Богдан.

Поднимаю Геру на руки, вынося в уже ждущее во дворе такси. Кидаю на заднее сидение.

Макс пожимает руку, одаривая кривой усмешкой. Я готов дать голову на отсечение, что знаю, о чем он думает. Очередной примитивчик из области: «потом расскажешь, как она». Скучно. Никаких новых мыслей.

– Слушай, – оглядывается по сторонам, – тут такое дело… спорчик один вышел. Катюха затеяла, думаю, тебе стоит быть в курсе. Если в двух словах, то это касается Гольштейн.

– Я в курсе, в общих чертах. Куликова – идиотка, – закатываю глаза, – что с нее взять.

– Это да… только как бы это потом тебе не прилетело. Как я понимаю, все серьезно?

– Забей. Сам разберусь.

Сажусь в тачку, а Максон быстро линяет в дом.

Из такси Гера выходит сама. Придерживаю ее, чтобы не разбила себе башку, а сам ищу в джинсах ключи.

Тихо открываю дверь, чтобы не разбудить Ма. Но с пьяной Герой это невозможно. Она почти сразу что-то роняет. Когда Марина включает свет, я понимаю, что это была подставка для зонтов. Щурюсь от яркого света, стараясь поднять эту штуку и одновременно удержать Геру.

Мама подходит ближе, помогая с подставкой. Упирает руки в боки, внимательно нас осматривая. Она слегка в шоке, но еще не поняла, какую реакцию выдать.

– Богдан? Это что такое? Она пьяная?

– Мама Марина, выключай училку, мы же дома. Мне ее бросить надо было, что ли?

– Ладно, в комнату давайте.

Чтобы Гера ничего не сбила своим пьянющим тельцем, поднимаю ее на руки. Тащу в комнату.

– Я себе тогда на полу постелю, – уже на лестнице.

– Богдан, – слегка протянуто, – ты спишь в гостиной сегодня, – мама качает головой, растягивая губы в красивой, но ехидной улыбке.

– Че эт?

– В гостиной, Богдан!

– Ладно-ладно.

Уже в комнате кидаю Гольштейн на кровать. Она что-то мямлит, корчит рожицы. Я лишь со стороны наблюдаю, опираясь плечом о дверной косяк. А Гера тем временем упорно пытается встать с кровати. Пошатываясь, выпрямляется, начиная расстегивать рубашку.

А вот это уже становится интересно. Плюхаюсь на кровать в полулежачее положение, ноги же остаются на полу. Закинув руки за голову, с насмешкой смотрю на это шоу.

Гера тем временем стягивает юбку.

– Гера, ты зачем трусы-то напялила? Что в них, что без, – комментирую, смотря на прозрачный белый материал и тонкую полоску сзади.

– Я Герда, – впивается в меня колюченьким, но таким забавным взглядом, а потом падает рядом, – Шелест, давай поцелуемся, – закидывает на меня свои ноги.

– Не, – задумчиво, – я с алкоголичками не целуюсь, – ржу над ее вытянувшейся мордашкой.

– Вот за это я тебя и люблю, – улыбается.

– За то, что с алкоголичками не целуюсь? – сжимаю ее протянутую ладонь.

– За то, что в трусы ко мне не лезешь, – вытягивает ноги, и теперь мы оба находимся в полулежачем состоянии, тесно прижимаясь друг к другу боками.

– Гера, ты только скажи, я двумя руками «за», – делаю серьезное лицо. Гера же хохочет, толкая меня локтем в бок.

– Я Герда, Шелест, Герда, – протягивает последние буквы.

– Ты Герда Шелест? Звучит.

– Что? – зависает, а потом хитро улыбается. – Не дождешься.

– Спи давай, Герда, – встаю с кровати.

– Богдан, – оборачиваюсь, – спокойной ночи, – улыбается, морща носик.

– Спокойной, – закрываю дверь и сбегаю вниз по лестнице.

