В XIX в. уже не было столь стремительных и скоропалительных свадеб, как это было характерно для эпохи Екатерины II, когда они иногда следовали сразу после смотрин. Достаточно вспомнить о неудачных в раннем возрасте браках Александра Павловича и Константина Павловича… Иначе было с Николаем.

Многие немецкие принцессы, ставшие женами императоров или великих князей, приняли отчество Федоровна – в честь иконы Федоровской Божией матери, считавшейся покровительницей дома Романовых. Характерно и то, что невесты до принятия православия были протестантками, так как католички не меняли вероисповедания. Кроме того, лоскутное одеяло старой Германии, состоявшей из десятков небольших и просто малых государственных образований (но владельческих домов), давало возможность выбора. Германия поставляла невест для всей Европы.

Урожденная принцесса Фредерика Луиза Шарлотта Вильгельмина Прусская (1.07.1798 – 20.10.1860), дочь прусского короля Фридриха Вильгельма III и Луизы Августы Вильгельмины, урожденной принцессы Мекленбург-Стрелицкой, была миропомазана 24 июня 1817 г., вступив в брак с великим князем Николаем Павловичем в день своего рождения 1 июля 1817 г. Этот брак отвечал союзным интересам России и Пруссии, но был заключен по взаимному чувству.

Александра Федоровна сохранила воспоминания об этом дне: «Меня одели наполовину в моей комнате, а остальная часть туалета совершалась в Брильянтовой зале, прилегавшей в то время к спальне вдовствующей императрицы… Посреди всех этих уборов я приколола к поясу белую розу. Я почувствовала себя очень счастливой, когда руки наши, наконец, соединились; с полным доверием отдавала я свою жизнь в руки моего Николая, и он никогда не обманул этой надежды! Остальную часть дня поглотил обычный церемониал, этикет и обед. Во время бала, происходившего в Георгиевском зале, я получила письма из Берлина, от отца и от родных.

Мы спустились по парадной лестнице, сели в золотую карету с вдовствующей Государыней; конвой кавалергардов сопровождал нас до Аничкового дворца. Я первый раз увидела этот прекрасный дворец! У лестницы император Александр и императрица Елизавета встретили нас хлебом-солью… Визиты императрицам, великому князю Константину (К. П.) и тетушке принцессе Вюртембергской. Свадебные празднества, различные балы, baise mains – все это прошло для меня словно сон, от которого я пробудилась лишь в Павловске, бесконечно счастливая тем, что очутилась, наконец, в деревне!» [495] «Белая Роза», или «Лалла-Рук» (поэтические аллегории Александры Федоровны), считала свой брак счастливым.

Первой в императорской семье Николая I вышла замуж старшая и любимая дочь Николая Павловича Мария Николаевна. Отцу очень хотелось, чтобы дочь осталась в России. Ее выбор пал на далеко не ординарную личность, к тому же со сложной династической историей. Это был герцог Максимилиан Евгений Иосиф Август-Наполеон Лейхтенбергский, граф Эйхштедтский (1817–1852), сын Евгения Богарне (1781–1824), пасынка Наполеона, и дочери баварского короля Максимилиана Людвига принцессы Августы. Его отец, вице-король Италии, был одним из военачальников Наполеона во время похода в Россию в 1812 г. Он рано лишился отца и воспитывался просвещенной матерью. В Баварском доме он был младшим родственником.

Но желание дочери, познакомившейся с ним на маневрах в Вознесенске Херсонской губернии в 1837 г., было для Николая I более важным, чем слухи в обществе Великой княжне Ольге Николаевне запомнилась эта встреча на маневрах. Она с восторгом, хотя и с долей ревности и критики, писала о своей сестре: «Мэри участвовала в поездке. Она наслаждалась тем, что вызывала восхищение как у молодых, так и у старых. Ее красота была совершенно особого рода, она соединяла в себе две вещи: строгость классического лица и необычайную мимику; лоб, нос и рот были симметричны, плечи и грудь прекрасно развиты, талия так тонка, что ее мог овить обруч ее греческой прически. Понятие о красоте было для нее врожденным, она сейчас же понимала все прекрасное. Она ярко переживала все, ею виденное, и была чужда всякому предубеждению. Очень скорая в своих решениях и очень целеустремленная, она добивалась своего какой угодно ценой и рассыпала при этом такой фейерверк взглядов, улыбок и слов, что я просто терялась и даже утомлялась, только глядя на нее» [496] . Умная и красивая Мэри сразу же понравилась герцогу Лейхтенбергскому.

