Рана моя на голове оказалась не только не смертельной, но даже смешной. Чиркнула пуля по коже, вот и кровь, пусть и много. Только праздничную безрукавку всю сильно вымазал и плечо. Отстирается нет? Нет, наверное. Жаль! Врачи отмахнулись, в голове много сосудов… Выстригли там, в волосах что-то, наложили заплату, пластырь по-медицински, и хлопнули по спине: «Повезло тебе, парень. Свободен. Поставь свечку. До свадьбы заживёт» Про свечку мне уже где-то говорили, не помню, а вот про свадьбу нет. До какой свадьбы, они сказали, с кем? Чёрный юмор, наверное. Ну и шутки у врачей! Вдруг накаркают!! Придурки. Дело делают светлое, а шутят по-чёрному. Как в армии. Знаю я их. Но если серьёзно, ситуация создалась страшная, не позавидуешь. Ни родственникам, ни пострадавшим, ни окружающим…

Двое насмерть убитых — на-смерть! — несколько раненых, включая меня, и других, случайно под пули попавших или так убийцей задумано было. Нет, стрелял он не веером, я это видел, а направлено. Цель он знал, видел. Я так следователям и сказал. «Лицо противное и сам дурак. Он же людей убил. Сволочь! Евгения Васильевича!!» Даже вспомнить лицо жутко. А дядю Гришу… дядю Гришу за что? А толстого, у которого в спине пули навылет… а… остальные? Пол в крови, все в ужасе, как парализованные… Ужас! Грохот, страх и пули из ствола… И это в городе, в центре…

Первым появился наряд милиции, почти мгновенно, за ними скорая помощь, несколько машин, набежали какие-то люди, и люди с видеокамерами… Просто толпа… Дальше у меня перед глазами всё неожиданно перевернулось, надо мной возникло небо, голубое-преголубое. Только его я некоторое время над собой и видел, и руки, и головы врачей. Меня тоже вначале на носилки уложили, быстро вынесли, сунули в скорую помощь и… на месте оказали медицинскую помощь. Выстригли… Чем-то смазали, сильно защипало, но прошло, потом залепили. И всё без укола! Я их не люблю! Но таблетки какие-то проглотил. Какие надо. Две штуки, большие, без звука. И всё, здоров. Попал в руки следователей.

Оперативники что-то записывали, я и увидел поверх голов, как санитары вынесли два больших чёрных мешка, ясное дело с телами убитых, потому что наглухо закрытые и ногами вперёд, погрузили в машину, и она, взвыв сиреной, уехала. Вслед за этим на носилках-каталке выкатили окровавленного дядю Гришу. Он всё так же держался руками за голову, но вертел ею, меня взглядом похоже искал. Я дёрнулся к нему, но меня придержали: «Спокойно-спокойно, вам нельзя делать резких движений, нельзя» Но дядя Гриша увидел меня, я же высокий, подмигнул мне, и вместе с носилками скрылся за спинами врачей. Вынесли и раненого в плечо. Тоже на каталке. Рубашка его вся уже пропиталась кровью, но он вроде улыбался, в шоке ещё наверное был. Рядом с ним бежали врачи, сбоку болталась капельница… В пивной палатке было уже невообразимо шумно, вокруг меня и рядом с палаткой столпилось множество любопытных, вспыхивали вспышки фотокамер, милиция отгоняла посторонних…

— Вы его описать можете, сможете?

— Да, могу. — Отмахнулся я, вытягивая шею, потому что непременно должен был увидеть куда, в какую машину занесут дядю Гришу, мне к нему надо.

— К кому? К кому вам надо? — меня спросили. — Вы его знаете?

— Конечно, это же дядя Гриша.

— Ооо-отлично! Значит, стрелявшего зовут дядя Гриша, вы говорите, а фамилия у него?..

Я на секунду застопорился, о чём это они…

— Какой стрелявший? Я о дяде Грише говорю, он тоже ранен.

Следователей это не смутило, среди них и девушка была, но меня она не заинтересовала, оперативников интересовал только стрелявший.

— Вы его нигде раньше не видели, нигде?

— Нет, не видел. Он на скунса лицом похож.

— На ску-унса… Та-ак, понятно… Ещё что-нибудь характерное вы заметили, запомнили?

— А куда дядю Гришу повезут, в какую больницу?

