Герда.

Это так странно, каждое утро я просыпаюсь с мыслью, что моя жизнь полностью никчемна. В ней ничего не происходит, но при этом все от меня чего-то требуют. Отец хочет, чтобы я была первой во всем, мать – чтобы следила за собой, не разрушая придуманный ею статус красотки. Пашка с пеной у рта доказывает, что я не должна бояться отца и слушать все то, что мне говорят дома, но при этом не прочь, если буду делать так, как говорит лишь он… они все, все хотят сделать из меня ту, которая будет для них наиболее удобна.

Красивая, умная, покладистая. Идеальная дочь, друг, девушка. Все с жестоким остервенением желают вылепить из меня свой, несуществующий на данный момент идеал. А я… я пытаюсь быть независимой, и от этого становлюсь бездушной богатенькой дрянью. Я, словно маньячка, хочу быть первой. Хочу быть лучшей. Это не только для родителей. Нет, это и для меня, я тоже этого хочу, наверное…

С Пашкой же все до неприличия просто, я к нему привыкла, но не питаю больной зависимости. Мы вместе с детства, и, хоть я и не представляю жизнь без него, это не влияет на мое поведение. С ним я всегда строга и отчасти холодна. Он говорит, что не зря я Герда, Снежная королева во мне точно завалялась. Я смеюсь, а самой хочется выть белугой. Рыдать, потому что в реальной жизни это непозволительная для меня роскошь. Леди не плачут, они еще выше поднимают голову и делают вид, что им это неинтересно. Мне с детства вдалбливали в голову: «Будь сильной, девочка, у тебя большое будущее. Будь лучшей, ты обязана быть лучшей! Не смей плакать, ты же Гольштейн! Не дружи с теми, кто не из твоего круга. Ты принадлежишь высшему обществу, ты элита».

Я элита… я росла с ощущением того, что я центр мира. И чем старше я становлюсь, тем крепче эти убеждения. Я не знаю слова «нет». У меня есть все, но мне всегда мало. Мне настолько приелись материальные блага, что я просто не в состоянии воспринимать окружающих людей как личностей. Они все как эти самые вещи, все сколько-нибудь да стоят. Они продают себя, а мой отец покупает их… круговорот.

Застегиваю молнию на юбке, завязывая волосы в высокий хвост. Любава уже подала завтрак, поэтому я сразу иду в столовую. В нашей семье все живут как соседи, но при этом до больного извращения играют в идиллию. Каждое утро мы завтракаем все вместе. За последние несколько лет не было и дня, за исключением отцовских командировок, чтобы мы завтракали врозь. Это что-то типа традиции.

Усаживаюсь на стул, придвигая к себе тарелку с блинчиками.

– Герда, они на масле. Съешь лучше овсянку. А то так и лишние килограммы недолго набрать.

– Хорошо, – улыбаюсь, прося Любу поменять тарелки. Мама права, если я буду есть жирную и сдобную еду, превращусь в бегемота, а я не могу. У меня сороковой размер, мой вес сорок пять килограммов, я и так не худышка.

Люба подает кашу, и я принимаюсь за еду. Мы завтракаем в тишине. Отец мажет хлеб икрой, пролистывая новости в планшете. Мама рассматривает китайский фарфор, из которого пьет кофе, а я вяло ковыряюсь ложкой в тарелке, потому что кашу я ненавижу.

– Герда, – отец поднимает взгляд, и у меня окончательно пропадает аппетит.

– Да, папочка.

– Когда у вас тесты?

– Сегодня первый по истории, обществознанию, психологии и литературе.

– Я надеюсь, ты меня не огорчишь?

– Нет, конечно. Я все знаю. Ко всему готова, – отвечаю уверенно, потому что это чистая правда. Я все знаю.

– БрОня, – вмешивается мама, – хватит на нее давить.

– Никто на нее не давит. Я просто хочу удостовериться, что моя дочь самая лучшая.

