-шутками, но именно в это время, СанСаныча случайно занесло в Дальневосточный филиал Фёдоровского «Центра микрохирургии глаза». Только-только открывшийся в краевом центре. Невидаль! Новинка сервиса! Жену привёз глаза обследовать. Вошёл в фойе с жаркой, душной улицы, и удивился, будто в другой мир попал: не больница, а иностранный гостиничный холл, как показалось. Кондиционеры, улыбки менеджеров, «проходите, пожалуйста, мы вам рады, будьте, как дома!» Ух, ты! Молодцы! Нормально! Перестройка! Пока необычайно вежливые и предупредительные менеджеры Центра увели супругу бесчисленными коридорами в своё закрытое целительное хозяйство, он ждал, свободно развалясь в удобном, мягком кресле.

С удовольствием и лёгким восхищением разглядывая интерьер и убранство холла. Такого уважительного и приятного сервиса для посетителей он ещё не встречал. Да-да, именно так и нужно оформить свой офис, подумал он, пристукнув рукой по подлокотнику кресла. Взгляд его остановился на журнальном столике со стеклянной прозрачной столешницей, и кресле напротив. Таком же кресле, как и под ним. Очень красивом, и удобном. Так вот же она, наша мебель! — едва не в слух, вскричал СанСаныч. Мебель, о которой они говорили, и которую мечтали производить! СанСаныч даже вскочил. Именно такую модель они и хотели… И простая, и лёгкая, и удобная, и красивая! СанСаныч аж светился от счастья — нашёл желанный образец, нашёл! Такую и будем собирать. Такой нигде нет. Она пойдёт нарасхват! Да-да, влёт! Скорее, скорее!.. А что скорее? Заэскизировать скорее, зарисовать образец, расчертить… Как это тут можно сделать? С собой была только шариковая ручка. Нужна бумага… Такой лист нашёлся у менеджера-администратора. Ещё линейка нужна с делениями… Её, конечно, не было. Но СанСаныч мгновенно вспомнил о спичечном коробке — пять сантиметров по длинной стороне… Линейка, значит, уже не нужна. Сам спичечный коробок выпросил у гардеробщицы. И, к удивлению окружающих, под удивлённо-возмущённые возгласы менеджеров центра: «Что вы делаете? Это нельзя! Зачем вы кресло переворачиваете?» «Сейчас-сейчас, — отвечал СанСаныч, — не беспокойтесь. Я не испорчу!» На глазах изумлённых менеджеров, спичечным коробком промерил все стороны кресла, начертил на листке его конструкцию, проставил размеры, и весело рассмеялся: «Ну вот, а вы говорите: зачем, зачем? За тем. Надо потому что и всё, вот! Спасибо!»

Не желая утомлять читателя трудностями создания технологической производственной цепочки по созданию нового гостиного гарнитура — нового мебельного производства! — пунктирно обозначим только трудозатраты предпринимателя.

Буквально, как те рыбаки, мелким бреднем — хоть на какую рыбёшку! — «протралили» имеющиеся свободные в городе помещения, где кто знал. Нашли таки, повезло, арендовали, но подвал. Подвал, не подвал, а бывшее бомбоубежище. Абсолютно пустое к тому времени, загаженное, естественно, и захламлённое, но свободное. Ни двухъярусных коек, ни прочей штатной начинки, включая электропроводку, там уже не было. Или растащили хозяева, или продали… И хорошо, решили предприниматели, места от этого больше. Быстренько убрали весь хлам и мусор, вывезли, всё побелили, провели электропроводку… За полцены, на товарной бирже, купили три деревообрабатывающих станка. Установили, подключили.

Технологический процесс производства обеспечивал бывший технолог-мебельщик. Специалистов СанСаныч находил в момент. Поролоновые подушки и некоторую фурнитурную мелочь, швейную машинку, ручной пистолет для закрепления обивки к деревянному каркасу, за наличные деньги купили на той самой фабрике «Заря». Там это всё с удовольствием из-под полы распродавали, как отступающая армия продаёт, меняет на продукты, не нужные уже — патроны, противогазы, винтовки, каски, сапоги, лопаты… С бесплатными советами причём, как всем этим добром правильнее пользоваться. На фабрике давно уже не было живых денег, ни наличных, ни безналичных… Если б можно было, продали бы немедленно и весь комплекс, и землю под ним, покажи только деньги…

Гобелен покупали на базе бывшего крайисполкома. Там был ещё выбор. Ещё какой! Нигде нет, а там — пожалуйста, какой хочешь! Странно. Да ничего странного — база-то крайисполкомовская, вот и… Но за наличку. Правда, много разрешительных подписей нужно было собрать (по старой инструкции), но всё в одном месте, в одной конторе. Потом уже, после, и, пожалуйста, — забирай товар… Чехлы шили у предпринимателя, субподрядчика. Он сам кроил, сам сшивал, изготавливал почти аналогичное чехлы правда для легковых автомобилей, но из такого же материала.

Основной материал для мебели, главный — сосна. Хороший мебельный материал, тёплый, хорошо обрабатывается, в шип, на клей, и на металлические уголки с шурупами. Все дела. Правда материал этот нужно было ещё найти, выкупить, организовать автомашину, привезти, завезти на завод, распустить кругляк на доски, высушить, пропустить на бруски, заготовить по длине, пропустить через шипорезный станок… О-о-о, та ещё песня! Но у предпринимателя ни глаза, ни руки дела не боятся. Все подготовительные операции производили на дерево-подготовительном участке завода «Дальдизель», где-то в середине второй смены, так мастер цеха время распределил. Естественно по договорным ценам и за наличку!.. Потом делали предоплату за следующую работу согласно цикла!.. Потом уже только, полуфабрикат, везли к себе в цех, в бомбоубежище. Окончательную доработку: на станках, шлифовку, тонирование, лакирование, сушку, сборку производили сами…

Получился удивительно приятный гарнитур: журнальный стол со стеклянной столешницей; два кресла с двумя поролоновыми подушками — спинка и сиденье — обтянутые цветным, яркой расцветки гобеленом; такой же конструкции и диван, только с шестью подушками, три и три, того же материала.

Красоты и удовольствия продукция получилась неописуемой, как показалось всем без исключения!

Опуская подробности некоторого порой брака, вопросы техники безопасности, трудовой дисциплины, можно сказать: положительный прецедент был предпринимателем создан. Первый комплект оставили себе, как образец… главным образом потому ещё, что на одном кресле подлокотник треснул — паз чуть «уже» оказался — собирая, киянкой неосторожно пристукнули. В продажу с дефектом отдавать нельзя, оставили себе, для фирмы. Огорчились, конечно. СанСаныч больше всех. Но его успокоили: первый блин всегда должен быть комом. Пусть в офисе стоит, как образец. Это и решило его судьбу.

Выше гордости у сотрудников не было, как показывать посетителям свою типовую продукцию.

Ценовая политика строилась тоже просто: затраты на материалы, плюс столько же на транспортные и накладные расходы, плюс столько же на зарплату, и процентов двадцать-тридцать торговой наценки. И деньги пошли.

Не деньги — деньжищи, огромные тыщи. Денежная реформа всех нищих враз сделала миллионерами, а уж тут-то…

Но в трудовом коллективе шла постоянная ротация кадров, и на вновь созданном мебельном, и на участке тонирования стекла. СанСаныч требовал трудовой и производственной дисциплины… Хорошо понимая, на производстве без этого — никак. Но именно так работать, желающих было уже мало. График выпуска лихорадило… СанСаныч нервничал. Но гостиные гарнитуры — три-четыре комплекта — ежедневно сходили с конвейера. Шла продукция, шла!

Недостатка в покупателях не было. Гарнитуры забирали даже с элементами брака. Телефон звонил беспрерывно: а где можно посмотреть, а какая цена, а из чего он состоит, а можно ли заказать, а можно ли детский спальный гарнитур, а можно два сразу купить? «А можно?..» «Да можно, можно, приходите!» У нас, как в Греции, всё есть! Радовался как ребёнок СанСаныч. Очень приятно было слышать такие звонки. Ещё приятнее было сознавать, что они делают те вещи, которые нравятся людям, несут им удовольствие. Это что-то! Вечный кайф отдыхает.

Модель действительно получилась авангардной. Была действительно нарасхват. Технолог, в запале, предложил быстренько наладить производство кухонных настенных гарнитуров, и угловой диванчик к нему со столом. Отличная идея! Сказано, сделано. Наладили и это. Правда возникли проблемы с необходимостью установки кухонных шкафов на дому заказчика. Расширить сферу услуг, как бы… Попытались и эту проблему осилить, но остановились, нужно было людей своих отвлекать, а новых набирать неоткуда. Основная часть трудоспособного населения рванулась челночить, другие, весь световой день стояли на вещевых рынках, торговали…

Государство успешно выжимало предпринимателей со всех «фронтов», загоняя в торговлю. Только туда их. Только там им место.

Наступала эра торговых рынков.

Эра сплошной торговли… Только торговли!

Людмила Николаевна тоже включилась в поиск надёжных вменяемых кадров. Привела друзей каких-то своих старых знакомых. Сказала:

— СанСаныч, тут есть одни ребята хорошие, молодые, только что уволились, ушли из КГБ, — Опять это КГБ, СанСаныч поморщился. Людмила Николаевна, заметила, заторопилась, исправляя ситуацию. — Мало платят, говорят, да и сокращения там постоянные, вы же знаете, разваливается всё. А парни молодые, женатые, им семьи содержать надо… Вот, просятся к нам, коммерцией заниматься хотят. Вы же говорили, что нам нужны хорошие молодые кадры… Говорили же, правильно? Я и подумала, если хорошие, пусть к нам тогда. У нас пусть поработают, подучатся, глядишь, отдел может быть коммерческий сильнее ещё заработает… Как вы думаете, СанСаныч? Пусть приходят, нет? Может, понравятся? Парни-то способные. С высшим образованием. Других же не берут в госбезопасность. Вы же знаете!

Да, там вроде других быть не должно… раздумывал СанСаныч над перипетиями перестроечного времени, сложной кадровой проблемой… Предложение было и лестным, и заманчивым. Ему действительно не хватало сотрудников молодых, подготовленных, высокоорганизованных, с прицелом на перспективу. Хорошо если так. Сказал:

— Правильно делают, что уходят. Делом нужно заниматься, тем более, если хорошие ребята, порядочные. Такие именно в бизнесе и нужны. Так, нет?

— Такие, как вы, СанСаныч!

— Ладно тебе, подхалимка… — отмахнулся гендиректор. — Как я, это вчерашний день.

— Что вы говорите, какой вчерашний! Вам просто раньше ещё нужно было начать… Мы столько б уже сделали. Вы настоящий предприниматель.

— Ладно, ладно, ещё успеем, сделаем. Назначай время, пусть приходят.

Пришли трое. Действительно молодые, лет по двадцать пять, двадцать семь. Глаза живые, внимательные, держатся независимо, но подчёркнуто уважительно. О себе сообщили коротко: «Контора» не стала держать, отпустила всех, кто очень захотел уйти. В основном, молодых ещё. Вот мы и пришли. Компьютер знаем, кое-какие коммерческие связи в бывшем СССР есть. Деньги на обеспечение сделок поэтому не нужны, да и бартер в основном в ходу… так что, хотим, в общем, поучиться у вас.

— И как предполагаете делить прибыль от сделок? — Глядя на старшего из них, поинтересовался СанСаныч о главном.

— Мы думаем, так как фирма ваша, оргтехника и прочее тоже, пусть будет — пока! — сорок на шестьдесят. Пойдёт, нет?

Нормально ребята думают, правильно, отметил про себя гендиректор. Но изменил соотношение:

— Пусть будет: пятьдесят на пятьдесят.

Возникла недоумённая восторженная пауза. Парни расслабились, блестя глазами, в полуулыбках ещё, переглядывались между собой. Вот это да! Не ожидали!

— Ну, СанСаныч, на такое мы, конечно же, не рассчитывали. Вы это серьёзно? — переспросил за всех старший, лидер. — Пятьдесят на пятьдесят?

— Да, серьёзно. И это по-партнёрски, на мой взгляд. Вы должны быть прямо заинтересованы, чтоб не было потом проблем с завистью…

— Что вы, какая зависть?

— Мы, не…

Старший из них, остановил своих друзей.

— Мы вам, конечно, благодарны, СанСаныч, и ценим такое отношение, мы ведь ещё никто в предпринимательстве, только начинаем, и так сразу… В общем, спасибо вам. Мы слышали о вас хорошее, но вот прямо так… к нам… не ожидали.

— Ладно, это мелочи. Сочтёмся. Начинайте работать, там видно будет.

Нет, не сочлись!

Затемнив что-то с иногородними бартерными особенностями взаиморасчётов, ушли они через два месяца, создав свою фирму по оптовым поставкам детских игрушек из Китая. Сказали на прощание, извините, СанСаныч, что-то не получается у нас. Фирму вашу подводить не хотим, поэтому будем уж как-нибудь сами… Убытки хоть не принесли, и то ладно… В общем, извините. В качестве компенсационной доли, на двух бортовых «КамАЗах», с прицепами, коммерсанты отправили в адрес фирмы СпнСаныча полиэтиленовую двойную плёнку в рулонах. Двух с лишним метров шириной, весом где под восемьдесят килограммов каждый рулон, где и больше. Что с ней делать? Ладно, решим потом, коли привезли, нужно срочно разгрузить! — думал СанСаныч. — Машины стоят. Не менее важный вопрос — кто это всё будет разгружать? Пока грузчиков свободных по городу найдёшь, пока соберёшь, пока договоришься!.. Машины на простое… А простой — это время. Время — деньги…

Нашли выход.

Быстренько созвонились со штабом пограничных войск, тут же, в городе. Знакомый Людмилы Николаевны — снова Людмилы Николаевны (?!) — подполковник, начальником отдела разведки там работал. СанСаныч иногда встречался с ним за столом у Образцовых, на вечеринках. Тот всегда был в военной форме, всегда без жены, немногословен, таинственно загадочен, и всегда крепко пьян… но на ногах. К нему и не лезли, понимали — разведка, понимаешь, не хрен, редька! Шутили так. СанСаныч, помня его категорическое предложение обращаться, «абсолютно без церемоний, в любое время и по любому поводу», заметил по-телефону подполковнику, мол, покрепче ребят бы надо. Подполковник серьёзно ответил:

— Обижаете, СанСаныч! Самых крепких и пришлём. Пограничники же мы, как-никак!

— Это бы хорошо! — согласился заказчик, пообещал. — За работу мы заплатим.

— А вот этого не нужно, — переходя на официальный тон, отрезал подполковник, но добавил. — В общем, с прапорщиком… там… по возможности…

— Хорошо-хорошо, это мы решим. Договорились. Спасибо вам. Ждём.

— Ну, есть! — по военному бросил подполковник, и добавил. — Людочке Николаевне привет.

— Обязательно.

— Добро!

А со складом директор «Дальэлектросетьстроя» неожиданно выручил. Тот, который с главным инженером в своём кабинете беспрерывно курили…

С внутренней стороны дома, где предприниматели арендовали офис, возвышался внушительный холм, как спина кита, с чередой вентиляционных труб на горбу — бомбоубежище на три близлежащих дома. Не «близлежащих» надо говорить, а «близстоящих» дома. Дома, слава Богу, не страна, не лежат. «Дальэлектросетьстрой» этим бомбоубежищем и заведовал, оказывается, на балансе держал. Тайну выдала одна из бухгалтерш управления, она и проговорилась. Сама и переговоры, кстати, предварительные провела со своим начальством. Речь шла о наличных деньгах. Плату, что удивительно, управленцы запросили совсем маленькую, смешную, хоть и в тысячах, но срок аренды по времени ограничили — месяца на два-три. Лады? — спросили. Да лады-лады, конечно, лады. Открывайте закрома!

Быстренько нашлись и ключи. Открыли…

А там!.. Чёрт ногу сломит. Хранилище хлама. Всё, что можно было собрать с промышленных свалок по электричеству — валялось, возлежало, заполняя и полки и закутки, «вялилось» на могучих крючьях, не говоря уже про банальную пыль, остатки каких-то столов, стульев, ламп дневного света и прочего… Но СанСанычу не до жиру… Машины на простое… Хотя бы такое есть, и ладно.

Едва вылезли из лабиринтов «хламоубожества», как подъехали две армейских крытых автомашины с бойцами, и старшим прапорщиком с повязкой на рукаве «Помдеж по парку». Бойцы высыпались из кузовов — худые, малорослые, но глаза, наоборот, большие, как у марсиан. Едва только осень наступила, а они уже в бушлатах и шапках, правда без рукавиц… По-команде неуклюже построились в шеренгу. Стоят, переминаются с ноги на ногу, ждут. Много их, целый взвод. Пожалуй хорошо, что много. К СанСанычу спешил старший прапорщик. Подошёл, козырнул, доложил, так, мол, и так, прибыли… «А что нужно делать? Задание, сказали, на месте получим». СанСаныч объяснил, но переспросил, а почему все такие худые, да маленькие? Не справятся.

— Да-к пограничники мы! Чтоб незаметными были, — отшутился военный, и улыбнулся. — А что худые, так зато жилистые, выносливые, в смысле. А что?

— Надорвутся, — покачал головой СанСаныч. — Тяжело им будет. Маленькие, бледные…

— Ничего-ничего, не переживайте за них, они хоть и маленькие, но как муравьи сильные. Солдаты! Бойцы!! Облепят весь ваш груз, и глазом не моргнёте, как всё сделают. — Пообещал старший прапорщик. — Не впервой!..

— Да? — недоверчиво качнул головой СанСаныч, — ну если как муравьи… Кстати, насчёт оплаты, может, поесть чего ребятам купить. Как вы думаете?

— Нет-нет, ничего не надо. Подполковник сказал, одного ящика водки будет как раз.

— Водки? — удивился СанСаныч. — И всё?

— Да, больше ничего.

— Водки?!.. Хм-м… Это без проблем. Это мы сделаем. Командуйте пока.

— Есть! — старший прапорщик кинул руку к фуражке, и развернулся. — Так, взвод, пять минут перекур. — Крикнул. — От машин не отходить… Командиры отделений, ко мне!

Главный инженер управления «дальэлектрохламстроя» вызвался лично указать маршрут вероятного движения и места подземного складирования. СанСаныч отозвал Людмилу Николаевну в сторону.

— Слышала, подполковник водку заказал?

— Да, слыхала. Они её там, в штабе, как воду, говорят, глушат, — укоризненно ответила Людмила Николаевна. — Он рассказывал.

— Я не о том, ты смотри кого он прислал! Пацаны ещё, еле сапоги таскают. А он — водку.

— Потому водку и пьют все там, наверное, — усмехнулась Людмила Николаевна. Но под взглядом СанСаныча поправилась. — Ну, не они же — офицеры пьют! А мы давайте деньгами солдатам заплатим!

— Да-да! Но не деньгами. Деньги, Людмила, у них сразу отберут, прапорщик этот или в подразделении. Им нужно еды купить. Накормить их нужно.

— Ой, как хорошо. Правильно. Я сама и съезжу, куплю им чего-нибудь. Действительно, худые все. Жалко смотреть!

— Батоны хлеба, молока, печенье, сигарет… консервы. Не знаю, что там ещё… Сама смотри. Не жмись!

— Вот ещё. Ну, СанСаныч! — делано обиделась Людмила Николаевна.

— Ладно, я это так сказал, не обижайся. Накорми, главное, ребят.

— Сделаю. Как надо всё сделаю. Так я поехала?

— Угу, давай! — кивнул гендиректор, внимательно оглядывая бойцов. Давно он не видел так близко от себя солдат… тем более пограничников. С удивлением отметил: сильно с перестройкой «калибр» изменился, не в лучшую сторону. Совсем опустилась призывная планка. Будто восьмиклассники из юноармейской игры «Зарница» стоят. Только нет жаркого румянца, и глаза не блестят. А внешний вид, и форма — один в один. Подумал ещё, подполковник пошутил, наверное, сильные и крепкие на службе заняты, а это просто юные друзья пограничников. Хорошо бы если так, но СанСаныч видел усталость и равнодушие в глазах мальчишек одетых в солдатскую форму. Помнил, только у первогодков такой тоскливый и замотанный взгляд, и усталый вид. Они, первые, кто под руку подвернулся, не «загасился»… Ч-чёрт! — не понятно чему больше, СанСаныч досадливо выругался в слух.

— Что, можно начинать? — Подбегая, спросил старший прапорщик.

— Да, — вздохнув, подтвердил СанСаныч. — Можно.

— Это мы щас, вмиг. Та-ак, взвод, кончай перекур, — привычно прикрикнул он. Солдаты встрепенулись. — Вы, четверо… Да-да, ты, ты и вы оба, лезьте на машину. Остальные встали в цепочку, парами. С боков каждую «сигару» берём. По шесть человек на место… Осторожно берём, не толкаться, не торопиться… на ноги не ронять. Не то, больно будет. Так, начали!..

Не начали, а приступили…

Тц!..

Разгружали… целый день! весь вечер! и только в девятом часу вечера закончили выгрузку. Все валились с ног. Все были мокрые от пота, и грязные, как черти. Это только до входа в бомбоубежище можно было коллективно, как муравьи, что-то там нести. А потом, — вход же узкий! Плечами, боками все стены вышоркали, всю пыль собрали. Действительно, хорошо, что ребята были маленькие… Но слабые. Жалко смотреть. Намучились все. СанСаныч уже через пять минут наблюдений, подхватив и прапорщика, таскал за троих, если не за четверых… Упрели… Но ребят покормили аж два раза. Второй раз, как закончили. Людмила Николаевна не подвела. Даже с запасом получилось. И то, что осталось, солдаты между собой поровну разделили, и рассовали по карманам бушлатов, как и пачки сигарет.

— Ну что, закусили, нет? — поинтересовался СанСаныч у солдат. — Всем досталось?

— О, отлично! Всем!..

— Спасибо!.. Молоко вкусное… Так бы каждый день!..

— Работать? — в тон, подыграл старший прапорщик.

— Нет, не работать, — весело рассмеялись солдаты, уточнили. — Кормили бы так…

— Так же бы — булочки! конфеты! такие же сигареты!..

— А нас в части ещё и «расход» ждёт!..

— Ууу!..

— Ну всё, мы уже домой, да? — заторопился старший прапорщик. — У нас вечерняя поверка скоро и отбой.

— Да, всё! Спасибо вам!

— Не за что, — великодушно ответили бойцы. — Наелись…

— Когда надо, вы именно наш взвод вызывайте. Как штык, мы!

— Ладно-ладно, — пообещал СанСаныч. — Именно вас.

Отсветы благостных душевных состояний блуждали на ходу засыпающих солдатских лицах: закончили наконец! устали! наелись! и курево есть! скорее бы спать!..

И СанСаныч с прапорщиком — здоровые мужики — валились с ног. Тоже думали, скорее бы в койку.

Бренча бутылками, ящик с водкой с трудом взгромоздили с начала на подножку кабины ЗИЛа, сил, поднять сразу, выше, уже не было, потом и в кабину втолкнули под ноги прапорщику. Вид у старшего прапорщика теперь был не такой уж и бравый. Он тяжело ещё дышал, из-под криво — кокардой набок, сидящей фуражки выглядывали мокрые, взъерошенные волосы, ворот гимнастёрки от пота потемнел, был широко расстёгнут… глаза ввалились, но лицо было розовое, не сказать румяное. Прапорщик с удовольствием, по мужски, ответно хлопнул ладонью на прощальное сильное рукопожатие СанСаныча, стиснул пальцы, и разулыбался, почувствовав в своей руке… деньги.

— А это вам, — глядя в глаза прапорщику, сказал СанСаныч. — Выручили. Спасибо, командир.

— Не за что, — криво улыбаясь, отмахнулся военный. — Это вам спасибо. — И стесняясь, сунув деньги в карман, пояснил. — А то ведь уже четыре месяца, как нам зарплату не платят. Ага! Домой, жене — стыдно сказать! — только продукты кое-какие из пайковых приношу, и всё. Да! — подтвердил он, видя удивление и непонимание в газах СанСаныча. — Выручили, считай, просто. Спасибо!

— Да ладно вам, — вновь расстроился СанСаныч, видя явную несправедливость к военным. — Это вы меня выручили. Поздно уже, езжайте отдыхать. Солдат-то хоть сегодня пожалейте, не гоняйте там по тревоге.

— Что вы, нет, конечно. Совсем шланги. Куда их гонять. Ну ладно, мы поехали, — кивнул водителю. — Заводи.

— Подполковнику привет.

— Обязательно передам. Он ждёт… — подумал и уточнил. — Должен ждать… В общем, если что — звоните.

— Ладно, позвоним. Спасибо.

— Ну, добро! Мы поехали… Вихров, трогай!

Машины, довольно урча, прощально покачивая своими шаткими брезентовыми тентами, будто кибитки бродячих цыган, выехали со двора.

— Всё, Людмила Николаевна, — с горечью, глядя на отъезжающие машины, как отчитывая, зло и жёстко произнёс гендиректор. — Запоминаем раз и навсегда: никогда больше, нигде, и ни в каком качестве мы не используем солдат… Мы! — делая на этом ударение. — Ты поняла?

— Поняла, — испуганно сжалась Людмила Николаевна. — Но тут же ситуация была… такая…

— Я понимаю, что ситуация, — всё ещё злясь, жёстко перебил СанСаныч. — Мы договорились? Договорились?!

— Конечно! Только я тут причём? Им не платят, другим не платят, нигде не платят — мы-то с вами тут причём? Мы же не правительство, не депутаты какие…

— Вот и плохо.

— А что плохо? — изумилась Людмила Николаевна. И рассмеявшись, вдруг предложила. — Ну давайте, мы вас в депутаты выдвинем, СанСаныч, а! Вы ж, не пойдёте.

— Да, не пойду.

— Ну вот…

— Я на своём месте хочу хорошо работу делать. Понимаешь? И каждый так должен. И правительство, и депутаты. Перестройка же, Люда! Перестройка!

— Ну, мы и перестраиваемся! Никто пока, слава Богу, сильно не мешает. Смотрите, сегодня, и склад нашли, и дело большое сделали, и ребят накормили. И не нужно самобичеванием заниматься. Мы очень хорошо работаем. Очень! Другие пусть так… И всё-всё, — видя, что он как-то хочет возразить, останавливает его. — Всё-всё, СанСаныч, заканчиваем дискутировать. Сейчас же едем к нам ужинать, Лёша и Таня уже давно ждут, я звонила. — Потянула к машине. — Бедненький, наш, устал сильно, да? Я же вижу. Как заправский грузчик тяжести таскал.

— Как заправский, говоришь? — усмехнулся гендиректор. — Ну ладно, едем. — Глубоко вздохнул. — Пожалуй, действительно устал.

— Ну так… Шутка ли, почти сорок тонн разгрузили.

— Тридцать шесть, — поправил гендиректор.

— Я ж говорю, не десять!

— Ох, ты лиса!

— Я не лиса, СанСаныч, я заботливая женщина.

— Люда, ты — юрист, а не женщина. Понятно?

— Ну ничего себе! — притворно ужаснулась Людмила Николаевна. — Я, уже, оказывается, и не женщина здесь. Вот это новость!

— Да вот! Ты — юрист. Товарищ по работе.

— Ах, даже так, — товарищ! Ну-ну!.. Ладно, пусть так. Но товарищ-юрист я, для вас, только в рабочее время. А не в рабочее, я — просто женщина. Смотрите, видите? — кокетливо показывая себя, закружилась на месте. — Сейчас, как раз не рабочее время.

— Ты не женщина, ты — хулиганка.

— Вот, это другое дело, это мне больше нравится, — сказала она, прижимаясь к нему плечом. — Едем скорее.

* * *

А он, управляя автомашиной, в это время с сожалением думал о том, что всё у него удалось сегодня, кроме одного: пришлось всё же отменить встречу с Леночкой. Позавчера только об этом в очередной раз договорились. Она и ключи от квартиры у подруги снова взяла. Ожидала встречи, волнуясь и переживая, как и он тоже. СанСаныч успел, конечно, созвониться, успел предупредить, но расслышал в её голосе приятную для себя нотку горечи, и сожалел сам. Встречи с Леной, Еленой-Желанной, как он называл её в минуты близости, становились всё более сильной и необходимой для него потребностью. Оба тянулись друг к другу, как к единственно главному источнику тепла, любви и наслаждения, каждый, по сути, этим источником и являясь. Зная это, чувствуя, несли это состояние друг другу, волнуясь и торопясь, радуясь, и доставляя наслаждение. За те, короткие часы, которые они бывали вместе, старались как можно больше дать друг другу ласки, тепла, нежности. Они, оба, утоляли голод всеразрастающейся любви, не замечая, не отдавая в этом отчёта, радовались и страшились порой своей страсти… и не могли утолить, скорее уж наоборот. Чувства росли, заполняя всё для них свободное пространство.

До встречи они, каждый, имея семьи, не получали, оказывается, той всесжигающей, ураганной, физической страсти от общения с супругами. Случайно познакомившись, найдя друг друга, тянулись теперь и физически, и духовно.

Вскочив перед ним на постели на колени, в одной коротенькой облегающей комбинации или без неё, она, вдруг, — девчонка-девчонкой! — миниатюрная, соблазнительная, — начинала рассказывать какую-нибудь смешную институтскую историю, как, «…Представляешь, Санечка, один мой студент, комплимент мне такой смешной сказал…» Или, «как…» другое, что-нибудь в таком же роде. Торопилась выговориться, рассказать ему, поделиться. Они весело и счастливо смеялись… Потом она, будто опомнившись, легко наклонялась к нему, и нежно-нежно целовала его в губы, шепча: «Санечка мой, любимый! Никому тебя не отдам!» Либо опускалась рядом, и затихала — совсем ненадолго, переполненная любви и нежности к нему, своему любимому. Принималась целовать его лицо, шею, плечи, грудь, живот… всего.

Сначала медленно, слыша в себе томительный чувственный отклик, потом целовала быстрее, подгоняя чувства, торопя нарастающие ощущения, потом уже истово. Охваченная разгорающимся жарким, и вместе с тем, сладким огнём любви, — волна страсти опаляла её грудь, останавливая сердце, бешено заставляя его потом биться, сушила губы, туманила рассудок, вызывая сложную гамму — бурю, вихрь чувств, уходила в судорожную истому ног, рук, переходя снова к… — предвосхищая наслаждение. Зажигая и его. Слыша, как он стонет под её ласками, как напрягается всё его большое, сильное тело, восстаёт его плоть, руки до боли сжимают её груди, бедра… От одного этого, едва не теряла сознание. Истово шептала: Скорее… скорее!.. скорее!.. О-о-о!

«Я умираю!.. Умираю… Умираю… Умир-р…а-а-а-а-а-аю!» — бессознательно, севшим голосом, повторяла она, чувствуя его. Ей нравилось быть и сверху. Уперевшись руками в его грудь, в струнку выпрямив корпус, она, двигая бёдрами на встречу, доводила себя и его до беспамятства. Всё сильнее вжимаясь в него, всё убыстряя темп движений… Откинув голову назад, либо мотая головой, она, сжав губы, почти кричала… В полный голос кричать было невозможно. Хозяйка квартиры, её институтская подруга, предупредила: «Вы уж потише там, как-нибудь, ребята, а! Стены тонкие, а соседи у нас жутко болтливые. Что обо мне будут говорить?!»

Потом ритм её движений, вдруг, прерывался, становился резким, судорожным, ногти её впивались в его грудь, и она, несколько раз ещё вздрогнув… глубоко на вздохе, останавливалась, замирала… и резко опадала на него, едва спросив: «Ты, хоть успел?»

Часто они кончали вместе. Иногда он отставал. Но это не мешало им быть счастливыми…

В один из таких моментов, он, вдруг, заметил очень приятную особенность в её облике. Поразительную особенность. Очень важную. Как открытие для себя сделал… Лицо Лены, в тот момент, в минуты их близости, когда она подходит к вершине своего физического удовольствия, становится совсем другим! Другим! Светлым! Осветлённым! Открытым! Совсем девичьим! Будто именно сейчас истинное её лицо раскрывается, как бутон цветка на рассвете, отражая подлинное состояние души. Чистым оно становится, незащищённым, и счастливым! Другим!.. Очень красивым! Счастливым! Невероятно милым и трогательным!

Это наблюдение поразило СанСаныча. Такого явления он ни у кого из своих бывших женщин, никогда, в такой ситуации, не замечал. Не было такого. Нет!.. Может, не так внимательно смотрел, собой был занят? Может быть! Тогда всё по-другому было…

Потом это отображение вдруг исчезало, и лицо, выражение, становилось просто милым и любимым лицом его Елены-Желанной. Любимой! Прекрасной! Но того, высветленного, состояния уже не было. Ровно до следующего мгновения! А он, это явление, всякий раз ждал… И с удивлением, к удовольствию своему, вновь замечал, радуясь и улыбаясь встрече. Оно каждый раз было чуть другим, но именно таким, по особенному высветленным изнутри. Он, ей, об этом удивлённо и с восхищением сказал. Она, как-то по-особенному ему улыбаясь, ответила.

— Не правда всё это! Ты придумал, — и счастливо рассмеялась.

Кстати, и голос — потом! — у неё тоже был другим. Играл всеми красками обертонов: ёмкий, наполненный, спокойный, будто воркующий. Снова нежно поцеловав его в губы, она повторила.

— Выдумщик ты мой! Любимый!

— Нет-нет, это так. Точно!

Она шутливо закрыла его рот своим поцелуем.

— Выдумщик! Выдумщик!.. Я знаю. Я всё про тебя знаю!

— Что такое? Что ты про меня знаешь? — притворно насторожился он.

— Всё-всё!

— Ну-ка, ну-ка, говори! — хмуря брови, грозно потребовал он.

— Нет, не скажу.

— Ах, ты, интриганка!.. — неожиданно резко сграбастал её в охапку, приподнял, хотел было подмять под себя, но она, смеясь, ловко вывернулась из его рук. Он вновь поймал её за талию, притянул к себе, ища её губы, глаза, шею… Она, смеясь и дразня его, извивалась, отталкивая и высвобождаясь, но это трудно было сделать, почти невозможно. Конечно, невозможно, — ему удалось прижать её к себе, найти ртом её губы, уже полуоткрытые на встречу, и они замерли в глубоком и долгом поцелуе, и он вновь овладел ею, податливой и желанной.

Потом, уставшие, они молча лежали рядом, ощущая себя расслабленным, умиротворённым, счастливым целым. С одним сердцем, одними чувствами, благодарные друг другу. Нарушив тишину, она тихонько, едва слышно спросила:

— Сань, а ты любишь свою жену? Только честно.

Он не удивился вопросу, чуть нахмурился, вздохнул.

— Да… — помолчав, ответил ровным голосом, без интонаций. Потом уточнил. — Наверное. Да и сын у меня. — Это произнёс определённо, как главное. — И дочь!

Она лежала молча, не шелохнувшись, закрыв глаза, слушала. Повернув к ней лицо, он спросил.

— А ты?

— Ну, я!.. — воскликнула Лена, и замолчала. Потом, с грустью произнесла. — Тоже, наверное. — И добавила. — Но не так, как тебя. Совсем не так! Да и не любовь это уже у нас с ним, наверное… Ну скажи… Скажи, как можно любить опустившегося, жирного, всегда пьяного человека…

— Как, пьяного? — удивлённо переспросил СанСаныч. — Он же у тебя, как я понял зав кафедрой! Учёный! Заслуженный там чего-то… Профессор!

— Да ладно, профессор он! Науку он давно забросил. Водку по вечерам на кафедре, с такими же слабаками, как он, или на гаражах пить, это да, тут он, действительно профессор. Закроются, и пьют. Никак поверить не могут, что советская дармовщина для них закончилась. Что нужно как-то перестраиваться, принимать новые условия, и идти дальше. Дальше идти… Не стоять! А он, нет, говорит, из принципа никуда не пойду, плевал я на эту вашу перестройку. Палец об палец для неё не ударю. Каждый день, теперь, говорит, поминки по коммунистической партии буду справлять. Представляешь? И справляют. Целую группу таких же дураков в институте собрал, и пьют. Семья уже и не нужна, только водка. Зла просто нет! Ну, скажи, как я его могу любить, как? Да никак! А он злится, и пьёт ещё больше. А потом лезет… Брр! Ф-фу! — она содрогнулась, теснее прижалась, замолчала.

СанСаныч тоже поддался грустному настроению, тоже задумался. А у меня-то почему дома ничего не складывается? — размышлял он. И не жирный совсем, и не пью, и всё прочее, а душе дома холодно, не тянет домой. Зачем, почему жена оттянула на себя детей и сама отошла?.. Или это он отошёл — он помог, создав расстояние… Нет, — отмахнулся, — дети, это другое. Это выше. Дело в жене, в Татьяне. От женщины тепло должно идти, от неё… Она — притягательный, желанный магнит. А он, чувствует если не явное сопротивление, то уж дистанцию, это точно. Зачем это? Почему нет такого вот, как сейчас с Леной, понимания, почему нет тепла такого, нет блаженства от наслаждений… Почему всё не так? Пробовал быть и внимательным с женой, и нежным, и ласковым… Но такого взаимного состояния открытости и тепла ни разу не возникало. Тело жены не отзывается, не слышит его. Оно для СанСаныча закрыто. Почему? Почему же другие открыты? Обидно. Другие женщины отзываются — ещё как отзываются! — он же это хорошо чувствует и слышит, а жена — нет. Он — музыкант, пусть и в прошлом, но фальшивую ноту в целом хоре звуков отлично слышит. Это и в музыке коробит, а уж в постели, наигранность, искусственность, тем более слышна. Все попытки поговорить, растормошить, найти другие какие-то варианты, способные, быть может, доставить жене такое же наслаждение, как и ему, — она или прерывала, обижаясь, либо с укором отмахивалась: «За кого ты меня принимаешь?!» Чёрте что!

Неужели она тоже слышит какую-то нотку фальши в его отношениях с ней, и это её отталкивает? Да нет, не должно быть. Если и возникают в житейских обыденных ситуациях такие моменты, они не переносятся, не должны переноситься в постель. Постель — это концертная сцена… для двоих. Тело — это инструмент. Да-да, тот же инструмент, только более универсальный. Чувственный! Его и настраивать нужно вдвоём, и исполнять одновременно! Только тогда звучание будет достойным. И музыка будет вдохновляющей, возвышенной, желанной и приятной. Как сейчас вот. А дома получалось не так, — игра в одни ворота… Он не приносил жене, оказывается, удовольствия — это огорчало, не доставлял ей наслаждения — это угнетало! Не видя этого состояния, не чувствуя этого, в редкие минуты близости, угадывая обратное, спрашивал: «Устала? Кончать?» «Да!» — не скрывая облегчения, говорила она. И что это? Тьфу!

К месту вспомнилось горькое сетование одного товарища, Владимира Кадетова. Тот, пряча за усмешкой растерянность и непонимание, рассказывал СанСанычу: «Понимаешь, Саныч, не могу жену свою, Светку, понять. Лежу с ней, вернее на ней — кое-как уломал под утро! — у неё, всё время отговорки: то она устала, то голова болит, то нельзя ей сегодня, то Сашка не спит! — уломал, в общем, вот-вот, чувствую, сейчас кончим… оба!.. Вот сейчас!.. Сейчас!.. Вдруг она, в такой вот кульминационный момент, деловым, встревоженным тоном, спрашивает меня: «Кстати! А ты в Сашкином дневнике за тройку расписался? Классная сказала именно тебе расписаться, не забудь! И, кстати, Сашке всыпать не нужно, я уже всыпала». Ты представляешь, Саныч, — кстати, ей вспомнилось! — а? Тьфу, ты, мать честная! Ну, бабы! Весь кайф напрочь. Конец, естественно, упал. А она, главное, и не заметила вроде: «Давай, говорит, спать, я совсем не выспалась, скоро на работу вставать!» «Ну, как?»

Посмеялись тогда, удивляясь, а что ещё можно было сказать… Вскоре эта пара разошлась.

— О чем ты сейчас думаешь? — ласково, как сквозь сон, спросила Лена. Голова её удобно лежала на его руке, вся она такая нежная и родная, была сейчас частью его.

— О ком… о тебе! — отвлекаясь от своих мыслей, ответил он.

— А что ты обо мне думаешь?

— Мне очень хорошо с тобой!

— И мне тоже! — ответила она, нежно обнимая. — Давай, не завтра встретимся, Санечка, а послезавтра. Ты не обидишься? Я завтра никак не могу. У нас собрание на кафедре. И профком ещё. Я же председатель, как-никак, этой организации. Ладно? Ты не обидишься?

— Ладно, — вздохнул СанСаныч. — Встретимся послезавтра. Но знай: я тебя люблю, и я тебя хочу. Всё время, и всегда. Ты поняла? Люблю! Люблю! Люблю!!

— И я тоже: и люблю, и хочу. Знаешь, я только о тебе подумаю, меня в жар бросает… я всего-всего тебя помню… Всего!

— И я тоже!

— Ты мой родной!

И снова целовались… И снова…

* * *

Пока таким вот образом СанСаныч решал свои деловые и личностные проблемы, жизнь в крае, и в его, конечно, городе, в развивающихся рыночных условиях перестроечного периода выстраивалась как сложная, многоходовая шахматная партия, только с запрограммированным финалом. «Игра» для предпринимателей шла явно втёмную. Козырные карты были сосредоточены в одних властных руках. Другая сторона, их называют демократами, предпринимателями, наивная, конечно, сторона, неопытная, резвилась ещё, не подозревая подвоха, как те овцы, в окружении волков, в мирном, партнёрском — пока — обличии… Пока!

Администрация и исполнительная власть и края, и города, не могли вновь народившемуся классу предпринимателей отдать, как генетически чуждому, ни земельные участки в городе, ни здания в собственность, ни выгодные торговые площади, ни места в Думах и Законодательных собраниях, ни внешне-экономические контакты, ни перспективные проекты. Предприниматели, большей частью, и не знали об этом. А те, кто и знал, никак не могли изменить ситуацию в свою пользу, так как время для этого уже ими было упущено, либо просто не имели выходов на сам проект.

Бывшая партийная и административно-хозяйственная номенклатура всё подбирала под себя. Чутко отзываясь на действия Кремля по поводу предоставления прав и полномочий регионам, сверхоперативно, сверхбыстро, опережая даже, подписывала для себя все разрешительные документы с необходимым числом высоких виз, часто и задним числом, часто и с нарушением законодательства… А ничего страшного, отмахивались они, волков бояться!.. Утрясём потом всё. И вполне это могли — имея соответствующий опыт работы в структурах управления — какие проблемы?! Никаких! И правда, вопросы решались часто вопреки нормам и правилам, но осознанно. Все чётко выполняли принципиальную установку: новым предпринимателям категорически ничего отдавать нельзя, категорически! «Они же «дерьмократы». «Всё же разграбят, разворуют и продадут к чёртовой матери страну! Тут не так нужно! Другим путём нужно! Пусть и на смычку с криминалитетом… Да и с бандитами. И что? А с кем же ещё?! Да плевать на разность идеологических и юридических платформ! Какая сейчас платформа, когда момент такой благоприятный…» О себе нужно было, родных, побеспокоиться, о себе и своих близких. А таковых набиралось… О-го-го, и ещё столько же. Власть в руках… Вла-асть!!

Где смело, прошлые знакомства позволяли, где осторожно, выходили чиновники на лидеров бандитских или полубандитских группировок и в городе, и в крае. Не сами, конечно, через порученцев. И правильно! А как ещё можно было оставить за собой возрастающий бизнес и, главное, власть?! Да никак! Бандитские «короли» и воры в законе, ошарашенные и воодушевлённые свалившейся на них благости, старались изо всех сил доказать свою способность соответствовать. Конечно, они потом пошли и дальше, рука об руку, и власть и криминал. А обратной дороги ни у кого из них уже не было! Только — отстреливая сомневающихся, да «топя» ненадёжных.

«Сросшиеся», выходили на контакты с такими же структурами и в средней части страны, и в Центральной, и в Южной, Западной частях России, странах СНГ. Знакомились… Большей частью через посредников, лично выходить часто было противно обеим сторонам… Заключали далеко идущие планы-договоры: вот ваша доля в нашем бизнесе, а вот здесь, за это, вы «головой» отвечаете, а здесь развиваете под нашим непосредственным руководством.

Идёт! Замётано!

Больше ничего и не нужно было.

Как грибы после тёплого весеннего дождя стали открываться связанные одной жёсткой солидарной ответственностью частные финансовые учреждения, дорогие торговые представительства разных японских компаний, корейских, американских, китайских, московских представительств, западных… Большей частью СП (совместные). В соучредителях были как раз те, начальство, кто явным образом мог способствовать работе данного СП на всех его уровнях. Предпринимателей, понятным образом, там не было. И не в подвалах «свои» получали помещения, как это обычно доставалось предпринимателю, не под крышами домов-развалюх, а в престижных местах города, в лучших, «раскрученных», зданиях и площадях, со льготной арендной платой. А какие товары были у них! Какие образцы!! А объёмы!!!

И «диковинная», удобная, функциональная бытовая техника, и шикарная мебель для дома и офиса, и трикотаж любой, и автомашины, и верхняя, нижняя одежда, и продукты питания, и элитное бельё, и напитки… Пива — кто это раньше знал! — более трёх десятков марок стали завозить. Против привычного «таёжного», да «жигулёвского»… Другие виды, которые в Москве, те не в счёт. И всё вагонами, вагонами, контейнерами…

У местных жителей, никогда не выезжавших дальше границ бывшего СССР, дар речи терялся мгновенно и надолго, глядя на это сверкающее разнообразие. Причем, советская декларация о том, что мы самые первые в мире во всём и везде, тут же испарилась, будто и не было её никогда. На прилавках и витринах красовалось импортное сверхизобилие. Простой человеческий ум не мог с этим мириться — нет-нет! Не верили глазам своим: это нереально, это обман. Такого не может быть! Но, куда деться, вот оно всё, перед тобой, перед глазами, бери, трогай, покупай… Покупай! Ярким огнём вспыхивало желание хоть чем-нибудь из этого — великолепия! — обладать. Но соотнеся выставленные цены со своими возможностями, пламень народного желания переходил в пламень зависти, ещё больше и ярой злости, на этих самых предпринимателей. «Вот, сволочи, просто в наглую над народом издеваются!..»

Так, не заслуженно, тень народного гнева и неудовольствия переходила на настоящих и истинных предпринимателей.

Но на то он и рынок, скажет иной мудрый обыватель, — чтобы «овцы» не дремали! И прав будет. Конечно рынок!.. Если это именно рынок! На самом деле, это не рынок, это так называемая «подстава» с подменой! Не иначе. Подменой понятий, подставой неподготовленного. Честный и порядочный человек, как известно, меньше всего защищён от пройдох. Они хитрее, изощрённее. И уловки и оправдания у них на все случаи заготовлены заранее. А у порядочного человека, у предпринимателя что? А действительно, что у него? Чего стоят, например, такие заявления СанСаныча: «Я честный человек, я плачу налоги!» А?.. Смеётесь, значит можно не продолжать. Вы понимаете.

А СанСаныч не понимал. Не понимал он, бедолага, как может государство поднять на него руку, если он, во-первых, предприниматель именно тот, который и нужен его демократическому государству сейчас, а во-вторых, честный предприниматель. «Как?» — задавал он себе такие вопросы. Конечно, не находил ответов, конечно злился, конечно, недоумевал. Чиновной власти сторонился, интуитивно не доверяя ей, не уважал.

Удивлялся себе, имея вроде бы два успешно работающих производства, он не имел денег сделать хороший подарок ни жене, ни детям, ни матери, ни любовнице… Всё уходило в оборот и обязательные платежи. Причём если затраты на производство худо-бедно можно было ещё как-то планировать, то с планированием отчислений в бюджеты всех уровней просто было невозможным. Неожиданным образом выяснялось вдруг, — у бухгалтер глаза от удивления и ужаса на лбу! — что введён такой-то налог, причём, задним числом. Месяцев шесть, восемь назад. И ужас весь в том, что деньги все в обороте, но если срочно не оплатить — сегодня! сейчас! — то пеня и штрафы остановят предприятие! «Как!.. Как это можно!..» — злился, в голос ругался гендиректор на власть, придурков этих… А платить приходилось. Требовал от юриста, бухгалтера успевать с анализом поступающей информации. Бестолку. Не успевали! Да они по определению не могли нигде успеть. Не могли! Против них работала большая, государственного масштаба группа специалистов по дискредитации новой политической системы.

А тут, как назло, директор техникума, где стояла установка по вакуумному напылению, стал требовать освободить помещение, договором не предусмотренное. Сумму арендной платы уже до этого, Геннадий Васильевич — пряча хитренькие глаза — просто руками от удивления на жадность своего директора разводил, четыре раза поднимали… «Или соглашайтесь на указанную сумму или…» Для убедительности своих намерений, директор техникума, без предупреждения, электроэнергию стал отключать, на профилактику, мол, необходимо. В пиковые рабочие часы, естественно. Но главное в другом, в неожиданности. В момент отключения электроэнергии в машине сгорало масло. Всё и полностью. Дефицитное и дорогое. За ним приходилось снаряжать гонца, почти за полтысячи километров в один конец, в Комсомольск-на Амуре, на один из «лежащих» оборонных заводов… Не наездишься. Да и там тоже раскусили, цену за бочку подняли, и стоимость прогона автотранспорта возросла… Себестоимость изделия, естественно, резко подскочила. Рентабельность упала. Получалась когда нулевой, когда и убыточной. С этим нужно было что-то срочно решать. Срочно!.. И если бы только это!..

В арендуемом бомбоубежище тоже возникли проблемы.

Два раза уже заливало мебельное производство из прохудившейся канализации от жилого дома. Утром пришли, а там — мама родная! — ужас! — заготовки, материал, фурнитура, где плавает, где пропахло… Как проводка ещё, бедная, не замкнула! Возились, выгребали, вычищали, сушили… Будто ассенизаторы! Кошмар! В домоуправлении на это руками разводят, а глаза у всех масляно-довольные, усмешливые, как бы говорят: вы — предприниматели, ваши проблемы! Хотите работать в чистоте, отремонтируйте жильцам сантехнику, да трубы старые замените… И всё. «Шамбо ещё бы хорошо заказать!..» — подсказывали, как нужно поступить. Тут тоже нужно было что-то решать… Едва огляделись…

Ещё одна подножка, это уж наповал. Хабаровский филиал московского коммерческого «Кредо банка» «Далькредо банк» неожиданно обанкротился. Да-да! Сегодня ещё утром работал, а после обеда двери на замке, и табличка: «Операции прекращены по техническим причинам», и номер телефона для справок.

Шокирующая информация.

Сверхшокирующая!

Кошмарная!

Клиенты банка, столпившись у закрытых дверей, тупо смотрели на закрытые двери и бумажку за стеклом, как… на новые ворота. Что это? Как это?.. Глазам не верили. Почему это? Как это? Не может быть! Там же наши деньги, кредиты… Бесконца переспрашивали друг друга: может быть шутка? Работники банка прятались за закрытыми оконными жалюзи, носа не показывали. На торопливые, недоумённые вопросы-справки банковский телефонный автоответчик замогильным голосом бубнил: «Пожалуйста, оставьте своё сообщение!..»

Главный ужас для СанСаныча заключался в том, что именно в этом банке у него и были открыты все рабочие счета предприятия. Все! Вот действительно где ужас! Ужас, ужас! Бред! Кошмар!

Никто такого не ожидал. Банкиры, скрывая ситуацию, молчали до последнего.

А всё до банального просто, как выяснилось…

Директор филиала, чуть за сорок лет, молодящаяся женщина, разведённая, как девчонка влюбилась в приезжего предпринимателя Алика Саидова. И как ей было не влюбиться, если она, как и все женщины, до последнего своего часа ждала и надеялась на горячую, страстную любовь. Знала, не может не придти её принц, не может она без любви в жизни остаться, такая единственная, и прочая, прочая, к тому же, директор банка. И он, как по мановению волшебной палочки, конечно же, появился. Как услышал её мольбы. И молод, едва за тридцать, красив собой, статный, правда невысокий и с наметившимся животиком, но черноглазый, чернобровый… Говорун, весельчак, при деньгах, так и сыпал смешными анекдотами, а комплименты какие красивые ей дарил!.. О!

Ей, лично, всегда цветы дорогие, — розы. Конечно, конфеты, коньяк… Ужинали только в ресторане, и только вдвоём. Танцевали. Вера Николаевна сначала стеснялась бывать на людях в такой вот, пикантной ситуации. Ей казалось, все видят разницу в возрасте, все над ней смеются. Но постепенно привыкла, уже и не смотрела на себя со стороны, не видела никакой разницы в возрасте, слышала только его, Алика. «Чернослив мой, сладкоголосый!» — в шутку, про себя называла его, и прислушивалась к отзвуку сердца. А оно сладко щемило. Да, да! Сладкоголосый! А почему и нет! Жизнь одна! Женская тем более, и прожить её надо… надо её прожить… не бежать от счастья, нет… И губы у него красивые, яркие, пухлые. И руки мягкие, нежные, женственные, и весь он нежный и… Дальше она не перебирала, начинала кружиться голова и слабели ноги. Тяжело дыша, она опускалась на какое-нибудь кресло, и ужасалась себе: «Неужели это я? Неужели это со мной? Ой, дура я, дура, куда я лезу? Сгорю, сгорю… — И сама себе отвечала. — И пусть! Зато красиво всё, и я сама этого хочу!» А он, сахарный, говорил и говорил ей на ушко: о взаимном притяжении сердец, о родственных душах, судьбе, браках заключаемых на небесах, красивой любви… Она и влюбилась: крепко, страстно, до беспамятства. Как ещё в соучредители банка его не ввела…

Сотрудники банка в кулуарах гудели, как встревоженные пчёлы в улье. Кто одобрял: «Правильно делает, Вера Николаевна, правильно, — говорили. — Разве от наших мужиков такой горячей любви дождёшься… С цветами, ресторанами, поездками на шашлыки! Да я бы, на её месте…» Другие, неодобрительно качали головами: «Не чисто… Ой, не чисто тут, девочки, не чисто. Вскружит голову этот «урюк», и бросит её. Хорошо если ребёнка не заделает, а то, на старости-то лет, краснеть!.. — и, сочувствуя, горестно махали руками. — Ладно, она взрослая уже, ей виднее».

А она, будто и не замечала. Работу забросила, приезжала с опозданием, от неё пахло духами, вином, ещё чем-то, непривычным… Улыбка ещё эта — незнакомая, шальная появилась!.. Её подруга, «замша», пыталась с ней поговорить по душам — не получился разговор. Вера отмахнулась, как обречённая: «Не мешай, Зойка, у меня такое впервые! И всё я знаю, всё я понимаю, что ты мне можешь сказать. Я уж, как-нибудь сама! — и решительно предупредила. — И смотри мне, в Москву, в головное, ни-ни! В порошок сотру! Поняла?» — Замша, конечно, не лидер, потому только и в замы к ней пошла, испугалась, воскликнула: «Да ты что, Господь с тобой, Вера! Что б я, да на тебя жаловаться!.. Никогда!» «Ну-ну! — произнесла Вера Николаевна отходя, и опять на лице директрисы появилась незнакомая улыбка. — Зойка, как мне с ним хорошо! Если б ты знала! — Полуприкрыв глаза, произнесла она нараспев. И вновь посерьёзнев, добавила, видимо вспомнив. — И что б наши, языки свои на замке там держали! — Опять грозно взглянула, и снова странная та улыбка. — Как я спать хочу…» — неприлично сладко потянулась. У замши глаза горели, так ей хотелось знать подробности. Но с Веркой напрямую сейчас нельзя… Ладно, решила замша, захочет, сама расскажет. Либо, само всё всплывёт! Вот это, пожалуй, более вероятно. Да и хотелось, почему-то именно этого.

Дальше больше.

Алик открыл в её банке счета трёх новых фирм. На каждую фирму взял, Вера Николаевна лично потребовала все подписи, умопомрачительные, очень солидные краткосрочные кредиты под ничтожный процент. Такие ещё никому не давали… Оставив банк практически пустым… И уехала с ним в отпуск. Да, именно, в отпуск! Как в свадебное путешествие!.. Строго предупредив замшу молчать, и вести — пока! — все операционные и прочие административно-хозяйственные дела. А какие дела, если денег нет! Замша, в панике, замерла, — что делать?! Помня строгий наказ директрисы — ждала, всячески избегая встреч с требовательными пайщиками и прочими активно работающими клиентами по вопросам выдачи кредитов, займов. Так же, в панике, принялась трясти кредиторов, даже если и не следовало бы. Ни с того, ни с сего объявила об увеличении уставного капитала банка… Суетилась… На самом деле, с замиранием сердца ждала Веру Николаевну. А та, как пропала. Ни слуху, ни духу! Как в воду… И, главное, никто ведь не знал: куда она поехала? на чём поехала? зачем? надолго ли?.. Знали только — с кем. Хотя и о нём тоже ничего не знали. Знали одно: личный знакомый директора банка, и всё. Ах, ты ж, беда какая!

В конце концов Зоя, не сама, конечно, через пайщиков, подала заявление в отдел по борьбе с преступностью. К тому времени в МВД отделы такие грозные появились. Просто жуть какие грозные! Особо специальные, как и группы быстрого реагирования при них. Все бойцы в касках, с масками, скрывающими лица, в тяжёлых ботинках, в бронежилетах, с короткими автоматами, дубинками, баллончиками с разными парализующими газами, наручниками, со специальной радиосвязью, с техникой для оперативного передвижения. Каратэ, специальная подготовка, боевая, тактическая, психологическая, и прочая… С круглосуточным дежурством отряда на закрытой базе в центре города. Те, недолго и разыскивая, дней десять, чуть может больше… сообщили, что директор их жива, но не очень правда здорова, спасибо, правоохранительные органы вовремя успели. Не то бы ей хана! Друг её, рецидивист и аферист, дон Жуан, Жигало и кто-то там ещё по их уголовной классификации, два года как уже числится во всесоюзном розыске. Что очень интересно! — приковав их директора, Веру Николаевну, наручниками к батарее парового отопления, оставив её, избитую и голую, к тому же без связи и без продуктов питания в подвале заброшенного дома, исчез две недели назад в неизвестном направлении. Так что, вовремя вы, господа-товарищи, в органы к нам обратились. Ещё бы немного, и полная хана бы вашей Вере Николаевне. Трендец!

Вскоре её скрытно перевезли в краевой центр, спрятали от разных сочувствующих, просто любопытных и, главное, прессы, долечиваться под специальным милицейским наблюдением…

Тут уж и в Москве об этом узнали. Прислали инспекторов из головного банка. Пришлось всё рассказать. Инспекторы бесстрастно, почти молча, не давая никаких оценок, собрали необходимые финансовые материалы, объяснительные и отчёты, и улетели. Зоя побегала по «своим» клиентам, суля бесплатные коврижки, собирая в новую команду пайщиков банка, но, увы! Люди были шокированы. Дистанцировались от неё, как от заразной… Коллеги по кредитно-финансовой системе тоже интереса не проявили… К тому же и в Москве размышляли не долго — месяц, день в день. Сообщили — закрывают филиал. Сотрудники ахнули, как и клиенты — надеялись всё же, но приговор окончательный, обжалованию не подлежал. К тому же, краю, чужой этот, московский банк, был явно ни к чему. «Свои» бы банки деньгами обеспечить.

Крах! Крах! Крах!!

Упал банк… Упали, разорились предприятия — и люди. Не десяток, сотни…

Говорили в городе: что вы хотите — это нормально! Это рынок! Первая ласточка перестроечного периода!..

Кто через такое не прошёл, пусть молится, кто попался, тому дай Бог выкарабкаться! Бог в помощь!

— А-а-а… — раненым бизоном ревел СанСаныч, в бессилье стуча кулаками… Столешница трещала.

— Ладно, чёрт с ним, с банком, с деньгами! Не расстраивайтесь, СанСаныч! — успокаивали доверенные его сотрудники, на закрытом собрании в доме у Образцовых. — Были бы кости…

— Установку надо скорее продавать. Установку! Сколько же можно деньгами кормить директора техникума, сволочь эту. Это ж свинство… — возмущалась бухгалтер, Татьяна Викторовна, жена СанСаныча.

— И столярное оборудование, наверное тоже… — осторожно, успев извинительно глянуть на супругу, юриста фирмы Людмилу Николаевну, предложил Алексей Алексеевич. Он не понаслышке знал про запахи.

— Жалко… Мать их… Жалко. Как жалко!! — Повторяя, подал слабый голос гендиректор. Он был, мягко сказать, в разобранном сейчас состоянии. Ну не совсем, конечно, в разбитом, не как те шведы под Полтавой. А будто на жёсткий кулак неожиданно носом в светлой комнате наткнулся. В глазах, конечно, темно и звёзды блещут. Когда звёзды в глазах перестали мельтешить, возникла другая напасть — из носа кровь, и слабость. Прилично так, и неприятно. Фигурально, конечно. Человек не совсем в панике, но обижен, обескуражен, обворован… В нокауте… Сильное потрясение испытал… Сильнейшее! Кошмар!

— Конечно, жалко, — вступилась Людмила Николаевна. — Столько сделать. Да и вообще! Но, не вечер же, правильно? С начала всё начнём. А что? Опыт есть, связи есть, партнёров — пруд пруди. Не переживайте, СанСаныч, мы с вами.

— Да, — поддакнул Алексей Алексеевич, пилот. — Мы, с юристом, особенно.

— Лёша!..

— А что? Я — серьёзно. Честно говорю: она и я, в последнее время, только о фирме и говорим. Только о ней и думаем… и днём и ночью. Семья уже не в счёт…

— Лёша!!

— Хорошо, молчу. — Под её холодным, укоризненным взглядом Лёша немедленно сник, угас. Но, как обычно не раз уже бывало в таких ситуациях, с шутовскими интонациями весело пояснил. — Я ж, шутя. Чтоб настроение поднять! — Как извинился.

Но неловкая пауза всё же возникла. СанСаныч, в очередной раз, тупо размышлял, как на такое реагировать: рассмеяться шутке, обидеться… Опять выручила Людмила Николаевна, сдерживаясь, почти спокойно, отмахнулась от мужа, как от капризного ребёнка плохо понимающего проблемы взрослых.

— Спасибо, Лёша, ты уже поднял всем настроение… Иди лучше кофе всем завари. Иди, Лёша, иди!

— Иду! — пряча глаза, с готовностью сообщил Алексей Алексеевич.

Да-да, в последнее время СанСаныч всё чаще стал замечать некий явно просматриваемый подтекст в словах Алексея Алексеевича. Как несогласие. У них, в семье, определённо что-то ненормальное происходило, — догадывался СанСаныч. Но попытки переговорить с Людмилой Николаевной, либо, например, отпустить юриста пораньше домой, пресекались ею: «Нет, нет, СанСаныч, я не спешу. У меня есть ещё время!..» Или: «Там Лёша дома», — когда Лёша был в полёте, либо на занятиях, с детьми находились какие-то её подруги, Наташи, Вали… соседки, — «У нас всё это есть. Лёша всё сделает, не беспокойтесь», с жаром отмахивалась, как от малости, недостойной внимания. Когда СанСаныч предлагал что-нибудь купить, для совместного ужина, например, у Образцовых, Людмила Николаевна не на шутку обижалась, даже сердилась… Категорически возражала. Нет! Нет! И нет!

Но что-то в семье всё же происходило, зрело, бурлило и прорывалось. Бунтовал только Алексей Алексеевич. Нет-нет, да и выплёскивалось его недовольство. Он мог, например, не очень правда громко, будто мысли вслух, заявить, как бы между прочим: «Да мы с юристом уже на всё согласны…» «Нет, я теперь уже для неё не авторитет…» «А, мы, например, давно уже с женой вместе не спим — она же устаёт!»

Возникало лёгкое замешательство… В которое тут же бросалась Людмила Николаевна, извинительно улыбаясь в сторону гостей, укоризненно и сдержанным металлом в сторону инициатора двусмысленности ситуации, будто следы от неразумного пёсика на полу, либо на гостевой какой обуви уничтожая.

И в этот раз так же: скомканную ситуацию разгладила Людмила Николаевна. Махнув рукой, обаятельно улыбаясь.

— Сейчас кофе будем пить: «Арабика». Лёша из Москвы привёз!

Вздохнула. Попеременно, вопросительно глядя на чету Сташевских — так, о чём это мы сейчас?..

— И с рабочими проблемы, — вновь отвлекаясь на больную проблему, заметил гендиректор.

— А с вакуумным маслом какие возникают расходы!.. — округлив глазки, добавила «масла в огонь» главбух Татьяна.

— У-м-м! — в сердцах, как от зубной боли, промычал гендиректор.

— И брака стало много… — Со вздохом подмечает юрист.

— О-о-о, это да! — простонал СанСаныч, и решительно махнул рукой. — Ладно, — уже прежним, командирским голосом решительным объявил. — Уговорили, продаём.

— Ур-ра! Вот и хорошо! — обрадовалась Людмила Николаевна. Она и Татьяна разулыбались — давно бы так… — И отлично!

— Всё быстренько продадим, — воодушевляясь, продолжал выстраивать программу действий гендиректор… — Банк надёжный подберём, другой офис снимем…

— Вот это другое дело! Вот это хорошо! Начнём опять всё с самого начала.

— За одного битого…

— Нет, за такое решение обязательно нужно выпить… Лёша!

— Иду-иду!

— Бросай свой кофе, тост хороший есть.

— Тост!.. О!.. Под хороший тост, я — как пионер! — завсегда готов!.. — И снова это не зануда, а тот самый Алексей Алексеевич весёлый, жизнерадостный, гостеприимный, душа-человек, прежний Алексей Алексеевич… Вроде!

* * *

Значит, что ж, в торговлю придётся подаваться, а, предприниматель?!..

А куда же ещё, если производством заниматься сил никаких нет. Одна дорога…

* * *

Установку по вакуумному напылению продали быстро и без проблем. Прибыли правда особой не было, окупили только затраты на её доставку и монтаж, и то ладно. Оборудование для производство мебели продали не всё, кое-что оставили для возможно будущего производства… Не сомневались, вернутся к этому. Без производства предпринимателю, как мужчине без штанов или в костюме, но босиком. Ей-ей! Так же, без проблем сняли новый офис в здании института «Промпроект». Первый этаж длинного здания института уже был занят коммерческими офисами. В основном маленькими, в одну комнату, но с телефоном и факсом. И офис здесь и шкаф с выставочными образцами, в основном образцами продуктов питания зарубежного производства. А второй этаж, как и третий и четвёртый были пустыми. Институт остался без заказов, директор сотрудников быстро уволил, оставил только себя, бухгалтерию, и, в одном из крыльев института в огромном помещении, сплошь заставленном пустующими кульманами что-то чертили несколько женщин-конструкторов. Человека четыре. Пожилые, бледные, с грустными глазами. С противоположной стороны здания, всю половину четвёртого этажа занял американский предприниматель Герри Лодун, со своей выставкой образцов товаров широкого ассортимента. В основном домашняя и офисная мебель, многочисленные образцы обоев, металлические и пластиковые жалюзи, лампочки, люстры, светильники, дверные ручки, замки, разноразмерные банки с образцами различных красок, малярные кисти, шпатели, гвозди, шурупы, и прочие американские продукты для обустройства и ремонта любых помещений, в любых объёмах. Цены были выставлены в американских долларах. Только в них и можно было заказчику оперировать. Часть образцов явно были сняты с вторичного рынка, но выглядели весьма заманчиво и прилично, учитывая полное отсутствие конкурентного российского ассортимента. В офисе находилась русская девушка секретарь-референт со знанием английского языка, и охрана. Охрана — пока ещё невидаль для перестроечного времени. Но охрана не простая — ребята из группы бойцов быстрого реагирования. Они, меняясь, ежесуточно находились в боевой готовности в распоряжении УВД Края. Дислоцировались на закрытой базе почти в центре города. Бойцы тренированные, экипированные, молодые… Сам Лодун жил в гостинице «Центральная», вечерами засиживался в ресторане гостиницы, утром приезжал в офис невыспавшийся, с перегаром, но с непременной улыбкой. Обходил помещение, на английском разговаривал с секретаршей, в основном о количестве или отсутствии заказов на его образцы. Хлопал по спине очередного охранника, и уезжал на своём джипе Гранд-Чероки, тоже американская невидаль… Но мощная машина и резвая, как и сам хозяин. Герри Лодун — хоть и не высокий человек, но большой, крупный, в весе где-то за сто трицать— сто сорок килограммов, но внешне весёлый, разговорчивый, с внимательными глазками.

Директор института — бывший член Горкома Партии, сейчас член демократического отделения партии «Яблоко», невысокий, худенький, лет за сорок пять, внешне интеллигентный, в костюме, рубашка с галстуком, слегка по виду растерянный, осторожный человек, предпринимателю Сташевскому предложил тоже большое и светлое помещение, тоже на втором этаже, но в другом крыле здания. Об оплате за аренду договорились быстро. С глазу на глаз. Без бумажной волокиты. Сумму определил директор, одновременно спрашивая и утверждая… Устроит ли, пойдёт? Сумма была выше прежней, но всё же ниже чем предыдущая, учитывая размеры помещения. «Причём, работать можно круглосуточно, что немаловажно для вашего бизнеса, я думаю», подчеркнул директор. Добро! Закрепляя договорённость, пожали друг другу руки. Пусть оплата тоже предполагалась вперёд и неучтёнкой, один раз в месяц, в рублях и полностью. Лично в руки директору. Обычное условие для предпринимателей.

Быстро же и переехали, свободно разместились. Теперь у Сташевского были хоромы. В том смысле, что огромное пустое помещение, но светлое. На входной двери прикрепили табличку с названием фирмы. Установили телефоны, компьютеры, факсовые аппараты. Определили режим дня. Рублёвые и валютные счета без проблем открыли в «Дальвнешбанке»… Что ещё? Проекты? Конечно проекты!..

С этим тоже — случайно! — всё оказалось в порядке.

Не успели вселиться в новое помещение, приехал начальник службы безопасности того банка, в котором они только что открыли счета. Предложил продать партию модных женских осенних сапог на высоком каблуке. Не много, пар семьсот, семьсот пятьдесят всего. Но если получится, сказал, ещё кое-что подбросит.

— Сапоги?! — загорелась восторженным интересом женская часть сотрудников фирмы СанСаныча. — Женские!!

— О-о-о!

— Какие? Чьё производство? Советские?

— Да нет, что вы! — усмехнулся начальник службы безопасности. — Итальянские! Высокие. На каблуках. Кожа. Чёрные и коричневые. Всё размеры. Каких размеров или цветов не хватит — довезём.

— О-о-о! Импортные!.. — вновь ахнув, едва не падая, восторженно стонали женщины.

— А как эти сапоги к вам-то попали, в банк? — поинтересовался СанСаныч.

— А мы их за долги забрали у нашего обанкротившегося клиента, — спокойно ответил начальник охранной службы, и повторил главное. — Хорошо у вас получится, ещё кое-что предложу. Идёт?

— А права владельца товара?.. А третьих лиц? — вклинилась юрист.

— Никаких прав. Только мы и вы. Всё! По рукам?

— По рукам!

— С ценой, значит, так… — начальник СБ банка полез в дипломат за документами. Развернул бумаги, показал. — Вот такая цена, за пару, банк устроит. — Цифра была более чем приемлемая. Да-да, говорили горящие глаза женщин. Они, в этом, можно было не сомневаться, толк хорошо знали. Это же отметил и оптовый продавец. — Как глаза-то загорелись, а! Женщины!! — и вновь о деле. — Остальные деньги нас не интересуют.

— Понятно, — кивнул гендиректор. — Надо посмотреть товар. А когда он придёт?

— А сейчас и подвезут, — заверил начальник службы безопасности, вынимая из кармана радиотелефон. Модная новинка времени. Завидная новинка. Получить её могли только банки и спецслужбы. Других, желающих, ГБэшные структуры близко к радиотелефонам не подпускали.

— Это я, — нажав кнопку, кому-то сообщил охранник. — Да… к институту подвози. Я здесь, встречу.

— О-о-о! — присутствовавшие на переговорах женщины фирмы СанСаныча, все, как одна, дружно рванулись встречать товар.

И началось…

Две недели потом институт и часть города лихорадило.

Слух о модных осенних, женских, не дорогих, импортных — импортных! — очень элегантных и красивых сапогах по городу разлетелся мгновенно, безо всякой специальной рекламы.

Целый день двери офиса СанСаныча не закрывались. Ещё не было и девяти утра, а у офиса уже стояла очередь. Привычка советского времени. Генетическое наследие… Трезвонил телефон. Звонил, не смолкая. В офисе целый день было шумно, говорливо, нервно и восторженно-возвышенно одновременно. Каких только женщин в этот раз не довелось увидеть СанСанычу! Как в фойе театра на модном спектакле… А фигуры!.. А глаза! А ножки! А улыбки!.. Срочно даже пришлось зеркала большие покупать, чтоб можно было кому осмотреть себя… Пройтись, притопнуть! Ах, как хорошо сидят. Приподняв подол платья чуть выше колена, пристально оглядывали себя женщины, ловя взгляды окружающих, мужчин, СанСаныча, например, как главного продавца: «Ну, как… ничего? Да… Пожалуй, нормально! Беру!.. Спасибо!» Такое удовольствие на киноплёнку нужно было снимать, — отмечал СанСаныч. — Непосредственность, и грацию. Всё не обыденно, не стандартно… Закачаешься. Голова кружилась от обилия женских ножек, соблазнительных бёдер, лиц, улыбок, внимательных, с лукавой хитринкой глаз. Не много было женщин, которые не хотели произвести впечатление… Некоторые даже глазки строили… Улыбались. СанСанычу было и приятно, и неловко одновременно, старался поэтому выглядеть деловым, невозмутимым.

В офисе остро пахло женскими духами, кожей новеньких женских сапог, картонными ящиками, и упаковкой… Женщины были разные. Были и с замашками оптовых распространителей. Они, крикливые, брали по пять — десять пар. Рассчитавшись, исчезали. Вновь через три-четыре часа появлялись с деньгами и корректирующей запиской: сколько и каких…

Деньги начальник службы безопасности банка забирал сам. Подъезжал вечером, и расписавшись на коротеньком листочке, под суммой «итого», пересчитав, забирал. Он же и подвозил товар.

А потом и партию женских шуб енотовых привёз… Жутко дефицитных шуб. Ещё больший произошёл фурор! А потом, вообще новинку — корейские комнатные газовые обогреватели… целый вагон… как раз к холодам! Не женский товар, конечно, не раскрученный, но… и с ним хорошо поработали. В общем, поправил СанСаныч доходную часть финансовой составляющей своей фирмы. И престиж в предпринимательских кругах значительно возрос, как у фирмы восставшей из пепла. Авторитет похоже укрепился.

Прознав об успехах, к нему зачастили китайские предприниматели. Ничего удивительного. Фирма солидная, по местным меркам более даже чем известная. Офис в центре города, большой офис, обставленный, компьютеры, комната для переговоров… чай, кофе, пирожное «Чокопай»… сотрудники… вывеска соответствующая.

Часть заезжих китайских делегаций профессионально «окучивала» чиновников Управления внешнеэкономической деятельности администрации края. Другие китайцы, на виток по уровню ниже, отыскивали «важных» местных предпринимателей на страницах соответствующих справочников, пользовались информацией других сородичей, вернувшихся на родину. В городском справочнике «Кто есть кто?» фирма СанСаныча, в ряду других, крупными буквами была обозначена.