— Не волнуйтесь. Мы вам скажем. Позже. Потом. А сейчас… Ещё какие-нибудь приметы вы можете описать… усы, бороду, бородавки какие-нибудь, шрам на лице, на руках…

— Нет. Он длинный, как я наверное, высокий, но худой, лицо ехидное такое, и в плаще, и автомат… около сорока лет или тридцати, я не разглядел. Подствольник был пустой, точно, я видел. Нашёл глазами кого-то и начал стрелять.

— Прицельно?

— Нет, с руки… В нашу сторону. Прямо по головам. Его не нашли?

— Нет пока. Но найдём. Всё оцеплено.

В этом я не сомневался, потому что очень хотелось увидеть этого в наручниках, посмотреть, как он тогда будет нам улыбаться…

— А он улыбался?

— Да, криво так, с усмешкой, когда увидел… Евгения Васильевича, наверное… И начал стрелять… Убил, гад, прямо в… — У меня перехватил дыхание…

— Та-ак, понятно.

— Только спокойнее, пожалуйста, спокойнее, не волнуйтесь. Всё уже хорошо. Всё под контролем. А больше вы ничего не вспомните? Детали какие-нибудь…

— У меня голова болит.

— Это понятно. Потерпите. Ещё немножко.

— А вы сможете помочь нам составить фоторобот преступника? — Официальным тоном спросила девушка в милицейской форме с погонами старшего лейтенанта. — Вы его хорошо, говорите, видели, лицом ко входу сидели.

— А куда эта машина поехала, куда? — заволновался я, когда очередная машина скорой помощи тронулась с места.

Мне не ответили, но за их спинами, в мою сторону, вновь возникли объективы телекамер с красными глазками, а перед лицом закачались микрофоны на длинных штативах…

— Куда, куда? Ну-ка уберите. Вон отсюда все, вон…

Некоторое короткое время оперативники отгоняли телевизионщиков, а девушка, старший лейтенант, за рукав затянула меня в машину. Спецфургон с оборудованием. Усадив на сиденье, она рядом, приказала оператору, тоже в милицейской форме, но просто лейтенанту, сидящему перед монитором компьютера, и ещё какими-то электронным оборудованием, этажеркой выстроившимся на стене машины, со слов очевидца составить фоторобот.

Но я не мог спокойно сидеть, как на иголках вертелся, не мог сосредоточиться, мне необходимо было узнать куда повезут дядю Гришу, куда? Лейтенантша поняла…

— Вы настройтесь, вспомните лицо и все детали преступника, — человеческим уже голосом сказала она, — а я не буду мешать, выясню куда пострадавших повезут. — И девушка милиционер вышла, закрыв за собой дверь фургона.

Она вернулась раньше, чем мы с оператором закончили портрет.

Дядю Гришу увезли аж в Вешняки… В тринадцатую городскую… Такую даль. Но зато ближе к моему дому… Это хорошо. Естественно, я нашёл. Сразу же. Хотя чувствовал себя неважно, слегка голова кружилась, но это мелочи, по сравнении с теми, кого в морг увезли, Евгения Васильевича, например. Такой ужас накатывает, как представлю его… лицо, — ужас смерти! — и запах! — мне уже плохо, кровь везде, липкая, скользкая… дядю Гришу, толстого мужика — беднягу! — его соседа… ужасный день, ужасный… «нырнул» в метро, потом и на маршрутке. Доехал, дошёл, нашёл. Через «справочную» установил и корпус, и номер палаты… Ну вот, удачный день, тьфу, тьфу, если можно так сказать, мне повезло, в больницах врачи смотрят телевизионные новостные программы, особенно рубрику происшествий, видимо. Меня узнали, возможно и по «заплате» на голове, пропустили к моему напарнику в палату, но на десять минут, сказали, не больше. «Конечно!» — ответил я, зная, где десять, там и двадцать, где двадцать, там и… пока не выгонят. Обул синие мешки на туфли, на плечи халат и пошёл…

А больница какая — ё-моё! — раз в сто больше нашей казармы, а этажей там… я не считал, торопился. Мне на четвёртый… А коридоры какие… как беговые дорожки на стадионе, только на роликах по ним… Но запах там, как бы это поточнее сказать, неприятно-настораживающий, не здоровый. А вот палата дяди Гришина мне понравилась. Большая, светлая, чистая. Вся в приборах. Какие-то жужжат, другие подмигивают. Цифирки разные высвечивают… Серьёзно всё, загранично по-взрослому. На кнопочках, на лампочках. Правда и здесь пахло чем-то противно сугубо медицинским, даже острее чем в коридорах, вроде новокаином, я в этом не разбираюсь, а может и другим чем, йодом, спиртом — больницей.

