Москва, 28 июля 1980 года

Было уже поздно. Все расходились. Севке не то чтобы не хотелось уходить из Володиной квартиры — просто он не понимал, куда и зачем ему сейчас идти. Он сидел за столом, пил не останавливаясь, ни с кем не разговаривал. Водка не опьянила, а пришибла. Ни одной мысли, ни одного желания. Пустота. Все. Ничего больше не будет. То есть, наверное, будет, но...

Рядом сидел Володин сын. Он тоже молчал. Молчал уже несколько дней. Севе показалось, что надо бы ободрить его.

—    У тебя все будет хорошо! — сказал он Никите, потрепав его по голове.

—    А давайте за это и выпьем! — подхватил кто-то из присутствующих. — Никита! А ты чем вообще занимаешься?

—    Давай за тебя, за Аркашу!

Выпили и поговорили. Что нужно сделать, чтобы детям было хорошо.

—    Все сделаем!

—    Все будет хорошо. Ну, я, пожалуй, пойду.

—    Я тоже...

—    И мы тоже пойдем.

Женщины убирали со стола, за которым молча сидели Сева и Никита.

—    Ты знаешь, что год назад было то же самое? — вдруг прервал молчание Сева.

Никита кивнул.

«Странно! Откуда ему знать? — подумал Сева. — Хотя Володя мог рассказать. Да нет, никогда бы он не рассказал. А кто-то другой, кто был там — Паша, Таня, — они могли...»

—    Я ведь тогда ничего не знал... То есть знал, конечно. Но у него же всегда: «Я в порядке! Я в норме!» Я и верил. А ты?

Никита снова кивнул.

«Чего это я вдруг вспомнил?—задумался Сева. — Ах, да! Ребята, какого-то кагэбэшника выгнали из квартиры. Он же из Узбекистана».

—    Да спите вы. Это я.

—    Что ты там устроил? Что ты потерял?

—    Галя, спи... И успокой маму.

—    А может, не надо ворочать ничего в половине третьего?.. — откликнулась мама.

—    Мне улетать утром.

Из комнаты вышла жена:

—    Куда ты едешь? Почему вечно все наспех? Мама вчера делала генеральную уборку — теперь не найдешь ничего.

Из комнаты выглянула разбуженная дочь.

—    Спи, маленькая. Иди. У девочки завтра экзамен.

Галя помогла мужу собраться. Потом, когда все угомонились, они с Шлей вдвоем сели на кухне и долго еще трепались и хохотали.

—    Вот ведь Пашка! Позвонил среди ночи — «летим»! Сначала отменил, а теперь — «летим». Володя лежал в больнице, но ушел. И вот решили ехать. Не пропадать же деньгам? А деньги нам очень кстати. Но как-то странно, почему все ночью?

—Ты знаешь, я тебе не успела сказать... Пока ты был на спектакле, звонила Володина мать, искала Володю, плакала. Говорила, что боится за него, что врачи настоятельно рекомендуют вернуться в больницу, а то может быть плохо.

—    А Пашка позвонил час назад, сказал, все нормально, — удивился Сева. — Сказал: «Едем! Ты как?» Я: «Да никак. Еду, конечно».

*  *  *

До самолёта оставалось полтора часа. Сева выскочил на улицу поймать машину. Не тут-то было. Поехал на Центральный аэровокзал. Автобус на Домодедово уже ушел—следующий через час. Таксист озверел, затребовал червонец да еще взял семью с чемоданами — и с них червонец, а по дороге сломался. Наконец остановил коллег и распихал пассажиров по двум машинам.

Когда Сева вбежал в здание аэропорта, регистрация уже давно закончилась.

Севка подбежал к стойке регистрации, и женщина в аэрофлотовской форме с рацией сразу же повела его на посадку.

—    Кулагин? — переспросила она. — Пойдемте скорее!

—    Так мне на Ташкент.

—    Я знаю. Меня предупредили о вас.

Она потянула Севу к служебному входу и, минуя зону досмотра, через длинный темный петляющий коридор вывела его на залитое солнцем взлетное поле. На секунду Сева прищурился от яркого солнца и остановился, а когда открыл глаза, то увидел, что женщина бежит впереди метрах в двадцати и кричит:

—    Быстрее, за мной, борт заждался вас уже!

Сева устремился за ней. Пробежав метров пятьсот мимо мирно стоящих самолетов, они свернули на резервную полосу и оказались перед готовым к взлету лайнером «Ил-18», у которого были задраены люки. По команде женщины с рацией подогнали трап, и Сева быстро, еле справляясь с дыханием, поднялся на борт. Войдя в носовой отсек и вытерев пот со лба, он сразу увидел Володю, а недалеко от него — Пашу и Толика. Кресло рядом с Володей пустовало, и Сева двинулся к нему, на ходу задевая пассажиров вещами. Проходя мимо Леонидова, он кивнул.