В октябре 1838 г. Максимилиан вновь приехал в Петербург и произвел при дворе благоприятное впечатление, хотя это была не самая блестящая партия для любимой дочери императора. Его статус был невысок. Ольга Николаевна писала: «Вдовствующая королева Баварская Каролина считала его низшим по рангу. Так, например, он сидел на табуретке, в то время как все остальные сидели на креслах, и должен был есть с серебра, тогда как другие ели с золота… Папа же он понравился» [497] .

Это утверждение противоречит существующему мнению, что Николай I «считал этот брак мезальянсом и терпеть не мог мужа дочери» [498] . О внимательном и безукоризненном поведении Николая по отношению к будущему зятю свидетельствует и его переписка с Александром Николаевичем. В письме к сыну от 17 (29) июля 1838 г. он сообщает об Александре Федоровне, которая прибыла в Мюнхен, где «нашла нашего Лейхтенбергского тем же милым скромным малым, каким мы его уже видели, но еще похорошевшим» [499] . Когда Николай Павлович сам увидел герцога в Крейте, то еще раз подтвердил это впечатление: «Наш знакомый милый герцог Лейхтенбергский остался тот же любезный малый, ловкий, скромный, каким мы его прежде знавали» [500] . В письме из Мюнхена от 23 сентября (5 октября) он уже размышляет, где в дальнейшем будет жить Максимилиан, «если все это состоится, то наша добрая Мери легко согласится с ним ехать за границу; впрочем, как Богу будет угодно…» [501] .

Для жениха Мэри Николаем Павловичем был заказан ее портрет, законченный Т. А. Неффом в ноябре того же года. В более ранних октябрьских письмах Николай Павлович информирует о поездке Максимилиана Лейхтенбергского в Санкт-Петербург, а в письме от 17 (29) октября 1838 г. сообщает: «Сегодняшний день мне был приятен с утра, ибо вечером имели мы удовольствие обнять нашего милого Макса» [502] . В последующих письмах – постоянные упоминания о совместных поездках с Максом из Царского Села. Особенно доволен Николай Павлович, что Макс решил остаться в России: «Слава Богу, все известия в пользу нашего дела; все люди Мери радуются этому выбору и что она не покидает Россию; словом, родство (баварские родственники. – А. В.) его как будто исчезло! При том и наружность его всем, кто его видели, очень нравится, и он себя ведет скромно, мило и учтиво» [503] . Аналогично писали о Максимилиане и другие современники. Чуть позже полковник Фридрих Гагерн из свиты принца Оранского Александра (племянника Николая I), посетивший Россию в 1839 г., сразу после свадьбы, так написал о супруге Марии Николаевны: «Герцог Лейхтенбергский – красивый молодой человек; хвалят также и его характер» [504] .

В октябре 1838 г. уже «все в Петербурге», как отметил в своем дневнике 13 октября барон М. А. Корф, говорили о браке Марии Николаевны как о решенном деле: «Великая княжна так горячо привязана к своим родителям, что давно уже объявила неизменное намерение не оставлять во всю жизнь России. Соответственно тому и искали жениха, которому отношения его и собственное желание позволили бы переселиться к нам, и нашли его в принце Максе… Наружность его прекрасна, а все, кто с ним ближе познакомился, хвалят его отличное воспитание, нрав и манеры. Его ждут к нам на днях, но будущее назначение его в России еще неизвестно. Он будет жить в доме бывшем Юсупова, на Фонтанке, у Обухова моста, где жил прежде покойный герцог Александр Вюртембергский (брат императрицы Марии Федоровны, главноуправляющий ведомством путей сообщения, скончавшийся в 1833 г. – А. В.), а теперь помещается главноуправляющий путями сообщения гр. Толь» [505] .