Дядя Гриша встретил меня улыбкой. Правое ухо у него было смешно забинтовано. Словно снежный нарост сбоку прилип. И пальцы правой руки в бинтах… Но улыбается. Даже весел был, поднялся навстречу. Выглядел почти так же. В больничную одежду его ещё не переодели. Она стопкой лежала на краешке кровати. Мы обнялись, будто сто лет не виделись… Кроме него в палате лежали ещё два человека. Но он лучше всех выглядел. На нём меньше бинтов было, лицо не желтизной отсвечивало, а улыбкой. Говорил он тихо. Это от потери крови, наверное, подумал я и ошибся, в палате запрещено, оказывается, громко разговаривать, мы вышли в коридор…

— Волька-Волька, как хорошо, что ты живой, а вот Виктора… — мгновенно поник дядя Гриша. — Погиб мой друг, погиб. Лучший! Простить не могу. — В глазах блестели слёзы, я его таким ещё не видел, он словно на сто лет постарел, мне стало жаль его, я его обнял, он глухо говорил мне куда-то в плечо. — Не представляю, что говорить Наташе и его дочерти. Он же… Они же… Как они теперь? Это я виноват, я, что пошёл на встречу…

— Дядь Гриша, дядь Гриша, не переживай, не поможет. — Я его легонько встряхнул, чтобы пришёл в себя, не переживал так сильно. — Это же не наш хвост был. Не наш! Я видел. Мотоциклиста я хорошо в метро запомнил, он моложе был, не такой. Я же их обоих видел. Я и фоторобот этого помог… Ты не при чём. Он случайно, наверное… Стрелял другой…

Дядя Гриша переступил с ноги на ногу, горько вздохнул, украдкой смахнул слёзы, шмыгнул носом, твёрдо заявил:

— Убить должны были меня. Понимаешь? Меня! Я вас всех подставил. Старый дурак. Не прощу себе. Никогда не прощу. И тебя подставил. Всех вас… И Виктор… какой мужик был хороший, товарищ, следователь какой… Из-за меня погиб, из-за меня. — Григорий Михайлович говорил тяжело, твёрдо, зло, на нервах, с душевным надрывом. — Потому что я обозначился. Я же сказал Сергею Бадаевичу кто я, вот он… и заказал. Но подстраховался, сволочь, я не подумал, да и Виктор не новичок был, тоже наверное… оторвался был… Понимаешь, Волька, когда я увидел лицо Виктора, ещё там, за столом, когда он, теперь я понимаю, почему он меня толкнул, от пули он меня уводил, он первым увидел убийцу, и толкнул меня, я стал оборачиваться назад и не успел, раздались выстрелы. Я не почувствовал боли, только чуть обожгло, я ещё на Виктора смотрел, не понимал, и всё видел… его лицо… в которое пули попали… Витя, Витя… Они мне предназначались… И тебя задело.

— Да меня это ерунда, дядь Гриша, плюнуть и забыть, а вот тебе нужно срочно отсюда съезжать. Сроч-но! — уверенно заявил я.

— И ты так думаешь? — с тревогой глянул на меня Григорий Михайлович…

— Уверен! — это я повторил твёрдо, но механически.

Много разных кинофильмов зарубежных потому что видел, как бандиты приходили добивать своих беспомощных раненых подельников или конкурентов, или даже полицейских. Обычно ночью. В образе санитаров. Здорово у них получалось. Стоп! Тут я вдруг вспомнил! Совсем же недавно, именно со мной подобное во-Владивостоке происходило, в санатории. И месяца не прошло. Я там роль приманки для киллера выполнял, дядь Гриша с Марго придумали. Меня же там чуть… Нет-нет, это не я в койке лежал. Манекен из халатов и одеял. Я за дверью стоял. Ждал. С дядей Гришей. И у нас всё получилось. Меня так перетрясло, там, за дверью с непривычки. Ужас! Дядя Гриша его скрутил, и я потом навалился… Чисто у нас получилось, на месте взяли, с вещдоком… Не пикнул, гад.