Китайские предприниматели в последнее время едва не толпами ходили-разъезжали, по Хабаровску своеобразными диковинными делегациями. В ярко-зелёных, военного кроя, пальто, с большими жёлтыми пуговицами, с погонами на плечах. Ходили обычно или застёгиваясь под горло, укутав даже лица шарфами, либо совсем нараспашку, с поднятыми меховыми воротниками, но с голой шеей, в шапках — хунвейбиновках, а часто вообще без головного убора… Но замёрзшие все, с красными носами и ушами… Ходили, в поисках «…надёзны российский партниёра дыля… э-э-э… долгосрочный взаимовыгодный торговый… э-э-э… сотрудничества. Вот». Эту фразу переводчики произносили с трудом, по слогам, как, впрочем, и всё остальное.

В делегациях обычно присутствовали два-три пожилых важных китайца, с ними три-четыре гораздо моложе — юноши — пред или после армейского возраста, и одна-две молоденькие девушки, то ли выпускницы школ, то ли студентки чего-то. Такой состав на пороге российской фирмы означал одно: радуйтесь, российские господа-предприниматели, к вам пришла солидная китайская компания.

Все члены делегации держатся с заметно высоким чувством собственного достоинства, с едва скрываемым то ли ужасом, то ли высокомерием. По их лицам-маскам и не поймёшь. Все, в основном, молчаливы, с внимательным, насторожённым — напряжённым! — взглядом, кроме главного человека в делегации и переводчика. Они и говорят, они и улыбаются. Остальные молчат, очень напряженно сидят, ждут окончания. Выдержать такие переговоры сложно, даже очень трудно.

Глава делегации, ведя переговоры, что-то не очень долго говорит, глядя на переводчика, в конце фразы останавливается, кивает головой, с достоинством переводит взгляд на хозяев. К дешифровке приступает китайский переводчик. Как правило, говорит долго, сбиваясь, краснея и поправляясь, несёт сложную информацию, которая часто противоречит смыслу предыдущей фразы… В таком случае СанСаныч слегка морщил лоб, старался не нервничать, вежливо уточнял, помня правила дипломатического этикета, чем ещё больше сбивал с толку переводчика… Тот, растерянно улыбаясь, останавливался, замолкал, недоумённо похлопав глазками, как бы приходя в себя, переходил на китайский, видимо чего-то уточняя. В таком случае, глава китайской делегации вместе со своим переводчиком, глубоко сосредоточившись, долго о чем-то между собой беседовали… Остальные их члены делегации в каких-то одинаковых местах, так же одинаково и молчаливо с чем-то соглашаясь, утвердительно кивали головами. Потом переводчик, пытаясь видимо удержать смысл, торопливо начинал вновь: «Руководителя наша… э-э-э… делегаций только что сейчас вам сказала… э-э-э…что… э-э-э…»

На таких переговорах СанСаныч чувствовал себя, как белый человек принимающий представителей племени желтолицых индейцев, ведущих с ним диалог о влиянии помёта их серой черепахи, на яркость его солнца. И умный он, и снисходительный, и терпеливый, и мудрый, и великий… Россиянин, в общем. А они — китайцы. Китайцы и китайцы, всего лишь! СанСаныч превосходство старался не показывать, стоически терпел тяготы дипломатического протокола. Разговоры сводились, как правило, к одному: не хотел бы он, такая большая и солидная русская фирма, купить у них китайскую — очень хорошего качества! — одежду, либо обувь, либо лапшу… В таком вот роде, в разной последовательности. Образцы представлялись тут же. Их, энергично, с готовностью, доставали из больших сумок молчаливые члены делегации. Носильщики, видимо. Быстренько раскладывали, разворачивали, выставляли. Показывали. Как правило, все образцы были грязные и затасканные, с каким-то странным запахом… Сотрудники СанСаныча, с трудом это, брезгуя, стоически терпели. В переговорах участвовали всегда и юрист, и бухгалтер. Довольно профессионально участвовали — совсем быстро научились! — со знанием дела рассматривали женщины предложенные, например, швейные изделия: материал, расцветку, крой, фасон, разглядывали швы… Всё браковали. Не потому, что были привередливыми, но… и это тоже. Товар был действительно всегда совершенно бросовым, некачественным. Криво-косо сшит, полы не сходились, петли с пуговицами не совпадали, детали не всегда были ровно прошиты, со строчечными пробелами… дикое, аляпистое сочетание цветов… Китайцы на это дружно удивлялись, даже сильно удивлялись: «Нет-нет, эта ничего… эта мы заменима брак. Хорошая товара! — заглядывая в глаза, спрашивали. — Вам наравится?»

— Нет, — отрицательно качали головами «товароведы» СанСаныча. Заявляли. — Такое у нас не пойдёт. — И уходили быстренько мыть руки, естественно с мылом.

— Почему не пайдёт? — искренне удивлялись члены китайской делегации, глядя на непонятливых русских. Переговоры возобновляли снова. — Наша генеральный директора сказала, что… э-э-э… эта очень хорошая товара… оченна выгадна… лучшая компания наша провинция деляля…

Они не понимали, почему ничего не покупает этот чванливый русский начальник. Обоснованное, кстати, непонимание. Об этом СанСаныч узнал чуть позже.

В Китай СанСаныч и не собирался…

Получилось это совсем неожиданно. Один знакомый предприниматель, просто знакомый, предложил вдруг, съездить с ним в гости к его партнёрам в Китай, в город Далян. СанСаныч только хмыкнул на это, приняв за шутку, мол, я-то чего там забыл. Но через неделю предложение вновь повторилось, и, к тому же, сотрудники поддержали: «А что, съездите, СанСаныч, посмотрите, что там за жизнь. Тем более, и встретят, и примут, и всё такое прочее…» Уговорили. Загранпаспорт и всё остальное — дело техники, слава Перестройке!

Проехав какую-то часть в сторону Владивостока на поезде, где-то под раннее утро сошли с него, с трудом поймали такси — частника, и, часа через полтора, приехали наконец на таможенный переход Российско-Китайской границы. На улице темно, холодно, ветрено, прятаться негде. Таможня закрыта, но возле дверей, и вообще вокруг, большая масса народу — размером со стадион — греется кто у костра, кто зарывшись в груду баулов, другие сидят в автомашинах. Вокруг много китайцев, просто очень много. Они, низкорослые, в мешковатой своей одежде, в шинелях, хорошо заметны в общей массе. Держатся в сторонке, но внушительными группами.

В воздухе витает стойкий запах крепкой попойки. Русский торговый люд в командировку едет, понятно, ещё и холодно, тонус поднять нужно. «Квасили» от души и «за милую душу». Народ вокруг колобродил крепко употребивший…

Долго ли, коротко ли… рассвело.

Окружающий ландшафт открылся ещё большей своей непрезентабельной стороной. И стол здесь, для туристов-интуристов, на всю ширину округи, и спальня тебе здесь, и туалет… Здание таможенного перехода выглядело оскорбительным примечанием, если иметь в виду ту страну, которую оно представляет. Без слёз смотреть было нельзя. Длинный двухэтажный деревянный барак, весьма обветшалый, резко покосившийся и прогнувшийся. Как в ожидания предстоящего ужасного нашествия по своему телу и через себя… Но над входом, на крыше здания, горделиво красовался Государственный флаг Российской Федерации. Не то символ, не то усмешка… применительно к зданию и ландшафту. Присутствующую толпу похоже всё это вовсе не беспокоило, не впечатляло, весь народ спешно уже собрался у входных дверей, привычно встал в плотную очередь: своё плечо вмяв в тело соседа, подбородком уперевшись в подвернувшийся, без разницы, затылок, шею, грудью плотно к спине впереди стоящего. Народ привычно монолитной колонной спрессовался, человек около шестисот, может и больше.

Наша часть людей, российская, если не боксёры тяжеловесы, по-виду, то уж штангисты полутяжи, это точно. Как на подбор пацаны. Разновеликие, но одинаково коротко стриженые, в джинсе, мордастые, ехидно-улыбчивые, небритые, с крепкого «бодуна». У каждого на поясе непременно объёмный кошель-кенгурятник. С ними, конечно, и женщины. Не много их, не то счетоводы, не то товароведы, не то товарки… но цену всему в жизни знают явно не понаслышке, по лицам видно.

Стояли, уперевшись в маленькие теперь, потерявшиеся, от огромного наплыва толпы, входные двери таможенного перехода. Здесь же, сбоку, к монолитной этой колонне, осторожно пристроились и китайские бизнесмены. Их было тоже много, пожалуй, даже больше, чем русских. Но вели они себя очень сдержанно и очень настороженно. Опасливо косясь на разудалую, размашисто живущую, жующую, гогочущую братву русских туристов… Китайцы старательно делали вид, что совсем ничего не понимают по-русски, на всё отвечая одним: «Моя — твоя не понимай!». Крепко держались при этом друг за друга, за своих, как привязанные. С этим понятно — чужая для них территория!

Часа три-четыре таким вот образом раскачиваясь на одном месте, толпа грелась-согревалась. Русские челноки весело переговаривались, матерясь, смеясь и гогоча. Непрерывно курили. Громко рассказывая сальные анекдоты. Испуская задами, как в казарме, громкие звуки, либо не очень, но весьма вонючие. «Ффу, падла, опять кто-то в толпе набздел!.. Ну, ёп… Кто это, падла, а? Ну, гад!.. Эй, ты, жопа вонючая! Где ты? Боишься? Ещё раз кто около меня пёрнет… всем вокруг жопы порву!» То тут, то там, кто-нибудь из русских, на это, грозя, благим матом орал. Толпа в ответ дружно гоготала. При этом, восточных соседей беспрестанно задевали, провоцируя: «Эй, ты, морда китайская, ну-ка, пошёл на… отсюда, хунвенбин хренов! Не прижимайся, ты! Не дома тебе, здесь, понял! Дави их, мужики! Жми хунхузов узкоглазых! Йех!.. Оба-на, бля! Так вот, вам, падла!..», непрерывно провоцировали китайцев…

Стояли без какого-либо движения вперёд.

Потом, ближе к девяти часам утра, с преувеличенной удалью, начали крепко давить на впереди стоящих. Там уже, сплющившись, стояли по-трое на место, где и больше. Дохнуть-выдохнуть, казалось, было невозможным. К тому же, вперёд, по головам, всё время пролазили какие-то шустрые типы, истошно крича, что они там где-то, впереди, занимали ещё как раз с вечера, и именно там их сейчас законное место. Кому это удавалось, кому и нет. Неудачники, повисая на плечах, недоставая ногами земли, застревали под всеобщий хохот… Их потом, отчаянно сопротивляющихся, с удовольствием отбрасывали вообще в хвост очереди. «А поделом, не понтись тут, бычара!»

С огромной молодецкой удалью давили на двери большой людской массой, будто средневековым тараном. «Э-эй, ух-нем!» — озорно, подзадоривая друг-друга, кричали. В такие моменты у дверей слышался явный треск, и горестные, хрипящие, стоны-выдохи. Но народ держался.

О том, чтобы выйти по какой малой, либо большой нужде, не могло быть и речи. Даже кто и пытался… В толпе вроде процесс диффузии произошёл. Одна сплошная слипшаяся людская масса, как пельмени в тёплом месте. А таможенникам, там, за дверями, хоть бы что, как об стенку горох, никакого сочувствия. Казалось наоборот. Их усмехающиеся лица мелькали порой в окнах, на глазок оценивая объём предстоящей работы и только… Пора бы и открывать, казалось, не то толпа сдвинет это здание — вместе с рельсами, к чёртовой матери, с российской территории на китайскую!.. Нет, таможенники не торопятся, ждут чего-то… А-а-а, сигналы точного времени они наверное ждут, вот чего! Понятно! А сколько там… сейчас… Но… даже плечом пошевелить невозможно… не то, чтобы руку вытащить. Скоро уже… Наверное скоро.

А вот — ну, наконец! — впереди произошло откатное восторженное волнение — где только у «сплющенных» силы взялись! — чуть-чуть только качнулись назад, чтобы двери входные приоткрыть… «Ур-ра!» — тут же радостно завопили сзади, — «Даёшь, бля!» — с утроенной силой наваливаясь на передние ряды. СанСаныч, потеряв уже весь свой внешний лоск, вместе со своими спутниками: Борисом Сайлиевым и его «братом» Юрой, на самом деле чистокровным китайцем, вовремя открывшем вместе с Борисом совместную российско-китайскую торговую фирму в Хабаровске и Даляне, успешно давились в первой трети общей таранной массы.

Как на Дальневосточной земле нашли друг друга эти два «брата», Боря с Юрой, СанСаныч не знал. Один по паспорту русский, Боря. Молодой чернобровый, ловкий, пробивной красавец из Средней Азии, таджик. Нервный, импульсивный, хитрый, себе на уме, с байскими замашками, живо интересующийся только русскими молоденькими девушками, японскими автомашинами и восточными единоборствами. Сейчас — президент совместной российско-китайской фирмы, — быстро приготавливаемую лапшу на Дальний Восток из Китая привозит. И, говорят, весьма успешно продаёт. Другой, с заметной военной выправкой, старше. То ли монгол, то ли лицом усохший на солнце узбек, на самом деле настоящий китаец. Именно таких представителей различных китайских провинций и торговых компаний, с плохой ещё правда степенью подготовки в русском языке, очень много появилось в последнее время на Дальнем Востоке. Но этот представитель, Юрий, удивительным образом хорошо говорил по-русски. К тому же, имел, хвастал, хорошие связи и на той, «своей», китайской, и на русской, «вашей», таможне, и в различных китайских торговых компаниях, если что надо, и вообще. Своё китайское имя он обычно не называл. Представлялся, улыбаясь, русским именем — Юра. Кстати, все китайцы русскими именами так и представлялись, и мужчины, и женщины: «А чтобы русский парытнёра не трудына быля запоминить», — коверкая слова, с трудом произносили они. А русские и не возражали, тупо глядя на визитку гостя с его непонятными причудливыми китайскими иероглифами веселились даже: «Ну ладно, очень хорошо, интересно даже, пусть будет Юрой, действительно, так легче запомнить». Эта простота и видимая наивность китайцев, очень располагала к себе. «Китайцы — как дети, — усмехаясь, замечали русские между собой, — простые и глупые. Уж в бизнесе — это точно!» — делали окончательный вывод. А китайцы, как бы между прочим, вежливо напоминали: «Русский — китайца, братия навек!» «О, да-да, — точно, была когда-то такая песня. — Обрадовано вспоминали хозяева прошлые, забытые уже традиции, и дружественно хлопали новоявленных братьев по-плечу. — Тогда, значит, ты — мой брат Юра! А я — твой брат Боря, Борис то есть. Так, да?» «Ага!» — торопливо, но с достоинством кивал головой китайский брат.

И это очень радостное событие торжественным образом несколько раз «обмывалось» как на российской территории, так и, естественно, на китайской. Но на китайской территории это всегда выглядело гораздо щедрее, эффектнее. В гораздо большей компании «серьёзных» и «очень влиятельных» людей «наша провинция». С большим количеством улыбок, бесчисленным количеством диковинной, но великолепной еды и нескончаемых тостов «камбэй». Безусловным приёмом гостей на китайской территории только за счёт именно той, «серьёзной и влиятельной торговой» китайской компании. С непременными — яркими, причудливыми подарками-сувенирами, обязательным «скромным» денежным подарком — что всегда ставило русских в явное затруднение: как к этому отнестись! «Нет-нет, нельзя отказываться, это обязательно, — настаивали преданные и услужливые помощники китайского генерального директора, или даже самого президента, вновь и вновь всовывая деньги в отталкивающие руки русского гостя. — «Это наша подарка, от нашей руководителя. Это обязательно нужно, потому что это китайский такой хороший наша обычай. Он обидится, если узнает, эта нельзя отказываться!» — чтоб дорогие гости сами могли себе что-нибудь нужное приобрести в лучшем китайском супермаркете…

Всё это, в общем, создавало не паритет в отношениях, а некий дисбаланс дружбы в пользу китайцев. Заставляя русских комплексовать, потом, естественно напрягаться, выискивать ответные варианты примера русской щедрости, русского же и гостеприимства — а хотя бы и рубаху с себя! А как иначе! Но достичь равенства, пусть и примерного, как не старайся, было не возможно. С такой же, как там, в Китае, за границей, щедростью, одной русской компании принять четыре-шесть человек, высокую китайскую делегацию, и целую неделю потом показывать свой офис — какой офис?! — бизнес — какой там бизнес?! — красоты края!.. Выискивать оставшиеся приметные достопримечательности города и района — какие там примечательности?! бардак, да мусор! Туда-сюда постоянно возить их на машине — где он, такой микроавтобус?! Кормить, поить — аж целую делегацию! Развлекать — где их развлекать?! Платить за гостиницу — это ж всё сумасшедшие деньги! Ещё и сопроводить потом иностранную делегацию ценными дорогими подарками! — фабрики «Скороход», что ли?!..

Частному бизнесу в России, в этот момент, такое было не по-силам. А требовалось! Было необходимо! А как этого добиться, когда хочешь, а не можешь? Почти никак. Только если занимать деньги, изымать из оборота. Значит, себе в ущерб! Это плохо. Очень плохо!

Это потом уж мы только узнали, что китайское правительство специальные деньги своим компаниям выделяло на установление реальных внешне-торговых контактов. Датировало, списывая на себестоимость, либо премируя. И чем крупнее был русский партнёр, тем большие деньги китайская компания могла затратить на приём… «Мудро поступало правительство, мудро!»

А мы — нет. Мы ж, предприниматели, не на государство — так нас подставили! — работаем, мы ж на себя!..

От всего этого несоответствия, великая «братская» дружба явно хромала. Хромала на одну бедную русскую голову. А от хромоты какое там бодрое движение вперёд, баловство одно и времяпрепровождение. Это очень расстраивало. Очень! Зубная боль против этого — не боль, а снотворное — плюнул и забыл. А китайский партнёр не замечал вроде этого всего, отмахивался только, или прищурившись шутил: «Эт-та ни-че-го, мы всё равно друз-зя!»

Сближало, в общем…

Тот, «брат» Юра, как раз из тех, для СанСаныча, китайцев и был. С Борисом-то они во всём давно уже разобрались. Там, в их бизнесе, всё получилось идеально, как потом понял Сан Саныч, всё было без комплексов. Ну а какие у Бориса могли быть русские комплексы? Он ведь только по-паспорту был русским, а на самом деле — азиат. С китайским «братом» и получилось у них всё к взаимному удовольствию.

Юра, человек с холодным малоподвижным лицом, таким же холодным, всё время насторожённым, взглядом, сухим же, как опавшие листья на осеннем ветру, отрывистым, командирским голосом. Очень выдержанный. Когда злился, а такое бывало часто, Борис, шутки ради часто обидно дразнил китайца, темнел лицом, тогда кожа на его лице тонко натягивалась, ясно проявляя анатомию мышц лица, и глаза в щелках зло прятались… Но держал себя в руках, терпел… Похоже специальная выучка помогала, тренинг. Гордился родным своим, чистокровным, китайским происхождением, своим иностранным паспортом. С едва-едва заметным акцентом, но свободно говорил по-русски, ещё лучше по-китайски. Везде называл себя братом Бориса, что в вечернее, плохо освещённое время, казалось, недалеко было от истины. Числился генеральным директором в их совместной, с Борисом, фирме на российской стороне, состоящей из трех человек. Они двое, и молоденькая ещё секретарша, по социальному статусу мать-одиночка. Что давало возможность руководству этой фирмы шире использовать её женские возможности. Из всех видов спорта предпочитал только китайское «ушу», даже демонстрировал кое-что…

«Братья» несколько раз встречались с СанСанычем в одном дружественном, к некоторым предпринимателям города спортзале, зале бокса СКА. Там и познакомились. Конечно, в сауне, конечно, после тренировки, там и предложили они СанСанычу прокатиться с ними в Китай, отдохнуть… когда бизнес позволит.

Именно сейчас, на таможне, они и были в самом начале обещанного отдыха.

Ещё несколько томительных часов пришлось толпе челноков, вместе с интуристами, с разной степенью то приближения, то удаления, балансировать в створе таможенных закрытых дверей. Она, бедная, изредка приоткрывалась, регулируемая кем-то невидимым, пропуская сколько-то там человек, и, к общему неудовольствию, снова закрывалась… Но упорный, опытный Борис, со своим «братом»-китайцем, протащили всё же СанСаныча в это мелкое таможенное «ушко». Угодив в него! Там, внутри таможни, было гораздо свободнее, люди суетились уже упорядоченно и в группах. Среди них мелькали молодые люди с русскими, весьма суровыми, очень сосредоточенными, хмурыми лицами, но в форме таможенников. Время от времени кучки людей жидкой струйкой просачивались сквозь узкие дверцы в… куда-то там, за глухую серую стену… Что там, дальше, СанСаныч пока не знал. Просто ждал.

Стоял и ждал, с трудом пряча удивление, растерянность и неудовольствие от этого, мягко сказать, запланированного беспорядка. До этого он никогда не был на таможне, даже близко к ней не стоял. Не представлял даже, как она выглядит, та, настоящая, Государственная граница. Железный занавес, то есть. Но чувствовал, не такой она должна быть, как тут виделось вблизи. Люди пропускались за границу, как «мусор» сквозь грязную и мрачную воронку… Плохой караван-сарай какой-то, а не таможенный переход. Как же тут, на границе — если это именно она! — можно было с гордостью достать свой серпастый, да молоткастый, тот самый советский паспорт, из этих вот штанин? И так же гордо шагнуть потом на «ту» сторону! — недоумевал, оглядывая себя, мятого и сморщенного СанСаныч. Человек же здесь морально и физически изжёван, и штаны тоже!

Но, казалось, в этом пространстве только он один был занят чем-то не тем, беспокоился совсем не о том. Его спутники, зная здесь всё, это было заметно, не торопились с действиями, чего-то выжидали… Потом, вдруг, вычислив очередного хмурого таможенника кинулись к нему, обступив, коротко перетолковали как со старым знакомым, прикрыв его собой от посторонних глаз, и деловито пошли за ним, прихватив и СанСаныча. На этом, для СанСаныча, брата-Юры и брата-Бориса таможенная очистка закончилась.

«Ф-фу!» — выйдя на почти свободный ещё перрон, теперь уже интуристы, облегчённо вздохнули, кое-как поправив на себе напрочь измятые костюмы и сбитые на сторону галстуки.

— Хорошо, что мы опять без багажа, да? — заметил Борис.

— Ага, — подтвердил «брат»-китаец.

У них, у каждого, в руках были только по портфелю-дипломат, да у Бориса спортивная полупустая сумка. А у китайского «брата» ещё и сувенирные оленьи рога. Большие, разветвлённые, красивые. «Подарок китайскому боссу Юрия, от русского «брата» Бориса», пояснили они СанСанычу… «Ага! — подтвердил китайский «брат». — Ему понравятся. Я знаю».

Кстати, о рогах!..

В той толчее, в очереди, несколько часов «братья» попеременно держали их над собой, — хоть руки и отваливались с непривычки, но приходилось терпеть, вынуждены были. Народ, увидев над своими головами настоящие ветвистые рога, с удовольствием раскачивал эту пикантную тему, до слёз хохоча и тыча пальцами, то и дело возвращаясь к ней… Позорили, поздравляя «счастливцев», мол, не успели отъехать, а у этих, рога уже тут как тут! «Ну, бля ваще, мужики! Я уссуся! Повезло вам!» Хохотали: «Гля, мужики, а идут к его морде рога, да, ты! Ей Богу идут! Да ты, мужик, не стесняйся, носи, рога — дело житейское!» Дружно гоготали. Ржачка долго стояла добротная. Хотя, в общем, смеялись беззлобно, хорошо зная, сегодня ты смеёшься, завтра над тобой…

На перроне их ждал обшарпанный пассажирский состав, с вагонами постройки где-то сороковых годов, может чуть раньше. Причём, на окнах некоторых, с внутренней стороны, были приклеены листочки ватмана, с надписями «Новосибирск», «Иркутск», «Омск», «Красноярск»…

— А это что? — спросил СанСаныч, указывая на самодельные таблички-надписи.

— Это?.. А чтоб знали где собираться. Все вагоны челноками «зобиты» — выкуплены.

О! Даже вагоны есть частные, — с удивлением подумал СанСаныч, — это хорошо.

Грузились долго.

Багаж российских челноков — наши таможенники, не досматривали или вообще, или делали вид, что проверяют: где визуально, где вроде на ощупь. Работали спокойно, размеренно, с полуулыбкой, с пониманием, по-свойски.

Последними российские таможенники начали досматривать китайских коммерсантов. Таких же в принципе челноков, только «не наших», с китайской стороны, чужих. К этому процессу таможенники подошли уже перед самым отходом поезда. Окончательно взвинтив тем самым итак уже издёрганные нервы китайцев, заставив их вскрывать почти весь свой багажа для досмотра… Багаж китайских коммерсантов российские таможенники перетряхивали очень неспешно, явно затягивая, но грубо, с пристрастием и ухмылкой! Перед таможенниками росла гора вывозимых китайцами из нашей страны кухонной домашней утвари: где старые, где совершенно новые мясорубки, чугунные сковороды, утюги, медные тазы, мотки провода, навесные замки, столовые ложки, вилки, топоры и колуны, кувалды и кирки, всё, что можно, казалось, купить с рук, или выпросить на тех или иных складах. Всё сотнями, десятками сотен… Таможенники, намеренно затягивая время, преувеличенно с удивлением смотрели на эту «гору», качали головами, понимающе между собой переглядывались, давая понять, что «добро» это наверняка украденное у нашего государства, такому «ценному» товару за границу «ходу нет», ей-ей… Провоцировали китайцев. И добились. Китайские челноки, злые, обиженные той самой ухмылкой, униженные и бесправные, гневно раздосадованные, откровенно в истерике и слезах, хорошо понимая, что их специально задерживают, что они, конечно же, не успеют к отходу поезда, и деньги потеряют и товар, кричали что-то по-своему, ругаясь и грозя, отводя при этом глаза, понимая — не дома! — потеряют гораздо больше, оставляли часть багажа, бросая именно тот товар, который таможенники и требовали немедленно вскрыть… А таможенники хорошо понимали, что больше всего челноков обижает… Старались, психологи! Нет, патриоты вроде. Но мастера своего дела, ох, мастера…

Сцена эта — у русских челноков, вызывала неприкрытое удовольствие. «Законные» действия таможенников воспринимались с восторгом и одобрением: «Так их, узкоглазых, падла, бля! Ишь, разнервничался, китайская морда. Не ори! Эй, дай по соплям этому хунхузу, начальник!» — сквозь непонятные китайские злые крики, вопли, плач и стоны, доносились подзадоривающие русские выкрики.

Незабываемая картина. СанСаныч неодобрительно подумал, плохо «нашим» челнокам «там», на обратном пути придётся, если китайцы своим таможенникам пожалуются… Не надо бы так! Если мстим китайцам — за что? за Даманский? — так тогда, в то время, и надо было кулаками махать, не сейчас…

Неприятная и грустная ситуация. СанСанычу, как предпринимателю, яркому представителю демократической части великого русского народа, очень стыдно было перед китайцами… И потом тоже, здесь, на перроне, и в поезде, встречаться с ними взглядами… Глаза китайцев вновь злобой горели, как тогда, на кадрах далёкой кинохроники… «Трагические события на острове Даманский». Только тогда они глядели в объектив кинокамеры вообще и абстрактно, а сейчас, здесь, глаза жгли ненавистью именно его, СанСаныча… Очень это неприятно. Неприятно, стыдно и грустно.

Поезд шёл неспешно, в раскачку, минут сорок пять. Правда, в одном месте остановился…

— Граница! — коротко сообщил Борис.

СанСаныч услышав, внутренне подобрался… Вот она граница. А не скажешь, даже, подумал он, выглядывая в грязный вагонный коридор. Нет, это пожалуй она — по проходу шли российские пограничники.

Шли молодые, сильные, уверенно и спокойно, заглядывая в каждое купе, внимательно и коротко вглядываясь в лица, у некоторых пассажиров проверяли документы. В купе к СанСанычу только заглянули, коротко окинув всех взглядом, прихватив вниманием и верхние полки… Прощально кивнув головой, чуть вроде даже усмехнувшись, вышли. «Наши ребята! Молодцы! И охраняют, и защищают!» — с теплом подумал СанСаныч, глядя на удаляющиеся их фигуры.

— Всё, теперь будут китайцы…

— Как, уже?

— Нет, не сейчас, когда на китайскую территорию зайдём, — пояснил китайский «брат» Юра.

— Нейтральная сейчас будет… — уточнил Борис, и в подтверждение важности момента, отстукивая ритм ладонями по столу, пропел. — А на китайской полосе цветы, необычайной красоты…

— А-а-а! — неопределённо протянул СанСаныч. — Понятно.

Поезд, вновь без гудка дёрнул, и так же неспешно потянулся на территорию сопредельного государства. За границу!

СанСаныч с волнением вглядывался в незнакомый красочный ландшафт, скорее даже сказочный, разворачивающийся за грязным окном вагона. То, что это уже именно тот Китай, который СанСаныч представлял себе по старым почтовым открыткам, книжным акварельным рисункам китайских живописцев, и редким, когда-то, кадрам советской кинохроники, не вызывало сомнения. Это Китай! Государство могущественных Мандаринов, потом Маоистское братское, потом недружественное — воинствующее, а теперь вот снова дружественное. Парадоксы истории! Или закономерности? СанСаныч не знал. Наверное, всё это вместе, решил для себя. Но ощущение настороженности, недоверия и страха в себе заметил. Чужое государство! Заграница!.. Он уже за границей!

Поверить было трудно. Ещё вчера он был у себя дома — сегодня уже, чёрт знает где. Как всё может быстро измениться в жизни… Вот что значит перестройка!..

Поезд равнодушно отстукивал колёсами на стыках, как подтверждая: да-да-да!.. в Ки-тае, в Ки-тае!.. Тревогой слегка сжало сердце, не оставляло ощущение трудно объяснимого страха… И за каким чёртом я сюда поехал?.. — запоздало мелькнул вопрос. СанСаныч тяжело вздохнул, непроизвольно отодвинулся от окна, глянул на своих спутников. Те вели себя подчеркнуто спокойно, курили, громко разговаривали, как это обычно бывает после долгого тревожного ожидания… или наоборот, перед дальней и трудной дорогой. Но явной тревоги, или страха на лицах не было. От этого наблюдения СанСаныч чуть успокоился, даже расслабился, и вновь повернулся к окну. Окно манило, притягивало. Очень всё интересно было там, за окном.

И земля, отметил, в пример нам ухожена, вся-вся, везде-везде; и множество фанзочек с характерными загнутыми кверху концами крыш картинно выстроились, красочно и раскрашены; и люди вдалеке, точь в точь они — китайцы, кто на велосипедах, кто на мотороллерах, кто пешком, но не с пустыми руками, а что-то несут на коромыслах, на головах, на спинах: везут груды, горы, какой-то объёмной поклажи; и телеги сразу видно не наши, а точно китайские, с огромными колёсами… в два-три раза выше себя нагружены… и не лошади тянут, а быки какие-то… это буйволы! — вспомнил СанСаныч. Интересно! И автомашины… Много машин. Все, в основном, наши, советские, только очень старых моделей… Ещё те — довоенные, и послевоенные: «ЗиСы», «Газ-69А», «Мазы» пятисотые, — без гидроусилителя руля! Какая древность! — пожалев водителей, ужаснулся Сан Саныч. Но на сердце стало теплее, машины-то наши, советские, нигде уже таких нет, а здесь сохранились, больше того, даже работают. Ещё как работают, восхитился он, глядя на машины загруженные где в два объёма, где и в три… Так-то!

Поезд резко затормозил.

— Дайте мне свои паспорта, — в мгновенье подобравшись, суровым, почти бесцветным голосом потребовал китайский «брат» Юра. — Приехали! — и, заметно волнуясь, строго предупредил. — Вы — ни слова, говорю — я.

— А что такое? — испуганно вздрогнул СанСаныч.

— Да тут Борис, — нехотя сообщил Юрий. — В прошлый раз, права попытался качать…

Борис на это зло хмыкнул и отвернулся.

— Надо было мне им тогда…

— Ладно, тебе, надо было!.. — передразнил брат-Юра, прислушался, севшим голосом сообщил. — Идут! Всё, тихо… Я сам!

Глядя на закрытые двери купе, интуристы замерли. Шум, между тем, в коридоре нарастал.

Гремели чьи-то тяжёлые шаги, бухали, бесцеремонно закрываясь и открываясь где-то двери… глухо доносилась чья-то отрывистая речь, то ли вопросы, то ли команды… звуки все были гортанными, горловыми… Наконец основной шум приблизился… оборвался. Резко открылась дверь. На пороге возник молодой офицер или рядовой, может и генерал, с колким взглядом тёмных глаз, со злым выражением лица, сжатыми губами, и сардонической ухмылкой. Не мигая, прищурившись, словно держа на прицеле, в упор смотрел он, то на Бориса, то на СанСаныча. «Брат» Юра был от него сбоку, на периферии зрения. Потом взгляд его переместился и на третьего пассажира. Брови тут же взлетели вверх, выражение лица мгновенно стало другим — удивлённо-вопрошающим… Исказилось гримасой злой ненависти… В «брата» Юру полетела тирада китайских непонятных слов, по интонации резко оскорбительных, ругательных. В тесном купе сильно запахло чесноком и ещё чем-то, незнакомым, кислым… Завязался их диалог. Причём, диалог нападающего и обороняющегося. Заслышав в купе вспыхнувшую перебранку, подошли ещё двое таких же китайских пограничников, как и первый, все расстёгнутые, раскрасневшиеся. Один толстый, почти круглый, лицо в прыщах… Эти двое, сходу, в том же тоне перекрикивая друг друга, вступили в крик-перебранку с братом-Юрой.

«Брат» Юра отвечал, как огрызался, коротко, тоже зло, размахивая руками, тыча паспортами то в Бориса, то в СанСаныча… то свой показывая, китайский. Борис с Сан Санычем сжавшись, сидели молча, сохраняя вроде бы спокойное выражение лица… Китайские пограничники изредка бросали на них взгляды голодных хищников.

Наконец, главный из них, что-то резкое сказав, ткнул пальцами в сумку Бориса.

— Открой, — пряча глаза, перевёл брат-Юра.

Борис подчёркнуто лениво потянулся, достал сумку, поставил её на стол, медленно потянул язычок замка. Пограничник не выдержал, подскочил, отбросил его руку, рванул зиппер… Сумка раскрылась. Пограничник рукой, как поварёшкой, крутанул внутри сумки, вывернул содержимое на стол… На пол посыпались, запрыгали там, раскатываясь, бритвенные принадлежности, полотенце, носки… Рука пограничника, между тем, выудила две высокие коньячные бутылки в подарочной упаковке, четыре банки красной икры… шоколад… Резко толкнув всё это на стол, он снова набросился на Юру.

— Что им надо? — осторожно качнувшись к Борису, тихо спросил СанСаныч.

— А хрен их знает… Деньги, наверное. — Сохраняя на лице маску спокойствия, сквозь зубы, зло процедил Борис.

В это время, те, двое подошедших пограничников, получив видимо команду, резко втиснулись в купе, и быстро разобрали по рукам и коньяк, и икру. Старший, к тому же, заметил кое-как притороченные в нише, над входом, оленьи рога… резко махнул и в ту сторону рукой…

— Это сувенир, — Борис дёрнулся было, и остановился, под напряжённым взглядом брата-Юры.

Старший пограничного наряда Бориса проигнорировал. А толстый, ловко выхватил рога из ниши… Даже шутливо боднул вроде туристов, игриво промычав: «М-у-у-у, рюсски!» В это время старший, всё с тем же злым выражением лица, небрежным движением руки, ставил круглый оттиск своей печати на маленьких въездных листках каждого из гостей. Небрежно бросив последний листок на колени «брата» Юры, дёрнув за собой дверь, так же резко вышел.

— Ну, бля!.. — шумно выдохнул Борис, когда дверь с треском за ними закрылась.

Перевёл дух и Сан Саныч.

Только сейчас оба заметили, как кровь прилила к лицу брата Юры. Заметно было, как он сильно устал, руки от нервного напряжения дрожали, даже с лица человек спал. Неприятная картина получилась, подумал СанСаныч, ещё раз пожалел, зачем он в эту Тмутаракань поехал! Спросил:

— И что, так вот всегда, здесь, да? — имея в виду весь Китай.

— Да нет… — хмыкнув, уже отходя, кисло пошутил Борис. — Через раз. — Повернулся к «брату». — Чего эти козлы так к нам привязались? Чего им надо было?

— Да не к вам… — кривясь, как от зубной боли, нехотя произнёс Юрий. — Ко мне.

— О! А к тебе-то с чего? — изумился Борис. — Ты ж китаец, и паспорт у тебя китайский! К тебе-то какие претензии?!

— Почему я с вами, спрашивают!

— Как это почему? — так же недоумевая, переспросил и СанСаныч.

— Ну, ни хрена себе… — Борис хлопнул себя по ляжкам. — По кочерыжке, надо было им сказать, бля! Работаешь потому что с нами, вот почему!

— Вот это, говорят, и плохо… — огорчённо качнул головой китаец Юра, и зло выругался на китайского пограничника. — Нечего, сказали, на русских работать… Хунвейбины, падла!..

— Да пошли они, действительно, узкоглазые, бля на х… Спрашивать у них будем!.. — Борис со злостью принялся укладывать сумку. — Вот, суки!.. Ещё и сувенир забрали… И коньяк!.. Ну, гады! Ну, козлы!

Поезд снова дёрнулся, медленно покатил.

Борис, с «братом» Юрой, повернувшись к окну, нервно закурили.

За окном, по перрону медленно шли, словно проплывали назад, те самые пограничники. Один, на ходу, внимательно и сладострастно разглядывал бутылку, наполовину вытянув её из коробки. Другой, толстый, приставив ветвистые рога ко лбу, пригнувшись, угрожающе бодал ими воздух по сторонам от себя. Третий старший, засунув руки в карманы зелёного армейского покроя пальто, шёл, высоко подняв подбородок. То же злое, ухмылистое, выражение сидело на его лице, как приклеенное. Заметив в проезжающем мимо окне расстроенные лица двух, тех, русских и одного китайца, резко выбросил вперёд, к ним, сжатый правый кулак, рот исказился в гримасе…

— Вот, падла! — вырвалось у СанСаныча, глядя на этот явно недружественный жест.

— И тебе тоже, на!.. — глядя в глаза тому пограничнику, сунул в стекло свой кулак и Борис.

Офицер зло дёрнулся вперёд, но… поезд прошёл уже платформу.

— Ага, Москва-Воронеж… — рассмеялся Борис. — Хер догонишь!

— Вот, чеснок вонючий, — отстраняясь от окна, в сердцах выругался брат-Юра. — Всё настроение испортил.

— Да не переживай ты… — Борис дружески обнял своего «брата» Юру. — Из-за каждого хун…хуйхуза расстраиваться, нервов не хватит.

— Вам хорошо говорить, а у меня родители здесь живут… Понимаешь?

В купе, как на панихиде, возникла давящая тишина. Такую страшную проблему русские уже и забыли!.. Оказывается, «это», кое-где ещё есть, действует! Жаль тогда китайцев, жаль!

Через пятнадцать минут они сошли с поезда.

Именно благодаря «брату» Юре быстро заполнили все необходимые въездные бумажки на китайском языке, ещё быстрее прошли сам таможенный досмотр. Китайское происхождение Юры, знание языка, позволили беспрепятственно это сделать. За ними, шумно выстраивались заметно повеселевшие, говорливые теперь китайские туристы и коммерсанты. Где-то в хвосте очереди, с мрачными лицами, таким же и настроением, молча вставали на таможенный досмотр и российские челноки. Теперь уже для них «наступила» чужая территория!

На выходе из терминала Бориса, Юрия, и СанСаныча встречали китайские друзья. Тепло, дружески обнимая, хлопали по спинам, радовались…

— Здарав-ствуй-те! Здарав-ствуй-те! — Повторяя, улыбались китайцы.

«Ну вот, — подумал СанСаныч, — совсем другие люди, нормальные, не такие, как тот пограничник».

Дружно сели в японский микроавтобус и покатили… в ночь, в город Далян.

Следующая за этим неделя для СанСаныча прошла как один сказочный день. Как необычная, но восторженная карусель. Как невероятные приключения…

После серого, невыразительного Хабаровска, такого же, если б не море с его красавцами кораблями и Владивостока, попасть в другую климатическую среду, другую историческую культуру, с другой природой, другим, необычным, сказочно красивым ландшафтом, необычной архитектурой, другой культурой еды, одежды, другими, отличными, нравами и обычаями… Это… даже не в прорубь, например, после жаркой бани сигануть — это, если хотите, ещё эффектнее, памятнее!

Вот только теперь, здесь, он хорошо понял того парня, Женьку Кротова, токаря из механического цеха завода «Дальэнергомаш», который, в конце семидесятых попал, как очередной передовик-комсомолец, в турпоездку в социалистическую Чехословакию… Уехал — нормальный парень, человек-человеком. Вернулся, будто с ума сошёл. Такие восторженные собрания вокруг себя устраивал, в кино ходить не надо, профком завидовал. Что тебе народный артист выступал. Часами мог увлечённо рассказывать: «Вы представляете, у них там, оказывается!.. Я как это увидел, вы не поверите, дар речи потерял!.. Ведь мы же, как тут думали, нам говорили… А там!..» Просто взахлёб рассказывал, в любое время, в любом месте, в любом состоянии, только заикнись. Достаточно было подойти к нему и спросить: «Женька, а правда что ли, что у них, там, за границей…» И всё. Парня уже и не остановить. Никакое кино не сравнится!

С его возвращением показатели выработки плана по цеху, конечно же, катастрофически упали. Это понятно. Неожиданным образом узнав истинную правду, из первых рук, о том, как действительно, там, за бугром, живут «бедные» братья по соцлагерю, в их совместной борьбе с заклятым мировым империализмом, люди не работали — делали вид. Недоумённо хмыкали только, вспоминая рассказы, примеривая всё «на себя», качали головами, задумывались, чесали затылки… не верили. Вернее, как бы это правильнее сказать, верили, но поверить не могли. Но очень — кто в тайне, кто открыто — мечтали это увидеть. Затем, хотя бы, чтобы лично убедиться, что врёт Женька! Что лучше, чем у нас, в СССР, ни в какой стране нет, и быть не может! Хотя понимали, попасть в такую поездку — не реально! Как обратную сторону Луны поцеловать! Фотки, кто подумал, конечно же, не в счёт.

А тут — Китай! Далян! Город у моря…

Свободная экономическая зона. Европейский капитал в работе.

Такой современный город СанСаныч совсем не предполагал здесь увидеть. Никаких фанз, абсолютно европейская архитектура, чуть правда своеобразная. С рядами высотных жилых домов — тридцать этажей! — СанСаныч специально считал. Чудесный международный теннисный центр, современный музей, архитектурная галерея, замечательный парк с тигровыми скульптурами, улица в русском стиле! Да-да, именно — московский стиль. Будто не тот слайд в проектор попал, но какой приятный… Увидеть уголок своей национальной культуры в чужой стране — бальзам на душу туриста! Всем градостроителям это нужно иметь ввиду. Очень эффектно выглядит. О дружбе, мире, само за себя говорит. А ещё Народный сквер — четыре огромных пространственных квадрата с зелёной травой, с диагоналями прогулочных дорожек к центру, и клумбами посредине… И морской порт; и Олимпик плаза, и необычные сладости в магазинах… Шикарные супермаркеты, сплошь заваленные товарами европейского качества… И множество людей. Ещё больше детей… Все с одинаковыми лицами, прямым чёрным волосом на голове, с типичным для китайцев разрезом глаз… Особенно умильно смотрелись китайчата детсадники — СанСаныч это заметил. Без улыбки мимо них пройти было не возможно.

Маленькие, в одинаковой форменной очень яркой одежде. С одинаковыми короткими причёсками. Крепко держась за руки, вперевалку, как утята, цепочкой, повернув головы, как по команде в одну сторону, с одинаковыми круглыми серьёзными рожицами, широко распахнутыми, удивлёнными, откровенно любопытными чёрными глазёнками. Идут, спотыкаются, растягивая, либо сжимая цепочку, разглядывая повстречавшихся, вдруг, незнакомых взрослых людей, совершенно не похожих на них, на китайцев: очень высоких, и не так одетых, и лица у них совсем не круглые, и глаза у них совсем не чёрные, и волосы почему-то светлые, и разговаривают непонятно… Кто это? — чётко было написано на их удивлённых рожицах. Воспитательница, заметив их недоумение, что-то им говорит, поясняет… Тогда они, открыв рты, вообще останавливаются, откровенно, во все глаза, смотрят на чужестранцев, как на инопланетян. Русские?! Для китайцев, европейцы ещё в новинку. Только-только «железный» занавес приоткрылся… В принципе, как и для русских, кстати.

Очень забавляло СанСаныча видеть молоденьких китайских девушек, и не очень молоденьких, разных — там много таких — в любое время дня едущих куда-то на своих велосипедах, но в длинных, вечерних, туго облегающих платьях, с глубоким, либо не очень, декольте, в платьях на бретельках, отороченных где искусственным мехом, где украшенные бисером, стеклярусом, всевозможных умопомрачительных расцветок, при этом, для абсолютного удобства езды задрав выше колен подолы, без стеснения сверкая голыми ногами и узенькими трусиками-плавочками…

Интересное кино! — с трудом отводя глаза, восторженно отмечал Сан Саныч. А зачем собственно отводить взгляд, если никого здесь это не смущает. Это же Китай, не Россия. Поэтому, наверное, и население у них такое большое.

Ни названий улиц, ни площадей он, конечно, запомнить не мог, как и имена принимающей стороны. На это нужно время — и не пытайтесь! — такое сразу не запомнишь. Но имена, как и сам язык очень красивые. Ну, например, женское имя: Мен Лили. Очень красиво звучит. Нежно и трогательно, как имя Дюймовочки. А как такое вот сочетание звуков: Ли Хао Хуа. Вообще здорово! Попробуйте произнести, и постарайтесь услышать в этом музыку!.. Ли-Хао-Хуа-а-а… Ну, как?! Очень красиво?! Да!.. Причём, произносить нужно на одном дыхании, как одно слово — ЛиХаоХуа. А вот такое имя как вам понравится — Чжу Чжи шунь. Тоже на одном дыхании… ЧжуЧжиШунь… Слышите?.. Как что-то волшебное и таинственное… И артикуляция для таких слов нужна особенная, более выразительная… Именно поэтому они, видимо, так громко и разговаривают, чтобы все нюансы речи были слышны и всем понятны. А как они здороваются: «Нихао». Здравствуйте, значит. И вместе с тем, обязательно, неглубокий вежливый поклон гостю, и улыбка: «Нихао!» СанСаныч с удовольствие со всеми здоровался по-китайски, точно копируя мелодику звучания слова. Музыкант же он, как никак, пусть и в прошлом.

Китайцы, услышав это из уст русского, округлив глаза, в восхищении качали головами: совсем правильно звучит, по-китайски, молодец, русский, научился! А знаете как по-китайски сказать — хорошо? «Хао!» Да, именно, хао. Хорошо, значит. А — плохо как? Совсем похоже — пухао. «Пухао!» Фантастика, а не язык. Сан Саныч просто влюбился. Влюбился в страну, в их язык… будто школьник в одноклассницу, безоглядно и восторженно. Во всё здесь влюбился, не считая того пограничника, конечно.

А какая там кухня, братцы-други-россияне — это не в сказке сказать, не пером… Там едят палочками! Да так ловко у них это получается, кому и ложкой не угнаться!..

Сочетания продуктов вообще парадоксальное. Скажите, ну кто из россиян может себе представить жареное мясо… в сахарном желе? А дольки помидоров посыпанные сахарной пудрой? А что такое — «Сунз кувэй зюу»? а «Хуэй ко лё тця пин»? а — «Цао хэ фэн»? а — «Хуо туэ са»?.. а… Что, язык уже не работает, заплетается? Это понятно. Вы бы попробовали всё это на вкус, то, что сейчас пытались произнести — вообще бы язык проглотили, такая вот там вкуснятина. Вкуснотища просто. А с соусами… с соусами вообще можно сказать трагикомедия! Кроме того, что их вообще бесчисленное множество, в них же легко запутаться можно, оконфузиться. Да! Представляете, там, где по виду абрикосовое желе, на самом деле может оказаться обжигающая перцем огненная суспензия!.. Там, где вроде янтарный мёд, — жутко солёная масса, — она для овощей! А там, где огненно-красная перчёная помидорная масса — это, как раз и есть тягуче-сладкое фруктовое желе. А СанСаныч туда куском сладкого же мяса… перцем нейтрализовать хотел. Погасил называется! Ну он же не знал! Тут с едой вообще осторожно обходиться надо… Как по минному полю, чуть что — маленький вкусовой взрыв во рту и глаза на лоб, и скорее напиток какой… Хотя и с ними, с напитками, тоже почти как с соусами.

Ну, китайцы! Ну, гурманы! Ну, молодцы!!

Видя, как европейцы, путаясь во внешних оценках, то и дело попадают впросак, китайцы и не скрывают ухмылки, безмерно веселятся. Многие продукты вообще неизвестного происхождения, и не только для СанСаныча, для всех европейцев абсолютнейшая новость. Да-да-да!.. Кошмар просто, насколько китайцы изобретательны и трудолюбивы в этом. И как много, оказывается вкусных вещей на их столе! Каждое из них — настоящее открытие для гостей. Открытие — в корне меняющие устоявшиеся вкусовые представления о пище. И именно в это время нужно видеть лицо гостя — как раз ту грань, когда традиционные представления, сопротивляясь, входят в явное противоречия с новым, тестируемым продуктом, разом, вдруг, уступая в пользу последнего. «О! Так это же невероятно вкусно, оказывается! Скажите, скажите, а что это такое я сейчас ел?!» И изумлённый взгляд на хозяев стола: это восхитительно, да!.. Вот тут она, как говорится, и загорается — та, самая, «лампочка» дружбы. Для них, для китайцев, именно это и важно сейчас увидеть: переход от настороженности и внутреннего сопротивления на лице гостя, к мгновенному признанию — это же фантастика! Это же!.. Здорово! Вкусно! А что это такое было? Что я сейчас пробовал? «А как это по-китайски называется?» «А из чего оно это сделано?» «А можно ещё попробовать?!»

Вот такие примерно вопросы сыплются на хозяев застолья. Причём, с высокой степенью восторженного накала. И в это время обязательно нужно видеть лица хозяев. Обязательно! Сколько в них национальной гордости за себя, за свой труд, и лукавства, в прищуренных от удовольствия раскосых глазах, и благодарности в довольной, смущённой улыбке, и мудрости в восточном типе лица, и щедрости… Как известно, если есть восторг — накал, есть и лампочка с нитью, тогда и свет от неё безусловно будет, и тепло. Восторг гостя и ответный благодарный взгляд хозяев и дают основу для дружбы, закладывают её. Политики бы только народам не мешали!.. Был бы вообще всемирный круглый стол! Как вечный кайф!

Стол сервирован совершенно необычно, очень всё вкусно приготовлено, очень разнообразно, и очень всего много! Тарелка на тарелке… Горы тарелок. Как лепестки ромашки — одна на другой. И очень это удобно, оказывается: крутанул легонечко вращающуюся подставку на столе, любая тарелка, на какой бы она стороне не находилась в это время — она уже около тебя… подъехала! И тянуться над столом не нужно, и просьбами обременять-отвлекать никого не требуется. И всё, что понравилось, то и около тебя. Принцип гостеприимства, равноправия и удобства. Любой китайский стол, по эффективности, используется на триста процентов и даже больше.

Кто не верит, может съездить в Китай, сравнить.

А как они утку «по-Пекински» готовят!.. Это же настоящий кулинарный спектакль, с завязкой, развитием действия, с предкульминационным и именно им, главным моментом — восторженным поеданием!.. А рыбу!.. Кто сейчас подумал про евреев?.. Евреи тут отдыхают! В Китае, если хотите знать, особенно в приморских городах, приготовление рыбы — это высший кулинарный пилотаж… мирового уровня. А сколько важных для гостя значений имеет то, как именно приготовленную рыбу поставят на столе: головой к гостю, хвостом, боком… Причём, всё это на уровне поучительных легенд, с обязательным — «камбэй». А так называемые супы!.. О! Тут же, при вас, на газовых горелках… В белым ключом бьющуюся воду бросают приготовленные нарезанные продукты — много всего-всякого. Какие именно, если вы не китаец, спрашивать нет смысла, всё одно не запомните, как и рецептуру. Не тратьте на это время, гости дорогие, ешьте, пока горячее. Приятного вам аппетита!

А какие соки они подают к столу! А сколько сортов пива!.. Причём, каждая провинция хвалится именно своим, лучшим. А… А вот водку китайскую пить вообще невозможно. Внутрь европейца она совсем не идёт. Кто пробовал, тот знает — не для европейца предназначена. В ней идея другая — чтоб только для китайцев, чтоб только своим хватило. Их же вон сколько, далеко за миллиард! Шутка ли, всех напоить! Национальная идея в этом и заложена: только для своих. На примере пороха они сделали правильный вывод: не всё по-миру разбрасывать, кое-что и для себя нужно оставить. Чего-то капнули в свою водку, мудрые китайцы, она около рта европейца уже и застревает, не говоря уж о чём-то большем! Той, их водкой, лучше, наверное, автомобильные стёкла зимой протирать… если авто не жалко!.. И то не везде, — не спирт же чистый. Хотя!.. Такой запах вокруг автомашины будет стоять поганый — экология загнётся! Нет, лучше её под пробкой держать. Причём, лет триста-четыреста категорически не открывая. И запах у неё, и вкус просто отвратный. Кстати, как и их традиция «пей до дна»: «камбэй» называется. Одно хорошо, рюмочки очень маленькие китайцы на стол ставят… малюсенькие-малюсенькие, чуть больше напёрстка, но этих «камбэев» получается в конце застолья так много!.. Как белых и чёрных клавиш на фортепиано… в сумме! Кстати, поют китайцы очень красиво. Нет, не сидя за столом, как русские, а сольно, как на концерте.

Певец обычно важно, с достоинством выходит в центр специальной площадки, либо сцены, сложив ладони рук на уровне груди в изящный артистический «замочек», и… А все внимательно слушают, и не пьют, и не жуют. Потом дружно аплодируют. У певцов голоса поставленные — чистые, с высоким диапазоном. У нас бы сказали — оперные голоса, либо, близко к ним. Но пение очень специфическое, сложное, мелодичное и с красивыми руладами… Это не передать, только слушать. И танцуют красиво, как вальсируют. Галантно и целомудренно, чуть отодвинувшись друг от друга, ни в коем случае не касаясь партнёрши ни животами, ни другими какими частями тела. Отставив локоточки рук в стороны, пары танцуют очень серьёзно, возвышенно и торжественно. Китай потому что. Китай!..

А зачем же Сан Саныч-то сюда приезжал? За каким делом?

За этим самым, пожалуй, и ехал, узнать, увидеть. Обогатиться… Но, духовно, это в первую очередь. Всё ж таки — заграница! Закордон! За «бугор»! Причём, первый раз в своей жизни поехал! Представляете, какие эмоции? Это ж, как та Бурёнка, не смело, осторожно, не доверяя, в первый год своей жизни впервые вышла весной из тёмного и душного хлева за ворота, на волю… И встала!.. В момент ошарашенная всем буйством красок и непривычных в себе ощущений: и ярким солнцем, и с ног валящим чудным воздухом, и необъятным простором, и упруго-нежной землёй под ногами, и манящей зеленью сочной травы. Глаза никак ещё не могут охватить всё это сразу, слезятся, и ноги дрожат ещё слабые. В голове странный, совершенно дикий сумбур, от отсутствия привычного кнута и запретов, из груди жажда жизни и удаль рвётся… прёт, мышцы крепнут, безмерной силой наливаются! Так бы и боднула кого на радостях, брыкнула бы ногами… Кстати, она так и делает. Начинает на месте скакать и брыкаться, ошалело выпучив при этом глаза!.. Конечно балуясь, конечно шутя, от радости она это, от избытка положительных чувств и эмоций. Не обижая СанСаныча, скажем, и он примерно так же себя чувствовал. Внешне правда сдерживал эмоции, но внутри всё радовалось и ликовало, прорываясь частыми восклицаниями. СанСаныч смущался этого. Но хозяева видели: нравится гостю, приятно ему здесь… Тоже радовались, и гордились! Ещё как гордились!

Идя в обнимку, шатаясь, спотыкаясь и падая, но всё же пытаясь угнаться за мелодией, при этом невероятно коверкая незнакомые русские слова, дружно горланила толпа сильно подвыпивших китайцев, подпевая двум голосистым русским друзьям, Борису и СанСанычу, после множества очередных совместных застольных камбэев, теперь едва стоящих на ногах, с большим чувством, старанием, на радостях, как гимн, как вызов, орущих в ночное, невероятно звёздное китайское небо, песню о подмосковных вечерах.

Какое это невероятно огромное счастье, братцы-друзья, находясь заграницей, за многие-многие тысячи километров от дома, быть всё же в центре дружеского к тебе внимания, быть с близкими, настоящими друзьями. Главное, ощущать себя большим, счастливым, добрым, щедрым и весёлым — русским. Не немцем, американцем, китайцем или негром каким, вместе с итальянцами, а именно русским, советским, пусть это и в прошлом, но — русским! Понятно?! Не иначе! Идти, так вот, широко и размашисто, изящно и легко, как на пуантах, вращая землю от себя, по незнакомой стране, незнакомому, сказочно чудесному городу, обнимая и принимая всё это, и друзей, и небо, и землю, то близкую, то далёкую, и речку эту, серебром блестящую, и этих вот разных улыбающихся прохожих, пусть даже и китайцев… это, кстати, ещё и лучше!.. велосипеды всякие, мопеды, мотоциклы, странные гибриды мотоцикла с велосипедом, машины с мотороллером… в ряд у тротуара примолкнувших; яркие фонари — красные и синие, одни — зовущие отведать русской кухни, другие — только китайской… тёмные таинственные дворики, яркие — вообще без штор и занавесок! — окна домов, какие-то странные иероглифы на указателях… Где это мы?.. Какие-то китайские лица вокруг. Что это? Китай что ли! Да-а, это Чайна! Китай же это! Кита-а-ай!! О-о-о… «Русский с китайцем — братья навек!», — от избытка чувств, время от времени скандировали русские, дирижируя хором присутствовавших, «Ур-ра!», — вместе кричали. Ночные прохожие, видя улыбающихся добродушных пьяненьких русских, тоже улыбались, показывая своё расположение большими пальцами рук, хвалили: «О, хао, рюсски! Хао!»

— Да, хао, точно, — великодушно подтверждал СанСаныч, и делился радостью. — И вы тоже все хао! Куничка пяолянь! — Видя-не видя, всех встречных женщин хвалил за их красоту, клюя носом в утверждающем поклоне. Четверо китайских друзей его вовремя подхватывали… чтобы гость костюм, падая, случайно не запачкал… Всем было хорошо и всем было весело…

Китай! Это Китай, понимаете, люди, Ки-тай!.. Страна такая хорошая…

У СанСаныча сейчас задействованы только глаза, чувства, ноги, да желудок. Остальное всё отдыхает, всё отключено. Никаких тебе хитрых пунктов контрактов, никакой арифметики, никаких алгоритмов коммерческих действий, ни каких векторов. А бизнес? А что бизнес!.. Куда он денется — бизнес? Бизнес — это потом. Не волк, как говорится, в лес не убежит. Да и предложений, кстати, было немного, скорее даже мало. Принимающая сторона почему-то категорически не допускала с ним никаких посторонних контактов. Общения и знакомств было очень много, но только внутри одной компании почему-то. Одни и те же лица… Это потом только Борис шепнул по-секрету, что у них, у китайцев, сильная конкуренция за выход на внешний рынок. Компании ревнуют чужаков к своим партнёрам, и плотно опекают гостей, поэтому не допускают конкурентов. А-а-а, вот оно как! Ладно!

А Борис? А у него всё в порядке. У него, оказывается, СанСаныч здесь только, в Китае, узнал, женская танцевальная хореографическая группа работает. Целая сборная из России. Из Хабаровска есть, из Иркутска, Новосибирска… Работают девочки в ресторанах, поют, танцуют, не в одном, причём, а в двух ресторанах, в центральных. Топлес. С большим успехом, кстати. На «бис». Прибыльно. Не то, что дома…

А раньше говорил, немо смотрел СаннСаныч, торговлей продуктами питания его фирма занимается. Обманывал?..

— Ну правильно, это там, дома, продуктами питания, в России, а здесь… Раз, два и в койку!

СанСаныч шокирован был. Как хук справа получил. Всё в голове перевернулось… Застопорилось… Нет-нет, ханжой он, конечно, не был, хотя всю свою жизнь прожил в СССР, в социалистической стране. В стране с высокой коммунистической моралью, высокими трудовыми подвигами и свершениями. Где есть КПСС, ВДНХ, Метрополитен, Космос, БАМ, несокрушимая Советская Армия и Флот… Где есть всё-всё, кроме секса…но он не ребёнок. Слышал где-то что-то опосредованно о публичных домах и доступных девушках, в редких кадрах кино что-то видел, о чём-то таком догадывался, где и домысливал… Но чтобы строить на таком свой личный бизнес — чистый, светлый, прозрачный, далеко-далеко, на много-много лет вперёд, это… это… СанСаныч и представить себе не мог. Перестройка ведь началась, люди! Перестройка! Она же не для этого. И не порядочно это для предпринимателя, каким он себя считал, и не по мужски, и подло, грязно, не по-человечески. Девушка, женщина — это почти святое для мужчины! Как мать, как ребёнок… А тут!.. Да, именно шокирован был. В осадок выпал. И в этом его понять наверное можно было, вполне возможно. А действительно, где он там, в своём Хабаровске, работая, например, на заводе или на Севере видел таких дельцов как тот таджик или узбек Борис, с его так называемым китайским «братом»… Может они и были, такие, но с ними он точно не встречался, точно не пересекался. А тут… довелось…

— …а здесь другими продуктами торгуем… — с усмешкой оглядываясь на своего китайского партнёра, веселился Борис. — Тоже, получается питание, но другое, кому для души… кому для тела… а нам, с «братом», для денег!

— Да, китайцы русских девочек ох, как сильно любят!.. Особенно беленьких. — Улыбался и «брат» Юра, отчего его всегда насторожённый взгляд, как в ножнах, прятался за узкими щелочками век. — И чаевые здесь хорошие им платят.

— Стриптиз здесь, что ли вы открыли или… — по инерции уже допытывался СанСаныч.

— Нет, — всё также ухмыляясь, ответил СанСанычу Борис, и уточнил. — Не совсем. Совсем раздеваться здесь, в Китае, на публике, категорически запрещено. Так только, чуть-чуть… Топлес. Китай тёмная страна, отсталая, сам понимаешь. — С усмешкой глядя на «брата», ожидая реакцию.

— Ну уж, тёмная!.. — с обидой в голосе, мгновенно отреагировал Юрий.

— Я ж не про тебя, братан! — с невинным видом отыграл Борис.

— И как… им здесь, в смысле? — не оставлял тему СанСаныч. Не из любопытства спрашивал, надеялся услышать другое: не продаются здесь девушки, не проститутки они.

— Что, как? А… нормально! — легко ответил Борис. — Живут в гостинице, два раза в день бесплатно питаются… раз в неделю медицинское обслуживание, то сё… Прокладки, помада, духи, презервативы, прочее… Жалоб нет. Работают хорошо, как Стахановки. Причём, вахтовым методом: два месяца через два. Зарплата вовремя, плюс чаевые от клиентов, то сё…

— Каких клиентов? Они, что, в номера к китайцам ходят?!

— Нет-нет! — опережая Бориса, поторопился «брат» Юра, и взгляд его снова стал холодным и насторожённым. — Иногда если… лёгкий массаж.

— Ага, — вновь усмешливо переглянувшись с «братом», заверил Борис. — Им это категорически запрещено. Узнаю — уволю!

Тут они явно не договаривали, врали, видел СанСаныч.

Китаец Юра, так же, как и Борис, утвердительно кивнул головой, точно. Но по их лицам было видно, если уж и уволят они девушек, то не за это.

Тем не менее, это сильно расстроило СанСаныча. Особенно, когда он увидел всех этих девушек вместе. По приезде, они сразу же зашли к танцовщицам в номер гостиницы. На самом деле, номер совсем не похож был на гостиничный. Скорее на кубрик военного корабля, не сказать женской гауптвахты. Шибал в нос запах плохо проветриваемого помещения: смесь женского пота, кремов, парфюмерных отдушек, сигаретного дыма, пивной дух. СанСаныч хорошо ещё помнил жуткий запах своей армейской казармы, здесь, пожалуй, было приятнее, маняще-волнующе, если б не сигаретный дым.

По бокам и середине комнаты стояли несколько двухъярусных коек, никаких тебе «девчоночьих» занавесок на окнах, ни каких лишних предметов, только графин с водой на столике, электрический чайник, два грязных стакана. По сторонам четыре завешенных женскими одеждами стула. На голых стенах, на крючьях, рядами, на плечиках висела разная вечерняя, и концертная одежда артистов. Как в наспех оборудованной гримёрке. Причём, небрежно всё, не убрано. На миниатюрных столиках, подобие тумбочек, расставлены небольшие семейные фотографии, в основном портреты маленьких детей, лет до четырёх, где и меньше — это единственное, что создавало элемент тепла… На подоконниках, тут и там, лежали раскрытые коробки с косметикой, красовались разноцветные флаконы с духами, туалетной водой, баночки с кремами, и ещё чем-то подобным, несколько круглых театральных зеркалец на ободках-подставках, несколько грязных пепельниц. Лежали смятые и ещё не распечатанные пачки сигарет, пара зажигалок пачки презервативов… В углу подоконника высилась стопка неиспользованных чашек с китайской лапшой быстрого приготовления… Там и сям валялись вафельные полотенца… детали женского туалета. Никаких цветов, никаких «рюшечек», что очень характерно именно для девичьих общежитий, в коих часто, когда-то, в армии, на «срочной» приходилось бывать СанСанычу там, на Родине.

Созвонившись с другими своими танцовщицами, Борис собрал всех и провёл общее собрание.

Девушки все молодые, от шестнадцати лет, по-виду, до двадцати, встретили гостя и хозяев радостно и приветливо. Все, как одна крашеные блондинки, с серыми, зелёными, тёмно-коричневыми глазами. У всех очень хорошенькие фигурки, ладные, спортивные, изящные. Красавицы просто! Но глаза!.. Лица!.. Позы в которых они расселись!.. Руки вяло повисшие… Хриплые, грубые голоса!.. Смех, часто неестественный… Отражали тоску, боль, как показалось СанСанычу, если не сломленность. Ещё этот вульгарный матрёшечный грим на лицах некоторых, подретушированные, накрашенные ресницы, глаза… дополняли гротесковость картины. Девушки, некоторые полуодетые, не стесняясь этим нового гостя, внимательно слушали своего президента, Бориса. Он, вальяжно развалясь на одной из коек, как в гареме, вёл речь о нарушениях дисциплины, штрафах каких-то, бонусах… Девушки нервничали, огрызались… расстроенно, все как одна, задымили сигаретами… Началась перебранка. СанСаныч вышел. Вернее его попросили выйти — Борис извинился: «СанСаныч, ты подожди нас, пожалуйста, в своём номере, мы, тут, кое-какие внутренние вопросы утрясём и придём».

СанСаныч вышел… на свежий воздух.

В номере гостиницы прошёл к большому окну, ткнулся лбом в прохладное стекло, глядя с высоты восемнадцатого этажа вниз, задумался.

А внизу, как в глубоком колодце, на другой стороне улицы, в плотном окружении жилых высотных домов европейской архитектуры, за низеньким, сверху глядя, толстым кирпичным забором, благоухал яркой зеленью травы и кудрявыми кронами игрушечных, казалось, деревьев, сказочно красивый, безлюдный участок с древне-китайской многоярусной фанзой-пагодой в центре. Невероятно красивой и празднично нарядной, на фоне окружающих неуклюжих бетонных монстров-громадин. То ли музей, то ли храм, то ли представительство. Чуть правее от этого зелёного чудо-островка, во дворе бетонной жилой громадины, на сером бетонном его плацу послушно вышагивала небольшая цепочка детей, школьников.

С большого расстояния они выглядели совсем малюсенькими, и очень забавными. Все в одинаковых белых рубашках, тёмных юбочках, мальчики в брючках, с красными пятнышками галстуков, и такими же красными пятнышками шапочек-пилоток. Как маленькие смешные солдатики… Ими управлял какой-то взрослый человек. Учитель, пионервожатый? СанСаныч приоткрыл окно. Комнату мгновенно заполнил сорный городской уличный шум… плотный и однообразный. Сквозь него резкими пиками легко прорывались гортанные команды того человека, пионервожатого, многократно усиленные мегафоном, отражённые стенами домов, и треск пионерского барабана… СанСаныч непроизвольно улыбнулся. Всё тут у них рядом, и прошлое Китая, и его будущее… дети… «Как гордо вышагивают!.. Но надо ли так рано, и — под барабан! — муштра ведь!» — с досадой подумал СанСаныч, глядя на маленьких детей. Заметил, на зелёной лужайке чудо-дворика они выглядели бы гораздо естественнее, чем на пустынном и горячем плацу…

Смотрел на всё это несуразное, с его точки зрения, одновременно очень интересное соединение, а мысли были заняты другим… Он не мог понять, и, если уж откровенно, не хотел принимать то, новое для него обстоятельство, что девушки, русские в частности, да и все, какие есть, могут быть для кого-то товаром. Простым, живым товаром. Будто рыба в аквариумах китайских ресторанов. Как рабыни, наложницы в прежних, забытых уже исторических временах. Обозлила мысль, как крапивой в детстве ожгло, — стоило ли вообще устраивать такую грандиозную перестройку в стране, чтобы молоденькие девчонки, вот так вот, непонятно каким образом, мотались по белому свету, танцуя в закрытых клубах, и чьих-то гостиничных номерах. Что это, издержки перестройки или закономерность свободного рынка? Хорошо, пусть даже и то, и другое, но почему именно девушки? Почему именно Борис или другой кто создаёт такие фирмы? Разве других достойных дел на земле нет или их мало? К тому же, сейчас не война, и это не фронт, здесь не окопы. Там, в окопах, понятное дело, две всего женщины солдату нужны: одна, настоящая, в мечтах и снах. Она недосягаемая, она дома, она потом, она — родная и желанная! — она для души и долгой жизни. Другая здесь, на передовой, в окопах, пусть и искусственная, резиновая — любая! — для некоей условной полноты жизни. На уровне физиологии и инстинктов, как и всё в этот момент. Но сейчас не война, совсем расстроившись, удивлялся СанСаныч, а люди стремятся к суррогатам счастья, способствуют им. Да какого там счастья — одно разочарование и грусть. Любовь не может быть условной, — всегда знал и принимал это СанСаныч. Она не может быть за деньги!.. — это как дважды два. Досадно? Конечно, досадно. И мужские качества от таких отношений теряются: качества завоевателя, сильной особи… выветриваются, отмирают… Род человеческий от этого точно слабеет. Непременно! Безусловно!

Вопросов возникало много. Ответов небыло, их нужно было ещё добывать.

Ну, а сами девчонки… А что девчонки? Их, по всей видимости, либо обманули, либо заставили/ «Китайцы беленьких любят», — со злостью вспомнил СанСаныч… — «Они хорошие чаевые дают!» «Массаж… иногда только!» «Чаевые…»

Ах, Борис!.. Ну, «брат» Юра!.. Ну, козлы вонючие!

— Да какая им разница, подстилкам этим, — в ответ горячился Борис, грудью сдерживая напор СанСаныча. — Там их трахают, здесь… Тебе-то что?

— Да, здесь хоть за нормальные деньги, и люди нормальные, — оправдывая, осторожно поддерживал партнёра по бизнесу китайский «брат», решительно при этом оттесняя сжимающих кулаки президентов. — Да перестаньте, вы. Тише! Стены же тонкие, услышат!

— А чего он завёлся? — отталкивал «брата» Борис. — Это же бляди! Понимаешь, ты, моралист! Самые настоящие бляди! Ты знаешь, где я их подобрал, а? Знаешь?

— Это не важно — где! Они могли чем-нибудь другим дома заниматься. Другим!.. А ты их под китайцев подкладываешь!

— Это я их подкладываю? — Борис от негодования даже на носки поднялся…

— А кто же, твой генеральный директор что ли? — так же зло парировал СанСаныч, едва сдерживаясь. — Или его босс?

— А чем это мы, китайцы, хуже других? — обиделся за свою нацию теперь уже и «брат» Юра.

— В этом — не лучше! — отмахнулся СанСаныч, понимая, драться придётся уже с двумя.

— Да они и дома этим же занимались, ты, защитник! — вскричал Борис, и рванулся к СанСанычу с кулаками. Но не успел, Бориса мгновенно перехватил «брат».

Схватил его поперёк, зажав и руки, оторвал от пола, уговаривая:

— Тише, тише, Борис, не надо! Услышат! Успокойтесь вы! Драки нам здесь только не хватало! Мы ж не в России. Здесь полиция! Борис! Здесь посадят!.. Ну!.. Бизнес полетит…

Борис, яростно вырываясь, дергал головой, сучил ногами, но «брат» не желая шума, держал его крепко. Борису пришлось снизить тон.

— Они и там трахались во все дырки, минетчицы, понимаешь ты!.. Только в грязных таксопарках, да вонючих подъездах… за червонец! За червонец! Ты, понял! Они одно только и умеют — ноги раздвигать, краситься, да задницей вертеть! Рефлекс такой у них, бабский, врождённый, понимаешь? Рефлекс! А я их, если хочешь знать, из грязи вытащил, работу дал, нормальные деньги сейчас зарабатывают… Да отпусти ты меня, я успокоился! — Ещё раз дёрнулся, высвобождаясь из объятий. «Брат» отпустил его, готовый снова опередить. — Хотели бы — давно бы уехали. Паспорта у них. Но не уезжают, не хотят. Деньги потому что здесь зарабатывают, деньги! Спасибо, говорят, Боря! Не бросай нас, Боря, просят! А ты…

Это тоже было непонятно, и неприятно. Хоть и слышал раньше СанСаныч что-то подобное, встречаться правда не приходилось, но, конечно, не верил этому. Вернее, не всему верил. Знал, парни и мужики часто смакуют грязное, принижают девчонок.

— Давай договоримся по-хорошему, — набычившись, звенящим голосом предложил Борис. — У тебя свой бизнес, у меня свой. И какой он — хороший, плохой! — это не твоё дело. Тебя это не касается. И вообще, забудь всё, что здесь видел, и не возбухай, ни здесь, ни там…

— А то что?

— А вот, то…

— Может, не надо пугать, а?

— А я и не пугаю. Я — предупреждаю.

— Да ладно вам ссориться, перестаньте. — Успокаивая, разнимал Юрий, видя, что главный боевой пыл уже кажется прошёл. — Мы ж друзья, отдыхать же приехали, — уже тормошил обоих. — Ну!..

Хм, отдыхать!.. Весь отдых насмарку. Да и домой уже хотелось.

Красоты — красотами, а домой на третий день так сильно тянет, будто целый уже месяц прошёл.

Дружба с Борисом, конечно же, не получилась, это понятно. У них и жизненная философия очень разная, и бизнес поэтому разный, и оценки тоже.