—    Скажи спасибо Володе, — буркнул Паша, — а то давно улетели бы без тебя!

—    Извините! — еле слышно произнес Сева, обращаясь не то к Паше, не то к пассажиру, которого случайно зацепил.

Подсев к Володе, Сева шумно выдохнул и пристегнул ремень безопасности.

—    Володя, что ты делаешь? Что все мы делаем?

—    Как что? Работать едем.

—    Это-то я понимаю. Но так нельзя, невозможно!

—    Так едем же.

—    Мама твоя звонила вчера.

—    А-а-а... — протянул Володя.

—    Все всё понимают. Я понимаю, Пашка понимает, даже этот клоун... — он указал на сидящих через несколько рядов Нефедова и Леонидова.

Нефедов рассказывал Леонидову очередную медицинскую байку. Он был распален рассказом настолько, что не замечал, как кричит на весь салон:

—... Скальпелем прокол сделать не может — пацан. Жирная слишком бабка — не достает скальпель. Я говорю: «Несите нож кухонный!» Закудахтал: «Как?..»Забегаю на кухню—там нож, вот такой, над газом его и в комнату. Ка-а-ак дал! Брызнуло по всей комнате — гной, моча, всё вместе... но спасли!

—    На, почитай. — Паша сунул Нефедову газету «Советский спорт».

—    Да на хрена мне этот спорт!

Все еще тяжело дыша, Кулагин начал возбужденно шептать на ухо Володе, как будто их кто-то подслушивал. Он даже воровато оглянулся по сторонам.

—    Послушай меня. Притча суфийская есть. Давно хотел тебе рассказать.

—    Суфийская? Занудство какое-нибудь?

—    Ну почему же... Сказка. Дервиш решил через море перелететь...

—    Зачем?

—    Ну надо было ему. Не перебивай. Находит он орла гигантского, тот говорит: «Возьми еды. Если силы у меня будут кончаться, обернусь к тебе — кидай мне». Летят. Орел устал. Оборачивается. Дервиш кидает ему. Орел сожрал. Дальше летят. Орел опять оборачивается. Так все, что с собою взял, он ему и перекидал. А орел опять оборачивается. Ну тогда герой руку себе отрезал и кинул. Долетели.

—    В чем мораль? — Володя перестал улыбаться и внимательно смотрел на Севу.

—    Рано или поздно запасы кончаются. Все. Силы душевные, всё, что знаешь, умеешь. Орел падает. Вот ты и кидаешь ему самого себя. Может, хватит? Может, долетели уже?

—    Все правильно. Очень похоже. Руку отрезать? Я, ей-богу, отрезал бы. Никому не нужна рука моя.

—    Володя! Твой орел тобой уже обожрался, — почти кричал Сева. — Разжирел на тебе. Хватит! От тебя же не осталось ничего. Этот способ не работает.

—    Почему не работает? Все работает. — Володя мрачно усмехнулся. — Летим.

—    Нет, все бесполезно. Тебя надо просто брать в охапку и тащить. Ну-ка вставай. Пошли.

Сева попытался вскочить, но ремень безопасности так впился ему в живот, что он только крякнул. Володя, улыбаясь, смотрел на друга. Самолет начал разбег по полосе.

—    Успокойся. Все хорошо.

Он протянул Кулагину взлетный леденец. Тот разжевал его в секунду и расстроенно забубнил:

—Девчонки мои... тоже... надавали заданий: платочки, браслеты, но главное — ковер. Еще дыню хотят. Я бы лучше вообще фруктов привез, и все. Зачем ковер? Куда его?

Володя смотрел в иллюминатор. Самолет быстро набирал высоту.

—    Да.

—    Что «да»?

—    Ковер, Севка, только со мной, по коврам я спец!

Самолет набрал нужную высоту и выровнялся.

За иллюминатором открылся ватный ковер из облаков. По салону стали свободно передвигаться пассажиры. Володя откинул кресло и закрыл глаза.

* * *

При посадке самолет несколько раз сильно тряхнуло. Заплакали дети, с полок посыпались вещи. Володя мгновенно проснулся.

—    С мягкой посадкой!

—    Да уж! — Севка растирал ушибленное о переднее кресло колено. —Хорошо начинаем.

Леня Фридман стоял на летном поле прямо у трапа в шикарном белом костюме-тройке и, едва только Володя вышел из самолета, замахал руками и бросился навстречу, расталкивая спускавшихся пассажиров.

—    Володечка! Мальчики мои дорогие! Пашулик!

Леня обнимал и целовал по очереди Володю,

Пашу, Севу. Перед Толиком он немного помялся, но потом трижды расцеловал и его.

—    С приездом! Как дорога? Между прочим, у нас аншлаги! А могло ли быть как-то по-другому? Высоцкий, Кулагин, Таганка—это ж мне и работать не надо. Багаж?

