Древнейшими достоверными изображениями актов вооруженного насилия — войны (рис. 1) и казней (рис. 2) — долгое время считались сцены, представленные в наскальном искусстве испанского Леванта, которые многие датировали мезолитом. Предполагалось даже, что они могут отражать конфликты между людьми разных рас (Beltran 1982: 48—51; Nash 2005: 82). Однако давно замеченное сходство между изображениями животных на скалах, с одной стороны, и на керамике с пещерной стоянки Кова дель Ор, с другой, а также результаты абсолютного датирования оксалатных корок на некоторых панелях (Ruiz et al. 2006) почти не оставляют сомнений в том, что левантийское наскальное искусство вообще и батальные сцены, в частности, относятся к неолиту (Lopez-Montalvo 2011: 19). Частично, по мнению некоторых исследователей, они могут датироваться и еще более поздним временем — энеолитом и даже бронзовым веком (Hernandez Perez et al. 1995: 282—284, по Monk 1997: 25). Возможно, древнейшими из известных в настоящее сцен вооруженного насилия являются рисунки сражающихся людей из северной Австралии, для которых постулируется возраст около 10 тл (Tagon, Chippindale 1994).

Fig. 3. Anthropomorphs depicted by Palaeolithic artists on cave walls and sometimes interpreted as representations of armed violence (modified from Dams 1984). 1 — Paglicci (Italy); 2 — Pech Merle (France); 3 — Sous-Grand-Lac (France); 4, 5 — Cougnac (France).

Рис. 4. Антропоморфная фигура (или тюлень?) из пещеры Коске в несколько вольной прорисовке Р. Гатри (Guthrie 2005: 182).

Что касается палеолитического искусства, то сцены вооруженных схваток в нем неизвестны, а абсолютно все сцены, в которых те или иные авторы усматривают изображения пораженных копьями или стрелами людей

Рис. 5. Су-Гран-Лак. Та же фигура, что на рис. 3: 3, но вместе с контекстом (по Delluc, Delluc 1971: 249, fig. 3).

Fig. 5. Sous-Grand-Lac. Same figure as in fig. 3: 3, here shown in context (from Delluc, Delluc 1971: 249, fig. 3).

Рис. 6. Загадочная сцена из сицилийской пещеры Аддаура (по Mezzena 1976: 63, fig. 1).

(рис. 3), с легкостью допускают и иные интерпретации. Например, часто упоминаемая в связи с темой насилия «падающая» антропоморфная фигура из пещеры Коске (рис. 4), свидетельствующая, по мнению Ж. Клотта и Ж. Куртена, о том, что «убийство и смертная казнь уже играли определенную роль и в идеологии, и в обычаях тех дней» (Clottes, Courtin 1994: 155), может на самом деле представлять собой изображение тюленя, которые имеются в Коске в большом количестве. О возможности такого «прочтения» упоминают и авторы цитированной работы.

В пещерах Пеш Мерль и Куньяк есть три изображения, где линии подходят вплотную к человекоподобным фигурам или проходят сквозь них (рис. 3: 2, 4, 5). Иногда эти линии рассматривают как стрелы, а изображения в целом — как сцены вооруженных конфликтов. Леруа-Гуран считал их изображениями людей, пронзенных стрелами (Leroi-Gourhan 1968: 323—325). Очевидно, однако, что такая интерпретация этих сцен не является ни бесспорной, ни единственно возможной, и большинство описывающих их авторов избегают употреблять термин «стрелы», отдавая пред-

Fig. 6. Enigmatic scene from Addaura cave in Sicily (from Mezzena 1976: 63, fig. 1).

почтение более нейтральным определениям (см., напр.: Bahn, Vertut 1988: 152—153; Guthrie 2005: 182—183, 422). Это в равной степени относится и к подобным же рисункам из Пальиччи (рис. 3: 1), Су-Гран-Лак (ср. рис. 3: 3 и рис. 5), Гурдана, Бедейяка и еще ряда пещерных памятников западной Европы.

Особняком стоит изображение из сицилийской пещеры Аддаура (рис. 6), относящееся либо к самому концу палеолита, либо к мезолиту. Его иногда трактуют как сцену убийства или жертвоприношения (жертвы — две фигуры в центре). Согласно другим трактовкам, это может быть сцена инициации, гомосексуального полового акта, шаманского ритуала и т. д. (Mezzena 1976).

Р. Гатри обратил внимание на отсутствие среди изображавшихся палеолитическими художниками предметов щитов, которые широко представлены в наскальном искусстве более поздних эпох (в том числе в рисунках бушменов Южной Африки, аборигенов Австралии и американских индейцев). Он придает этому большое значение, и, видимо, не напрасно. Рассуждения Гатри на этот счет стоит процитировать полностью: «Судя по тому, как часто мы находим военные сцены в постпалеолитическом искусстве, войны и битвы были для людей племенных обществ захватывающей темой. В палеолитическом же искусстве отсутствуют не только батальные сцены, но и еще кое-что — в нем нет изображений щитов! В отличие от копья, щит является вещью, специализированной для особого использования. Его единственное назначение — защита, отражение нападений со стороны людей. (...) Учитывая преобладание тестостероновой тематики в палеолитическом искусстве, мы можем быть уверены, что, если бы у людей этой эпохи были щиты, то, скорее всего, были бы и их изображения. Но их нет. Почему? Наиболее экономичное (parsimonious) объяснение состоит в том, что их отсутствие в искусстве отражает отсутствие самих этих предметов в палеолитической жизни. Если смертоносное насилие имело место в основном на индивидуальном уровне, внутри групп, и притом, возможно, редко, то щит был бесполезен, а ношение его слишком обременительно» (Guthrie 2005: 422).

Разумеется, отсутствие в иконографии палеолита достоверных изображений вооруженных конфликтов и иных сцен насилия не означает, что в жизни людей этого времени такие явления тоже отсутствовали. Популярность батальных сцен в искусстве вовсе не обязательно отражает степень воинственности общества. Например, судя по некоторым палеоантропологическим данным, вооруженные столкновения в неолите Италии были более частым (или масштабным) явлением, чем в энеолите (Robb 1997), тогда как оружие и воины встречаются в посленеолитической иконографии гораздо чаще. Таким образом, в данном случае, как, вероятно, и в некоторых других, «воспевание насилия» могло находиться, по выражению Л. Уолкера, «в обратно пропорциональном отношении с его частотой» (Walker 2001: 587).