Дикий гусь — это настоящий гусь, только дикий.
Его можно есть, как и домашнего гуся, с жареной капустой или с яблоками, с гречневой кашей и так.
Разница между диким гусем, домашним гусгм и дикой уткой та, что диких гусей никогда у нас не выводят на базарах, и для того чтобы его зажарить даже так, без жареной капусты и без яблок, его обязательно нужно добыть на охоте.
А охотиться на дикого гуся нелегко, так как у нас на Украине он очень-очень редко выводится, а только перелетает весною на север, а осенью на юг, так что лишь ранней весной и поздней осенью можно похвастаться, что:
— Да, мол, гусей там настрелял! Приходите!
Говорим мы это без всякого хвастовства, говорим мы это из скромности — черты, как вы знаете, присущей каждому настоящему охотнику.
Мы с приятелем охотились на диких уток поздно осенью, на речке Оскол, на Купянщине.
Речка Оскол — чудесная речка с прозрачной, тихой водой, с камышом и пахучей осокой по берегам, с заливами и рукавами, с широкими на левом берегу лугами, что глядят на свет божий бесчисленными глазами-озерами, поросшими зелеными-презелеными шелковыми ресницами.
Да и не только этим славна речка Оскол, а больше славна она тем, что водится в ней редкостная рыба-верезуб.
А может, и не верезуб, а что-то другое, только я прекрасно помню, как один рыбак очень давно рассказывал нам, что у них в Осколе такое плавает, что больше нигде такое не плавает.
Ну, бог с ним, пусть плавает.
Охотились мы, значит, охотились там на диких уток, долгонько что-то полевали да и заполевали дикого гуся-казарку.
Как всегда, правду говоря, дикий тот гусь мимо нас и не летел и не плыл, однако мы его заполевали.
Как это делается, говорить не буду: у всякого охотника свой стиль охоты, так что трудно мне все это настолько типизировать, чтобы всем было понятно.
Заполевал гуся мой приятель: у него, видите ли, было больше патронов, а я свои деньги забыл дома.
Но он меня успокоил.
— Ты, — говорит, — не волнуйся и от зависти не мрачней: есть будем вместе!
У казарки было подбито крыло, а так больше ничего у нее не было прострелено, и пока мы собирались ехать на станцию, она себе ходила по хате и начала уже кушать хлебные крошки и пить воду.
Мы долгонько собирались выезжать на станцию, долгонько и очень сердечно и мило прощались с хозяевами, у которых остановились: уж очень они были симпатичные люди, потом запевали ту, как бишь она? — да вот ту, что вот так:
А как ехали на станцию, пели уже не про хмель, а про огурчики:
А хозяин, сидя на возу, очень громко| высоко-высоко выводил:
Так громко и так высоко, что из дворов выскакивали люди и глядели нам вслед.
— Что оно такое? — спрашивали.
— Охотники поехали!
Пели мы до самой станции.
На станции сердечно попрощались с хозяином и сели в вагон.
Нам с приятелем хотелось петь еще и в вагоне, но для боевых и героических песен в голосах иссяк уже весь металл, и мы смогли осилить только грустно-минорное:
и замолчали.
Зевнули и сказали один другому:
— Может, поспим!
А гусь-казарка с нами.
Устраиваемся мы спать.
Кошелки, куда можно было бы посадить казарку, у нас не было, до авоськи в то время человечество еще вообще не додумалось, так что возникла проблема, куда пристроить гуся.
Ехали мы в мягком вагоне.
Приятель все-таки додумался.
— Я, — говорит, — возьму его к себе, на верхнюю полку! Со мною он и посидит! Сплю я не очень крепко, скорее — чутко сплю, я и утихомирю, если он забеспокоится.
— Ну, — говорю, — хорошо!. Улеглись.
Проснулся я утром, смотрю — сидит мой приятель, опустив с верхней полки ноги, и мурлычет:
Чом вас лихо не приспало,
Як свою дитину?..
— Почему, — спрашиваю, — такую грустную, да еще с утра?
Приятель, ничего не говоря, протягивает позади себя руку, что-то такое берет и показывает. Смотрю: казарка. Но уже не живая, а мертвая.
