Нежные пальцы Элис играли на груди Эдварда мелодию любви. Тонкие, едва ощутимые прикосновения, точные, как выстрел снайпера, и дарящие тепло, как камин в зимнюю ночь. Пальцы сержанта дарили ласку, и так же ловко нажимали на спусковой крючок, гладили и умело подтягивались по канату. Она всегда и во всем была лучшей: в беге, стрельбе, тактических спаррингах, фехтовании и любви. Даже готовить Элис умела не хуже Нубила, а если надо — могла сама себе перешить форму или починить сломанное оружие. Ей восхищались, ее ядовитый язычок доводил многих до белого каления, ее боялись, слушались, уважали, а лорд Эдвард Гамильтон ее полюбил. Полюбил сразу, в первый же день, но понял это только через пол года, а признался и того позже, услышав "я тоже" в ответ. Тот ноябрьский день 1981 года стал самым счастливым днем его жизни, и вот уже почти год они вместе. Взрослые люди, которые прячутся, как подростки от родителей. Старший лейтенант и сержант, начальник и подчиненная — строгий устав британской армии "с целью недопущения" категорически запрещал подобные связи. Но кого это может волновать, если между двумя вспыхнуло настоящее Чувство с большой буквы?

Они встречались украдкой. Каждый, от старшего сержанта Гауди до последнего солдата, знал про отношения Эдварда и Элис, но все равно на людях они держали дистанцию, придерживались четкой субординации и всем своим видом старались показать, что всего лишь сослуживцы. Задание роте Элис давались точно такие же, как и остальным, она точно так же ходила на разведку, выполняла марш-броски, имела наряды в охранении. Все понимали, что за этим стоит, но никто ничего не говорил — в Эдинбург не ушел ни один донос, солдаты не завидовали Эдварду, а искренне радовались, что хоть кому-то в этом аду привалило счастье. Лейтенант, а вот уже пол года как старший лейтенант, быстро стал на базе Нью-Перт своим, он все еще не сложил руки, и каждый солдат знал — если их и заберут отсюда, то только усилиями Эдварда. Лорд Гамильтон с каждым транспортом отправлял кучу писем, своим родственникам, знакомым, просто в министерства — бомбардировал требованиями не тянуть с ротацией, а еще ни разу не попросил пополнения. Он не хотел, чтоб по его вине еще кто-то попал в этот ад, но центр как будто забыл про базу ВКС Нью-Перт, забыл о том, что здесь служат британские подданные… Эдварда уважали, и на его неуставные отношения смотрели с усмешкой — холодные днем, влюбленные страстно бросались друг другу в объятья ночью, и какое кому дело, что сержант Кроуфорд ночует в офицерском доме чаще, чем у себя в казарме…

И чаще, чем сам Эдвард. Комната старлея была украшена на женский вкус, теплые тона, цветы — не живые, живых тут не достать — в хрустальной вазе, картины и фотографии. Элис часто ночевала здесь одна, пока Эдвард до утра возился в рабочем кабинете, а иногда, как сегодня, они приходили, и просто заваливались спать — когда пробежишь двадцать миль с полной выкладкой, по пересеченной местности, с полным боекомплектом за спиной, да еще и уложившись в положенное по нормативу время — на никакую страсть уже не остается сил. Разве что легкие, игривые касания — игра пианиста, движения скульптора любви, который даже так может доставить дорогому человеку радость.

— Эд, ты спишь?

— Еще нет…

— Я у тебя уже давно хотела спросить, почему ты здесь?

— В смысле? Я не понимаю…

— Ну как же. Ты — лорд. Даже я, девчонка из провинции, наслышана про славных Гамильтонов. Они у нас настоящая опора трона и веры. Неужели, если бы ты очень попросил, не нашлось бы ни одного человека, который помог бы тебе отсюда выбраться?

— Элис, я же тебе говорил…

— Подожди. Ты думаешь, я не знаю, что ты, тайком, каждый раз пишешь слезные просьбы, чтоб некоего сержанта Кроуфорд отсюда перевели, и тебе каждый раз отвечают отказом? Эд, любимый, я тебе много раз говорила — это бесполезно. Меня сюда вышибли до конца моих дней. Представляешь, начинается третье тысячелетие, а на базе Нью-Перт все так же дежурит бабушка-сержант Элис Кроуфорд, сидит на вышке под старым-старым зонтиком и вяжет внучкам шерстяные носки…

— Элис! Я же сказал тебе, что когда-нибудь мы обязательно выберемся отсюда. Да, я пишу. Да, пока у меня не получается вытащить тебя отсюда, но я тебе обещаю, что не оставлю попытки. Мы обязательно вернемся, а потом поедем в Новую Шотландию, построим на самом западе дом, как ты хотела, двухэтажный, с крыльцом-верандой, и у нас будет трое детей. Два мальчика и девочка.