Оставшееся время — пара дней — прошло хоть и без эксцессов между ними, на радость «брата» Юры, но почти холодно, отстранённо. Также, почти холодно прощался и босс «брата», видимо узнал откуда-то о предмете ссоры. И откуда это — интересно? Наверное в «материале» был, в доле… Но это всё мелочи, как и разрыв отношений с Борисом, главное, досада ещё не прошла. Как заноза в теле сидела. Не о таком бизнесе мог мечтать СанСаныч, предприниматель первой волны, не о таком. И вовсе не могло быть у него интереса к такой теме. Не могло.

Досадно… Досадно! Но, ладно.

Некоторая — было — возникшая любовь у СанСаныча к китайскому народу от этого заметно вроде поубавилась. Но, Китай, на это не обратил внимания, не заметил.

Решительно отказавшись от любезно предложенных принимающей компанией денег — приличная, кстати, сумма! — СанСаныч обошёлся своими, накупил всякой интересной всячины… Красивых, интересных, забавных, умильных, где и просто очаровательных… Сувениры! Много! Несколько кассет на видео снял, будет что дома показать, вспомнить.

Да, Китай…

Китай — это вам не фити-мити, это что-то! Нечто! Большое, причём, нечто! Огромное, и великолепное! Чудесное нечто!

Китайскую таможню прошли очень быстро и без толкучки. Юру и его друзей китайцы пропустили как своих. Очень долго пропускали русских челноков. Презрительно глядя в сторону, тыча пальцами, заставляли вскрывать тюки один за другим. Небрежно вытряхивали содержимое, отбрасывая в сторону те или иные тряпки, разную аппаратуру, свёртки прямо на пол. Свободного места на полу таможни уже не было, везде громоздились вскрытые тюки, сумки-баулы, просто мешки… Китайские таможенники, хмуря брови, чего-то резким и отрывистым голосом требовали… Чего именно, никто не понимал…

Китайская таможня фильтровала вывозимый российскими челноками товар…

Отыгрывалась.

Российские челноки, обижаясь, кричали на всю таможню. Иные яростно ругались матом, орали, видя, что китайцы на них отыгрываются, ещё больше усугубляли ситуацию.

И у вагонов было не просто. Попасть в них было очень сложно. Все купе, полки снизу доверху, все проходы забиты были мешками и тюками с товарами… почти под потолок. Во всех вагонах так. Нужно было у «старших» вагонов — Иркутска, Новосибирска, либо других, ещё выпросить для себя три-четыре места. «Земляки, ребята, нам только до нашей границы… Возьмите, а! Ну возьмите!» Старшие вагонов — обычно мужики лет под тридцать, сорок, крупные, тяжёлые — с большим опытом всякой разной борьбы в спортзалах и около них, с одутловатыми лицами от пива, разных многочисленных «камбэй» и недосыпа, с явной неохотой взяли всё же своих, пусть и чужих.

По ним, мешкам-тюкам, разноцветным, маркированным и пролезли вглубь СанСаныч с Борисом и «братом» Юрой. Нашли где-то впадину, усмотрели, как мелкую воронку от снаряда, примостились в ней! Таким же образом, под потолком коридорного прохода, туда-сюда перемещаясь, ползали и владельцы товаров, и пассажиры, и проводники, и пограничники… На тюках сидели, ели, пили… Ехали.

Так же муторно, сжав губы, играя желваками, внешне презирая и ненавидя всех, кроме себя, проползли молодые китайские пограничники. А вот российских таможенников наши туристы встретили как праздничный весенний день, радостно и облегчённо, ну наконец-то, Россия!

Где вы, мол, ходите, ребята-пограничники? Заждались уже вас! И как тут у нас, дома?.. без нас?!

Дома! Да, дома… На Родине.

* * *

И дома, слава Богу, в семье, и с бизнесом всё было вроде в порядке. Не с производством. С ним было давно покончено. С торговлей. С ней, куда чиновники загнали. Его сотрудники, накануне, две самоходные баржи с китайскими яблоками и одну с мандаринами, выгодно продали посреднику из Якутска. «Так удачно! Прибыль даже двойная получилась! — гордясь, рассказывала юрист Людмила Николаевна, она за генерального оставалась. — И деньги сразу наличкой». Посредник, частная заготовительная фирма, очень доволен остался, сказал, что он там, на севере, двойной навар на этом сделает. Главное, переживал, чтобы до морозов успеть баржи вниз по реке провести. И китайцы тоже довольны. Покупателя для себя хорошего нашли, и быстро, и крупного. Продали с большой скидкой, и деньги тут же, из рук в руки. «Ну, молодцы все! — похвалил СанСаныч. — Мне и дальше, значит, можно ездить в командировки».

— Нет, нет, хватит вам ездить! — запротестовала юрист. — Я не хочу командовать фирмой. Это и трудно и ответственно. Совсем не для женщин…

— И это правильно, товарищи! — радуясь тому, что он дома, что среди своих, подтвердил гендиректор.

И дома всё было в порядке. И жена довольна, и дети тоже…

А вот в Москве, чёрте что — Влада Листьева убили. Да, того самого, с телеканала «ВИД», «Взгляд»… Прямо в подъезде дома, говорят, застрелили, на лестнице. Киллер, гадёныш, успешно отработал заказ и исчез. Никто, говорят, ничего не видел. Ни милиция, ни ФСБ, ни ФСК, ни разные там филёры, слухачи-доносчики, ни сотрудники Влада, ни соседи, ни случайные прохожие. Никто!.. Из десятимиллионного города (?!) Будто он самая неприметная, захудалая, никчёмная, неизвестная личность.

Москва в трауре… Страна в шоке…

«И кого уже убивают, а!» «И не боятся, сволочи!..» «Ай, страна!» «Ай, докатились!» Перестройка!

Президент Ельцин, со всей ответственностью, привычно насупившись, мрачным и решительным голосом, рубя правой рукой воздух, расследование взял на себя, под свой личный контроль. Ещё и крякнул для острастки в сторону министра внутренних дел. Тот с готовностью подтвердил кивком головы — слов не надо! найдём! По высоким официальным лицам хорошо было видно: не уйдёт злодей из-под расплаты, не скроется… и другие! «И заказчиков представим народу… в кратчайшее время!» — пообещал президент.

* * *

Телевизор лучше не смотреть. От одного вида тупо отрешённых злых лиц в зале, в президиуме, и на трибуне Госдумы уже тошнит и поднимается давление. А ведь они говорят, и, главное, что говорят…

Дежа вю, какое-то. Будто застыло время, словно вообще остановилось.

…Кричат, вскакивают с мест… как в 89-м, 91-м, 93-м… 94-м… Кулаками машут на своего оппонента! Дерутся!.. Даже женщины депутаты, не говоря уж о мужиках! За волосы бабы друг друга таскают. Виданное ли дело! Женщины депутаты дерутся?! В зале заседаний Госдумы! Хуже базарных баб, прямо перед телекамерами, совсем не стесняясь. Зло дерутся, с истерикой, кулаками в морду, с размашки! «Разве ж такое можно! — в ужасе, восторгаясь, — вот это кино!» — ахает электорат у телевизоров. «Даже нужно! — отвечают ему с экранов. — Видите, за народ же свой бьёмся, милые, говорят, за вас, родные, не щадя живота бьёмся. И за СанСаныча, значит, бьются, за его дело, за его будущее? Тогда почему же он, видя весь этот цирк, весь пыл и азарт политической их борьбы, как бы за него, за СанСаныча, слышит в выступлениях лукавство, видит подмену понятий, замечает подтасовку фактов, различает несправедливость, понимает белыми нитками шитую хитрость — этих всех политических групп и фракций… Со злостью выключает телевизор. Таким вот, протестным образом, не соглашаясь, лишает их слова… Как уж они, там, все, тля, надоели!..

А они это знают, они понимают, считаются с этим?.. Нет, конечно! У них свой образ такого вот СанСаныча перед глазами. Но не конкретный, живой и осязаемый, а абстрактный, книжно-киношный, привычно послушный, собирательный.

И кто же он?

Конь в пальто!.. — зло отвечают. — Он, наш электорат, — говорят, — вот кто.

Так это ж не правда, товарищи дорогие!.. Народу вообще сейчас пофиг, как там чья партия называется, лишь бы народу жилось хорошо. И не когда-то там, в чьём-то будущем, а здесь, сейчас, сегодня. И чтоб не как раньше, трепотня одна, а как в Швейцарии, как в Европе… И вообще, это ж не по-государственному такие огромные деньги — народные! — вбухивать только в свои дутые партии, пытаясь изменить ход истории. Им же — депутатам — нужно показать, подсказать, чтоб они остановились, посмотрели на себя, задумались!..

А то они слепые, не видят они…

Конечно, не видят, не то они бы…

Да бросьте, вы, наивный человек. Они же «бьются» не за народ, а за власть над народом, за власть над страной. За деньги! За привычное управление всем в целом… к чему они так хорошо привыкли. И правильно! Ничего они другого не умеют. Не коров же им пасти, правильно, — народ. Вот это цель! Большая и конкретная. В этом и смысл… их борьбы. И биться они будут, пока деньги все не промотают… тогда и под правительство лягут… миной замедленного действия.

Совсем безрадостно…

А с ними, с коммунистами, всегда как на фронте… И врага себе быстренько создадут, и окопы возведут в полный профиль. И чтоб в ногу все ходили. Так народу проще, они считают, привычнее. На всех заборах чтоб патриотические лозунги были, много лозунгов. И все только красные. Чтоб будоражило. Как того быка на корриде. Куда он, бедный, не повернётся, везде она — красная тряпка. А чтоб бегал за ней шустро — идеологию пристегнут, и «органы» для острастки соответствующие приставят.

Безрадостно, однако получается.

Ещё хуже будет, когда деньги в стране кончатся.

А это скоро?

Кто его знает, может ещё день, может сто, а может…

Всё, хватит. Надоело!

А кто против? Вы — электорат. Вам решать!

Это ужасно! Мы ж не умеем! И куда только демократы смотрят?

А что там ваши демократы?!.. Сначала опьянели от успеха, а потом… Знаешь, когда на пожарном шланге диаметр насадки резко увеличивают, струя не вперёд летит, а прямо под ноги падает… Понял. Так и у них. Когда было нельзя, они далеко метили, когда случилось, ботинки обмочили, увязли в выборе единой личности. Разбились на мелкие удельные княжества, дураки, вместо наступления завязли в обороне. А почему нет? Деньги есть, чего же не сидеть! Уже не на врага своего идеологического замахиваются, друг друга клюют. Да и какие они там демократы, парень! Из-под одной-то курицы и того же петуха разве может орёл вылупиться… даже случайно? Нет, конечно. Только куры вощип и будут. А ты говоришь демократы… Коммунисты они… Как пить дать коммунисты… Договорились только.

— Надо что-то делать. Как-то всё не так у нас в стране идёт. Не так! У меня такое ощущение, что мы, так, долго не протянем… — в мрачном настроении сетовал своим ближайшим «соратникам» по работе СанСаныч юристу и главбуху. — Мы не торгаши. Мы не… Я не хочу торговлей заниматься. Это не моё!

— Так у нас же выбора нет, Саша. Нам же всё обрубили. — Разводила руками Татьяна.

Они, юрист и главбух, как самые близкие и доверенные лица, сидели сейчас втроём, в маленьком кофейном подвальчике, единственном месте в городе, где можно было выпить приготовленный на песке вкусный кофе. Да и интерьер — тёмный камень, полумрак, закоулки… способствовали плохому настроению, навевали мирскую грусть и тоску.

— Да, особенно это чувствуется в последнее время, — согласилась юрист фирмы, Людмила Николаевна Образцова, — нас отовсюду откровенно выдавливают… Кстати, чем закончился ваш разговор с директором института, он вас ждал?

Да, разговор с директором института Сташевский хорошо помнил. В кабинете директора его встретил сам директор и одна женщина. «Это мой заместитель, представил директор, по хозяйственной части». Женщина кивнула головой. Но дальше говорила только она, словно директора и не было за столом. Всё свелось к тому, что владельцы помещений — арендодатели — получили официальное постановление от крайисполкома о том, что для арендаторов установлена стоимость одного квадратного метра, с учётом места и этажности, и сумму нужно перечислять не арендодателю, а на специальные счета. Получалось, минуя владельца здания, в данном случае директора института. «Но если крайисполком это устраивает, то наш институт, говорила заместитель, как вы понимаете, это не устраивает. Мы предлагаем вам, Александр Александрович, первое, перезаключить договор аренды, теперь только до конца года, второе, познакомиться с новыми утверждёнными расценками, и третье, доплачивать нам, институту, прежнюю сумму в рублях, как и раньше. В противном случае, договор нами перезаключен не будет. Это окончательно». Директор извинительно развёл руками.

Удар! Большой удар. Сильный! Подножка! Ещё одна. Следующая.

Сташевский обещал подумать. «Только не долго, Сан Саныч, уже в спину Сташевскому заметил директор, пару дней». Это было вчера.

— Аренду нам увеличил вдвое. — Сказал он. — Ответ мы должны дать после завтра.

— Да ты что? — ахнула главбух. — Вот сволочи.

— Да, безальтеранативно. — Ответил Сташевский. — Причём одну часть на спецсчета в администрацию, вторую — неучтёнкой — директору.

— Мы так не сможем. Я не смогу! — бледнея, испугалась главбух.

— Я понимаю. А какой выход? Мы же не можем всё бросить? Не можем. Значит, нам нужно своё помещение иметь. Своё! Построить не сможем, это ясно. Придётся выкупать.

— А где мы деньги такие найдём, где?

— Брошенных много зданий в городе, какое-нибудь не большое бы… А деньги из оборота придётся изымать…

— Это же нельзя. Это же нарушение…

— Знаю! С кем-то кооперироваться, с кем? Не с кем. В банке брать? Под двести— триста процентов? Жирно будет. Так что, выхода нет, придётся.

— Да… Неожиданно. — Заметила юрист. — Удар за ударом! Производством не дали заниматься, а какую мы мебель хорошую делали, да, СанСаныч! А зеркала!.. Загнали в торговлю. Не успели осмотреться, и тут сплошные подножки: поделили всё на опт и розницу. Всё лицензируется, всё сертифицируется… на каждый вид товара, на каждую партию… все платежи разовые… Платежи, платежи, платежи… Теперь и аренда…

— А вы посмотрите что «эсэсовцы» с нами вытворяют, санэпидемстанция в смысле… — перебивает главбух Татьяна Викторовна, жена СанСаныча. — Раньше, при советской-то власти, их неслышно было, сволочей, и не видно. Что мы в магазинах покупали? Что нам подсовывали доблестные производители, ни кого это не беспокоило… Помните, как нам, ту, чернобыльскую говядину в город привезли? Крайком дал согласие. Как народ не возмущался, не требовал, её всю, радиоактивную, переработали на колбасу, и растолкали по всем магазинам! Без звука! И где они тогда, эти заботливые были? Сволочи! Теперь, вдруг, такое пламенное беспокойство о народе, о покупателях у них проснулось, страшно сказать. «Почему у вас вот здесь, под прилавком, пыль?», слышу вчера в хлебном магазине, ну в том, в частном, рядом с Центральным гастрономом который, на углу, лучший хлеб там сейчас, свежий, ароматный, прямо на месте его выпекают, чудо-хлеб. Мы только там его покупаем.

— И мы там же. Лёша покупает, — подчеркнула Людмила Николаевна. — Отличный хлеб.

— Да, вот именно в нём эсэсовцы и придрались. Потому что частный! Будто не знают, как с хлебом на городских хлебозаводах обращаются, какими руками там его грузят…

— А в каких машинах возят? — подал реплику СанСаныч. Как бывший автомобилист, он хорошо знал такие машины.

— Вот, вот! А как его потом выгружают… — подметила в свою очередь юрист.

— А на ценнике, слышу, почему нет вашей печати? Придираются эсэсовцы. — Продолжает главбух. — А вот тут, кто это так непонятно расписался… Почему неразборчиво? Акт, значит, будем составлять, говорят. Представляете! Идиотизм! А к нам как придрались, знаете?.. О!.. Мы, с Николаем нашим, водителем, образцы на сертификацию к ним привозили. «Что это вы тут опять нам такое привезли, спрашивают. — Почему так мало образцов… Вам же сказали каждого вида по пятнадцать банок!» Представляете? У нас их одиннадцать видов, и каждого по пятнадцать банок. Как я потом это буду списывать, как? Они же справок не дают на списание. Едят они там что ли эти образцы?

— По домам вечерами растаскивают…

— Да, наверное. А образцов там у них разных свалено — я смотрю! — микрорайон можно полгода кормить. «А где, спрашивают, расшифровка от производителя по ингредиентному составу? Почему без согласований? Где разрешение Минздрава, где наше предварительное заключение? Кстати, вы не пролонгировали ещё, спрашивают, договор о сотрудничестве с нами, нет?» Я говорю, как же, уже и деньги перечислили. «А мы их ещё не получили, отвечают, так что, извините…» Я говорю, подождите, вот же копия платёжки. «А, ну тогда ладно, отвечают, хорошо, что с собой прихватили, ставьте сюда свои образцы…» Всё с раздражением, всё через губу… Такими радетелями за здоровье людей стали, такими законники… Противно всё это.

— Да какие они законники, они же деньги себе таким образом вышибают. Вымогатели.

— Вы знает, и смех и грех, я за документами к ним позавчера ходила. Случайно совсем прошла прямо к ним в лабораторию, двери перепутала. Мама родная, там такая вонь, такая везде пыль, грязь, образцы в куче, и пищевые и непищевые… Оборудование стоит древнее, допотопное — какие там молекулы, какие миллиграммы, там век царя Гороха! Что они там химичат, на старинном этом оборудовании — одному Богу известно. Но гонору… И вообще, — переключилась главбух на самое своё больное, — налоги теперь уже платим заранее, не начав по сути сделку… Как дальше работать? Как развиваться? Оборотных денег совсем нет. Ужас просто…

— Подождите, а я по телевизору недавно слышал, что облегчение нам с трибуны обещали…

— Ну, СанСаныч, обещали… Который раз? В Москве одни законы, здесь другие!

— Как это, другие, почему другие?

— А вот так это, СанСаныч, — ехидничает юрист. — Пока вы по заграницам разным ездите, губернатор свои законы здесь вводит… Подзаконными актами предпринимателей душит. Надо же ему как-то казну наполнять, он и старается.

— Вот, гад!

— Гад, конечно, гад. Но он здесь, к сожалению, хозяин, пуп земли, поэтому и тянет одеяло на себя. Ельцин же дал какие хочешь полномочия, вот мы и расплачиваемся за него.

— Вот, чёрт! Что же нам делать?

— Что, что, если б мы знали! Может, всё же в депутаты вас выдвинуть, а, СанСаныч. Мы тут посовещались… Ну подождите отказываться. Мы серьёзно…

— Нет, только не это, — испуганно замахал руками гендиректор.

Если говорить откровенно, СанСаныч уже размышлял об этом, думал. Пытался понять, если все фракции, как они говорят, бьются за народ, а результат прямо противоположный, значит, народ для них всего лишь инструмент… средство, а не цель. Так же нельзя! Хрестоматийная басня Крылова тому пример — «Лебедь, Рак и Щука». Действительно, если ты, Зюганов, например, настоящий патриот, умный политик как, пытаешься показать, по настоящему печёшься о народе, подставь плечо, поведи своих соратников в сторону демократических перемен, народ только спасибо скажет. Действительно оценит. Меньше потерь в дороге будет, и меньше боли народной и озлобленности. Любой бы умный так поступил. Время другое, а мышление у коммунистов старое — это беда. Вот и результат: политический тупик, потеря времени, всеобщее обнищание. Популярность, настоящее признание и уважение получить можно не всегда только стоя у закрытых ворот, как баран на них глядя. Такую партию, которая жирует, с пеной у рта доказывая голодному, что она, ой как хорошо его, народ этот, понимает, и если он, народ, снова поддержит её лидеров, они будут там жить в Кремле, стоять в смысле за народ свой до дней последних… народа, конечно, дней, а потом уж своих… Им, в Кремле, разве плохо сейчас?! Нет, конечно, ещё и лучше чем раньше… Нет-нет, только не с такими людьми дружить, не с такими лидерами. Видал он таких лидеров и такие партии в гробу в белых тапочках…

— Нет, только не с коммунистами… и не с жириновцами. Только с демократами. — Решительно ответил СанСаныч. — Потому что вот… оптимист я.

— Мы это понимаем, и поддерживаем — сами такие. Но вы же видите что вокруг делается, — перебила юрист. — Демократов всячески зажимают, кислород перекрывают, стреляют вот уже… Вы, кстати, видели кто вошёл в нашу новую городскую Думу, видели список?

— Да, — с иронией рассмеялся СанСаныч. — Видел. Только вот интересно, как это они туда попали — я лично голосовал только за демократов. Но они практически не вошли, а эти… там!

— Вот вам пример!

И коммерсанты там, в том списке, вспомнил СанСаныч, от бывшего КГБ, и два лидера от спортивных группировок, тоже представляющих теперь производственно-коммерческие предприятия, бывший начальник управления торговли, крайпотребсоюза, и тому подобные личности, не считая представителя УВД, ФСБ, военного округа.

— Вот вы смеётесь, а они укрепляются, все главные места везде занимают…

— Я с ними не могу…

— Да кто с ними может… Но они вытолкнут всех других… Вот увидите. И нас тоже.

— Ладно, не вздыхай, пробьёмся. Мы пока, не одни.

— Вот именно, что пока. Кстати, СанСаныч, нам, из Омска, так долг и не пришёл, не вернули. Помните?

— Как не вернули? Конечно помню. Надо срочно лететь, разбираться с ними.

— Вы ж только вернулись из командировки…

— Ничего, заказывай, Люда, мне билет…

— Я с вами, я юрист! Мало ли что там понадобится.

— Ладно, поехали. Прямо на ближайший рейс заказывай…

Необходимые документы собрали быстро. Созвонились с должниками, предупредили их, вдруг там уже, как говорится, «нет никто!», и в аэропорт.

Авиабилетов, как обычно, не было, но Алексей Алексеевич, поднятый по тревоге Людмилой Николаевной, легко договорился с пилотами на самолет «Ту-154» рейсом Хабаровск — Омск — и ещё там куда-то дальше, и обратно…

В салоне мест не было. Были проданы. СанСаныч с Людмилой Николаевной летели прямо в пилотской кабине самолёта.

Перед посадкой их, за час где-то до регистрации, заранее, почти по шпионски, под видом будто бы работников аэропорта, «тайными тропами» провели к пустому ещё самолёту, и на ключ закрыли в пилотской кабине: «Сидите тихо, не высовывайтесь, чтоб ни в коем случае не попасться на глаза дежурной по посадке. Понятно? Вас здесь нет». «Да, конечно». — В голос ответили коммерсанты, с любопытством оглядывая пилотскую кабину. Как интересно…

— Всегда хотел, но никогда не был в пилотской кабине, не летал! — восхищённо отметил СанСаныч.

— Я тоже. — Равнодушно сказала Людмила Николаевна.

— Серьёзно? — воскликнул СанСаныч. — Ты, жена лётчика, ни разу не была у Алексея в кабине его самолёта?

— В кабине была, но не летала.

— А почему?

— Мне не нравится потому что.

— О, а мне очень здесь нравится! Здорово! Просто здорово! Красиво…

Рули, педали, приборы… кнопки разные, лампочки разноцветные, тумблера… Всё пространство кабины весьма щедро облеплено ими сверху донизу и вокруг. Уйма приборов. И все это знать нужно!

— Да! — уважительно качая головой, отметил СанСаныч. — Здорово!

«Пассажиры» присели на неудобные узенькие сиденьица.

В кабине очень светло от окон, и тепло. Пахло чуть керосином, и ещё чем-то специфически авиационным — краской, «люминием», металлом… Под фюзеляжем и крыльями суетились технические рабочие; присосавшись шлангами-щупальцами к самолёту жужжала специальная автомашина… Появились видимо и стюардессы, грохоча за переборкой выдвижными ящиками, чему-то смеялись, глухо звучали их голоса… Подъехала и встала под разгрузку машина с бортпитанием… чуть позже и с багажом.

Протопали, приближаясь, чьи-то шаги. Невольные пленники замерли… Кто это? Дежурная?! Скрежетнув в скважине, брякнули ключи, резко открылась дверь, один за другим, пригибаясь в низком дверном пространстве, вошли пилоты. Увидев посторонних, здороваясь, почти спокойно воскликнули: «А, зайцы с нами сегодня… Это хорошо! Здравствуйте, здравствуйте, э-э-э, господа!» Коротко оглядев щегольски одетых пассажиров — коммерсанты! — как своей улыбнулись симпатичной Людмиле Николаевне. «Нет-нет, сидите-сидите, — вежливо остановили попытки пассажиров куда-нибудь передвинуться в ставшем совершенно тесном уже пространстве, — вы не мешаете». Сняв куртки, пальто, шумно усаживались на свои рабочие места, громко, наперегонки щёлкали тумблерами… С глухим звуком, поочерёдно, двинули туда-сюда штурвалами, поворачивая рули… Оглядываясь вокруг и над собой, пилоты что-то отыскивали глазами, проверяли… Послушно ожили все лампочки, где по-одиночке, где целыми семействами, в восторге дрогнули стрелки на приборах, что-то тонко и бодро, усиливаясь, зажужжало…

В кабине стало и тесно и душно.

Командир надел наушники… Штурман склонился над своим столиком, бортинженер, толстяк, неуклюже умащивался на сиденье за спинками пилотских кресел, подле ручек управления оборотами двигателей… примеряясь к ним, и к лампочкам с тумблерами над собой. Все готовились к полёту. Работали, не обращая внимания на пассажиров. Один только раз командир, он слева, чуть повернулся в кресле к Людмиле Николаевне, спросил: «Как там Лёша-то наш поживает… нормально, нет? Летает?» «Да-да, всё нормально. Летает. Спасибо». «Угу, — удовлетворённо промычал пилот. — Ладно, — с улыбкой бросил, — поговорим ещё», — и, поправляя наушники, отвернулся к приборной доске.

СанСаныч так остро вдруг позавидовал этим людям, таким умным, спокойным, мужественным, гордым за свою профессию, за своё ремесло… Сердце больно сжалось, вот чего он больше всего хотел в своей жизни — летать! Вот о чём когда-то мечтал, грезил… Таким и хотел быть, как эти вот лётчики. Как всё странно и несправедливо в жизни получается. Зрение, музыка… Судьба! Но не всё ещё потеряно, остановил он себя, можно и покупать теперь самолёты, можно и собирать их, можно и летать на них… Да! Перестройка же… Всё ещё может и состояться. Может? Кто знает!..

Погрузка сама собой прошла, закончилась. Разместились и пассажиры. Ответственный дежурный, зайцев естественно не заметил, и трап уже отошёл… Двигатели от высокого свиста перешли на мощный грохот.

Самолёт, разворачиваясь, тяжело выкатывался с рулёжной дорожки, нацеливаясь носом на широкую взлётную полосу перед собой, чуть клюнув на нос встал. Штурман, приложив указательный палец к своим губам дал пассажирам понять, сейчас молчок, ребята. Покрутив безмолвно в воздухе пальцем показал — магнитофон записывает, чёрный ящик, понятно? Зайцы поспешно закивали головами, да-да, понятно-понятно… Пилоты переговаривались о чём-то неслышном между собой и диспетчером. Бортинженер, положив руки на рукоятки подачи топлива к ревущим от восторга двигателям, внимательно вслушивался в их песню. Штурман, что-то коротко, сосредоточенно записывал…

А рокот двигателей всё нарастал и нарастал. Корпус самолёта нервно подрагивал, готовясь сорваться с места, побежать. Сосредоточенность всего самолёта передалась видимо и пассажирам, заметил про себя СанСаныч, представляя, как в салоне пассажиры вжимаются сейчас в свои кресла. А ему вдруг стало бесконечно весело и радостно, будто это он сейчас легко и уверенно будет взлетать, будто он и есть тот самый лётчик, пилот этого самолёта или, больше того, сам самолёт. Да, конечно, это он самолёт и есть. Не боясь и не сомневаясь в способности этой чудесной крылатой махины, легко разбежаться, взлететь, подняться вместе со всеми пассажирами, грузом и прочим высоко-высоко вверх, выше всяких грустных облаков, в самое-самое глубокое, радостное, свободное небо, и заскользить по небосводу, полететь далеко-далеко на запад, вслед за ярким, горячим солнцем… Точно по курсу, начертанным умницей штурманом…

Напряжённое лицо Людмилы Николаевны резко контрастировало с сияющей физиономией её генерального директора. Глянув на него она подумала: «Совсем мальчишка… радуется, что обошлось без скандала». Встретив его шальной почему-то сейчас взгляд, вымученно улыбнулась, молча кивнув, да, не попались, хорошо.

Самолёт, оглушая округу рёвом двигателей, резко ускоряясь, задиристо приподняв нос, быстро покатился по взлётной полосе, вжимая пассажиров в кресла. В кабине неожиданно сильно затрясло, будто телега галопом запрыгала по стиральной доске. Перед глазами — теряя очертания, грубо завибрировали все доски с полётными приборами. Прыгали, будто на амортизаторах. Лётчики, старчески сгорбившись, крепко ухватившись за штурвалы, покачивались, дёргаясь вместе с самолётом и вздрагивая, как возницы на жёстких облучках. Штурман, расставив ноги и руки, уцепился за свой столик, глазами показывал зайцам, чтобы и они крепко за что-нибудь тоже уцепились. Видя удивлённое лицо одного, и побелевшее лицо молодой женщины, глазами успокаивал, это ничего, ребята, не бойтесь, всё в порядке, это не страшно, сейчас пройдёт. Уцепившись друг за друга и за сиденье — а больше там и не за что — пассажиры замерли в страхе, ощущая на себе резкие толчки снизу, и вроде — слава Богу! — уменьшающуюся уже, неожиданно жуткую встряску на взлёте. А самолёт, медленно приподнимая нос, бешено ускоряясь, всё разгонялся и разгонялся…

Вот тряска в кабине почти прекратилась… а… вот и оборвалась. Резкие толчки снизу — удары — тоже исчезли. Только где-то в середине фюзеляжа самолёта, освобождаясь от нагрузки, всё чаще и короче, глухо стучали колёса на стыках бетонных плит… Самолёт с заметной бодростью отрывался от неестественной для себя земной опоры, устремляясь в спокойную высь. Туда, в полёт, где ему жилось легко и свободно. Туда, для чего и был создан, предназначен.

Аэроплан, оттолкнув грубую и задиристую землю, чуть вроде проваливаясь, на самом деле взмывая, резко потянул вверх. Задрав нос к облакам, резко потянул их к себе… Оставив шум и грохот на земле, как лишнее и не нужное, в кабине наступила поразительная тишина… Или почти тишина. Только ровный и спокойный свист. И общий вздох облегчения… Освобождаясь от разной степени оцепенения, все зашевелились, задвигались, распрямляя спины, шеи. Командир корабля, за ним и второй пилот, разом и бортинженер со штурманом изучающе, с весёлой улыбкой оглянулись на попутчиков, ну как, мол, вам у нас? Напугались, нет?

Командир, хмыкнув, пояснил:

— На всех взлётно-посадочных полосах такая картина. Проседает покрытие в местах касания машин при посадках. Машины-то тяжёлые. Вот и создаются поперечные морщины… И трясёт поэтому.

— Да? — удивился СанСаныч. — А я вроде часто летаю, а не замечал раньше.

— Ну, в салоне пассажирам это не так заметно, — уточнил бортинженер, уже улыбаясь. — Мы же здесь на передней стойке шасси как раз сидим, вот и встряхивает.

— Так же приборы могут оторваться! — Ужаснулся СанСаныч. — Как же тогда?

— Нет, они у нас привычные. — Пряча усмешку, заявил штурман. Командир, подтверждая, кивнул головой — да, мелочи.

— И что, так вот и всегда? — Всё ещё не веря, переспросил СанСаныч.

— Нет, при посадке не такое ещё бывает, — пообещал второй пилот. — Да вы сами это сегодня увидите.

Ум-м! — с опаской протянул СанСаныч.

В кабине стало неожиданно темно, самолёт ввинтился в плотный слой облаков. Чуть вздрагивая, некоторое время пробивался сквозь них… Оп-па, вырвался наконец, оставив их неподалёку от себя… а вот и прямо под собой. Так, на всякий случай оставил, пусть пока будут рядом.

Летим!

Под самолётом серые, однообразные, скучные волны. Выше — опереться не на что — бесконечная высота, съедающая взгляд, впереди и с боков застыло необъятное пространство. Надо всем этим яркий, слепящий, жёсткий свет солнца…

Летим… Летим!

Легко летим и запросто! В душе СанСаныча вновь возникло состояние оглушительного восторга. Ощущение своей, человеческой, силы и могущества. Ощущение звенящего восторга. Он улыбался. Как когда-то в детстве, весело и радостно, когда отец давал ему порулить настоящей автомашиной.

Когда управление самолётом перешло к автопилоту, в кабине вообще всё стало по домашнему уютно. Только штурман, Василий Григорьевич, а попросту дядя Вася, нацепив на нос очки, был занят своей работой. Дядя Вася, по виду бухгалтер, в летах, с сетью грубых морщин на руках, лице, шее, с объёмной лысиной, добродушной извинительной улыбкой, внимательно приглядывал за «инкубатором»: за маленькими и большими навигационными и ещё какими-то очень важными приборами. Они, его группа, расположились прямо перед ним, перед его носом и даже над головой. Всяческие стрелочки и даже цифирки на колёсиках, как пчёлы в ульях, чего-то там копошились старательно в своих гнёздах, вращались, подрагивали, по свойски «дышали», подмигивали безусловно о чём-то важном — самолёто-полётном. Казалось, неслышно разговаривали между собой, и, главное, с ним, своим старшим прибороначальником. Несли ему информацию. А он, дядя Вася, как бухгалтер, что-то старательно подсчитывал и вносил эти цифирки, как сальдо-бульдо, в журнальчик, ни на что другое не отвлекаясь. Остальные пили кофе.

Да, именно кофе!

Старшая бортпроводница — молодая, симпатичная, крепенькая, аккуратненькая, с быстрыми глазками! — всем кофе с печеньем принесла. Вот молодец, во время, — чувствуя сухость во рту, подумал Сан Саныч, принимая чашечку-стаканчик, и отметил, и фигурка у неё приятненькая, и лицо. Это сработало само собой, как рефлекс… У всех мужчин, так, говорят… Даже если не можешь или нельзя, а оно всё равно срабатывает, на автомате. «Ой, спасибо, Надюша, — широко улыбаясь, по-свойски поблагодарил девушку командир корабля, с преувеличенным восторгом принюхиваясь к кофейному запаху. — Когда ты с нами… мне, старику, не летать… жить хочется… и вообще!» — похвалил стюардессу. Она, выдержав его взгляд, молча чуть усмехнулась, тоже мне, старик, улыбнулась, кокетливо поведя бровью, мол, при посторонних-то, не надо уж так… И сдержанно, с нажимом уточнила: «Может, завтрак уже вам подать, нет?» Экипаж, кто уже наслаждаясь напитком, кто ещё размешивая сахар, с интересом наблюдал сюжет привычной уже пьески, дружно закрутил головами отказываясь.: «Нет, нет. Спасибо, Наденька… Чуть позже, потом». «А вам?» — обернулась она к «зайцам». В вежливом вопросе СанСаныч не уловил уже «горячей» душевной тональности… Она, как двойная порция сиропа в стакан с газированной водой отпускалась не всем… Не лётчики они… пассажиры. Значит, не свои, дежурной улыбки достаточно, читалось в её глазах. «Спасибо, и мы позже», — вежливо отказались «не лётчики».

В кабине расположились уже как в кофейне. Правда «зайцам» не совсем было удобно: ни мягких кресел, ни столиков, ни музыки, и интерьер непривычный, простецки механистичный. И вот тут СанСаныч пережил для себя неожиданно позорный, приступ жуткого страха. И побороть не мог… какое-то время. И плохо это, и стыдно. Главное, стыдно!

Конечно стыдно. Кто из читателей на себе знает что такое страх вообще, а в полёте, в частности, легко поймёт, может и посочувствует…

Если Людмилой Николаевной, он, страх, овладел сразу же, только это она, пробираясь ещё к самолёту, ступила на тропу гражданско-правовых, административных, уголовных нарушений, теперь, он, страх, и вовсе не отпускал её, дожимал окончательно. Она — парадокс! — жена лётчика! — вообще, оказывается, боялась летать, вот в чём дело. Крепко поэтому прижималась к СанСанычу. И совсем неестественное, на её взгляд, счастливое, улыбающееся лицо своего начальника, в первые полчаса полёта ещё как-то поддерживало её, то теперь, видя застывшую, в идиотской полу-улыбке, маску на его лице, проклинала себя и горько сожалела, зачем навязалась ему в попутчики… Побледнев, трепетала вся, как и её чашечка с кофе. По поводу кофе легко можно было подумать, что это не от нервов, а от общей вибрации самолёта. Но что волнуется человек, было заметно. Понятно — женщина!.. Простительно. А вот с СанСанычем было сложнее… На него это неприятное явление стало накатывать совсем уж неожиданно и только теперь, когда и кофе подали, и разговор когда начал завязываться. Причём, стыдно сказать, жуткими приливными волнами накатывал, всё сильнее и сильнее.

Основания для страха были очевидными.

Высота одиннадцать тысяч метров… полный самолёт пассажиров и всего прочего… а он, самолёт, сам по себе, железяка, без всякого видимого человеческого контроля, несётся куда-то вперёд со скоростью девятьсот с какой-то мелочью километров в час, и никто — вот где ужас! — никто! — из пилотов не смотрит вперёд, «на дорогу…» Куда это он там летит! Куда?! Наоборот, все небрежно повернулись к ней — к опасности! — спинами и разговаривают себе, вообще и ни о чём: о прошлой какой-то рыбалке и ценах на какую-то черешню в каком-то Сочи, кофе себе, ложечкой помешивая, спокойно пьют, разглядывая зайцев, знакомясь!.. Ужас! Кошмарная безответственность! А самолёт летит… Летит! Несётся!! Туда, куда-то, вперёд… Сам…

СанСаныч, внутренне замерев, захолодев, как мог пытался сохранить внешнее спокойствие, но волосы на голове заметно шевелились. По крайней мере, он это отчётливо слышал, ощущал… Ему, вместо них, лётчиков, до рези в глазах вглядывающемуся вперёд, так и хотелось во весь голос крикнуть: «Эй-эй, вы, братцы, осторожней! Повернитесь туда, туда, сейчас же… Хотя бы один!.. Вперёд надо смотреть, вперёд! На дорогу!», или самому схватиться за руль, за штурвал, то есть.

И правда, какой нормальный пассажир, человек в смысле, мог бы остаться спокойным в такой явно нештатной, для автомобилиста, например, ситуации… каким, в частности, всегда и был СанСаныч. Действительно, а вдруг там, впереди, какой-никакой встречный самолёт или отвязанная летающая тарелка, или метеорит, или ещё что непотребное, гаишник, например, из-за угла выскочит… пусть и небо…

Ужас! Кошмар!

Пилоты, не замечая некоторых странностей в поведении «зайцев», а может и делали вид, что не замечают, спокойно отдыхали. Второй пилот, Константин Георгиевич, самый молодой в экипаже, лет около сорока, с загоревшим на солнце лицом, как у всех пилотов. У него светло-серые глаза, белёсый волнистый чуб, белёсые же брови, и белые в улыбке зубы. СанСаныч именно это отметил потому, что Константин Георгиевич, очень часто, на пару-тройку секунд, прямо от начала взлёта и до подачи кофе, поворачивался со своего пилотского кресла в сторону попутчицы, будто проверяя, здесь ли она ещё, не ушла ли куда, одаривал Людмилу Николаевну своей белозубой улыбкой. Чего это он? — ревностно отмечал СанСаныч, каждый раз вопросительно поворачиваясь к Людмиле Николаевне. Она, будто не понимая, ещё теснее прижималась, не реагировала на чужие взгляды, словно была где-то далеко, или ещё дома, или уже в Омске… Глаза были словно за тусклой, отталкивающей шторкой… Вот он, сейчас, второй пилот, Константин Георгиевич, демонстрируя олимпийское спокойствие, вообще газету развернул, будто в сквере, или дома на кушетке… листами шуршит.

А самолёт, сам по себе… Сам он… Он летит, просто несётся…

Это было вообще!.. Хотя… Похоже, никто, ни о чём и не тревожился… кроме СанСаныча с Людмилой Николаевной. Может, действительно зря? Может… Пожалуй, что так где-то.

СанСаныч уже привыкать к мысли стал, что это видимо нормально, что лётчики наверное не шутят и не бравируют своими характерами, а полностью доверяют умной технике, автоматике. Да и бортинженер, улучив секунду, явно угадав состояние зайца-пассажира, шепнул коротко СанСанычу на ухо, косясь на дяди Васину спину: «За всем сейчас следит штурман, — кивнул на спину, — наш дядя Вася. Кстати, лучший штурман отряда, заслуженный… каких поискать. Уже на пенсии, а летает». Почему, одними глазами спросил СанСаныч. «Замены такой нету», — то ли огорчённо, то ли радуясь, развёл руками бортинженер. А-а-а, — понимающе кивнул головой СанСаныч, и ободряюще уже посмотрел на Людмилу Николаевну, слыхала? Всё в порядке здесь, а мы боялись! Только тогда СанСаныч и расслабился. А действительно, двигатели работали ровно и спокойно, в кабине тепло, светло, кофе вкусный, люди окружают хорошие… мужественные, умные, уверенные, чуть ироничные… Чего это он в самом деле!..

А тут и тема для разговора подобралась лётчиками очень важной.

Слово за слово, подошли к «больному» для пилотов. Авиаотряд, оказывается, акционировался администрацией так умно и хитро, что профессиональные лётчики стали просто наёмными работниками. Без голоса и дивидендов. За бортом!

— Как это? — не поверил СанСаныч.

— А вот так это! — съязвил бортинженер. — Мы же, то на учёбе, то в профилактории, то в полёте, то… Думали, они за нас там стараются, ну и проголосовали… как всегда. А потом выяснилось, что они на себя название перерегистрировали. От этого — наземные службы, аэровокзал, полоса, самолёты перешли к новому владельцу, к новой администрации. А нам предложили или заявления о приёме на работу писать, или работу искать… Всё!

— А профсоюз ваш на что, а юристы!

— А что профсоюз, что юристы? Профсоюз раскололся. Юристы у них свои нашлись, и все дела.

— А вы-то что, лётчики?

— А мы что? Мы летаем. А что нам ещё остаётся делать? Посоветуйте…

— Так бастовать вам сейчас надо, в суд подавать, бойкотировать… Не летать. — Недоумевал СанСаныч. — Люда, скажи. Ты же юрист.

— А что я? — хмыкнула Людмила Николаевна, раздосадовано развела руками. — Я это всё знаю. Я им, Лёше, говорила, подсказывала, предупреждала…

— Ну, и!..

— А они испугались. Их, организаторов, самых активных и недовольных, по одному человеку, вежливо так, пригласили к командиру отряда… Кого увольнением припугнули за мелкие грешки, кому манну небесную пообещали, лапшу навешали. И досрочное переучивание, пожалуйста, вам будет, и новые «Боинги», квартиры опять же… Зарплату… — Людмила Николаевна обречённо махнула рукой. — Что говорить! За бортом и остались. Трусы они потому что.

Лётчики виновато опустили глаза.

— Что-то не похоже. — Не поверил СанСаныч, оглядывая мужественные фигуры лётчиков.

— Да это они тут только такие храбрые, Сан Саныч, в кабине своей, — напирала Людмила Николаевна. — А по трапу спустятся, и всё, куда она и делась… Правильно СанСаныч сейчас говорит, в суд вам надо срочно подавать и бастовать, и со штрейкбрехерами своими нужно разбираться… Но они же не привыкли биться, за себя стоять, за другого… Их только самолётами управлять учили. Так, нет?

— Ну…

— Так, конечно… — смущённо кривясь, переглядывались пилоты. — А чем же ещё.

— Мы ж, не предприниматели…

— А кто мешает? — воскликнул СанСаныч. — Станьте ими. Это же просто. Создайте компанию, возьмите кредит в банке, купите самолёты, пропишите их, и летайте… Вы же лётчики. Вам и летать на них.

— Ну, как это мы…

— У нас не получится.

— Мы так не сможем…

— Вот, слышите, СанСаныч, — перебила Людмила Николаевна суровым тоном. — И ведь все они так говорят… Все! Потому и ездит на них администрация. Знают, лётчики не верят в себя, боятся за свои места. Чуть слово не так сказал — любой из них может в график полётов не попасть, норму часов не выбрать, мимо обещанной квартиры пролететь, мимо премии, отпуск в неудобное для семьи время получить, да мало ли чего… И сделали их послушными…

Лётчики молчали, согласно кивали головами, вздыхали… Да, так… Так.

— Вот поэтому, СанСаныч, и таскаются они с сумками по стране, туда-сюда. Видели их, с сумками-то, да? Там что-то купят по дешёвке, в Сочи, например, а в Хабаровске или Владивостоке перепродадут… Всё помаленьку. По чуть-чуть. Для себя вроде. А на самом деле — выше основного заработка порой получается. Семьям-то хорошо, но ведь стыдно за них, за лётчиков. Дети же смотрят!

Лётчики вообще поникли.

Да, это так. Это правда. К её мужу СанСаныч потому, кажется, и охладел, видя, как тот, будто носильщик, главное с удовольствием, из самолёта выгружает-перегружает разные объёмистые сумки и тючки, в свою, сначала маленькую, японскую трёхдверку, теперь уже и джип пятидверный. Если не в полёте, ночь-полночь, обязательно кого-нибудь из лётных экипажей встречает, провожает, перевозит, отвозит… бизнес у него такой. И вроде оправдано всё, семья не маленькая, скорее уж большая. И телевизор надо импортный, и видеокамеру, и видеомагнитофон, игры всякие… Детей, жену обуть, одеть… Всегда дома гости какие-то, родственники — проездом… туда или обратно. Много продуктов дома всегда нужно. Вино, водка, свежие овощи, фрукты… мясо, рыба… конфеты, шоколад…

СанСаныч, видя его коммерческую жилку, с жаром, в начале знакомства, предложил включиться в своё дело, двоим-то бы легче, но летчик отказался, нет уж, я сам… мне привычно, и нравится… Да и делиться не надо, рассмеялся. Всё себе, всё под себя…

А СанСанычу стыдно за него было. Очень стыдно. Точнее, за его профессию. Потому что сам хотел всегда быть пилотом, но только гордо и, конечно, без сумок. А тут…

Вошла старшая бортпроводница, так же окинула всех быстрым взглядом, будто пересчитывая, удивилась их поникшим головам (что такое?). Командир, да и все, при виде девушки воспрянули. «О, Надюша! Как там дела?» — так только, для разрядки поинтересовался бортинженер. «Там? — кивая на салон, переспросила Надежда, хмыкнула, — там всё в порядке. А у вас, тут, что?» «И у нас тип-топ. — Вновь зацепился за неё взглядом командир. — Как там у нас с завтраком?» «Всё готово, — ответила. — Уже несу», — легко улыбнулась. Собрав на поднос пустые чашечки, так же быстро вышла, провожаемая мужскими оценивающими взглядами. Кроме дяди Васи, естественно. Тот, будто шахматную партию сам с собой играл, не отвлекался — штурман! Да Людмила Николаевна собою занята была, платочком уголки глаз промакивала…

Разговор получился, прямо скажем нелицеприятным, с осадком в душе. Завтрак хоть и поднял настроение, но дальше общего разговора не получилось, все включились в свою обыденную пилотскую работу, да и подумать было над чем.

Остаток полёта Людмила Николаевна, положив голову на плечо своего начальника, успокоившись дремала. А он, чувствуя приятную сытость, и необыкновенную возбуждённость от такого изумительного, в его жизни, путешествия в пилотской кабине пассажирского лайнера размышлял, а действительно, не купить ли ему парочку таких вот самолётов… А что, взять в банке кредит… Дадут? Хмм, дадут, наверное, если денег в банке хватит. А не хватит, пусть…

Снижение было не очень приятным, скорее долгим и муторным. Самолёт явно с сожалением, нехотя приближался к земле, брезгливо продавливал собой мрачные, обманчиво плотные облака… Но круг делали и заходили на полосу очень красиво. СанСаныч был в восторге. Заснеженный разноэтажный город и серая посадочная полоса Омска послушно приближались, кренясь и успокаиваясь, нацеливаясь прямо на нос корабля. СанСаныч, с тем же восторгом тянул шею, крутил головой, пытался всё охватить взглядом, молча наблюдал за действиями лётчиков. Примеривался…

Тяжеленная махина, лайнер, совершенно спокойно, мощно и торжественно рокоча двигателями, легко слушался команд, будто детская игрушка. Создавалось впечатление, что сам-то самолёт в воздухе умеет всё, смогли бы только лётчики… Пожалуй, с удовольствием заметил СанСаныч, они были достойны друг друга, умеют! И лётчики, и самолёт, очень красивы были в своей работе. Видя всё это со стороны, СанСаныч любовался спокойной и точной в своих действиях, слаженной работе пилотов. Ну, молодцы! — снова порадовался за них Сан Саныч. — Мне бы так! Я бы тоже наверное смог. Вздохнул, вновь перевёл взгляд вперёд, к приближающейся земле. А там, от ширины школьной линейки, полоса уже превратилась в шоссе, потом и в широченную автостраду — посадочную полосу. Низенький кустарник, приближаясь, превратился в высокие деревья… и исчез, оборвался за аэропортовским ограждением, будто его сдуло. Самолёт плавно снижался на осевую разметочную линию. С боков очень быстро побежали низенькие столбики с фонариками…

— Двадцать пять метров!..

— Двадцать!..

— Пятнадцать!..

— Десять!.. — отрывисто, холодным, «сухим» голосом сообщал бортинженер расстояние до приближающейся полосы…

— Пять!..

Мягкий, почти незаметный толчок снизу…

— Касание! — радостным уже тоном воскликнул бортинженер, и двигатели, под его руками, оглушительно взревели в режиме максимально возможного торможения.

Гася скорость, самолёт просел на переднюю стойку шасси, с торможением катился будто сквозь липкую резину. Его вдруг сильно затрясло. Снова запрыгали перед глазами все приборы в кабине, сами пилоты, оконные проёмы, пол… Но всё очень быстро прошло… секунд десять. Самолёт выкатился с участка приземления, и победно ревя во весь голос двигателями, катился в конец посадочной полосы.

Там, в тупике, будто демонстрируя свою важность и значимость, а может и протестуя об окончании приятного полёта, красуясь своим отточенным, выверенным, красивым именно для полётов телом, лайнер неуклюже развернулся, вновь что есть мочи, пригибая кустарник и попавшие в вихревую струю кроны деревьев, взревел всеми двигателями, пугая звуком округу… Насладился достигнутым громовым эффектом, снизил обороты двигателей — успокаиваясь — до уровня добродушного урчания, легко прокатился в обратную сторону и свернул на стоянку, к аэровокзалу. На линейку к своим… Таким же, как он собратьям, грустно сейчас замеревшим в скучном для них молчаливом ожидании… К нему, шустро, будто заслышав шаги слона, навстречу бежала дворняжка… Спешила аэропортовская легковушка «Следуйте за мной».

— Приехали! — громко сообщил бортинженер, потягиваясь своим большим, грузным телом.

А второй пилот в очередной раз повернулся к Людмиле Николаевне, по свойски подмигнул, улыбнулся.

— Ну всё! Отпустило, Людмила Николаевна, нет?

— Да, — розовея уже лицом, призналась она, — отпустило.

Это он её так подбадривал! — понял СанСаныч, — не кадрил.

— Молодцы! — не выдержав, похвалил СанСаныч. — Здорово у вас всё получается. Красиво даже. — Командир, услышав, развернулся, будто проверяя, не шутит ли гость. — Да, — повторил СанСаныч. — Здорово, здорово!

— Обычно. — За всех, скромно ответил бортинженер. И добавил. — Если б не дядя Вася, хуже бы было. Да, дядь Вася?

Все весело разулыбались, поворачиваясь к штурману. Тот, невозмутимо собирал своё штурманское хозяйство: линейку, карту, ручку, ещё что-то там, в потёртый кожаный портфельчик.

— А что дядя Вася, — отмахнулся штурман, — командир у нас голова. Он впереди, он и рулит. Видели, — обратился к пассажирам, — как на три точки самолёт сейчас посадил?.. — добавил с гордостью. — Это — класс! Таких пилотов у нас в отряде раз, два и обчёлся… Вот!

— Василий Григорьевич, — не согласился командир, — таких-то, как я, много. Кстати, разрешите представить настоящего автора этой классной посадки: наш второй пилот Константин Георгиевич! Аплодисменты ему положены, господа… Аплодисменты!

Костя! Ты?! Вот здорово, — послышалось, все с удовольствием захлопали в ладоши. — Молодец! Поздравляем! Поздравляем! Растём-с!..

— Значит, ещё один асс прибавился… — спокойно согласился штурман, и с гордостью подчеркнул. — Тоже наш!

Второй пилот — виновник произведённого эффекта — не ждал такой реакции, зарделся, аж уши заалели… Штурман и бортинженер ободряюще похлопали его по спине. Не тушуйся, Костя, и не такому ещё здесь научат…

— А вот ты у нас, Василий Григорьевич, — перебивая, серьёзным тоном продолжил командир. — Действительно один. Да если б не ты, мы вообще бы не знаю куда сейчас прилетели… Правильно, Костя?

— В Африку бы мы сейчас прилетели… — подсказал бортинженер. — К папуасам. — У этого толстяка всё в порядке было с юмором.

— Ну щас, к папуасам… Чего это мы у них не видели? — усмехнулся штурман. — Домой мы бы и прилетели.

— По столбам что ли… — спросил бортинженер. — По железнодорожным ориентирам?

— Ага, правильно, по проводам… — уточнил командир. — Как трамвай!

— О! По проводам… Как трамвай! — Пилоты дружно расхохотались шутке.

Ф-фу! — отсмеявшись, выдохнул и СанСаныч, действительно прилетели. Приятный попался экипаж. Мастера! Профессионалы! Хорошие ребята, весёлые.

Теперь нужно выполнить самое главное, то, зачем прилетели в Омск.

— Павел Николаевич, — уже почти выходя, напомнила Людмила Николаевна командиру. — Вы нас здесь только не бросайте, ладно? Мы с вами обратно должны улететь. Помните?

— Да как же мы без вас можем домой вернуться, Людмила Николаевна, дорогая, — не переставая ловко выключать разные тумблера, будто от мух отмахиваясь, притворно удивился лётчик, — мне ж дома посадку не разрешат. Алексей Алексеевич строго-настрого приказал обязательно вернуть вас туда, где взял… Так что, господа коммерсанты, вечером, часиков в одиннадцать, после регистрации и заберём вас… Константин Георгиевич и подойдёт за вами.

Второй пилот, повернувшись, утвердительно кивнул головой:

— В двадцать два часа пятьдесят восемь минут — как штык! — у стойки администратора.

— Без двух минут одиннадцать… — повторила Людмила Николаевна. — У стойки…

— Да!

— Счастливо вам слетать. — Пожелал СанСаныч.

— И вам тоже… — ответили лётчики. — Удачи. До встречи.

В аэропорту их не встречали… Не договаривались потому что. Кто же знал, каким рейсом полетят визитёры. Не знали… Так и договаривались, сами прилетим, сами и найдём.

«Лады. Ждём».

Город Омск не Москва, заблудиться негде, и времени достаточно — целых одиннадцать часов до вылета. Программу ближайших действий сразу же озвучила Людмила Николаевна:

— Начнём с парикмахерской, СанСаныч, ладно? Потом остальное. Видите, мне же причёску нужно срочно сделать… и маникюр. Не могу же я вот так вот у них появиться… — Людмила Николаевна изобразила руками вокруг своей головы нечто неопределённое. — Напугаю людей. — Она, конечно же, кокетничала, это понятно, но спорить не имело смысла, да и время позволяло.

В парикмахерскую, так в парикмахерскую, согласно кивнул головой гендиректор. Сказал:

— Только быстро.

— Как это быстро! — удивилась такой не правильной постановке вопроса Людмила Николаевна. — Как уж получится. Это же парикмахерская, не баня, извините!

— Да, — хмыкнув, согласился СанСаныч. — Пожалуй. — И прояснил. — Я имею ввиду, зря не задерживаемся. Хорошо?

— Конечно, только по делу.

— Ладно, идём в парикмахерскую. Где тут она?

— И вам тоже, кстати, укладка не помешает…

— Какая ещё укладка?

— А, — Людмила Николаевна, как на непонятливого ребёнка обречённо махнула рукой, вздохнула. — Идёмте, я сама…

Из парикмахерской вышли через два часа.

И только потому так рано, что массаж лица, на который так рассчитывала Людмила Николаевна, СанСаныч безапелляционно отменил, сказав, «итак отлично», вытянул её почти за рукав. Вышли красивые, улыбающиеся, особенно Людмила Николаевна. Казалось, только за этим счастьем сюда и ехала… Ну женщины! — косясь, отметил СанСаныч. — Будто магнитом тянут их в эти парикмахерские…

Такси поймали мгновенно. Частника, естественно. Других по причине перестройки даже на горизонте не наблюдалось. Это СанСанычу понравилось. Хороший факт. Как и в его городе, отметил. Не долго же и ехали…

Фирма-должник располагалась, как значилось на уличной табличке, в старинном двухэтажном особняке, в центре города, огороженном строительными лесами и мелкой маскировочной сеткой поверх всего строительного. Для безопасности и красоты, наверное, переглянулись гости. Такие строительные особенности, у них, например, на Дальнем Востоке, были ещё в новинку. В холле их встретили два молодых парня, в одинаковых офисных костюмах, одинаковой спортивной наружности, хмурыми лицами… Охрана, поняли визитёры. У них-то у самих, никакой охраны никогда не было. Зачем? Серьёзные ребята тут, пожалуй, прописались, запоздало оценили ситуацию гости, но вида не подали… «И где тут у вас руководители?..» Узнав, кто пожаловал, хмурость на лицах парней не исчезла, пожалуй, наоборот, усилилась. «Пойдемте, я провожу», — предложил один. «Спасибо», — поблагодарили гости.

За открытыми дверями комнат работали люди в спецовках, с вёдрами, малярными кистями… Видны были следы активного ремонта. Широкая лестница, такие же широкие и высокие коридоры сплошь были в следах ядовито пахнущей шпатлёвки, краски… Потолочное освещение, люстры, завешены обёрточной бумагой, на полу лежала строительная грязь, мусор… Осторожно, не касаясь стен, гости шли точно посередине коридоров, так охранник показал.

Вошли в зал… Тот же строительный беспорядок, но половина комнаты в рабочем состоянии. Маленький стол, пустые шкафы, несколько кресел, бренчащий телефон, широкий рабочий стол, компьютер, четыре человека вокруг. Тоже все молодые: девушка и три парня. Оторвались взглядом от экрана компьютера… поняли. Парни, смущённо улыбаясь, поднялись навстречу гостям… Поздоровались. Познакомились. Все расселись… Атмосфера зависла скованная. Явно ни у кого не было опыта такого общения… Диалоги пока получались односложными. «Как долетели?» «Хорошо». «Как вам показался наш город?» «Ещё не видели… Сразу сюда вот…» «А!.. Может, чаю, кофе?..» «Да, можно, пожалуй,… Спасибо».

Чайная церемония и растопила холодок. Оказалось всё очень просто. Они, должники, почти неожиданно для себя выкупили это здание. Для это срочно понадобились залоговые платежи, вот они и задержали… Вынужденно. А вот сейчас, как раз, готовы вернуть деньги.

— Но, правда, мы люди слова… Извините! Если сказали, то… Но… Так получилось. Даже не ожидали, что выкупим это здание. — Чуть волнуясь, убеждала молоденькая, миловидная девушка, президент компании. — Думали о другом помещении, а дали вот это. Но тоже хорошее. Правда, старое, денег пришлось ухнуть в него очень много… Очень! Но по-другому нельзя было. Вы не обижайтесь, пожалуйста. Мы без разборок хотим… На доверии… Можем и проценты выплатить… правда не сразу… Здание и ремонт всё съедают… — расстроено закончила президент.

— Да ладно, — махнул на проценты СанСаныч. — И так пойдёт. Деньги-то когда собираетесь нам перечислить?

— А уже выписали, приготовили. Завтра, с утра и в банк. Всё! Вот и платёжные документы. Смотрите.

Да, в бумагах всё было именно так, как сказала президент.

— Так что… Как вы?.. — все четверо замерли в вопросе.

— Ну… — начал СанСаныч. — Мы тоже люди дела. Понимаем, всякое, наверное, может случиться… Надо было только прозвонить, рассказать… Мы бы поняли, не беспокоились.

— Да, мы понимаем. Виноваты. Закрутились просто, — президент совсем по-девчоночьи беспомощно всплеснула руками. — Думали, вот сегодня, сейчас… Вы знаете, нам ведь тоже должны. Большую сумму! Наша администрация… Полгода никак вернуть не можем. Увиливают…

— Под разными предлогами, — заметил один из её помощников. Тоже молодой парень.

— Ну, это наши дела, Костик… — мягко остановила президент. — Не будем партнёров нагружать нашими проблемами. Итак, уже…

— Да, — согласились её партнёры. — Не будем.

Девушка продолжила.

— Мы вернём деньги, Завтра и все, как и должны были. Извините нас, Александр Александрович, Людмила Николаевна, что побеспокоили вас, приехать заставили…

— Ладно. Всё хорошо, — отмахнулся СанСаныч. — Забыли. Людмила Николаевна, есть у нас ещё вопросы?

— Пожалуй, и нет уже. Только, пожалуйста, перечислите завтра обязательно, и сбросьте копию платёжки… Мы дожидаться не будем. У нас самолёт сегодня…

— Да-да, не беспокойтесь! Всё завтра сделаем. Обязательно!

— Если вы уж ещё и без процентов, это вообще для нас класс… Просто подарок.

— Да нет, это не подарок, — заметил СанСаныч. — Просто мы понимаем, всякое в бизнесе может быть. Но мы люди, и поступать должны по-человечески. Мы ж, русские, россияне… Так, нет?

— Да, так, конечно… Конечно!.. Спасибо вам.

— Может, что показать вам у нас, в городе?..

— Нет, нет! — решительно запротестовала Людмила Николаевна. — Не надо. Не будем вас отвлекать. У вас столько дел… Мы сами. По центру походим, поужинаем, чуть отдохнём и полетим.

— Да, не беспокойтесь! — поднимаясь, подтвердил и СанСаныч. Поднялись и остальные.

Распрощались уже тепло, дружески… Будто давно были знакомы или живут рядом. На самом деле так оно и есть. Какие там расстояния!.. На самолёте-то… пара-тройка часов, да хоть и шесть, да хоть и двадцать!.. Для дела, для дружбы — какие могут быть расстояния!

— Хорошие ребята, правда? — выходя, заметил СанСаныч.

— Да!.. — согласилась юрист. — Только проценты вы зря им простили.

— Вот тебе раз! Сама же сказала — нет у нас вопросов…

— Так я же это после вас сказала. Не могла же я при всех с вами спорить… По этикету не положено.

Это верно, деловой этикет — сильная штука. Его, в общем-то, СанСаныч изучал в коммерческой школе, но без особого, как бы это сказать… должного энтузиазма. Тогда ему обоснованно казалось, что с тонкостями МИДовских дипломатических приёмов, а именно ту школу ему, на тот момент начальнику старательской артели, с упоением читал лекции сотрудник Владивостокской торгово-промышленной палаты, вряд ли когда придётся сталкиваться. Слишком уж большой тогда казалась дистанция… А вот пришлось. И не один раз причём, в последнее время. Некоторые пробелы активно восполняла Людмила Николаевна. Другие исправлялись самообразованием. Практически быстро, например, она его отучила говорить «я извиняюсь» в настоящем времени. Теперь это ему казалось верхом неприличия, даже слышать такое от других. Вмешалась в выбор мужского одеколона… костюма, галстуков, причёски, пальто… В общем, если б не она, продолжал бы он ходить, как тот простой советский инженер. Нет, не жадный он, не скупой, просто в те незапамятные благословенные социалистические времена, в стране вообще не было ни культа вещей, а значит и школы, ни культа хорошей и красивой жизни, тем более… Да и, мотаясь в поисках хорошего заработка, чтобы хоть чуть-чуть семье жилось лучше, упускал СанСаныч важный фактор формирования личного имиджа. Жена была практически солидарна с ним, может скорее не из личных убеждений, а по житейской необходимости. Она учительствовала, он, недоучившийся музыкант, художественной самодеятельностью в Домах культуры занимался. Не без успеха, не без неё!.. Правда потом водитель, чуть позже инженер, потом начальник среднего управленческого звена… И всё равно, какие там деньги! Концы с концами — и то не всегда… Спасибо перестройке, не то так, до сих пор бы и… Хотя, кто знает, что там, впереди.

Парень он ищущий, творческий, неуёмный. Его всегда, ещё с тех, советских времён, всерьёз интересовал вопрос — а кто вообще сказал, что — нельзя? Ничего человеку нельзя, ни вообще, ни в частности. Пусть и от имени государства, но кто-то же один, живой человек, телесный додумался — рот открыл и произнёс… Вот так вот откуда-то «сверху», как отодвинул: «Эй, вы, там, люди! Это вам нельзя!..» «Это не для всех вас тут!..» «Здесь только для номенклатуры, только по спецдокументам!»… и прочее. Кто он такой, этот, «нельзя»?.. Откуда он вообще взялся, этот умник? Что за человек?.. «Дайте мне его, я хочу посмотреть на него, — порой горячился СанСаныч. — Что это вообще там за люди такие?.. Кто из них, именно? С чего это вдруг они устанавливают для него какие-то там ограничения… Он, что, домашнее или дикое животное: здесь ходи — здесь не ходи… Почему ущемляются его права? Как это так? Кто посмел?.. Да и вообще! Обидно! Досадно!» И всякая такая прочая, в таком же духе дребедень, что в те времена, выглядело кощунственно, не сказать еретически. Хорошо ещё, что возникли эти вопросы в конце восьмидесятых, когда страну пусть и не очень глубинно, но уже потряхивало. Может, та перестройка и спасла его от неминуемого «инквизиторского костра»… Наверное, так, кто знает.

— Да и вообще, — продолжила запоздало нервничать Людмила Николаевна. — Поехали неизвестно куда, неизвестно к кому, без поддержки… Чёрте что! А вдруг тут бандиты, а вдруг преступники…

— Так я и не хотел поэтому никого с собой брать… А вдруг, да действительно!..

— Вы опять смеётесь! Я же серьёзно. Я за вас беспокоюсь, а вы…

— Я тоже за вас беспокоюсь… — перебивая, как мальчишка дурачился гендиректор. — Вон даже какую причёску вам здесь красивую соорудили, закачаешься!

— С вами серьёзно говорить вообще нельзя… — ужаснулась она, и кокетливо, без перехода. — Кстати, а вы тогда и не сказали мне, что причёска идёт! Я ж для вас делала! — уже вовсю кокетничала Людмила Николаевна. — А парикмахерская здесь дешевле, заметили?

— Нет. Заметил только, что долго.

— Ну, знаете, СанСаныч…

— Знаю, знаю… Парикмахерская — это не баня.

Они весело расхохотались, удивив случайных прохожих.

— Ну что, не замёрзла ещё?.. Прогуляемся? Или такси?..

— Нет, прогуляемся, — беря его под руку, согласилась Людмила Николаевна. — Только не много. У меня сапоги… Видите!..

О, да! На ней же сапоги! Красивые, конечно, — кивнул головой СанСаныч, но они же осенние, скептически отметил, «выставочные», на высоком каблуке, элегантные сапожки… Те, которые банк за долги у кого-то отнял… Совсем не для зимней прогулки!

— Конечно, не долго.

— Как скажете.

Город Омск, как и Хабаровск, и все периферийные города, в начале перестройки выглядел малопривлекательно, по-советски. Малоэтажный в основном, с кривыми малоприспособленными и для езды, и для прогулок улицами, плохо очищенными тротуарами в ту пору, плохо ещё оформленными витринами магазинов и других общепитовских точек. Морозец хоть и лёгкий, к вечеру поджимал. Снега в городе было много. Холод пробирал. Ни о какой сколько нибудь длительной прогулке не могло быть и речи. Людмила Николаевна хоть и в шубе была, но костюм под ней не для зимних прогулок, скорей для вечернего выхода… Как и шуба енотовая, в принципе. Поэтому только, немного прошлись по магазинам, так просто, для глаз. Но кое-какие сувениры, конечно же, купили для детей, для домашних, и вообще в офис… «Как здесь всё дорого!.. Заметили? И вещей, кстати, хороших нет… Видите, СанСаныч?» «Да!» — так только, чтоб разговор поддержать, добродушно соглашался он, не видя никакой разницы. «И обслуживание… явно — того, отстаёт…» — замечала Людмила Николаевна, приветливо всем улыбаясь. Воспитание того требовало. В гостях всегда нужно быть вежливыми, и ребёнку ясно.

Подошло время, поехали в аэропорт.

До двадцати двух часов просидели в аэрофлотовском ресторане. Больше здесь делать было и нечего. После сытного ужина откинувшись в креслах, сидели, отдыхали, тянули время. Медленно допивали бутылку белого «Шабли», вино Людмила Николаевна заказала, пили кофе.

Наконец объявили регистрацию билетов… «…на рейс…». «О, это наш, СанСаныч, пошли», — засуетилась Людмила Николаевна. В надежде кого-нибудь из знакомых встретить, прошли к стойке регистрации… Нет, ни одного знакомого лица… Народу было не очень много, совсем почти мало, но привычно напирая, пассажиры нервно толпились у стойки регистрации. Вот уже она и закончилась, мелодичным голосом сообщила диктор…

Уже и двадцать два сорок пять прошло… и двадцать три часа… и двадцать три тридцать!.. Где же он, который как штык, второй пилот Константин Георгиевич?

Нет «никто»!

СанСаныч с Людмилой Николаевной не на шутку уже и забеспокоились… Забыли! Отстали! Как быть теперь? Уже и ночь!.. Что теперь делать? Кошмар!

Уже и другие рейсы на регистрацию несколько раз объявили. Их самолёт уже и улетел, наверное, давно. Людмила Николаевна прямо на глазах похудела, от осознания последствий непредвиденной задержки. Как это! Как? У неё же завтра дома дела… В школу надо к Леночке… Лёша беспокоиться будет… Платочком снова промакивала уголки глаз, там уж и слёзы подступили.

Истанцевались уже у стойки администратора… Что теперь делать! Что? Домой звонить? В гостиницу устраиваться?.. Нет, нет… Не может быть! Ну как же это они так?..

А вот и нет… Вот… Вот… Появился!.. Да-да, появился, и именно как штык. В ноль-ноль пятнадцать, вынырнул из своей чёрной неизвестности. Из тоскливой, определённо муторной, неопределённости. Как восторг, как бурное и радостное явление. Как плюс, замкнув на минус, даёт если не свет, уж искру обязательно. Так счастливая улыбка осветляет лицо только что собравшейся всерьёз расплакаться женщины…

— Ну, наконец-то! — Едва сдерживая слёзы, уже прощая, прошептала Людмила Николаевна, — Где же вы так… Мы уж думали…

— Нет, всё в порядке, — как ни в чём не бывало, сообщил второй пилот Константин Георгиевич. — Долго летели — ветер встречный, ещё и с загрузкой немного задержались… — И быстро кивнул головой. — Пошли. Посадка закончилась. Палыч уже двигатели прогревает. Могут улететь без нас. — Пошутил.

«Теперь-то уж нет!» — переглянулись повеселевшие путешественники.

— Идём строго за мной! — приказал пилот. — Не отставать!

— Ага! — бодро заверила Людмила Николаевна, придерживая шубу.

Наступал самый сложный момент: пройти контрольный пункт внутренней аэропортовской службы? У себя дома, там всё было ясно и понятно, там свои. А в чужом городе, в чужой службе?.. Ни формы на тебе лётной, ни удостоверений…

Нет, оказывается, и в чужом городе для этого «дыры» есть. Тропы разные и люди соответственно — проводники — с задатками былых партизан… Неизбывный, кстати, материал для страны… ценный… Кто их, в этот раз вёл, тайными этими тропами, СанСаныч, конечно же, не видел. Тот «невидимка», за N-ую сумму денег, как потом выяснилось, ждал их на улице, сейчас легко бежал где-то впереди, теряясь для СанСаныча и Людмилы Николаевны, как и положено «лесным братьям», в абсолютной темноте ночи. Его различал только второй пилот. Константин Георгиевич, он бежал почти следом за ним. С некоторым отрывом от пилота, на коротких ножках семенила Людмила Николаевна, метр за метром отставая от лидирующей группы. Не вовремя стреноженная узостью юбки и вяжущей шириной новенькой енотовой шубы, напрочь тормозила бег своего гендиректора. Он замыкал невольно растянувшуюся цепочку.

В одной руке, широко размахивая, он нёс портфель-дипломат, в другой, балансируя, увесистый портфель юриста. Несмотря на чернильную темень, СанСаныч чётко видел её особо тёмный силуэт, даже натыкался на неё часто. Она, бедняжка, не выдерживала общий темп. При этом он с тревогой, контрольным взглядом, изредка ловил сливающийся с чернотой где-то впереди силуэт второго пилота… Кто там ещё дальше, об этом и не задумывался. Главное, не отстать от Константина Георгиевича, помнил, не потерять его из вида… По сторонам смотреть тоже было невозможно, только под ноги… Потому что там тоже было не видно ни зги… черно. А бежали они, как догадывался СанСаныч, по периметру аэропортовской территории, с внешней её стороны… куда-то всё дальше и дальше в темноту.

Погони, как непроизвольно часто оглядываясь, заметил он, ещё не было. Ярко сияющий огнями аэровокзал, как тонущий корабль, раскачиваясь, уплывал назад, съедаемый жадной темнотой ночи. Дышать становилось всё труднее: от неровного бега, от ощущения усиливающейся опасности… Иногда, а скорее всего часто, ноги — одна за другой, когда по щиколотку, когда и глубже, проваливались в снег… Это усиливало ощущение тревоги, сбивало темп, дыхание, взвинчивало нервы… Приходилось судорожно дёргать ногами, вытаскивая их, рискуя остаток пути преодолеть босиком…

Правая сторона их движения была более светлой, пустынной, даже самолётные силуэты иногда просматривались. Где-то там, в глубине, взблёскивал мигающим опознавательным светом лайнер, тонко свистели его двигатели. Это подстёгивало бег, царапало страхом нервы, подгоняло. Левая сторона — совершенно чёрная, то ли от близких лесонасаждений, то ли ещё от чего-то невидимого. Ни огней жилых домов, ни света проезжающих машин. Как же далеко они, оказывается, убежали, хватая ртом воздух, крутил головой СанСаныч, пытаясь что-либо всё же разглядеть. Вдруг он заметил, что силуэт Константина Георгиевича быстро побежал резко вправо, в ту, более светлую сторону, причём, с уклоном вниз, как под горку… Сознанием владело чувство опасности, и мысль, как тонкая нить, «только не потерять из вида Константина Георгиевича… Только не потерять!.. Только не упустить!..» Упустишь, тогда всё — тогда «верёвка». Самолёты все одинаковые, не отыщешь.