Мама что-то ваяет на кухне. Поэтому совершенно не слышит, как я захожу и сажусь за стол.

– Богдан, – вздрагивает, оборачиваясь, – напугал же.

– Прости.

– Все, спать уложил?

– Ага.

– Герда же Гольштейн, если не ошибаюсь…

– Угу, – делаю глоток холодного чая, оставшегося в моей кружке еще с утра.

– Что это она так? – мама кивает в сторону гостиной.

– Дела сердечные.

– А ты, я смотрю, в плюшевые жилетки записался.

– В сопливчики, – улыбаюсь.

– Все-таки она тебе нравится, да?

– Крышу сносит.

– Ты учись давай, крышесносный.

– У меня с этим все норм.

– Посмотрим-посмотрим, – мама облокачивается на столешницу, складывая руки на груди, – ты там аккуратнее. Отец у нее, конечно…

– Что?

– Муд… козлик еще тот, а, казалось бы, такая семья приличная.

– А кто у нее батя?

– Ой, политик. Так что не лезь туда, мы для них черное пятно на их белом флаге. Кстати, Георгий Иванович сегодня звонил, полчаса мне дифирамбы о тебе пел, да и в школе все учителя тобой довольны. Говорят, какой у вас сын, Марина Юрьевна, головастый, даже про драку твою позабыли. В первый же день, между прочим, – окидывает строгим взглядом.

– Мамулечек, я тебе уже говорил, что больше такого не повторится.

– И я надеюсь, что это не просто слова, сынок.

Поднимаюсь из-за стола, целуя мать в щеку.

К черту все, заваливаюсь на уже разобранный диван, накрываясь одеялом с головой. На кухне еще слышится шум. Работает стиралка. Но мне плевать. Я вымотан до предела. Хочу одного: спать. Просто спать. Веки тяжелеют. Выныриваю я под утро. Полседьмого утра.

Разлепляю глаза, противясь солнечному свету. Сто отжиманий, двадцать кругов вокруг дома, холодный душ, и я готов спасти этот унылый мир. Поднимаюсь наверх.

– Гольштейн, поднимай жопулю с кровати, – стучу в дверь, бесцеремонно проходя внутрь.

Гера подтягивает одеяло к груди.

– Перегарищем-то несет, – распахиваю окно, стаскивая с нее одеяло.

– Шелест, ты изверг, – шепчет, касаясь ладонью лба, – еще и маньяк.

– Да че я там не видел?! Бухать надо меньше.

Гера краснеет, еще немного – и ее миленькая головка лопнет, орошая всю комнату кровью и мозгами. Кидаюсь в нее своей футболкой.

– Иди в душ, а то выглядишь… полотенце, – кладу рядом.

– Ты… ты… – бесится, – сволочь ты, Шелест, – опускает ноги на ковер. – Где ванная?

– Вниз и направо.

Гера шагает к двери, а потом замирает.

– А Марина Юрьевна?..

– Ее нет уже. Так что краснеть еще больше не придется.

Гольштейн прикрывает глаза, а после выскакивает за дверь. Заправляю кровать и иду на кухню. Не мешало бы пожрать. Щелкаю кнопку чайника и достаю из холодильника сваренную вчера пшенку. Пару минут в микроволновке – и завтрак готов.

Достаю тарелку, отчетливо слыша копошение. Выхожу в прихожую, где застаю Гольштейн. Она ищет свою верхнюю одежду.

– Решила свалить по-английски? – в ответ тишина. – И даже спасибо не скажешь?

– За что? – впивается обиженным взглядом.

– За то, что я не бросил тебя в доме Макса пьяную… и тебя никто не от*мел.

– Не сравнивай меня со своими ш*юхами.

Ясно. Слова здесь бесполезны.

– Завтракать будешь? Кашу, – зачем-то добавляю и смотрю на Гольштейн, как баран.

Она кивает, медленно проходя мимо меня на кухню. Иду за ней и достаю еще одну тарелку.

