Герда.
Богдан уходит от меня почти в девять. Закрываю за ним дверь, нарываясь на яростный взгляд мамы. Хочется перекреститься.
– И как долго ты будешь таскать к нам в дом не пойми что?
Игнорирую и поднимаюсь наверх. Мама идет следом. Буравит спину взглядом и, как собака на поводке, заходит за мной в комнату.
– Мама, – вздыхаю, – если ты думаешь, что от твоих колкостей я начну к тебе прислушиваться… то ты ошибаешься.
– Я твоя мать и только я знаю, что для тебя лучше. Ты посмотри на него нормальными глазами, не пуская слюни! Он никто и звать его никак! Что он может привнести в твою жизнь? Нищий, да еще и с длинным языком. С кем ты связалась, Герда!?
– Тебе плевать, мама, не прикрывайся заботой. Ты просто бесишься, что он тебе ответил. Что не смотрит в рот и не боготворит. Эта единственная причина этой твоей речи.
– Какая же ты дура, еще не раз вспомнишь мои слова! Когда он тебя бросит и найдет идиотку посимпатичнее. Когда ты будешь по нему убиваться, я даже близко к тебе не подойду.
– Я спать, – говорю громко, смотрю на дверь, – можно мне поспать?
Мама ничего не отвечает. Разворачивается и с громким хлопком двери выходит из моей комнаты.
Сжимаю пальцами виски. Я подавлена. Я не знаю, что Богдан думает на самом деле, и мне дико стыдно за все, что тут сегодня произошло. Как и всегда, ничего не могло зависеть от меня, но я так надеялась, что они хоть раз в жизни проявят по отношению ко мне человечность. Наивная.
После этой эпичной встречи дни побежали быстрее. Мы написали очередной тест, на котором Шелест опять вышел из аудитории раньше всех. Я смотрела ему вслед и надеялась, что напишу лучше. Вот так мерзко. Двулично. Но если я этого не сделаю, отец придет в ярость.
Через пять дней нас вновь собирают в актовом. Говорят о предстоящих экзаменах, о наших решениях и возможностях. Рассказывают про какие-то европейские вузы и, конечно же, про МГУ и МГИМО. Слушать особого интереса нет. Потому что если в том году я знала, что хочу учиться в Англии, то сейчас, сейчас я не имею никакого желания уезжать из Москвы. Потому что мой отъезд может лишить меня чего-то более важного, чем образование, которое я могу получить и здесь.
Богдан сжимает мою руку, когда начинают озвучивать баллы по тестам. Прислушиваюсь, затаив дыхание.
– Гольштейн, девяносто три балла. Это лучший результат из всех.
– Я первая? – оборачиваюсь к Богдану.
Он кивает.
– Я же говорил, все будет хорошо.
Меня успокаивает результат, но не дает покоя вопрос: неужели он специально написал хуже? Он же говорил что-то подобное, еще до того, как мы начали… боже, только не это.
Выходим из зала.
– Ты специально?
– Что?
Шелест стоит, убирая руки в карманы, на лице непонимание.
– Тест? Ты написал его хуже специально?
– Ну у тебя и фантазия, Умка, у меня просто не было времени готовиться, много тренировок. Пошли в архив.
Иду за ним следом, а у самой полнейший хаос в голове. Когда копаюсь в папках, наталкиваюсь на мысль о том, что, даже если он специально, это же неплохо? Он же делал это не для того, чтобы доказать, что все происходит так, как он хочет. Он сделал это, потому что хотел оградить меня от злости отца.
Обнимаю Богдана сзади. Он замирает, хотя до этого очень импульсивно раскидывал папки на стол по алфавиту.
– А вдруг кто-нибудь зайдет? – смеется.
– Ну и пусть, – говорю ему в спину.
– Такие повороты мне нравятся, – резко разворачивается ко мне лицом, притягивая за талию к своему телу, – у меня есть идея, пошли сегодня со мной.
– Куда?
– На тренировку.
– Смеешься?
– Почему? У меня все равно сегодня только силовая, пошли.
– Ладно, только с одним условием.
– С каким?
– Без этих твоих штучек.