— Упокоилась? — спрашиваю, — Как же это так? — Выходит, — говорит, прислал! Но я же сплю не очень крепко, скорее — я чутко сплю! И вот видишь!
— Да вижу, — говорю. — Ты бы лучше спел:
Чом вас лихо не приспало,
Як я дику гуску?
Дискуссия о том, как считать теперь гуся: убитым на охоте, то есть законной дичью, или умершим своей смертью, то есть дохлым, продолжалась недолго.
Постановлено было считать его законной дичью: его хоть и в крыло, но все же подстрелили, и, как очень часто случается с ранеными, он потом не выдержал и потихонечку отдал богу душу.
А о том, что казарка спала с приятелем на верхней полке, в мягком вагоне, в поезде Купянка-Харьков, постановили — забыть и никому не говорить.
Так и сделали.
Гуся съели по приезде на другой день.
Все крепко хвалили очень вкусного гуся, а хозяйка отрезала у него крылья, сложила их веером и намеревалась прибить их как раз против письменного стола в кабинете моего приятеля, чтоб и кабинет украсить и чтоб крылья те повседневно напоминали ему счастливую охоту на диких гусей.
Приятель, глядя на такое к себе внимание, нежно и говорит жене:
— Благодарю тебя, мое серденько, за такое твое внимание ко мне, но я очень тебя прошу: прибей эти крылышки у себя над туалетным столиком: они очень красивые и так украсят твою комнату! К тому же, мое серденько, это будет мой тебе скромный подарок.
И приятель поцеловал свою симпатичную жену.
А она поцеловала его.
Как противники весенней охоты вообще, мы больше всего полевали диких гусей осенью, когда они летят в теплые края, задерживаясь у нас на Советской Украине, чтоб отдохнуть и попастись на изумрудных всходах буйной озими.
Ночью они пасутся, а днем прилетают на озера и плавают себе, весело гогоча.
Одно плохо, что они никогда не плавают у берега, а плавают посреди озера, озера же они выбирают большие, так что охотиться на них очень и очень нелегко.
Дикий гусь-птица крайне осторожная и весьма чуткая, подкрасться к ней трудно.
Случайно, ясное дело, на вас может налететь стая гусей, случайно иногда и вы можете наткнуться на гусиную стаю, выплыв неожиданно из-за камыша, но что это за охота, ежели она случайная.
Настоящий охотник на случайность не рассчитывает, ему интересно охотиться по определенному плану, по определенной системе!
Случайно можно и тигра бахнуть, но благодаря этому случаю никто не даст вам клички "Тигровая смерть".
Одной благодатной осенью мы с приятелем решили поохотиться на диких гусей как следует, по-настоящему.
Мы знали большое озеро, где ежегодно осенью останавливались гуси, и жили там недели две, а то и больше.
Сидя на лугу, под стогом сена, вечером, после того как постояли на утином перелете, мы говорили про охоту на гусей.
Был еще с нами чудесный охотник, Осип Евдокимович, у которого мы останавливались, приезжая из города на охоту.
Слушал он, слушал наши споры, а тогда и говорит:
— Нет, хлопцы! Дикий гусь не такая вещь, чтоб так легко его подстрелить. Дикий гусь — зверь очень мудреный, и подлезть к нему никакого способа нет! Сорок два года я охочусь, видел тех гусей вот тут на озере тьму-темущую, а чтоб хоть одного застрелить, да так-таки и не застрелил. А один способ, как гусей настрелять, знаю.
Барин один когда-то сюда к нам приезжал, из города. Да! Это было еще, вот не припомню, или после турецкой войны, или после японской. Нет, должно быть-таки после японской! Да-да, после японской, потому что после турецкой я еще мальчиком был, а после японской мы Василя моего крестили. После японской, значит…
Да! Так барину тому очень хотелось гусей настрелять! Вот он и придумал. Взял он большую бочку, утьгкал ее всю бурьяном, набросал на дно тяжелых камней да и затопил среди озера. Tax, чтобы можно было в нее влезть, сидеть и стрелять. И сделал он это задолго перед тем, как гуси прилетают, чтобы птица привыкла к тому, что на озере что-то торчит. Тогда она не будет бояться ни садиться близ бочки, ни подплывать к ней, а озеро, вы же знаете, хоть и большое, да неглубокое, поставить посредине бочку можно. Поставил он…
— Ну, и настрелял? — с интересом спросили мы.