Мы едим молча. Точнее, я ем. Гера ковыряется ложкой в тарелке, не поднимая глаз. Иногда роняет прибор, быстро сжимая его пальцами.

– Почему ты мне постоянно помогаешь? – бормочет себе под нос, но я отчетливо слышу, что она говорит.

– А разве это плохо?

– Наверное, нет. Спасибо, – поднимает глаза, – извини меня. За все, – уже громче, – я никогда столько не пила, просто Сомов, Катька и этот придурок в машине, а я… я не знаю, – откладывает ложку в сторону, – я… – поднимается из-за стола, замирая у окна.

– Забей. Переживать из-за г*вна, оно тебе надо?

Отрицательно мотает головой.

Отчетливо понимаю, что вот именно в этом вся Гера. Хочет казаться заядлой сволочью, а сама… одуван.

Подхожу, останавливаясь за ее спиной. Между нами пара сантиметров. Четко чувствую тепло ее тела. Гера стоит как гипсовая, ее выдают лишь еле ощутимые вдохи.

– Пойдем.

– Куда? – оборачивается.

– Бокс любишь?

– Нет.

– Отлично, пошли, – хватаю ее за руку и тащу обратно в комнату.

– Какой бокс? Что происходит? Ты ненормальный, – морщится, шагая по лестницам.

– Ага, – пропускаю вперед, – садись на диван.

Сам вытаскиваю из шкафа джойстики и PSP. Включаю телек, быстренько все подсоединяя.

Кидаю джойстики на диван.

– Мы будем играть? Серьезно? Мне и так плохо. Тошнит.

– Ща таблетку принесу. А ты как думала? Сколько выпила-то?

Быстро спускаюсь вниз, прихватывая аптечку.

– Так сколько?

– Не знаю. Бутылку шампанского и чуть-чуть рома.

– Ну-ну, – сажусь на пол рядом с диваном, – смотри, там все просто. Вперед. Назад, уклоняешься, бьешь, лево, право, ну, по ходу разберешься.

– Я не буду в это играть.

– Конечно, не будешь. Я даже знаю почему.

– И почему же?

– Боишься, что я тебя сделаю, – уверен, это точно должно подействовать. Герде надо отвлечься. Лежать трупом не варик, а вот заняться какой-нибудь фигней, самое то.

– Что? – кидает в меня подушку. – Еще посмотрим, – сползает с дивана, усаживаясь рядом. – Где там бить, ты говорил?

– Здесь, – повторно рассказываю о кнопках, только теперь уже в режиме игры.

– Ага. Ну держись, Богдаша, – хохочет, ойкает и хватается за голову.

Запускаю игру.

Часа через два мне нехило так прилетает этим самым джойстиком чуть ли не по башке. Гера не умеет проигрывать.

– Двенадцать раз, – чуть не плача, – двенадцать раз. Ты изверг, ты мухлевал. И вообще, мне плохо. Я тут умираю, а ты издеваешься.

– Интересно как? – ржу над ее мордашкой.

– Не знаю. Но это было нечестно.

– Я тут выявил одну закономерность.

– Какую? – задирает нос.

– Если ты вторая, то первое место кому-то всегда досталось случайно.

– Знаешь что, – хватает подушку, ударяя меня по плечу, – ты гадский. Ты… ты…

Ржу, отбивая удары.

– Прекрати, – через смех.

– И, – удар, – не, – удар, – по, – удар, – думаю, – еще один удар.

Наивняк. Отбираю у нее подушку, хватая за руку. Попалась. Гера смеется. У нее заразительный смех. Пятится назад и, врезавшись в кровать, падает сверху.

– Не трогай меня, – ржет, откатываясь дальше, – Богдан.

Кидаю в нее подушкой, Гера визжит и почти складывается пополам от смеха. Наступаю.

– Пожалуйста, пожалуйста, не надо, Богдан, – успокаивается, выставляя ладонь вперед, усаживаясь на край кровати.