– Каких? – ухмыляется, сжимая ладонью мою грудь.
– Вот этих вот.
– Ну ты же в курсе… я хочу тебя…
– Потрогать?
– Да уже не только потрогать…
– Извращенец…
– Вот нифига. Нормальная человеческая реакция на противоположный пол.
– Ага, значит, на своих Катюш и Танюш ты так же реагируешь?
– Не так же, – кривит лицо…
– А как?
– Че начинается-то? Ты сейчас договоришься…
– Как страшно, – смеюсь, а саму немного потряхивает.
Как только разговор касается секса, у меня начинается паника. Жутчайшая паника. Еще эти мамины слова…
Богдан стискивает мою талию, усаживая на стол. Сам замирает между ног, касаясь ладонью моей шеи. Эти прикосновения сводят сума. Сколько бы я ни сопротивлялась, я балдею от всего происходящего. Он целует, поедает мой рот, не давая возможности вздохнуть.
Выворачиваюсь из его объятий, касаясь пальцами губ, останавливаю.
– Пойдем, ты звал меня с собой…
Шелест вздыхает, убирая руки в карманы.
– Ну пойдем, на матиках хоть поваляемся.
Протягивает мне руку, сжимаю его ладонь, спрыгивая со стола, быстро успевая поправить юбку до двери из архива.
У самого порога замираю, Богдан непонимающе оборачивается ко мне.
– Спасибо тебе, – не улыбаюсь, просто смотрю в его глаза, а после прижимаюсь к его крепкому телу.
Он знает, за что я его благодарю. Знает, поэтому молчит. Только поглаживает мои волосы…
В клубе мы договариваемся встретиться в пять. Отец доволен результатом теста, поэтому я могу идти на все четыре стороны. Натягиваю бирюзовые леггинсы и черный бра-топ, сверху надеваю длинную широкую белую майку, в рюкзак кидаю кроссовки и длинный свитер серого цвета.
Уже почти выхожу из дома, но мой порыв останавливает телефонный звонок.
– Богдан, я уже выезжаю.
– Гер, прости, сегодня никак, планы изменились, я сегодня в зале до ночи. Новый клуб, перемены… прости.
– Ничего, я все понимаю, – наигранно весело.
– Давай на выходных в кино сходим?
– Хорошо, удачной тренировки.
– Спасибо. Я вечером позвоню.
Скидываю звонок и присаживаюсь на диван в гостиной. Делать мне нечего. Совсем. Переодеваюсь в домашний костюм и сажусь за английский. Но в глубине души я зла. Мне обидно, что у него вновь свои планы, дела…
Я так зла на него. Почему я так часто на него злюсь? Обожаю и злюсь. Наверное, потому что только он и позволяет мне проявлять настоящие эмоции, не давит, не издевается, не вынуждает. Я с полной уверенностью могу сказать, что люблю. Люблю своего Богдана. Он самый замечательный. Мой.
От этих мыслей настроение меняется. Уныние пропадает.
На выходных мы в кино, конечно же, не пошли. Оно сам пришел ко мне домой. Отец заявил маме, что подает на развод.
Мама восприняла эту новость с усмешкой, а к вечеру ее увезли в больницу с нервным срывом.
Я никогда не видела ее такой. Она была похожа на побитую собаку. Сидела на кровати в углу палаты и смотрела в одну точку. Папа поднял ее выходку на смех, не поверил, что ей на самом деле плохо. А вот я поверила. Приехала к ней в больницу и чуть сама не упала в обморок. Эта женщина совсем не была похожа на ту, которую я видела все эти годы. Ее взгляд, он говорил так много и таил в себе такие же глубины неизвестности.
Я сидела на стуле и молчала. Не знала, что сказать, а когда решила уйти, мама остановила меня. Нет, она не хватала за руки, плечи… она продолжала сидеть в своем коконе из пледа.
Но ее слова, они не дали мне переступить порог.
– Если ты будешь вести себя так и дальше, обязательно окажешься в такой же палате, – она слабо усмехнулась и продолжила: – Нельзя растворяться в мужчине, мама всегда говорила мне, что нужно уметь сохранить свое я. А я вот не смогла, – истерический смешок.