— Настрелять, что и говорить, он не настрелял, так как в субботу, накануне воскресенья, когда он должен был приехать и сесть в бочку, пакостные мальчишки повыбросили из бочки камни и целую ночь с той бочкой на озере возились! А способ, сами видите, очень хороший!
Мы ухватились за этот способ.
Достали подходящую бочку, набросали на дно больших камней, утыкали бурьяном и поставили ее посреди озера, за неделю примерно до того, как должны были прилететь гуси.
Приятель мой на то время взял себе отпуск и наблюдал за бочкой, чтоб, часом, ребята над нами не поиздевались, как над тем барином…
Поставили мы ее в воскресенье.
А на следующее воскресенье собирался приехать и я-предполагалось, что через неделю гуси уже будут.
Я приехал в субботу под вечер.
— Гуси, — говорит мне приятель, — уже появились. И бочки — не очень боятся! Подплывают к ней, да и летая на озеро, не боятся подле нее садиться. Сегодня нам уже можно в бочку сесть. Как же мы, — спрашивает приятель, — жребий будем тянуть, кому первому, или как?
— Садись, — говорю, — ты первый, а я завтра ночью; я отпросился до вторника.
— Хорошо!
Так мы и порешили.
Тогда, правду говоря, мы не очень придерживались святого охотничьего правила, а именно: идешь на охоту, так заряжай хорошо ружье и не заряжайся чересчур сам.
Выскочило это правило у нас тогда из головы.
Перед выходом на озеро сели мы ужинать.
Долгонько мы ужинали, так как садиться в бочку нужно было перед рассветом — не ложиться же спать, а то-еще проспишь! Вот мы и поужинали себе!
Перед рассветом вышли.
Ружья, хоть и тяжело было идти, мы, однако, взяли, взял приятель с собой в бочку еще и бутылку того, что согревает (на случай, если замерзнет!).
Пришли мы к озеру, немало там повозились, пока приятелю удалось в конце концов в лодку примоститься.
Отвез я его к бочке.
У самой бочки тоже много хлопот было, пока я его в ту бочку посадил.
Посадил и поплыл к берегу.
Не успел я отъехать с полсотни метров, слышу, кричит:
— За твое здоровье! Холодно!.. Доехал я до берега, подтянул лодку и сел под копной.
Подошел и Осип Евдокимович.
Сидим, курим…
Как вдруг:
— Спаса-а-ай-те! — крик с озера: — Перевернулась. Равновесие потерял!
— Иди, — кричу, — вброд до берега!
— Не дойду! — кричит. — Топко!
Мы с Осипом Евдокимовичем — на лодку — и к бочке.
Подъезжаем, бочка плавает, а приятель все чего-то норовит нырнуть.
— Чего ты нырнуть будто хочешь? — спрашиваем.
— Р-ружье утонуло!
— Ну, влезай в лодку!
— А ружье?
— Ружье потом!
Втащили мы его в лодку, транспортировали на берег.
Сел он под копну, зубами лязгает.
А тут еще и солнышко выглянуло…
Разделся Осип Евдокимович, сел в лодку, поплыл к тому месту, где стояла бочка, слез с лодки, побродил немного и вытащил ружье.
— Чего тебя, — спрашиваю я приятеля, — черти опрокинули?
— Ба-баба-ла-ланс потерял!
— Ну, выпей и согреешься, у тебя ж там есть! — говорю ему.
— Нет!
— Нырнула?
— Нет, до того, как перевернулся, нырнула! — Ага! Понимаю! — говорю.
А гуси летят, а гуси летят!..
И все на том самом месте, где была бочка, садятся.
— Ну, что же нам дальше делать? — спрашивает приятель.
— Кричи, — говорю:
— До маменьки, — говорит он, — далеко! А вот если бы на печь!…