— И я так думаю. Меня в живых не оставят. Нам нужно…

Что именно нам нужно, и как мы ловко и профессионально исчезнем из больницы придумать мы не успели, вернее разработать не успели, вдали послышались торопливые гулкие шаги, по стуку каблуков явно женские. Похоже не вражеские, в смысле бандитские, потому что шаги не прятались, а наоборот, значит, врачихинские или докторские, или как тут правильнее сказать. Дядя Гриша тоже насторожился, здоровое ухо на звук шагов нацелил, а я понял, мне нужно быстро линять, в смысле прятаться, иначе меня сейчас точно отсюда выгонят. А мне нельзя. Мы ещё план не разработали, не осуществили. Заметался в поисках ниши или шкафа, они по стенам были, я — шёл, видел, но они все были почему-то закрыты и даже опечатаны, потому я и не успел спрятаться, как из бокового коридора вышла… Сначала я подумал, что доктор, потому что в халате была, но в руках у неё была банальная сумка, и… Коридор был длинным… в конце яркое пятно окна… она шла в размытом контровом свете, и я не сразу узнал свою мать, а дядя Гриша узнал… Он вроде даже потянулся к ней, спрятав руку за спину, шею вытянул, расцвёл праздничной улыбкой… Тут и я узнал: это мама, она, собственной персоной. Хмм… Откуда узнала? Это раз. Во-вторых, сейчас точно ругать меня… нас… будет… точно.

— Ну что, доигрались, господа частные сыщики, досталось? — С какой-то обезоруживающей — на мой взгляд — женской — улыбкой подходя, спросила она. Я усмехнулся, так и знал… И завис… Меня такому в армии научили. Когда надо — отключаешься, слушаешь не слова, а мелодику фразы. Запросто можно услышать не треск выговора, а «косил Ясь конюшину», например, Песняров, или «Вечернюю сонату» Моцарта», да всё что угодно… Главное, приятное. Сейчас в мелодике приятность и прослушивалась. Радость и где-то даже гордость, на фоне маленькой запятой в виде некоего укора, что и выразилось в тех самых словах. Но мы с дядей Гришей слышали мелодику, слова пропустили мимо. — Я телевизор на работе поздно включила, не всё поняла, вас увидела и… Ужас! Так испугалась! Я и… узнала… Ну, как вы? Слава богу, живы! — Погладив меня по голове, она перевела свой взгляд на Пастухова, и… «Электрическая цепь замкнулась!», так, от радости светясь, говорил нам на уроке физик, глядя на вспыхнувшую лампочку в цепи… Я понял, мне нужно уходить, пусть уж… Стоп-стоп! Какой уходить, нам же нужно…

— Ой, мам, ты извини, мы тут заболтались, у нас нет времени на все эти… гха-гхымм, — Я прокашлялся, не говорить же ей про какие-то ухаживания, это итак было понятно. Да и не возражаю я, но не сейчас. — Нам нужно уходить. — Сказал я.

Дядя Гриша продолжал «тепло» смотреть на маму, она удивлённо на меня, я на них обоих сразу, твёрдо и поочерёдно.

— Здесь дяде Грише оставаться нельзя. Опасно. Ему нужно сбежать. Как? Вот в чём вопрос. Над этим и думаем.

Мама перевела взгляд на Пастухова, спросила:

— Это правда? Сейчас?

— Да, Тонеч… эээ… Антонина Николаевна, правда.

Мама ещё раз коротко глянула на меня.

— Может быть через кухню? — неуверенно предложила она.

— А она здесь есть? — всё так же — глупо, как мне показалось, — улыбаясь, переспросил дядя Гриша. Похоже, при виде моей мамы, нюх у него напрочь терялся.

— А как же, — за маму воскликнул я. — Пахнет же…

Мы дружно потянули носами. Конечно, пахнет, не только йодом и чем-то там ещё, но и пищей, едой… Время же вроде! Или обед, или полдник у них здесь. На запах мы и пошли.

Не только пошли, но и вышли… На въездных воротах, нас никто не остановил, вроде и не заметили. И хорошо! «Что и требовалось доказать, так обычно говаривала наша математичка, победно сверкая очками, кладя мел в ящичек возле доски. — Запишите домашнее задание». А старшина в армии наоборот: «А Усманов, я смотрю, не понял, всё, значит, повторяем с начала. Сначала и опять, опять и сначала. На часы можете не смотреть, до утра далеко». Что именно мы повторяли, вспоминать не хочу. Кому интересно, пусть в армию сходит, узнает, ага. Вот!