– Твоя дочь красавица, зачем ей столько учиться? Лицей, репетиторы, иностранные языки, актерское мастерство, танцы, теннис, бассейн, лингвистика, политология… у меня мозг взрывается только от того, что я все это перечисляю, а она это почти каждый день видит…

– А есть, чему взрываться? – отец равнодушно приподымает бровь, приводя маму в бешенство.

– Уж побольше, чем у твоих шалав, – перепалка достигает своего пика.

– Может, если бы было больше, и шалав бы не было? – смотря в планшет.

– Ты, – мама багровеет, – ты самый отвратительный человек! Как у меня вообще хватило ума выйти за тебя замуж? Вот, – протягивает, – посмотри, посмотри, Герда, какой твой отец. Он даже тебя не стыдится. При тебе своих баб обсуждает.

– Ты первая начала эту тему, Оля. А Герда уже взрослая, она и без нас с тобой все прекрасно понимает, да, дочь?

– Да, пап, – опускаю глаза, смотрю на свою кашу и мечтаю побыстрее оказаться в школе. Мне так больно и противно. Они опять испортили мое настроение, с самого утра. Нет ни дня без ссоры. Не единого дня. Поднимаюсь из-за стола. – Мне надо в лицей.

– Пойдешь ко второму уроку, я позвоню Александре Васильевне, – отец припечатывает меня к стулу одним словом, он даже глаз не поднимает.

– Хорошо, – сглатываю, усаживаясь обратно.

– Кушай, доченька, не торопись, – «подбадривает» мама, прожигая отца ненавидящим взглядом.

Я киваю и набираю Катьке в вотсап: «Буду ко второму. Скандал».

***

В школу меня привозят за пять минут до начала второго урока. Я, как сумасшедшая, несусь по коридору, влетая в кого-то почти у двери. Сумка тянет меня назад, и я падаю, совершенно не успевая скоординироваться. Юбка задирается почти до трусов, а волосы, которые я зачем-то развязала, заслоняют весь обзор, нависая на лицо.

Сбитая с толку, убираю волосы, стараясь оттянуть юбку вниз. От удара ноет локоть, и я непроизвольно всхлипываю. Такое ужасное ощущение, в народе говорят, что при ударе задет нерв, не знаю, насколько это правда, но то, что нервы ни к черту, это точно.

Поднимаю глаза, чувствуя закипающую злость.

– Опять ты, – игнорирую протягиваемую Шелестом руку, поднимаюсь с пола.

– И тебе доброе утро, прогульщица.

– Что? Я не прогульщица.

– Ну-ну, – Шелест наклоняется, поднимая мою сумку, этот жест меня пугает до чертиков, потому что мне кажется, что он начнет издеваться или, того хуже, будет в ней рыться.

Но, вопреки всем моим страхам, он просто отдает ее мне. Я бы сказала –всучивает. Потому что от его напора я слегка пошатываюсь, крепче прижимая к себе сумку из кожи молочного цвета.

– Пожалуйста, – убирает руки в карманы, смотря на меня, словно я девчонка из соседнего двора. Да что он себе позволяет? Где он и где я!

Если он думает, что я буду его благодарить, ошибается. Больно надо.

– Богдан, – Куликова выпрыгивает как черт из табакерки и, кажется, вовсе меня не замечает, – ты идешь? – смотрит на него, как мартовская кошка, а потом нехотя переводит взгляд на меня, – о, Гера, привет, – виснет на Шелестовской руке, а я ловлю себя на мысли, что она назвала меня сейчас так же, как называет он.

– Я Герда, – шиплю сквозь зубы.

Катька смеется.

– Пошли, Катрин, не видишь, барыня не в духе, – поддерживает ее смех Шелест, а мне хочется его придушить.

Они уходят, а я еще с минуту не двигаюсь, перебарывая в себе приступ гнева. Сомов! Срываюсь с места.

Залетая в класс, выискиваю Пашу, оттаскивая его от дружков.