Сажусь рядом.

– Отошла?

– Угу.

Гера облизывает губы и поворачивается в мою сторону. Очень близко. Сам до конца не понимаю, но уже целую ее. Крепко стискивая ее изящное тело. Касаюсь ладонью шеи, прерывая поцелуй, вижу, как расширяются ее зрачки. Губы слегка приоткрываются. Вновь накрываю их поцелуем.

Обвивает руками мою шею, прижимаясь еще ближе. Сейчас главное – не переборщить. А то знаю я себя.

Герда отстраняется первая. Тяжело дышит. Между нами по-прежнему пара сантиметров. Она продолжает обнимать и прижиматься ко мне, как, впрочем, и я. Щеки краснеют. Смущается, но взгляд не отрывает.

– Богдан, ты очень хороший, – опускает глаза, – но все это… я не знаю…

– Да не парься, – давлю улыбку, а самому ни х*ра не смешно, – все норм.

Смотрит прямо в глаза, гадина, всю душу уже выжрала.

– Я, наверное, поеду домой, – совсем тихо.

– Вызову тебе такси.

– Спасибо.

Выхожу из комнаты. Не сказать, что я сильно расстроен, но осадочек подбешивает. Вызываю такси и в течение пятнадцати минут отправляю Геру домой. Хреновая была идея притащить ее к себе, хотя… если мыслить глобально, анализировать ее реакции… то Катюша была права – Гера по уши. Хоть и выпендривается. Остается вопрос за малым, насколько во все это влип я?!

Только выпроваживаю Геру, как дома появляется Ма.

– Ты чего такой веселый? – интересуется крайне осторожно.

– Нормально все.

– Герда уже уехала?

– Уехала-уехала.

– Как я понимаю, она имеет прямое отношение к нашему настроению. Да?

– Не исключено. Слушай, пойдем кофе попьем.

– Пошли, конечно.

Наливаю в кружки кофе, усаживаясь за стол напротив Марины.

– Поделишься, что произошло?

– Не люблю девчонок себе на уме.

Ма смеется.

– Поругались?

– Не сошлись во мнениях, скажем.

– Богдан, я не хочу читать нотаций, – отставляет чашку.

У Марины немного напряженное лицо, будто она подбирает слова. Боится обидеть?

– Я тебе еще вчера сказала, что у нее очень специфичные родители. Все это… то, что происходит между вами… это никогда не будет серьезным. И дело тут даже не в Герде. Ей не дадут выбирать самой, понимаешь?

– Каждый сам вправе решать за себя.

– Сынок, – протяжно, уголки губ ползут вверх, – ты слишком все идеализируешь. У тебя либо черное, либо белое. Но так не бывает. Часто мы зависим от обстоятельств, окружающих нас людей… я думаю, что Герда очень сильно зависит от того, что происходит вокруг нее. От людей, влияния, положения…

– То есть, я ей не пара, правильно понимаю?

– Разве я сказала именно это?

– Нет, – качаю головой, я прекрасно понял, что Ма имеет в виду. Понял, но признавать мне этого не хочется.

– Не обижайся.

– А на тебя-то за что?

– За слова.

– Глупости. Знаешь, обстоятельства обстоятельствами, но все всегда можно изменить. Если сильно чего-то хотеть и прилагать для этого усилия.

– Дай бог, – улыбается. Но я чувствую, что она переживает.

Мы еще долго сидим на кухне, болтаем о ерунде. Марина рассказывает об университетах, придирается с выбором специальности… а я, как помешанный болванчик, думаю о Гольштейн. Этот несчастный поцелуй снес мне крышу окончательно. Раздражаю сам себя и того нюню, в которого я превращаюсь. В голове шумит навязчивая мысль – она будет со мной, чего бы мне это ни стоило. Мне не впервой добиваться того, чего, казалось бы, мне вовек не видать.