— Эд, перестань! Так не честно! Кто из нас девушка, о семейном очаге и детях мечтать, ты или я? Я с тобой серьезно говорю, а ты…

— Я тоже серьезно!

— Нет, не сбивай меня, колючка. Знаешь же прекрасно, когда ты начинаешь так говорить, я сбиваюсь. Ты мне ответь — ты из-за меня здесь? Ты не хочешь уезжать, потому что боишься оставить меня одну? Эд, если так — не стоит. Тут мы все загнемся, а если тебе удастся вырваться — для меня не будет большей радости.

Эдвард вздохнул. Этот разговор начинался уже несколько раз, но раньше ему как-то удавалось свернуть с темы, теперь же в нежном голосе любимой звучал стальной колокольчик. Когда так происходит, она доводит любое дело до конца, значит и ему придется отвечать.

— Элис, все намного сложнее, чем ты думаешь. Вот ты сказала "лорд", а что мне от этого лорда? Родовой раб, семья, которая меня знать не хочет, кресло в парламенте, если мои два старших братца дубу дадут? Это там да, там я гордился, а тут уже успел понять, что все это дворянство — суета сует. Что людей надо судить по делам, а не длине родословной. Нет уж, теперь ты послушай, не перебивай. Да, я боюсь тебя оставить одну, боюсь, что с тобой может что-то случиться, боюсь, потому что люблю больше всего на свете. Ты — смысл моей жизни, и если я тебя потеряю, то просто станет незачем существовать. Но если бы я мог вернуться… Элис, я бы вытянул тебя. Я бы сделал все возможное и невозможное, я бы лично вызвал на дуэль Его Величество и добился аудиенции с Папой — я бы вытянул тебя, потому что нет ничего на свете, что для меня дороже твоих глаз. Твоих рук. Твоих губ. Твоих нежных прикосновений. Но я не могу. Ты говоришь, что я лорд… Элис, проклятье, в этом-то все и дело! Это не ты будешь в третьем тысячелетии носки внукам вязать — это я буду до конца своих дней гнить в этой дыре. Понимаешь, в Британии нет ни одного человека, который может мне помочь. Думаешь, отец? Братья? Да они даже слышать про меня не хотят! За два года — ни единого письма! Когда мы расставались, отец даже не захотел меня принять, а братья прикинулись больными. Мать… Это она во вторую очередь мать, а в первую — леди София Гамильтон, и никогда не посмеет перечить своему мужу. Только не спрашивай, почему все именно так — это семейная грязь, когда я узнал, самому противно стало, дрязги и сколки, наша аристократия любит такое дело… Нет у меня семьи. И мой титул для всех — пустой звук. Ты — единственное, что у меня есть в этой жизни.

— А дядя? Он же у тебя прославленный адмирал.

— Дядя? — Эдвард грустно усмехнулся. — Уж кто-кто, а дядя мне точно не поможет… Элис… Раз уж ты завела этот разговор… Пообещай мне одно. Пообещай, что когда я добьюсь для тебя перевода, вытяну тебя, ты уедешь. Что исполнишь приказ старшего по званию.

— Эд, ты колючка. Не переживай ты так, выберемся мы отсюда, вдвоем выберемся. Рано ты себя похоронил. Я тебе рассказывала про Лину?