– Какого хрена он еще здесь? Ты же сказал, что все решил и его не будет больше в нашем лицее?! – сдерживаю крик, хотя говорить спокойно вовсе не получается.

– Если я обещал, так и будет, но мне не помешает твоя помощь… хотя, думаю, этого не понадобится, сегодняшние тесты быстро его спустят на землю. Вряд ли он осилит их, а значит, и обучение ему не оплатят.

А Пашка прав. Шелест не блещет умом… откуда он там пришел? У нас программа с завышенными требованиями, мы со второго класса изучаем два языка, расширенный набор предметов и более глубокое изучение всей базы. Он точно сольется после этого теста. Мысленно успокаиваюсь. Теперь нужно сосредоточиться и настроиться на учебный лад. Тесты вот-вот начнутся.

После звонка мы все сидим в конференц-зале. Мы и еще два параллельных класса. В совокупности нас человек тридцать. Классы маленькие, но каждый с определенным уклоном. У нашего правовой уклон, в двух других – математический и хим-био.

Сажусь за стол, чувствуя слишком напряженную атмосферу. Все волнуются, все, кроме меня. Я в себе уверена и прекрасно знаю, что кому–кому, а мне эти задания как полуоткрытые фисташки, на один зуб.

Вписываю свою фамилию, полностью погружаясь в ответы на вопросы. За двадцать минут до окончания слышу твердые шаги. Поднимаю голову и растягиваю губы в триумфальной улыбке. Шелест сдает свои листочки. Пашка был прав, он действительно не потянул. Знает не больше первоклашки, вот и сдался. Облегченно выдыхаю, ставя галочку в последнем тесте.

***

В субботу я с самого утра выбираю, что надену на вечеринку. Хоть Катька и приравняла все к посиделкам с глинтвейном, верю я ей слабо. За окном только-только проглядывается солнце, а я уже успела разворотить всю гардеробную. Куча шмоток валяется на полу вперемешку с обувью, прикладываю к груди очередное платье – горчичного цвета, смотрю на себя в зеркало и понимаю, что это полный провал. Нужно шопиться.

Набираю Сомова, предлагая прошвырнуться до ЦУМа, но этот гад тусуется с Максом в «Парах», предлагая к ним присоединиться. Сбрасываю, задумываясь над тем, зачем они так рано туда приперлись, или же просто еще не уезжали.

Так, сейчас не до этого.

– Люба, – ору выходя на лестницу, – Люба…

– Иду, моя дорогая, иду, – Любава поднимается ко мне, – ты чего так рано проснулась?

– Мне нечего надеть, – вою с порога, – сегодня вечеринка, а я пойду туда как оборванка.

– Герда, – заходит в гардероб, – ох, ну ты тут, конечно, разошлась.

– Любочка, ну что мне делать? Голой, что ли, идти?

– Ну голой – это слишком, – посмеивается, поднимая с пола вязаное платье цвета изумруда, – может, это? Тебе идет зеленый цвет.

– Думаешь? – скептически осматриваю, пытаясь вспомнить, откуда оно вообще взялось. Точно! Мама привезла из Парижа этой осенью. – Я его ни разу не надевала…

– Ну вот.

– Я хотела в ЦУМ.

– На улице мороз почти тридцать, какие магазины? Еще заболеешь, не дай бог, отец с ума сойдет.

– Ага, потому что я пропущу эти тупые тесты.

– Герда, – сетует.

– А что – Герда, как будто ты так не думаешь?!

– Пойдем завтракать лучше, Бронислав Робертович попросил накрывать минут через двадцать

– А он дома?

– Да, пару часов назад приехал.

– А мама?

– У нее была мигрень, но как только твой отец вернулся… она прошла.

– Надеюсь, сегодня они не будут выяснять свое бл*дство.

– Герда!

– Что Герда-то?

Слегка повышаю голос. Меня бесят эти разборки, если б я могла, то никогда бы больше не ела за одним столом со своими родителями. Я бы виделась с ними два раза в год, и была бы самым счастливым человеком.