А вот и Людмила Николаевна послушно повторила манёвр «Сусанина», дёрнулась вправо, но замешкалась от чего-то… СанСаныч, не успев остановиться, наткнулся на неё… Людмила Николаевна что-то пригибала перед собой руками… Проволоку! — догадался СанСаныч. Колючую проволоку! — понял, когда, помогая, ухватился за неё сам. Острые колючки проткнули перчатку, больно ожгли и ладонь и пальцы… Ёшь, твою в железо! — чувствуя боль, и терпя её, гендиректор коротко выругался, остановился, давая возможность молодой женщине перешагнуть. Людмила Николаевна, торопясь, подобрав полы шубы, высоко задрав ногу, широко шагнула через «колючку» на другую её сторону… Но левая нога, опорная, под тяжестью тела и узенькой её стопы неожиданно предательски провалилась… Людмила Николаевна резко осела, на долю секунды замерла, коротко при этом, вскрикнув, и завозилась на четвереньках, высвобождаясь из плена. С трудом вытянув провалившуюся ногу, постанывая, поползла от невольного капкана… СанСаныч догнал её, помог подняться, потащил вперёд, придерживая за талию.

— Что там такое? — сдерживая дыхание, глухо спросил.

— Ум-м… На проволоку… я… села! — дрожащим от слёз голосом пожаловалась Людмила Николаевна.

— Как на проволоку? — тупо переспросил он, чувствуя острое жжение в ладонях. — Прямо на колючку! Серьёзно?

— А-сс… — сжавшись и наклоняясь вперёд, коротко простонала она. — Конечно, серьёзно. Серьёзней не бывает.

— И что, прямо… вот так и на…

— Да-да, прямо вот так и… — перебивая, ещё больше огорчилась женщина. — И колготки все, наверное, порвала…

Они бежали уже под горку.

Здесь снежный наст был крепче, хорошо держал обоих, да и бетонка быстро приблизилась. Бежать стало гораздо легче. Тревожные проблески самолётных маячков, усиливающийся свист двигателей, уже вот-вот, близко, и, наконец, сияющие окна пассажирского салона во всей своей красе развернулись перед ними. Виднелся и трап у ярко освещённого проёма возле пилотской кабины… Ффу! — обливаясь потом, выдохнули путешественники — успели! Людмила Николаевна, на бегу распахнув шубу, куда-то заглядывала себе под ноги…

— Что там?.. — догадываясь, посочувствовал СанСаныч. — Больно?

— Да… Темно, невидно… Кровь вроде…

С трудом поднялись по трапу. Стюардесса, ободряюще кивнув им, махнула вниз рукой, трап сам собой отъехал, исчез, будто растворился, глухо захлопнулась дверь… СанСаныч юркнул в пилотскую кабину, Людмила Николаевна в туалет…

— Наконец-то! Чуть без вас не улетели, — заметил командир, спросил. — Всё в порядке?

— Да, почти…

— А где Людмила свет-Николаевна?

— Она здесь… — замялся СанСаныч. — Сейчас… придёт.

— Ну, лады. Взлетаем…

— Всё, тишина в кабине!..

Бортинженер двинул рычажки. Свист двигателей перешёл в лёгкий рокот, потом в умеренный рёв… Самолёт стронулся с места… легко покатил, подрагивая застоявшимся телом, мускулами, как спортсмен, перед большим и красивым прыжком… Нацеливаясь носом на Восток, на встречу восходу солнца.

* * *

А страна в это время, пока СанСаныч закрывал свои маленькие бизнес-проблемы, уже вовсю воевала с Чечнёй, фактически, сама с собой. Вот дурость!.. Нет бы в трудное время объединить усилия, облегчить народу, стране, процесс выживания, ан, наоборот, втянулись в войну внутри себя. Немедленно пошли похоронки, «груз двести», инвалиды, раненные… сплошная боль и затраты. Ёшь твою в корень! Правительство и думские партии, как озверелые, в словесных и прочих дуэлях сражались между собой, где скопом, где и поодиночке, а все вместе — с журналистами. Многие вещи им категорически не хотелось выдавать народу, включая и ту же Чечню, свои денежные растраты, аморальные истории, связь с криминалом и всем таким прочим, а вот, поди ж ты… Бей журналюг, мать иху ити! Ещё и президент этот, Борис Николаевич Ельцин, гарант Конституции, хирел просто на глазах, хотя врачи убеждали: ничего подобного, всё у него хорошо, устал человек, в Барвихе работает с документами. Но всё те же неуёмные журналисты, опровергая, сообщали обратное. Вот молодцы, черти! Да и последовавшие потом хирургические операции жутко талантливого, и от этого естественно иноземного доктора подтвердили, плохо дело в царских покоях. Что-то вскоре должно произойти, ломал головы народ, зреет видать политическая замена. Но кто это?..

Собчак, Зюганов, Немцов, Черномырдин, Лебедь, Жириновкий… Ой, чур-чур!.. Кто? Не угадаешь. Их там — «великих» лидеров — вагон и маленькая тележка. И вертятся они — политики! — непрерывно тасуясь около «царственного» кресла, как мухи вокруг помойки… И ведь уже замараны все, а не стреляются, как положено в приличном обществе. Значит, это признак общества. Но очень хотелось, чтоб замена в новом демократическом государстве произошла как-то по доброму, не как всегда. Перед миром стыдно. Все правители в стране уходили бесславно… включая и Горбачёва.

Снова на улицах главных городов, к разгуляй-матрёшечному торговому ряду, какой-то талантливый сценограф — Человек (?!) Рок (?!) Судьба (?!) — как проказу, как отвратное знамение раскидал раздражающие взгляд и психику обывателя юродивые пятна — экзотические группки беженцев или переселенцев… как их правильно?

Они, в любое время года, по-восточному скрестив ноги, сидят — на земле, бетоне — подстелив под себя тонкий тканный, напрочь замызганный коврик. Непременно в замызганных тюбетейках, платках, узбекских либо других каких халатах, шароварах, от грязи теперь и не поймёшь ни цвет, ни национальную их принадлежность… босиком. Сидят старики, старухи, молодые… Все до черна загорелые, с чёрными, загрубевшими давно немытыми руками, лицами… Ещё хуже выглядят их дети — ещё более униженнее. Не подготовленным гражданам эту картину видеть просто нет сил. Мгновенно происходит зрительный и чувственный шок, как пинком под… добродетель. Глаза от этого в землю, и боком, боком мимо. Чтоб быстрее пройти, ещё быстрее забыть.

Несчастные люди, фактически изгои, на обывателей производят совершенно обратный эффект: не сочувствия, а отторжения. Так же и босоногие их оборванцы дети: обычно два, три ребёнка в возрасте до шести-семи лет, бегают рядом, просят милостыню. Или молча просят, или мычат что-то нечленораздельное, требуют. Симпатичные, в общем-то, детские, но до жути грязные, тёмно-коричневые мордашки… Руки голые, худые, тонкие, такие же и тёмно-коричневые ноги. Они обычно босиком. Нечёсаные космы чёрных волос, грязная, худая, оборванная одежонка едва прикрывает их маленькие тельца… Когда горожан по близости нет, непринуждённо играют между собой — дети! — но завидев прохожих, как по команде, бросаются навстречу. Вытянув ручонки, неумело состроив униженные, просительные рожицы… молчаливо бегут рядом, заглядывая в глаза чёрными, как угли, и острыми, как нож, запоминающими, и в то же время любопытными глазёнками, нетерпеливо, порой рассерженно, дёргая прохожих за рукава или подолы платьев. Такие же чёрные глаза и у их родителей, только они совсем обуглившиеся и вовсе погасшие… Кажется!.. Но если приглядеться, можно заметить холодный взгляд порой, как укол. Согнувшись в низком поклоне, взрослые сидят, монотонно раскачиваются, коротко, исподлобья, оглядывая мимо проходящих, бормочут что-то себе едва слышное, как молитву, выставив вперёд, горстью, пустую ладошку.

Кто они? Откуда? Как здесь очутились? Из какой они благословенной суверенной страны? Где их ухоженный, сытый президент, купающийся в почестях и славе, почему первым не застрелился? Как же ему не стыдно перед матерью своей, отцом, народом своим, Аллахом? Ах, ты ж… Так бы и плюнуть ему в глаза… А он, опыт подсказывает, наверняка на это скажет: божья роса.

А мы-то сами! Так же наверное выглядим. Да и чувствуем себя так же порой, если не часто. Обманутая, немытая Россия — разве ж не про нас!

Уже шёл 1994-й год. Четвёртый год перестройки.

* * *

Активная коммерческая работа поглощала всё время СанСаныча, не оставляя особого времени для осмысления развивающейся социально-политической ситуации в стране, и вокруг него самого. Да и не политик он был, не стратег. С удовольствием впрягся в лямку предпринимательства, полагая, если у него будет хорошо, значит и у других тоже… Наивный человек, скажет иной читатель, романтик, и будет прав. Да — наивный, да — романтик, но честный и открытый, каким и был всегда. Теперь же, видя, что как-то не так всё вокруг развивается, списывал только на себя, говорил, значит, нужно ещё больше работать… А зачем ещё больше, что это даст? Не мог ответить.

Но видел… Его бывшие знакомые по тренировкам в спортзалах, не имея реально работающих фирм, строили в ближайших окрестностях дорогие загородные коттеджи, целыми семьями по два раза в год отдыхать ездили за границу… Там и недвижимость разную прикупали… О будущем своём пеклись. Милиция — слуги и стражи закона! — включая прокуратуру, даже простые постовые — приезжали на работу уже на иномарках, и только на них… Вся администрация города, края, включая и районные, ходили в дорогих импортных костюмах, при жёлтых наручных часах и перстнях на пальцах, ужинали в ресторанах, были внешне спокойны, даже вальяжны, пересели на «ауди» и «вольво» последних моделей.

У СанСаныча так не получалось. Не получалось по одной причине: работал он по-белому. С удовольствием, даже с гордостью, с самого начала предпринимательства говорил о себе: «Я честный человек, я плачу налоги!» Вот так вот, смешно прямо, как американец какой!.. В первые годы это никого не удивляло, так планировали видимо все или почти все. Но потом, позднее, СанСаныч произносил эту «речёвку» всё реже и реже, но курс не менял из принципа. Другие предприниматели, да и его окружение, были озадачены: как оставаясь честным, последние штаны не потерять!.. Как? «Может, СанСаныч, и мы это… как все, а?» — намекали его сотрудники. «Нет, — упрямо твердил гендиректор. — Только по-белому. Не могут они зарубить курицу несущую золотые яйца, не могут». Так он хорошо думал о своём государстве. Искренне в это верил. «Ой, наивный человек! — качали головами его оппоненты. — Ой, упрямый! Могут! Ещё как они могут… И не только раздеть. И штаны снять могут, и в одно место отыметь могут. Да-да, всё они могут! Всё!» А он не верил, твердил всем, и себе: «Они же не дураки там, — возражал, — правительство же, как-никак, государство!» Некоторые смотрели на него как на инопланетянина или на человека досрочно выписавшегося из… Неважно от куда. Работал по принципу… как там у Евтушенко: «А мы, сквозь бури напролом, жлобам и жабам вставив клизму, плывём назло империализму!» Работали они! И только по-белому!.. Как того законы предписывали.

По белому…

Это выражение и ребёнку сегодня знакомо.

Очень простая фраза, совсем простенькая, но с большим смыслом. Работая по-чёрному — работаешь только на себя. По-белому, работаешь на государство. Если что после «государевой» делёжки и останется — это как раз то, на что и может рассчитывать предприниматель работающий по-белому. Хорошо если бы поровну, да всё справедливо. Но государство, правительство, думцы государевы, что в Москве, да на местах — в большинстве своём только бывшие обкомовские и прочие с ними партийные секретари — взяв в руки вожжи управления, что называется, закусив удила, погнали коней — а быстрее предприниматели сдохнут! — от имени государства, значит и народа, предпринимательство обложили всяческими поборами вообще, и каждого из них в частности. Сами, естественно, как сыр в… Но речь сейчас не о них.

Удовольствия прежнего от работы уже не было! И благостный предпринимательский кайф куда-то исчез! А это, как с нелюбимой женой в постели: мученье, а не… СанСаныч уже ясно видел, не свою лыжню бежит он. Им управляют, причём, против его воли. И дорога, для него, всё время почему-то в гору, и в скалы… И уже не лыжня под ногами, а бег с препятствиями… И с завязанными глазами и над обрывом, и босиком и без страховки… Ещё и подножки ставят отовсюду, и подталкивают со всех сторон… «Сорвись, упади… Ну-ну, давай, давай, скорее!.. Падай, падай!».

— Александр Александрович, — волнующими тембрами, ясно звучит в трубке голос Валентины Ивановны.

— О, Валентина Ивановна!.. — замурлыкал СанСаныч. Он в кабинете один. — Здравствуйте, здравствуйте! Сколько лет, сколько зим?..

Последняя фраза имеет укоризненный оттенок только по форме, не по содержанию. Они в одном городе живут, где-то, там-сям, мельком, конечно же, встречаются, и если бы нужно, то… Но… У неё своя фирма с внешне-экономическим каким-то уклоном.

Когда-то, ещё до перестройки, почти накануне, он брал у Валентины Ивановны приватные уроки английского языка. И не без успеха, как она говорила, а может, поощряла таким образом интерес к своим платным курсам. Тем не менее, через пару месяцев все полученные знания сами собой куда-то выветрились, как винный дух из пустой бутылки. Она работала тогда гидом-переводчицей в гостинице «Интурист». Давала иногда, по строгому блату, частные платные уроки. Довольно привлекательная молодая женщина, со скромной, стеснительной улыбкой, так идущей ей, приятной фигурой, симпатичным лицом и грудным, волнующим голосом. Она знала свои женские возможности, успешно пользовалась ими, но в меру, работала с советскими и иностранными туристами, была выездной, а значит на контроле, а точнее внештатной сотрудницей Конторы. СанСаныч тоже «запал» на неё в начале, увлёкся чуть. Но он, видимо, не входил в сферу стратегических интересов компетентных органов, и её, в первую очередь, и она, соответственно, мягко держала его на дистанции. Чуть играла, в тайне восторгаясь собой, наблюдая за его реакцией — клюёт! Ай, клюёт! — но кроме «Бай-бай! Си ю лейте, май дие!», дальше не шла. Чем они, в общем, и ограничились, — дружбой. Хотя двери, кажется, не закрывали за собой.

— …Рад слышать. Чему обязан?

— И я тоже рада, Александр Александрович. Очень рада. — Как арфа, гипнотизируя, звучит её голос. Она всегда полностью выговаривает его имя, как янтарные тёплые бусины перебирает. — Дай думаю, позвоню, спрошу, как дела, может, что и нужно… — короткий игривый смех. — Шучу! Я знаю, что у вас всё хорошо! Кстати, недавно я слышала о вас очень лестное мнение в краевой администрации, поздравляю!

— Опять шутите?

— Совсем нет, Александр Александрович, правда.

— И кто же это такой глазастый?

— Не важно, Александр Александрович, важно что отмечают… Я вам звоню по очень интересному делу. У меня сейчас гость из Америки, бизнесмен из Анкориджа… Мечтает о совместном бизнесе. Я предложила вас, он заинтересовался, категорически теперь просит организовать ему встречу с вами. Как вы на это смотрите?

— А что у него за бизнес?

— Любой. Какой вам понравится.

— Вот как! — удивился СанСаныч, он-то думал, что бизнес — вещь определённая, а не что-то вообще… С Америкой никаких дел он ещё не имел, и предложение показалось весьма интересным, как и похвала перед этим. — Значит, надо познакомиться… — решительно произнёс он. — А когда?

— Да хоть завтра!

Так и договорились: у неё в фирме на следующий день.

В назначенное время, точно без опозданий…

— Вау! Джаст ин тайм! Экселент! — улыбаясь, американец выразительно показывал Валентине Ивановне на часы, и восхищённо повторял. — Вери бьютифул! Риэли бизнесмэн. Найс!

СанСаныч пожал на это плечами, а как иначе. Действительно, так получалось, когда он и хотел, может быть куда опоздать, всё равно приходил во время, а уж тут-то. Так они встретились. Американец невысокий, серенький из себя, с загорелым, маловыразительным лицом, неопределённого возраста, неряшливо одетый, в поношенной, застиранной клетчатой рубашке навыпуск, под ней светлая майка под горло… Походил скорее на сельского ветеринара, в ожидании родов очередной коровы Бурёнки… Ну те-с, ну те-с, что у нас сегодня родится — «мальчик» или «девочка»?!

— Алекс Заславски, — протягивая для знакомства визитку, по-английски представился он, и добавил. — Профессор.

О, профессор! Не выказывая удивления отметил СанСаныч и тоже представился, обменялся визитками. Уверенно произнёс: — Ай эм вери глед ту мит ю!

Услышав, Валентина Ивановна кокетливо улыбнулась СанСанычу: «Не забыли, я вижу мои уроки. Я наверное и не нужна вам сегодня, как переводчица».

СанСаныч преувеличенно запротестовал, что вы, что вы, совсем наоборот…

В преамбуле разговора американец коротко, но довольно эмоционально сообщил, что он американец, но польского происхождения, что он очень рад великим российским преобразованиям, что давно, где-то на генном уровне, любит и уважает Россию, влюблён в русских, безмерно верит в них, даже уверен в успехе перестройки.

— …Вот поэтому я и здесь, и очень рад знакомству. — В подтверждение профессор крепко сжал руку СанСаныча, потом обернулся к хозяйке приёма. — Валентина Ивановна много раз была у нас в Америке, рассказывала о больших возможностях российского рынка, говорила и о вас.

— У-у-у! — СанСаныч вопросительно глянул на Валентину Ивановну. — Даже так.

Она переводила, попутно разливая по гостевым чашечкам душистый чай, заваренный по её фирменному рецепту, раскладывала печенье. Сейчас она выглядела далеко уже не той простенькой девочкой гидом, а спокойной, знающей себе цену, уверенной в решении любых жизненных проблем бизнес-леди. Её одежда, убранство и интерьер офиса это подчёркивали. Да и располагался он не где-нибудь, а в здании бывшего музея ленинского комсомола края.

— Алекс, а вы профессор в какой области знаний? — поинтересовался СанСаныч. Валентина Ивановна перевела.

— В бизнесе и менеджменте, — коротко ответил американец. И уточнил. — Последнее время я занимался продвижением сети быстрого питания на Африканском континенте…

— Что за быстрое питание? — СанСаныч повернулся к Валентине Ивановне. — Не слыхал о таком. Я не знаю.

— Это что-то вроде закусочных, по-нашему, — коротко объяснила Валентина Ивановна. — Только в одном стиле, с хорошим сервисом… и, главное, быстро. Не как у нас.

— Угу… Понятно, — одобрительно кивнул СанСаныч. — Хорошее дело, если быстро, но только чтобы вкусно. Иначе… Так-так, и что?

Продолжай, мол, дальше рассказывать господин иноземный профессор. Мистер Заславски с терпеливым выражением лица ждал. Уловив момент, продолжил.

— …а сейчас я хочу создать свой бизнес здесь.

— Можно школу бизнеса у нас открыть. — Имея в виду город, предложил СанСаныч.

— Нет, — уточнила позицию гостя Валентина Ивановна, — он уже преподаёт у нас, во Владивостоке, в университете, а здесь он хочет небольшую венчурную фирму открыть.

— Йес! — яркой мимикой подтвердил Алекс. — Флэкс бизнес. О кей?

— О кей, о кей! — С готовностью подтвердил СанСаныч, действительно, почему бы и не иметь ему гибкого бизнеса в Хабаровске.

Гость с готовностью раскрыл своё видение совместных перспектив: СанСаныч, предположим, называет вид товара, Алекс быстро его находит — в Америке, Европе, неважно где, получает мгновенно от СанСаныча деньги и немедленно, по-возможности, отправляет ему товар. Всё. И вся прибыль СанСанычу. О кей?

Так всё было просто, СанСаныч даже рассмеялся. Профессор в удивлении округлил глаза, что-нибудь не так?

— Предоплата — сто процентов, я правильно вас понял, да?

— Да, конечно. А как иначе?

СанСанычу стало скучно. С чего эти иностранцы думают, что здесь никто, ничего не знает, и не понимает в бизнесе? Совсем уж за идиотов нас считают? Американец смотрел на него в полном недоумении, а как иначе?

— А как лучше? — спросил он.

СанСаныч досадливо нахмурился, глянул на хозяйку, она вся подобралась, насторожилась, ей явно не хотелось скандала, спросил:

— Он по-русски понимает хоть что-нибудь, нет? — кивнул на Алекса.

— Немного. Не всё… Кое-что… — ответила она. — Ты только не заводись…

— Ладно, я потом тебе расскажу, что я о таких партнёрах думаю.

— Я понимаю, только потом, не сейчас… — гостеприимно улыбаясь гостю, согласилась Валентина Ивановна.

СанСаныч вздохнул, перевёл взгляд на иностранца, чуть помолчал, вглядываясь в профессора…

— Наверное, по-другому. — И словно двоечнику на уроке, отделяя фразы, продолжил. — Определяем вид товара! Подписываем протокол намерений! Получаем образцы! Сертифицируем! Определяем политику ценообразования и программу поставок! Заключаем контракт! Производим авансовый платёж — не более тридцати процентов… — Валентина Ивановна синхронно переводила.

— О-о-о! — воскликнул Алекс Заславски. — Вы настоящий бизнесмен. Вы — профессор! Это идеальный европейский вариант для нас!.. Но, — он замялся, — так американцы с Россией ещё не работают, понимаете? Нет доверия… — поторопился предупредить американец, выразительно ткнув указательным пальцем вверх. — Пока! Сначала две, три поставки с оплатой ста процентов, а потом, можно и…

— Нет, — прервал его СанСаныч. — Мы будем работать только по-европейски. — Валентина Ивановна дипломатично улыбаясь, перевела.

— О, да-да, конечно. По-европейски, это хорошо!

Сделали передышку в разговоре — сменили тему. Поговорили о детях, о родителях, о музыке, снова вернулись к главному — что бы всё-таки СанСаныч хотел покупать…

— А что там есть?

— Всё есть! — легко ответил американец улыбаясь. — Что вы хотите?

— Не знаю. Я там не был.

— Всё-всё есть, — Алекс понимающе и снисходительно улыбался. — Но для начала нужно что-то одно выбрать. Может — два.

Валентина Ивановна согласно кивала головой, заметила.

— Вы знаете, Александр Александрович, что мне там особенно нравится, когда приезжаешь, это сухие завтраки.

— То есть? Совсем сухие, как наш армейский сухой паёк?

— Нет, я не знаю какой у нас в армии паёк, к счастью или к сожалению, — пожала плечиками Валентина Ивановна. — В Америке это элементарные сублимированные продукты. — Глянула, понимает, нет, пояснила. — Сухие, расфасованные… Добавляешь горячую воду или молоко, и всё. Моя дочь, и я, просто с удовольствием… в восторге. Очень вкусно. Главное, быстро, и еда лёгкая. — Указала на талию.

Понятно, кивнул головой СанСаныч, спросил:

— А что за пачки? Ассортимент?.. — он такие ещё не видел, не привозил никто.

— О-о-о! — Восторженно отмахнулась Валентина Ивановна. — Там их огромное множество: и пачек и разновидностей. Удивляюсь, почему до сих никто в Россию не завёз! Постойте, да у меня кажется есть где-то парочка таких… овсяных. Сейчас посмотрю. Пейте пока чай. Алекс, вуд ю лайк… — Алекс вежливо ответил, что он даже очень «лайк», и наклонился над чашечкой…

Через неполные пять минут СанСаныч уже пробовал на вкус заморский продукт. Откровенно говоря, овсяные каши он не любил. Где-то на детской памяти остались отрицательные впечатления — после запаха рыбьего жира! — да и советский «Геркулес» одним видом своей пачки уже угнетал… Но здесь, в стакане, клейкая масса источала аппетитный запах свежей лесной малины, и вкус не обманывал — подтверждал, точно, со вкусом малины.

— А что, — пробуя, оценил СанСаныч. — Вкусно! Даже очень!

— Вот, я и говорю, очень даже полезно… Утром, вместо бутерброда с колбасой — кашку овсяную.

— И детям и старикам… У кого сейчас денег мало. Да? — Размышлял уже СанСаныч над коммерческой стороной вопроса.

— Точно! — Согласилась Валентина Ивановна. — Чем не бизнес?

— А сколько она стоит, каша эта?

— Ну, там, она, в супермаркетах, стоит дорого. А если оптом… Алекс, — она живо обратилась к американцу… — вот ду ю синк эбаут… — Они обменялись фразами, Валентина Ивановна перевела. — Он сегодня свяжется с производителем, сделает запрос, потом сообщит вам по-факсу.

— О кей!

— О кей! — подтвердил и Алекс. — Риэли бизнес фор ю. Найс!

— Йес, йес! — повеселев, утвердительно кивал головой СанСаныч. Действительно, неплохо может получиться. — Найс!

Повеселел он потому, что впервые, кажется, почувствовал не только коммерческий эффект от сделки, но и её высокую социальную значимость. Этот контракт мог хоть чуть-чуть, но облегчить жизнь стариков, пенсионеров, у которых денег практически уже и не было. Заводы стояли, фабрики тоже, сплошные задолженности по зарплате, выплате пенсий, чековые фонды ещё обдирают. Дышала только торговля: где и чем только можно.

Дня через три пришедший факс сообщал, что двадцатифутовый контейнер будет стоить фирме СанСаныча столько-то, причём, стоимость одной пачки каши быстрого приготовления, в ассортименте, фирмы «Куокер оэт мил» — именно и только для компании СанСаныча! — всего лишь семь центов. В переводе на рубли — абсолютная прелесть. Более чем приемлемо.

Правда в фирме СанСаныча не все разделяли его коммерческий оптимизм. И по-своему были правы. Продукт-то на рынке новый, не раскрученный, неизвестно как пойдёт, да и вообще…

Но американский профессор всё сделал не так, как договаривались, и ждал СанСаныч.

И месяца не прошло, как реальный двадцатифутовый контейнер, опережая логику договора и все технические подготовительные параметры, пришёл на Дальневосточный таможенный терминал, и намертво застрял там, встал на простой… Хабаровскую СЭС Европейский «сертификат качества» не устроил. Вообще и принципиально. Их понять можно было. Таких поставок в страну ещё никто не производил. Не было прецедента. Абсолютная новинка. Сублимированные овсяные хлопья. Каши. Что это? Как это? И вообще… Служители контроля полистали инструкции… Ответили строго официально: «Продукт новый, незнакомый, всё нужно сертифицировать, можно и здесь, даже более того, именно в Хабаровске, другие сертификаты для Хабаровского края не действительны. Забрать контейнер с таможни «получатель» сможет только в том случае, если результаты анализов местной СЭС будут положительными». А пока… Контейнер встал на платный простой, за счёт получателя. На что, конечно, невольный «получатель» никак не рассчитывал. Каждый день на фирму СанСаныча, как финансовый укор, шли денежные начисления.

Дальше — больше! Через пару-тройку недель краевая СЭС усмотрела неуказанное в присланных документах происхождение некоторых ингредиентов… А вдруг там яд! Действительно, законный вопрос. Нужно установить. СанСаныч не возражал. Более того, сам беспокоился за качество. Друзья друзьями, а что у них там, у заграничных американских партнёров за пазухой, кто знает? Пусть сообщат. Немедленно полетели запросы посреднику-американцу, он — производителю, те — посреднику… Сан Саныч закрутился между офисом, СЭС и таможней. Контейнер тем временем стоял. Вдогонку ещё одна проблема возникла, непреодолимая: в инвойсе было заявлено, «…продукт предназначен…» «…и для детей младшего возраста». Что автоматически выводило местную СЭС за рамки своих официальных полномочий. «Как хорошо повернулось! И ладно, и хорошо… Не нам, если что, придётся отвечать… — откровенно радовалась начальница краевой СЭС. — Так что обращайтесь в Москву, господа-товарищи, только в Москву!» Таким образом проблема была переадресовала в Москву. «У них и оборудование соответствующее есть и полномочия… И РОСТЕТ там, и Институт детского питания, все там… А лучше, СанСаныч, верните всё это тому американцу, который вас подставил… И нам, и вам спокойнее будет».

Как возвращать? Где на это деньги, и куда возвращать, кому? Нельзя, пожалуй, поздно, разорительно!

Нависла угроза дополнительной потери времени, денег, нервов. Что делать? Как быть? Нашли выход… Нашли!.. С большим трудом убедили американца — никак в толк взять не мог! — категорически сменить формулировку. Теперь в новом инвойсе, предыдущий с общего согласия контролирующих ситуацию сторон изъяли, значилось: «…Для взрослых и детей старшего возраста». Подняли таким образом возрастной порог потребителей, остались в технических возможностях местной СЭС. Затраты на Москву автоматически отпали… Но всё равно прохождение контракта выливалось в головную боль и потерю денег, и авторитета, естественно. Нервничал СанСаныч, нервничал американец, даже теряться стал в глубинах своей Америки… Его автоответчик спокойным голосом начал извещал российского абонента, что мистера Заславски нет дома, он, к сожалению, в длительной командировке, оставьте, пожалуйста, своё сообщение, он обязательно вам позвонит… Ага, позвонит он! Нет, конечно, как вымер, гад! Пришлось обходиться без американского друга.

Сертифицировали пока… И в Хабаровске, и в Москве…

Уже вся таможня на завтрак и обед, включая и СЭС, ели аппетитные американские каши. Оценили — вкусно, говорили, очень полезно… А разрешительного документа всё не было… И город, прослышав, уже ждал, включая детей, стариков, и остальных, думающих о своём здоровье… коммерсантов-предпринимателей, например. Как всё же однажды…

Нет, это ещё не конец проблемам.

Когда контейнер всё же доставили к офису СанСаныча, сотрудники высыпали как на праздник, выяснилось, что физической силы грузчиков — они с готовностью всё что угодно на старте гарантировали — было недостаточно, коробки оказались массой под триста килограммов, и поднимать их на второй этаж, не разбирая, под силу только автопогрузчикам. Мужики-грузчики сникли. Там, где их брал СанСаныч, на железнодорожной контейнерной станции, среди грузчиков была сильная конкуренция… Победил какой-то шустрый бригадир. Узнав общий вес и вид товара — детское питание! — он, выпрыгивая выше всех, запросил меньшую цену за работу, и… Чесали теперь грузчики затылки. Впрочем, не только они, все были серьёзно озадачены.

Решение, конечно же, нашлось: разрезав в картонной коробке дверцу, выгребали пакетики на брезент, взявшись за его концы, носили потом вверх по лестницам… Одиннадцать! с половиной! часов! непрерывной работы!.. Конечно, с перерывами. Грузчики оказались худыми и слабыми, случайным набором, весьма дешёвым для бригадира. Ошибку бригадир понял, но было поздно. Им, бедолагам-грузчикам, помогали уже все, кто был в офисе.

В конце пути, как бы на складе, ссыпали товар прямо на пол, на ковролан, благо офис был огромный. К концу выгрузки всё помещение было усыпано терриконами полутораметровой высоты. Хорошо, что сообразили рассыпать терриконы по-ассортименту, не то потом бы… Закончили с выгрузкой далеко заполночь… Умотались, вымотались… Но счастливые. Самыми радостными были, конечно же, грузчики. По ним видно было, так больше, на детских кашах, они никогда не проколются. Но их и накормили, и рассчитались… Расстались без обид. Но опыт приобрели все.

На следующий день СанСаныч разрешил сотрудникам придти на работу к одиннадцати часам утра… И неожиданно получил большой выговор от внушительной очереди покупателей, давно уже ожидавших у закрытых дверей. «Что это такое, понимаешь, написано рабочий день с девяти, а никого нет. Как это, а? С восьми часов стоим тут…Что за предприниматели, понимаешь! У вас есть жалобная книга, или нет? Предприниматели… Мы жаловаться на вас в крайисполком будем. Открывайте скорее.» И смех, и грех…

Принялись спешно фасовать, и тут же торговать. Все сотрудники подключились. Не разгибая спин, работали сначала до обеда, потом и до девятнадцати часов… И… почти месяц так.

Колокольчик, на дверях офиса бренчал без устали, как заполошный. Выяснился большой спрос у горожан на каши с клубникой. Они очень хорошо шли, да и все остальные, когда распробовали… И с мёдом, и лесной кленовый орех, и… Так, без рекламы, и шла торговля.

Все финансовые затраты быстро окупились, приросла и прибыль. Но главное счастье оказалось не в этом. Люди были — народ который, покупатели — действительно благодарны. Причём, все!.. Такого, греющего душу эффекта раньше он, СанСаныч, как человек, как предприниматель, не чувствовал, да и сотрудники, пожалуй. Действительно, а как было раньше: ну продали технику какую или одежду, или продукты, и ничего особенного. Очередной только товарооборот и отметили. Голая арифметика — прибыль. А тут, ко всему прочему, ещё и явная, живая благодарность от людей. Тёплая благодарность, всё время увеличивающаяся, переливающаяся новыми красками, нюансами, ласкающая и слух, и самолюбие. Очень сильное чувство, очень заряжающее. Рычаг… А действительно, и детям впору оказалось, и взрослым, и пожилым… Хоть и новый товар, незнакомый, а пошёл. Причём, быстро пошёл, на ура.

СанСаныч бросился заказывать следующий контейнер… Какой контейнер, — плановые поставки на весь год.

Нет, оказалось, не тут-то было! Только в русских сказках всё быстро делается, да в американских пунктах быстрого питания, наверное…

С неделю СанСаныч искал по телефону ответственного человека в Департаменте продаж, в той далёкой Калифорнии. Пытался объяснить им, чего он хочет от фирмы «Куокер оэт мил»… Там, вежливо вначале выслушав, без объяснений, невежливо, можно сказать грубо, прерывали разговор, трубка изображала нервный отбой… Почему это? Что такое? Что за идиотизм! СанСаныч не мог понять, чего это они дурью маются! У них же товар купить хотят. Английского языка не понимают? Заелись там?.. Капиталисты! Выгоды не понимают? Вновь набирал номер — ну каши же кончаются, ёлки палки! Нет, всё повторялось — выслушав, в очередной раз, на том конце провода, бросали трубку. В офисе СанСаныча недоумевали все!..

И этот Алекс Заславски ещё — «доцент»! — вновь куда-то не вовремя запропастился… Но, как пелось когда-то в одной популярной советской песне: «Нам нет преград, ни в море не на суше…», — нашли вариант. Вышли на другого американца, русскоговорящего, он неподалёку от СанСаныча в совместной российско-американской фирме консультантом работал, как раз из той самой Калифорнии. «Выудили» американца, усадили за телефон. Тот прямо из кабинета СанСаныча, при них и дозвонился. На своём английском, доходчиво объяснил продавцам проблему, озадаченно выслушал, и так же озадаченно разведя руками, заранее извиняясь, перевёл:

— Они сказали, я извиняюсь, что больше с русскими никогда работать не будут! И разговаривать тоже!.. — И на всякий случай втянул голову в плечи.

— Как это?! — ахнула в недоумении российская заинтересованная сторона. — С чего бы это? — взревел гендиректор, остальные демонстративно насупились на переговорщика.

— Они говорят, что какая-то ваша компания… Российская, — быстро уточнил он, — другая, но тоже с Дальнего Востока, получив скидку с семи до четырёх центов за пачку, заключила с нами, — переговорщик быстро поправился, — с ними, с американцами, долгосрочный контракт на двадцать контейнеров. Там же, в Калифорнии, мгновенно и оплатила его… наличными! — он сделал паузу.

— Ну!.. — его не понимая… — И что?.. Что дальше-то?

— …Но они — русские, там же, в Калифорнии, никуда не вывозя, продали весь свой контракт кому-то местным, конкурентам, с разницей в четыре цента… Обвалили американский рынок. На фирме все графики продаж к чёрту! Там сейчас жуткий скандал! Увольнения! Катастрофа! Все в Америке знают, такие преференции правительством разрешаются только для крупных экспортных продаж… Экспортным! Экспорт под государственным контролем. И вот!.. В компании злые теперь на всех русских. Поэтому и не хотят больше никаких сделок с Россией. Никогда, сказали, и ни за что!

— Вот тебе на!

— А мы-то здесь причём?

— Нам-то как теперь быть?

— У нас же покупатели! Нас же разорвут…

— Мы же прикормили покупателей!

— Больше я ничего не знаю, — отрезал переводчик. — Извините, я только перевёл, как там сказали. — И быстренько ретировался.

Мда… Ну дела!..

Оказывается, и таким может быть бизнес по-русски.?!

Ряд следующих попыток поговорить по-душам с представителями американской фирмы, даже приподнять цену, ни к чему положительному не привели… Утешало одно — американцам тоже сейчас не сладко. У них новые увольнения! Рост безработицы!.. «А нечего было с кем попало контракты заключать! С хорошими партнёрами нужно работать… С нами! С СанСанычем, например. Вот и пусть теперь локти кусают… Бизнесмены хреновы!»

Так или примерно так, обменивались между собой мнениями сотрудники СанСаныча, поддерживая друг друга, как это часто бывает в плохую годину или…

* * *

— О, каши закончились, да?! — резко останавливаясь в дверях, огорчённо воскликнул на опустевший склад-офис, невысокий, пожилой, сумрачного вида покупатель в тёмном, поношенном костюме при галстуке. Худое, остроносое лицо, живые карие, но очень усталые, ввалившиеся глаза выражают крайнюю озабоченность, если не брезгливость. — Неужели нету!

— Да вот… съели всё. — С извинительной улыбкой, разводит руками Ирина Сохова на пустое помещение, и продавец она, и консультант, и громоотвод нынче.

— Как же я… тогда буду… — покупатель выпускает из рук портфель, портфель глухо падает на пол, завалившись на бок, жалостливо прислоняется к его ноге, будто провинившаяся перед ним собака.

— А что такое? — Будто не понимая, с готовностью интересуется Ирина. Дело в том, что СанСаныч весь оставшийся товар приказал срочно убрать с прилавка… Только уж если пожилым или кому очень необходимо. И такие люди, оказывается, были, кто только на кашах сейчас и жил… Безденежье! Безработица!

— Мне ж в больницу надо! У меня же дети! Я — доктор, педиатр, понимаете? Кандидат медицинских наук, доцент. Мне же кормить их нечем… Как же вы так, а? А ещё предприниматели.

— А мы тут при чём? — Обиделась Ирина, указывая на окна офиса. — Мы хотели, но они нам не продают.

— Хотели они… не продают… — зло передразнил доктор. — Вы бы посмотрели, как умирают на столе дети… Вы б достали.

— Как это умирают? Какие дети? Почему? — на помощь Ирине из своего кабинета быстро выходит СанСаныч. Он сейчас самый большой фильтр для негативных проблем или буфер. Всё самое конфликтное на себя принимает. И дверь его кабинета поэтому приоткрыта, чтоб, если нужно, ситуацию разрядить, уладить. Заявление странного покупателя его более чем обеспокоило. — Как это умирают? — переспросил он. — А вы тогда на что, доктора, доценты?

— Мы? — воскликнул доктор, увидев перед собой главного кажется виновника всех его проблем. — А что мы можем, если кормить нечем, а? — Наступая, с сарказмом, зло набрасывается на собеседника, почти кричит.

— Как это нечем? — тупо переспрашивает СанСаныч. — Кончились тоже или денег нет?

— Причём тут кончились? Денег нет! — Ярится доктор. — Нормальных продуктов питания в стране нет! Необходимых! Вот что! — Приподнимаясь на носках, рычит уже на СанСаныча. Он на голову ниже и в половину тоньше. — Понимаете?

— Не понимаю! — осаживая горластого гостя, громко заявляет гендиректор. — Как это нет! А чем раньше кормили?

Слушая, Ирина с любопытством крутит головой от одного к другому, как бы разнимать не пришлось.

— Раньше?! — ещё выше голосом взвивается мужичок, и неожиданно сникает. — Тем и кормили, чем кормит нельзя было.

— Как это?! — ахает Ирина. У неё двое детей. Только-только вроде выкормила, в школу пошли.

— Понимаете… — Мужичок засуетился, в поисках видимо очков, либо портфеля… СанСаныч указал рукой направление. — А, да-да, спасибо. — Поблагодарил доктор, наклоняясь за портфелем. — Вы, наверное, э-э-э… генеральный директор, да?

— Александр Александрович. — Представился СанСаныч.

— Очень приятно, — доктор сунул руку лодочкой, она оказалась не по-профессии сильной и мозолистой, что и заметил СанСаныч. — А-а-а, руки! — доктор, как школьник, непроизвольно спрятал их за спину, потом сунул в карманы. — На даче приходится подрабатывать, зарплаты-то, вы ж знаете, нам нету, вот и… Но это сейчас не важно. Я говорю, — продолжил, — чем кормили, от того и мрём.

— Вот как! И что же, вы, доктора?..

— А мы… пытаемся… потом констатируем.

— Подождите вы, констатировать! А куда делись нормальные продукты?

— Какие продукты? Их вообще не было! — сильно нервничая, восклицает доктор.

— Как это вообще? — переспрашивает Ирина. — Совсем-совсем?

— Да, совсем!

— А чем же мы… нас, всех… в детстве, кормили? — С явной тревогой, спрашивает Ирина.

— Вот!.. — доктор даже расцвёл, но с грустным лицом закончил. — А теперь не можем вылечить!

— Ну, знаете… — возмутился СанСаныч. — Вы же первыми на весь мир кричали: «Советская медицина — лучшая в мире!»

— Медицина — да. Мы кричали. А детское питание, извините, «гэ», и даже хуже!

— А где лучше?

— Где-где!.. За границей! Вот где!

— Значит, надо привезти, и всё.

— Конечно, надо, мил человек! Да кто это сделает? Все же бизнесом занимаются, коммэрцией! — доктор произнёс это весьма язвительно, с обидой. — Вы же виллы себе строите, коттеджи… на этих… — доктор запнулся, не мог в сердцах подобрать оскорбительное географическое название… нашёл, привычно советское. — В Карловых Варах!

— Туда уже давно никто не ездит. — Поправила Ирина.

— Вот именно. — Пропустив мимо ушей «важный фактор», с готовностью согласился доктор.

— Да бросьте вы, доктор, глупости повторять, какие там виллы!.. Вы по существу говорите, какое питание нужно? Где оно? — Гневно вернул разговор в нужное русло гендиректор.

— Другое дело! — Обрадовался доктор. По птичьи склонив голову набок, словно на кафедре перед своими студентами, назидательно заявил. — Тут в двух словах, пожалуй, и не расскажешь. Давайте я вам маленькую лекцию прочитаю, а лучше — реферат напишу. Вы и поймёте. Идёт?

— Идёт, идёт. Только быстрее давайте.

— Да куда уж быстрее, — утром и занесу. Я опять ночью дежурю — врачей не хватает! — всё и подготовлю.

— Отлично. Договорились. Жду!

— Только ничего, если я на стареньком «Ундервуде» напечатаю, не на компьютере? У нас их нету… Да и бумага у меня… серая…

— Это без разницы, лишь бы суть понятной была…

— Это уж… Доцент же, как-никак. — Радостно уже лепетал доктор, улыбаясь, будто клад нашёл, поворачиваясь на выход.

— Подождите, доктор, а каши? — остановил гендиректор.

— А… они есть?! — Доктор застыл от восторга.

— Для детей — конечно! — сообщила Ирина.

— Вот здорово, вот хорошо. Ну, молодцы! Ну, выручили! — едва не приплясывал доктор. От его сумрачности не осталось и следа.

— Мы ж не коммерсанты, мы — предприниматели. — Отомстил доктору СанСаныч.

— Вот бы побольше таких. — Не замечая сарказма, радовался доктор.

— Мы все такие. — Поддержала Ирина.

— Нет! — убеждённо заявил доктор. — Я… мы, обращались… увы!

— Мы — не Увы! Пишите свой реферат, будем работать.

Свой трактат доктор принёс действительно утром, как и обещал.

Отбрасывая непотребное грубое качество бумаги, жёлто-серый её цвет, помарки и разные заштрихованные опечатки, информация потрясла СанСаныча.

Получалось, никакой серьёзной научной работы по вопросу адаптированного детского питания в стране вообще не производилось, может только на уровне лабораторных работ. По сути, доктриной являлось положение о манной каше, и кашах типа «Малышок». Причём, и в том, и в другом случае, варка этих продуктов на медленном огне, до кипения, уничтожала все витамины и другие полезные вещества, для детей, а вода, пусть и после кипячения, с многократно повышенным содержанием хлорки, железа и прочей мути, сводила процесс обогащения организма ребёнка к нулю — в лучшем случае, к загрязнению — в худшем. У ребёнка развивался авитаминоз, вялость, болезненность, утомляемость, отсталость в умственном развитии. Цепочка тянется по-наследству. Наличие большого количества сахара в продуктах питания ребёнка — гарантированный в будущем сахарный диабет. У матерей, общая по-стране тенденция, к рождению ребёнка развивается лактозная недостаточность — отсутствие материнского молока — частичное или полное… Вот тут, для доктора и возникают самые страшные проблемы: чем кормить новорожденного, если у его мамы нет молока? А таких оказалось восемьдесят пять процентов по стране, где и больше! Адаптированных продуктов питания для новорожденных, оказывается, вообще нет. Ребёнок начинает погибать прямо в роддоме. Непрерывно плачет, кричит, теряет в весе… «уходит». Врачи, чтобы не портить статистику, кое-как приспособились избавляться от части смертей в своих стенах. С рождения дают ребёнку кефир. Да, именно, обычный, банальный кефир с молочного комбината. Он хорошо расщепляется в неокрепшем детском организме, но, главное, ребёнок, пьянеет. Чувствуя условную наполненность желудка, перестаёт кричать, засыпает. Кефир — ещё одно открытие для СанСаныча — происходит, оказывается, от восточного — кай-фирь. Кайф — пьянеть!

Кое-как продержав ребёнка на кефире, врачи выписывают его вместе с мамой из роддома с диагнозом — дисбактериоз. Дальнейшее становится жуткой проблемой молодых родителей и детского участкового врача… Там уже своя статистика, другая. Молодые родители, не зная точной проблемы ребёнка, на пробу, кормят его чем ни попадя, лишь бы выжил… А у того, на лице и теле появляются красные расчёсанные, беспокоящие ребёнка коросты. Он снова плачет, кричит, ничего не ест, а если что и ест — тут же возникает диарея — понос, ребёнок теряет силу… Родители тоже мучаются, и все вокруг ребёнка… Царит усиливающаяся паника.

Там ещё много чего было, в той бумаге… страшного по своей сути, и непонятного.

СанСаныч в тихом ужасе, читая, останавливался, переводил дух, возвращался назад, перечитывал, силясь понять, как такое могло произойти: крича о достижениях страны, народа, Партия, правительство, не беспокоилось о самом главном — о его здоровье.

«Надо что-то делать… Тут всё менять надо!» — в слух возмущался СанСаныч. Дал прочитать этот трактат своим помощникам. Все были не просто поражены, шокированы. Тут же выяснилось, что у каждой мамы были такие же проблемы, не просто проблемы — кошмар!

— А что же вы, медики! — орал СанСаныч на доктора. — Где вы всё это время были? Почему ничего не делали?

— Где, где, — тоже нервничал доктор, — в… — площадно грубо, в сердцах, выругался. — Извините! А что мы могли сделать?.. Против тенденции не попрёшь. У нас, в медицине — идиотизм! — как существовало исстари мнение — от академиков! — а соответственно в их методичках и инструкциях, что лучший продукт ребёнку — морковка с грядки, толчёная картошка и коровье молоко — которое совсем несовместимое с человеческим, так до сих пор этому в институтах педиатров и учат.

— Как это морковка с грядки? — удивился СанСаныч. — А если грядка грязная?

— Молодец, господин директор! Умница! — восхитился доктор. — Вот именно, что грязная! Радиоактивная зола с ближайшей ТЭЦ… — загибая пальцы, принялся азартно перечислять. — Это раз! Навоз с коровника или свинарника — со шлейфом разных болезнетворный бактерий — это два! Подпочвенная вода с солями тяжёлых металлов из заражённого какого-нибудь источника — это три! А осадки сверху, неизвестно какого содержания… А рассада… Через какие магнитные и биологические поля она прошла! Представляете?! А мы — ребёнку дорогому своему — на, милый, кушай, расти, не болей! Да как же он не будет болеть? Мы же сознательно его губим. Ежедневно, травим и травим! Или того хуже: с рождения спаиваем! Приучаем к алкоголю!..

— Слушайте, я не поверил про алкоголь! — изумился СанСаныч. — Это действительно так?

— Да так, так, а как же! А чем же мы его, извините, в роддоме кормить будем, если у матери молока нет?! Он же без питания ослабеет и умрёт!.. Такое бывает… Часто, причём… Вот и выкручиваемся, чтобы не у нас уж…

— Это же преступление!

— Преступление — если у нас умрёт! — жёстко ответил доктор. — У нас! В роддоме! И то не посадят… Работать уже было бы некому…

— Ну, дела! Возить, значит, надо…

— Надо! Очень надо! Конечно! Вот и возите! — Будто подталкивая, взмахнул руками доктор.

— И будем возить! — решительно заявил СанСаныч. — Да, господа помощники? Что думаете?

При этом жарком разговоре присутствовали почти все его сотрудники.

Все были подавлены такой яркой, но угнетающей информацией. Согласны были, что нужно… Но как быть с коммерцией, выдержим, нет?..

— Хорошо бы, — кивнула коммерческий директор Людмила Ивановна Крикуненко. Она работает в фирме недавно. Сама из бывших советских торговых ревизоров. Женщине за сорок пять, маленькая, с высокой всегда причёской — силосная башня — в обтягивающих, рюмочкой, фигуру женских костюмах с юбкой далеко выше колен, — «у моего на такую юбку всегда член стоит» подмигивая, откровенно заявляла она. Всегда крикливая, с замашками базарной бабы, с нередким матом в словах. Её СанСаныч принял с большим внутренним сопротивлением, скрипя сердце. Она убедила его своими огромными связями в торговле, в СЭС, на железной дороге, да и муж у неё, она подмигивала Сан Санычу: «Ни где-нибудь, а в ментовке работает, — замначальника, как-никак, отдела по борьбе с организованной преступностью края, вот. Если надо, он всё для меня сделает. — Хихикала. — Пару раз ночью не дам, на коленках ползать у меня будет, ага!» Мол, проверено, знаем. Принял её СанСаныч, как говорится, только на безрыбье… Нехотя. И пожалел. Уровень её интеллекта раскрылся позже, когда исправить ошибку было нельзя, нужен был повод, она практически позорила его фирму. Часто теперь приходилось её одёргивать, сглаживать грубость. Жалел уже, но хорошего повода избавиться, к сожалению, пока не было. — Да у меня самой, — с жаром говорила она, — обе дочери, и обе внучки с дисбактериозом были… Ой, как мы намучились, не приведи Господь, не жизнь, а… Но мы же на этом ни черта не заработаем, Сан Саныч. На хрена козе баян! Дело точно убыточное. Я тебе говорю! Мы лучше сейчас, к новому году шампанское с новогодними подарками привезём, и всё. И себе праздник, и взрослым и детишкам! Ну!.. С нашими торгашами я уже договорилась.

— Конфеты, это сахар! — заметила юрист. — А сахар, это вредно.

— Зато, навар есть, — поджав губы, парировала Людмила Ивановна. — А зубы мы им вставим. Вон, у меня, смотрите, и не отличишь… — Показывает.

Она сейчас — один в один Фернандель в улыбке, только в женском обличье.

Производственное собрание невольно хмыкает, и отводит глаза… Юрист с коммерческим директором, внешне улыбаясь, заметно конфликтуют — это все знают. За право влиять на принятие гендиректором тех или иных решений. У юриста, как у старожила, прав было естественно больше, но коммерческого директора это не останавливало, она считала, что главные козыри у неё. Юрист вообще не понимала, как такую базарную бабу вообще можно было брать на работу, в такую хорошую фирму. Злилась на Сан Саныча. Другая полагала, что такими вот юридическими «подстилками», она бы даже и подсобку в захудалом магазине не украсила. Строит из себя, а сама… такая же…

А гендиректор молчал. Потому что думал.

В последнее время, если не брать контракт с поставкой каш, работать ему становилось уже скучно. В ней была определённая повторяемость, при условии, что темы были совершенно всегда разными. Создавалось впечатление, что он бросался в погоню, то за зайцем, то за уткой, то за журавлём, то за непонятно каким зверем, как с титаном, или красной ртутью, например.

С титаном-то всё более-менее понятно, а вот с красной ртутью!.. Вопрос… Что за жидкость такая, что за металл? Что-то таинственное и жутко стратегическое. Но невероятно ценное, немыслимо дорогое! Супер прибыльное.

Ох, уж, эта красная ртуть!..

Когда СанСаныч, в очередной раз просматривая по электронной почте блок коммерческих предложений, увидел это объявление, глазам не поверил: цена одного грамма продажи выражалась можно сказать «копейками», а вот цена покупки — только за рубежом! — несколькими десятками тысяч долларов. Один грамм — два-три десятка тысяч долларов. Один килограмм — двадцать миллионов долларов. Уму непостижимо! Сдвинуться можно. Выгодность сделки — до жути заманчива. Один грамм — в десятках тысяч долларов! Невероятно! А если три килограмма продать… А если пять… О-о-о… СанСаныч, азартно сверкая глазами, яростно щёлкал клавишами калькулятора. Калькулятор результат вмещал, а голова, сознание, нет, — клинило, зашкаливало. Миллиарды долларов. С ума сойти! СанСаныч ещё пару раз в запале сделал запрос… Ответ возвращался в том же виде, как теннисный мячик, неизменный и такой же упругий… Нужна красная ртуть, да, нужна!.. Ждём! Давайте! Оплату гарантируем… Миллионы долларов, миллиарды! Ни ближайшее окружение СанСаныча, ни обращение к условной общественности, чёткого ответа не дали, что же это за зверь такой, красная ртуть. Никто не знал… В одном сходились, — что-то очень серьёзное и, значит, очень опасное. «Ну это и коню ясно, — немедленно заявила коммерческий директор, Людмила Ивановна Крикуненко, — деньжищи-то какие бешеные. Но надо попробовать… Кто не рискует, тот не пьёт шампанское!»

Юрист Людмила Николаевна Образцова, к.ю.н. доцент, уже и контракты соответствующие проработала с той ртутью. Вернее с теми мифическими пока агентами, с задачей, как деньги заработать, и голову СанСанычу не потерять… бы! А сложностей там, в проработке, было, как при написании диссертации на закрытую тему. Если с нашей, российской стороны, было почти всё ясно, а что не ясно, то легко додумывалось, как не главное, а вот со стороны покупателя были сплошные проблемы.

Образец товара — только образец! — несколько всего лишь граммов, нужно было обязательно привезти ему, покупателю, в закрытой какой-то свинцовой колбе, или термосе — радиоактивная, значит! — но за деньги продавца, и именно в Европу. За границу! Если анализ, произведённый в независимой какой-то западной, европейской, лаборатории будет достаточным, чистым, то он, покупатель, там именно, прямо в Европе, и оплатит всю будущую партию, естественно наличными. Всё это декларировалось очень туманно с элементами осторожности и таинственности, как в шпионском детективе… Причём, одному участнику сделки, продавцу, нужны были непременно высокие гарантии только международного американского банка; то покупателю, международный сертификат качества на продукцию! гарантии на вывоз из России! складская справка наличия нужного объёма заявленного товара! сам образец! Потом уж, как говорится, стулья, деньги в смысле.

Посреднику, коим могла явиться фирма СанСаныча, трудно было выполнить заявленные условия с обеих сторон. Ни продавец товара, а он был, явно был, раз за разом настойчиво вбрасывал предложение в электронную сеть, ни покупатель, который тоже маячил где-то за границей, не хотели первыми открывать свои возможности, не увидев противоположные. Время шло, нити терпения СанСаныча и его сотрудников, натягиваясь, обрывались, сделка зависала… Создавалось впечатление, что кто-то, очень уж хитромудрый, наживку за верёвочку дёргает, и наблюдает за эффектом. И не наживка там, а голый крючок… похоже… пустой и острый, и безжалостный. Это где-то нутром… на подсознании чувствовал гендиректор.

«А ну, её, в болото!..» — махнул рукой наконец СанСаныч.

Бросили тему. С сожалением бросили.

И долго ещё потом — когда в тайне, когда открыто — переживали… Жаль было упущенных денег, кто б знал! Шутка ли, миллионы долларов, легко перетекающие в, мягко сказать, миллиарды… Миллиарды!.. Не меньше!

Эх… Столько хорошего можно было на эти деньги сейчас сделать, с горечью, как о своих, думал порой СанСаныч. И детское питание можно бы на них сейчас завезти… не считаясь ни с какой коммерческой выгодой. Надо ж, стране помогать… людям, главное!

— Всё, — решительно заявляет гендиректор. — Едем за питанием. В Москву!..

— Ур-ра, — вскричала Ирина, хлопая в ладоши. А потому что на втором месяце беременности была, правда, это событие ещё скрывала.

— Хорошо! — поддерживает и главбух.

— Правильно. — Резюмирует юрист.

— Ну и дураки, вы, я извиняюсь, господа-товарищи! А как же моё шампанское к новому году? — восклицая, обиженно надувает губы коммерческий директор Людмила Ивановна. — Я что ли зря с людями договаривалась, а?

На что СанСаныч со вздохом усмехается:

— …И шампанское возьмём! — обещает.

— Вот и ладушки! — аплодисментами изображает радость Людмила Ивановна, и неожиданно кокетничая, показывает язык сотрудницам. — Вы будете детское питание своё на новый год лопать, а мы, с СанСанычем, шампанское с мандаринами! Да, СанСаныч? — уела всех, в общем.

* * *

Решив на этом именно остановить профиль своей деятельности, завозить детское питание в город, СанСаныч неожиданно приобрёл для себя массу сложных проблем. Но в его работе появился смысл. Очень важный, и очень глубокий. Какого, в его осмысленной, казалось, предпринимательской деятельности до сих пор не было. Он, его фирма должны были поменять десятилетиями сложившийся стереотип к проблеме детского питания. Причём не только на уровне родителей, но, главным образом, на уровне крайздрава, мединститута, детских поликлиник, бабушек, дедушек… Вот это программа! Вот это задача! Очень достойная его, и Времени, радовался СанСаныч. Это уже не вагон тушёнки купить-продать, тут ум нужен, интеллект. На свой счёт гендиректор не обольщался, его интеллекта было явно в этом недостаточно. Здесь нужны были специалисты, понимал, медики: педиатры, неанотологи. «Ну, если я чего решил, я выпью обязательно…», напевая, шутил гендиректор.

В фирме возник девиз: «Даёшь детское питание! Даёшь маркетинг: исследование рынка!». Но это же хрестоматия. Это азы!

На самом деле — головная боль. Исследовать рынок с помощью того же «РЕЛКОМа» было невозможно. Он как пылесос в себя всё всасывал и так же, пыльно, выбрасывал на «рабочий» компьютерный стол не разобранный «мусор». Исследовать рынок с помощью телефона и факсимильной связи тоже было пустым делом. Хотя бы из-за разницы во времени: в Хабаровске девять часов утра, а в Москве ещё только два часа ночи, когда в Москве десять часов утра — в Хабаровске конец рабочего дня. При том условии, что хабаровчане на рабочих местах в девять утра — как штык! — а москвичи приезжали на работу к одиннадцати-двенадцати часам своего времени (в Хабаровске рабочий день уже закончился). Когда терпеливо, когда и нервно москвичи объясняя по-телефону провинциалам: у нас метро, понимаете, дороги, пробки, и прочие задержки. А у вас разве нет такого? Ууу, вам повезло! Счастливые! В иные дни руководители московских фирм вообще могли появиться на рабочем месте во второй половине дня — перестройка, масштабы дел, спонтанный график контактов, встреч и всего прочего, — телефонный маркетинг сводился к нулю. Самым реальным было — лететь.

Брать на самолёт билет — всего-то сто двадцать восемь рублей! — и… «от винта». Правда свободных денег в фирме СанСаныча было уже мало. Разве что только на закупку образцов. Но Москва— город дорогой. Одна только гостиница с питанием во что выльется, о-го-го! — ещё и поездки-поиски. Бухгалтер — жена СанСаныча, подсказала лететь к дочери с зятем. Дешевле будет и внука повидаешь, подчеркнула она. Точно. СанСаныч так и сделали. Первый «налёт» на проблему, как в сказке Пушкина, принёс пустой невод. Не совсем, конечно. Детское питание в некоторых московских магазинах было, но только в очень-очень малом количестве. Несколько отделов на Москву. Их ещё найти нужно было (никто не знал!). СанСаныч с трудом, с помощью родственников нашёл парочку. Но цены в них! Цены!! СанСаныч попытался было выяснить, откуда поступает такой дорогой товар? Ему отвечали — по прямым контактом, плюс накладные и торговая наценка. СанСаныч попробовал было «урезонить» владельцев детского товара (мы с Дальнего Востока, у нас дети, много детей, дисбактериоз, лактозная недостаточность), бесполезно. Времени на уговоры не было, никто в его обстоятельства входить не хотел, нужно было возвращаться. СанСаныч махнул рукой, закупил по паре десятков образцов… И в самолёт. Вернулся.

— Привёз?!

— Конечно!

— Нашёл поставщика, нашёл?!

— Пока нет. Но найдём. Его найдут и позвонят… Куда он денется!

Кто б в этом сомневался!..

Так вскоре и произошло. Правда ещё раз пришлось слетать в Москву, теперь уже на подписание договора о сотрудничестве. Но это деталь.

Главное, решили ключевую проблему. Как, впрочем, и другие технические.

Менеджеров по продажам детского питания СанСаныч подобрал только из числа специалистов с медицинским образованием. Вслед за этим создал в своей фирме так называемый научно-практический медицинский отдел по проблемам детского питания. Возглавил его естественно тот самый доктор, к.м.н., доцент, Григорий Александрович Уткин. Неухоженного вида, с нескладной речью, с замашками хирурга-циника мужичок: «Не переживай, мамаша, здесь отрежем, сюда пришьём, будешь у нас как новая!» — коробила гендиректора частая присказка доктора. Но лично общались они не часто. То лекции доктор в мединституте читал, то в детской поликлинике приёмы вёл, то дежурил в детском отделении больницы, то грядки на своей даче окучивал, — загружен был… Похоже, не хотел близко сходиться с господами коммерсантами. То ли коммунист был ярый — противник демократии, то ли научное имя своё не хотел марать «об коммэрцию»… Подчёркнуто вежливо улыбаясь СанСанычу — заметно дистанцировался… к полному изумлению гендиректора. Но, медицинские трактаты на своём «Ундервуде» писал умные, по времени революционные, приносил их регулярно, через два дня на третий. Ирина Сохова, то удивлённо, то изумлённо, качая головой набирала тексты на компьютере, выводила материал на принтер, создавала «Библиотечку для молодых родителей».

Главным консультантом на фирме и одновременно учителем, в плане абсолютной доступности для родителей стала врач высшей категории неанотолог Валентина Вадимовна Прохоровская. Тургеневского плана, красивая дама. В зрелом уже возрасте, с хорошим вкусом, манерами, внимательная, улыбчивая, словоохотливая, с поставленной речью, профессионально грамотная, начитанная и образованная… СанСаныч очень дорожил ею, правда вида особо старался не показывать, но гордился. Гордился уровнем на который поднялась его фирма. Научным уровнем! С весьма актуальными и сложными задачами… Действительно, не купи-продай. Это — ого-го, теперь!

Первые образцы, которые главный бухгалтер Татьяна Викторовна, жена СанСаныча, она летала на очередной бухгалтерский семинар в Москву, там и закупила у зарубежного представителя, благополучно же самолётом (почти бесплатно!) и доставила — Лёша Образцов и помог — привели гендиректора в полнейший восторг. Да только ли его одного! Вся фирма радовалась, вертя перед глазами маленькие аккуратненькие баночки, пачечки, считывая, восторгаясь рекомендациями к применению. Есть оказывается детское питание! Есть чем кормить! Пусть и не у нас есть, но в мире…

Сухие адаптированные молочные смеси с рождения ребёнка — «Хипп» «Нутрилон», «Нутрисоя». Ряд красивых маленьких «Хипповских» баночек с овощными, фруктовыми пюре… Никто до этого не видел такой прелести. Никогда. Невеждам — коммерсантам — пожалуй, это и простительно. Но и медики, оказывается: тот же Уткин, та же Прохоровская, и, как выяснялись позже, все остальные детские врачи, не видели вообще. В руках не держали, на вкус не пробовали… В лучшем случае, если в медицинской научной периодике рефераты какие зарубежные читали, для лекций… Как фантастику.

А тут!.. Настоящие! Реальные! Вот они, так необходимые детям пачечки, баночки… продукты! Есть! Оказывается есть! Можно применять!! Вертели их детские врачи в фирме Сан Саныча перед глазами, как явление, как чудо… Ну наконец-то… Радовались.

Ха! Наивные люди! Рано радовались.

Крайздрав всё напрочь игнорировал, как и райздрав, естественно. Нет! Нет и нет! Ничего этого чиновники от медицины знать не хотели. Почуяв новую перестроечную волну, забаррикадировались административными барьерами, зашторились инструкциями… На все пуговицы застегнулись, условно говоря, прекратили контакты с внешней средой, как танки перед водной переправой… Доцент Уткин озвучил догадку:

— Им — признать, значит, все прежние теории менять… Все труды их, вся академическая цепочка тогда к чёрту. А профессуре бы — одна мечта — до пенсии спокойно досидеть… Вы их уже видели — наших старцев? — на еврейский манер спросил доцент Уткин «высокое» понурившееся собрание менеджеров в фирме СанСаныча. Уверенно указал путь. — Нам нужно к родителям идти, к врачам… в народ, в массы.

— Правильно, — энергично поддержала врач Прохоровская. — Ходим в народ — знаем! Я сейчас быстренько договорюсь с главврачами городских детских поликлиник, это раз. Потом с главврачами детских больниц, потом с нашим роддомом, созвонюсь с институтом материнства и детства… Я их всех лично знаю.

— А я материалы все подготовлю по образцам, — развил программу доцент Уткин. — Составим график. По своим курсам «повышения квалификации врачей» кое-куда прозвоню… соберу людей… Охватим.

— И проведём дегустацию детского питания… у нас! — не отстал и СанСаныч. — Да?

— Здорово! Правильно, СанСаныч, — воскликнула Валентина Вадимовна. — Отличная идея. Такого ещё у нас не было! Сразу всех зайцев убьём.

— Отличная-то, отличная… Но всё же сразу и съедят!.. А что потом? — с огорчением пожал плечами доцент Уткин.

— Да! Что потом? — подхватила главную мысль Крикуненко, коммерческий директор. — Деньги-то уже угрохали… — ехидно заметила она.

— Ладно, окупятся деньги… Потом. — Отмахнулся гендиректор от своего зама. Вспомнил. — Твоё шампанское продадим и окупим… Кстати, как там с продажей?

— Как-как… — потупилась коммерческий директор, словно школьница забывшая физкультурную форму. — Вы ж знаете… Не одни мы, оказывается, завезли… Я уже говорила вам… — стреляя глазками, пожаловалась Людмила Ивановна. — Новогодние подарки расходятся помаленьку, а шампанское пока зависло. Да не переживайте вы, СанСаныч, растолкаю я всё…

— У-у-у, растолкаю… — передразнил СанСаныч. — Ты деньги мне не потеряй, вот что главное.

— Да продам я, продам. Зуб даю. — По-зэковски цыкнув, чиркнула ногтём по зубам.

— Людмила! — прикрикнул СанСаныч. — Ты не в зоне. Не демонстрируй…

— Надо говорить, не «в» зоне, СанСаныч, а «на» зоне, — со знанием дела поправила коммерческий директор. Заметила, не понравилась «коллегам» её шутка. — Я же шуткой… Уж и пошутить красивой женщине нельзя!

— Нельзя. Здесь нельзя! — отрезал гендиректор. — Мы о деле говорим…

— Ну, извиняюсь тогда я, если уж так. Ну, пошутила я, пошутила…

Шутки шутками, но срочно нужно было решать главную задачу — договориться и осуществлять плановые поставки детского питания в Хабаровск. Эта идея уже полностью захватила предпринимателя Сташевского. Этим, и только этим ему, его фирме нужно заниматься. Это уже и продекларировано. Нужно было вновь лететь в Москву, к поставщику, и просить и договариваться, и, главное, решать проблему с доставкой. Как потом всё это везти, на чём? Да и сроки… Там же сроки годности… Товар для детей, значит… Годность должна быть не меньше месяца. Это важно. Очень важно. До Хабаровска товар в пути будет находиться где-то суток семь. Плюс день погрузки, день выгрузки, плюс дата изготовления, доставка до Москвы… размышлял СанСаныч сидя в самолёте. Значит, срок годности должен быть месяц— полтора. Да, так бы хорошо. Лучше всего бы, конечно, самолётом, но — это резко увеличит себестоимость поставки. Значит и единицы продукта. Да и не возьмут партию в самолёт. Даже с помощью Лёши. А там ещё будет и торговая наценка… Для молодых родителей это не «сахар». Да и торговый отдел крайисполкома встанет на дыбы, застопорит… Значит, везти нужно по железной дороге. Проблема? Как сказать! СанСаныч — он же предприниматель, нашёл ответственного за этот участок, вычислил. Им оказался целый начальник Дальневосточной почтово-багаж… и т. д. Главным было застать его в кабинете. То — он только что был, то он где-то на станции, то он на совещания у начальника Управления Дальневосточной железной дороги, то он… На это ушло пара— тройка дней… Сан Саныч подкараулил его. Вошёл… Начальник почтово-багажной службы — мужик явно пенсионного возраста, в серо-фиолетово выцветшем фирменном сюртуке, сложив руки на столе, сидел неподвижно, словно «Будда», неотрывно смотрел в окно, на телефонные звонки не отвечал. Не то так дремал, не то слушал просителя. Телефон, на столе Будды, раздражая СанСаныча, трезвонил непрерывно. Казалось начальник не слышит ни звонков, ни просителя. Когда СанСаныч по второму кругу начал было объяснять «Будде» важность и необходимость поставок именно для его фирмы и именно таким способом, «Будда» коротко глянул на стол, вздохнул, там лежала мелко заполненная таблица с цифрами, назвал сумму платежа, номер вагона, фамилию старшего на загрузке, и дату его отправления из Москвы. Уточнил: это через два дня. Подчеркнул, не успеешь, извини, парень, деньги не возвращаются. И добавил, указав рукой на край стола: касса здесь. Когда СанСаныч рассчитался и деньги исчезли со стола, начальник чуть повеселел, уточнил: но не больше квадратного метра, а в высоту — хоть до потолка вагона. После этого дал по-инстанции телефонограмму — загрузить.

Теперь можно и в аэропорт. Спать и питаться будет у дочери с зятем. Без командировочных. Лишних денег не было, да и наличка, догадывался, на месте пригодится.

С большим трудом, но нашёл СанСаныч в Москве поставщика детского питания. Склады чёрте где, на задворках. Склады огромные, гулкие, прохладные, но полупустые. Управление у поставщика малочисленное, да и сами поставки не раскрученные, из Югославии. С детским питанием. Две фуры в неделю. Но ассортимент — видов десять. Восторг! СанСаныч попытался купить целый паллет, но денег не хватило. Набрал на всю наличку… Грузовик поймал попутный, договорился с доставкой до Товарного двора. Конечно же за наличку. И вовремя. Указанный номер почтово-багажного вагона уже загружался. Старший почтово-багажного вагона, принимая мешки с почтой, сначала резко воспротивился, более того, сильно удивился названию товара, но найдя всё же в ведомости загрузки фамилию СанСаныча — утверждённой начальником Дальневосточной почтово-багажной службы, несколько раз перечитал, удивлённо вскинув брови, потом смилостивился, дал добро. Сам, перебираясь через мешки, коробки, и прочую номенклатуру, указал «клиенту» где можно размещать детское (Хмм, детское питание, ну дела!) питание… Да и товара-то там, оказалось, один квадратный метр… Правда высотой под человеческий рост. Но это мелочи, это деталь. Обрадованный СанСаныч бегом принялся загружать указанную площадь. Сдал товар. Старший, всё так же усмехаясь, два раза пересчитал упаковки, расписался. Правда всё время смотрел на отправителя как-то, как показалось СанСанычу, вопросительно. Вспотевший от неожиданной работы, больше того радостный от того, что всё так удачно получилось, гендиректор телефонировал домой, на квартиру главного бухгалтера: товар получен, оплачен, загружен, готовьтесь. Накладные со мной. И в аэропорт. Домой. На Восток. Навстречу солнцу.

Дегустацию провели в один из ближайших выходных дней. Если кому довелось хотя бы единожды побывать на какой выставке в антикварном, например, жутко модном салоне, те легко представят компактно-спрессованную атмосферу заинтересованности, удивления, зависти и восторга. Те, кто не был, к сожалению, или к счастью… в этом случае, конечно же, к сожалению, пусть довольствуются чужими впечатлениями… Так вот! Скорее не дегустация получилась, а необычайное праздничное явление, перешедшее в бурное собрание заинтересованных лиц. Именно так, пожалуй.

Устроители постарались: длинный стол задекорировали серой тканью, что художественным образом выгодно подчеркнуло изящество и цветовую привлекательность представленных образцов. Возле каждого из них разложили информационные листы с чётко выделенным витаминно-минеральным, химическим составом, сферой применения и специальными рекомендациями. В начале листа, шапкой, красовалось название фирмы СанСаныча, потом название отдела всё это собравшим: «научно-практический». В конце, под информацией — к.м.н. доцент такой-то, и подпись. Не хухры-мухры, значит, а документ научно-методической направленности. И листки были не просто обычными, белыми, а разного цвета, что эффектно выделяло назначения продуктов: смеси, каши, фруктовые пюре, овощные, соки. В одной из сторон дегустационно-выставочного стола, на праздничном фоне ярких образцов, застыли в ожидании скучные пластиковые одноразовые стаканчики. Рядом такие же, единообразные, пластиковые ложечки, и стопка столовых салфеток. Как в лучших домах всё.

И доклады велись по группам: «смеси», «каши», «пюре», «соки». Докладчики заслуженно были на вершине лекторской популярности и славы, а вот о слушателях нужно сказать особо.

Больший интерес представляли конечно же приглашённые врачи, точнее — детские.

Они пришли почти без опозданий, но входили довольно неуверенно и осторожно, сказать скованно. В какие-либо коммерческие структуры их ещё, это было видно, никогда не приглашали. Да они бы никогда сами и не пошли туда, из принципа, но в данном случае, тема встречи была из ряда вон… и адресностью, и назначением, и темой. Шутка ли, их коллега, доктор Уткин, в смычке с какими-то предпринимателями, привёз мифическое детское питание… Очень необходимое, конечно. По этому поводу предлагалось прослушать экстраординарную лекцию, в плане повышения квалификации детских врачей, с демонстрацией образцов, и даже дегустацией. Полнейшая небыль! Можно было всё и попробовать на вкус!

Врачи входили вроде бы с шуткой, мол, если что, мы здесь случайно, дверью, кажется, ошиблись, всё-всё, извините, уже уходим… Но войдя, уже не жалели. Во-первых, собрались действительно коллеги. Причём из разных районов города, хоть и редко вместе встречались, но все свои. И учились в одних институтах, одну ординатуру проходили, курсы всякие, семинары, совещания, когда не удавалось отвертеться…

«Валентина Вадимовна, дорогая, и вы здесь!..» «Здравствуйте, Григорий Александрович! Не забываете нас, сирых!..» «Валя!» «Светлана Павловна, дорогая, и вы пришли?» «И я здесь. Пригласили!» «Здравствуйте…» «Здравствуйте». «Можно проходить?» «Да-да, пожалуйста, проходите. Мы вас ждём. Проходите, не стесняйтесь. Будьте как дома…» «Красиво тут у вас!» «Это вы здесь теперь работаете?» «Ой, а стол-то какой!»…

Почти все друг друга хорошо знают, давно знакомы, как родственники уже. Так и встретились, обрадовано и свободно. Пряча за чуть грубоватым юморком живой интерес, тут же разобрались по группкам, забыв стеснительность и прошлое неудобство, обступили стол, сдерживая любопытные руки, громко восторгаясь, изучали глазами.