— Не помню…

— Значит, не рассказывала. Была у меня когда-то подружка, Лина, мы на фабрике познакомились, она буфетчицей была. И каждый раз, когда мы на обед приходили, рассказывала, как когда-нибудь поедет в Африку и найдет там второе распятие Христа. Представляешь, ей когда-то в детстве попалась книжка, что после Второго пришествия Иисус не ушел на небеса, а был повторно распят, где-то там, в черных джунглях, вот они и решила это место найти. Мы тогда, конечно, посмеивались украдкой, Лина была еще той барышней, не то, что я — без маникюра даже мусор не ходила выбрасывать, где она, и где Африка. Но однажды приходим, а в буфете уже новенькая работает, только сегодня устроилась. Что с Линкой случилось — не знает, вроде та уже месяц назад подала заявление, по собственному желанию. Ну, тогда мы еще ничего толком не поняли, пошутили с бабами, мол, наверно, действительно а Африку уехала. А потом по городу слух пошел — ведь действительно уехала. Собралась незаметно, с женихом простилась, он и сам толком не понял, как там случилось, села на аэролет и улетела. Сначала в Александрию, там зона закрытая, но у экстрималов налажена туристическая дорожка в сторону пирамид, а потом на юг, по Нилу… И ни слуха, ни духа. Месяц от нее вестей нет, два, три — через пол года мы ее уже похоронили, через год уже и вспоминать перестали, так, разве что мельком, а через три года, я уже тогда в армию собиралась, помнишь ту историю, я тебе рассказывала, встречает меня знакомая с фабрики. И говорит, мол, представляешь — сидим мы все на воскресной службе, слушаем проповедь, и тут вдруг привидение в церковь врывается. Худющее, кожа да кости, а ведь Линка всегда была девушкой упитанной, в теле, волосы водорослями свисают, кожа просвечивает, под глазами синяки, как будто год не спала, только сами они и горят! Пришла, села на свое место, у нее всегда в церкви отдельный стул в углу стоял, с детства повелось, дочь священника, и сидит, вместе со всеми молитвы повторяет, крестится. Даже не сразу признали, только потом кого-то осенило — да ведь это Линка вернулась! Живая и здоровая! Ну, тогда ее толком расспросить не успели, сразу после службы ушла, а потом мы уже все собрались. И я тоже там была. А она нам как начала про свои приключения рассказывать, так волосы у всех дыбом стали — чтоб наша Линка, да такое пережила! Как она одна, голодная, червями в джунглях питалась, как от львов на дереве пряталась, как пила воду, и чуть крокодилу на зуб не попала. Как траванулась и на последнем издыхании лежала, с жизнью прощалась, как ее черное племя нашло, сначала чуть не съели, потом всем племенем изнасиловали, потом она наложницей вождя была, пол года на цепи, как собака, сидела. Родила ему даже наследника, как умудрилась сбежать, по саванне блуждала, через реки и горы перебиралась… На каждую историю — свой шрам, такие не нарисуешь, где от плети, где от острых зубов. Но самое удивительное — не то, что с ума от всего этого не сошла, рассудка не лишилась — она все это время второе распятие искала. Задалась целью, и шла вперед, любые испытания терпела, потому что верила в свою счастливую звезду. Нашла что-то, или не нашла — уже не говорила, только улыбалась грустно, и бросила мимоходом, что вера ее окрепла, а в церковь она больше ни ногой. Попробуй пойми. В конце концов ее наши спасли, военная экспедиция Папского Престола, ты, наверно, слышал, когда пол сотни тысяч вояк на берег слоновой кости согнали, якобы, учения проводили. И все рассказывала так живо, так задорно, что я теперь, когда сложно, всегда Лину вспоминаю. Вот кто действительно любит свою жизнь. Какой силы дух в этой серой мышке, нам и не снилось, она после всего этого, представляешь, опять буфетчицей на ту же фабрику устроилась! Женилась, детей, правда, больше не может иметь, но уже троих усыновила — польского мальчишку, курда и италийку, ты же знаешь, в наших детских домах если ты не британец — житья не будет. В церковь, кстати, так больше ни разу не зашла, и дарами мощи веры не пользуется. Говорит, неправильная у нас вера, человек должен своим трудом всего добиваться, а не чудо господнее получать. А так — обычный человек, поправилась, похорошела, я как-то, уже на службе, с ней встретилась, спросила в шутку, не собирается ли куда опять путешествовать, и знаешь, что ответила? Что собирается. Хочет на гору Суншань, в монастырь Шаолинь как-то попасть, вроде, там можно найти ответ, но пойдет туда не раньше, чем дети подрастут и на ноги станут. А когда я спросила, не устала ли от первого путешествия, сказала, что нет. Что все в жизни только к лучшему, и даже если бы знала, что год придется негритянской подстилкой быть, в хлеву валяться, отбросы есть — все равно бы со своего пути не свернула. Я теперь всегда в тяжелые минуты ее вспоминаю. Когда сюда посылали, когда первый раз в Мертвые Земли пришлось идти — все боятся, а я себе говорю "дорогуша, если Линка смогла, то чем ты ее хуже", и стыдно становится. Так что не бойся, Эд-колючка, все у нас будет хорошо, Линка три года в Африке одна продержалась, неужели мы вдвоем не продержимся? И побрейся, наконец, ты колючий, не положено офицеру с такой щетиной ходить.

— А вот так положено?

— Ай! Ты чего? Эд, ты куда полез, что, мало сегодня набегался? Перестань, у меня голова болит, и вообще пора спать, нам завтра рано на службу…

— Знаешь, Элис, ты права — может что когда потом и, а сейчас оно вот. Поспать мы еще всегда успеем, и служба никуда от нас не убежит. Ну-ка, кто это у нас такой мягонький…

— Эд, перестань… Эд… Колючка…

Иногда нужно сказать много слов, а иногда хватает и одного. Потому что оно значит больше, чем любая, даже самая красивая речь. И слово это — Любовь.