Этими словами она выбила воздух из моих легких в очередной раз.
Я задыхалась, а она говорила.
– Я любила больной любовью. Теперь расплачиваюсь. Не утони в этом мальчике, я вижу, как ты на него смотришь, мне знаком этот взгляд. Если что-то пойдет не так, будет очень больно. А больно непременно будет. Вы слишком разные.
Дальше я ее не слушала. Не хотела. Не могла.
Ехала домой под мамин голос, снова и снова повторяющийся стократным эхо в голове. Ехала и думала о том, что у Богдана, и правда, кроме меня есть своя жизнь, цели, планы. Она бьет ключом, не то что моя. Моя жизнь – это уроки и он. За это время он стал центром моей вселенной. Я погрязла в нем и этих отношениях. А он? Что чувствует он?
Всю следующую неделю я нахожусь в раздрае. Шелест готовится к сборам, а в моем доме происходят кардинальные изменения. Отец привозит свою любовницу. Дашенька, знойная брюнетка, на пару лет старше меня. Становится смешно.
Мама тем временем выписывается из больницы и улетает в Париж. У нас там квартира. По щелчку начинается суд и деление имущества. Точнее, его видимость.
Отец скидывает с барского плеча московскую квартиру, майбах и какие-то деньги. Мать подавлена, но сделать ей что-то не под силу, она безразлично принимает то, что он ей выделил, не имея никаких материальных претензий. Это странно. Меня это даже немного пугает. Это на нее не то что не похоже, это вообще не она, но позвонить я не решаюсь, не знаю, что говорить. Да и нужны ли ей мои слова? Хочется поделиться этим с Богданом – что бы сделал он?
Дома начинается ремонт. Дашуля решает изменить здесь все под себя. Мне пофиг. Мою комнату они не трогают, поэтому пох*р. Да и не собираюсь я здесь жить после школы. Уеду на городскую квартиру.
Сижу в гостиной, где валяются какие-то ткани, пью кофе и думаю о подарке Богдану на день рождения, оно у него как раз после этих дурацких сборов.
– Привет!
Елейный голосок развеивает мои думы. Даша садится на диван напротив, закидывая ногу на ногу.
– Привет! – повторяет громче, истеричка…
– Да привет, привет, – смотрю в экран айфона.
– Что такая грустная? Не нравятся перемены в доме?
– Мне без разницы…
– Конечно, – обнажает зубы, – рассказывай, я бы была в ярости, если бы кто-то наводил в моем доме порядки…
– Слушай, – поднимаю на нее глаза, цепляясь взглядом за виднеющуюся капсулу нарощенных волос, – делай ты тут что хочешь, мне плевать на тебя и этот дом, просто не лезь ко мне, я по-хорошему прошу…
– А может быть и по-плохому?
– Может, моя дешевая кукла, конечно, может. Свободна, – делаю жест рукой и, закинув ногу на ногу, возвращаюсь в свой смартфон, он всяко интересней этой инфантильной дряни.
– Броня, – верещит, – твоя дочь меня оскорбляет.
Папа даже толком в дом войти не успевает, а эта курица несется к нему.
– Я все понимаю, ей обидно за мать, но это не повод…
– Папа, – встаю, вздыхая, – это все прекрасно, но ты же понимаешь, что я ни за кого не переживаю, у нас с вами не такие отношения, поэтому пусть Барби научится врать убедительнее, и, пожалуйста, не трогай мой этаж, – говорю монотонно, устало, ничего не хочу выяснять.
Папа молчит. Я не жду его реакцию, а тем более – не знаю чего ждать. Он может посмеяться, а может наорать. Мне все равно. Иду к лестнице.
– Герда, наша свадьба через четыре недели, двадцать восьмого.
– Я не забуду, но быть там не смогу.
– Не дерзи.
– У меня последний звонок, папочка…
Отец отводит взгляд, а мартышка лыбится как дура.
– Мы перенесем свадьбу…
– Бронечка…
– Даша, это не обсуждается, моя дочь должна присутствовать на моей свадьбе…
– На нашей, милый.
– На нашей.
Хочется закатить глаза. Только этой свадебки мне не хватало.