— Какая красота! Какая прелесть! И это всё для детей?!

— Смотрите, девочки! Валя, иди скорее сюда!.. — всем от тридцати до шестидесяти, но они себя, как и раньше, там, в институте, да и после, девочками называют. Да и мужчин здесь — раз, два… один только доктор Уткин, не считая представителей от коммерческой фирмы. — Смотрите, даже фруктовые пюре есть… Ой, а это что такое симпатичное?.. Овощные!.. Ну, надо же! Какая прелесть!

Устроители, стоя чуть поодаль, тоже радуются, как обычно взрослые, видя, что их ребёнок нашёл под новогодней ёлкой очередной для себя сюрприз, но не знает, что там ещё для него кое-что припрятано, подсказывали направление поиска, разжигали страсти:

— И мясные есть! И рыбные пюре… Правда рыбных сегодня на столе нет, мы их позже завезём. Они дефицит — фосфор, как-никак! — нам не досталось, не хватило. Но мы привезём.

Медики на минуту замирали, заслышав непривычное в устах коммерсантов, но хорошо знакомое им понятие химического элемента — фосфор, пряча удивление переглядывались: куда попали — настоящий медицинский симпозиум… Сбитые с толку, переспрашивали:

— Правда, привезёте?

— Конечно, правда! — с готовностью, опережая, отвечала коммерческий директор Людмила Ивановна Крикуненко. — Обязательно привезём! Нам это, знаете, раз плюнуть… У меня у самой, если хотите знать… У всех диатез был… Да! Нахлебались!

— Ой, а мы-то манную кашку всем предлагаем… Батюшки! Вот дурочки! А тут, такая гамма возможностей! Эх, нам бы это самим!.. Раньше!

Коммерсанты понимающе разводили руки, мы бы сами бы с усами — могли бы если!..

— Нет, девочки, это нам не по-карману. Это дорого. Такую дороговизну мы никогда не потянем. Уж нашей больнице — точно.

— Кто о дороговизне здесь говорит, кто? — возмутился гендиректор. — Мы вас не на цены пригласили смотреть. А на вопрос полезности, необходимости. Определить сферу применения.

— Рецепт ребёнку чтоб выписать, — подсказал доктор Уткин. — Ре-цепт.

— Именно что рецепт. А родители и мы — каждый — свои именно вопросы будем решать.

— Извините… э-э-э… товарищ гендиректор, мы, врачи, всегда за больного беспокоимся — дорого — дёшево. А как же! Привыкли.

— Не нужно вам заниматься экономикой! — горячился СанСаныч. Его внимательно слушали. Молодой ещё, симпатичный, решительный по-виду мужик. Не коммерсант получается, патриот. Нонсенс какой-то, не меньше. Про фосфор знает, о детях печётся. Не понятно. Но молодец! Ну-ну, продолжай, говорили их чуть с лукавинкой взгляды. Но, многие были абсолютно серьёзны. — Вам нужно лечить. Ле-чить! — повествовал гендиректор. — В этом ваша задача, как мы понимаем. А наша — найти необходимый продукт, привезти его, и…

— Вы прогорите… — врачи демонстрировали уверенные познания в экономическом прогнозировании.

— Это наша проблема, повторяю! — решительно возражал гендиректор.

— Ну если так! Тогда мы согласны, — сдались врачи.

— Отлично! Я надеюсь, это общее мнение, коллеги, нет? — перехватил разговор доцент Уткин, подвёл первую черту.

— Действительно, девочки, мы же не арифметикой сюда пришли заниматься, хватит денег — не хватит, выгодно — не выгодно. Пусть, вон, Александр Александрович этим и занимается. Он — коммерсант. А мы лечить, как и раньше, будем.

— Вот, это правильно, коллеги, — беря управление совещанием в свои руки, воскликнул доктор Уткин. — Только с одним условием: не как раньше. Раньше всё было плохо, вредно, и за результаты — нам всем — по меньшей мере стыдно. А по сути — преступно. Да-да, не побоюсь этого слова, преступно. Вы это не хуже меня знаете. Теперь будем лечить по новому, по современному. Пока мы с вами… гхе-гхымм… коммунизм строили, мировая наука о детском питании вперёд далеко ушла. Мы, получается, отстали. Может быть и не безнадёжно. Будем догонять. Тем более, что и предпосылки есть. — Доктор кивнул головой на СанСаныча. — Спасибо таким товарищам, такой фирме… По сути патриотам. — Аудитория с чувством захлопала в ладоши. — Да-да, спасибо вам. — Уткин чинно поклонился, пожал СанСанычу руку, тот смутился. — Теперь будем учиться по правильному.

— Ага, Григорий Александрович, давайте по-новому. Рассказывайте нам, тёмным, да забитым!..

— Присаживайтесь тогда, пожалуйста, коллеги. Сначала коротко побеседуем, а потом и изучим всё, так сказать и на глаз, и на вкус. Нет возражения?

Аудитория привычно бодро отозвалась:

— Нет возражений.

— А лучше сразу к столу!

— Наливай, Григорий Александрович!

— Дамы, это всё успеется, за нами не заржавеет, — в манере старого гуляки парировал доктор, переходя к серьёзному академическому тону. — Итак, дорогие коллеги, мы сегодня собрались по очень важному, как вы все знаете, и очень больному для нас вопросу: проблеме детского питания вообще и сбалансированного в частности. Питание, особенно в раннем возрасте, является важнейшим внешнесредовым фактором, в том числе и экопатологическим, влияющим на состояние здоровья и во-многом определяющим его уровень…

Почти все уже по-ученически… кто в очках, кто без… кто на коленочках тетрадку пристроив, кто сумочки под неё подложив, старательно и прилежно записывали…

— …Развитие детского организма, — продолжал лекцию доктор, — процесс исключительно ранимый, дефициты питания реализуются через…

Слушали и сотрудники фирмы, гордые и довольные в своей сопричастности к такому важному, как оказалось, правильнее сказать — особо важному государственному делу, восторженно блестя глазами, переглядывались. И главбух слушала, и юрист, и коммерческий директор — все празднично одетые — и… менеджеры, и СанСаныч, конечно.

— …нарушение дифференцировки, созревания, дисгармонизацию развития отдельных органов и систем, что может отразиться на протяжении всей жизни… Эффект сбалансированного питания с учётом индивидуальной предрасположенности к различным состояниям и толерантности к нутриентам… Как вы знаете, идеальным питанием для ребёнка первого года жизни является грудное материнское молоко… Но в условиях искусственного вскармливания ребёнка, в коих мы с вами, как врачи, постоянно находимся…

Теоретическая часть длилась минут сорок. Можно бы и больше, но лектор сознательно ограничил время, оставив для вопросов.

Ответы на вопросы плавно перешли к главному процессу — к дегустации. Не обошлось и без открытий.

— Ффу! Оно же абсолютно безвкусно, девочки! — разочарованно воскликнула одна из врачей, смакуя ложечку овощного пюре.

Это прозвучало как провал эффекта мероприятия. Но выручил доцент Уткин. С довольной миной, немедленно уличил паникёршу в безграмотности.

— А кто вам сказал, что ребёнку с рождения нужно столько же сахара в продуктах, соли, перца и прочего, сколько и нашей испорченной системе?

— А-а-а! — поняв промашку, засмущалась детский врач. — Извините, Григорий Александрович, я поняла, поняла. Отвлеклась что-то…

— Ставьте ей двойку, Григорий Александрович…

— На пересдачу её. На осень!

— Да!.. Стыдно нам, коллеги, не различать: вкусно и полезно. Пусть нам — вкусно, если по другому уже не можем, а ребёнку всегда должно быть только полезно. Это потом уж…

— Да-да-да-да! — загалдели врачи. — Точно! Это же до года питание, девочки… А не нам, после рюмки… Ха-ха-ха!

— Кстати, товарищи доктора! Наш — теперь уже наш! — не побоюсь этого слова, коллега, Александр Александрович, президент этой благословенной компании, хочет с нами идти дальше, как я понял…

— Вот как! — послышались одобрительные возгласы.

— И куда это?..

— А пусть сам сейчас и скажет… — предложил Григорий Александрович. — Пожалуйста, СанСаныч, скажите всем…

— Мне очень приятно, что вам это всё понравилось. — Радушно указывая на стол, волнуясь, начал гендиректор. — Я думаю, если коротко сказать, нам обязательно — всем вместе — нужно создать свою программу питания здесь… в нашем регионе.

— Как это?

— Что за программу?

— Ну-ну!..

— Научным образом нужно выяснить, — всё ещё смущаясь, продолжил гендиректор. — Чего в питании детей, их родителей, у нас всех не хватает, витаминов там, минералов, и прочего, подобрать необходимое питание… и рекомендовать.

— Ого! Всем?

— Это же работа целого института…

— Да институты у нас уже есть, — вяло отмахнулся СанСаныч. — А результат, как мы видим: кефир, каши «Малютка», да «Малышка», от которых больше вреда, чем пользы. И нормы питания они нам устанавливали, оказывается, не от требуемой нормы, а от возможностей производства. Вот почему в кашах три-четыре витамина, да и те при термической обработки исчезают…

— О! Коллеги, видна школа доктора Уткина. Поздравляем!

— Нет, коллеги, тут я только косвенно участвовал… — решительно запротестовал доцент. — У СанСаныча ум аналитика, и несомненный организаторский талант. И он действительно, вы только вникните, предлагает нам очень стоящее дело: разработать собственную научно-практическую программу сбалансированного питания всего региона… Начав, естественно, с рождения ребёнка и до пяти лет, одновременно с этим заниматься проблемами питания мамы на стадии её беременности… Ну, как? Представляете, коллеги, масштаб постановочной задачи? И не от Край— или Минздрава, а от предпринимателя, от коммерческой структуры!.. Виданное ли дело!.. Я вам откровенно скажу, у меня до сих пор такое не укладывается: когда у нас, и кому, что-то подобное предлагали коммерсанты?.. Я такого прецедента не знаю!

— Ну что говорить, здорово!.. Молодцы!

Послышались возгласы: «Это нормально!» «То, что надо!» «Бог в помощь!» «Мы только — за!..» «Двумя руками!..» «Молодцы! Выросли наши предприниматели…»

— А вы кто по профессии? — спросил кто-то у гендиректора.

— Я не медик. — Признался СанСаныч.

— А жаль, у вас бы здорово в медицине получилось.

— У него итак всё получится, — заявил Уткин. — А мы все поможем. Так, нет?

— Так! Так! Конечно…

— Вы только посмотрите, какой у него коллектив хороший! Виданное ли дело, в коммерческой структуре почти одни только медики… И, умница наша, Валентина Вадимовна здесь… что знаменательно, и я думаю, естественно!

— Что, я! — смущённо пожала плечами доктор Прохоровская. — Мы — все!!

— Да-да, конечно, мы все.

— А я только потому и пошла, — с гордостью заявила одна из присутствовавших, главврач детской поликлиники, — что именно Валентина Вадимовна меня пригласила.

— И я по тому же…

— И я…

Кстати, приятное событие, к радости Александра Александровича, подобрали таки помещение в городе для Торгового дома, нашли. Бывший типовой продовольственный магазин, в данный момент заброшенный, разграбленный. На Уссурийском бульваре. Отдельно стоящее одноэтажное пустое здание прямоугольной формы, с большими двойными стеклянным окнами в две стены. Здание взяли в аренду, на условных торгах, как предприниматели. Заплатили аренду, приступили к ремонту. Бригадир нашёлся сам, бригаду набрал он же. Пытался было приворовывать, увеличивал смету расходов, но Сташевский три раза в день приезжал на объект, лично контролировал смету расходов, ход ремонтно-восстановительных работ. Приезжала и главбух. И юрист… Многое Сташевский ускорял, многое выправлял. До драк с бригадиром странным образом не доходило, но нервов это Сташевскому стоило. Ремонт длился почти три месяца. Три месяца Сташевский платил за аренду и в ремонтируемом здании, и в Промпроекте, которое занимал.

Внутри, на пол положил плитку, стены покрасили в бежевый цвет. Снаружи выкрасили красной краской. Видно издалека. Призывно. Рекламно. Внутри выставили торговое оборудование. На витринах образцы с ценниками, менеджеров-консультантов одели в одинаковую фирменную одежду. Радости было, не передать. Особенно радовался Сташевский. Вот теперь… может быть… быть может, он развернётся. Можно было и выдохнуть, дух перевести.

Большую проблему с места сдвинули — начали поставлять в город правильное и нужное детское питание. Создали научно-практический отдел, стали обучать и детских врачей, и родителей, и… Но, детское питание это часть проблемы. Ни в городе, ни в крае нет красивой, удобной лёгкой детской одежды, нет и обуви… Пионерские лагеря, Дома пионеров, различные кружки технического, самодеятельного и любой другой творческой направленности позакрывались. Перестройка! Не до них! Это всё позже, позже… Администрации всех уровней отказывались заниматься детьми, содержать детский сектор. Нет, говорят, средств у края, не предусмотрено, ни на аренду помещений, ни на приобретение материалов, ни на зарплату руководителям, ни на… «И вообще, отстаньте! В Москву обращайтесь. Вы — демократы, вам нужна была Перестройка, вот и…» Отдельные энтузиасты-руководители открыли всё же детские кружки, но на платной основе. Таких были единицы. Кружки вызывали зависть у большинства детей и родителей и, вместе с тем, определённую ненависть к предпринимателям. И это естественно, после тех безграничных возможностей бесплатного доступа, в советское время, да гарантированной Конституцией страны работы всем гражданам, эти — несколько кружков — были завидной мечтой остальных. Несбыточной мечтой. И укором. Как же так… за что боролись? Над этим следовало думать, размышлять. Сташевский и его команда думали…

И придумали. По нескольким, точнее, в трёх последних в городе оставшихся детских изостудиях, объявили детский конкурс рисунка на приз Торгового дома. Студии, не студии — голые столы, тревожные глаза руководительниц, удивлённо-любопытные глаза маленьких гениев. Ни красок, ни бумаг, ни пластилина, ни мелков цветных… Первые несколько секунд руководители изостудий и дети, смотрели на предпринимателей из объявленного торгового дома с непониманием, и удивлением. Больше с непониманием и недоверием: правильно ли они поняли. Нет, незнакомый дяденька и незнакомая тётенька, вновь повторили предложение. Первыми в себя пришли руководители изостудий, потом и дети. Дети скорее рефлекторно, а руководители обрадовано-возвышенно. Действительно, такого даже в советские времена у них не наблюдалось. В том смысле, что с настоящими членами жюри, настоящими призами, как объявили предприниматели. В студиях образовался ажиотаж. Обрадовано возбудились и родители. Где это видано, когда это такое было? В это время?! Молодцы! Вот что такое Перестройка. Местный предприниматель объявил конкурс на лучший детский рисунок с призом. Невероятно! Здорово! И это не шутка! На полном серьёзе. Более того, юрист фирмы созвонилась с Председателем Союзом художников Края, договорилась о встрече. У них тоже, извините, в работе образовался ступор. Ни спроса, ни заказов, ни конкурсов. Всё тоже она — Перестройка! В помещении Союза Художников края на стенах невыкупленные пыльные картины прошлых лет, и хорошие, нужно сказать, работы, но спроса нет. В кабинетах уныние. В студиях и кабинетах пьянки и… Уныние! Запустение! Именитые художники не сразу взяли в толк, что от них хотят, и надо ли им это. Они же признанные, маститые, со званиями… Действительно, какой-то неизвестный им местный предприниматель, сказали президент Торгового дома (Ха, президент… Хотя, вся страна сейчас в президентах! Ну, дела!), предложил быть членами жюри на детском конкурсе рисунка. На детском… в это время… конкурсе юных художников!! Это без шуток? Ладно, пусть и такое, но — дело! Несколько маститых согласились. Даже с энтузиазмом, похоже. Конкурс объявили осенью, весной и назначили. Сташевский заранее договорился с арендой помещения в выставочном зале бывшего Дворца пионеров. Директриса Дворца пионеров тоже сильно удивлена была такой заявкой, но приняла с заметной радостью. Ей уже очень не хватало ежеминутного детского шума в Доме пионеров, к которому она привыкла, без которого жизни не представляла. А тут, «живое» предложение, и от кого… Настолько обрадовалась, даже стоимость аренды не назначила. Или забыла, или соскучилась по детским голосам. Пришли в себя и родители студийцев, на какие-то домашние деньги купили своим детям краски, карандаши и листы ватмана. Освободили юные дарования от повседневных домашних обязанностей, — твори. Не мешали, переживали за свои чада. На призы особо не рассчитывали, не верили предпринимателям, но всё же! А что, а вдруг… Оживилась затухающая работа в нескольких детских изостудиях города. Нигде в прессе конкурс не афишировался. Очень дорого было! Расценки зашкаливали. Хотя, реклама свободных площадей в газетах и на телевидении предлагалась даже в стихотворном виде. Много и часто. Но в городе прознали. В Торговом доме Сташевского стали раздаваться звонки с вопросом, не захочет ли уважаемый господин генеральный директор провести конкурс юных музыкантов, например, или начинающих поэтов… Юрист фирмы вежливо отказывала, ссылаясь на отсутствие опыта в таких мероприятиях… быть может позже… этот бы провести. Ей не верили, требовали руководителя, а он… Он вновь уже был в Москве. Нужно было обеспечить следующую поставку детского питания. Полученный по факсу ассортиментный перечень его не устроил, да и почтово-багажый вагон нужно было загружать, место было оплачено. Обеспечить. Не сорвать. Проконтролировать. Полетел.

Продукции на складе стало заметно больше, во дворе стояли несколько фур с иностранными номерами, шла выгрузка. На приёмке находился один из совладельцев фирмы, Сташевский их путал, и несколько рабочих из местных. Одного совладельца звали вроде Бошко Вукович, другого Горан Чешич, или наборот. Они были похожи друг на друга, словно два бройлерных яйца, одинаково улыбались, оба с крупными лицами, руками, оба высокие, оба рыжие, прямоносые, с конопушками на лице и руках, оба с короткой рыжей шевелюрой. На этот раз Сташевскому удалось один паллет взять по оплате, второй с отсрочкой платежа. Невероятная удача. И не только потому, что удалось получить не один а два паллета, а потому, что на втором паллете были чаи. Детские чаи. С фенхелем. Пусть не много, но были. СанСаныч такие детали запоминал слёту. Иначе нельзя было. Прислушивался, вникал. Оказывается, Валентина Вадимовна где-то вычитала, чаи с фенхелем для детского организма просто необходимы, прямо с рождения. Расстраивалась, нам бы такой. Благотворно влияет на нервную систему младенца, действует мягко и успокаивающе. Устраняет проблемы с болями в животике, помогает укрепить иммунную систему растущего организма. И вот такой чай на паллете был. Был!! Сташевский едва не плясал от удачи и везения.

Так же бодро скакал по железнодорожным путям, вычисляя мотающийся по путям маневровый тепловоз на товарном дворе — нужный ему почтово-багажный вагон стоял далеко от места погрузки. Старший вагона мудро посоветовал «клиенту» найти маневровый тепловоз, и попросить машиниста — за деньги, естественно — переставить почтово-багажный к месту погрузки — дотянут они там, до отправления, козлы, загрузить не успеете! Машинист взял деньги, коротко пообещал: «Который, вон тот? Ага, щас! Жди там». И вскоре пристыковал нужный СанСанычу вагон к другому такому же. Там уже бойко шла загрузка почтово-багажного вагона коробками с пивом. Битком, доверху. Машин под разгрузку стояло с десяток, часть из них во дворе не вместилась, ожидали за воротами. Одни выезжали, другие въезжали. Погрузку охраняли несколько автоматчиков в специальной милицейской полевой форме в касках. Грузчики были местные, с товарного двора. Работали сноровисто, словно матросы, в ожидании скорого отлива, загружая продовольствием свой корабль, бегали, молча и без перекуров. Для грузчиков заказ был серьёзным, и оплата гарантирована видимо соответствующая. Договариваться с ними о погрузке какого-то детского питания не имело смысла. Сташевский сам, поглядывая на сноровисто работающих грузчиков и перегрузил. В тот же с ним вагон, молодые парни, по-виду студенты, встав цепочкой перекидывали коробки с йогуртами. Коробок пятьсот. Принимала коробки молодая девушка, тоже видимо предприниматель. Йогурт — невидаль для Дальнего Востока, знал Сташевский. Новый для города бизнес. Не дешёвый. Молодец, предпринимательница. Интересно, кто ей деньги на раскрутку дал? Но размышлять, как и расспрашивать времени не было. Нужно было спешить, поторапливаться. Вот-вот должен подойти маневровый… Ффух… И успели, и загрузили. Когда Сташевский приводил себя в порядок, его окликнул малорослый, худосочный мужичок, приблатнённой наружности.

— Эй, мужик, вон там, это твой в вагоне товар? — указывая на детское питание, спросил он.

— Да, детское питание. А что? — Вытирая лицо и шею носовым платком, ответил СанСаныч.

— Да-к платить нужно, дорогой товарищ. Закон здесь такой!

— Так я заплатил.

Худосочный сильно удивился, почти испугался.

— Когда заплатил, кому?

— Ещё позавчера, начальнику почтово-багажного и…

— А-а-а, а я-то уж подумал… Нет, это у нас не считается. Ты мне должен заплатить. Понимаешь, мне! Касса другая. Тарифы другие. Короче…

— За что?

— Как за что… — Похоже искренне удивился ханурик. — За въезд, за выезд, за сохранность товара, за безопасность, — пояснил он, — и вообще… Так положено.

Старший почтово-багажного вагона с интересом слушая, в который раз протирал поручни вагонной двери. Сташевский понял, что хочет этот ханурик, взъярился.

— Ты прочти, что там написано, прочти — детское питание! Детское! Видишь, лечебное! Не пиво, не шоколад. Ты понимаешь, на кого ты наезжаешь? Понимаешь? На детей! Тебе неприятности нужны, тебе проблем захотелось…

— А чё ты на меня орёшь? Чё орёшь? Я что ли начальник здесь. Мне сказали, я и… Короче, — повернулся к старшему почтово-багажного вагона. — Сколько там у него загружено, не много?

— Да смех почти… Полтора метра квадратного. — Ответил тот.

— А, ну ладно. Пусть едет. Не пиво… Покеда, — махнул рукой и исчез под вагоном, как и не было его.

Старший вагона развёл руками.

— А я чё? Мафия! Всё под ними.

А тут и маневровый подкатил.

Весна наступила как и положено. В нужное время. Работы студиями были представлены, и… к тихому ужасу членов жюри и организаторов, работы предстали в мрачных тонах. Много было работ с чудищами, инопланетными зелёными человечками, какими-то неизвестными страшилищами… Ужас! К счастью организаторов, одна из членов жюри оказалась психологом, она и объяснила суть проблемы: это влияние телевизора и времени, в котором живут дети. Нужно иначе определять тему конкурса. Плохо дело. Не учли. Тем не менее победителей определили, подарки раздали. Но, замечание психолога учли… Следующий конкурс, на будущий год определили однозначно: «Моя мама». Просто и не затейливо.

Между тем, слух о правильном детском питании от рождения ребёнка в «Торговом доме Сташевского» достиг, кажется, уже всех заинтересованных. В курсе были и детские поликлиники, и местный мединститут, и молодые родители, с ними и дедушки с бабушками… В Торговый дом стали ходить за продуктами детского питания и на консультации, как за хлебом. В принципе, так оно и было. В детских поликлиниках так и говорили родителям: «Вы, мамаша, прямо сейчас, не откладывайте, пожалуйста, идите в Торговый дом Сташевского — знаете где? — вот, там работает Валентина Вадимовна Прохоровская, она неонатолог, врач высшей категории, лучший в крае педиатр, она всех консультирует, бесплатно при чём, расскажете ей, покажете ребёночка, она вам посоветует что необходимо. Да-да, у них есть… А если нет, привезут. Кстати, привет ей передайте. Если её нет, на обеде где может быть, за это не беспокойтесь, у них все продавцы там с высшим или средним медицинским образованием. Выслушают и проконсультируют, поймут. Я знаю. Идите, идите, не пожалеете».

Сделав определённые выводы, на следующую весну снова провели конкурс детского рисунка на приз Торгового дома. Во-первых, определились с темой конкурса — Моя мама. Это поддержали и Члены жюри. Во-вторых, определились со сроками проведения. В третьих — с призами. Сначала хотели остановиться на мольбертах с наборами художественных красок, потом отказались. В пользу чего-нибудь более долговечного, чтоб сохранилось… Решили заказать местной именитой ваятельнице эскизы будущих призов, так же по возрастным группам: от 4-х лет до 6-ти, от 6-ти до 8-ми, от 8-ми до 10 лет. В каждой возрастной группе по три приза. За первое, второе и третье места. Вскоре эскизы были утверждены, определились с материалом из которых будут изготовлены призы, сумма гонорара… Весной призы были доставлены в Торговый дом. Другие уже члены жюри, но всё из того же Союза художников Края, провели осмотр представленных обезличенным образом работ, определили всех победителей, выдали список с номерами отмеченных. В том же Дворце пионеров всю ночь перед открытием организаторы, сотрудники Торгового дома и директриса с двумя своими инспекторами детского творчества, сторожем, развешивали по стенам (практически от пола до потолка) представленные работы. Все. Один из родителей конкурсантки, папа, осветитель на студии телевидения, установил светильники, добился точечного освещения. В конечном итоге, уже к утру, большое серое помещение выставочного зала Дворца пионеров, раскрасилось как новогодняя ёлка в момент её наивысшей кульминации. Красоту работ, яркость, энергетику, умильности и любви, представить было не возможно. Такой чудесной получилась выставка. На всех работах, во всех возрастных группах, на зрителей смотрели портреты мам. В основном во весь лист. Без полутонов. Большие, глазастые, с удивительными чертами… Особенно это выразительно смотрелось в первых двух возрастных группах. Портреты в основном в трёх— четырёх красках. Красном, синем, жёлтом и зелёном. Появилось и телевидение. Телевидение снимало и перед открытием, и в момент открытия, и после, когда все пили чай с пирожными, тортами, конфетами… Кто что хотел. Долго ещё бродили родители и приглашённые по залу, рассматривая детские работы. Восхищённо качали головами, друг на друга — узнавая — указывали пальцами, смеялись. Много фотографировали. После, несколько дней подряд, в зал приходили люди, смотрели работы, тоже бродили. Восхищаясь и насыщаясь доброй энергией детского счастья.

Счастлив был и Сан Саныч, радовались и гордились его сотрудники, и бухгалтер, Татьяна. Хотя радость её была не однозначной. Как мама она радовалась, как бухгалтер — увы! Затраты, затраты, затраты!

А вот в самой работе предпринимательской структуры Торгового дома Сташевского всё выглядело как восхождение альпиниста на неизведанную ледниковую вершину. Сами прокладывали маршрут, сами рубили ступеньки, преодолевая тяжесть, усталость, силу ветра, холод, самоиронию, внутренний и внешний сарказм, метр за метром поднимались вверх… Если образно. На самом деле, всё было достаточно прозаичнее. И знакомые СанСанычу предприниматели сочувствующе усмехались при встрече, укоризненно качали головами, не понимает, мол, человек, где она, его выгода, говорили:

— Слушай, Саныч, и чего это ты ударился в детское питание, это же не выгодно. Давай с нами: «крыша» есть, сложим капитал, откроем ещё одну автостоянку или сауну с бильярдом… Каждый день чистая, нам и тебе, копейка, «нал» причём, неучтёнка. Кстати, ты слыхал, как я с партнёром китайцев классно в прошлом месяце «обул»: мы, значит, поехали к ним, то сё, сувениры, камбей, посмотрели образцы, сбили цены, и быстренько заключили контракт на поставку двадцати вагонов детских электронных игрушек, всякие там ракеты, вездеходы, трансформеры, и прочее… Красивое всё, гад, вертится, верещит, сверкает… Главное: с ежемесячной повагонной отгрузкой, но с отсрочкой платежа — с годовой отсрочкой! — и тут же продали весь контракт оптом уральцам со сто процентной — прикинь — предоплатой — ты не поверишь! — с трёхсот процентным наваром. Представляешь? Деньги уже в кармане.

— А они?

— Кто? Китайцы? Они молодцы! Отгружают… Мы уже второй вагон переадресовали…

— Нет, уральцы…

— А, уральцы… А что они? Они тоже не-то перепродали кому-то, не-то с колёс сами оптом торгуют… Не знаю… Их проблемы…

— А с оплатой как?

— Китайцам?

— Ну!

— А что с оплатой? Порядок. Мы ж не дураки… Год ещё не прошёл, время есть. Подождут… Подождут, подождут и забудут… Ха-ха-ха… Страна большая — ищи ветра в поле… Ага! Хрен им, китаёзам, мы решили, а не деньги. Не хрен ушами хлопать! На них мы уже ваучеры пока здесь скупаем… Кстати, мы ведь попутно инвест-фонд создали… Такая толпа придурков с деньгами валит… Да! Продыху нет. Чуть ли не круглосуточно пашем… Третьи двери меняем… Ага! Я, например, уже коттедж себе на Кипре купил, то сё…

— На Кипре?

— Да. А что? Сейчас все так делают… Кто где… Вложения в недвижимость, милое дело… Не здесь же их в землю зарывать! Инвестиционный климат не тот. Сам же знаешь… Так что… Ещё один вагон — для верности — пропустим — своих отправлю туда, на Кипр. Пусть домочадцы круглый год в море плещутся. Моя уже и разговорник купила, уже дома бормочут что-то…

— А ты?

— А я… В смысле в греческом? Ни бум-бум, ни бельмеса… Да и на хрена это мне?

— Я про дела…

— А, про бизнес? Здесь, Санёк, тоже всё продумано. Я через два-три месяца фирму закрою, фонд на кого-нибудь перепишу, и… там видно будет… Наверное ещё такой же контракт с кем-нибудь, с иностранцами, сварю… с отсрочкой платежа… Я-то уже в натуре миллионер, и счета все там… за бугром. Мне теперь море по-колено… Похер, совок этот… Так что, давай Санёк, с нами. Пока ниша есть…

— Нет, не хочу, — улыбаясь, отказался СанСаныч, ответил как-то туманно. — Прошёл я уже точку возврата… Только вперёд.

— Ну-ну! Вольному — воля, как говорится А то — смотри. Время есть.

— Ладно. Спасибо.

И Крикуненко тоже за глаза везде мелко пакостила: «Наш-то гендиректор, с ума сошёл. Слыхали, дурью мается. Вместо того чтобы делом заниматься, в какую-то науку ударился… в медицину! Коммерсант занюханный!» Правда при нем, при директоре, с жаром расхваливала детское питание, восторженно говорила: «Как хорошо, что хоть одна умная фирма в крае стоящим делом занимается, это мы!»

Тут и очередной новый год подошёл. Праздники.

«Новый год настаёт. С Новым годом, с новым…» Конечно, счастьем! Кто ж на другое рассчитывает. Тем более предприниматель…

* * *

Но, кому праздник, кому и рабочие дни. Не понимал СанСаныч череду этих длинных праздников, не принимал их. Душа не радовалась. Не радовалась потому, что хоть и прошло уже четыре года перестройки — пятый подошёл, а условия работы предпринимателю становились всё хуже и хуже. Пространство вокруг него всё сжималось и сжималось. Если раньше он свободно стоял, казалось, в чистом поле, и легко себя при этом чувствовал, то сегодня всё сузилось до размеров раздельного санузла, причём стоя… А тенденция к сжатию явно продолжается — потолок и стены заметно сближаются с полом. Уже и голову приходится пригибать, и колени подгибаются, если образно.

Внешне всё вроде бы хорошо, а тревога, злость и тоска уже ели душу. Хорошо жили только чиновники всех уровней. Это было заметно. МВДэшные «крыши», «альфовцы», объединения афганцев, спортивные группировки, землячества всех мастей и оттенков, и к ним примкнувшие…

А СанСаныч-то, он — не примкнувший. Нет, кроме покупателей — родителей, детских участковых врачей, детей, наконец, в самой фирме его все поддерживали. Кроме, понятно, Крикуненко, он прижимал её коммерческие проекты, да главбуха, Татьяны Викторовны. Главбух ужасалась, выполняя очередные указания гендиректора изъять из оборота деньги и заплатить, например, строителям за ремонт брошенного прошлым Управлением торговли продуктового магазина. Ныне, с трудом отвоёванным СанСанычем, юристом, Валентиной Вадимовной у городской комиссии по распределению ветхого муниципального жилья, под детское питание. Да и фирма теперь стала называться не как-нибудь, непонятно и абстрактно, а вполне открыто и определённо — «Торговый дом Сташевского». Так вот, с вызовом и не иначе, как в стародавние купеческие времена. А чего, действительно, бояться, если человек хорошо работает…

— Опять на новый год в ресторан идти… или дома!.. О!.. — по поводу предстоящего праздника, занудствовал дома СанСаныч Татьяне Викторовне в жилетку. — Не хочу.

Как вдруг, получили от четы Образцовых интересное предложение: слетать на новый год — хотя бы на один день, на тридцать первое! — к ним, в Тмутаракань, шутили, в деревню. Ну, не в деревню, в прямом смысле, а в маленький городочек с названием из трёх букв… И не фантазируйте, не догадаетесь: «Зея», называется тот город. Именно. Там родители четы Образцовых живут, и, кстати, давно ждут.

А что, пожалуй!..

— У нас там и банька своя есть — у Лешиного папы! — зазывно хвастала Людмила Николаевна, юрист.

— И вот такой вот снег, — показывал её муж, пилот первого класса Алексей Алексеевич Образцов. — Как раз мне по-грудь… Точно-точно, не вру! И чистый-чистый! Бабах прямо в него — голышом, после баньки… Ощущение, СанСаныч, непередаваемое. Поехали, братцы, а? Чего опять здесь, в городе, сидеть!.. Мы приглашаем.

— Пельмени уже ждут! Мясо свежее, пирожки…

— И водочка!.. — изображая восторг, закатывал глазки Лёша. — Ум-м!.. Поехали?!

В сумме всё это и сработало. Конечно поехали. Не поехали — полетели. Каких-то пару часов лёту.

Абсолютно всё и подтвердилось. И мороз точно под минус сорок, и деревья все в белых толстенных шубах свежеиспечённого инея, и снег в полтора метра, и чудесная банька — в два веника, и кто дольше… и это самое «бабах» — в сугроб, под внутренний отчаянный визг, и сплошной потом восторг души и тела… Пельмени — и с мясом, и с белорыбицей; и водочка холодненькая, и пиво, и клюквенный морс… А домашних солений сколько, а рассыпчатая картошечка!.. Но, главное, тепло родительской любви!.. Хоть и летал Лёша к ним довольно часто, да и внуки прилетали на лето, а всё одно, чувствовалось, не хватает старикам-родителям такого большого и шумного веселья, как сейчас вот. Дым стоял коромыслом…

Правильнее сказать — веселье. Дети ходили на ушах. СанСаныч баян ещё с собой прихватил, привёз. Старомодный инструмент, кто не знает. Чёрный, с кнопками, белыми и чёрными, для левой руки, и для правой. Ничего особенного, и сложнее машины есть, а звучит ничего себе, приятно, если с душой и умением. Сан Саныч как раз это с собой всё и взял, не забыл. Умел мехи растягивать, на клавиши нажимая. И они пели!..

Ещё как пели!

Выплыва-ают распис-ны-е Стеньки-и Р-ра-азина челны…

* * *

— Как у нас с подготовкой материалов по предпринимателям? — спрашивает человек в штатском костюме, белой рубашке, при галстуке. Он за широким письменным столом. За ним, на стене, портрет Феликса Дзержинского. Перед приставным столом стоит невысокий, низкорослый офицер, с погонами майора. Лицо худое, остроносое, глаза больные, воспалённые. По выправке не строевик, скорее — технарь. — Я имею в виду не всех подряд, а политически и финансово особо интересных. Как у вас с ними, материал есть, вырисовывается что-нибудь?

— Да, вполне… Масса материала, товарищ генерал. Кое-что подогнать только. Осмыслить, то есть.

— Хорошо. А когда можно посмотреть? Есть что готовое?

— В любое время. Хоть сейчас… Вам на СДюшнике, извините, или…

— Нет, на диске это вы сами смотрите, мне на бумаге нужно… Я к бумаге привык.

— Хорошо, я подберу в базе какого-нибудь фигуранта, или на вскидку, и принесу.

— Вот и ладно, давайте.

— Разрешите идти, товарищ генерал?

— Да, идите.

Через полчаса на генеральском столе лежало специальное досье. Достаточно объёмное, толстое досье-разработка на предпринимателя Александра Александровича Сташевского, как гласила надпись на серой картонной папке. Такого-то года рождения, образование высшее, беспартийного, и прочая, прочая… предпринимателя с тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. Генерал УФСБ по Дальневосточному федеральному округу не особо вчитываясь в собранный материал, механически в основном, достав из конвертов несколько фотографии фигуранта, членов его семьи, и внешне вроде случайных: на природе, с женщиной в машине, у входа в администрацию края, с другой женщиной… проглядел их, быстро перелистал страницы, нашёл блок технических предложений.

— Так… И что вы по нему предлагаете?

— Материала удалось собрать и систематизировать массу, он на общем контроле у нас. Нам, в том или ином случае, остаётся только выбрать наиболее эффективное, радикальное.

— И что, например?

— Ну, например, он не сможет пролонгировать договор аренды здания, так как ему не подпишут договор аренды земли под этим магазином… Это конкретно.

— И что?

— Это серьёзно. Пойдут штрафные санкции, будет расти пеня и задолженность… За неуплату, договор аренды здания будет естественно признан недействительным, здание у него отберут… Дальше признание банкротства, суд… и… — майор пожал плечами. — Статья, товарищ генерал… Можно и букет статей подобрать.

— Угу!.. Это хорошо… хорошо! Что ещё?

— Уже сейчас оборотных средств у него не хватает, он изымает их из финансового оборота, пускает на развитие…

— Ну это же…

— Да, это нарушение. Правда его бухгалтерия успевает пока платить налоги, но… Он плановые поставки от этого вовремя оплачивать не успевает… Кредиторы нервничают, злятся…

— Это хорошо… И как он с ними?

— Кое-как… Но перекрывает пока свои финансовые дыры встречными поставками… Выпрашивает, уговаривает…

— Значит, нужно поработать с его банком, с железной дорогой, с поставщиками, чтоб не давали, — заметил генерал. — Есть, значит, темы для приложения сил, товарищ начальник отдела.

— Так точно, есть, товарищ генерал, мы их уже разрабатываем… Предложим москвичам «свою» кандидатуру… Уже, кстати, подготовили. — Майор беззвучно улыбнулся. — Создадим ему «рыночную» конкуренцию… И всё. Ему крышка. Полная дискредитация.

— Угу!.. Это хорошо. Ещё что?

— У него работают наши люди — два человека — женщины. У одной из них, она давно с ним работает, почти с первых дней, есть определённые точки влияния, но это направление мы не хотим форсировать, только уж в крайнем случае. От неё мы итак имеем всю полную информацию для аналитики. А вот вторая!.. Будем заменять. Интеллектуальный уровень её оказался несоответствующим… Не встроилась. Не вошла в доверие. Но на роль реального конкурента подготовлена — годится.

— Криминал, любовницы…

— С криминалом не связан.

— Вообще?! — удивился генерал. — Как так?

— Да, как ни странно, товарищ генерал, вообще… Многих знает, но ни разу ни к кому не обращался.

— Странно! Почему это?

— Так вот, не замечен! Ни с ними, ни с нами, ни с МВД… Работает сам по себе.

— Ты посмотри! И как это у него получается? Волшебник, что ли? Или, как кошка — сам по себе!..

— Да, товарищ генерал.

— Значит, надо чтобы обратился.

— Это тоже в разработке… Всё сразу не успеваем, товарищ генерал, людей не хватает…

— Ладно-ладно, не жалуйся, я знаю… Что ещё?

— Любовница есть. Постоянная. Но влияния на него не имеет. Одна лирика и физиология. И, мы думаем, эту тему разрабатывать не стоит, так как резонанс, в общем, сейчас не тот. Набьют другу другу морды, и весь скандал. Хотя муж любовницы — профессор, зав кафедрой, но спившийся алкоголик. Время такое. В смысле не те времена, товарищ генерал. К тому же, профиль нашего отдела, вы ж знаете, финансово-экономический… От нашей работы эффект выше.

— Хорошо-хорошо, это понятно. А почему, собственно, вы его-то в разработку взяли? Ни какого же серьёзного криминала вроде нет, ни влияния… как я понимаю.

— Мы по приказу всех поддержавших перестройку в разработку взяли, товарищ генерал, никого не пропустили. Многие, с того времени уже и закрылись, приказали долго жить. А его!.. Я с ним, кстати, лично знаком, товарищ генерал. Мы тогда разработали повод, создали ситуацию, так, азы из букваря, как упражнение, мелочь, в общем: отремонтировать его факсовый аппарат. Я и отработал. Мы ему вместе с ремонтом тогда прослушку поставили. — Генерал вскинул брови. — Это давно было, товарищ генерал, вы тогда в отпуске были, в самом начале перестройки. Мы на срезе хотели знать, задачу такую выполняли, как те, или иные предприниматели свои дела в бизнесе разрабатывать будут. — Генерал слушал. Майор продолжил. — Удачно всё, можно сказать, у нас получилось. До сих пор работает. В общем, если в виде резюме: потому что знаковая он, получается, фигура. Работает давно, но один, нет сложных межличностных, межпартийных, финансовых, явно криминальных узлов: легко взять его, и безопасно, к тому же. Финансовый оборот у него уже большой, и тенденция положительная; работает вразрез со всеми, без крыши, по-белому, гордится этим; ездил в Китай, но не клюнул на наживку, сорвалось там у нас, не чётко мы сработали; есть контакты с американскими предпринимателями, но тоже им пока приостановлены; очень амбициозен: офис есть большой, научно-практический отдел создал, специализированный магазин открыл; фирму своим именем назвал… К тому же, планы наполеоновские… — офицер вновь беззвучно хохотнул, погасил улыбку. — Как страну обустроить… Ага!.. Не больше, ни меньше. Очень быстро за последнее время растёт его общественно-политический капитал, с этим и вес фигуранта в социальное среде, и авторитет. Абсолютно, кажется, уверен в непотопляемости предпринимательского дела в стране вообще, своего в частности… Во всяком случае, демонстрирует это. Занимается поставками детского питания в город и…

— Дурак?

— Скорее романтик, товарищ генерал. От этого излишне идеализирует среду, общество, и себя в нём.

— Да, пожалуй… Торговый дом, говоришь, он создал… Ишь ты!.. Словно купец какой.

— Да. Но в его родословной, мы до третьего колена всё просмотрели, одни только батраки были — земледельцы…

— А этот, значит, купцом хочет стать!

— Наверное.

— Хрена ему, вот! — генерал не удержался, в пятерне скрутил фигуру из трёх пальцев. — Из грязи в князи…

Майор согласно хмыкнул.

— Ну, в общем, смотрите сами, — продолжил генерал. — Потрясите его хорошенько со всех сторон. Запалите, когда надо… Пусть лапками подёргает… Ненавязчиво потом подскажите предпринимателю к кому пойти за помощью… Или смените собственника. Главное, чтобы негативный резонанс в обществе поярче был… Хотя… Какой с него прок!.. Так, мелочь… пустышки, соски, пюре, каши. Детское питание. Фигура для резонанса не та. Так, нет, майор?

— Трудно сказать… Но мы всё сделаем. Нам бы только людей, товарищ генерал…

— Опять за своё! Где я вам людей возьму, с улицы, что ли? Их же готовить нужно. Другие отделы работают…

— Понятно, товарищ генерал. Досье оставить или можно забрать?

— Забирай. У меня бумаг хватает. А по остальным направлениям как?

— Всё в порядке, товарищ генерал. Дорабатываем! Почти всё уже структурировано: по финансовым, промышленным, спортивным, земляческим, и остальным прочим… Пополняется. Работаем.

— И как там? Разгрести-то хоть можно?

— Сложно. Переплелось всё. Темно, как у… — майор не стал уточнять где, но заметил главное. — Деньги, товарищ генерал… везде очень большие деньги. Почти все под высшую меру подходят, извините, с конфискацией… Сплошной криминал, наглость, вседозволенность…

— Ну это понятно, — согласно качнул головой начальник. — Дорвались, сволочи! Ничего-ничего, пусть жиреют пока, хрюкают. Время придёт, разом всех хлопнем! — в задумчивости покатав карандаш по столу, спросил. — А как депутаты там наши, чиновники? Тоже все по уши?..

— Кто как… — осторожно ответил майор. — Но, в общем, более чем по уши… — и снова оборвал себя. Продолжил официальным тоном. — Базу данных и разработки ведём по всем юр— и физлицам, кто так или иначе связан с политикой, экономикой, общественным мнением, финансами…

— Ну-ну! Хорошо. Помните о допусках: всё только через меня! Строжайше через меня!

— Так точно, товарищ генерал.

— Ладно, работайте, пока, разрабатывайте… Или команда соответствующая придёт — хлопнем, или они сами концы отдадут… Третьего здесь не дано. Так, нет, майор?

— Так точно, товарищ генерал. Правда, ещё есть один вариант — на себя если всё взять.

— На нас итак почти всё… разгрести бы в этих конюшнях!

— Теперь и явно страной можно управлять, товарищ генерал. Время, как раз для этого.

— Ишь, ты, куда хватил, страной! Это не нашего ума дело, майор. Мы для другого предназначены.

— Так точно, товарищ генерал, но, извините, это раньше, тогда, — майор кивнул головой за спину. — А сейчас… почему бы нет? Извините, самое то.

— До этого у нас нос не вырос.

— За этим дело не станет, товарищ генерал… Всё в наших руках. Как говорится, кто владеет информацией, тот владеет миром! Крылатые слова.

— Знаю-знаю! Слыхал! Главное, не спалить бы те крылья…

— А для чего ж тогда техника безопасности, товарищ генерал? Мы ж проходили. У нас уже всё хорошо получается. Наши люди вовсю уже на местах работают. Преуспевают даже…

— Это я знаю, я в курсе… А что если возьмут, да и заразятся?

— И пусть! Люди-то всё равно наши. Какие проблемы?

— Это да… Это пожалуй!.. Ладно, фантазёр-мечтатель, иди пока, разрабатывай свою тактику со стратегией… Жду. Не на дискете только, на бумаге свою идею с управлением страной изложи.

— Есть, разработать и изложить! Разрешите идти, товарищ генерал?

— Да, майор, свободны.

— Есть.

* * *

Москва. Ярославский вокзал. Товарный двор.

Три дня перед этим в фирме СанСаныча утверждали прайс-лист с ассортиментом и ценами с «Прайвексом», поставщиком детского питания в Москву. Утрясли. Установили сроки. Взяли в банке кредит, не под двести сорок процентов — уговорили! — под двести двадцать, оплатили счёт. Потом ещё целых двое суток ждали, пока деньги поступят и зачислят на корреспондентский счёт поставщика. На этот раз в Москву полетела Татьяна. Родственники помогут, заметила она, и с внуком повидаюсь.

Две грузовые машины, камаз и газон, подъехали к воротам товарного двора. Из первой выскочила Таня (жена СанСаныча), бросилась к воротам. Нужно было спешить. Пока заказанные машины нашли территорию «Прайвекса», пока встали под погрузку, пока Татьяна выписала накладные на отпуск со склада, пока детское питание проверили-пересчитали, оформили, загрузили, пока доехали — уже и около семнадцати часов. Выяснилась первая проблема. Почтово-багажный вагон, на Хабаровск, здесь, но стоит не там, где было указано, а далеко от загрузочной площадки. Или на руках носить, или… вагон подтаскивать. Появилась и вторая. Местные грузчики, увидев дальневосточную клиентку (с башлями!), стоимость разгрузки увеличили втрое (куда денется!). Денег таких у Татьяны не было. Они вообще в обрез были. Грузчики засунув руки в карманы развернулись… Но выручили женщины, подметавшие в вагонах. В узнаваемых — фирменных — жилетах. Толстые, в своих тёплых фуфайках, платках, рабочих штанах, сапогах. Пожилые, человек десять. Как-никак дополнительный приработок. Они и начали разгрузку. На руках. Старший почтово-багажного вагона удивлён был. Он понимал, почему вагон передвинули, знал и решение проблемы. «Девушка, ты сбегай к машинисту маневрового, договорись, он всё сделает. Иди-иди. Я приму твоё питание, иди, иди». Татьяна, спотыкаясь на шпалах, побежала разыскивать маневровый. Таких на путях было несколько. Нашла. Машинист мгновенно вошёл в тяжёлые предлагаемые обстоятельства заказчицы, взяв пятьсот рублей — целых пятьсот! — обещал в течении полутора-двух часов переставить почтово-багажный к погрузочной площадке. Татьяна побежала обратно.

К этому времени только треть камаза освободилась. Зато в почтово-багажном вагоне неспешно рос штабель детского питания. Татьяна подключилась к выгрузке. Носить приходилось далеко и неудобно. Дорожка была не освещена. Шла с уклоном от высокого забора, что справа, к вагонам, мимо которых нужно было идти метров шестьдесят-семьдесят. Идти было и трудно и неудобно. К тому же пошёл мелкий дождь, ноги скользили. Пожилые помощницы передвигались осторожно. Порой оскальзывались, роняли упаковки… Светлое осеннее пальто Татьяны стало тёмным и от дождя и от пыльных, теперь уже мокрых и грязных полиэтиленовых упаковок. Туфли промокли, ноги и руки холода уже не чувствовали.

Часам к двенадцати ночи в большом грузовике осталось одна треть. Появившийся железнодорожный рабочий, в жилете, как и помощницы-бабульки, с рацией и фонарём в руках, остановил работы: перекурите, бабоньки, погрейтесь, переставляться вагоны будем, — сообщил он, и что-то буркнул в переговорное устройство… Через двадцать минут перестановка была закончена. Разгрузка возобновилась.

Похолодало. Мелкий дождь превратился в снег. Но появилась третья проблема. Она материализовалась в почтово-багажном вагоне в лице невысокого, уверенного в себе паренька лет за двадцати пяти. В тренировочных штанах, в свитере и короткой кожаной курточке, в фуражке, надвинутой на лоб, в сапогах.

— Так! Ты, что-ли, хозяйка груза? — спросил он, указывая рукой на детское питание.

— Я, — ответила Татьяна. — А что такое?

— Надо платить! — легко и просто заметил он.

— Я заплатила, — ответила она, перебирая в памяти оплаченные счета и квитанции. — Мы заплатили. — Повторила она. Татьяна это точно знала, и в Хабаровске СанСаныч за места в почтово-багажном вагоне на станции Хабаровск-1 на оплату приносил, и за автомашины в траспорно-экспедиционной компании в Москве она оплатила, и накладные все оформлены, и счёт на перечисление денег с отметкой о зачислении есть, и за въезд на территорию товарного двора… Она же, извините, бухгалтер.

— Женщина, вы не придуривайтесь. Гони деньги, тётка! Мне и сейчас. — Пряча взгляд, недобро хохотнул парень. — Все уже заплатили. — Сказал он. — Все.

Старший почтово-багажного вагона головой кивнул, все.

Погрузка остановилась. Помощницы встали, ожидая развязки. На шаг отойдя, спрятался в тень и старший проводник почтово-багажного вагона. Все смотрели на Татьяну. Кто с интересом, кто с жалостью. Видели, «хозяйка» не ожидала, и не готова была. Мафия наехала — интересно! Всегда интересно. Татьяна моргала глазами: в смету расходов это не входило, и по совести… Странно, размышляла потом Татьяна, она совсем не испугалась, ни капельки. Наоборот, её сильно разозлило. Она вскипела, набросилась на парня.

— Что? Платить? Тебе? За что? С какой стати!

Парень опешил. Не ожидал негативной реакции, к другому привык.

— Чего?

— Ничего! Ты видишь что мы грузим, видишь? Это детское питание. Лечебное. Мы больным детям его везём. Понимаешь, нет? На Дальний Восток. А ты — платить? Совесть у тебя есть? Я тебя спрашиваю, совесть у тебя есть? Я что, водку везу, пиво, сигареты? — наступала она, указывая на уже размещённый груз в почтово-багажном вагоне… Старший вагона отступил за ящики. Бабульки-помощница поощрительно головами кивали. — У тебя дети есть? Есть, я спрашиваю?

— Нет, — ответил тот.

— И не будут, — отрезала Татьяна. — Если на детей будешь руку поднимать. У нас тоже мафия есть. Есть, есть! — Машинально копируя манеру Крикуненко, даже пригрозила. — Смотри, если что… Скажу, приедут, найдут и спросят. Они у нас понимают… А ты…

— А что я? Что я? — «кассир» заметно испугался — Я же не возражаю. И вообще, откуда я знаю, какое питание вы тут везёте? Я и спросил… И нечего на меня орать. Я вам не мальчик здесь. Раскричалась тут… И вообще, что за дела, как только детское питание везут, так сразу орать. Я вам здесь крайний что ли? На своих, женщина, кричите. И вообще, давайте побыстрее тут, время уже первый час ночи, а вы всё возитесь. Давайте-давайте. — Прикрикнул он на бабулек-помощниц. — Грузитесь. Привет там, вашим. — Кивнул он и исчез за дверьми. Из тени появился старший вагона.

— Ишь, грозный какой! Местная мафия. Дышать не дают. Лихо вы его, лихо!

Татьяна на секунду присела, ноги ослабли… Испуг пришёл позже. Вскочила, потянулась на встречу появившейся бабульке с грузом.

— Да вы посидите, отдохните, — рукой отстранил её старший вагона. До этого он только наблюдал. — Я помогу. Отдохните, погрейтесь. Пальто всё промокло, красивое было, вымазалось.

Прибыло подкрепление: двое, родственники. Женщина и её сын. Подключились к выгрузке. Сверху снег. Ночь. Фонарь. Под ногами грязь. В руках холодные мокрые, скользкие упаковки… Много.

Много ли, мало ли, но к двум часам ночи машины были разгружены. Ушли. Татьяна рассчиталась с помощницами… Замёрзла. Все замёрзли. Промокла. Все промокли. Все устали. Устала и Татьяна. Но счастлива была. Хотя много упаковок с детским лечебным чаем, кашами насквозь промокли — убыток! — на второй машине тент прорвался, вода пролилась, но дело было сделано. Сделано! Выполнено! Оставалось только доставить. Вернее, ждать. Всего лишь. Семь суток. Утром почтово-багажный уходил на Дальний Восток, этот вагон в Хабаровск.

* * *

— СанСаныч, а вы уже читали статью в газете о нас? — Валентина Вадимовна широко улыбается, глаза восторженно светятся.

— Да, ещё вчера вечером прочитал, мне принесли сигнальный номер.

— А я думала первой вас обрадую… — на секунду огорчается доктор, и вновь вся светится. — Правда хорош о нас написано, да?

— Да, молодец корреспондент. Я думал, школьница какая или студентка… А она вполне профессионально изложила тему. И ведь не замужем, кажется, и ребёнка нет, а всё про детское питание и проблемы схватила. И интервью с вами очень грамотно провела. — Похвалил гендиректор.

— Ну, со мной-то понятно, я не один учебный курс кому угодно начитать могу… А вот вам, СанСаныч, больше отказываться от интервью нельзя. Страна должна знать своих героев.

— Валентина Вадимовна, каких героев, что вы! Моя задача возить то, что вы порекомендуете. Кстати, рыбные пюре так нам и не достаются. Говорят, мало поступает. А я думаю, они по Москве раздают.

— Ой, СанСаныч, не уводите разговор в сторону. Я вас уже хорошо знаю, и я не корреспондент, меня вы не проведёте… Вас должны знать хотя бы для того, чтобы другие предприниматели задумались — для чего они здесь живут, что они оставят потомкам.

— Дворцы они оставят, бензоколонки…

— Вот именно! А кому вся эта ерунда нужна, скажите? Только экологию портим своим существованием… Нет, ни одна бензоколонка, какая бы она не была раздоходная, не стоит тех глаз счастливых родителей, помните, СанСаныч, которые через месяц увидели чистое лицо своего ребёнка. Помните?..

Да, СанСаныч помнил. Был такой случай. К ним в фирму, на консультацию, пришёл измученный отец с ребёнком, мать и дед с бабкой, как заполошные ездили в это время по городу, мотались, лекарства для их восьмимесячного ребёнка искали… Отец зашёл, говорит, не случайно — люди подсказали. Валентина Вадимовна и консультировала: диатез в запущенной стадии. Лицо у ребёнка красное, пылает, всё расчёсанное и в коростах… У мамы молока своего нет, от коровьего у ребёнка диарея. Не ест малыш — голодный, всё время плачет… У родителей никакой в голове работы: извелись, издёргались, и родственники тоже с ума сходят… Врачи ставят разные диагнозы: или это, наверное, попробуйте, или то… Полный кошмар. После беседы с Валентиной Вадимовной, она подобрала питание для малыша, отец с ребёнком заметно ожил, унёсся… После этого, родственники регулярно стали появляться в магазине, часто звонили, консультировались с доктором… Через месяц они пришли все, и с цветами. Валентина Вадимовна упирающегося СанСаныча почти за руку к ним вытащила. Благодарили. И ест ребёнок, и спит, и вес набирает, и… Лицо видите какое чистое, улыбается. Ему и друг другу улыбались все. Приятно. Да, приятно. Было такое, было!

— Так вот, таких уже случаев у нас очень много, СанСаныч. Поздравляю.

— Это вам с Уткиным спасибо, это же вы их консультируете, не я.

— СанСаныч, вы опять!.. — возмутилась доктор, но перебила себя, что-то вспомнив. — Кстати, СанСаныч, вы знаете нет, что вся уже местная мафия к нам за питанием для своих детей ездит… Знаете?

— Нет, не обращал внимания. Мне без разницы… Кстати, а вы их откуда знаете?

— Нашу мафию? — воскликнула доктор. — Господи, СанСаныч, да кто ж её в нашем городе не знает!.. Разве ж только милиция! Её ж не вооружённым глазом за километр видно. И по машинам, все на джипах, и по золотыми цепями на шеях, перстням… Духами пахнут… Деньги платят не считая… А их жёны, СанСаныч, такие напыщенные, куда тебе с добром… А проблема-то, как у простых смертных, не в деньгах, а в плохой наследственности… Сяду я с ними разговаривать: все обыкновенные, СанСаныч, бабы и бабы, только одёжки дорогие. Да я же их всех по нашему роддому знаю, как облупленных. Я же — страшно сказать! — тридцать четыре года в центральном роддоме проработала, почти все роды через мои руки прошли… Я их всех помню: и мамаш, и детей их, и вот, внуков!..

— Ну да!

— Да, представьте. Это они тут все такие вальяжные да расфуфыренные, а там… — Валентина Вадимовна махнула рукой в сторону роддома, — обыкновенные бабы, извините, как все.

Разговор перебивает одна из сотрудниц СанСаныча, она в торговом зале работает.

— Валентина Вадимовна, тут одна больн… извините, СанСаныч, покупательница к нам пришла, рецепт показывает странный… Я удивилась!

— Так, — живо включается в работу доктор. — Рецепт, это хорошо. Какой рецепт? Действительно странный? И что?

— Вот, смотрите.

— Ну-ка, ну-ка… Что тут странного… — Валентина Вадимовна некоторое время рассматривает через очки запись на рецепте, и огорчённо всплескивает руками. — Не может быть! Ужас! Кто это такое выписал?.. — смотрит подписи. — Врач Сагадаева!.. Вторая поликлиника!.. Вера Ганиевна!.. Ах, ты ж, моя двоечница, ах ты ж, второгодница! Смотрите, СанСаныч, что эта детский врач ребёнку пишет! — сокрушённо стучит себя по лбу. — Совсем же думать не хотят… Пишет на рецепте выбор смесей для ребёнка — смотрите! — через запятую: «Нутрилон» запятая, «Нутрисоя» запятая, «Симилак»… Представляете!

— Что? — переспрашивает СанСаныч. — И «Нутрилон» и «Нутрисою» сразу!

— Да, именно. Представляете? Как же можно, извините, — врачу! — рекомендовать ребёнку сразу и то, и другое… Кошмар! Это же совершенно разные формулы! И ведь я её хорошо знаю, она курсы повышения у меня проходила, и столько раз на… Ох, уж я отчитаю её сейчас по-телефону… Ох, уж я задам ей перца!.. Всё в одну кучу. Ах, ты ж, негодница… А что говорит родительница, она куда смотрела?

— А что она? Врач порекомендовала, она и… Рецепт же выписан. Идите быстренько в детский торговый дом, сказала, там врачи специализированные, говорит, они и подберут вам питание…

— Вот как, там врачи специализированные… А сама она, не врач, да? Она же стажировалась у нас… Помните, СанСаныч, такая тёмненькая у нас на занятиях была? Всегда скромная, молчаливая, восточная красавица с косой… Ай, как не хорошо. Ай, стыдно!..

— Нам цикл занятий бросать нельзя, Валентина Вадимовна… Нужно продолжать с ними заниматься. — Заметил гендиректор.

— Да-да, конечно. Мы с Уткиным уже заканчиваем работать над первой методичкой по искусственному вскармливанию, вот я и включу туда ряд дополнительных тем… Ах, ты ж, ленивица такая… Ну, Вера Ганиевна, ну, заяц, погоди!

— Что за дым, а драки нет? — входя, громко восклицает коммерческий директор Людмила Ивановна Крикуненко. У неё манера такая — везде входить с шумом, чтоб вздрагивали, как она поясняла СанСанычу, намекая на высокую милицейскую должность своего мужа, чтоб боялись. Гендиректора это всегда коробило, а она вроде отшучивалась, так я же шутя, СанСаныч, чтобы нас узнавали и уважали. Потом гендиректор перестал с нею куда бы то ни было ходить, чтоб не смущаться, и других не смешить. Вот и сейчас… — На каких зайцев охота? Почему без меня?

— Да есть тут желающие… — уклончиво отвечает доктор, вставая. — Ну я пошла разбираться, СанСаныч…

— Угу, матери всё объясните.

— Да-да, конечно. Осмотрю сейчас ребёночка, растолкую. Всё будет как надо!

Гендиректор поворачивается к своему заместителю.

— Что, Людмила Ивановна, — она удобно расположилась в диванном кресле, откинулась на спинку, непринуждённо закинула ногу на ногу, короткая юбка почти совсем исчезла. — Такая радостная, я вижу, никак новогодние подарки все продала… уже и март на носу!

— Да нет ещё, не все, — сразу скиснув, вяло отмахивается Людмила Ивановна. — Но разбирают понемногу… Я вот что хотела сказать. — Обрывает для себя неприятное, переходит к делу. — Я знаю, мы детское питание отдаём всем на реализацию с большой скидкой, а надо наоборот, СанСаныч, наценку делать… Мы же даём с отсрочкой платежа — так, нет? — значит, мы даём людям товарный кредит, а на кредит нужно процент свой ещё набрасывать… за пользование ресурсами…

— Я знаю эту формулу. Но мы сейчас не продаём, Людмила Ивановна, мы не торгуем, мы внедряем новую идеологию детского питания. Идеологию! Я же говорил вам уже — у нас другая задача, понимаете?

— Но мы же деньги теряем, у нас же навар маленький. — Стоит на своём коммерческий директор.

— Да, теряем, и сознательно, причём, теряем… Нам на обороте сейчас нужно работать, если мы хотим помочь людям.

— Да кому там помочь, Господи, если у самих задница голая! За ремонт магазина вон сколько денег отдали, за сертификацию, за…

— И за аренду, и за транспортные, — уже раздражаясь, продолжает гендиректор, — и за шампанское твоё, и за новогодние подарки!.. Почему ты это забываешь?

— Я не забываю, — словно ждала, вскипает Людмила Ивановна, я для фирмы всё делаю, стараюсь… А ты… Вы… Ты не благодарный… Ты…

— Ну, говори… Говори!

— Не устраиваю вас — могу и уйти. Пусть другие на вас батрачат…

— И уходи! Я давно наблюдаю, как ты ерундой здесь занимаешься…

— Вот как! Это я ерундой? Это вы тут все ерундой занимаетесь… Кашки они детские возят, памперсы продают, пюрешки… Да кому это надо! Все нормальные люди делом занимаются, деньги себе зарабатывают… А он хреновиной какой-то… Тоже мне Савва Морозов нашёлся… Благодетель…

— Ладно, хватит. Ты свободна. Уходи. Обойдусь без такого помощника.

— Да вам вообще здесь никто, я смотрю, не нужен! Спелись тут все, снюхались!.. Подождите, ещё пожалеете! Вспомните вы меня ещё!

— Всё-всё, уходи. Видеть тебя не хочу!

— Ой, ой, выгоняет он меня! Да я сама ухожу. Понял?

— Понял. Иди!

Крикуненко вскочила, вихляя задом, прогрохотала каблуками, бабахнула дверью.

Тут же вбежала юрист, Людмила Образцова.

— Что такое, что случилось? — спрашивает, показывая на двери.

— Я Крикуненко сейчас выгнал.

— Совсем?

— Да, с сегодняшнего числа. Оформи, пожалуйста, приказ и всё там, как положено… Как служебное несоответствие…

— Ну и правильно, давно пора… — одобрительно восклицает юрист. — Только она пакостить теперь нам начнёт!..

— Она и раньше это делала.

— Да!.. Но теперь… Я представляю!

— Угу! Наверное.

— Но вы не расстраивайтесь из-за неё, СанСаныч, торгашка, она и есть торгашка. На вас лица нет. Не переживайте… Принести чаю?

Вошла встревоженная главбух, Татьяна Викторовна.

— Что случилось? Дверь так грохнула…

— Я Крикуненко сейчас уволил… — пояснил СанСаныч.

— У-у-у! Жди теперь какой-нибудь пакости… Но не расстраивайся, как-нибудь переживём!

В дверях появилась доктор Валентина Вадимовна.

— Чего-то Крикуненко выскочила как ошпаренная, говорит, заявление подала гендиректору, не хочу, говорит, ерундой здесь с вами заниматься… Это правда?

— Ну да, подала она!.. — фыркнула юрист. — СанСаныч её уволил.

— Ой, как хорошо! И правильно, давно надо было. Она такого про нас везде говорит… Уши вянут.

— Я знаю. Она работу нашу ерундой считает.

— Ну конечно… — заметила главбух. — Ей же всё время неучтёнка была нужна, а тут, всё по белому… Не урвёшь.

— Да, тут не разбогатеешь! — задумчиво произнёс гендиректор. — Нам нужно срочно выходить на производителя детского питания… С ними нужно работать. Без посредников.

— Вот это бы очень хорошо, — поддержала доктор. — Мы бы тогда могли чётко заказывать весь необходимый ассортимент, в рамках нашей программы, и график поставки выдерживать… И результаты мониторинга были бы выше.

— А цена была бы ниже… — заметила юрист, Людмила Николаевна.

— И товарный оборот был бы больше. — Подчеркнула главбух.

— И больше бы детей охватили… — завершил гендиректор.

— Да! Значит, нужно ехать. — Вывела вектор действий доктор.

— Куда? — юрист развела руками. — Где, кто нас ждёт?

— Куда-куда… — возмутилась доктор. — В Америку, в Европу… не важно. Важно, что это нам нужно, необходимо.

— Пожалуй, что да. Перекупая, мы долго не протянем. — Соглашаясь, расстроено произносит гендиректор.

— Это точно, — с жаром поддерживает главбух. — У меня такие кошмарные платежи… почти все авансом… Мы ещё ничего не продали, а мне уже платить…

— Ладно, решено: едем искать производителя, — оглядывая всех повеселевшим взглядом, заканчивает совещание СанСаныч. — Если уж без производителя нам никак.

— Это вам-то, СанСаныч, нужен производитель?! — с намёком восклицает доктор. Женщины дружно рассмеялись, да уж…

Московская торговая компания ЗАО «Прайвэкс», созданная югославами, у которой СанСаныч, перебрав перед этим три или четыре московских, таких же посреднических, постоянно теперь покупал детское питание, за год их знакомства фирма из шести человек поднялась, выросла в мощную посредническую структуру с многомиллионным долларовым оборотом. Президент компании для СанСаныча стал уже практически недоступен, секретарь все звонки и встречи замыкала на одного из его замов.

В последнее время отношения между обоими руководителями неожиданно для СанСаныча несколько охладели. Пожалуй, и по вине СанСаныча. Его самолюбие задевало небрежное отношение партнёра в выполнении заявки. Заявленного продукта в поставке могло и не быть. И сроки годности продуктов ему, на Дальний Восток, время от времени шли уже просто предельные. А, значит, у него, у СанСаныча, вся программа питания детей была под угрозой, как и имидж фирмы тоже… Научно-практический отдел от этого страдал: фирма же, как-никак, на Дальнем Востоке конечный потребитель, большой потребитель. В разговорах по телефону с далёкой Москвой СанСаныч нервничал, даже требовал. А отдел продаж ЗАО «Прайвэкс» с этим не считался. ЗАО, как шпионскими методами выяснил СанСаныч, весь свой полный ассортимент отдавало только москвичам. И рядом они, и деньги быстрее оборачиваются, и контакты налажены и ежедневно поддерживаются… А у СанСаныча сплошные проблемы, особенно под праздники: то московское ЗАО по нескольку дней, как и вся Москва, не работает, то товар ещё не прошёл таможенную очистку, то товара на европейском заводе нет, то машины ещё, равнодушно отвечали по телефону, не подошли… вот-вот, будут… Звоните. Нервничал СанСаныч. И не зря нервничал.

Спрос на детское питание у него возрастал. Родители уже брали не большими, недельными закупками, а ходили через день, кто и чаще… Ещё и мелкие оптовики кое-что разбирали. Интерес рос… Детские врачи, педиатры и участковые, уже работали почти свободно, знали что рекомендовать, что детям советовать, писали уже объёмные недельные меню-рецепты. И родители, и врачи чаще стали спрашивать рыбные пюре, смешанные… А эта продукция, к большому огорчению всех в фирме СанСаныча, не доходила, оставалась где-то в Москве… У СанСаныча с декларированным полным ассортиментов детского питания возникали проблемы. Родители огорчались, нервничали, боялись возврата прежних своих бед. А что СанСаныч мог на это сказать? Плечами пожать? Ещё и валютный курс постоянно рос, и московская фирма-поставщик цены поднимала… И железная дорога провозные тарифы увеличивала, и накладные расходы росли… Одни удары по престижу фирмы. СанСаныч не мог так легко цены поднимать, как все, боялся отпугнуть, обидеть покупателей. Хорошо видел их, своих покупателей, видел, кто к нему ходит. Если и были у кого большие деньги, так далеко не у многих.

И на этот раз в Москве разговора в «Прайвэксе» не получилось. Вице президент компании, тоже югослав, высокий, улыбчивый, с крупным подвижным лицом, легко отшучивался, сводя весь разговор к тому, что если бы фирма СанСаныча, например, выкупала бы у него товара процентов на семьдесят-восемьдесят, то он, тогда бы, это да бы!.. Весело смеётся. Так же улыбаясь докладывает свою проблему: «У меня масса своих здесь контрактов, и все по Москве, представляете, ещё и Нутритек кое-что по госзаказу в Чечню забирает… и… так далее, и тому подобное. Мы же вас ценим, вы же знаете, — холодно улыбаясь, говорил он, — даём вам один контейнер неоплаченный на оплаченный предыдущий, по-дружбе… Знаем, что вы далеко живёте, что вы стараетесь, про сильный научно-практический отдел ваш знаем… Наслышаны. Вы у нас молодцы, но… Товара всем не хватает, денег на закупку тоже… Берём кредит, и сами понимаете что цена растёт… Нам это тоже не нравится, а что прикажете делать! Нам же и прибыль ещё, извините, кое-какая нужна, да и время такое!.. Другим мы вообще без предоплаты ничего не отгружаем… Работаем от того, что есть!..»

Жаль! Ну нет, так нет!

* * *

И кто бы мог подумать, что в городе СанСаныча, когда-то, лет пять-шесть назад, жила простая, но, говорят, очень симпатичная белокурая девушка, которая работала в славном советском «Аэрофлоте» ни кем-нибудь, а бортпроводницей, причём в статусе передовика Соцтруда. И вот однажды, рассказывают старожилы, в одной из дальних поездок, только-только нашим экипажам разрешили летать зарубеж, она совершенно случайно познакомилась с молодым, естественно красавцем иностранцем. Правда, в описании самой внешности иностранца есть серьёзные разночтения: кто говорит, что красоты он был не земной, как и сама девушка, кто говорит, что так себе он был, и старше её, и невысокий, и лысый, но, это всё неважно сейчас. Главное, они крепко полюбили друг друга, сильно тянулись друг к другу, тосковали, наконец социальные его возможности перевесили, перетянули к себе… И живут они теперь, славно и счастливо, где-то в далёкой зарубежной Голландии.

Если это известно «Аэрофлоту», то кто сказал, что об этом не может знать, например, тот же СанСаныч, когда его можно сказать друг, Алексей Образцов, командир воздушного судна, лётчик, пилот первого класса, хорошо знал эту девушку… Не в смысле того… а в том смысле, что просто летала несколько раз в его экипаже, в качестве всё той же бортпроводницы… И ничего другого! Плохо о наших людях могут думать только враги или сочувствующие им… Не мы!

Именно к ним сейчас в гости и летел СанСаныч с бухгалтером Татьяной, женой своей, на борту авиационной иностранной компании с загадочным трёхбуквьем на фюзеляже «KLM» по маршруту Москва-Амстердам. Теперь это для нас запросто, господа, раз-два и мы уже…

Сам самолёт СанСаныч и не понял какой был. Пассажиров провели по закрытому туннельному переходу прямо в салон, который внутри оказался неожиданно маленьким, меньше даже, как показалось, чем «Ту-154». Но кресел в первом салоне было в половину меньше, сидеть было от этого очень свободно и непривычно удобно. И накормили в полёте отменно, как показалось СанСанычу с Татьяной, два раза причём. Хотя полёт не продолжительный. Стюардесса у Сташевских, да и у всех пассажиров в салоне, предварительно, приветливо улыбаясь, поинтересовались, — на русском языке, распевно, и со значением, будто господам или князьям: «Вы предпочитаете обед рыбный или мясной?»! СанСаныч с Татьяной удивились — рыбный или мясной?! Можно, значит, выбрать! Но вида не подали, не сговариваясь, мудро заказали и то, и другое. А уж разнокалиберных прохладительных напитков зазывно мимо их кресел возили туда-сюда, просто непрерывно. Напротив, через проход, два какие-то человека развалясь в креслах, легко и дружески разговаривали между собой сначала на английском языке, потом, перешли на немецкий, потом на французский, потом обратно на английский… к великому изумлению четы Сташевских, запивая весь свой этот иностранный разговорный коктейль, не морщась, глотками золотистой на просвет — в салоне было очень солнечно, — жидкости, видимо коньяком, а может и виски. СанСаныч, из принципа, вначале тоже заказал такой же, по цвету, но пить не морщась не смог, крепким уж больно оказался, поэтому быстренько заменил на привычное шампанское и рюмку водки перед мясом. Татьяна пила только мартини с тоником. Так именно её научила дома юрист, Людмила Николаевна Образцова: много можно выпить, не опьянеть, и вкусно.