– Я сейчас спущусь, – сжимаю в руках платье, которое нашла Любава, – извини.

– Ничего, деточка, жду тебя внизу.

В столовой помогаю Любе накрыть на стол, нарываясь на недовольный материнский взгляд, ставя очередную тарелочку.

– Ты не прислуга, Герда, ты хозяйка дома, поэтому будь любезна, веди себя подобающе. Сядь за стол и жди, когда тебе подадут еду.

Стискиваю зубы, усаживаясь на стул.

– Где твой отец опять шарится? Все никак не может сообразить, что здесь дом его семьи, семьи, которую он совершенно не уважает.

– Мама, – прикрываю глаза, – не начинай.

– Я ничего не начинаю. Просто это повальное хамство – не ночевать дома, а теперь вытащить всех на завтрак и где-то застрять. Он не принц Монако, чтобы все его здесь покорно ждали.

– Если тебя это так бесит, может, ты просто с ним разведешься и будешь жить в свое удовольствие? Всем будет только легче, – вздыхаю.

Мама вздрагивает, гордо выпрямляя спину. Ее движения грациозны, глаза же наполнены льдом и пронизывающим меня насквозь холодом. Она изящно поворачивает голову вбок, теребя пальцами бриллиант сережки.

– Герда, твой отец растоптал меня и мою любовь. Поэтому я буду с ним до тех пор, пока не превращу его жизнь в полнейший ад. И я совершенно не хочу, чтобы ему становилось легче.

Опять ему, мне… она думает только о себе и своей боли. Ненавидит отца, но, как собачка на привязи, сидит рядом с ним. Не хочет она, чтобы легче ему становилось… а я хочу. Я, блин, хочу, чтобы мне стало легче. Меня достала такая жизнь. Все они. Это пытка, пытка жить в таком доме, доме, где все во что-то играют. Папа играет в примерного отца, мама – в обиженную и оскорбленную жену, я – в идеального ребенка… мы – семейка морально изуродованного отребья. И если они не понимают, то я чувствую это каждой клеточкой души. Чувствую, но ничего не могу с этим сделать.

Поднимаюсь из-за стола.

– Ты куда? – мать удивлена и растерянна.

– Ухожу. У меня сегодня много дел.

Мама хлопает глазами, не в состоянии сказать и слова, и только отец зашедший в столовую, своим жестким, убивающим все живое голосом возвращает меня обратно. Он просто говорит: «Сядь», и я прилипаю обратно к стулу. У меня трясутся поджилки, и я раболепно замолкаю, заталкивая в себя овсянку ложку за ложкой. Я до безумия боюсь отца. Я не понимаю, почему так реагирую, всегда так реагирую. Но я не могу даже спокойно дышать в его присутствии. Мне кажется, еще один вздох, и он прикажет мне не делать и этого.

Тру шею, чувствую, как по губам стекает теплая жидкость. Опять кровь. Беру салфетку, зажимая нос.

– Мне нужно умыться, – говорю еле слышно, выходя из-за стола. Столовую пересекаю медленно, иду, как по минному полю, чувствуя на себе пристальные взгляды родителей. Никто из них даже не сдвинулся с места, словно им нет никакого дела, что у меня опять хлещет кровь.

В ванной открываю кран с ледяной водой и пристально смотрю на себя в зеркало. Тонкие струйки алой субстанции стекают по губам, подбородку, где, превращаясь в капли, падают на белую футболку.

Я завороженно наблюдаю за этой картиной и не могу оторваться от этого зрелища.

Перед глазами встают безразличные лица родителей. А потом я вспоминаю, как Шелест дал мне свой шарф, совершенно чужой человек позаботился обо мне. Он просто протянул шарф, а мне тогда показалось, будто он достал с неба звезду. Глаза становятся влажными, поэтому я быстрыми движениями стираю с лица кровь, прикладывая холодную салфетку к переносице.