Еще через девять дней, 24 октября, барон М. А. Корф записал в дневнике: «Вчера, 23 октября, был anniversaire (франц. годовщина. – А. В.) обручения Государя с Государынею, и вчера же совершенно неожиданно отпраздновали в Царском Селе помолвку герцога Макса с великой княжною при обыкновенных тамошних воскресных гостях… Государь, объявив об этом присутствующим, приказал подходить к baise-main (франц. целование руки. – А. В.), который тут же и совершился. За обедом пили здоровье новобрачных. Назначения Максимилиана на должность еще не было, и он был по-прежнему в баварском мундире» [506] .

Естественно, как заботливый отец, Николай Павлович оговорил все необходимые условия брака. В письме от 23 октября (4 ноября) из Царского Села он подробно пишет наследнику Александру о брачном сговоре Макса и Мэри: «Сегодня, 23 года после нашего сговора с Мама, последовал, милый Мурфыч, сговор нашей доброй Мери с герцогом Лейхтенбергским! <…> Наши молодые так друг с другом поладили и дело столь уже всем известно, что мы с Мама нашли, что нет более причины далее откладывать объявления, и сегодняшний день нам показался особо для сего приличным и, с помощию Божией, обещающим, по нашему примеру, тоже щастие нашим молодым. Итак, после обедни и развода, при М. П. (Михаиле Павловиче. – А. В.) мы их привели обоих и, спросив у него, точно ли он намерен исполнить все условия, которые одни дают ему право на руку Мери, и чувствует ли он к ней то расположение, с которым можно обязаться перед Богом блюсти щастие жены, и получив от него утвердительный ответ и от Мери обещание, что она посвятит себя на щастие его, как прилично доброй жене, и детей, ежели Бог им присудит иметь, воспитывать будут добрыми, верными русскими, мы с Мама благословили их; причем я объявил ему, что я жду от него, что он отныне почитает себя членом нашего семейства (выделено в тексте. – А. В.), и потому русским душой и телом, так как мне, так и тебе служить будет как верный подданный, сын или брат. Он со слезами дал мне этот обет, который на днях подпишет формальным актом» [507] .

Впрочем, в постоянстве чувств сестры великая княжна Ольга Николаевна сомневалась: «В браке она видела освобождение от девичества, а не ответственность и обязанности, которые она принимала на себя…» [508] А. Ф. Тютчева в своих воспоминаниях, напротив, была склонна обвинять в легкомысленности герцога Максимилиана Лейхтенбергского. С сочувствием она писала о Марии Николаевне: «К несчастью, она была выдана замуж в возрасте 17 лет (20 лет. – А. В.) за принца Лейхтенбергского, сына Евгения Богарне, красивого малого, кутилу и игрока, который, чтобы пользоваться большей свободой в собственном разврате, постарался деморализовать свою молодую жену…» [509]

Как бы там ни было в дальнейшем, свадебный сговор состоялся. Герцог Максимилиан согласился на условия Николая Павловича: служить в русской армии, крестить и воспитывать детей в православной вере. Одновременно статус герцога был повышен. Он сам и его будущие дети становились членами императорской фамилии. Мария Николаевна получала титул не герцогини, а более высокий – великой княгини. Позднее это было закреплено специальным актом, и Николай I настаивал именно на таком обращении к замужней Марии Николаевне. Хорошо известна его гневная реакция на свадебном балу, когда еще не все были извещены о таком титуловании Марии Николаевны. Тогда император разговаривал с австрийским посланником, но его прервал новый камергер Марии Николаевны, сказавший графу Фикельмону, «что герцогиня Лейхтенбергская просит господина посла оказать ей честь танцевать с нею первый полонез. Император вышел из себя. Назвав камергера “ дураком", он довел до сведения слушавших, что его дочь – прежде всего Ее Императорское Высочество Великая Княгиня и лишь потом герцогиня Лейхтенбергская и это она делает честь человеку, приглашая его к танцу. Юноша был уволен, а обер-камергер получил выговор, что такого дурака, прерывающего государя, представил в камергеры» [510] . Марии Николаевне было предписано ежегодно выделять из департамента уделов на содержание 700 ООО руб. и предоставить единовременно капитал в два миллиона рублей в четырехпроцентных ценных бумагах, мужу Максимилиану полагалось помимо жалованья 100 ООО руб.