Оба Дальневосточных пассажира в тайне немножко трусили, точнее переживали. Не за сам полёт, за другое: а вдруг не в тот город самолёт приземлится или их не встретят… И что тогда? Или… Языка-то, ни английского, ни немецкого, ни тем более голландского они не знали. Да если бы и захотели выучить какой, за тот мизерный срок, отпущенный СанСанычем для сборов, они бы всё равно ни один не осилили. Что грустно… Скорее, стыдно. Как и за то, что и денег с собой — кот наплакал… Предприниматели!.. Эх!.. И стыдно, и грустно. Такой вот, перестроечный, моральный коктейль в душах наших путешественников образовался… Заняла Татьяна сколько-то там, в Москве, у родственников.

Но самолёт прилетел вовремя, и именно туда куда и предполагалось, и встретили их.

Ах, Амстердам, Амстердам, Амстердам!..

Нет, они тогда его не видели. Проехали какими-то вроде задворками, и покатили прямиком в город Леварден, или Леуарден… как-то так, в общем. Там именно и жила наша интернациональная семья, лучшая часть которой — женская — когда-то принадлежала России, ещё раньше СССР, причём городу Хабаровску. Важно другое, ландшафт был за окном машины сказочно приятным, сплошное тебе раздолье с привольем. Чудные зелёные поля с коровками и без, огромные поля — до горизонта — ярких тюльпанов: и красные они, и оранжевые, и жёлтые… — невероятно много цветов и невероятно всё красиво; ещё и чудные деревенские мельницы — настоящие! — были и чудные ветряные — просто стада! Но что не менее чудное, так это ровность, ширина, и чистота автомобильного шоссе. А машин на нём… Настоящая артерия, напряжённая, важная и неизбывная.

В дороге и пообедали. Прямо над дорогой, в одном из кафе. Закрытый стеклянный мостик над дорогой, как смотровая вышка-аквариум. Чудно. Словно в тихой прохладной обстановке в кинозале сидишь, пьешь себе кофе, слушаешь негромкую музыку, и отдыхаешь. А под аквариум, как под огромный и прозрачный экран, и из-под него, в восемь шоссейных полос, беззвучно летят из-за горизонта, исчезая и появляясь автомобили… Порой жутко даже становится, ноги сидя подгибаешь, чтобы выхлопными трубами, или крышами высоких прицепов тебя, кажется, не зацепили…

Машины совсем разные, яркие и очень яркие, чистые и блестяще чистые, жутко спортивные и бесконечно, кажется, длинные… товаро-пассажиро-вместительные: грузовики, автобусы, машины… машины… машины. В них, невидимый, за тентами или обшивками прицепов, какой-то важный груз и люди. Людей не видно, так, мелькнёт чьё-то порой лицо, абрис просто, и исчезнет… но они есть, много их. Очень много туристских автобусов. Они, как многопалубные морские круизные лайнеры, сияют зеркалами тонированными стёклами, яркими рекламными надписями, отличаются вместительными размерами, высоким чувством собственного достоинства в экстерьере и изяществе форм. Все куда-то стремительно движутся… катятся, летят, едут. Люди… Иностранцы… Большие и маленькие… Всякие разные… человеки… Они и в этом кафе есть: сидят, завтракают, обедают, разговаривают, смеются… Живут. Иностранцы. Да, ино…странцы. Чужие, значит. Другие. Не наши!.. Чудно всё это, если представить! Туристы!

Лица у всех загорелые, непременно улыбчивые, все одеты свободно, не чопорно. А СанСаныч, как дурак, в костюме полетел… Жалел теперь. В общем-то, предполагал это, но не мог он поехать за границу в, простите, каких-нибудь кроссовках, пусть даже это и «Найк», и в свитере, например, с пузырящимися на коленях штанах, — не мог. Он был и в галстуке..

Тая, а именно так звали нашу русскую девушку, безошибочно вычислила среди растерянно оглядывающихся в плотном потоке прибывших пассажиров своих земляков. Подошла, радушно улыбаясь, протянула руку для приветствия: «Здравствуйте, — сказала она. — Я — Тая. А вы — Александр, да? А вы Таня!»

— Да! Здравствуйте, Тая. Очень приятно! Привет вам, от дальневосточников.

— Спасибо! — поблагодарила молодая женщина. — Как вы долетели? Не устали?

— Ну что вы! Даже не заметили!..

— Отлично!

— А у вас красиво здесь, — оглядывая огромное, многоярусное пространство шикарного аэровокзала заметил СанСаныч. — Запросто можно заблудиться. — Это главное, чего опасались Сташевские, вовремя прилетев.

— Ну что вы, здесь же всё понятно. А это мой муж, Шульц! — представила она появившегося за своей спиной мужчину. Тот не торопливо подходил к ним в сопровождении двух упирающихся детей, девочек, одетых в праздничные платьица, туфельки, с яркими бантиками в коротких причёсках. Одной по виду пять лет, другой — не более трёх. Старшая — копия мама. Такая же округлость лица, нос, рот, лоб, волосы и глаза, только взгляд насторожённый и любопытный. А вторая, меньшая, один в один — папа. Такие же кудряшки волос, только у папы они с проседью, редкие и почти не закрывают макушку головы, у девочки быстрый, остро-любопытный взгляд и на лице готовность немедленно расплакаться, если не обратят внимания.

Красивой молодую женщину назвать было бы возможно, правда с очень большой натяжкой, и то из патриотических соображений — соотечественница, как-никак. А что касается её мужа, то это был истинный Шульц. Именно такой, каким в советских кинофильмах изображали «фрицев», «шульцев» и прочих немецко-фашистских захватчиков. Только он был старше тех, молодых, киношных арийцев, и совсем не злой сейчас, и не страшный, скорее домашний — наивный и доверчивый. Ему бы тогда подошёл образ какого-нибудь интенданта в тех фильмах, либо повара на генеральской кухне. Невысокий, сутулый, с кудрявой лысеющей головой, с большим загорелым лицом, с открытым внимательным взглядом светло-серых глаз, с резкими мелкими морщинками вокруг них, прямым носом, крупными губами, резко очерченным, раздвоенным прямым подбородком, с загоревшей шеей и такими же тёмными загорелыми руками до локтя, крупными кистями рук, короткими белёсыми волосами от запястий и выше, светлыми конопушками на них. Обычный, можно сказать, немец! Правда, не страшный, домашний. Именно так он и выглядел, подходя к прилетевшим гостям в разношенных своих коричневых сандалиях, тёмных брюках, и клетчатой ковбойской рубашке с засученными выше локтя рукавами. Улыбка у него была и чуть стеснительной, и радушной. Он что-то произнёс непонятное при встрече, будто горсть камешков перекатил во рту.

Тая опередила вопрос гостей, пояснила.

— Это он с вами поздоровался так, по-голландски. Он знает только немецкий язык и голландский, а английский плохо. Вы знаете немецкий?

— Нет, только русский. — Ответил СанСаныч.

— Александр говорит не много на английском. — Заметила Татьяна.

— Нет, здесь это не понадобится. Здесь, в Европе, все говорят или на голландском, или на немецком, кто и на французском… Я переведу, не беспокойтесь. — Что-то быстро затем сказала мужу на его языке. Говор был довольно приятным на слух… Выслушав, Шульц ещё шире улыбнулся, протянул для знакомства руку, и что-то снова произнёс на-своём голландском, кивая головой «я, я!»

— Он говорит, — перевела Тая, — что очень рад знакомству. Потому что вы из моего города. Из России. Он был у нас дома… Ещё тогда, до перестройки, когда знакомился с моими родителями. Ему у вас, у нас, — поправилась Майя, — очень понравилось.

— Вот как! — воскликнули гости. — Понравилось?! — мысленно сравнивая хотя бы только аэровокзалы… Не поверили. Перевели тему. — Дочери у вас красивые!

— Да! — охотно согласилась Тая, и трое взрослых повернулись к детям. — Три года и пять лет. По-русски говорят ещё плохо, но всё понимают. — Представила дочерей. — Эльза, старшая, и Катя, младшая!

Девочки, стесняясь, прятались за папиными ногами, но любопытство и непосредственность вновь и вновь выталкивали их оттуда.

— Какие девочки хорошие. — Похвалила русская тётя-гостья, и преувеличенно восхищённо, вдруг воскликнула, будто только и заметила. — А платья у них какие красивые! О!..

Девочки как по-команде, мгновенно выступили из-за папы, услышав похвалу гостьи. Благодарно поглядывая на тётю, затоптались на месте, жеманничая, демонстрируя платьица, оправляя юбочки, рукавчики…

— Очень красивые!.. — подтвердил и дяденька гость. — И имена красивые! Звучные!

Тая вновь легко перевела похвалу для дочерей и для мужа. Девочки ещё усерднее застеснялись, папа шире заулыбался, молчаливо кивая головой «я, я!»

— Эльзу назвали в честь мамы Шульца, а Таточку — Катю, в честь моей мамы! — пояснила Тая. Шульц согласно кивнул головой.

— О-о-о!.. — поощрительно воскликнули гости. — Интересно.

В это время одна из дочерей, младшая, почувствовав общее внимание, неожиданно грубым голосом, почти басом, вдруг громко, во весь голос, заявляет маме, как требует.

— Мамми! Какить!.. — громко сообщает она, причём, на непривычном здесь, под голландскими «иноязычными» сводами, русском языке. И нетерпеливо дёргает папу, как стоп-кран, за руку. Папа, недоумённо вздёрнув брови, наклоняется к малышке, что такое, почему так не вовремя. Старшая, пятилетняя девочка, услышав это, осуждающе ехидно хмыкнула, отворачиваясь от сестрёнки — нашла, мол, время, и тут же повернулась к гостям, как бы говоря: а я знала, что её не нужно было с собой брать. Маленькая она ещё потому что. Обязательно, что-нибудь, да испортит… Вот, вам, и, пожалуйста! Всегда так.

— Мама, она не хочет, — укоризненно глянув на сестрёнку, по-русски строгим тоном заявила старшая, Эльза. — Это она так шутит!

— Нет, мамми! — буравя маму глазами, сердито при этом нахмурив брови, громко повторила младшая, чётко выговаривая слоги. — Какить!..

Мама и гости весело рассмеялись. Таточка ещё больше надула губки, собираясь видимо заплакать. Предупреждая это, старшая, небрежно махнув рукой, в том же своём поучительном тоне, что-то коротко ей по-голландски сказала. Младшая, сердито сверкнув на неё глазёнками, выслушала, тем же басом, плаксиво ответила на русском.

— Ага! — огрызнулась она. — Ты сама в памперсы!.. — и вновь грозно матери. — Мама, какить!

— Дома надо было «какить»!.. — смеясь, резюмирует Тая, и что-то говорит мужу. Шульц, выслушав, понимающе кивает головой, ещё ниже наклоняется к дочери, и что-то тихонько шепчет ей на-ухо. Та, замерев, прислушиваясь к словам папы, перебегает своими круглыми, жутко хитрыми, чуть уже влажными от набежавших обидных слезинок любопытными глазёнками, от одного незнакомого русского дяди к русской тёте и обратно. Заметно успокаиваясь уже, швыркнула несколько раз носом, раздумывая видимо — зареветь уже или ещё рано. Послушно потом кивнула папе головой, повернулась, и пошла за ним, оглядываясь на гостей, не ушли бы… А старшая в это время, всем своим видом давала понять, а вот с ней, можно хоть куда, уж она-то такого «нехорошего» недоразумения на людях никогда не допустит, она-то уж взрослая.

Забавная сцена полностью растопила неудобство первых минут знакомства, женщины заговорили свободнее. СанСаныч подхватил лёгкий свой чемодан, дорожную сумку, двинулся за Таей.

Ехали они в тёмно-сером, четырёхлетней «выдержки» пятидверном, подержанном семейном универсале «Фольксваген». Машина внешне показалась не очень большой, но уместились все, и багаж запросто вошёл, и обе детские прогулочные коляски тоже.

Гостю предложили переднее сидение, рядом с водителем Шульцем. Татьяна, Тая и девочки разместились сзади… Покатили… Шульц говорил мало, изредка только указывал рукой на важные достопримечательности, больше отвечал на вопросы. А вопросов у гостей было много.

Действительно, как можно было не спросить: «А что это за бетонные, вровень с дорогой, под решёткой, поперёк всего шоссейного полотна, не широкие, миллиметров двести-триста, на глаз, желоба через каждые пятьсот-шестьсот метров идеально-ровной дороги… Всё время, причём. Дождевые стоки что ли?

— Нет, — перевела Тая на русский. — Таким образом строители сохранили пути миграции разным червякам, жукам, лягушкам… Земноводным, в общем. Чтоб не давить… И аварий меньше.

— Серьёзно? — переглянулись гости. Такой трепетной заботы у них, в России, даже о людях нет, не говоря уж о… Ну, заграница, ну, удивила! Вот это уровень отношения к проблеме сохранения живой природы!..

— О, Шульц, Тая, а это что было? — едва не тычась в лобовое стекло, спрашивает СанСаныч, указывая на концы мачт, должно быть океанского судна — две белые мачты с перекладинами и флажки на каждой — как раз проплывали над автодорогой, поперёк всей трассы, прежде чем их машина нырнула в очередной тоннель.

— Где? — запоздало спрашивает Майя, и догадываясь, спокойно сообщает. — А! Это океанские пароходы по каналам к нам заходят…

— Над дорогой!! — вывернув шеи, изумляются гости, вглядываясь в заднее стекло машины, ловя взглядом, совсем, казалось, неуместные здесь, над автострадой, трубы и мачты настоящего океанского теплохода. Сам теплоход естественно виден не был, он прятался за высокими бортами канала, но изумление от этого было не меньшим, наоборот. Это какой же канал нужно было построить, чтобы на нём, и не менее важно, под ним, летали такие вот автомобили. Если б СанСанычу с Татьяной не удалось, пусть случайно, заметить эти мачты над автотрассой, они бы ни за что потом не поверили, что это возможно… Потому, что это не возможно никогда… Оказывается нет… Не только теоретически возможно, но и практически. — Вот это да! — не веря глазам, качал головой бывший технарь СанСаныч.

— У нас же вся Голландия на островах, — неторопливо поясняет Тая. — Потому и соединили всё судоходными каналами, и природные переходы для диких зверей и животных сохранили.

— Как это, для зверей и животных? — Гости пока не выходят из состояния лёгкого шока, не успевают приходить в себя. — Ещё и для зверей?!?!

Нет, не дикие они, русские они, российские. Смеяться над ними не нужно. Не в стране, не у них в городе, ни в кино такого ещё не показывали. До них ведь часов двенадцать непрерывного лёту со скоростью девятьсот километров в час от этой развитой-переразвитой Европы… Отстали они несколько или опередили их… Сразу и не понять, к этому привыкнуть надо.

— Да. Только так можно было сделать землю удобной для людей и для зверей. — Спокойно пояснила Тая. — Таким именно образом, естественный природный ландшафт в Голландии для зверей был и сохранён… Учёные вычислили пути миграций, их потом и оставили… К такому, очередному, мы как раз и подъезжаем… Смотрите! Видите?

— О! — Гости вновь заглядывают в окна машины, видя наплывающую на них густую щетину зелёного леса привольно раскинувшегося поперёк всей автострадой… Будто под ровную сопку потом нырнула машина в тоннель. Метров сто просвистела по шумной, но ярко освещённой искусственным светом тоннельной трубе, и вновь вынырнула на белый свет, под тёплые солнечные лучи… Вот, здорово! — Да, умно тут у вас. — Завистливо, в слух, отметили гости.

— Вас ист дас? — громко переспросил Шульц.

Тая коротко перевела суть разговора.

— О, я, я! Зеер гут! Отчшен эта карашо! — смешивая немецкий и русский, подтвердил Шульц, указывая на окружающее пространство.

Вокруг, и справа, и слева, просматривались непривычно чистые и непривычно яркие краски ландшафта. Яркая зелень травы, группки чистеньких и аккуратненьких — целые стада — коров, свободно разгуливающих или мирно дремлющих на лёгком ветерочке под высоким чистым солнечным небом. Игрушечные домики, будто из заморской какой сказки… Так и кажется, появятся сейчас маленькие весёлые гномы, охраняющие все эти богатства, а может и тролли с ними, и та девочка из сказки, в красном островерхом колпаке, платьице и деревянных остроносых башмачках… Да-да, всё это, внешне, кажется не настоящим, сказочным. Сказка потому что… Сплошная пастораль за окном машины… Мираж. Страна тюльпания.

Так и доехали до Левардена в состоянии полувосторженного удивления.

В Голландии наши россияне-Дальневосточники были всего три дня, улетели на четвёртый. Первый день радушно угощали землячку, с её детьми и мужем, дальневосточной красной икрой, рыбкой красной солёненькой, Уссурийским винным бальзамом, баночками клубничного варенья. Правда на следующий день, совсем случайно, увидели в местном супермаркете огромное изобилие аналогичной рыбной продукции — и калугу и белугу, и стерлядь, не считая кеты и горбуши, вместе с икрой, естественно, и красной и чёрной, долго потом не могли своё удивление скрыть и успокоиться. Огорчались: и почему это у них, на Дальнем Востоке, вообще рыбы не стало!.. Никакой! Эту красную рыбу с икрой, для презента, они доставали правдами и неправдами… С Сахалина лётчики в кабине тайком провезли… Тайком! А тут — море её. Множество рыбы. Всякой, причём… А голландцы ещё невольно и добили гостей, накормили обедом в прибрежном рыбном ресторанчике. О-о-о! Вспоминая, путешественники в восторге округляют глаза…

И было от чего.

В тридцати шагах от вас раскинулся настоящий рыбацкий пирс. С бесчисленным количеством хаотично раскачивающихся на волне, словно прибрежный морской мусор, развалистых в боках моторных лодок, прогулочных катеров. Изящных, чистеньких, беленьких, золотом высвечивающих отделкой, с победно задранными носами, романтично скошенными к корме надстройками. Множеством красавиц яхт, где под тентами, где и без них, от маленьких, одномачтовых, до больших, круизных, трёхпалубных… Всё прибрежье, словно ёж или игольница, в раскачивающихся на волнах острых концах мачт… За всем этим великолепьем, вширь и дальше, вглубь, к ниточке горизонта, плещется океан — настоящий, большой, серьёзный. С высокими, гибко-текучими волнами, мощно и величественно накатывающих на берег, с настоящими холодными солёными брызгами; громкими, недовольными криками жадных и нервных чаек над головами и везде вокруг; острым и пряным запахом водорослей, рыбы… И надо всем этим — всезаполняющий монотонный, глубоко мудрый и таинственный шум безбрежного океанского простора… волнующий чувства и фантазию. И лёгкий его, раздольем пьянящий ветер, доносящий романтику дальних морских странствий: приятно остужающий лицо, руки, тело…

Неподалёку от берега, в одной — двух милях, кажется совсем рядом, прикорнули на воде, будто зацепились за что-то, стаи ма-аленьких из-за расстояния, чистеньких рыболовецких судёнышек. Но никакого движения на них, из-за дальности расстояния, не видно… Раскачиваются они сонно, с борта на борт, клюют носами задирая корму, и наоборот, скачут на волне, будто несуразные поплавки, дремлют… Но через каждые двадцать-тридцать минут кто-нибудь из них обязательно — проснувшись! — срывается с места, торопится к берегу, причаливает к пирсу. Ткнувшись бортом, даже не закрепляя концы, на одних моторах, передают рыбаки на берег мокрые высокие ящики — с десяток, полтора. В них горой уложена подпрыгивающая, бьющая хвостами, всем телом рыба… много рыбы. Есть ящики в которых угрожающе шевелятся морские крабы, осьминоги, извиваются морские змеи, ежи… Есть и ещё какие-то совсем уж фантастические, незнакомые.

Судёнышки на этом не задерживаются. Быстро сдают выловленную и рассортированную рыбу своему представителю, и тут же вновь уходят на «банку», на работу.

«Банка», это морской термин: место скопления рыбы, спокойно ждущей своего вылова именно в том месте море-океане, и именно теми, кто как раз за ними и закреплён — рыбаками. Именно это всё СанСаныч, у того пирса, и узнал…

Покупатели, эпизодически откуда-то быстренько наплывают, как та волна — как раз к приходу судна — будто прожорливые и торопливые чайки, вмиг разбирают свежий морской улов… Уносят в своих корзинах. По виду — домохозяйки и заготовители из разных кафе— и прибрежных ресторанчиков. Одни приходят, другие приезжают… Кто на велосипедах, кто на мотороллерах, на легковых автомашинах, на фургончиках… Все улыбчивые и жизнерадостные. Деловито покопавшись в рыбных рядах, отбирают нужное, рассчитываются, перебросившись парой фраз с приветливыми продавцами и знакомыми, подхватив отяжелевшую корзину, с улыбкой исчезают. Обычный деловой круговорот.

За всем этим спокойно наблюдают местные собаки. Они и здесь есть. На каждом пирсе свой круг, свой «приход». Разные, лохматые, но не очень любопытные, и совсем не злые. Их здесь не много, но крупные. Они сыты и ленивы… Дремлют, зевают, скаля зубы отмахиваются от назойливых чаек… наблюдают.

Итак!

Свежеприготовленная морская рыба!..

Это симфоническая поэма чувств, многотомный роман переживаний, многосложная опера вкусовых соединений, адажио к гастрономическому блюду, — всё вместе — поэтизированное восхитительное искусство из мира еды!

Свежеприготовленная морская-рыба!

Умм!.. Очень красиво звучит. Вкусно звучит. Аппетитно!

Действительно. Только обязательно нужно особо уточнить: не месяцами в ларе лежалая рыба, сдавленно-спрессованная, не отморожено-замороженная, а как раз только-только из моря! Тут же при гурманах-посетителях и обработанная, до золотистой корочки умелым поваром со всех сторон любовно обжареная-прожареная! Без привычной русскому столу гарнира: гречки, макаронов или картофеля, только с овощами, собственным соком и политая!

Это действо пользуется особым вниманием взыскательных ценителей. Что с удовольствием и отметили Дальневосточные гости, глядя на обжирающихся местных и заезжих туристов, включая и всяческих иностранных! Только сама рыба и ценится, и именно она!.. Ры-ба! И всё!..

Это, как в России, простите за некулинарное сравнение, та же, например, бардовская песня. Ей не нужна, кто понимает, красивая обёртка в виде концертного зала «Россия» или Кремлёвского Дворца съездов. Её любят те, кто ценит в песне именно то сладкое сердцу зерно, за которым они поедут хоть на Крайний Север, хоть в палатку, хоть снова какой-нибудь БАМ строить… пусть и без привычных тёплых санузлов.

Если среди читателей есть такие люди, хотя бы один, кто уже познал толк в жизни, кто действительно знает, что такое свежая морская — на выбор! — рыба на углях, либо на раскалённой сковороде, тот хорошо поймёт, что чувствовали гости из далёкой русской окраины, впервые познавшие гурманское счастье. Кто не пробовал, да ещё, не дай Бог, вообще не обладает даром вкусовой фантазии, рассказывать им, как бередить душу ребёнка, не гуманно это, и не этично. Пусть уж сами — идут, едут, находят, и… Пробуйте, ешьте, наслаждайтесь… Приятного вам аппетита, господа!

Да, чтоб не упустить! К вкусовым ощущениям обязательно нужно добавить соответствующий антураж, оборудование и дизайн интерьера кафе. Свободно свисающая, например, тёмно-зелёная широкая рыбацкая сеть, с пузатыми яркими поплавками, тёмными водорослями, искусно выполненными чучелами крабов на ней, морскими звёздами, меч-рыбой, другими диковинными обитателями морских глубин, во всю одну большую длину стены; двухсотлитровые старинные, из толстого тёмного дерева, округлые деревянные бочки — на попа — вместо столов; морские раковины в роли пепельниц; свечи в трёхрожковых залитых воском подсвечниках; свободно разгуливающий, морской прохладный ветерок в глазастые, распахнутые окна кафе, и упоительный шум океана… К этому, чужой, иноземный, волнующий слух и сознание, говор и женский смех, и… В кружках холодное пиво!

И ещё деталь. Вообще сказочная! За варочно-жарочной плитой хозяйничают два — по виду — настоящих морских корсара. С мокрыми от жары шейными платками, в рваных тельняшках. Один, как и положено, с чёрной повязкой на глазу, за поясом два старинных кремнёвых пистолета. Другой на деревянном будто бы протезе, за поясом широкий кривой нож. Оба раскрасневшиеся от горячей плиты, и крепкого эля… А может быть и рома. По лицам и не разобрать, какой напиток они пили… Красные лица и красные! Это и не важно. Любой напиток, из серии пиратского винного ассортимента, русскому человеку что самогон… У пиратов странные в своё время причуды были: имели полные сундуки драгоценных камней, золота-серебра, а пили чёрте что — голимый, говорят, самогон. Но, эти повара, потомки тех морских корсаров, хорошо видимо толк в крепких напитках знают, на витрине у них не одна сотня всякого разного вина и водки выставлена. Все страны представлены, и российская даже водка этикеткой красуется… Ух, ты! Это приятно!

Молодые парни-повара работали быстро, весело, сноровисто, улыбаясь и подмигивая посетителям. Конечно же, женщинам они подмигивали. Только им. Их здесь довольно много, улыбчивых, любопытно оглядывающих…

Как в сказке всё… И по отдельности всё очень приятно, а уж в месте-то и подавно.

Едва языки там русские гости не проглотили. Вот так!

Такого рода потрясений у русских гостей Таи и её семьи впереди было много, очень много — Европа же, что ж вы хотите! Но если оставить только крупные впечатления, как самородки на промывочном старательском лотке, то останутся особо запоминающиеся. Именно о них сейчас…

Во-первых, как они там живут — строители капитализма! И это не реклама, как кто-то может быть подумал. Их действительность. Для них, это всего лишь проза жизни.

Для сравнения. На момент приезда гостей, СанСаныч, там, у себя на Родине, считался наверное неплохо стоящим на ногах предпринимателем — если уж в Европу по делам приехал! — толк в жизни знал, и общественный вес имел. По крайней мере, так он думал.

У Таи с Шульцем, он программистом средней руки, как представила Тая, в одной местной небольшой компании работает, есть свой дом «о трёх» этажах. Естественно двумя ванными комнатами, живыми цветами украшенный палисадник перед стеклянными входными дверями, и аккуратным небольшим двориком с другой стороны дома, полностью в цветах. Тая не работает, точнее ещё ни дня здесь не работала. Она только собирается поступать на учёбу. С детьми пока дома сидит. Это у них уже второй дом. Первый продали — переехали в чуть больший. Но они уже присмотрели себе другой, третий, ещё лучше, ещё просторнее…

— Куда ещё больше? — переспросила Татьяна, оглядывая просторную гостиную.

— Да! — поддержал СанСныч, невольно сравнивая свою двухкомнатную хрущёвку. — По-моему прекрасно.

— Что вы! — восклицает Тая. — Нет. Там у девочек будет свой целый этаж. И у нас с Шульцем тоже. Да и гостиная будет побольше. И двор больше. Там и бассейн для девочек будет…

— У-у-у!

— Даже бассейн!

— Это здорово.

— Нет, в Голландии это нормально! — ответила Тая. — Бассейн-то маленький, пятиметровый, детский.

— Такой маленький бассейн?! — посочувствовала Таня.

— И гараж есть? — СанСаныч вспомнил о главном для автомобилиста.

— Обязательно. У нас же две машины. На одной Шульц на работу ездит, на маленькой, на другой мы отдыхать выезжаем… Но это редко. Машина большая, много газойля тратит… Мы в основном на маленькой или на велосипедах…

Кстати, до этого разговора гости уже с удивлением для себя заметили, пешком здесь голландцы вообще, кажется, не ходят, либо на машинах, либо на двухколёсной технике, в основном на велосипедах. Велосипедов здесь преогромное множество. Не как в Китае, отметил СанСаныч, но много. Везде проложены специальные широкие велосипедные дорожки, и оборудованы стоянки.

— А куда здесь можно выезжать? — интересуется СанСаныч, имея в виду, что итак здесь всё хорошо, какой ещё нужен отдых.

— Что вы! Здесь есть куда поехать! В позапрошлом году, например, мы ездили в Париж на машине…

— В Париж?! — восхищённо воскликнула Татьяна. — И как там?

— А, ничего особенного, — небрежно отмахнулась Майя. — Я первый раз там была, но нам не понравилось. И грязно в Париже, и шумно, и машину негде поставить, и чувствуешь себя как на большой деревенской барахолке… Точно-точно, я не шучу!.. Нам, в общем, не понравилось. Больше мы туда, решили, не поедем. А вот в Швейцарии нам очень понравилось. Мы в Альпах в прошлом году были…

— В Швейцарских Альпах! На машине? — теперь уже изумился СанСаныч. Они-то тоже, там, в России, почти постоянно, каждое лето выезжали семьёй на пять-семь дней в сторону Владивостока, это всего лишь восемьсот километров в один конец, к морю. Но абсолютная необустроенность берега, туманы и дожди сводили весь, для СанСаныча, отдых в сырой палатке, грязи, без сухих дров для костра, постоянно гаснущем примусе, туалете в кустах, к тоскливому ожиданию окончания терпения у Татьяны… А она, ради шума моря, пенных высоких и даже спокойных волн, готова была вообще не замечать все другие житейские неудобства. А СанСанычу, если откровенно, и трёх суток было более чем достаточно. Для него, получалось, не отдых, а ежедневные поездки по деревням или в город: за продуктами, за пресной водой, за сухими, если удастся, дровами, на автозаправку… Все тебе красоты.

— Да, на машине, — легко продолжила Тая. — Тут же всё рядом: пять часов — и ты в Париже, чуть больше или меньше, и ты в другой стороне: в Альпах, например. Европа же, СанСаныч. И сервис везде очень высокий. И границы прозрачные… Здорово мы тогда и на лыжах покатались, и на санках. И солнце там! Позагорали! И горы! Чудо! И воздух! А какой там воздух, Таня!.. Просто изумительный!.. Чистый-чистый! И снег такой же… Таточка тогда первый раз в своей жизни снег там увидела, всё говорила «много маёзына!» Это она про мороженое так… — Майя с улыбкой повернулась к дочери. — Таточка, ты помнишь снег в Альпах?

— Да! — блеснув восторженно глазёнками, немедленно сообщила Тата. — Я его ея. Кусный, и хаёний.

— Хо-ло-одный, надо говорить, — по-слогам, поправляя, произнесла мама и продолжила. — И тепло там, загорать даже можно, и прекрасно. Обязательно съездите, Таня, вам понравится. — Посоветовала гостям.

— Да, конечно, обязательно туда съездим. — Не уверенно пообещала Таня.

И СанСаныч тоже довольно неопределённо кивнул головой, буркнув, — ага! — и перевёл разговор на более понятные ему «рельсы». — Тонкие очень. — Сказал он, с сомнением указывая на стенки их дома. В его хрущовке, да и вообще в стране, стены всегда полуметровые. — Не холодно, вам, зимой-то? — имея в виду ещё и большое остекление дома.

— Нет, что вы! У нас же котёл свой… Вот переключатель: когда холодно, добавил несколько делений, и тепло на этаже… И на остальных этажах такие же есть переключатели… Где надо, там и сделал тепло… локально. За этим у нас Шульц следит, это его хозяйство.

Шульц, не понимая языка, так же приветливо улыбаясь, согласно закивал головой, и наклонившись к младшей дочери о чём-то коротко её спросил. Она в свою очередь легко и свободно что-то ему ответила на непонятном для гостей языке, жеманничая и кокетливо сверкая на них глазками. Выслушав её, он преувеличенно, на публику, энергично закивал головой: «Я, я! Папа зер гут!»

Тая нежно погладила дочь по-голове.

— Умница, наша Таточка. Она у нас лучшая папина переводчица…

— Уже переводчица!.. — восхитились гости. — Ой, какая Таточка у вас молодец! — от чего девочка совсем засмущалась.

— Да! — подтвердила мама. — Он её спросил, о чём это мама с гостями сейчас разговаривает, она ответила, что у нас в доме всегда тепло потому, что у неё папа хороший.

Все весело рассмеялись.

— Папа-то у нас по-русски совсем не понимает, вот и переводят девочки ему с русского на голландский, или на немецкий… Эля, например, легко запоминает и голландский, и немецкий, а у Таты лучше почему-то с русским языком.

— Вот как! Интересно!

— Да. Правда они запросто могут в одной фразе смешать все три языка сразу. Получается смешная абракадабра из трёх языков… Мы смеёмся… Но нам понятно.

— Я, я! — будто понимая, улыбаясь, вновь закивал головой папа-Шульц.

Дальнейшую часть деловой поездки в Голландию можно бы и не описывать, как безрезультативную, но кое-что отметить всё же нужно.

Обидели голландские капиталисты российского предпринимателя, вот что главное, — о-би-де-ли. Обидели тем, что не оценили роль торгового дома Сташевского в формировании здорового детского организма, как важную составляющую будущего могущества российского государства. А может и не захотели. Прикрылись голландские производители формальным фиговым каким-то обязательством. Оказывается — представляете? — в России, в Москве, у голландцев уже есть свой официальный торговый представитель, работает. СанСаныч и без них об этом знал. Но этот представитель работал только на западную часть России, а на Восток ничего не доставалось, это во-первых. Во-вторых, отпускную цену московские представители такую заламывали — московские власти для своего города это позволяли — что с учётом транспортных и прочих накладных, брать у них, с доставкой в такую даль, уже не имело смысла. У народа — удалённого от Центра — итак денег не было, а на дорогие покупки тем более. К тому же, за торговыми наценками, в «Торговом доме Сташевского», «ревностно» следила городская и краевая торговые инспекции, не более десяти процентов на детское питание, ни-ни. Иначе крик, шум, штрафы… За тем ведь СанСаныч и ехал в Голландию, чтобы на Дальний Восток прямые поставки детского питания организовать… Выгодность его предложения для производителей была более чем очевидной! Но это для него очевидной, как оказалось, а для голландцев юридически не возможной. Жаль. Очень жаль.

Обидно.

Конечно, обидно… И не в расстоянии дело, и не в затратах на командировку, а в узости мышления капиталистов. Он существенно мог увеличить товарооборот, а, главное, обеспечил бы стабильный объём и более широкий ассортимент своим покупателям… Детям. Вот это было важно. Дальний Восток. Но… Вот тебе и…

Но какой же у них всё же высокий технологический уровень на производстве, какие масштабы, с завистью отметили СанСаныч с Татьяной, как в сложной космической отрасли побывали или в хирургической палате. По сути так оно и было. Производство детского питания, это не производство прикорма для рыб или кормов для кошек, хотя и там тоже всё достаточно сложно, это особо важное и особо ответственное государственное дело… Это ведь… Вот тут и пришла СанСанычу интересная мысль, как током его пронзила… «А что если они!..» Он даже онемел от страшного предположения. Тут же поделился с Татьяной.

— Слушай, Таня! Всю нашу страну, таким вот образом, без всяких открытых военных действий, запросто можно голыми руками завоевать, если мы по всему миру будем закупать и завозить такое вот, не понятно какое, детское питание. Представляешь?

— Как это не понятно какое?

— А вот так это. Скажи, мы с тобой знаем математическую формулу отдельно взятого вида детского питания или нет?

— Какую формулу, зачем?

— Ну, ту формулу, которая определяет механизм воздействия на жизненно важные функции развития детского организма: нервную систему, обмен веществ, наследственность…

— Что за формула… химическую что ли? Так она в сертификате должна быть… Мы же сдаём образцы на анализ в специальную лабораторию…

— Да, нет. Пойми, Таня, они же там, в химлабораториях, не видят глубинные проблемы возможных последствий, понимаешь? Они же проверяют только наличие красителей, нормы предельно допустимых концентраций, компоненты, что-то ещё, но не саму формулу. Они её вообще не знают.

— Что за формула? Объясни толком.

— Да не знаю я толком… Я интуитивно чувствую, здесь может быть скрыта стратегически важная для государства проблема.

— Какая проблема?

— Стратегическая! Понимаешь, если с самого рождения ребёнок будет года два-три питаться — кем-то, а в нашем случае — непонятно какой зарубежной компанией специально приготовленными продуктами, тогда я очень хочу знать, что это за формула? Не скажется ли программа на этом или втором, может и третьем поколении наших, российских, детей отрицательным образом…

— О, куда ты хватил… Ты хочешь сказать, что нам могут подсунуть отраву?!

— Не в прямом смысле… Этим управляют совсем не дураки, Таня. На уровне современной науки и технологий запросто можно рассчитать результат, который проявится через много лет или через поколение. Представляешь!

— Ты хочешь сказать!.. Да нет, не может быть… Это же детское питание… Дети! Да ты что!..

— Тем более важно, что дети!.. В определённых руках, дети всего лишь технический материал, не более. А мы, все, невольные пособники, получается… Слепые исполнители!

— Какие-то шпионские страсти у тебя в голове, Саша… Или ты разыгрываешь меня?

— Нет, я серьёзно!

— Хорошо, пусть серьёзно, но ведь этим питанием они и своих детей кормят, по всему миру его продают…

— В том-то и дело, что по-миру. Но мы-то уже с тобой знаем, что Япония, например, на свой внутренний рынок поставляет совсем другой продукт… Использует в производстве натуральные компоненты, а на внешний искусственные… Понимаешь разницу: натуральные, и искусственные. Очень серьёзный фактор, Таня. На этой идее какую угодно можно построить программу: или улучшить чьё-то здоровье или на генном, например, уровне вывести всю нацию…

— О-о-о! Ну ты и хватил… Прямо как в детективе.

— Да какой там детектив, Таня. Я не хочу, чтобы мы с тобой, наша фирма, были бездумными проводниками… Я в этом чувствую опасность.

— Но как они это могут сделать?..

— Не знаю… Может, как с теми раздваивающимися боеголовками и смешением каких-то компонентов. В отдельно взятом виде они, говорят, абсолютно безопасны, а соединил, вот тебе и результат. Так и с детским питанием… Можно рассчитать, ну, я не знаю… например, с химическими соединениями, на соединение с плохой водой. Она же у нас сама знаешь какая… По всей стране так, где ещё и хуже.

— С водой, это вряд ли.

— Может и не с водой, с биологическими полями, магнитными… Из космоса можно, например, облучать!..

— Саша, ты меня пугаешь. Ты не заболел?

— Да не заболел я, не заболел. Просто я не хочу отвечать за бездумные действия. Я хочу знать, понимаешь!

— Мысль, конечно, страшная, но… А ты молодец! Такие глобальные вопросы ставишь!.. Никогда бы о таком не подумала. — Татьяна восхищённо качнула головой, — молодец! Этим мы наших специалистов озадачим, пусть подумают.

— Это конечно. Здесь нам не ответят. А если и дадут формулу, её нужно в независимых условиях сто раз перепроверить… Но где?

— Очень всё получается сложно. По-моему, тут целый институт нужен.

— Да, притом высоко специализированный. Но где его взять?

— Нам самим такой в стране нужно иметь.

— Да. Были бы деньги — обязательно бы свой создал. И заказывал бы потом питание только по математической формуле.

— Слушай, ты растёшь прямо на глазах… — улыбнулась Татьяна. Задумалась о чём-то, помолчав, с тревогой сказала. — Но, я боюсь, Саша, нам не дадут развиваться… Не дадут. Всё изменилось. Кардинально. Нет уже тех условий, нет той жизни. Нет. И дальше для нас всё будет хуже. Ху-же! — Произнесла это убедительно, по-слогам. — И я тебя очень прошу, ты не входи так сильно в эту проблему… чтобы не расстраиваться потом. — СанСаныч повернулся к ней, заглянул в глаза.

— О чём это ты?.

— У меня тоже интуиция, Саша… Она мне подсказывает, что нас хотят прихлопнуть, прикрыть. — Опережая вопрос, быстро пояснила. — Не только нас с тобой, а всех, кто легально работает, всех предпринимателей, особенно первых предпринимателей, как мы с тобой. Ты же не хитрый, ты не ловчила, ты даже ради себя на обман не пойдёшь, я же тебя знаю. А такие, в одиночку, в этих вот условиях, выжить не смогут. Очень тревожно мне за тебя, за нас, за наше дело. Опять эти перекрасившиеся везде появились, повылазили… Куда с документами я не приду — везде знакомые лица, будто вновь в обкомы и крайкомы попала за какой-нибудь справкой… Даже Совет предпринимателей возглавляет бывший секретарь горкома комсомола, член партии…

— Бывший, — машинально поправил СанСаныч. — Бывший член партии.

— Да какой он бывший, Саша! — громко воскликнула Татьяна, оглянулась по сторонам, заметив, что привлекла к себе внимание, снизила тон. — Они бывшими не бывают. Они воспитаны жить только в стае и на «халяве», их так приучили. Ты же видишь какие они «хлебные» места сейчас позанимали. Любую инициативу успешно там гасят! Они же саботажники, Саша. Вредители они!

— Знаю. Я это вижу!

— Ну вот. И мы им, самостоятельно зарабатывающие себе деньги, как соринка в глазу, как кость в горле. И твои планы: построить торговый дом международного уровня, роддом, производство детского питания, детскую клинику, и прочее, они не оценят. Наоборот, сделают всё, чтобы нас обанкротить, задушить. Да-да, я это чувствую. Я же с бухгалтерской отчётностью по разным кабинетам-инстанциям хожу, всё и вижу. Ты же знаешь, как отчётность сильно увеличилась, будто мы производим стратегически важное военное сырьё, опасное для всего человечества!.. А контроль как ужесточился!.. Так всё стало невежественно к нам, предпринимателям, не уважительно, с пренебрежением… Везде пугают налоговой инспекцией, полицией… Торговая инспекция, в советские времена только и фигурировала в фельетонах, да журнале Крокодил, как первые несуны, сейчас тем же занимается, только в ещё больших масштабах, и, главное, вообще ничего не боятся и не стесняются. Прикрываются заботой о защите прав потребителей.

— Знаю!

— А СЭС! А пожарники! А милиция! Смех сказать, милиция сидит в фирмах, проверяет наличие документов — с их-то образованием! — договоры, контракты, складские справки, накладные, сертификаты, печати… а с мафией и уличной преступностью вообще не борется. Они более важным государственным делом сейчас, говорят, заняты. Идиотизм! Ввели идентификационные номера, пронумеровали всех, как в лагере…

— А мы где живём? — зло пошутил СанСаныч.

— В демократическом государстве, СанСаныч!.. Как нам декларировали. В демократическом! — С сарказмом произнесла Татьяна. СанСаныч понимающе хмыкнул. Татьяна не обращая внимания продолжила. — Не полугодовой-годовой теперь, и не только квартальный, но уже и ежемесячный баланс необходим. И, главное, за всё вокруг, кроме ещё только воздуха, платежи… платежи, платежи! Везде к ним пеня… Везде отчёты, везде очереди на сверку!.. Лицензии, патенты… Кошмар какой-то! У нас ведь денег совсем-совсем на развитие нет, Саша… Мы так не выдержим. Я боюсь.

— Знаю, Таня! Знаю! Я тоже порой думаю: зачем я всё это делаю? Надо мне всё это?.. Биться со всей этой… — хотел выругаться, но сдержался, оглянулся по сторонам, не напугал ли кого, продолжил почти индифферентно, — прочей администрацией, чтобы в край хорошее детское питание привезти, медикаменты. Необходимое питание! Необходимые медикаменты! Да ещё и с медиками биться, убеждать их, уговаривать, что время сейчас другое, что другие нужны подходы к проблеме здорового питания!.. Нельзя детям морковку с дачной грядки… Нельзя! Откуда зола, откуда семена, какой водой поливают… Идиоты! Детей жалко! Ты понимаешь, что меня особо бесит и удивляет: я, какой-то технарь, бьюсь, требую от медиков грамотного подхода к своей работе, к своим обязанностям… Представляешь? К своим обязанностям! А они сопротивляются. Надо бы сложением сил сейчас действовать… О детском здоровье ведь речь… Ан, нет! Я чувствую полнейший негатив к себе, и сопротивление… Нервы на них только трачу, и деньги. А где они, деньги?! У меня, у нас с тобой, Таня, ни денег свободных, ни квартиры нормальной, ни… Ты же видишь, как тут, в Голландии, один работающий Шульц, не напрягаясь, семью из четырёх человек легко обеспечивает, недвижимость меняет, и, при этом, может в Альпах загорать, может в Италию съездить или в тот же Париж… Не отвечая за фирму, за контракты, за социально-экономические проблемы страны… Живёт себе и всё. Наслаждается жизнью… А мы?!

— Да, это не мы!

— Вот!.. Эх, жизнь наша жестянка!.. А так хочется создать всё задуманное, Таня!

— И мне тоже хочется.

— «А мне лета-ать, а мне лета-ать, а мне летать охота!» — пряча тревогу, ёрничая, голосом актёра Папанова неожиданно пропел СанСаныч. Оборвал не к месту шутливый тон, сказал резко. — Мы с тобой, Таня, фирма. Лучшая причём в крае. Мы будем биться до последнего. Попробуем, по-крайней мере. — Вздохнул и перевёл тему, завистливо произнёс. — Смотри какой молоковоз чистенький подъехал, как в кино.

После беседы с руководством голландского завода по производству детского питания, они сидели в аккуратном сквере возле предприятия, отдыхали, ждали Шульца с машиной.

— Действительно невероятно, как это они добиваются такой чистоты? Как с выставки машины.

Нагло отражая солнечные зайчики, сверкая никелем и хромом, диковинно огромная автоцистерна-молоковоз втягивалась в распахнутые заводские ворота.

— Ни молочных тебе потёков, ни кислого запаха, ни пыли…

— Европа, СанСаныч, уровень!

— Да что там Европа! — вспылил вдруг СанСаныч. — Пожили бы они под нашим правительством! Посмотрел бы я на них!

— Ну вот тебе раз! Зачем же людям плохого желать… Это не честно. — Тормоша мужа, рассмеялась Татьяна. — Выше нос, маэстро, не расстраивайся. Я же с тобой! Я люблю тебя! Мы пробьёмся! А вот и наши Шульц с Таей едут.

Ещё одно потрясение ждало чету Сташевских по-возвращении из поездки в Амстердам, в ресторане города Леварден.

Сказать правду, сам Амстердам не впечатлил русских. Ну, своеобразная архитектура, ну, каналы, ну, народу много, ну, молодёжь, ну, в основном туристы… И что! На центральной площади сплошной рёв музыки и гул голосов, везде толпы, стаи голубей и мусор под ногами. Молодёжь — белые, жёлтые, жёлто-зелёные, светло-коричневые, коричневые, чёрно-коричневых цветов кожи — по-одиночке, вдвоём, маленькими группками, большими, — сидят, кто где захотел присесть, лежат там где понравилось, отдыхают, вроде бы бесцельно туда-сюда топчутся… Лица и фигуры у многих странные, будто в меланхолическом трансе, иные чересчур возбуждённые, многие лица ярко, вульгарно, раскрашены косметикой, цветными татуировками…

Чёрте что, — брезгливо отметил СанСаныч, и Татьяна тоже была внутренне солидарна: куда это родители смотрят! — говорил её вид. Тая уточнила: «Здесь наркоманы со всей Европы обычно тасуются. Геи, лесбиянки, трансвеститы… Это их место». А, вот оно что, — подумал СанСаныч, то-то ему эти лица какими-то странными показались, — понятно. А Татьяна спросила: «И что, вот так вот они запросто здесь, и — это?..» «А что им, — спокойно ответила Тая, — если голландскими законами это разрешено. Пожалуйста. Вот и едет сюда вся молодёжь со всей Европы ширнуться, расслабиться. И клубы для них, и секс-шопы, и наркотики…» Бардак, значит! — резюмировал СанСаныч. «Да, плохо. Главное, детям плохой пример». — Согласилась Тая.

Так вот и шли по площади, раздвигая собой продвинутую Европейскую молодёжь, как советский ледокол упруго-подвижный лёд, либо взрослые дружинники с кислой скептической ухмылкой, видя на вечерней танцплощадке обжимающуюся сопливую молодёжь.

Ну надо же, чего они тут выделывают! — осуждающе поглядывали вокруг… Везде курят, сорят, горланят, смеются чему-то, пьют пиво, разную «колу», жуют жевательную резинку… Одеты неряшливо, с вызовом. О причёсках вообще можно не говорить: если близко к сердцу принять, от шока можно до самой пенсии не отойти. На улицах грязно… Бардак, в общем. А тут ещё Шульц, загадочно улыбаясь, что-то Майе предложил, показывая на гостей. Она ему ответила, потом перевела.

— Шульц хочет вам нашу улицу красных фонарей сейчас показать. Хотите?

— Красных чего? — не расслышал СанСаныч. Улицы Красных егерей он знал, красных следопытов тоже, ещё партизан, кавалеристов, а вот, этих… чего-то там — шумно вокруг! — не расслышал.

— Фонарей. — Пояснила Майя.

— Это что такое? — спросила Татьяна. Она тоже знала тот же примерно набор улиц из красных кавалеристов и прочих.

— Это квартал у нас такой, где работают проститутки. — Так же спокойно раскрыла суть Тая.

О, проститутки! Целый квартал! А нам они на какой… — говорил неожиданно растерянный вид гостей, но СанСаныч неожиданно для себя согласился.

— Конечно, посмотрим. А далеко это? — запоздало уточнил, с целью отработать назад, если вдруг окажется далеко.

— Нет, это рядом, — сказала Тая. — Уже близко.

— Тогда пошли, — храбро махнул рукой СанСаныч. Шульц довольный, поднял брови, сказал по-русски: «Карашо!».

Квартал оказался довольно узким и извилистым, ни на машине, ни на тракторе, конечно, не проехать, разве только на мотоцикле с коляской. Здесь люди шли только пешком. Шли прогулочным шагом, как на электричку, как в мавзолей, либо на стадион, на любимый футбольный матч. С одной стороны квартала тянулась сплошная обшарпанная стена. Ни лёгким косметическим, ни очередным глубоким, сезонным, ремонтом на ней и не пахло. С другой стороны, справой, маленькие, видимо однокомнатные квартирки, тянущиеся сплошной непрерывной стеной до, казалось, горизонта, с тонкими входными дверями, большим, в человеческий рост окном с непременной, ночной, подсветкой в каждой. В каждом окне, как на витрине, в одном бикини, едва прикрывая лобок, стоит молодая женщина… Живая и настоящая. Яркие губы, голые груди, тёмные соски, округлый живот, бёдра, ноги, и остальные части… всё соблазнительно выставлено на показ. Скучают девушки, как голые манекены на складе универмага в ожидании смены одежды. Но здесь раздеты не манекены, а молодые женщины в ожидании клиента. Форма услуг.

Женщины в витринах стоят расслабленно, спокойно разглядывают проходящую мимо них толпу зевак, зазывно строят глазки, меняют позы, улыбаются. Некоторым, особо восторженно их разглядывающим мужчинам, подмигивая, зазывно показывают рукой, заходи, мол. Вытянув к окну губы, сладостно облизывают их острым своим язычком, мол, не пожалеешь!

Таких витрин-окон очень много. Действительно целый квартал. Некоторые окна были закрыты красными шторами… Выходной, перерыв? — подумал СанСаныч. Шульц глазами и умильной мимикой дал понять гостям, особенно СанСанычу, нет, не выходной там, клиент у девочки сейчас. У-у-у! — неопределённо пробурчал СанСаныч. — Понятно. Вот она, значит, какая у них тут улица красных фонарей.

Прогуливающийся народ с особенным интересом присматривался к закрытым окнам, а вдруг, да щель какая!.. Но нет, всё было закрыто наглухо. Стесняются! — хмыкнул СанСаныч. — А чего стесняться, если итак уже людей выставили, как в зоопарке. — Шёл, скептически разглядывая окружающую действительность. И Татьяна шла в таком же состоянии, размышляла: «Как же так можно! В открытую! Полное падение нравов. А ещё цивилизованная, культурная страна называется, Европа. Наркотики, секс-услуги, грязь вокруг… Дети смотрят. Хорошо, что у нас дома такого нет!» Шульц, вышагивая впереди, непринуждённо улыбался девушкам в окнах, как хорошим знакомым кивал головой, подмигивал. Майя шла внешне спокойно и равнодушно. Рядом с ней, взявшись за руки, шли её дочери, по-своему реагируя на раздетых девушек. Эльза с гордостью громко сообщила гостям: «Я тоже буду манекенщицей, когда вырасту». Тая её поправила.

— Только ты хорошей манекенщицей будешь, когда вырастешь.

— Да, хорошей, — легко согласилась Эля, и уточнила. — Как мама.

А младшая, ткнув пальчиком в одно из окон, радостным голосом вдруг пробасила.

— Мамми, мутер, моти! Барби! — и повернувшись к гостям, радостно смеясь, хлопая в ладоши, похвасталась тете Тане. — А у меня дома такая кукла есть. Вот.

— И у меня, — тут же торопливо сообщила старшая, и ткнув пальчиком в следующее окно, заявила. — И такая, и такая… — и непринуждённо побежала вперёд, указывая на следующие окна.

— Нихт! — со слезами в голосе громко заявила младшая. — Это у меня такая! — и бросилась догонять старшую.

СанСаныч шёл, хмурился, не знал как вести себя. Шёл внутренне сжавшись, увёртываясь, избегая прямых, острых, как кинжалы, глаз тех девушек. Не мог им в лицо глянуть. Так только, мазнёт взглядом по интерьеру, фигуре, её позе, а в глаза глянуть не мог. А это же всё рядом: метра полтора, не более. Очень почему-то было не по-себе. Почему? Ситуация не просчитанная, можно бы оправдать — первый раз человек попал в такую обстановку, без подготовки. Забыл даже, от удивления сосчитать сколько же там этих девочек, окон, в смысле… И беленькие девочки, и тёмненькие, и жёлтенькие, и… высокие, средние, не очень… Разные. СанСаныч поймал себя на том, что не может побороть в себе какое-то странное чувство, его от чего-то коробило, будто под рубашку беспокоящая соринка попала, ёжился от этого… В чём дело? Почему?

Причину беспокойства он понял много лет спустя, как ни странно лет через шесть-семь, в одном мужском разговоре… Совершенно случайно. Долго мучился перед этим, пытался понять причину, а всё никак. А тут, вдруг, однажды осенило: он не мог смотреть в глаза тем девчонкам потому, что они, для него, не товар. Не товар они!! Люди они!! Не вещи! Понимаете? Не товар! Вот почему ему неудобно было смотреть им в глаза. Стыдно было перед ними, за себя, за них! Вот она где была та, беспокоящая его проблема зарыта. Сразу стало легко на душе, будто камень с плеч свалился. А тогда…

Так и прошли мимо всех окон. Но совсем не так прошли, как в картинной галерее или в зоопарке… Там любопытство, тайный или явный восторг, и уважение… Уж это обязательно! А здесь… Сташевские даже растерялись вначале в своих моральных оценках. Как тот незащищённый магнитный компас, попав в аномалию. На душе царил некоторый хаос, а на лицах сохранялось видимое спокойствие. Ну это понятно: с лицом-то всегда было проще.

Не впечатлило потом и катание на речном трамвае по амстердамским каналам. К тому же, на русском языке не было записи гида-информатора.

Поехали в Леварден.

Слева долго тянулся мол — высокая искусственная насыпь, предохраняющая жителей от частых, в прошлом, наводнений, — справа всё те же картинно красивые коровки, мельницы, домики… Приятный, успокаивающий, сельский ландшафт, яркими красками празднично раскрашенный.

Поздно вечером, уже при включенных фарах, въехали в Леварден. Решили где-нибудь поужинать. Шульц недолго и выбирал ресторан. Их здесь много. Большие, вместительные, красивые. В живых цветах, ярко расцвеченные рекламами, высвеченные огромными окнами, шикарными широкими подъездами к ним, специальными, гостевыми дорожками к дверям, фонарями указывающими путь, ярко освещёнными стоянками… А какие машины на стоянках шикарные… и «Порше», и «Бентли», и «Ягуары», не говоря уже о каких-то «Мерседесах», «Пежо» и прочих.

Старшая, Эля, шла сама, а младшая в дороге уснула, и её, сонную, пересадили в коляску, и так с ней, с коляской, и въехали в ресторан. В большом просторном вестибюле их радушно встретил администратор, взрослый дядя, с красивым холёным лицом, седой шкиперской бородкой, шикарном смокинге, с бабочкой, предложил, как поняли гости, любой этаж… Огляделись.

Вокруг всё в зеркалах. В корзинах и вазах живые цветы. Тонко пахнет цветочным мёдом, духами. Первый этаж, партер, весь заполнен столиками, но есть и свободные. На занятых столиках горят свечи в подсвечниках, видны цветы, посуда, что-то ещё, в неярком свете просматриваются и лица посетителей. Второй, третий и четвёртые этажи выстроены в балконном стиле. Огибают сверху партер, как лоджии, по всей окружности, там тоже на столиках цветы и свечи. В центре всего пространства, сверху, как ось, огненным сверкающим драгоценным сталактитом, будто застывшим водопадом, зависла огромная хрустальная люстра, с лампочками в виде свеч. Внутри ресторана, рядом с вестибюлем, и слева, и справа, на всю высоту этажей бесшумно скользят две стеклянные капсулы лифтов. Всё сияет приглушенным светом, респектабельностью, культурой и достатком…

Известив о своём приходе тонким мелодическим звоном, стеклянные створки лифта плавно раздвинулись, вместе с коляской гости свободно вошли в лифт… Поехали. Множество светлячков, целая поляна, уменьшаясь в размерах, поплыли куда-то вниз, в сужающуюся геометрию пространства, в тёмную мерцающую приглушенными красками глубину… Сверху, расширяясь, наплывали яркие декорации из таких же столиков с такими же свечами, и так же, искривляясь, плавно уходили вниз. В центре сказочной композиции таинственно мерцала всё та же люстра.

На третьем этаже гости вышли, прошли по балкону, выбрали столик. Разместились. Как из-под земли возник официант, поставил для ребёнка специальный высокий стул. Эля, с гордым видом оглядывала зал, все ли её сейчас видят, уселась удобно на стульчике, со специальной для неё столешницей, как в самолёте. Младшую вовсе не стали будить. Она, свободно развалясь, сладко спала в своей коляске, рядом со взрослыми, со столом. Молодой официант в белом смокинге мгновенно принёс карточки меню, и Эльзе коробку цветных карандашей с фирменной символикой ресторана и такой же фирменный символикой альбом-раскраску. Щёлкнув специальной, на длинной ручке, зажигалкой, зажёг на столе свечи. Сразу стало необычайно празднично и уютно. Эля немедленно принялась раскрашивать понравившиеся ей картинки, а взрослые раскрыли солидных размеров карточки-меню. Тексты были выполнены на четырёх языках: голландском, немецком, английском и французском… Для русских гостей всё был не понятно, и, к сожалению, незнакомо. Тая это поняла. Сказала, что они закажут сами, если гости не возражают… Гости не возражали. Внимательно полистав страницы этой книги, переговорив с Шульцем и Эльзой, Тая сделала заказ.

В ожидании заказа оглядывали зал, немногочисленных посетителей.

— Музыки нет. — Обращаясь к жене, с удивлением заметил СанСаныч. Внимательно оглядел первый этаж, балконы, не нашёл привычных очертаний. — Нет даже места для оркестра, и танцплощадки тоже. Почему?

— У нас в ресторанах нет оркестров. Не принято это. — Пояснила Тая. — Сюда люди отдыхать приходят, поговорить…

— В ресторанах нет оркестров?

— Нет, в некоторых всё же появились, в последнее время…

Почти рядом с ними, через один столик, за большим праздничным столом расположилась голландская семья, большая семья. Две супружеские пары пожилых людей, очень хорошо одетых, видимо дедушки с бабушками, с ними двое молодых людей, супругов, муж с женой, и видимо их дочь, девочка лет пяти-шести. Ровесница Эльзы, может чуть старше. Внешний вид отдыхающих, их лица, костюмы и платья, дорогие, мерцающие, украшения на женщинах, их причёски, а, главное, праздничный вид самой девочки: белое лёгкое, почти воздушное, как у принцессы из сказки, её платье, свободно рассыпавшиеся, длинные, тонко вьющиеся светлые волосы, с несколькими тонкими косичками, украшенные вплетённой яркой цветной лентой, и празднично накрытые столы, у взрослых свой, у девочки свой, и ещё один дополнительный — он полностью был завален объёмными подарками, говорили о причине торжества. Пришли они видимо давно. Уже и торт потерял свой объём и формы, и свечи давно на нём были погашены… Взрослые пили вино, кофе. Развалившись в мягких креслах, негромко между собой разговаривали, любуясь своей наследницей. А она в одиночестве скучала… Её ровесников здесь не было.

Увидев увлечённо уже занятую художеством Эльзу, девочка спустилась со своего высокого стульчика, вышла из-за стола, подошла к ней, и они о чём-то легко, как старые знакомые заговорили. И эти, и те взрослые не мешали девочкам разговаривать, не обращали внимание. Но вот Эльза, прихватив свои карандаши и раскраски, сползла со стула, и легко и непринуждённо, вместе с незнакомой девочкой-именинницей, улеглась прямо на полу. Легли они на живот, плечо к плечу, голова к голове, принялись вместе раскрашивать страницы. Сташевские аж похолодели. Там же пол, проход, девочки в праздничных платьях!.. А остальные взрослые будто и не заметили поступка детей. Так же спокойно разговаривали между собой. И Тая с Шульцем коротко глянув на детей, спокойно повернулись к гостям. Сташевские недоумевали, такое в ресторанах представить было невозможно. Сейчас подойдёт официант, ну не наступит, конечно, но обязательно сделает взрослым выговор-замечание: «Это вам тут, простите, не здесь!.. Уберите, пожалуйста, из-под ног своего ребёнка!» Неприятная предполагалась ситуация. Ладно сами платьица, пол может быть всё же достаточно чистым… Но… А девочки, будто так и надо, лёжа на полу, старательно раскрашивали картинки, весело переговаривались, непринуждённо болтая ногами. А вот и официант скользит, — с замиранием сердца отметил СанСаныч, он первым его увидел, внутренне приготовился защищать детей. Напряжённо следил за его приближением.

Высоко держа серебряный поднос, официант подбежал, наклонился, улыбаясь, встал вдруг на одно колено перед расположившимися на полу девочками, и, к явному изумлению Сташевских, положил перед ними ещё одну новую раскраску, свежую. Легко поднялся, и исчез в ресторантских глубинах, будто и не было его. Девочки отреагировали только на новую раскраску, с видимым интересом переключились на неё.

Сташевские, как по-команде, выдохнули. Изумлённо смотрели друг на друга, говоря глазами: Вот это да! Вот это отношение! Татьяна повела бровью: Европа, СанСаныч, не Козлодоевка. Да уж… — успокаиваясь, согласно кивнул головой СанСаныч. — Вижу! Шульц с Таей переглянулись…

— Что-то не так? — обеспокоено спросила Тая.

— Нет-нет, — поторопился закрыть проблему СанСаныч. И обрадовано предупредил. — А вот уже и заказ нам несут.

Ох уж сколько всего!..

Названия блюд и вин они, конечно же, не запомнили, как иностранные, а вот вкус хорошо приготовленных блюд отметили: очень всё было вкусно! Очень!

Но не вкус, и не улицы красных фонарей, а вот это, раскрашивание картинок детьми лёжа на полу, в ресторане, как особо сильное впечатление и рассказывал потом, там, на Родине, всем знакомым СанСаныч. Как главное достижение Европы. Именно то, к чему и надо России стремиться.

Кстати, пол был действительно чистым. Когда именинница поднялась, платье было таким же белым. Точно! Татьяна с СанСанычем очень внимательно смотрели, даже с пристрастием. Ан, нет, белое! Удивительно! Просто удивительно!

А в остальном… Ну, страна и страна. СанСанычу, например, в Китае больше понравилось. И ближе они ему, люди, и обычаи их, и кухня, и ландшафт, и… Китай! Одно слово, Китай! Первая любовь потому что!

Всё, прошло три дня — пора домой.

Ну, пора, так, пора. Сташевким — как кушаком подпоясаться…

Встали, значит, на крыло… На Москву.

* * *

А в Москве, к тому времени, только-только московские городские власти начали убирать самодеятельный торговый балаган со всех центральных улиц… Не забыли и про подземные переходы, метро, вокзалы. Раньше-то, совсем пройти было не возможно: сплошная плотная толкучка. Не успеешь ступить на улицу, причём в любом месте, как тут же попадаешь в пёстро разноцветный, наглухо с боков запертый, словно капкан, коридор из вещей. На тебя, прохожего, опережая конкурентов, сразу набрасываются торговцы, будто таксисты в столичном аэропорту в момент прибытия пассажиров. Перекрикивая друг друга, назойливо суют под нос, трясут перед глазами всяческую одежду: и летнюю и всесезонную, и детскую и взрослую, и повседневную и праздничную, и очень маленьких размеров и просто больших, и ношенную, и в коробках, и обувь на любой вкус… Много чего ранее и не виданного, даже диковинного… Например, импортные чудо-сковороды, заморские веники, конверсионные кастрюли и пылесосы, крема от морщин и от загара, книги читанные и новые, водку, виски, мартини, сникерсы, салфетки, жевательную резинку, презервативы, колбасы хоть на пробу, хоть по прайс-листу, всевылечивающие таблетки с трудно произносимыми, незапоминающимися названиями, губную помаду россыпью и в коробках, булочки, хлеб, гигиенические прокладки, зубочистки, зеркала, ножнички, щипчики, газеты, журналы, кофемолки, шоколад, бельевые прищепки… Вся торговля в народ пошла, выплеснулась на улицу.

Везде грязь, столпотворение и мусор. Русская речь, как острой приправой смачно сдобрена матерными вставками, всё более перебивается азиатско-кавказским гортанным говором, выкриками и смехом. А внешние, костюмные характеристики ярмарочного балагана описать вообще не возможно. Будто именно в Москве теперь и проходит тот азиатский шёлковый путь — товаро-сарай. Каких только представителей стран и народностей здесь не увидишь!.. И перечислять не нужно — все здесь!

Живых этих торговых коридоров, сейчас, что очень приятно, стало заметно меньше. Появились хоть и убогие, а всё же ларьки, где и крытые торговые ряды, с комплексной торговой выкладкой. И милиция наконец нашла здесь себе достойное применение — загоняет людей «за» прилавки. И кормится, говорят, теперь там же… или тем же… Не важно, там же или тем же, главное, всё уже почти цивилизованно. И правильно, во все века так было: армия, жандармы и к ним примкнувшие завсегда от народа кормились, если государев харч маленький. И сейчас так… В перерывах, милиция вяло, в полсилы — а как иначе: даже собака не гавкает на того, кто её кормит — воюет, условно говоря, с непослушным старческим и прочим торговым людом во исполнение постановлений московских градоначальников. Ещё раз правильно, кому, как не милиции всё это исполнять, если на постое находятся!.. Каждому своё.

Прилетев в Москву, Сташевские в два дня договорились с «Прайвэксом» об экстренной, дополнительной — вовремя потому что оказались в Москве, именно в момент поступления товара — отгрузке новой партии детского питания в свой Дальневосточный адрес, и сели в самолёт… СанСаныч уже и извёлся весь — домой, домой… По работе соскучился.

Приехали! Прилетели!

Такое счастье дома оказаться!.. Пусть даже и после недельной отлучки…

Кстати, на Леночку времени уже не было. К тому же, она — в числе других институтских преподавателей города — СанСаныч знал, против был — подписала контракт с Хейлудзянским университетом — побратимом Хабаровского института — о двухгодичной работе у них, в Китае. А китайские преподаватели, в свою очередь, по обмену, приедут в Хабаровск. По этому поводу и произошла у них размолвка… Вернее — разрыв отношений. К тому же, она волосы уже в белый цвет покрасила.

И предстоящий её отъезд, и цвет волос больно кольнули СанСаныча. Но он, пережил переборол себя! Решил — главное, для него — работа. Дело!

Правда особо войти в работу не пришлось.

На четвёртый день интенсивной работы с покупателями, банком, научно-практическим отделом, отчётами и прочим… в кабинет СанСаныча неожиданно вошли — гендиректор из принципа не ставил охрану — четверо молодых людей, почти юноши, лет по восемнадцать-двадцать.

— Добрый день! — вежливо поздоровался один из них, он первым вошёл. Другие застыли за ним, в ожидании. — Вы Сташевский Александр Александрович… — риторически поинтересовался первый…

— Да, а что? — отрываясь глазами от экрана компьютера, спросил гендиректор.

— Мы из налоговой полиции. Вот наши документы… — юноша протянул своё удостоверение. — А вот предписание о проведении проверки.

— А в чём дело? — по инерции ещё продолжал задавать глупые вопросы СанСаныч, пытаясь понять, почему вдруг сразу и полиция…

— Ну, — улыбаясь уголками губ, будто стесняясь, ответил старший. Многозначительно подчеркнул. — Значит есть причины. А это наши сотрудники. — Показал рукой на стоящих сзади. Те молча проигнорировали процесс знакомства.

— А в чём всё же дело? — Как испорченный механизм, повторил вопрос гендиректор. — Вы объясните!..

— Мы ничего вам не должны. Это вам придётся нам объяснять… — видя, что «клиент» всё ещё в ступоре, вновь коротко, понимающе, усмехнулся молодой человек, и тем же официальным тоном продолжил. — Ваши сотрудники уже обо всём предупреждены, в торговом зале уже работают наши люди, в бухгалтерии тоже… Освободите, пожалуйста, доступ к компьютеру, сейфу и вашему столу.

СанСаныч, недоумевая, поднялся.

— Приступайте. — Бросил старший группы своим помощникам.

В течение полутора — двух часов, развернув на столе гендиректора считывающую компьютерную аппаратуру, молодые люди ударно поработали: скачали всю коммерческую и аналитическую информацию с базового директорского компьютера, со стола собрали все документы, все, до последней бумажки, включая и визитницы, опустошив даже и мусорные корзины и, естественно, сейф. Особо не входя в детали, обобщая, описали весь собранный материал, сноровисто разложили документы по коробкам из-под детского питания — на складе их было предостаточно, забрали все бухгалтерские документы, включая балансовые и прочие отчётные… С трудом разместили коробки в двух армейских уазиках, угрюмо попрощались, и уехали.

Ёбст… вам и бабушка — Юрьев день! Что за хе… Приехали!

Вся команда Сан Саныча застыла в шоке. Особенно… да все. Вот это удар! Вот это подножка! Это конец!..

Склад опечатан!

До квартальной сдачи баланса — неделя, а в бухгалтерии пусто…

Документы вывезены! Как теперь «Прайвэксу» деньги перечислять, как проценты банку срочно гасить? Кошмар! Врач Прохоровская валидол пьёт, гендиректор застыл как мумия, юрист лихорадочно перебирает фамилии людей способных ответить на вопрос: в чём дело, пригорюнились и все остальные. Запахло закрытием фирмы, значит, увольнениями… А как же покупатели, а как дистрибьюторы, а как…

В оставленном предписании было ясно прописано — проверка плановая. Но все знали, из неофициальных, конечно, источников, что по плану они на очереди где-то на следующий год. А сейчас…

— Чёрт! Я всё поняла, поняла, — театрально хлопнув себя по-лбу, воскликнула Валентина Вадимовна Прохоровская. — Это она, уволенная Крикуненко на нас настучала. Ей-ей!

Врача охотно поддержали:

— Наверное. Кто же ещё.

— Она же нам всё время хвасталась: у меня вот где эти пропойцы менты. — Прохоровская, как и Крикуненко, показывая, сжала кулак… — Помните, она уходя пригрозила: вы меня ещё вспомните…

— Точно. Это она!

— Больше некому…

— А там… — намекая на увезённые документы, осторожно спросила юрист, — много зацепок, нет?

— Откуда! — воскликнул гендиректор. — Мы же «по-белому» работаем. По-белому!

— Да! — твёрдо заверила бухгалтер. — Все документы в порядке.

— Значит, бояться нам нечего. — Заключила Образцова. — Скоро отдадут.

— Вот уж здесь, вы, пожалуйста не обольщайтесь. — «Успокоила» врач Прохоровская. — Если к ним что попало — они, просто так, не выпустят. — И всполошено засуетилась. — Ой, ой, СанСаныч, выпейте, пожалуйста, скорее валерианки… Пейте, пейте… На вас лица нет.

— Да, не переживайте так уж сильно, СанСаныч, — заторопилась успокаивать юрист. — Выберемся…

— Нам ещё повезло, — отвлекая гендиректора, заметила главбух. — У моей знакомой, тоже бухгалтера, вы её знаете, у Тамары Савельевны Лялечкиной, в фирму тоже недавно приходили с проверкой… Они продукты питания в город возят, водку и прочее…

Её внимательно слушали… И что?

— Представляете, вышибли дверь, ворвались с автоматами, и всех-всех положили лицом на пол…

— Ой! — воскликнула Валентина Вадимовна. — И женщин? На пол?

— Не может быть! — не поверила юрист Образцова.

— Какой там не может!.. Да-да! — негодовала главбух. — Говорю же — всех: и мужчин, и женщин. Всё перевернули: из сейфа, из корзин, из касс, все деньги, документы в мешок… и раз, и уехали…

— А люди?

— А что люди… Полежали ещё какое-то время, и встали.

— А потом?

— А… У них ещё одна фирма открыта была… Директор побегал по-кабинетам, побегал, да и плюнул…

— Вот заразы.

— А кто у них тогда был? — слабым голосом спросил гендиректор.

— Сказали, ОМОН. — Ответила главбух.

— А у нас, слава Богу, полиция, — заметила врач Прохоровская. — Нам, значит, радуйтесь, люди, сильно повезло.

— Да бросьте вы, Валентина Вадимовна, радоваться — нам что ОМОН, что полиция — один чёрт! — не согласилась юрист Образцова.

— Но с нами-то вежливо, — стояла на своём врач. — А я ведь, ещё этому, их старшему… как там его фамилия?

Юрист прочитала подпись на бланке:

— Старший лейтенант Вяткин эн эн.

— Да-да, этот вот «эн-эн», я его хорошо запомнила, всё время к нам за детским питанием ходил, постеснялся бы лучше… Если б не наша фирма, ходил бы он со своим дисбактериозом и дальше.

— И у него дисбактериоз?

— Нет, конечно, у ребёнка… Да и он такой же, видать, в детстве был.

— Что же теперь делать? Надо куда-то звонить… — растерянно бубнил гендиректор. Совсем не был человек готов к такой ситуации.

— Ничего, — пригрозила юрист Образцова, торопливо листая свою адресную книжку. — Сейчас найдём кому пожаловаться… Погодите, погодите… Так… это нет… это нет… Это… Ага, вот, нашла…

Бес-по-лезно! Никто не помог, никто не выручил.

Два месяца — день в день — налоговая полиция держала фирму в напряжении. Уже и банк серьёзно обеспокоился — стал косо смотреть и прохладно разговаривать, и поставщики занервничали, а партнёры и покупатели недоумевали, и сочувствовали… К тому же, ситуация усугублялась тем, что по-городу кто-то упорно распространял слухи, что фирма Сташевского сгорела — «накрылась медным тазом»! Вскрылись серьёзные финансовые нарушения. Выяснились иностранные счета открытые в Китае, в Америке, в Голландии… Что обдирают они народ, жируют на своём детском питании… Скоро, значит, сядет директор на нары, и все остальные, если уж полиция за них серьёзно взялась.

СанСаныч похудел, с лица спал… Стал злой, нервный… Сильно переживал.

Документы полиция ещё не вернула, но склад открыть разрешила. Главбух едва ли не ежедневно бегала к ним, в полицию, на сверку разных бумаг, подписей, и прочих для них вроде бы непонятностей… Интенсивность работы фирмы упала процентов на восемьдесят, если не на все девяносто.