Пишу Шелесту в надежде, что хоть сегодня он сможет приехать, потому что последние дни мы общаемся только на переменах в школе, это раздражает.
Он обещает быть к семи. Хоть что-то хорошее.
Ловлю себя на мысли о том, что стоит начать поиски платья для выпускного. Надо обсудить это с Викой. В последние дни мы с ней стали чаще видеться, ходить в кафе, были на балете, в театре, вообще окультуриваемся по полной. Но если не врать, то я просто нахожу себе занятия, пытаясь чем-то, кроме учебы, занять время, пока Богдана нет рядом. Пока он на тренировках, с мамой, друзьями. Пока он продолжает жить своей жизнью, я маленькими шажками выстраиваю свою. Не хочу в нем тонуть, хотя… думаю, уже утонула.
– Викусь, поехали завтра в ЦУМ. Платье посмотрим на двадцать восьмое.
– Читаешь мои мысли. Тоже хотела предложить. Только, может, не в ЦУМ…
– А что? Там хорошие магазины, поехали.
Скулю и только потом понимаю, что, скорее всего, многие бренды там Вике не по карману.
– Давай заедем на часик, а потом еще куда-нибудь.
– Хорошо.
Как бы я ее ни понимала, но я хочу брендовое платье. Дорогое, брендовое платье!
***
Богдан.
– Привет.
Машу Гере рукой, поднимаясь по ступенькам на крыльцо.
– Привет, замерз? – Умка замирает, накрывая ладонями мои щеки. – Холодный.
– Нормальный. Ты как?
– Сейчас сам увидишь, – сжимает мою руку и тянет в гостиную…
– У вас ремонт, что ли?
– Дашу-у-уля затеяла, а вот и она.
Из прохода выплывает высокая брюнетка в коротких спортивных шортах и топе, в который нехило так сложила свой четвертый размерчик. При виде нас у нее явно просыпается любопытство.
Деваха отворачивает крышку на бутылке минералки, делая пару глотков. Вода капает в разрез на топ, и она с улыбочкой стряхивает ее пальчиками с сисек.
– Герда, это твой друг? Познакомишь?
– Это Богдан, мой молодой человек, а это Дашуля, новая папина покупка, – с добродушной улыбкой излагает Гера.
А вот «покупка» меняется в лице, краснеет, теряется в словах и вылетает из комнаты.
– Нервная такая…
– Гера, ты страшный человек, – закидываю руку ей на плечо.
– А ты челюсть подбери, на сиськи он пялится.
– А что? Зачетные ж сиськи.
– Шелест, я тебя прибью сейчас.
– Все, все, – поднимаю ладони, – мир?
– Я подумаю, пошли ко мне.
Киваю. Честно говоря, сил сегодня куда-то ехать не было совсем. Но мы с Герой не виделись нормально уже неделю, и это начинает напрягать нас обоих. Поэтому, если я вырублюсь под какой-то кинчик, я вас предупреждал.
– Я так соскучилась.
Обнимаю Умку в ответ. От нее вкусно пахнет, она улыбается. Люблю, когда она улыбается.
– Я тоже, – вдыхаю запах ее волос, – дверь закрыла?
Ладонь уже касается ее голой спины под задранной футболкой. Гера кивает, и мы заваливаемся на кровать. Хочется ее заобнимать.
– Сколько у тебя было девушек?
Неожиданный вопросик.
Молчу, не сильно хочу отвечать на подобное, точнее, вообще не хочу. Припадка мне здесь не нужно.
– Парочка.
– Мало верится, что их была всего парочка…
– Эт почему?
– Слишком ты самоуверенный…
– Дак я всегда такой.
– Я не о том. Я про интим…
– Не загоняйся, порно я смотрю. Дрочу и в ноут пялюсь.
– Откровенно.
– Ну дак.
Умка отворачивается. Прижимаясь спиной к моей груди. Мы лежим, поджав ножки, крепко друг в друга вцепившись. Гера ерзает, и это раздражает.
Мой мозг, и не только он, скоро разорвет к х*рам.