Кстати, тот же старший лейтенант «эн» и выдал тайну, сказал в чём причина. Крикуненко, та, бывшая его сотрудница, оказывается, написала заявление на начальника краевой налоговой полиции о страшном жульничестве в Торговом доме, воровстве, обмане покупателей и прочем-прочем, всё в таком духе. «А ещё и муж её, милицейская шишка в краевом управлении, позвонил, попросил с пристрастием проверить фирму. Вот мы и, извините…» Но это «извините» он сказал в конце второго месяца мучительного ожидания, когда выяснилось, что ничего не могут предъявить и не к чему, в общем, не могут придраться. А тянулось так долго потому, что они сделали запросы во все концы страны, с кем так или иначе когда работал «Торговый дом Сташевского»… И там поработала местная налоговая полиция… К счастью для СанСаныча безрезультатно. Тогда и начал «эн» вроде бы извиняться. Но вскользь так, мимоходом, не я мол виноват, извините, работа такая. Да и с вашей маленькой торговой наценкой, действительно не разжиреешь, какие уж там счета… Незадача.

Накануне он пришёл в фирму, один…

— Александр Александрович, — несколько пафосно начал старший лейтенант. — Дело с сегодняшнего дня можно сказать нами закрывается. Вот постановление… если вы его подпишете.

— А что там такое? — насторожился гендиректор. Он ждал самого худшего. И к телеграфному столбу, помнил, можно при желании придраться, а уж тут-то…

— Понимаете, там получился небольшой штраф. — Мялся человек.

— Какой штраф, за что?

— Да так, ерунда. Для вас это не много, шеф сказал, а для закрытия дела как раз. Мы же не можем вроде как бы ничего не найти… за два с лишним месяца. Или зря отдел, получается, работал, либо взятку, подумают, получили. Нас не поймут, понимаете? Вы подпишите как положено постановление, оплатите штраф и пеню, а потом и в суд можете подавать… на обжалование. Я вам это советую… И вы выиграете. Я в этом уверен. И всё будет по закону.

— А можно мы сначала почитаем ваш документ, посоветуемся с бухгалтерией, с юристами? Вы же меня совсем подкосили…

— Да-да, конечно… Никто не торопит… До завтра, СанСаныч, устроит?

— Устроит. — Кивнул гендиректор.

— Я ещё вот что хотел вам сказать, как говорится, без протокола, — пошутил старший лейтенант. — Мы и раньше знали что у вас фирма хорошая, СанСаныч, нужная… Я, кстати, ваш постоянный клиент — вы знаете? — дочка уже год как с удовольствием ест и каши, и пюре, и соки… Нравится ей. И сотрудники у вас хорошие… Одна врач, Валентина Вадимовна чего стоит, и магазин очень хороший, и культурно у вас… Но мы должны были реагировать… Понимаете… Письмо завизировано было… Как особо это… Извините. А по поводу… подписантки… Я знал в жизни паскудных баб — работа такая — но эта… между нами, — ещё та штучка! Вам, можно сказать, крупно с ней не повезло… Не нужно было её на работу к себе брать…

— Как же я мог тогда угадать?

— СанСаныч, да тут же не надо быть великим физиономистом… У неё же вся характеристика на лице написана. Даже слепому…

— Значит, я дважды слепой был.

— Это похоже… — охотно согласился старший лейтенант. — Интересно, и как только её муж с такой бабой живёт? И вроде мужик, говорят, по-работе не плохой… Хотя… — старлей махнул рукой, рассмеялся. — Менты — они, знаете, и в Африке менты…

— Наверное, — поддержал шутку уже повеселевший СанСаныч. — Ладно, чёрт с ней. Меня она не интересует…

— Не скажите… — предупредил старлей. — Она будет и дальше по-тихому вам пакостить… я думаю. Это точно. Поверьте. Она, как я слыхал, собирается сама где-то открывать такой же как у вас магазин детского питания…

— Детского? Не может быть! Ей же ближе водка палёная…

— Не смейтесь… — предостерёг офицер. — Она даже в Москву летала к вашим партнёрам… Говорит, успешно слетала. Убедила их в чём-то. Перебить ваш бизнес она хочет, на себя перевести.

— Вот это новость! — СанСаныч опять рассмеялся. — Да не будет она заниматься детским питанием…

— Может и не будет, но напакостит.

— Ну, если так!..

— С ней бы лучше вам помириться… из стратегических соображений. Мол так и так… Выпили потом по-рюмке, и — хрен с ней, — забыли.

— Нет, не могу… И раньше не мог, а теперь и подавно…

— И правильно. Я бы уж точно не простил. Стукачка она и есть стукачка… Таких нигде не любят. И чего, спрашивается, выпендриваться было! Фирма классная, люди хорошие, дело идёт… Работай себе и работай, помогай! Что ещё надо? А вот, нет тебе… Зависть… она, Сан Саныч, кого угодно съесть может.

— Да ладно, хрен с ней… Я ж говорю — она меня не интересует. Нам бы вновь быстренько подняться… Сейчас воду нужно срочно возить.

— Какую воду?

— Чистую. Действительно чистую… Чтоб не кипячёной водой смеси разводить…

— А, понимаю. Очень правильно. Ужасный осадок в воде, и запах!.. Брр! И где она такая вода? Когда будет у вас?

— В Германии, такая вода.

— Где?! Вы серьёзно? Это же в Европе!.. Тысяч двенадцать километров!.. У нас что ли ближе своей нет?

— Есть. На Байкале.

— Ну вот!

— Только Байкальская в два раза дороже немецкой.

— Да вы что!

— Да. А из Германии, получается, с доставкой на склад покупателя, с таможенными, в половину дешевле будет…

— Не может быть! Вот дурость! Из Германии воду возить!.. Скажи кому — не поверят. Ну страна, ну перестройка…

— Я пробовал байкальцев уговорить — ни в какую. Возите, говорят, откуда хотите, хоть из Германии, хоть из Африки.

— Вот придурки. Ну, патриоты…

— Да нет, патриотизмом это мы занимаемся, они бизнесом. Вложили деньги — быстро окупиться хотят… А может, кредит короткий взяли…

— Ну-да, ну-да, всё может быть… Ладно, СанСаныч, вы, в общем, зла на меня не держите… хорошо? — СанСаныч кивнул головой. — А по поводу постановления — вы подумайте, посоветуйтесь… И позвоните мне — я подъеду. Добро?

— Ладно. Позвоню.

Вновь нужно было фирме СанСаныча, подниматься. Получалось — третий раз уже. И не взлёт это, если на костылях-то… Это уже как тот Урбанский, в фильме «Коммунист», всё встаёт и встаёт… а в него стреляют и стреляют. Но там вроде классовые враги в героя Урбанского стреляли… А здесь, свои, получается, с удовольствием с ног тебя сшибают… Значит, или он здесь чужой, или они враги. Да кто они: Крикуненко? её муж? менты? чиновная братия? Пожалуй, все они вместе: система, за которую они прячутся. Так где-то уныло размышлял СанСаныч, не находя в себе прежней бодрой внутренней уверенности.

Хандрил пока, не пришёл ещё в себя. Так примерно чувствует себя на ринге боксёр, лёжа на полу, выходя из приличного нокдауна — вставать или полежать ещё, пока пол и потолок не встанут на свои места, и зрение не восстановится… Грело и толкало вперёд не только упрямство и упорство, но и, главное, понимание важности начатого дела, которое было нужно людям, просто необходимо. И столько уже создано хорошего… Но нервы сдавали. Цена ответственности была высока. Да и планку он ставил везде высокую. И для себя, и для всех. По принципу: если работать, так чтоб рубашка на спине мокрая. Часто, да и денег лишних не было, сам разгружал двадцатитонные контейнеры, показывая завидный пример, носил по пять-шесть коробок сразу. По два-три контейнера вручную бывало разгружали за один раз. Уж если открывать магазин, так чтоб лучшим был во всём.

К этому времени добился, его фирма стала базовой в крае… как учебный комбинат. Успешно работали уже несколько небольших торговых точек, с таким же отличным товаром, с таким же толковым имиджем, как и у него. Люди обучились в его фирме, на его товарном кредите потом и поднимались…

Но всё одно, работать становилось всё хуже и хуже. Просто невозможно. И не в конкуренции дело, а в том, что ощущения удовлетворённости, такой, как в начале, уже не было. Терялось, исчезало ощущение безбрежности перспектив… Наоборот, всё сузилось до размеров постановления на обыск, на создание многостраничного бухгалтерского баланса, и ожидания разных ведомственных проверок с неминуемыми штрафами, либо откупных наличных денег. Естественно, не учтённых… В этот замкнутый подлый круг Думцы, и прочие чиновники, легко загнали всех предпринимателей… Доили.

Фирме СанСаныча в этом повезло: к нему за данью не приходили. Или совесть не позволяла руку на детское питание поднимать, возможно других фирм достаточно ещё было. Круг их непонятным образом всё время мигрировал. СанСаныч внутренне гордился направлением своей работы, но расслабляться не позволял. Работал на опережение… Не оставлял поводов для штрафов, так, если по-мелочи что… Многие работы выполнял сам. Сам, например, отвозил образцы очередной, или новой товарной поставки в городскую СЭС. Хоть и пахло там не качественно, и не ухожено всё было вокруг, но ездил сам. Там его знали, исследовали быстро, без задержек… Встречали приветливо: «А, детское питание опять к нам! Давайте, давайте свои кашки. Что сегодня хорошенького нашим деткам привезли?»… Последнее время смотрели, бабулька особенно, начальница, оформляя документы, принимая образцы, как-то и с уважением, и с сочувствием. Он спросил тогда, поправляя галстук:

— Не на месте?

— Ваш галстук? — с интересом переспросила бабулька. — Нет, галстук тоже красивый, на месте.

— Мне показалось… вы смотрите…

— Нет, я думаю о другом — вы так долго и упорно работаете с детским питанием… Я вам просто удивляюсь!

— А что такое?

— Да нет, я смотрю, на долго ли вас ещё, вот так вот, хватит?

— А что такое, в чём дело, что-то не так?

Начальница с готовностью ответила:

— Вот здесь, СанСаныч, — завлаб показала на свой обширный стол накрытый толстым стеклом, — с начала перестройки я складывала визитки. Много фирм разных было, много было здесь визиток, весь стол покрыт был. Места свободного не было. А сейчас, посмотрите… — она убрала руки, приподняла бумаги… — видите: раз, два, и обчёлся…

Действительно, под стеклом было практически свободно.

— И что, куда вы их дели? Вы их убрали в визитницу?

— Какую визитницу, мил человек! Выкинула… как закрывшиеся. Позакрывались все. Растворились. Ушли. Одна ваша, да ещё с пяток, задержались. А мне жаль. Жаль, если ещё и вы уйдёте.

— Нет, мы не уйдём. — Уверенно заявил.

— Э-э-э! Не скажите!.. Вот тут, — хозяйка громко постучала ногтем пальца по-стеклу, — очень серьёзные фирмы были, мощные по-началу, не чета, простите, вашей, а… где они сейчас, вы знаете?

— Нет, не знаю. Перепрофилировались наверное.

— Вот именно, перепрофилировались… — бабулька саркастически хмыкнула. — В мафию они перепрофилировались, прости Господи, вот куда. Кстати, вы ещё, смотрите, туда не уйдите!

— Мы — нет.

— Вот и хорошо. Бог даст, может и устоите. А то я уже тут недавно про вас такое слыхала…

— Не обращайте внимания.

— А я так всем и сказала: я его знаю, он хороший человек, и фирма у него такая… И главбух у него… приезжала… молодец, толковая. Нечего напраслину на человека возводить.

— Спасибо!

— Не за что. Так что имейте в виду, если сбежите, я обижусь на вас… Лучше тогда не приходите. — С улыбкой пригрозила.

— Договорились!

И с поставками становилось труднее. Хотел прямо в Австралии товар закупать, на заводе. Прекрасный, говорят, Континент, экологически чистый. И производство детского питания там лучшее в Мире. И ближе, чем из Европы возить, и ассортимент раза в два больше, и экология там гораздо лучше, не то что в той же Польше или Югославии… Через российского торгового представителя в Австралии нашёл — всех нашёл! — даже фирму, которая взялась осуществить контракт. Всё обговорил: и условия, и ассортимент, и стоимость, и… всё! Уже и контейнер на судно был погружен, и судно в море вышло… А австралийскому посреднику не выдали разрешение работать в обход московского — опять эта Москва! — представителя! Не выдали сертификат качества! А без сертификата — известное дело — ни одна таможня товар не пропустит. Контейнер прямо в дороге в обратную сторону и перегрузили… Тьфу, ты!.. Такой удар… Ещё удар!

Ну что за дела… Вот, жизнь!

Работа тем не менее шла, но настроения у гендиректора не было. Хандрил… Нервничала и вся фирма. Не привыкли к такому руководителю, не такой он обычно был…

— Таня, — обратилась к главбуху юрист Людмила Николаевна. — Надо нам куда-нибудь СанСаныча на время отправить… чтоб развеялся. Может быть в Дом отдыха какой-нибудь его устроить… Я договорюсь.

— Надо бы, — согласилась Татьяна, она тоже это видела, тоже размышляла, думала, как бы так по-хорошему встряхнуть мужа. — Но он не поедет. — Уверенно заявила. — И трёх дней там не выдержит. Я знаю.

— Но надо что-то придумать. Надо! Может быть к родственникам, друзьям?..

— К друзьям? — задумалась Татьяна. — Может быть, к Артуру?.. А что, это идея. К родственникам он точно не поедет, а вот к своему армейскому однокашнику возможно…

— Это куда?

— На Сахалин. В Южно-Сахалинск.

— Так это же рядом! Вот и отлично, пусть и на Сахалин… И не очень далеко, кстати, не дорого. А ты сама его знаешь, Артура этого?

— Ну, конечно, знаю, лет двадцать, двадцать пять. Они в армии служили вместе.

— Ух, ты! Как хорошо. Вот и поговори с Артуром. Дней на десять, двенадцать…

— Люда, пять дней бы выдержал!

— Хорошо, пусть пять, и то ладно. Этому Артуру нужно срочно, Таня, позвонить, переговорить, чтоб задержал, если что. А они, там, не загуляют случайно с девочками, а?

— Ну… нет, наверное… — чуть растерялась Татьяна, — если уж только случайно. Артур ведь женат, как я знаю. Правда, с ней я не знакома, но его хорошо знаю: и на свадьбе у нас он был, и работали они вместе, и в армии служили… И маму его заочно знаю… Не загуляют уж сильно-то, я думаю.

— Ну и отлично… Звони тогда ему… Номер телефона есть?

— Есть, конечно. Где-то был… Сейчас… Да, вот!..

— Звони.

Через тридцать минут в кабинете СанСаныча раздался телефонный звонок.

— Да-да! — как всегда, бодро ответил в трубку СанСаныч.

— Привет, старина! — голос в трубке с хрипотцой, ироничный и весёлый. — Это Артурчик тебя беспокоит. Узнаёшь?!

— О! Артур, дорогой, здорово! — обрадовался СанСаныч. — Ты как это надумал… Я уж думал, ты забыл меня.

— Это ты забыл. — Не согласился Артур.

— Я — нет.

— И я — нет. Как я могу забыть?!

— И я не могу… Ну, и как ты?

— Нормально. Тебя жду.

— Как меня? Куда?

— Ко мне, в гости…

— Так у меня же сейчас, Артур, понимаешь…

— Ничего. У тебя всегда так будет, — перебивает Артур, — поэтому и говорю: завтра я тебя встречаю первым же рейсом в аэропорту. Всё. До встречи, чертяка. Целую, обнимаю, Танюше и детям привет…

— Артур! Алло, алло, Артур!.. Вот, чёрт, разъединили…

В кабинет, будто случайно, вошла юрист Людмила Николаевна.

— Что-то случилось, СанСаныч?

— Не знаю, разговор прервался… Друг с Сахалина звонил, Артур…

— Друг — это хорошо. И что? — с невинным видом поинтересовалась Людмила Николаевна.

— Да вот, в гости приглашает…

— Ну и хорошо! Надо, значит, ехать.

— Не получится. Он меня уже завтра первым рейсом встречать собирается… А я не успею, да и билетов нет, и погода там всегда плохая…

— Как же вы не успеете: Таня всё вечером и соберёт. Я какой-нибудь презент вашему другу сейчас куплю, а с билетами Лёша всё сделает, и отправит… так что, всё хорошо. Нельзя друзей обижать. Он же ждёт… Вы ведь, на его бы месте, тоже бы ждали…

— Ну да, наверное.

— Вот и всё. Если друг пригласил, надо обязательно ехать…

— Надо-то, надо… да…

— Никаких «да» — я еду за билетом. Давайте свой паспорт…

* * *

Ту-154 снижался изматывающе долго. Порой, то осторожно, то, казалось, довольно стремительно пробивал собой сплошную серо-молочную пену облаков, упорно приближаясь к невидимой, где-то там, внизу, земле. Её, самой, всё ещё видно не было и с каждой секундой в самолёте казалось, что вот сейчас… именно сейчас… вот!.. самолёт не сядет, а ткнётся в землю носом, бухнется об её гранитную твердь… В глазах пассажиров читался прорывающийся страх, порой и ужас. Это было заметно и в застывших фигурах, угловатых позах, неловких движениях, серых масках на лицах… Тянулись долгие, тягостные минуты ожидания…

Но нет — слава Богу, и лётчикам! — едва только в рваном белёсом просвете мелькнула долгожданная земля, как самолёт, резко снизив обороты двигателя успокаивающе мягко заурчал, дёрнулся, высвобождая затёкшие от долгого ожидания шасси, резко клюнул носом, будто курица зерно, и плавно заскользил вниз, как с высокой горки… Уже через несколько минут коснулся колёсами посадочной полосы… Чиркнул ими по бетонке, выравниваясь, и только потом опустил нос на переднюю стойку шасси… Радостно ревя двигателями, покатил в сторону аэровокзала. «Ну, слава Богу!» «Всё!» «Прилетели!» Пронёсся по салону вздох облегчения. Пассажиры зашевелились, задвигались, некоторые, вставая, нетерпеливо уже тянулись за своим багажом. Лица пассажиров окрасились в весенний, яблочный румянец — ожили.

Здание аэровокзала, выстроенное ещё в далёкие советские времена, напоминало армейскую казарму, только потолки выше, да шума больше… Шум издавал транзитный люд напрочь засевший в непогоду. Шумел беззастенчиво, как осенний лес в ненастную погоду. В тёплых куртках и пальто — середина января — женщины в шубах. Все с мешками, тюками, сумками, рюкзаками, чемоданами, включая и коробки с иностранными надписями на боках, то ли китайском, то ли близких к нему языках, различных размерами, да рисунками на них: это телевизор, а это магнитофон, это видеомагнитофон, а это пылесос, а это вообще не пойми что, какой-то кухонный комбайн, наверное… «Чтоб дома яйца мужику сбивать!» «А может и посудомойка домашняя. Хм-м!» Действительно, странная для России вещь, совсем непривычная (и зачем такие деньги тратить, когда жена запросто всё руками вымоет! А ещё лучше тёща!..). Шумел транзитный и сочувствующий люд, нервничал; спал на своём, в кучу сваленном багаже; ел, пил и закусывал там же; похмельно бродил из угла в угол и обратно; с ухмылкой разглядывал яркие, диковинные безделушки и прочий разноцветный ширпотребовский товар, размещённый на витринах бесчисленного множества торговых точек-клетушек (метр на метр); поминутно заглядывая на обширное, высоко висящее автоматическое информационное табло, которое механически, русскими буквами нагло, вот уже несколько дней, светилось одной и той же отупляющей фразой: «задерживаются по метеоусловиям». И список рейсов в придачу: и Курилы там, и Камчатка, и северный город Оха… Ехидно усмехались над автором песенных слов: «Вот тебе, на хрен, и нормальная на острове погода!..»

Застрявшие пассажиры прилёт хабаровского рейса встретили с видимым агрессивным энтузиазмом, как живой укор, как прямое себе оскорбление… «А нам тогда почему не дают погоды?» «А мы какого… здесь, это… так долго паримся?» «Где наши самолёты, тля, а?» А в общем, если вслушаться, это и не агрессия вовсе, а вялая буря в стакане. Русские, как известно, бунтовать вообще не умеют, их давно отучили, понты это просто. Но толпа — а что ещё здесь можно делать! — друг друга подбадривая, безуспешно осаждает стойку справочного бюро, будто пивной ларёк перед открытием, легко сдвигая его, как пустые хоккейные ворота. Но там, с другой их стороны, работают тоже крепкие, особо подобранные аэрофлотом люди, прошедшие долгую и суровую школу подготовки специальных, в прошлом, кадров. Они находились там, внутри этих «бюро», но вовсе никак не реагировали на стуки, сдвиги, и вопли… Изредка, правда, косились, да особо нервным пассажирам перстом указывали на выписанную от руки надпись на листочке, скотчем и прилепленную к стеклу: «Вся информация для вас на табло Читайте!» Коротко, и ясно. И отворачивались себе злорадно, читай, мол, дядя. Часто и громко смеялись там чему-то своему — счастливые в своей безмятежной отстранённости, и явно довольные этим. Из толпы, не очень правда громко, но откровенно зло, коротко звучало: «Ей, самой бы тебе, там, дать сейчас в табло!»… Звучали и более откровеннее фразы. Но, это всё так… понты.

Сквозь сутолоку зала изредка неспешно прогуливалась милиция — подвое. Внешне очень толстые молодые ребята, в зимней своей форменной одежде, в неуклюжих бронежилетах, с дубинками, другими спецсредствами, боевым оружием. Выглядели они малоподвижными уродливыми монстрами, правда с устрашающим брезгливым уклоном на лицах и с развинченной — небрежной, фланирующей, походкой, напрочь отталкивая своим взглядом, не подходи, мол. Прошли себе туда-сюда, и чифирят потом спокойненько в своём «милицейском пикете». До одури, как паровозы, дымят сигаретами, анекдоты весёлые травят. И всё это только для релаксации… Потому что, помните, даже песня такая есть: «…Наша служба и опасна и трудна…» Конечно, опасна, конечно — трудна… Главное, не было бы где стрельбы по-близости — до конца их смены! — да драк тоже… И лица у милиционеров — уже здесь, в пикете, совсем другие, нормальные: парни и парни… И не стражи они порядка вовсе, а наряд здесь отбывают, лямку тащат. Службу, вернее, несут!.. Здесь тоже действует негласная установка, как в армии: мент спит, служба идёт. Не зря в милицию с удовольствием именно бывших солдат из армии и принимают: потому что главные законы службы уже хорошо знают: «Раз, два — и загасился».

По-залу, серыми тенями, ненавязчиво, время от времени скользят безликие сборщики пустых бутылок, с сумками и рюкзаками, будто тебе геологи, такие же и старательные. Были и бомжи. Они, пьяненько фиглярствуя, крутятся возле занятых пассажирами столиков кафе, по свойски подмигивают пьющим и жующим, театрально вздыхают, привлекая к себе внимание, рефлекторно глотая слюни, просительно улыбаются выщербленными ртами, тянут давно не мытые руки, косо, бочком, не прячась, заглядывают в урны. Тут же без дела болтаются нагло-опасные по виду подростки, как чьи-то разведотряды, ещё и таксисты кучкуются в ожидании счастливого момента профессионально развести какого-никакого залётного пассажира-лоха на «капусту»… Есть и желтолицые… Много их здесь: китайцы, а может и корейцы, или те же самые японцы, с непривычки-то и не разберёшь — «ху» из них «ху», но бизнесмены. Потому что с дипломатами в руках, точнее, с кейсами. Тут и азербайджанцы — все одинаковые, как волонтёры: в китайских куртках, пальто, спортивных трико «Адидас». И золотозубые армяне. Представительные все, как турецкие паши, правда без фесок на головах, зато с медовыми улыбками на устах, масляно сверкающими коварными глазками. И шапки, и стрижки у них одинаковые, и чёрные кожаные пальто, как у офицеров вермахта, количество «рыжья» только во рту разное, но все в перстнях. Заметны в толпе и высокомерные грузины — те особняком — они брезгливо морщатся, собравшись в отару, не нравится им весь этот Вавилон, нет здесь кавказского простора настоящему джигиту, но приходится терпеть — пока! — скотское это соседство. Ещё чьи-то были представители: то ли молдаван, то ли цыган… и помятые, плохо внешне одетые азиаты…

Интересно, что они здесь все делают? Что здесь потеряли? Никак завод какой, или железную дорогу приехали по-государственной вербовке на краю земли строить?! Это бы хорошо!.. Нет, пожалуй, не строить, судя по мешкам, да корзинам они сюда приехали, скорее чего-нибудь продать, а потом — купить… Или наоборот… купить, а потом продать… Хотя, чего тут мудрствовать: от перемены слов — как в арифметике — смысл не поменяется.

Люди собрались заметно денежные, амбициозные, насквозь бывалые. Зная, что и эта территория — Богом забытый край, как и вся страна, вели себя внешне раскованно и непринуждённо… во всём, и в словах. Непрерывно громко смеясь или ругаясь, легко и непринуждённо перемежали свою национальную речь непотребными русскими, вовсе не замечая этого, потому и не стесняясь… Вели себя, как вне своего родового дома. Не замечая — как бы! — вокруг, ни детей, ни стариков, ни женщин. Наоборот, словно красуясь этим! Держали «лицо» презрительно и небрежно, как с продажной девкой на коллективном субботнике. Будто осчастливили собой Россию — русских недоумков! — своим присутствием. И здесь уже всё скупили… Или почти всё.

Если строго разобраться, пожалуй, так оно и было.

Всё это СанСаныч уловил почти мгновенно, как гнилой запах мочи в подворотне… Уж этот-то запах любой розарий запросто испортит.

Старые друзья встретились тепло и радостно. Почти двадцать пять лет за плечами дружбы. Пусть и не тесной, но — дружбы. Да и армейские три года службы, это вам не фунт изюма… Артур и не изменился, кажется. Ни фигурой, ни лицом, ни манерой двигаться, жестикулировать… Только черты лица стали полнее и резче, как на фото с ретушью, и редкая седая борода серьёзно старила. Тонкая талия заметно исчезла, и вместо боксёрской лёгкой походки, появилась мягкость и устойчивость тяжеловеса пехлевана-борца, с медвежьей ленивостью. Юношеское его в прошлом лицо, неопределённый сорт кисло-сладкого восточного яблока, стало выглядеть ещё неопределённей, но появилась нечто другое: печать взрослости, достоинства, даже мудрости… Лицом выглядел сейчас, как казах в летах, монгол в раздумье, татарин в середине своего огромного табуна лошадей, нивх вытягивающий невод с рыбой, японец в пору цветения сакуры, аякс… все вместе взятые, с мудрой, интеллигентской лукавинкой в глазах… Во всём был он, тот Артур, знакомый, прежний, и… новый. Но такой же подвижный, импульсивный, энергичный… Обнялись, даже троекратно расцеловались, как близкие родственники, несколько стесняясь этого жеста. Но, глаза у обоих влажно блестели… Столько лет не виделись! Лет десять… Двенадцать?!

— А ты ничего, — ободряюще заметил СанСаныч, оглядывая друга. — Выглядишь молодцом. Заматерел, солидным стал, вальяжным…

— Ну, что ты, — отмахнулся Артур Алексеевич, — сыплюсь уже… А вот ты действительно не изменился. Здорово смотришься, совсем молодой.

— Какой там молодой, всё внутри сгорело… — рассмеялся СанСаныч.

— Ладно-ладно, не наговаривай на себя. Я же вижу: бегаешь, зарядку делаешь, тренируешься…

— Ну, не так, как раньше… Только ради формы.

— Это заметно, что в форме. Молодец! Я так рад, Саныч, что ты всё же вырвался, что прилетел…

— Ребята, вам такси, не дорого, не надо? — опытные таксисты мгновенно взяли друзей «в разработку». — У меня машина японская, с комфортом… Быстро подброшу.

— Нет, не нужно. Спасибо. — Отмахиваясь, отказался Артур.

— А то поедем, господа? Куда вам?

— А может, со мной? У меня микроавтобус, мужики… — около них уже роились таксисты, опережая друг-друга, наклоняясь к уху, уговаривали. — Я и цену для вас, если хотите, существенно сброшу…

— А вам вообще куда надо-то, ребята? — наседали нагло, как мухи. — Может, по пути, а?

— Я же сказал, никуда, — рассмеялся Артур, рукой, будто веслом, отодвигая таксистов, как тяжёлые, вяжущие водоросли. — Вот, черти. Не надо нам такси. Отстаньте. У нас своя машина есть…

— Своя! А-а-а!.. Понятно. Но, если что… — легко схлынули, выглядев другую «жертву».

— Пошли, Саныч, скорее, не то заклюют — Обняв друга за плечи, повёл СанСаныча на выход.

Они, давно это было, служили вместе в военном оркестре и ансамбле песни и пляски. После демобилизации некоторое время — так получилось — жили в одном территориальном районе, здесь же на Сахалине, только в северной его части. Работали в одной сфере: создавали и развивали художественную самодеятельность. Артур правда в городе, а СанСаныч в рабочем посёлке. Даже соперничали порой на районных и областных смотрах. Вернее, соперничал скорее СанСаныч, Артуру было проще: он гитару раньше освоил, ещё в армии, в ансамбле песни и пляски, и вокально-инструментальными ансамблями стал раньше заниматься… Какое-то время был лучшим музыкальным руководителем в области, ещё и солистом — голос был хороший, пел прочувственно, с душой. У СанСаныча задачи были несколько шире: и хор создать, и танцевальный коллектив, и инструментальный ансамбль организовать, и чтецов, и детскую самодеятельность… Всё на пустом месте, всё с самого начала… И не перечислишь всего: худрук и музыкальный руководитель — должность многогранная. Этим и блистал, как говорится, СанСаныч, шлифуя грани. А у Артура, к переезду друга с материка, был уже свой крепкий молодёжный музыкальный коллектив, и пели они, и на танцах играли… Легко стоял парень на ногах, да и родом он был с Сахалина. И мать с сестрой и братом были здесь же… А вот СанСанычу трудно пришлось. Работать по-началу пришлось именно за квартиру — в рабочих нефтепромысловых посёлках: Тунгор, Нефтегорск. Только там можно было получить хоть и ведомственную, но квартиру. Там и жил несколько лет СанСаныч, со своей женой Татьяной, маленькой дочерью Ириной, и, потом уже — и сыном Вовчиком. Татьяна учительствовала. Преподавала в школе физику, а СанСаныч самодеятельность масс поднимал.

Друзьям было что вспомнить.

Гость с хозяином расположились за столом в зале двухкомнатной Артуровой квартиры. Так Артур настоял: «Никаких, Саныч, ресторанов, только дома… Только по-домашнему». «Ну дома, так дома», — гость и не возражал. «И никаких гостиниц! — твёрдо заявил Артур. — Тебе диван, мне раскладушка… Пойдёт?» «Пойдёт!» — вновь согласился Сан Саныч.

Так и порешили.

Обстановка в квартире почти спартанская, из мебели только самое необходимое, ещё того, старого советского производства, да и закуска вся из кафе, что через дорогу. Жена, тоже как и у СанСаныча Татьяна, почему-то ещё не пришла, не появилась… Вскрыли коробку, привезённую Сан Санычем: шампанское, скотч виски, пара банок ветчины, баночка красной икры, две коробки шоколадных конфет, яблоки, мандарины — всё выставили на стол. Артур, вожделенно потирая руки, ловко сервировал стол — у него это и раньше всегда хорошо получалось. Быстро приготовил большую чашку овощного салата, несколько остроперчёных корейских…

— А мы супругу твою, Татьяну, разве не будем ждать? — поинтересовался гость.

Уже разливая виски по-рюмкам, Артур, чуть стесняясь, пояснил.

— Да это… понимаешь, Саныч, стыдно сказать: поругались мы с ней… опять… вчера…

— Из-за меня? — догадливо предположил СанСаныч.

— Да что ты! — Артур даже вскинулся от удивления. — Нет, конечно. — Пригрозил. — Попробовала бы из-за тебя!.. Нет. Гонор опять свой показывает. Не нравится ей, что я её не слушаю. — Видя, что друг не понимает, пояснил. — Ну я это… немножко… — выразительно постучал пальцем по своему горлу, — иногда позволяю рюмочкой — одной, другой… расслабиться… А потом — забываюсь, не могу остановиться… Ага! Вот она и наказывает, вроде, меня… К дочери ночевать уходит… У неё взрослая уже дочь от первого брака… И вчера тоже… Гыр-гырр на меня… Я говорю, да пошла ты… Я, по-случаю твоего приезда, вчера, совсем не много, это… клюкнул. Она и ушла. Да и чёрт с ней… Баба с возу… нам больше достанется. — Артур, отмахиваясь от проблемы, весело рассмеялся, — а ну её, в болото. — Поднимая рюмку предложил. — Давай, старина, выпьем за тебя…

— Нет, лучше за нас…

— Ладно! За нас. За дружбу!

Выпили, выдохнув, одновременно крякнули… взялись за вилки.

Через какие-то полчаса всё приготовленное уже было съедено. Хоть СанСаныч и через одну рюмку на третью пил, а всё одно две бутылки почему-то быстро закончились, опустели. Артур легко сбегал к ларьку… Пьющему человеку водку, как известно, теперь искать не нужно — она на каждом шагу, — быстро и вернулся. Весело вспоминая армейские годы, запросто почистили картошку, Артур и поджарил её с салом и луком… Нашлись и огурцы с помидорами в банке… «Это Танька моя опять запрятала!» — с мстительной ноткой, радостно прокомментировал Артур. Ещё выпили… Артур заметно опьянел: отяжелел, мясистое лицо его стало лихорадочно-красным, глаза блестели… Взял в руки гитару…

Под объёмный гитарный аккомпанемент полилась, зазвучала знакомая песня… Пел Артур действительно хорошо. С чувством, выразительно, любуясь собой. Умело модулируя поставленным голосом, пел, то на фальцете, то нажимая на басы, демонстрируя богатый диапазон, успевая даже дирижировать рукой…

И всё во времени, вдруг, перевернулось: будто и не было двадцати пяти последних прожитых лет… Будто вновь вернулись молодые годы… Вновь они, молодые, красивые, талантливые, перспективные, на той самой сцене, вновь на концерте… Вновь их зрительный зал, как всегда, заполнен, и дышит одним с ними дыханием, живёт одними восторженными чувствами… Эх! СанСаныч не выдержал, нетерпеливо схватил в руки баян, растянул меха…

Теперь звучал уже не дуэт, звучал целый оркестр… Большой оркестр, военный… То и дело его перебивал эстрадный квартет, а может и диксиленд… Кому что… Но звучал именно тот оркестр, с солистом Большого… не важно, в общем, какого… Важно, что с тем же солистом… с Артуром.

Где он тот Союз? Где те молодые годы? Где они все?.. Артур неожиданно резко вдруг оборвал песню, закрыл лицо руками, и едва не навзрыд глухо разрыдался… Плечи его мелко сотрясались, поредевшие на голове седые волосы некрасиво рассыпались, пальцы дрожали… СанСаныч онемел от неожиданности.

— Не могу, Саныч! — прерываясь рыданиями, выдавливал слова Артур. — Не могу!

— Артур! Артур! Ты что?! — обняв за плечи товарища, взывал СанСаныч. — Что случилось?

— Нава… навалилось что-то, наплыло… — швыркая носом, сквозь слёзы, глухо бормотал. — Нервный стал. Старею, наверное… Извини…

— Да ладно тебе — старею. Я тоже чуть не расчувствовался… Поёшь так…

— Ты сильный, ты молодец, — вытирая кулаком глаза, пряча взгляд, оправдывался Артур. — Делами, говорят, большими ворочаешь… А я…

— Артур, дорогой ты мой, какими делами… Что ты! Я — мелочь пузатая…

— Ты — пузатая?! — не согласился Артур, улыбка получилась кривой, жалкой. — Это у меня уже пузо… А ты молодец, ты в форме… — и пожаловался горестно и тяжело, как о безысходном. — Спиваюсь я, Саныч… Спиваюсь от всего этого… перестроечного, — показывая, обвёл глазами вокруг… — Ещё и Татьяна эта… клизма… Нервы из меня тянет.

— Артур, какие проблемы: брось пить, с Татьяной разведись…

— Тебе хорошо говорить — ты сильный… А я не могу. Много чего держит…

— Но так же нельзя жить… Ты же талант, ты гитарист, баянист, солист…

— Потерялся я, Саныч! Не состоялся. Растерялся… Места не нашёл в этой грёбаной перестройке… Вот и…

— Ерунда всё это, Артур! — стоял на своём СанСаныч. — С твоими-то данными!..

— Да какими данными, Саныч, в тираж я вышел… В тираж, ты понимаешь! Ни образования хорошего, ни работы достойной… Я же в ресторане здесь пою… Там и… Эх!

— Слушай, Артур, а у меня идея! Давай здесь откроем представительство моего торгового дома, ты будешь директором!

— Директором… — Артур вроде отвлёкся, чуть успокоился, с усмешкой ответил. — Нет, Саныч, спасибо! Не могу я торговать… Не умею. У меня всё сквозь пальцы уходит, как песок… Я пробовал… Хорошо, что во время остановился… Чуть в долги не залез… Едва вылез. Танька до сих пор ехидничает…

Оба замолчали, задумались. Прервал Артур.

— Ты понимаешь, Саныч, я на Сахалине давно живу, всю жизнь — ты знаешь, почти полвека. Родился здесь, вырос… Весь его изъездил с концертами и вдоль, и поперёк… И тогда, при советской власти, и сейчас иной раз выезжаю… Где только не был… Но сейчас я просто убит… Я не пойму, почему такая вокруг разруха… Почему всё гибнет? В голове это не укладывается, Санька… Люди должны быть счастливы — перестройка! Всё теперь, можно сказать, частное, всё твоё… Живи-работай-радуйся!.. А у нас работы на острове вообще не стало… Кругом бичи, безработные… Утром, спозаранку, ни на работу, ни в море, ни на завод… а на помойки идут, урны трясти… на рынок, в ларьки с водкой, табаком, порнухой… Не понимаю! У меня мозги кипят, меня клинит! Как это получилось? Почему так произошло? Я всегда гордился Сахалином — ты знаешь… гордился этим островом… Кому-то пусть и дикая окраина, а для меня, для нас, сахалинцев, это Родина. Понимаешь, Саныч, Родина. Мой дом! И я, в меру своих сил, старался принести людям радость… пусть маленькую, но радость… Ты же знаешь, какие мы раньше концерты давали: о любви к Родине, к труду, к жизни… А сейчас! Ты знаешь, что мне теперь заказывают в ресторане, знаешь?

СанСаныч отрицательно качнул головой.

— Не бываю!

— Одну блатату! Представляешь! Бла-та-ту! Я теперь по-фене ботаю, как после четвёртой ходки на зону! Ты представляешь?..

СанСаныч, нахмурившись, опустив голову, задумчиво ковырял вилкой в тарелке, слушал.

— …А я свои песни петь хочу, потому что душа в них моя… Ду-ша! Те песни хочу петь, которые нас объединяли… тогда. Ты только посмотри, какие у нас с тобой песни хорошие были… Помнишь? Только вслушайся, Саныч, что мы потеряли… Я только теперь это и стал понимать. Прозрел будто. Смотри. — Артур под гитару, вслушиваясь в слова, в мелодику, с чувством пропел.

Гляжу в озёра синие, в полях ромашки рву…

Зову тебя Россиею, единственной зову…

Теперь это был тот Артур, каким был раньше, лириком, романтиком, поэтом… И лицо просветлело, и взгляд уже не пустой, растерянный, а глубокий, притягивающий, и тембр голоса обволакивал, завораживая своей чистотой…

— А! — Артур оборвал песню. Восхищённо произнёс. — Какие талантливые слова, Саныч! Близкие, родные, будто я сам и написал… А это, оказывается, Шаферан. Умница! Опередил меня, гад, такой. А какая мелодия! А гармония!.. Простая и вкусная. Композитор Афанасьев постарался — чертяка! Три четверти, Саныч, вальс! Полнейшая сейчас диковина. Таких песен нет вовсе сейчас. И слов таких, как и смысла в них! Вслушаешься, — клинит, — полнейший абсурд!.. Кто они там, по-жизни, эти люди, Шаферан с Афанасьевым, и вообще, я не знаю, но им памятники надо ставить: их песни меня поднимали, понимаешь, одухотворяли… как и многие другие. Мне жить после таких песен хотелось, Саныч, жить!.. А сейчас… — Артур резко бросил руку на струны.

Артур зло оборвал песню, вздохнул, тупо глядя куда-то в пол…

— Действительно — бля… Погань сплошная! — с горечью в голосе задумчиво произнёс он. — А я ведь хорошо помню песни Высоцкого, Окуджавы, Дольского, Визбора, «Песняров»… Долуханяна… Туликова, Жени Мартынова… Кстати, смотри, какая красота — его «Отчий дом».

— Не петь — рыдать хочется. Старею, наверное. — Артур вновь замолчал, раздумывая. С грустью глянул на товарища. — Много было у нас с тобой песен хороших, Саныч, всех и не перечислишь… Золотой фонд, можно сказать. А их сейчас «братки» слушать не хотят, нос воротят… Не для них это. А у остальных — не тот настрой… Ни работы, ни идеалов, ни денег… Его вообще нет, настроя этого… Разве ж только выпить… Вот, точно: давай, Саныч, за это и выпьем…

Конечно выпили.

— Что после себя мы оставляем, Саныч? Что?.. Пепел в душе? У тебя-то, хоть, ладно, дело какое-то, бизнес… Главное — сын. А у меня… Девки одни, даже внука нет — внучка, представляешь! — Вновь оборвал себя. — Всё, стоп! А то я опять расклеюсь… Давай выпьем за тебя, друг ты мой, Саныч. Я тобой так горжусь, так горжусь… За то, что помнишь… приехал… Давай, за тебя.

— И за тебя!

— Ладно, хорошо, за нас!..

Кажется, сильно напились… Даже более того… Для СанСаныча вообще был непривычный перебор. Ох-х!..

Зима. За окном поздняя ночь… время под утро. В разных комнатах не очень, скажем, тёплой Южно-Сахалинской двухкомнатной, холостяцкой сейчас квартиры, кое-как раздевшись, спят два пьяных мужика, два старых товарища… Музыканты в прошлом… Хотя это понятие к ним пожалуй не подходит, оно неправильное. Всё наоборот. Музыкант, как известно — это не профессия, это диагноз. Это патология. Музыкант — он или есть, или он не му… То есть никаких «в прошлом». Следует понимать так: сладко спят два очень хороших, талантливых, в прошл… нет, опять не так: два талантливых музыканта мирно посапывая, сладко сейчас спят… и всё, точка. Вот так правильно, потому что справедливо.

А ветер на улице заунывно гонит стылую снежную позёмку… Время такое: зима. Конец января. Везде холодно… Всем, и во всём.

Проснулись друзья, конечно же, поздно, уже к обеду. Порядок наводить не стали. Танька придёт — приберёт. Если нет, тогда уж сами. Потом. — Отмахнулся Артур. Не-до-то-го сейчас!.. Успеем! Кое-как умылись, побрились, щедро облили бритые щёки резко запашистым импортным одеколоном, пошли обедать — или ещё завтракать! — это без разницы. Не в кафе пошли, а именно в ресторан. Помня ужин, на ресторане Сан Саныч категорически настоял. Как бы алаверды. Артур категорически и не возражал. Невзирая на некоторую тошноту и головную боль — энергично двинулись в общепит.

В январе 1996 года город Южно-Сахалинск выглядел такой же своеобразной неубранной похмельной квартирой, какую только что оставили за собой старые друзья.

На тротуарах утоптанная, грязная, заплёванная, в окурках, корка скользкого снега. От этого друзья шли почти конькобежной, шаркающей походкой, поминутно оскальзываясь, хватаясь друг за друга, часто прямо за воздух. Середина проезжей части улиц выглядела более или менее очищенной, но напоминала скорее ванну, нежели дорогу. Снег с неё не вывозили, а расталкивали по обеим сторонам дороги, возводя своеобразные полуметровые, где и выше, снежные брустверы. Коммунальщики, видимо беспокоясь о здоровье граждан, отделяли тем самым пешеходов от проезжей части буфером безопасности, на самом деле, полосой сложных препятствий. Брустверы везде утоптанные, скользкие. Во многих местах, особенно в районах автобусных остановок, перекрёстков либо торговых точек, в них были пробиты своеобразные тропинки, где и просто широкие, слоновьи, углубления от множества ног. Снег грязный, местами чёрный. Углы домов, торговых киосков, стволы редких деревьев и просто снежные сугробы щедро расцвечены собачьими жёлтыми отметинами, и просто помётом… Жилой фонд, как говорят чиновники, весь старый, от пятидесяти лет и выше, в основном двух— и пятиэтажных конструкций. Как и Хабаровск, отметил СанСаныч. Правда высились и девятиэтажки, тоже как и в Хабаровске, но здесь их мало, несколько всего. Проект «высоток» невзрачный, невыразительный, скорее убогий. Создавалось впечатление, что на внешнюю часть города, фасадную, архитекторам было наплевать, не до красот, как бы. Задача у них была похоже другой — скорее б заселить-расселить… К тому же, внешнюю, очень пёструю по-виду часть жилых и прочих домов, портила не только самодеятельная балконная и телеантенная вакханалия, но и грубая паутина труб газовых подводок, протянутая с наружной части домов. Своеобразный вызов прихотливому глазу… Нате, мол, вам! «Архи…тектоника»! А вот у нас, в Хабаровске, таких именно газовых труб нет, отметил СанСаныч, у нас на кухнях электричество. Но говорить Артуру об этом не стал, потому что всё остальное было как и в его городе.

На улице было не так холодно, как в это время в Хабаровске. Сказывался влажный морской климат, и тёплые ветры. Не холодные, шершавые, как в Хабаровске, а почти ласковые, нежные. Но немногочисленные прохожие, кажется, не замечали этого приятного явления. Очень спешили куда-то, торопились, кутаясь, ёжась, недовольно пряча лица от ветерка в воротниках своей зимней одежды… А на взгляд гостя, наоборот, было свежо и приятно. И водку они пили не из опилок, поэтому, и не было им ничего с трёх, четырёх, или там, пяти бутылок…

Одна сторона города, чуть взбираясь на взгорок, покорно прилегла у подножья довольно высокой и крутой горы, уходящей в поднебесье. Всё её огромное тело, весь большой конус горы, от подножья до самой вершины плотно укутан очень красивой тёмно-зелёной шубой, а может даже и юбочкой, из высоких вечно зелёных деревьев. Правда почти где-то вверху, выше середины, заметен некоторый дефект на её одежде, как неаккуратный шов, либо замок от банальной застёжки… Серьёзно портил собой искрящуюся от снега очень модную и дорогую шубку-юбочку.

— Это — трамплин! — заметив вопрос в глазах гостя, пояснил Артур. — Там подъёмник, горнолыжная слаломная трасса и трамплин. — И уважительно подчеркнул. — Международного уровня комплекс. Наша Олимпийская сборная всегда здесь… раньше тренировалась. Турбаза «Горный воздух».

— Ух, ты! Олимпйская!.. Интересно. А ты не пробовал…

— Нет, — чуть задыхаясь от неудобной, конькобежной, походки по нечищеной пешеходной дорожке, тоже, кстати, кутаясь в шарф, коротко пояснил Артур. — Раз попробовал — больше не надо.

— Что так?

— Как шмякнулся, — Артур со смехом пояснил. — Как помидор об стенку… Будто на части всего разнесло… Почти всю гору летел: голова-ноги, голова-ноги!.. Ага! Еле встал. Там же сумасшедшая скорость! О-о-о! Нет, я уж лучше пешком или на саночках… — указал рукой. — Вот тут, например, с детской горки.

— Я тоже один раз прокатился на слаломных, — вспомнил СанСаныч. — В Иркутске, в классе пятом — шестом. Не помню. Тоже чуть полгоры не «слаломал» — в дерево тогда сильно врезался. Не успел даже как следует и разогнаться… Хорошо лыжи пластиковые были «Пиринки». Выдержали. Но бока намял. Лыжи достались тяжёлые, не по-возрасту… да и не учил никто… — С восхищением оглядывая высоченную гору, заметил. — Там и воздух наверное чистый…

— Лечебный даже… Да мы будем там сегодня… Вечером.

— О! Отлично! А что там? Почему вечером?

— А мы вечером там, по-пятницам, обычно собираемся. Сегодня же пятница! — видя, что друг не понимает, разъяснил. — Клуб там у нас. Сюрприз для тебя! Увидишь — тебе понравится.

Ресторан, хотя время уже во всю рабочее, был совершенно пуст — ни одного посетителя. Меню значит полное, не съели ещё, потирая руки, одновременно подумали друзья, выбирая место. Легко и выбрали — в пустом зале, в глубине, у окна, с видом на эстраду… Присели, оглядывая пустой зал. Ресторан, как ресторан — обычный, в общем, «нашенский»… Но совершенно пустой. Прислушались, — ни звука.

— Что-то не понятное, — заметил Артур. — Гхе-гхы… — Громко прокашлялся. — Время-то рабочее. — Сообщил он. Друзья прислушались… Полнейшая тишина. Ни звука. Только с улицы слышен звук проезжающих машин. — Эге-гей! — мелодично, по-оперному, прокричал вновь Артур, как пропел. — Привыкли р-руки к то-пора-ам… — и прислушался. Фраза прозвучала классно, как зов фанфары. Нет, на неё так же никто не отреагировал. Никакой реакции. — Да что такое, мать иху ити! — Громко возмутился Артур, грохнув кулаком по-столу. — Долго мы ждать здесь будем, нет?

На эту его «ити» что-то и среагировало, клюнуло, сказать. Из-за шторы, отделяющей зал от кухни, высунулась голова официантки, с отличительным высоким кокошником на голове, удивлённо почему-то округлила глазки, будто не ожидала увидеть посетителей, и тут же исчезла.

— Эй! — вдогонку ей крикнул Артур, но опоздал.

Сразу же за этим, где-то там, за шторой, в глубине, послышался звонкий, дробный звук падающей на пол кастрюли или крышки, а может и сковороды — чего-то кухонного… За этим чьё-то недовольное глухое скороговористое бормотанье, как выговор.

— Может, сходить туда, навести порядок? — прислушиваясь, предположил Артур.

В поисках разгадки, крутил головой и СанСаныч.

— Слушай, Артур, когда мы входили, там никакого объявления на дверях не было? Может у них санитарный день какой… Нет?

— Да нет. Двери открыты были… «Оупэн» — висело. Открыто, значит. Ладно, пойду, сам там, чего-нибудь, на кухне приготовлю… — пошутил Артур, вставая… Но зря.

Из-за шторы выскочил, именно выскочил, словно им выстрелили, официант. Молодой взъерошенный парень, в чёрных очках, с раскрасневшимся лицом, поспешно всовывая рубашку в брюки, поправляясь… бросился к посетителям. Ещё издали, на подходе, поздоровался.

— Добрый день, господа! Мы рады приветствовать вас в нашем ресторане… Вы уже что-нибудь выбрали?

— Нет, — сердито глядя на него, сухо ответил Артур. — Тебя ждали. Меню давай! — грозно рявкнул.

— А, извините! — обрадовано воскликнул юноша, будто школьник у доски вспомнил «потерявшуюся» формулу. — Нет проблем. Один момент, господа. Минуточку. — И рванул обратно за штору. Там вновь что-то загрохотало, будто через барьер из разносов не смог официант удачно перепрыгнуть…

— Эй, не разбейся там! — морщась от шума, крикнул Артур, но официант уже летел обратно. — Что там у вас всё время падает?

— Да это мы там… — юноша, зардевшись, простодушно хотел было поделиться, но вовремя вспомнил грозную должностную инструкцию, махнул рукой, оборвал себя… — Извините, это не важно. Не обращайте внимания. Вот, пожалуйста. — Протянул гостям две увесистые карты-меню. — Выбирайте. — Произнёс, и смиренно застыл рядом в полупоклоне…

— Та-ак… Ага!

Друзья раскрыли приятные на ощупь обложки… Пробежали глазами несколько страничек машинописного текста. Названия блюд настораживали: салат «Пикантный», борщ «Мамина радость», бефстроганов «Тёщин язык»… отбивная «Сахалинский восторг»… И дальше в таком же поэтически-абстрактном духе. Посетители переглянулись между собой, что за экзерсисы? Что из этого заказывать?

Артур повернулся к молчаливо стоящему официанту.

— Вы нам, э-э-э… что-нибудь, пожалуйста, посоветуйте… — вежливо попросил он, и пояснил. — Трудно выбрать… Затрудняемся.

— Да! — охотно поддержал СанСаныч. — Не понятно.

Официант неожиданно в ужасе даже отпрыгнул назад.

— Нет-нет! Только не это! — отмахиваясь, как чур-чур, едва не в голос испуганно вскричал.

Опешив, посетители, разинув рты, смотрели с недоумением…

— Как так?!

— Нет-нет! — скривив лицо, плаксивым уже голосом повторил официант. — Только не это! Спасибо! — Торопясь, пояснил. — Я вот также, позавчера, одним, таким же, как вы, посетителям, посоветовал…

— И… что?

— И то!.. — официант, обиженно крутанул головой. — Вот! — Снял очки, с готовностью демонстрируя заплывший правый глаз фиолетовой окраски… — В глаз за это получил, вот что. А второй, бугай, ещё и в нос мне заехать хотел… Хорошо я разносом успел закрыться… Шишка теперь на лбу… Видите? — Наклонился, показывая… — Мы даже разнос потом не смогли ровно выправить. Вот! Показать??!

Артур с гостем покатились со смеху…

— Ха-ха-ха!.. — не сдерживаясь, хохотали.

— Ох-хох-хох!.. — дёргались в судорогах смеха. — Не… надо… пока… зывать… разнос… Ох-хох…

— Ага, вам это смешно, конечно… — кисло улыбаясь, пожаловался официант, видя, что здесь, пожалуй, в нос сразу так не прилетит… — Но, вы уж лучше как-нибудь сами. Ладно?

— Ладно… Ладно… Ну насмешил! Хо-хо-хо… Ну, говорит, посоветовал… Ха-ха… Разнос даже… пострадал…

— Вот сервис… Шишка на лбу-у-у… Ох-хох-хо… Совсем ненавязчивый… В глаз! Ух-хух-хух…

Отсмеялись уже втроём.

Вытирая слёзы, заказали щедро, много, почти со всех страниц…

Очень даже хорошо пообедали. Очень. Главное, весело… Вспоминая официанта, часто смеялись… Да и вкусно всё было приготовлено… Даже обошлись без спиртного. Смеялись потому что… И кофе был, и мороженое…

А вот сумма проставленная в счёте, удивила даже СанСаныча. Артур так вообще хотел потребовать всё это пересчитать, здесь вот, при нём, на столе, сейчас… Но СанСаныч отмахнулся: «Ладно, Артур, пусть у нашего безвинно пострадавшего официанта сегодня будет маленький праздник». «Какой маленький!.. Ты не знаешь, Саныч, у них, наглецов, каждый день такой праздник… В нашем ресторане, так вообще, знаешь, совсем, гады, обнаглели». СанСаныч вальяжно отмахнул, официант с деньгами мгновенно исчез, как сдуло его. Наверное, боялся, что догонят, и отберут. Но, в общем, некоторая, правильная, реакция у парня всё же выработалась: бегал довольно быстро.

А вот оставшуюся до вечера часть времени друзья протолкались по городу бестолку и безынтересно. То пешком — скользили, то на редко появляющихся автобусах тряслись. Например, в областной Союз писателей за чем-то зашли, Артуру там что-то срочно понадобилось. Потом в городской отдел культуры — деньги какие-то получить — ему обещали, — долги, сказал… Не получил, конечно, — нужный человек почему-то опять не пришёл, и больше не придёт сегодня, сказали… «Вот, гад, а ведь обещал, — спокойно удивился Артур. С малой долей уверенности пообещал. — Ничего, завтра поймаю». Не запоминая, знакомился там СанСаныч с разными солидными по-виду людьми… Суетились, в общем. Видно было, что Артур не готов был, кажется, всё время посвятить гостю, не приготовился… Наступил вечер.

Очень рано почему-то стемнело.

Уличные фонари в городе горели далеко не везде, и далеко не там, где надо бы. Как и в Хабаровске, вновь машинально отметил СанСаныч. Время, наверное, такое, одинаковое — перестройка! Но не смотря на плохое освещение, Артур привёл всё же гостя в нужную точку горы, в точку сюрприза, как обещал, довольно легко и уверенно. Избушка — не избушка, почти изба или что-то близкое к ней, внутри оказалась ярко освещённой, довольно тёплой и чистой, начиная с маленькой прихожей и дверями по обеим сторонам. Слева дверь была открыта. Там, за большим, непокрытым, добела выскобленным деревянным столом сидело человек двадцать, двадцать пять чистеньких, опрятненьких, в белых платочках старушек, и очень близких к ним по-возрасту других женщин. Тут же, за одним с ними столом чаёвничали с десяток озорно-счастливой ребятни, от четырёх, до десяти лет по-виду. Они все — распаренные и довольные, — дружно и весело чаёвничали. Причём, сидели за самоваром. За настоящим, русским, большим, красивым. Он, медово-жёлтый, гордо восседал на столе, как царь на троне, ревниво и заботливо оглядывая свой дружный, боевой гарем. Бабульки, так же как и дети, громко швыркали чай из блюдечек. На столе стояло с десяток банок с разным вареньем, мёдом, тарелки и чашки с бубликами, пирожками, блинами и беляшиками… Под тёплыми варежками-накидушками парились несколько пузатых заварных чайников. Запах от чая доносился весьма сложный, но очень приятный, главное, знакомый: и травой мятой пахло, и шиповником, и, вроде, малиной, и… лимонником, эвкалиптом… ещё чем-то… очень приятным… духмяно-пряным и упоительным…

— С травами бабульки у нас чай пьют! С лечебными! — коротко пояснил гостю Артур.

— А-а-а! Вот и наш Артурчик, — увидев Артура, расплылись в улыбках все до единой чаёвницы. — А мы тебя ждём! Ждём, да пождём… Уже и чай пить одни сели…

— Да вот, припозднился маленько… — разводя руки, смущённо оправдался Артур. — Друг ко мне приехал. Из Хабаровска. Знакомьтесь…

— А-а-а!..

— Ух, ты!..

Познакомились.

Вернее, гость только и назвал своё имя… Бабульки приветливо закивали головами, улыбаясь приговаривали: «Проходите-проходите, мил человек. Будьте как дома». «С материка приехал!.. С Хабаровска!» «Далёко это!..» И детвора смотрела уважительно и с любопытством: «С материка! Что ли там, где Москва?..»

Поблагодарив бабулек за приглашение, СанСаныч с Артуром чаёвничать не стали, прошли сразу в другую комнату. Не большой по-объёму спортзальчик, оказался неплохо оборудованным. На молчаливый вопрос гостя, Артур с гордостью пояснил: «Это спонсоры нам подкинули… Себе новое, а нам вот это. А то, где б ещё нам такое взять!»

Вдохнув привычный воздух спортивного зала, друзья с удовольствием переоделись в тренировочную форму — трико, футболки… и разогрелись. Гири, гантели, шведская стенка, штанга, скакалки… Жарко стало. Скинули влажные от пота трико, остались в плавках. Артур постучал ещё некоторое время по боксёрскому мешку, СанСаныч «подёргал» штангу.

Даже очень неплохо размялись. Мышцы налились, окрепли, будто футбольные мячи после подкачки. Очень это было полезно, после прошедшей-то ночи, как очищающий, восстанавливающий бальзам. Артур сказал.

— Саныч, ты побудь здесь, я сейчас…

— А ты куда?

— Окунусь «маненько».

— Как окунусь, куда?

— В прорубь. Мы моржуемся здесь. Клуб моржей это. — Артур неопределённо развёл руками.

— Ты, морж?!

— Да! Два года уже, — в голосе Артура, хотя он их и придерживал, весёлыми соловьями чирикали гордые и довольные обертоны.

— А бабульки?

— И бабульки! И вся детвора! — в том же довольном тоне представлял свой сюрприз Артур.

Вот это да! СанСаныч даже онемел от удивления. Действительно сюрприз, хороший сюрприз, приятный, сильный.

— Я ж говорил, сюрприз! В общем, гантельки ещё подёргай пока, я быстренько вернусь. — Довольный произведённым эффектом Артур повернулся, и как был в одних плавках, кинув на плечо полотенце, попутно зацепив ногами тапочки-шлёпанцы, толкнул дверь на выход.

Только из чувства высокого любопытства, СанСаныч тоже зацепил ногами свободные шлёпанцы, так же прихватив и полотенце, заторопился вслед. Ему любопытно было посмотреть — никогда живьём близко не видел — как это они, там, моржи, в проруби бултыхаются.

Избушка была довольно длинной… Прорубь та была где-то видимо рядом, — решил про себя СанСаныч, смело толкая дверь, — в соседней, наверное, комнате. Но дверь вела вовсе не в комнату, а прямо на улицу, на мороз.

Там, за порогом, в чёрной темноте надвигающейся ночи, в свете открытой двери, удаляясь, мелькали Артуровы пятки. «Интересно девки пляшут!», удивился СанСаныч, быстро закрывая дверь… Конечно за собой он её закрыл, — пустился вдогонку. Под тапочками хрустел снег, разогретое тело вовсе не чувствовало холода, скорее наоборот, очень было даже приятно. И на душе тоже было необычайно хорошо. Лёгкое мандраже, почти кураж, как обычно бывает перед хорошей, заманчивой интересными и таинственными приключениями книгой (только на одну ночь!), или таким же необычайно интересным концертом, кинофильмом… Жутко приятное ощущение! Адреналин, поднимая восторженное настроение, уже гнал кровь… А Артур, не ведая этого, не оглядываясь, быстро шёл вперёд, легко ориентируясь в темноте. СанСаныч с трудом видел его гаснущие в темноте светлые плечи, локти рук, ноги, а вот ни плавок, ни затылка не видел вообще — с темнотой сливались. Тропинка, мудрёно петляя потянулась к хорошо освещённому неподалёку пространству. Там, над ним висел густой, молочный туман. Это, видимо, она, та прорубь и есть. Парит лунка! — догадался СанСаныч. — Подходим, значит! Пришли!

Они уже оба вступили в освещённое — лобное — пространство. В конце пути тропинка упиралась в высокие деревянные поручни, заканчивалась там… Откуда-то из темноты, со стороны прожекторов, послышался чей-то громкий, восхищённый, очень задорный и весёлый — девичий! — голос. Словно колокольчик!

— Девочки, смотрите, вон ещё двое моржей идут! Скорее сюда, скорее!

СанСаныч недоумённо оглянулся по сторонам — кто это там? чей голос? кому?.. Ничего не увидел, слепили прожектора, а впереди уже, прямо перед ним, отчётливо маячила полынья. Лунка, метров десять на десять, с редкими мелкими осколками плавающих льдин, размером с варежку или с кулак. Свинцово тяжёлая вода в свете прожекторов игриво бликовала, масляно призывно колыхалась, парила, как жидкий азот. Под взглядами невидимых зрителей, СанСанычу ни чего не оставалось, как тоже, вслед за Артуром ступить босиком на обледенелые деревянные ступеньки — не позориться же! — бесстрашно шагнуть вниз, в воду. Сделал он это довольно решительно.

Никто из зрителей наверное и не заметил, как глаза у СанСаныча, в этот момент, едва не вывалились от жутко леденящего обруча, тисками сдавившего грудь, напрочь оборвав дыхание, прервав его. Холода он в начале и не почувствовал, это чуть позже, когда дыхание едва восстановилось. Кто видел, как рыба округлив глаза беспомощно разевает на берегу рот, тот легко представит, как выглядел СанСаныч в воде. А ног, как и всего тела и рук, у него будто никогда и не было. Над водной поверхностью болтались, казалось, только ошалело-удивлённые его глаза. Прямо над ними, кто заметил, зависла лепетавшая от немого ужаса душа над водой, да застрявший в задубевших ледяных глубинах груди, скорее всего горла, истошный его крик, как обрубок… «ма…» Тут понятно: «мама», видимо! Но инстинкт самосохранения уже делал своё нужно сейчас дело: спасал СанСаныча. Он, бедолага, всё ещё не соображая, судорожно двигал руками, даже вроде плыл. На самом деле — «волну гнал», вернее безрезультатно пытался пустым ртом схватить воздух, и протолкнуть его: хоть грамульку, хоть как-нибудь, но вниз, в лёгкие… Это, к счастью, со временем всё же удалось. Далеко не сразу правда, мучительно и трудно, но удалось. Спасибо ангелам хранителям! От резких движений или ещё от чего-то, но приоткрылась в теле, в сжавшемся до размеров спичечной головки, какая-то там дверца, появилась малюсенькая в ней щелочка. Сквозь неё и вздохнул… Втащил в лёгкие воздух, как втаскивают упирающегося, царапающегося кота. Может и не воздух глотнул, холодную струйку только… И не грудью — какой там! Но и этого — слава Богам! — хватило, чтобы СанСаныч вроде и ожил, и глаза уже с воды подобрал, уже и шеей мог туда-сюда, кажется, немного поворачивать… А тут и Артур до противоположного края полыньи мелкими саженками доплыл. Эффектно — на публику, — с шумом и развернулся, как лосось в брачных играх, и чуть не захлебнулся, с удивлением увидев почти рядом с собой, в проруби, своего друга. Вернее, торчащий над водой слипшийся обледенелый ёжик его волос, и такие же торчащие на выкате глаза!

Ё, моё!..

— Сан… — только и смог выдавить, неожиданно поперхнувшись ледяной водой, вытаращив при этом глаза в первые секунды своего удивления Артур. — Саныч! Ты что?! — Отфыркался, приходя в себя, прокашлялся, выплёвывая забортную воду, булькая смехом, спросил. — Ты как это… — показывая глазами на воду, и вообще. — Сюда-то! Саныч!.. Нельзя ведь! Опасно!

— Уже но… нор… нор… мально, — почти бодро просипел гость из Хабаровска, в расчёте на внимательно-задорные где-то там, вверху, девичьи глаза. Видят уж, наверное, оценили. В принципе, был счастлив: лицом в грязь не ударил, не опозорился. Сказали же, что два моржа идут, вот, два моржа в проруби и плавают. Чего ж ещё!

Их благостный заплыв и неторопливую, кажется, светскую беседу прервал чей-то — со стороны мужской злой или встревоженный, не разберёшь, мужской голос.

— Артур, ёшь твою в качель, что за хулиганство, кто это там с тобой… в воде, а? — грозно взревел он.

— О, нам сейчас попадёт, — приникнув к воде, будто за куст прячась, шепнул Артур СанСанычу. — Это Нептун наш. — И тут же Нептуну своему, бодрым голосом. — Семёныч, не ругайся, это друг мой из Хабаровска приехал, Саныч.

— Ну-ка, немедленно оба из воды! Ит-ти вашу… Это что такое!.. — И сетчатым половником, на длинной ручке, льдины которым рыбаки вылавливают, ловко подцепил непрошенного иногороднего моржа под зад. СанСаныч и не возражал: на берег, так на берег. Кстати, и вода, заметил, не такая уж и холодная. Так только, чуть-чуть! Держась за поручни, спокойно, вроде лениво, и поднялся из воды по-ступеньками… За ним, почти пробкой, выскочил и Артур. Запрыгал попеременно то на одной ноге, то на другой, вытряхивая из ушей попавшую воду.

— Ну, Саныч! Ну, ты дал! — затараторил он восхищённо. — Тут же годами закаляются, чтоб в воду залезть. Всё повремени, всё по-секундам, по-научному! А ты! Сразу! Ну, молодец! Бежим скорее греться.

— А мне не холодно, — в разрез проблемы, нахально заявил СанСаныч, действительно чувствуя во всём теле разрастающееся тепло… На воздухе это особенно хорошо чувствовалось. И снег казался тёплым и нежным… и ветерок ласковым. Предложи ему сейчас Артур: ещё разочек… Заплыл бы, не задумываясь. Так уж «в лунке» понравилось.

— А ну-ка бег-гом греться, я сказал! — от чего-то заикаясь, вновь грозно взревел маломерка-Нептун, без замаха, ощутимо шлёпая обоих моржей деревянной ручкой по задницам… по мокрым плавкам. Придал, тем самым, и физическое, и психологическое ускорение. — Греться, я сказал!

Потом уже только, приняв горячий и контрастный душ, растеревшись полотенцами, разогревшись, друзья сели за общий стол.

Тот дядька, у проруби, Нептун который, оказался совсем и не злым, а вполне добрым и весёлым, бодрым, и юморным мужичком. Под бурные аплодисменты бабулек и всей детворы, облачившись где-то в тайной комнате в летнюю форму Бога морей: корону, короткую рыбацкую сеть на плавки, с зубастой короной на голове, в ластах на ногах и трезубцем в руке, — громко шлёпая ластами по полу, пристукивая древком трезубца, неожиданно шумно вошёл в комнату застольных чаепопивушек, и театрально вручил СанСанычу, громко зачитав приказ, большую Почётную грамоту. В ней каллиграфическим детским почерком (старшей русалкой, внучкой, Нептуна писаной) значилось, что такой-то, такой-то, такого-то числа, года 1996, «…награждается великим и могучим Нептуном, Богом всех морей и океанов, луж, рек, болот и озёр, почётным и светлым званием моржа». И ему, отныне моржу, «…разрешается в любое время года и времени суток, бесплатно пользоваться любыми водоёмами земного и других прочих мест для купания, пития, и развлечений, не нанося, естественно, природе физического и морального ущерба».

Подняв грамоту высоко вверх, Нептун показал её настоящую подлинность, скреплённую толстой сургучной печатью, удостоверенную подлинным росчерком пера морского владыки, с подписью его любимой русалки из Великой Морской Канцелярии. «Это вам! Прошу, пожалуйста!» — возвышенно-театрально вручил верительную грамоту счастливому обладателю. Ещё и красивый нагрудный значок клуба Сахалинских моржей со своим изображением, изображением Бога морей — в короне, с бородой и трезубцем (хвоста видно не было, из-за малой величины барельефа на значке) торжественно присовокупил. Настоящий праздник получился, необычный и запоминающийся… Для СанСаныча, так уж точно!

С удовольствием потом пили чай с разными лечебными травами, мёдом, ели пирожки, пели общие песни. «Хаз-Булат удалой, бедна сакля твоя, золотою казной я усыплю тебя…»

Громко и голосисто пели бабульки, с большим чувством, всей душой, сочувствуя. И Хас-Булата старого им, обманутого ревнивца, жалко было, и коня его, и князя, беднягу, а ещё больше молодую жену, не успевшую познать ни любви по-настоящему, ни семейного, ни материнского счастья… Едва слезами не заливались по загубленной молодой любви, но легко перешли на украинский язык, спели «Взяв би я бандуру». Как в молодости когда-то, радуясь и красуясь невидимыми сейчас цветочными венками на головах, длинными разноцветными атласными лентами, расписными украинскими вышитыми рубашками, аккуратненькими сапожками на ногах. И «Ой, мороз, мороз». И Артур под почтительные аплодисменты — на бис! — спел «коронную», видимо для бабулек, старинный русский романс:

Особенно эффектно звучала последняя, прощальная фраза песни:

Мощный, раскатистый — для такой-то комнатушки — с трагической окраской бас-баритон Артура едва не добил сентиментальных бабулек, да и других женщин тоже. Всех, пожалуй, кроме детей. Они, с широко открытыми глазами сидели, молчаливо застыв, впитывая, запоминая, укладывая в сознании счастливые свои, сказочные моменты детства, так каждый зелёный росточек впитывает и солнечные лучики, и дождевые капли, и дуновение ветерка… всё то новое, что открывает жизнь… Здесь, и сейчас… А у взрослых… И хлюпанье, и слёзы, всё уже было в наличии. Но эти слёзы были не дешёво-кухонные, а самые настоящие душевно-благородные, и швырканья такие же… Романс очень уж возвышенно-величественный, про ушедшую светлую жизнь, и трагически красивую любовь…

Да, именно так, незабвенная звезда!..

…вновь чай пили. И снова пели.

Особым вниманием у всех бабулек, оказался, сегодня, конечно же, гость, своим неожиданно смелым, решительным поступком. Все считали это абсолютно невозможным, и очень опасным. «Это да!» «Так уж прямо, сходу!..» «Никогда если ещё до этого!.. Это невозможно! Это опасно!!» «Просто герой!» «Не делайте так никогда больше, молодой человек, не надо. Пейте скорее чаёк, пейте». «А как чувствуете себя сейчас… не знобит? Не жарко?»

— Нормально! — отвечал герой. Да какой там герой. Герой — это из другой «оперы». Героем он себя действительно не чувствовал. Вот моржом — да. Моржом чувствовал. Молодым моржом, сильным, а может и тюленем или финвалом… В общем, был, как они все. И это было здорово.

И чувствовал себя интересно очень… Всё время к себе внимательно прислушивался, твёрдо зная, что вот сейчас именно… в этот момент, обязательно где-то должно заболеть, воспалиться — это точно. Но почему-то не находил — пока! — в себе такого явления. И вновь этому удивлялся: должно это где-то проявиться, должно!.. Ан, нет! Правда, внутри как-то непрерывно мелко-мелко потрясывало, будто стиральная машина на отжим включилась. Что-то с бешеной скоростью там где-то, глубоко-глубоко, в микроточке — в теле, душе? — билось, вращалось, вызывая приливы тепла из каких-то глубин, незамедлительно расходясь, как радиоволны, по всему телу, вызывая приятную истому. Внутри мелко потрясывало, но на внешней стороне, на физической оболочке, ничего такого-этакого заметно не было… Ну нырнул и нырнул, казалось… Делов-то!

Вернулись домой к Артуру. Татьяны, что странно, всё ещё не было, не приходила ещё.

— Вот, ведьма, Саныч! — то ли восхищённо, то ли укоризненно оценил действия супруги Артур. — Всю жизнь она так… Ну, чёртова баба! — Пригрозил. — Ни черта я первым звонит ей не буду. Пусть помучается! — и хохотнул победно.

Ладно-то ладно, но пришлось самим наводить порядок: мыть посуду, готовить ужин, и прочая… Снова потом почти всю ночь просидели за столом… Но водку не пили — разве только Артур не много, — вновь пели песни, разговаривали…

На этот раз разговорчивым был СанСаныч… И не только потому, что чувствовал себя, как заряженный огромный конденсатор, как лёгкий и могучий воздушный аэростат заполненный до отказа чудесным животворным составом, как, в общем, чувствовал себя давно когда-то, раньше… Когда на радостях рождения своего сына, Вовчика, выпил с другим своим товарищем, секретарём комсомольской организации, на двоих, тоже, кстати, сахалинцем, целую бутылку Рижского бальзама не разбавляя и без закуски… Не знал его энергетических ещё свойств, да и ничего другого уже не было… Всё до этого друзья уже съели и выпили, а жена, Татьяна, в роддоме ещё находилась. Вот и сейчас, как тогда, глаза у СанСаныча шесть на девять, сердце, как пламенный мотор, голова необычайно светлая, ни сна в глазу, и сила прёт… «Вот как купание бодро отрикошетило. Бодро, бодро… Пока!»

Долго ещё СанСаныч к себе прислушивался, вслушивался — как там, и что, но… Обошлось, кажется.

— Ты понимаешь, Артур, я, последнее время, как тот дурак, «…жлобам и жабам вставив клизму — плыву назло…» А куда плыву, кому назло?.. Себе, получается назло. Раньше, в начале перестройки, хорошо знал куда плыву. А теперь?! Голову ломаю — не могу понять — как мне быть! Все мои прошлые, более или менее состоявшиеся коммерческие проекты и какие-то достижения, сейчас, напрочь растворяются, исчезают, как дым, как туман.

— Как так? Не пойму. У тебя же фирма, — вскинулся Артур, морща лоб и играя бровями. Так он делал всякий раз, когда чем-то был крайне удивлён. — Я же знаю. Хорошая фирма, говорят, уважаемая… Это не я, это люди говорят. Я сам слыхал, не за горами чай живём, кое что и доходит…

— Да нет, Ара, все мои главные достижения ещё не исполнились, к сожалению, они в мечтах, в планах… Я только сейчас понимать стал, как много ещё в жизни хорошего можно сделать. Можно!! Вернее, нужно сделать, Артур. Нужно!

— Ну так и делай! Или кто мешает? У тебя хоть «крыша»-то хорошая, надёжная?

— Вот этого нет, Артур. Мне крыша не нужна. Я работаю честно.

— Как так без крыши? — Артур удивлённо замер, недоверчиво глядя на товарища. — До сих пор и без… Без этого же сейчас нигде нельзя, Саныч! Как же ты умудрился? Они же сожрут тебя! Рано или поздно, обязательно сожрут. Я тебе говорю. Жалко будет, Саныч. Ты ж не камикадзе какой! Зачем тебе это?

— Подавятся!

— Они? Подавятся? Да что ты, Саныч, никогда! Они же только на это и настроены… Да взять хоть бы у нас, ты погляди кто в области, кто в городе заправляет: одни болтуны и проходимцы. Я же вижу их, как облупленных. Они почти каждый вечер у нас в ресторане заполночь пьянствуют. Ты же не хуже меня знаешь, как проверить интеллект человека — помнишь, как мы с тобой когда-то заметили, — посмотри, понаблюдай за человеком, как он отдыхает в ресторане, в кабаке… Помнишь? Вот… Они же там, все, перед музыкантами, да официантами, как на ладони… Вечером — натуральные свиньи, даже хуже, а утром в областной администрации, по телевизору их вижу, в Думе они заседают. Смех!.. Не работают они там, а с похмела отдыхают… Кстати, хохма, Саныч. Ты знаешь, кого они в секретарши, да в помощники к себе берут? Кто лучше отсасывает… Да! Я тебе говорю! У меня соседка, Валька, сопля такая, два года как школу закончила, никуда не поступила, со школы ещё в подъезде минет парням делала. Аккуратненькая такая, но блядь и блядь. Я сколько раз это видел, заставал их, поздно же возвращаюсь, и подъезд маленький, да и мне она иной раз делала… Каюсь, по-пьяне грешил, бывало… Сейчас, не поверишь, помощник депутата она… Такая цаца! Двести метров — но на машине к подъезду возят… Представляешь! Я уже в кабаке отработал, домой пришёл, спать лёг, она только ещё подъезжает, — бабах дверями. Работа депутата значит закончилась. Я думал, всё, завязала девка — как-никак помощник депутата! — пригласил как-то днём к себе на кофеёк, проверить… нет, делает минет девка, ещё как делает, шум только стоит… Представляешь, кто нами правит! Тьфу, ёпт… расстроил ты меня. Как же так, Саныч, такое дело и без крыши… Будут палки в колёса тебе ставить, обязательно будут… Если не уже…

— Да нет, вроде. Но в том-то и проблема, друг, так хитро не мешают, что всё хотение дальше работать на нет сводят.

— Ну вот, я ж говорю: не в лоб, так измором возьмут…

— И люди вокруг меня, предприниматели, за это время сильно изменились или поменялись уж так — не пойму. Хитрые все стали, скользкие, корыстные… Когда мы начинали, честного слова достаточно было… Я так гордился этим! А теперь… Все друг-друга пытаются обмануть… пусть и на мелочи, но обмануть. Развести стараются, кинуть. Понимаешь?

— О, это я понимаю. У нас здесь так же. Я на выезде с ребятами три аншлаговых концерта отработал, ещё в прошлом году, так, представляешь, до сих пор мы деньги получить не можем… Завтраками всё — козлы! — кормят… Ну, мы ж с тобой сегодня были, слыхал ведь…

— Да, слыхал. Не пойму только — почему так легко люди поменялись…

— Они такими и были. Кстати, ещё одна хохма, Саныч, я заметил. Рассказать?

— Конечно, давай.

— У меня Танька, жена, — Артур на мгновенье поскучнел, видно было, что тема, как вступление, не очень ему приятна, но он переступил через себя, продолжил. — Ты не знаешь, дурью девка мается — в церковь ходит, ага! — Артур, как обычно прикрылся смешком. — Баптистка по жизни будто. Всякие их книги на ночь читает — представляешь! — в платочке ходит, молится. То — она не ест, это не ест, постится. На меня шипит, что я смеюсь или ругаю её.

— Ты серьёзно, Артур, правда?

— Да, совсем ох… сдвинулась баба в общем. — Артур развёл руками…

— И давно она… так?

— Молится? — переспросил Артур.

СанСаныч кивнул головой:

— Да сразу с перестройки и начала. Антихрист, говорит, на землю пришёл. Конец Света. Армагеддон. Я смеюсь, а она шипит и обижается… Неделями потом не разговариваем. Я уже и рукой махнул, да и хрен, думаю, с тобой, молись, баба, только меня не трогай. Так и живём…

— Артур, ты меня удивил, не знаю что и сказать… У тебя же, я помню, такие хорошие девчонки всегда были — картинки! А… женился.

— Да мы не расписаны ещё, мы в гражданском браке живём, ещё думаем! — Артур вновь, засмущавшись, хихикнул.

— Так других что ли вокруг тебя баб не было, нормальных?

— Так она тоже — картинка… — Артур вновь зашевелил бровями. — И фигурой, и вообще… Только сдвинулась почему-то… Люблю я её… наверное… Привык в общем. Так вот, — отмахнулся от не очень приятного Артур, и глаза вновь засверкали скрытой хохмой, — как-то раз, смех сказать, я тоже в церковь пошёл. Да! Дай, думаю, посмотрю, как там… она, и вообще. — Видя, что СанСаныч с недоумением качает головой, заговорщицки подтвердил. — Ага! Ну, в общем, мне не понравилось там, не та для меня тусовка. Но что я там интересного увидел! Чуть всю их обедню не испортил. Как покатился со смеху… Меня и выгнали… Там власть наша, вижу, областная, праздник что ли какой церковный был, — в полном составе чинно так, крестятся и попу, ну, батюшке по-ихнему, ручку целуют… Представляешь? Вся блядская комса, я же им концертные программы раньше сдавал, помню: «Ленин, всегда живой. Ленин всегда с тобой!..», верные, падла, ленинцы были, коммунисты… А теперь… как по приказу — перекрасились. Укатаешься! А перед этим, они, в нашем ресторане, я помню, накануне, вечером, ламбаду с проститутками отплясывали… Я с ребятами музыку и играл. У нас закрытые кабинеты в ресторане… за ширмами. Вроде не видно… Вот они там… Представляешь, картинку?

— Это представляю. Это нормально. Поменять политическую ориентацию для них…

— Во-во, половую ориентацию…

— Да им хоть какую, если надо. А им надо. Ничего же не остаётся… С электоратом заигрывают. Мол, мы свои, ваши…

— Как же в глаза-то они людям смотрят?

— А в чьи глаза они целый день и вечер смотрят? В такие же, как и у них, себе подобные.

— Точно сказал, Саныч, сильно подметил.

— Они, Ара, такими наверное всегда и были. А вот другие!.. Я над этим тоже думал. Мы, я говорю о предпринимателях, так стали себя вести видимо потому, что в наши дела, в наш бизнес… да и не только в бизнес, вошла идеология Востока: Азербайджана там, Турции, Кавказа, Средней Азии…

— То есть ты хочешь сказать, они опустили нас…

— Это и хочу сказать: они приучили нас жить по их правилам, их хитрыми уловками пользоваться. Сделали нашу жизнь, и бизнес в том числе, азартной игрой в напёрсток, — кто кого ловчее обманет, хитрее «наколет», разведёт.

— Ой, это всё деньги, Саныч! Они, проклятые… От нищеты всё. «Люди гибнут за металл…», знаешь же.

— Нет, Артур, и над этим я тоже думал. Скажу честно: деньги у меня, и вокруг меня, ходили вроде бы не маленькие. Но, понимаешь, деньги, это всего лишь бумажки! Сырьё! Инструмент. Мне они, я это понял, нужны только для дела: завод детского питания, например, построить, фабрику детской одежды, Дом отдыха, больницу, школу современную… Начать нужно с главного, с детства… Срочно заняться улучшением экологии — это обязательно. Мы же всё испортили вокруг…

— Чего уж там, говори прямо, — засрали. Загадили всё… Да-да! Ты глянь какая у нас вода теперь в море стала, какой берег… А воздух в городе? Это же ужас!

— Об этом и говорю. Полезное нужно успеть создать, нам, мужикам, важное… Не для желудка. Для желудка и семьи нужно совсем мало, смехотворно мало…

— Для тебя — да. Для тебя не нужно, — согласился Артур, продолжил мысль. — А вот для какого-нибудь пришлого, да и местного порой, как раз для жрачки они и нужны. И всё мало им.

— Вот этого я как раз и не понимаю. По-мне, если вокруг хорошо, то и мне тоже… Особенно, если и я в этом участвовал. Сытый не сможет спокойно жить среди голодных, понимаешь, Ара, голодные обязательно всё отберут… Хорошо если не убьют.

— Это точно… И не — может быть, а точно убьют. Нас всегда учили отбирать… «Эй, деревня, ну-ка отдай сейчас же хлеб и мясо городу! Нет? К стенке его, растуды-т твою, падла, в патрон!»

— А ведь мы — мы сами — запросто можем улучшить среду проживания. Не дожидаясь. Не государство, правительство — им не до нас, — а мы — сами. Рынок же вокруг, Артур, перестройка. Никто лучше нас здесь не видит, что нужно изменить на пользу… И ты здесь видишь, и мы, там, на материке видим: везде всё запущенно, валится всё, рушится… А почему? Старое всё, всё пришло в негодность, отсталое. Сейчас срочно нужны новые технологии, Артур, новый соцкультбыт… Потому и перестройка. Новое время наступает, Артур, новое. На подходе третье тысячелетие… А мы в политических дрязгах тонем, по-уши уже в… увязли.

— Саныч, ты уже, я вижу, вполне созрел, тебе обязательно в Думу идти нужно.

— Да я ходил…

— Я не то имею ввиду — работать тебе надо в Думе, депутатом…

— А, работать… Может быть, Артур, если серьёзно, но не с этими… С этими я не смогу. Эти отравлены… Они, как голодные волки у дармовой туши… Нет, не смогу. Двуличность, подлость — не для меня. Потом, может быть… Когда-нибудь… Когда всё очистится.

— Да оно никогда само собой не очистится… у дармовой-то кормушки! Что ты, Саныч! Нет, конечно!

— Значит, никогда. Кстати, я думал о тех ребятах, которые начинали со мной рядом… Думал, может, с ними… Нормальные, честные и порядочные ребята были… Сейчас… — СанСаныч вздохнул. — Как переродились.

— Не выдержали проверку деньгами мужики, да?

— Заразились. Я пробовал поговорить… Я же понимаю, что объединяться нам нужно, стеной вставать… но вижу — люди вокруг не те. Ни в дело, ни в разведку, ни… Сгнили. Не устояли. Или ушли просто. И что интересно, Артур, вокруг меня, я это замечаю, или рядом, прямо с первых дней, кажется, всё время крутятся какие-то странные, подозрительные люди, но, говорят, нет, тоже предприниматели, только все из бывших КГБэшников, почему-то, МВДэшников, офицеры какие-то… Но люди не те, я вижу, не предприниматели. Хотя… Нет, всё равно, тут что-то не чисто. Какой-то подвох есть… Или мне это мерещится… Не пойму пока.

— Совет: не читай, Саныч, детективы на ночь…

— Я детективы вообще не читаю… Да и, в последнее время, не до книг мне… Сплошные постановления, распоряжения, дополнения к распоряжениям читать приходится… Вся и литература… Херня, в общем. Ни концерты, ни кинофильмы, ни… к любимой женщине уже не заезжаю — некогда. Настроение не то…

— Плохо дело у тебя, Саныч, оказывается. Незадача. И что?

— Не знаю. Знаю одно — до конца идти буду.

— Это я понимаю. Уступать, пожалуй, не нужно…

— В крайнем случае, приеду к тебе — в кабаке играть будем, — не весело пошутил СанСаныч. — Примешь?

— О, это запросто… Сразу на уши всех поставим. Это нам раз плюнуть…

На следующий, третий, день СанСаныч и улетел домой. Не смог дольше бездельничать. Да и погода, обещали, вновь — вот-вот, должна испортиться. Сан Саныч запаниковал, засобирался, вовремя и проскочил в это лётное свободное окошко. Успел.

И всё опять завертелось.

К сожалению, весьма плохо.

* * *

С этим человеком его познакомил один коммерсант. Не удачно стартовавший когда-то, набрав кучу долгов, бегал от кредиторов по городам, прятался. Постепенно, вернее, бессистемно, одним кредиторам что-то отдавал, у других к нему, в это время, нарастали проценты… Очень потерянный, тоскливый взгляд у человека, суетливые руки… жалкий вид. Пожалел его СанСаныч, дал ему товарный кредит, но на свою голову, как оказалось.

От его работы проку особого не было — оборот был маленьким, одним дистрибьютором только стало больше, и всё. А вот он, в свою очередь, привёл ещё одного человека, тоже с еврейской или немецкой фамилией. Тот честно признался, что долгое время был с мафией, сейчас правда повзрослел, разочаровался в методах их работы, пришёл в бизнесе к мысли, что всё прошлое в его жизни, — ерунда, сейчас хотел бы сделать что-то полезное и важное для людей, для детей точнее… Как СанСаныч вот. Кстати, сам он вдовец — жена пару лет погибла от рук неизвестного преступника. (Да-да-да! СанСаныч смутно припомнил какую-то жуткую и странную историю — ходили слухи — где-то за городом погибла девушка-предприниматель… То ли бандиты, то ли муж из ревности… Дочь без матери осталась!..) «На руках дочь, — нервно комкая в руках фуражку, рассказывал вдовец, — совсем маленькая ещё». Это тронуло СанСаныча, как жизнь судьбы людские ломает! Пусть и трагедии, к сожалению, но очищают всё же души, осветляют, думал он… Что-нибудь доброе теперь человек решил людям сделать, очень хорошо. Почувствовав к себе заметное сочувствие, человек внешне ожил, пообещал развить крепкую дистрибьюторскую сеть в другом городе, например, в Комсомольске-на Амуре… потом и дальше!..

Некоторое время честно выкупал небольшие партии детского питания, увозил… Появлялся через некоторое время, радостный и довольный хорошо развивающимся делом. Рад был, что и ему теперь люди спасибо говорят, выкупал партию детского питания, и снова уезжал. Так было в течение полугода. Потом он попросил довольно большую партию, тысяч на двадцать пять— тридцать долларов. Контейнер целый… Ещё лучше дела, сказал, должны пойти, но товар — детское питание — просил дать с отсрочкой платежа, а в залог предложил импортную автомашину, джип, — только что из Владивостока, с парохода. Трёхлетней «выдержки», правда, но в отличном состоянии… Да вот он, под окном стоит, можно посмотреть…

Пятидверный красавец сверкал краской, лаком… Завлекал, манил…

Заманил. СанСаныч согласился. Получил ключи от автомобиля, доверенность на право управления, — передал товар на оговоренную сумму…

Недолго и радовался…

Через четыре дня она исчезла. Люди какие-то подлые машину угнали. Вот здесь её, СанСаныч помнил, только что оставил, пришёл — «там нет никто». Как в песне «…Вот она была и нету». Тяжёлый удар. Больной. Едва ли не первым выразил сочувствие именно этот человек. «Ай-яй-яй! Как обидно! Такая машина хорошая была. А ты её, СанСаныч, хорошо закрывал? А в милицию уже заявил? Может, найдут!»

Два месяца милиция скучно и безынтересно делала вид, что предпринимает меры…

Особенно болезненным удар сказался на финансовой составляющей фирмы. Оправится от него, по всем оптимистическим подсчётам, можно было не раньше года интенсивной работы, при условии стабильности поставок и увеличивающегося спроса. Но ни того, ни другого в оценках СанСаныча вроде не просматривалось… кажется. Некоторые люди, юрист фирмы, например, прямым текстом заявляли: «Это подстроили те два гада, два друга, два проходимца… С ними очень серьёзно разбираться нужно». А куда обращаться? К кому? В милицию? Да что вы, наивные люди!! Милиция у нас только себя и охраняет. Внутри управления своего только смело ходят, и то, говорят, оглядываются… А на воле… Тише воды, ниже травы они. К бандитам идти? Ну, к бандитам!.. К бандитам это… К бандитам… Хмм… А что? Может, попробовать! Не ходил никогда, не обращался…

Юрист, Людмила Николаевна, очень сердитая на тех двух проходимцев и СанСаныча, естественно, сама и организовала встречу с руководителем местного воровского общака, к немалому удивлению СанСаныча… «А ты откуда их знаешь, Люда?! — изумился он. — Я что-то…» — он хотел сказать, что ничего раньше не знал о таких её знакомствах, мол, как это? «А вот, случайно, СанСаныч, как и многое в нашей жизни. — Несколько туманно ответила она, но поспешила успокоить. — Да в нашем институте, на кафедре мне и подсказали: к кому и как можно обратиться… Если срочно что понадобится». СанСаныч только головой покрутил: ну, дела! Но на встречу пойти согласился.

Кому может и странно, а была такая общественная охранно-реабилитационная организация в городе, легально существующая, официально властями зарегистрированная и успешно работающая.

Большая огороженная территория, бывшей когда-то автошколы не особо охраняемая теперь, по крайней мере внешне это не заметно (а от кого, кстати, её охранять!), со множеством иномарок во дворе, ещё больше за воротами. К ним, к воротам, поминутно подъезжают и отъезжают машины обиженных, оскорблённых, поссорившихся между собой или со всеми сразу предпринимателей, разных торговцев, и прочий другой люд. Толпа на две трети восточно-азиатской национальности. В чистых, солидно обставленных коридорах (мягкие кресла, диваны, журнальные столики, напольные китайские вентиляторы) толпится потный, нахмуренный, озадаченный проблемами народ. Ждут, кто своей очереди, кто, ватагой, прихода на разборку со своими обидчиками-оппонентами, кто ждёт адвокатов… а все они — прихода Константина Петровича, президента ОАО «Свобода». Сам он — теперь президент этого самого ОАО, по сути — «смотрящий». В советские времена имел две ходки на зону за мелкий бандитизм, и групповое изнасилование. Как раз перед перестройкой досрочно вышел на свободу. За давностью лет реабилитировался, создал охранную фирму. Вместе с этим организацию помощи освобождающимся из мест заключения. Отчего в прессе и умах прогрессивной общественности города переполох возник сразу и не шуточный. Ни сказать — ни описать. Но гласность, перестройка и плюрализм победили… Организация работала. Не просто работала, а очень успешно развивалась.

И всё же — хвала и слава въедливым журналистам! — скандалы, разные пересуды и обличительные статьи вокруг этой организации ни на день не прекращались. Как и не зарастала, скорее наоборот, разрасталась народная тропа. Как к мировому судье. Споры там разрешались легко и незатейливо, по понятиям. Что может быть проще? «Вы обещали (с клиентом только на «вы»!) все деньги, такую-то сумму, вернуть к такому-то числу с процентами? Обещали?» «Да, но»… Должника вежливо останавливали: «Извините, вас конкретно серьёзные люди спрашивают, спокойно: вы обещали или нет?» «Да, обещал». — С трудом выдавливал нужный ответ очередная «редиска», но своё очередное спасительно-оправдательное «но» он произнести не успевал, ему уже зачитывали вердикт: «Значит, вернуть обязаны. Вот к утру и будьте любезны. Иначе, сами понимаете… Здесь два раза не повторяют». Так все и понимали.

Понимали и то, что это последняя инстанция. Что выше только Господь Бог. Да и то он наверняка опоздает, если даже и захочет помочь. Таким вот всё Макаром — «миром», надо говорить, и решалось.

Некоторые «несогласные» с вердиктом, а были, рассказывают, и такие — ничтожно малый процент, вообще как легенда, — неожиданно запросто лишались не только денег, работы, какого-либо товара, машин, квартир, но и… Нет, вот до последнего этапа, не упомянутого, редко когда доходило… Для компенсации неустойки и прочего — истцу и перечисленного набора обычно хватало. Да и в жизни организации были и более серьёзные времена, то есть проходили достаточно серьёзные, громкие судебные дела. И довольно часто. На них, от имени организации, затмевая все прочие обвинительные речи и выступления, сражались — и не за деньги, говорят, а за бешеные деньги! — лучшие адвокаты высокой адвокатуры аж из самой Москвы. Действительно приезжали лучшие. Так дела представляли-обставляли, камня на камне не оставляя от обвинения, что тот или иной, в основном оседающий здесь, в крае, замаравшийся перед людьми, а, значит, законом, представитель тех или иных закавказских, азиатских и прочих, не по-дням в это время размножавшихся в крае диаспор, запросто оправданный выходил на свободу. Раз, два, и чист человек перед законом. Гуляй, Вася! «Это ж, надо!», возмущалась очередная изобличительная газетная статья. В общем, и поделом общественности. Не зря, значит, организация хлеб с маслом ела, а её уважаемый господин президент (для особо близких Костик, или мягко так, с придыханием, Петро-ович!) ездил на шестисотом Мерседесе (точь в точь, как губернатор края), с тонированными стёклами, мощной охраной — за бампером мерса, на большом джипе.

К нему — самому! — на разбор и попал, с подачи юриста, она организовала «поляну», СанСаныч. Так же как и остальные страждущие, отстоял в очереди… Как к зубному!.. Изредка по коридору прохаживались парни, неопределённых лет, но исхудавшей наружности, с не отросшими волосами на голове, со множеством синюшных наколок на руках. Это как раз те люди, для реабилитации которых и создавалась организация, они «дежурные» сейчас. В руках у них веники и совки. Подметают несуществующий мусор. При виде посетителей, в глазах у них вспыхивает яркий огонёк злорадства, и ещё чего-то, беспощадно-холодного, в кривой многозначительной ухмылке. Они, как своеобразный электрошок, угнетающе действуют на просителей. Но молчат, в разговоры и знакомства не вступают, проинструктированы.

Разговор с «судьёй» у СанСаныча получился на удивление очень коротким. Даже более чем.

Его приняли так же вежливо, как и остальных клиентов.

В прохладной просторной комнате (кондиционер! — непроизвольно отметил СанСаныч), несколько кожаных диванов, столиков, кресел, его принял сам Константин Петрович и его первый заместитель, по совместительству прокурор, следователь, и главный надзирающий за исполнением в одном лице. Константин Петрович не высокий, лет тридцати, тридцати пяти молодой ещё человек, с чуть оплывающей фигурой, короткой причёской, широким лицом, внимательным, ускользающим взглядом. Нормальный рот, нормальные уши, обычные губы… Мафией, в прямом понимании слова, и не пахнет совсем. И голос не громкий, чуть плоский, мало выразительный… Его заместитель заметно отличался от «босса»: тоже не высокий, но крепкий, атлетически сложенный парень лет двадцати пяти, с красивым юношеским ещё открытым лицом, пухлыми губами, темными (с Дона!), казацкими глазами, таким же коротко стриженным волнистым волосом на голове… Оба в дорогих импортных костюмах, с распахнутыми у ворота светлыми рубашками, оба без галстуков… Сидят на диване свободно развалясь, на столе, перед ними, никаких бумаг ни документов, только пара высоких стаканов к прохладительным напиткам. За окном почти осень, но жара!

На очередного вошедшего посетителя, СанСаныча, оба глянули коротко, с любопытством. СанСаныч чувствовал себя не очень спокойно, как, наверное, у врача-практолога. Сам-то он у такого врача, слава Богу, ещё ни разу не был. Но бывалые говорили — малоприятная процедура. Так и здесь: и надо показаться, и, как говорится, стыдно штаны снимать. Но, что делать, — сказал «а» — говори и бэ…

В принципе, ему говорить и не пришлось.

Когда СанСаныч пройдя комнату присел, едва не утонув в кресле, судьи переглянулись, и младший сказал старшему:

— Я вам рассказывал… угон залоговой машины…

— А, да-да, помню, — светло вздохнул Петрович, оборачиваясь к СанСанычу, внимательно оглядел просителя. Чуть помолчав, не спешно начал говорить. — Мне рассказывали про вашу фирму… Хорошее дело ведёте. Нужное. С детским здоровьем у нас действительно очень большие проблемы, к сожалению, как и во всей стране. Кстати, моя сестра тоже у вас что-то там постоянно детское покупает. Хвалит, молодцы, ребята, говорит. Сервис, и всё такое. — Президент развёл руками. — А что касается вашей конкретной проблемы… Тут всё плохо. С машиной вас пожалуй что и кинули… обычное дело… у нас такое с каждым получиться может… Человек не застрахован… если он сам по-себе, и один. Я бы мог помочь вам, если бы вы ещё раньше — до этого! — добровольно вступили в наше общество… Не было бы никаких проблем. Или машина, или весь товар был бы уже у вас. Но вы, как мне сказали, не являетесь членом нашего общества, ещё… как тот ваш, возможно — я не утверждаю! — подчёркиваю — возможно, кидала-партнёр.

СанСаныч внимательно слушал отповедь, безуспешно пытаясь поймать взгляд босса. Уже понимал, ему указали на тактическую его ошибку, имеющую стратегически важные для него — теперь — последствия… от ворот — поворот. Обиделся на это. Терять уже было нечего.

— Ну и что из того: вступил — не вступил? — с вызовом, позволил себе вступить в полемику с самим Константином Петровичем. Не позволительное — предупреждали! — дело. Оба хозяина положения с интересом взглянули на посетителя: наглеет вроде клиент. Но СанСаныч, обидевшись, не обращал внимания на их переглядывания, наступал. — Если вы всё можете, как говорите, вот и исправьте ситуацию… Накажите кидалу, как вы его называете! Если вы за справедливость… Понятно тогда будет.

— Нет, Александр Александрович, — сохраняя лицо, мягко перебил президент ОАО. — Так мы не можем. Это не по правилам. У нас порядок для всех один: сначала нужно договор о совместной деятельности с нами подписать, потом и защита любая будет… Так что, вступайте в наши ряды… в дальнейшем у вас будет полный порядок… Полный! Я гарантирую. Но — в дальнейшем! — последнее президент подчеркнул особо, помолчав, развёл руками. — А сейчас… я ничего не могу для вас сделать. Это не по правилам. Как говорится — увы, не по понятиям. Всего хорошего. — Чуть устало и равнодушно пожелал лёгкой и спокойной жизни клиенту.

СанСаныч поднялся (штаны, условно говоря, ещё были ниже колен), направился к выходу (мысленно подтягивая штаны к поясу), с огорчением размышляя: зря сходил (здоров ещё!).

— Да, возьмите, пожалуйста, в приёмной бланки наших договоров. — Успел в закрывающуюся дверь, вдогонку, подкинуть главную идею переговоров заместитель, вице-президент организации отвечающий за развитие бизнес— и прочих контактов.

СанСаныч машинально кивнул головой, и прикрыл дверь. Секретарь, такой же худой и синюшный мужик, как и другие «дежурные», не спрашивая, и не глядя, привычно протянул посетителю чистые бланки, чего-то буркнув. Вдрызг расстроенный, СанСаныч даже не переспросил, чего это он там бормочет… Вышел.

Так и закончилось — ничем — его хождение в мафию. К мафии…

Но мысль, что его кинули, ужасно портила настроение, отравляла жизнь. СанСаныч, в общем-то, далеко где-то, внутри себя, предполагал такой вариант, хоть и простак в таких делах, но понимал возможную вероятность, а всё одно, отгонял. Не мог в это поверить. Вернее, не мог согласиться с человеческой подлючестью. «Ну, как же так, а! Жена погибла, дочь маленькая растёт без матери… человек судьбой обижен, не может он подонком быть… Не может. Не должен! Да и слово же СанСанычу дал… В уважении объяснялся… А вот, поди ж ты! — Не хотел верить этому СанСаныч, винил только себя. Говорил, — сам, дурак, виноват. Дурак, конечно, дурак!.. Машину нужно было застраховать (Не успел! А если откровенно: вообще тогда не придал этому значения), замки (бы) поменять, глаз с неё (бы) не спускать… И вообще, не нужно было (бы) брать её в залог. В общем, полное — три бэ (точнее — три дэ: дурак, дубина, дуролом)». Понимал истинную цену своего проступка. Расстраивался, переживал… Отчётливо понимая абсолютную неотвратность… Поезд ушёл… Машина — тю-тю! Укатилась, закатилась, испарилась. Как и товар на большую сумму, тяжёлую сумму, неподъёмную…

Через два месяца, когда он вновь, так просто, ни на что не надеясь, по своей естественно инициативе заехал в милицию, его с деловитым лицом встретил сержант милиционер, сидевший за маленьким рабочим столом заваленном бумажными стопками и силосными башнями из серых канцелярских папок (и на столе, и на подоконнике, и на сейфах, и на одном из стульев), с дебильным названием на обложках: «Скоросшиватель». Кабинет сам по-себе малюсенький, 3х4, но вписал в себя талантливо втиснутые два рабочих стола, два обшарпанных бронированных сейфа, несколько стульев (именно для посетителей — только два). Всё возможное в комнате — завалено документами, пакетами, вещами (вещдоками, наверное). За грязным от пыли и городской копоти окном, дневной свет был как раз в масть текущему времени, вернее окну. Но очень хорошо просматривалась железная решётка на нём (символ абсолютной милицейской защищённости! То ли от внешнего мира, то ли от самих себя!..), на подоконнике красовался пыльный, засохший цветок неопределённой конструкции, и несколько замусоренных пепельниц (там-сям), говорящих о трудной и нервной работе «органов». Сержант сидел в фуражке (или только что вошёл, а может, и по-тревоге куда готовился выскочить. Как бы — боевой, на взводе. Готовность — «раз»), с влажным от жары лицом, мокрыми подмышками на линялой форменной рубашке. Именно он неожиданно и воодушевил СанСаныча, вернее, обнадёжил своим — не видом, конечно, — известием.

— О! Кстати, очень хорошо что вы зашли… э-э-э… — фамилию посетителя милиционер сразу и не вспомнил, а вот предмет заявления назвал свободно и легко. — У вас, я помню, джип, кажется, в угоне у нас числится: пятидверный «Паджеро», комбинированный, с наворотами… Правильно?

СанСаныч, настораживаясь, утвердительно кивнул головой, неужели нашли!

— У меня память-то, о-го! Ага! — сам себя похвалил милиционер. — Никакой компьютер не нужен. Раз увидел — и всё, как сфотографировал. Так вот, смотрите, — с гордостью заявил он, указывая на мятую факсовую бумагу, — через четыре года, а нашли всё же угнанный у нас, здесь, в нашем отделении и заявленный джип «Ниссан-Патрол». Нашли. Стоит себе, как миленький, и знаете где? В Клайпеде. Хрен знает куда его на колёсах занесло — аж в Прибалтику… Или где там она… Ага! В общем, нашли. За это время у третьего вора в законе, бедняга, уже побывал. По криминалу сейчас проходит. Вора этого, третьего, — во всесоюзном розыске раньше числился, теперь в федеральном — в машине этой и расстреляли… Вместе с водителем, и ещё кем-то там… бабами. Проститутками наверное. Ага! Наверняка местные разборки. Не поделили фраера сферы влияния, вот и замочили пахана. А кровищи там наверное в салоне!.. А дырок в железе… Я представляю! — качая головой, не то гордясь, не то сочувствуя, поделился сержант приятным известием, потом вздохнул, и несколько расстроено щёлкнул пальцем по бумаге. — Теперь вот, незадача, первого владельца где-то нужно искать, выискивать — столько лет! — обрадуется, наверное. Пусть едет и забирает свою машину… согласно поданного заявления. Нашли же его машину? Нашли! Вот! — только теперь вспомнил и про СанСаныча. — Так может и ваша где найдётся. Не унывайте. Надо ждать. Надежда, как говорится, умирает последней. — Радуясь удачной шутке, весело рассмеялся. — Ну! — мол, веселее, дядя. — Работаем мы, работаем… В поте лица. Видите же… — И показал руками на маленький, душный, плохо оборудованный захламлённый кабинетик. — Ищем, значит, найдём.

Что касается этого милицейского заявления, тут, как говорится, и к бабке не ходи… Конечно, не найдут, — разве только споткнутся об неё, вот так вот, как в Клайпеде. Хотя и в этом вероятность очень маленькая — не на каждой же угнанной машине, числящийся в федеральном розыске вор в законе — незаметно для всех! — где хочет там и ездит, ещё и с местным общаком — дурила! — не ладит!.. Так что, скорее всего, ищи ветра в поле, дядя… А ещё правильнее — кусай локти.

* * *

Дальше дела у СанСаныча пошли совсем уж из рук вон плохо. В таких случаях обычно говорят: покатились камни с горы… как снежный ком, как обвал… валом. Облом, завал, провал, катастрофа!.. Предполагал? Знал? Понимал? Конечно, да… Конечно… Но…

Не мог оплатит налог на землю, на которой стоял его Торговый дом, потому что не подписывал документ один человек, без этой подписи Сташевский не мог оплатить аренду помещения. На аренду деньги были, но их не принимали без оплаты за аренду занимаемой земли. А за аренду земли оплату не принимали без той подписи. Девять подписей были собраны, оставалась последняя, вернее предпоследняя. Для того, чтобы подписал мэр города, нужна была подпись юриста мэрии. А он… стервец, сволочь… Ситуация грозила расторжением аренды занимаемого Торговым домом помещения. Это катастрофа…

К тому же, ранним утром, ещё и девяти часов не было, двое посетителей неопределённого возраста с лёгкой улыбкой, будто старые знакомые, без стука вошли в кабинет СанСаныча.

— Привет, гражданин начальник. Уже работаешь? Это хорошо. — Ухмылисто улыбаясь, с неопределённой интонацией бросил один. Другой, так же согласно с первым, кивнул головой…

— Кто рано встаёт, тому… баба даёт! Да, начальник? — Гы-гы-гы! — довольный, забулькал сдавленным смехом. Театрально, шутовски одёрнул себя. — Извините, оговорился, Бог тому даёт, ага!

— В чём дело? Чего надо? — приняв вызов, резко спросил СанСаныч. Конечно, это вымогатели пожаловали, догадался СанСаныч, «крыша» очередная какая-то. Приходят — одна вроде надёжнее другой, на самом деле, одни и те же… Как вино в различных бутылках, но из одной бочки.

— Ща поговорим, начальник… Найдём консенсус… — заявил первый. Не дожидаясь приглашения, незваные гости прошли в кабинет, уселись на стулья напротив Сан Саныча, достали сигареты…

— Здесь не курят, я сказал. — С угрозой в голосе заметил гендиректор.

— Мы знаем. — Вроде не обратив внимания на тон предупреждения, ответил первый, но прикуривать не стал, раздумывая, как фокусник вращал сигарету между пальцами.

Испугался ли визитёров СанСаныч, с учётом реальной неожиданности? Скорее нет, чем да. Своё рабочее место придавало сил, и негласный рейтинг — уважаемое место в бизнесе города, знал, не из трусливых был. А то, что это представители «крыши» пожаловали… Так «умная» «крыша», он знал, говорили, просчитывает в начале баланс «барашка», а без труда разобравшись — накладывает лапу на неучтёнку, на чёрный нал. А у него, СанСаныча, чернухи не было… Только если голые рёбра! Так кому они нужны, если навара с них не будет, и брать-то нечего… Или глупая крыша пришла, а, значит, слабая, либо…

— Мы не в затяжку, начальник.

— В форточку, — довольные началом разговора, визитёры загоготали. — Мы просто поговорить зашли… с миром. Выслушайте сначала, а там видно будет…

— Чего пришли? Говорите!

— Тут вот какое дело… — пряча взгляд, начал первый, другой с интересом разглядывал кабинет… — Нам поручено передать вам, что ваша фирма…

— Кем поручено? — нетерпеливо, грубо, перебил СанСаныч.

— Это не важно… — коротко глянув в лицо СанСаныча, спокойно ответил первый. — Очень серьёзными людьми, поверьте. Даже не представляете, на сколько серьёзными. — Лицо его при этом изменилось, оно стало сгустком холодной ненависти и жёсткой силы. Исчезли нотки шутовства и блатных ужимок… Подобрался, «замёрз» взглядом и второй гость. Перед гендиректором сидели совсем другие люди. Тренированные, сильные… СанСаныч это почувствовал где-то на подкорке, на подсознании… Это не блатная порода… Другая!.. Более опасная.

— Так вот… Ваша фирма с первого числа… Это значит, через двадцать дней, переходит к другому хозяину…

— Как… к другому… хозяину?

— Молча! — отрезал первый, и жёстко продолжил. — За оставшееся время вы, под нашим контролем, переоформляете уставные документы, выходите из дела… и свободны… Это приказ! Иначе…

— Что иначе? — всё так же с вызовом, спросил гендиректор.

— Выбор, поверьте, большой… — спокойно заверил первый.

— Ага, целый список. — Со смешком подтвердил второй.

— Или с родственниками несчастный случай, например, какой… — начал перебирать варианты первый. — С детьми, например… Извините, у вас уже был один. Примите, как говорится соболезнование. Знаем, это была случайность. Такой удар! Такой удар. Понимаем, действительно несчастный…

— Что-о? — побелев, сжимая кулаки вскочил СанСаныч. — Да я вас…

— Успокойтесь, товарищ!.. Если хотите дожить до завтра… — каким-то особым, «замораживающим» тоном предупредил первый. — Сначала выслушайте программу… Выбирать потом будете… Так вот, или магазин ваш случайно может сгореть по вашей, лично вине, или кредиторы могут для разборки специалиста своего из Москвы прислать; могут несколько порочащих вас документов случайно в офисе, или дома найтись, под букет уголовных статей… значит, тут же загремите за решётку на червонец — это минимум… Пока это адвокаты раскрутятся… Да и будут ли… Вопрос. А у вас дочь, внуки, жена, мама, опять же любовница Леночка, — визитёры понимающе переглянулись, — или она уже уехала? — человек с дурашливым выражением повернулся к напарнику… — она уехала? — спросил.

— Да, она уехала, — с горестным видом подыграл второй. — Бедняжка.

— Мы её и там достанем. — Жёстко заключил первый, и вновь насмешливая улыбка тронула его губы. — Нам нет преград, ни в море не на суше… Песня такая хорошая когда-то была, помните, гражданин начальник? Во, и мы помним. Короче, вы ведь, не хотите сложностей в виде тюремной баланды и места у параши…

— Это если повезёт! — с усмешкой вставил второй.

— Да! — переглянувшись со вторым, согласился первый. — Если повезёт! — выдержав паузу, погасил улыбку и продолжил. — Сейчас вы в долгах, как в шелках… Ваш бизнес в ближайшее время неминуемо должен погибнуть… Даже если вы предпримете невероятное. Самое невероятное. Всё бесполезно! Вам это не ясно?

— Да я… Да у меня…

— Да бросьте вы, Александр Александрович, у вас даже крыши никакой нет… И ваше имя, пусть где-то там, в каких-то узких кругах, что-то и значит, — покрутил в воздухе небрежно пальцами руки, — без крыши — вы ничто. Сотрясание воздуха. Пустышка. И никто, и ничто вам уже не поможет. Поверьте. Вы же вроде попытались было найти защиту… И как? Нашли? Во, дупль пусто. И дальше так будет. Мы всё просчитали, и всё что нужно было, мы уже сделали. За вас уже всё сделали… Понимаете?

— Нет, не понимаю. Не понимаю: вам-то зачем детское питание? В нём же рентабельность почти нулевая…

— А кто вам сказал, что оно нам нужно?.. Гы-гы-гы… Мы этого, кажется, не говорили…

— Нет, не говорили вроде… — отсмеявшись, визитёры шутовски переглянулись.

— Тогда, зачем вам всё это? — холодея от наплывающего ужаса, тупо, в бессильной злости переспросил СанСаныч.

— Нам — не надо, у нас другая рабочая специальность.

— Какая… другая?

— Другая! Мы, простые чистильщики.

— Что за чистильщики? Какие ещё чистильщики? — не понимал, не включался гендиректор.

— Ну… простые… Мы освобождаем бизнес от ненужных людей, чистим дорогу…

— Кому дорогу, каких не нужных? Вы что, ох…

— А вот ругаться, дорогой товарищ, и не нужно… Здесь же, извините, центр детского здорового питания, и вы генеральный директор ещё, президент компании… как мы знаем. Понимаем это. Нехорошо так себя вести. Мы же вежливо с вами разговариваем, культурно…

— Как это передать бизнес… — не слыша, почти уже в панике, пытаясь не подать вида, бился СанСаныч, как рыба бьётся на крючке, всё больше чувствуя разрастающуюся боль от потери свободы, острого крючка, теряя силы… затихая… бормотал. — Как это не нужных…

— В общем, суть вы уже поняли, как мы видим…

— Мы понимаем: вам нужно успокоиться, осмыслить… — Сочувствующим тоном продолжил второй. — Мы через пару-тройку дней к вам опять заглянем, так же утречком… А если нет… — Голос его стал сухим, шершавым. — Извините, напомню: список у нас большой, люди высоко подготовленные, с опытом, и возможности у нас практически неограниченные…

— Это уж точно. Мы специалисты своего дела, мастера.

— Контора веников не вяжет… Ха-ха! — фиглярствуя, словно на сцене, расшаркался, второй, приподняв фуражку за козырёк.

— А если вяжет, то фирменные, — с улыбкой продолжил известную поговорку первый. — До свидания, гражданин начальник. Приятно было познакомиться.

— Ага, до встречи, командир.

СанСаныч молчал… Не мог поверить, что это происходит с ним, здесь, сейчас… Что это не сон, не шутка.

— Да, кстати, Александр Александрович, — задержался на пороге старший, — вашему окружению особенно не доверяйте, и не советуйтесь ни с кем… Понимаете? — голосом подчеркнул первый. — Бесполезно!

И оба вышли, аккуратно прикрыв за собой дверь.

СанСаныч, не видя, тупо смотрел на разложенные на столе рабочие бумаги… Сердце давило.

А тут и Банк, в котором Торговый дом несколько лет обслуживался, «забастовал» (его в это время, ради федеральных бюджетных денег, губернатор под себя подбирал), неожиданно не выдал СанСанычу очередной стабилизационный кредит. Под благовидным предлогом нехватки денежных средств, и внеплановым увеличением уставного банковского капитала. Кошмар! Для СанСаныч кошмар. Полнейший. Ещё и поставщик тоже, московская компания «Прайвэкс», вдруг встала в угрожающую принципиальную позу: срочно погасите все долги, иначе начнём работать с другим генеральным покупателем в вашем регионе… Вот это да! Вот это удар! Уж не с Крикуненко ли!..

Клерк ещё тот — гад ползучий! — начальник юридического отдела городской мэрии, никак не визировал документ на пролонгацию договора аренды земли под Торговым домом СанСаныча… Уже два месяца как волынил. СанСаычу уже и бумага соответствующая из Муниципального фонда имущества пришла с грозным предупреждением о грозящем досрочном расторжении договора аренды занимаемого помещения… если в срочном порядке не будет оплачена аренда здания. А как оплатишь аренду здания, если не пролонгирован договор аренды земли?! Банк платёж не принимает без подписи этого вонючего клерка. Уже и СанСаныч несколько раз на приём к чиновнику ходил… В конце концов тот ему прямо, открытым текстом уже, небрежно возвращая бумагу, сказал:

— Не подпишу я, и всё.

— Как не подпишу? Почему? У нас же все остальные подписи есть? Вот, смотрите. Семь подписей. — Еле сдерживаясь, чтобы не сорваться и чего-нибудь там не натворить, изумился СанСаныч. — У нас же детское питание… Мы ведь не первый год платим за это здание… Капитальный ремонт сделали!

— А мне хоть питание, хоть… хренание! И вообще, господин коммерсант, у меня, слава Богу, внуки уже выросли. — С ухмылкой на лице заметил начальник юротдела мэрии города. — В общем, не подпишу и всё. Можете и не ходить. — Поставил точку, всё с той же сволочной улыбкой.

«Ах, ты ж, сволочь! крутилось на языке Сан Саныча, — ах, ты ж гад!» Никаких других слов больше не было.

Как тогда СанСаныч смог выдержать такое испытание, сдержался, понять потом не мог. Хотя, если уж откровенно, за последние годы его, мало-помалу в общем, незаметно так, обломали, приучили глотать «пилюли», терпеть унижения, дабы не потерять остальное… Слабое, призрачное оправдание, но… Приучили! Как оплёванный вышел из мэрии — в который раз! — и побрёл… забыв про машину… Повторяя: ах, сволочь! ну, сволочь! ну, гад!.. Только это и мог выразить. Никаких других слов не было. Сердце давило… Дышать было трудно.

К тому же, в городе неожиданно один за другим стали появляться торговые филиалы — конкуренты — производителей детского питания. «Хайнц», например. Почти тут же, за ними, представители «Нестле»… Каждый из них активно и агрессивно принялся рекламировать уникальность и качество своего продукта. Правда цены были выше чем у СанСаныча, но представителей это, кажется, не смущало, они видели, рынок потребителей для них уже создан, можно внедряться. Хотя, на такой маленький город, как понимал, был уверен СанСаныч, с таким прожиточным минимумом покупателя, дело в принципе обречённое… Но московские головные офисы, в целях увеличения товарооборота, в плановом порядке агрессивно осваивали географию страны.

Ещё одна проблема сбивала с ног СанСаныча — непрерывно падающий рубль, и наоборот, в свою очередь быстрее растущий доллар. Эта проблем более чем реально грозила обанкротить фирму. Он ведь покупал только валютный товар, и отсрочка платежа тоже была в валюте. Отсюда получалось, что через пару месяцев сумма возврата денежных средств серьёзно возрастала, а несвоевременный платёж вызывал рост суммы штрафных санкций… (рынок же, как-никак!).

А тут ещё в фирму зачастили разные ответственные проверяющие от чиновных администраций. И торговая инспекция города, и представители городской СЭС, и пожарники, и налоговая инспекция, и… Каждый день приходили, как на работу, по-два, три человека. С вежливыми улыбками, вроде ненавязчиво так — проверяли. И ведение документации, и хранение товара на складах, и наличие информационных стендов для покупателей, и наличие средств пожаротушения, и подлинность печатей, и сертификатов, раскладку товара на прилавках, нет ли — случайно! — превышения разрешённого процента торговой наценки или занижения… И… санитарные книжки, само собой, и наличие гигиенических средств влажной и прочей уборки, включая соответствующие надписи на вёдрах, и… Всего и не перечислишь. СанСаныча они, в общем, не беспокоили… Улыбаясь, здоровались, улыбаясь прощались… Одна из проверяющих, успокаивая, объяснила по-секрету: «Вашу фирму подали на конкурс «Лучшая фирма года». У вас реальные шансы… Вполне. Мы видим». Ах, вот почему такой интенсивный контроль, механически отметил СанСаныч. Раньше он наверняка бы обрадовался, сейчас размышлял о другом: Что делать? Как быть? И вообще…

На последнюю фразу, брошенную при прощании незваными визитёрами-чистильщиками он не обратил внимания, не поверил: как это не доверять своим сотрудникам, причём из близкого окружения, если он их знает уже более шести лет, столько соли, условно говоря, вместе съели… Конечно, всё рассказал.

Бухгалтер, жена, вначале ахнув от ужаса, подумав, решительно заявила.

— Ну и чёрт с ними, пусть подавятся… Они думают, что это сахар управлять фирмой в таких условиях… Пусть забирают… Здоровье дороже. После завтра баланс сдам, и пусть забирают.

— Как это пусть, Таня, — возмутилась врач-консультант, Валентина Вадимовна Прохоровская. — А как же СанСаныч? Мы как? А наши покупатели с их проблемами? Это ж настоящий беспредел к нам. Этого допустить нельзя. Столько лет работать! И как!.. Нас уже и крайздрав принимает, и в Москве, и за рубежом знают… Шутка ли! Нет, я думаю, обязательно нам бороться нужно… Куда-то идти… Общественность поднимать. Вы почему, кстати, молчите, Григорий Александрович? Что об этом думаете?

— Я! — Вскинувшись, искренне изумился Уткин, кандидат медицинских наук, начальник научно-практического отдела фирмы. — А почему я должен об этом, о постороннем для меня, что-то думать? Я специалист в медицине, в науке, а не в какой-то коммерции… Тем более в разборках каких-то, извините. Я давно предполагал, что добром это не кончится… Давно… Вся эта ваша перестройка!.. И вообще, извините, я на лекцию опаздываю… — В дверях остановился, повернулся к СанСанычу, не поднимая глаз сказал. — СанСаныч, должен сказать, пожалуй я не смогу больше уделять внимания работе в вашей фирме. У меня большая загруженность на кафедре создалась, и вообще… — Неловко поклонился всем, и быстро вышел.

— Вот свинтус! — глядя на закрывшуюся за ним дверь, возмутилась Валентина Вадимовна. — Собрал у нас материалы для своей докторской диссертации, и ни спасибо тебе, ни благодарности. Крыса! Крыса, она и есть крыса!

— Да ладно, Валентина Вадимовна… Пусть идёт, пусть пишет свою диссертацию… — отмахнулся гендиректор. — Нам куда идти? С кем нам бороться? — нервничал СанСаныч. Помнил, контрольное время было на исходе, а решение не вырисовывалось. — Я даже не знаю: кто они, откуда они!

— Это они — мафия, — больше не кому! — уверенно поставила диагноз юрист. — К ним и нужно идти. Кстати, вы говорите, они про какую-то контору что-то сказали, да? А про какую, не помните?

— Да какую контору! — возмутился СанСаныч. — Тут всё в конторах. Мы к таким уже ходили один раз. — Скривился СанСаныч.

— Значит, не в ту ходили. К другим нужно идти… — над чем-то размышляя, резюмировала юрист.

— В какую другую? Их тут с десяток, если не больше… — в отчаянье взмахнул руками СанСаныч.

— Только не в милицию… — предупредила врач.

— Ага, в отдел по борьбе с организованной преступностью… — к месту съехидничал гендиректор, вернее теперь уже действительно президент. Накануне фирма выросла в своём официальном статусе на одно деление или градус, или, как там по-шкале… Сейчас, правда, это не имело значения.

— Ага, к начальнику, который жене потакает… — с сарказмом в голосе подсказала Валентина Вадимовна.

— Нет, к Крикуненко идти нельзя… — отрицательно качнул головой СанСаныч. — Они может и организовали всё это представление… весь этот цирк.

— Послушайте меня, я серьёзно вам говорю, пусть забирают, забирают и забирают, — нервно стояла на своём главбух. — Отдохнём хоть от этого кошмара… Я не хочу, чтобы из-за нас кто-нибудь пострадал… мои или другие дети… Понимаете? — Татьяна в бессилии расплакалась.

К ней немедленно присоединилась и юрист. Врач полезла в карман за успокаивающим валидолом. СанСаныч обхватил голову руками, вот, чёрт, ситуация, действительно, хоть плачь.

Плачь не плачь, а назвался груздем… Ну, не груздем, положим, а предпринимателем… Хотя, в этой ситуации, какая разница… Главное, получалось, везде клин. Вот что плохо.

Мафия в назначенное время не пришла.

«Забыли? Шутка? — мучился безответными вопросами СанСаныч, не находил места. — Да нет, какая там шутка. — Фотографически всё помнил, как киноплёнка хроникёра. — Пытка?.. Да, скорее всего она… Издеваются!»

Последнюю мысль сталкивала с позиций более приятная, более желанная сейчас, что забыли про него, что всё мимо пролетело, как страшное, странное видение… Вот это бы хорошо!

СанСаныч не знал, радоваться надежде или, что хуже, огорчаться.

А тут, вдруг, Банк днём к нему приехал, вернее сотрудники кредитного отдела появились — товар описывать. Не весь, конечно, а тот, наиболее ликвидный, в погашение оставшейся доли кредита. СанСаныч аж побелел от злости: то ли вороны слетелись, то ли крысы… Срочно поехал забирать деньги у своих местных дистрибьюторов, но у тех денег набралось не очень много, товар был ещё на прилавках…

Среди ночи в квартире СанСаныча раздался телефонный звонок. Сонный, хозяин поднял трубку. В ней слышалось чьё-то дыхание…

— Да, — произнёс в трубку СанСаныч. — Я слушаю. Говорите.

Трубка молчала. Ещё раз сказав в трубку «алло-алло», СанСаныч в недоумении положил её на рычаг. Что такое, почему молчат? Нет, раньше тоже бывали ночные звонки, из Москвы, например, ещё откуда, но всегда абонент отзывался, потому и звонил, что хотел переговорить, и разговаривал. А тут… Что такое?! Так это же они! — пронзила сонный мозг догадка. — Те двое. Мафия! Сон мгновенно улетучился, как и не было, растворился.

Долго потом сидел на кухне СанСаныч размышляя: что бы это значило, этот вот звонок? Что делать дальше, как быть? Становилось страшно… Ситуация неуправляемая, всё уходило из-под контроля. Жёг стыд перед собой, другими людьми: обанкротился, сгорел, не выдержал… Не для себя ведь старался, для… А если стоять до конца… Ужас потерять близких и родных… Страх перед собственной физической болью, страх лишиться жизни… Что? Что? Что? Что?.. Быть или не быть? Вопрос…

Самым ужасным было то, что он действительно не видел другого выхода из ситуации, как только отдать фирму, бросить… Угроза прозвучала явно, чётко и недвусмысленно… От его решения сейчас многое в жизни зависело, и не только в его… многое должно измениться.

Когда-то, на Сахалине (а именно там СанСаныч после службы в армии начинал свою самостоятельную взрослую жизнь), в посёлке Тунгор, посёлке газовиков и нефтяников, что близ города Оха-на-Сахалине (почти Север острова), он с семьёй, как и все жители этой территории, попал в зону очередного землетрясения (для него, и его семьи, первое испытание). Это произошло в начале тёплой ещё осени, глубокой ночью. Он с женой, и двумя маленькими ещё детьми, дочерью и сыном, жили в двухкомнатной квартире старого, двухэтажного, двухподъездного, восьмиквартирного деревянного дома. Типовые деревянные дома с газовыми печками и колонками для подогрева горячей воды. Были ещё, правда в меньшем количестве и несколько четырёхподъездных пятиэтажек выстроенных из кирпича… Вот они, в основном, от землетрясения и пострадали… Вентиляционные трубы с грохотом посыпались с крыш, трещины, как молнии, некрасиво расщепили здания, козырьки подъездов как пряники сломились, лестницы где оторвались, опасно зависнув, где сдвинулись…

Паника в домах — среди чёрной ночи! (Уличного освещения нигде не было) — возникла жуткая. А деревянные дома, поскрипывая, только жалобно тряслись, как в ознобе, как в лихорадке, тревожно отзванивая мелко дрожащей столовой посудой. СанСаныч тогда в страхе проснулся, и жена (дети спали, не слышали), оба подскочили. Таня заметалась по-квартире — что делать? СанСаныч в тревоге выглянул в форточку (балконов в проекте не было), вслушиваясь в незнакомое, в себе и в природе, состояние… И слева, и справа, и внизу в форточках, виднелись темные головы соседей. Вспыхивая яркими огоньками папирос, высвечивая на мгновения лица, они тихонько, тоже прислушиваясь к чему-то, глухо рокочущему, переговаривались… Обсуждали: «Пару лет тому назад, тут тоже, как-то тряхнуло… Помните? Четыре балла, потом сказали было… У нас всё в квартире тогда попадало, вся посуда побилось…» «И у нас грохнулось тогда, чуть кроватку с мальцом не раздавило, ага! Хорошо — спал, не напугался»… «Где-то на море, рядом, километров пятьдесят от нас, сказывали, эпицентр тогда был… Ага!» «А сейчас… там же, поди… Нет?» «Сейчас ближе, кажется…» «Не слабо трясёт!..» «Хорошо у нас дом деревянный!» «В кирпичном или панельном куда хуже». «Непонятно пока, то ли начало, то ли…» «Балла вроде три пока… Нет?.. Больше?..» «И вроде предупреждения не было…» «Я не слыхал…» «И я тоже…» «Нет, не было, мужики! Я радио вечером, театр у микрофона, до Гимна слушал, — не было…» «Так и тогда тоже не сообщали… Не успевают, наверное…» «Где ж успеешь, если оно р-раз, и нахлынуло…» «Беда!..» «Да, напасть!» «Надо на улицу, мужики, выйти, посмотреть, как там другие… и пятиэтажки эти…» «Ага!» «Надо!..» «Пошли, мужики… Может, чем, кому помочь надо… Айда!»

…Землетрясение. Чего особенного, казалось бы: подземные толчки и колебания отдельных участков земной поверхности… Нормальное физическое явление. Но ответное состояние, СанСаныч заметил в себе, очень жуткое. От того жуткое, что не видно было самого объекта опасности. Ни величины, ни направления движения, ни скорости приближения (удаления)… оценить, определить было не возможно. Привычной, физически материализованной, опасности видно не было! Её вроде бы и нет. Но она есть! Она всюду и везде, она вокруг… Жуткая, тяжёлая, завораживающая, гипнотизирующая… Она неотвратна. Общий, давящий психику мощный гул вокруг, вообще и везде, и бессистемное, кажется, сотрясание опоры под ногами… К чему готовиться? И нужно ли? И есть ли смысл куда-либо бежать-убегать или нужно стоять, или… Что?.. Жуть в душе, паника в мыслях… слабость в теле, в ногах… Обречённость! Жуть одна!

Так и сейчас, жуть и тоску чувствовал СанСаныч от осознания своей беспомощности и незащищенности перед возникшей проблемой. Они, мафия — знал, — хоть и не понятно где находятся — они здесь и везде, — значит, нигде. А он тут, на месте, и один. Его и искать не нужно. Весь тут, как муха на стекле. Сидит в своём офисе — как на заклании! — рядом с торговым своим хозяйством… Ждёт. Приходи, кто хочет, бей хлопушкой, и всё.

Тупик! Полный ту-пик! Туп — ик!

Туп-Ик!..

Именно так, почти до икоты.

Впервые СанСаныч не знал, что делать и как поступить.

Конец планам… Конец мечтам… Конец… жизни!..

Такие устрашающие звонки раздавались почти каждую ночь.

Женщины заседали втроём, за чаем, на кухне у Людмилы Образцовой. Тема совещания прежняя: как быть? Перед этим, главный бухгалтер как обычно, в установленные сроки сдала свой баланс, и теперь готовилась к отъезду. Неожиданное решение, и смелое, и непонятное. Об этом и говорили.

— Если я не уеду — нас здесь окончательно растопчут… Понимаете? Растопчут. — Ещё раз выразила она своё решение.

Всё трое заметно расстроены, пребывают в подавленном состоянии, вновь где-то на подходе слёзы… Не столько чай с вареньем пьют, сколько чайные ложечки в руках вертят. Дела!..

— Понимаете, я не бросаю его, я еду к дочери в Москву, чтобы его вытащить, и вас уберечь… — волнуясь, от этого торопясь, говорила Татьяна.

— Да что о нас говорить, Таня, кому мы тут нужны, Господи!.. — всплеснув руками, воскликнула Валентина Вадимовна, врач.

— А что он говорит… — задала важный вопрос Людмила, юрист фирмы. — СанСаныч?

— А что он? Он… А он, естественно, не верит, что я брошу всё и поеду…

— Ну, и…

— Ночью не спит… Нервный стал. Места не находит… Злой. На сердце жалуется.

— Надо обследоваться. — Определённо заявила Валентина Вадимовна. — Сердце — это не шутки, это серьёзно.

— Я говорила, он отмахивается. Места не находит…

— Это видно… С лица спал, почернел весь, — заметила юрист, Людмила Николаевна. — Жалко.

— Боюсь я за него… — пожаловалась Татьяна.

— Конечно! Шутка ли, жизнь человеку ломают… А заступиться некому… Куда здесь пойдёшь? Вокруг одни продажные… — в отчаянии рубанула рукой врач.

— Да нет, можно бы… — не очень уверенно перебивает Людмила Николаевна, — в ФСБ сходить, в Отдел по борьбе с организованной преступностью…

— Ой, Люда, да что ты! Словно ребёнок… — отмахивается Валентина Вадимовна. — Если б они хотели когда, давно бы уже навели порядок, — город-то маленький. А тут наоборот, чем дальше в лес, тем страшнее. Не город стал, а помойная яма, прости Господи! Ты посмотри кто в городе всем командует! — какой-то Мамедов и компания. У нас же не город стал, а торговый филиал Средней Азии. Чёрт знает что! Всё в городе скупил, все рынки его, все магазины, вся администрация, и прочее… Китайцы ещё эти… А диаспоры разные заправляют, как у себя дома, порядки свои устанавливают… Как это? Как это понимать, я спрашиваю? Куда они, эти, хвалёные, ФСБ и разные ЧК с милицией глядят… Не видят они, да? Слепые они? — Валентина Вадимовна всё больше распалялась, даже помолодела от этого, была в общем красивой женщиной, в этот момент ещё стала краше, — но глядела строгим прокурорским взглядом, будто Людмила и отвечала за этот участок частной и общественной жизни. Выдержав паузу, гневно себе и ответила. — Видели они! Знали, и понимали! Иначе, какого, извините, чёрта, им зарплату государство платит?

— Там зарплата-то, кот наплакал… — сочувственно качнув головой, вступилась было Людмила Николаевна.

— Знаешь, Люда, — оборвала Валентина Вадимовна. — Если бы мы, врачи или учителя, или ещё кто, также бы относились к своей работе, как вот они, например, город и страна, давно бы уже вымерли… А у нас, извини, совесть есть… В отличие от всяких там чиновников, стражей порядка и прочих законников… Вот. И работаем мы, как известно, за те же копейки: и на вызова ездим, и ночами дежурим, и кровь сдаём, и больных подкармливаем, и лекарства ищем… И врачи у нас — стыдно сказать! — часто в голодный обморок на работе падают, потому что детям всё отдают…

— Да знаю я, знаю. Я же не защищаю, — устало махнула рукой Людмила. — Я выход пытаюсь найти. Мне нашего дела жалко. Нас всех жалко, Таню, СанСаныча… — юрист всхлипнула, потянулась за носовым платком…

— И мне жалко, ещё как всех жалко! — заметно успокаиваясь, продолжила Валентина Вадимовна. — Я больше вам скажу, девочки, совсем уж откровенно: за всю свою долгую жизнь, признаюсь, я так интересно нигде не работала, как здесь, с вами, с СанСанычем… Я как на крыльях летала… Но ждать и смотреть, как топтать его будут или ещё что, я не хочу. И правильно, скажу, Танюша делает… — разгорячилась Валентина Вадимовна. — Молодец! Правильно. Пусть едет, пусть. Были бы кости, как говорится, а мясо нарастёт. Голова у СанСаныча — я знаю — хорошая. Он ещё молодой, талантливый, — всё сначала на новом месте — Бог даст — и начнёт. Ещё и лучше всё сделает. За одного битого… сами знаете! Ещё и нас потом позовёт. Вот! А здесь — сомнут. Как пить дать сомнут.

— Я вот ещё о чём часто думаю в последнее время… — Вновь принимаясь размешивать ложечкой остывший уже чай, сказала Татьяна. — Что дала нам перестройка? — Её внимательно слушали. — Я помню, как мы начинали — СанСаныч как начинал. Так было светло и радостно всё, — я это видела. Столько было у него планов: создать торговый дом, построить завод по производству детского питания…

— Перитональный центр. Центр планирования семьи.

— Да, да, Валентина Вадимовна, правильно, именно так, — кивнула Татьяна. — Сколько у нас было планов, надежд… И как всё неожиданным образом вдруг изменилось, за какие-то пять-шесть лет. Особенно за последние… Будто из нас кровь всю высосали, ожесточили. Ни книг уже не читаем — только специальную литературу, ни в театры, ни в кино… нет времени, времени нет, да и настроения тоже… Каждый день одна только проблема в голове: удержаться, удержаться, выдержать! Если бы кому-то всё рассказать, чтобы услышал, понял, как противно давать взятки на том же товарном дворе, например, в Москве, как милиция с ухмылками пасёт машины на подъезде к погрузке, как мафия наседает. Но, нужно заметить, бог свидетель, мафия нас с детским питанием не трогала…

— Потому что у нас лечилась, — заметила юрист фирмы.

— Да, Людочка, куда они без нас, — поджав губы, вновь подчеркнула Валентина Вадимовна.

— Только конкуренты подножки подставляли, и чиновники. Дураки!

— Потому что подонки! — заметила юрист.

— Прилипалы! Сволочи! — дополнила врач.

— Я только потому и старалась на отгрузку летать, за СанСаныча боялась. Он же там чуть с милицией однажды не подрался. Спасибо зять выручил. Остановили машины, потребовала какую-то московскую бумагу-разрешение.

— Какую бумагу? — юрист озадаченно нахмурила брови. — У нас все документы всегда в порядке.

— Да никакую, для зацепки, — горько отмахнулась Татьяна. — СанСаныч и возмутился, то сё, менты же при исполнении, с автоматами… Хорошо зять рядом был, вмешался, отвёл старшего из них в сторонку, показал тому своё удостоверение, переговорил… Пропустили… А так… За решётку СанСаныч бы попал. Там все на предпринимателях деньги зарабатывают.

— Сосут, сволочи, — поправила юрист.

— И здесь так же, — дополнила Валентина Вадимовна. — Прилипалы!

— Такова наша доля, — вздохнула юрист. — Надо держаться, Таня. Я думаю, прорвёмся.

— Нет, Людочка, боюсь, что нет. — Вертя чайную ложечку в руках, не согласилась бухгалтер. — Очень всё стало трудно. Практически невозможно. С утра до вечера я только и бьюсь, чтобы не упустить какое-нибудь постановление, какую-нибудь директиву, не подставить бы фирму под штрафные санкции, или ещё что хуже… Не успеваю отслеживать валом идущие — одна страшнее другой, постановления… А их всё больше и больше… Руки уже опускаются. Это у меня. Но я вижу каково ему! Ему ещё хуже. Он просто зачерствел… от нагрузки. Понимаете? Я не хочу, чтобы он сгорел…

— Тьфу, тебя! Что ты говоришь, Таня, ей Богу! — вздрогнув, врач аж перекрестилась.

— Чтобы душой не сгорел, я имею ввиду, чтобы вера в себя осталась. Без веры он, да и я, мы все… А тут, я вижу, совсем он сник… Как бы чего в отчаянии он…

— Таня, что ты! Да он же сильный человек… Мы не оставим его. Как же! Не дадим, поддержим. В общем, — Валентина Вадимовна закончила неожиданно конструктивно, — лучше будет, если вы полетите вместе.

— Он не полетит. Сказал, будет здесь до конца.

— Никаких — конца! — вновь решительно рубанула рукой Валентина Вадимовна. — Значит так, Людмила Николаевна… что будем делать?

— Может быть так сделать, — предложила вариант юрист, — пусть СанСаныч напишет приказ о передаче дел на меня или на Зою Алексеевну, на коммерческого директора, с правом закрытия фирмы… Баланс сдан, товара достаточно…

— Мы и квартиру свою в залог оставим… На всякий случай. — Сказала Татьяна, и предупреждая вероятные возражения, подчеркнула, — оставим-оставим. Обязательно.

— Ну, тогда чего и думать… — обрадовано воскликнула Валентина Вадимовна, — ещё и лучше. Так и сделаем. Пиши Людмила приказ. Пусть едут. Оба едут!

— Прямо сейчас?

— А чего тянуть. Сейчас и напишем. И приказ, и доверенность. Сан Саныч утром и подпишет. Люда, пиши на себя.

— На Зою лучше, — подумав, предложила юрист. — Мне легче будет юридические вопросы решать, как защитнику…

— Ага, молодец, правильно. Так пусть будет.

Несколько повеселевшее застолье, прервал вернувшийся домой муж Людмилы Николаевны Алексей Алексеевич. Остановившись в дверях кухни, он широко улыбаясь, приветственно громко хлопнул в ладоши, потирая ими, как перед предстоящим застольем.

— О чём толкуете, красавицы? Почему скучные такие? Чему загорюнились? — весело засуетился он, тормоша гостей.

— Да мы, так это, Лёша, о своём, о девичьем! — в тон ответила Людмила.

А Валентина Вадимовна с высоким значением уточнила:

— О птичьем!

— Тогда, может быть, по винцу вдарим? — не обращая внимания на общий минорный тон, предложил хозяин.

— Нет, Алексей Алексеевич, спасибо, мы уже уходим. — За всех отказалась Валентина Вадимовна, поднимаясь из-за стола.

А Людмила Николаевна уточнила нужное сейчас направление его действий.

— Вымой пока, Лёшенька, посуду. Видишь, мы заняты.

— Вот так всегда, — будто расстроившись, затоптался на месте Алексей Алексеевич, — как чай пить, так сами, как посуду мыть, так Лёша… — но глянув на мрачно насупившуюся супругу, оборвал шутовство. — Ладно. Как скажете: посуду, так посуду. Ухожу. — Задержался на пороге. — Я думал развеселить вас…

— Ну, Лёша! — недовольно тряхнув головой, укоризненно глянула Людмила.

— Понял!.. — осёкся Алексей, покорно развернулся, и вышел.

Послесловие

Уже «в дороге», в прошлом предпринимателей Сташевских, бросивших своё дело, оставивших, отказавшихся, похоронивших свои мечты создать своё дело, по существу будущее, с «легкой» руки очередного Российского премьера Кириенко обогнала ещё одна напасть: всеразрушительный экономический, и финансовый, и политический дефолт (кто не знает, что это за явление, лучше не знать). Незамедлительно за этим прошла шумная, потрясающая умы и воображение не только обывателей страны, но и тех, кто за пределами, странная череда один за другим сменяемых премьер-министров России. Кириенко, Черномырдин, Степашин, Примаков… Черномырдин… Некоторые даже по-два захода во-власть сделали. Всё это на фоне попыток действующего президента удержать своё пошатнувшееся здоровье и ускользающую власть в стране, успешно расшатываемую «красными» и не потерявшими ещё былой привычный красный окрас остальными думцами, как и рвущимися с «поводка» к свободе региональными лидерами.

Добавляли политическую и социальную нестабильность неугасающая война в Чечне; отсутствие внятного бюджета, бесконечные финансовые дыры и толковые финансовые афёры разных ушлых «специалистов» авантюристов, плавно умирающая промышленность, яркие дрязги и перетасовки в аппарате президента, затем, естественно, как корь, тоже самое в Госдуме, Совете Федерации, на «местах»; судорожные попытки отживающих своё разного калибра «лидеров»… Им, для необходимой дополнительной политической плавучести, разными мастеровитыми коридорными и политическими лизоблюдами даже были присвоены угрожающие для «противной» стороны многозначительные определения — «тяжеловесы». По-примеру немецких лошадей тяжеловозов наверное, — очень, кстати, красивые и внушительные, главное, полезные в хозяйстве создания, — как в пример! На самом деле, скорее всего аналог магистральных спаренных советских тепловозов, что россиянам конечно же ближе, с задачей создать устойчивые, под себя и под президента, политические партии-платформы, спуская эти несуразности дальше — вниз по административной лестнице. Усугубляли тягостную, нестабильную в стране ситуацию негаснущие, ярко тлеющие политические неувязки-споры с бывшими членами соцлагеря: с Украиной, Белоруссией, Таджикистаном, Грузией, Киргизией, другими странами СНГ.

К тому же, умело выстроенная, выматывающая и тощий бюджет, и последние нервы как самих лидеров с их разнокалиберными партиями, так и непрерывно страдающих от всевозрастающих проблем россиян непрекращающаяся череда бесконечных выборов (довыборов) то в центральные, то в местные органы власти, непрерывные суды затем, скандалы потрясающие страну, обвинения в коррумпированности «…даже в высших эшелонах власти!», в непрерывном, «чего-то очень стране, народу, нужного», лоббировании; ещё и «этот российский Газпром» беззастенчиво заграницу обогревающий, вернее, себя родимых «греющий», и РАО ЕЭС во главе с «чисто врагом» некоторых (Чубайсом), и даже Медиа-Мост некстати подвернулся, попал таки под колесницу со своим НТВ, «Куклами»… Зудящая, раздражающая череда еврейских фамилий, трущихся у власти между ног, с приставкой «олигарх»…

Весело…

Конечно!.. Если бы не было так грустно.

Если б они бы сами по себе бы, так и хрен бы с ними, а так… Людей жалко! Народ российский!

У китайцев на этот счёт даже пословица соответствующая есть: «Не дай Бог жить в эпоху политических перемен». Очень мудро сказано, главное, точно. И действительно: там где резкий сгиб, перегиб, обязательно есть изменение самой сути вещи и формы предмета. Возникают обязательные, возможно и нежеланные для чего-то энергетические перегрузки, происходит изменение кристаллической решётки (на примере металла), изменение механических, прочностных свойств, изменение сферы применения, долговечности, привлекательности… Целый «букет» сопутствующих проблем. Если б это касалось только металла, тут бы ладно. А здесь же другое: люди, государство… Судьбы народные!

Но народ и его явные интересы, эти понятия для российского чиновника, как показывают старательные летописцы и дотошные историки, вещи абстрактного порядка. Ими легко можно манкировать, не брать во внимание. Потому что народ, для чиновника любой масти, всегда безлик и аморфен. Если, к тому же, «грамотно» ограничить электорат и прочих в их действиях, и указать «перспективный главный путь», «вехи», так сказать, то управлять им, в смысле править народом сидя на верху, на его загривке, можно сколько угодно долго.

…К истории нашего предпринимателя Александра Александровича Сташевского. Как у него-то?

А вот никак! Плохо.

Почему это? Он же голова, говорят, талант…

Но это, знаете, может он где-то и талант, а сейчас, здесь!.. Без денег, да связей!.. Он же прилетел гол, как сокол, только опыт, да амбиции… А кому это в Москве надо? Если, к тому же, как снег на голову… Поляна, как теперь говорят, для него, никем не подготовлена, не накрыта… Ни то, ни сё, значит… не пришей к… подолу рукав. Да и тот, начальный, романтический период в перестройке уже, говорят, прошёл, наступил другой период, период других людей… Другой теперь породы люди в бизнесе заправляют. Не до романтики им, они на контракте, значит, не до расшаркиваний… Да и чужак он, главное, в той Москве…

Кто знает, что такое современная чиновничья Москва в конце второго тысячелетия? Сплочённая, ухватистая, живущая и действующая по своим давно выработанным, устоявшимся понятиям, с разными разводящими и собственными секьюрити, берущая взятки и живущая ими… Жирующая, будто в этом и есть смысл всей жизни. В общем, Александр Александрович Сташевский, видя всё это и понимая, ткнулся было пару раз в этот вот московский жесткий «кулак», примерил на себя их стиль, не смог принять, морально расклеился, и впал в депрессию… Самое то! А она его, родимая, скрутила крепко, крепче алкоголя, аж на несколько лет… Ни работы у мужика, ни квартиры, ни друзей, ни денег, ни паспорта (при продаже квартиры где-то «случайно», говорят, затерялся… как и сами деньги, кстати)… и близкие родственники, какие были, не помогли, опускали глаза…

В общем, кругом… сами знаете что.

А страна, в это время, готовилась праздновать наступление 1998 года.

Москва. 2000 г.