Гера, Гера… что в тебе такого особенного, чего нет в других? В сотый раз задаю себе этот вопрос, но никак не могу дать честный ответ. Раньше я не заморачивался по поводу девочек и их чувств. Если была возможность менять их под времена года или названия месяцев, то почему бы и нет? Особенно если ведутся…
А ты? Ты меня бесишь и сводишь с ума. Мне нужна только ты и никто другой… я играю или люблю? Пусть лучше будет второе. Не хочу делать тебе больно. Никогда.
Непроизвольно тянусь к краю ее майки, слегка задирая ту на животе. Умка переворачивается на спину, затаив дыхание. С тем, чтобы расслабиться и довериться, у нас (нее) большие проблемы. Гера настолько неуверенная в себе, что трындец.
Хочется ее целовать. Просто целовать, но за этими поцелуями ее футболка улетает к чертям, впрочем, как и моя. Глажу ее спину, расстегивая застежку, продолжаю целовать. Ее голая грудь прижимается к моему торсу, хочется ее коснуться. У Геры красивая, идеальная грудь. Двоечка. И что бы она там ни надумала себе по поводу этой брюнетки, это все полнейший бред. Мне хочется, чтобы она не шарахалась, хочется, чтобы доверяла. Я не собираюсь ее насиловать, нет так нет. Но меня бесит ее недоверие, мне нужно понимать, что она мне верит. Я же ей верю.
Кусаю мочку уха, кайфуя от ее стонов. Ладонь задирает на ней юбку, разводя ножки в сторону. По телу пробегают мурашки. Давай, моя хорошая, не трусь.
Умка распахивает глаза, полные растерянности.
– Я просто хочу тебя потрогать, помнишь?
Кивает, поджимая губы, но глаза теплеют. Касаюсь ее трусиков, которые вымокли насквозь. Улыбаюсь. Целую в губы, стягивая резинку вниз. Провожу пальцами по ее бедру, огибая то, чтобы оказаться на его внутренней поверхности.
Вхожу в нее пальцами, и у меня окончательно сносит крышу. Хочется жрать стоны наслаждения с ее губ, чувствовать, как ноготки впиваются в мои плечи, видеть затуманенный и оголяющий душу взгляд.
Умка стонет, начиная тянуться к моим пальцам, но я лишь перехватываю ее руки. Ни за что, я должен это видеть. Ускоряю темп и увеличиваю давление, и ее тело начинает содрогаться. Гера что-то неразборчиво бормочет, хватает ртом воздух, пытаясь убрать мою руку, стискивает ноги, мелко подрагивает. А потом перекатывается на бок, упираясь лбом мне в грудь. Прижимаю ее к себе.
– Умка, ты там жива?
– Дурак….
Подтягиваю ее выше, оказываясь лицом к лицу. Ладонь ложится на ее грудь, слегка сжимая.
– Я тебе с большой уверенностью могу сказать – твои сиськи лучше.
– Богдан, – цокает языком.
– Дурак, я помню. Доверяй мне, Гера, иначе это все фикция.
Зря я это сказал. Умка опускает глазки, а когда поднимает, они затянуты влажной пленочкой.
– Ты обалдела, что ли?
– Шелест, ты точно дурак, если ничего не видишь, идиот просто, – повышает голос, пытаясь вырваться.
Крепче сжимаю захват.
– Не злись. Просто не придумывай за меня в своей голове, а говори мне, слышишь? Обо всем. Не стесняйся меня, – стаскиваю с нее одеяло, – ты очень красивая, очень-очень. И почему ты думаешь иначе, я не понимаю?!
– Шелест, ты реальный? – спрашивает через пелену собственных слез. – Так бывает?
– С утра был реальный.
– Мне очень грустно, когда ты уходишь.
– Скоро все это закончится…
Гера напрягается, а я продолжаю:
– Школа закончится, будет целое лето.
– Будет целое лето тренировок.
– Значит, будешь сидеть со мной на тренировках.
– У вас в зале вечно потом воняет.
– Ну уж простите, что не розами.
– Прощаю. Богдан, – совсем тихо, – я так хочу, чтобы ты остался сегодня.
– Я тоже этого очень хочу. Все будет, Умка, чуть позже, но будет.