Леонидов дружески похлопал Фридмана по спине:

—    У нас четыре места.

—    Скромненько. И правильно. Прошу покорно. Встречайте багажичек. — Он указал на пункт выдачи багажа и, крепко взяв под локоть Володю, потянул его к выходу из аэропорта.

Выйдя на улицу, Леня начал вести себя странно. Он озирался по сторонам, заглядывал в лица людей, прохаживаясь, то клал руки в карманы, то скрещивал их на груди. Он попробовал даже посвистеть, но губы его предательски дрожали. Володя закурил, с улыбкой наблюдая за Фридманом. Вдруг Леня, подойдя к нему и прикрыв ладонью рот, взволнованно прошептал:

—    Вот вопрос тут какой... А может, не будем работать?

—    А что будем делать?

—    Я забронировал билет, можно прямо сейчас улететь, но только тебе. Ребят я сам отправлю, завтра. Вот номер брони.

Он разжал кулак, на ладони шариковой ручкой было написано «042/5». Он сжал кулак, отошел на несколько шагов в сторону и тут же вернулся.

—    Леня, да что случилось? — удивился Володя.

—    Володя, опасно! Могут возникнуть проблемы. Давай одним разом пожертвуем. В Ижевске... Ну, ты в курсе, наверное... Верь мне, я не за себя боюсь. Хотя, конечно, и за себя тоже. Ну вот веришь? Предчувствие!

Володя долго, испытующе смотрел на Фридмана.

—    Леня, все будет хорошо. — Он улыбнулся. — Или плохо. Не надо тебе ничего бояться. Вы с ума посходили все. Я сам за все отвечу. Делайте свою работу. А я как-нибудь разберусь.

—    Нет, нет. Никто не покушается на твою самостоятельность, Володя, — переполошился Фридман. — Я уважаю тебя. Просто, если ты хочешь, я могу тебя отправить, и все — и больше ничего.

—    Не хочу.

—    Ну уж если ты сам... не волнуешься, так я чего?.. Пусть все будет, как ты хочешь. Ты сам решил. Я-то кто такой здесь?

Володя слегка приобнял его за плечи:

—    Чего ж мы так боимся? Позови их на концерт.

—    Кого?

—    Да всех: милицию, ОБХСС, руководство местное. Пусть приходят с семьями, с друзьями.

—    Это идея! Пусть. И знаешь... я даже сам хотел. А зачем, Володь?

—    Начальство в зале — значит, можно.

Леня мгновенно преобразился. Он расправил плечи и с важным видом огляделся вокруг.

—    Кстати, да...

еле жесткой посадки ему было не по себе. Он подошел к Нефедову и дернул его за плечо.

—    Толя, скажи, он может работать? — Сева указал на курящего на улице Володю.

Толя досадливо выключил камеру.

—    Отстань, а? Я же снимаю! Может, не может... Вскрытие покажет.

—    Толя, брось свои тупые шутки. Я спрашиваю тебя как врача. Он выдержит? Ну, я не знаю: сердце, сосуды, что там еще... печень?

—    Что ты психуешь? Что вы сами себя пугаете? «Толя, скажи. Толя, покажи*. Ну скажу, и что ты сделаешь? —Толик вызывающе смотрел на Кулагина.

Сева растерялся.

—    Я что сделаю? Буду хотя бы знать.

—    Ага, и еще больше психовать. Не смеши меня. Сидите все у него на загривке и сочувствуете. Кто-то такой же преданный, как ты, впорол ему морфину когда-то, чтоб с похмелья не мучился, пожалел, одним словом...

—    А ну иди сюда, говнюк.

Кулагин схватил Нефедова за рубаху и потащил к стеклянной стене, за которой курили Высоцкий и Фридман. Леонидов, стоявший неподалеку, подскочил к спорщикам:

—    Э-э! Вы чего?!

Он попытался встрять и разнять их.

—    Пусти. Схлопочешь! — пытался освободиться Нефедов.

—    Отпусти ты его! — Паша старался оторвать Севу от Нефедова.

Сева, ухватившись за рубаху Нефедова, указал через стекло на Володю:

—    Если с ним хоть что-то случится, я тебя убью.

—    Да ничего с ним не... — Леонидов почти повис на Севе.

—    И тебя тоже, — яростно обернулся Сева к Леонидову и отпустил рубашку Толика. Приглаживая помятый воротничок, Нефедов заговорил, стараясь придерживаться официального тона:

—    С нормальной медицинской точки зрения вообще непонятно, как он жив. У меня на руках умирали люди, у которых была тысячная доля его проблем! Тысячная! А он — живет.

Сева понурился:

—    И сколько это может продолжаться?

—    Сколько Богу будет угодно. Пизанская башня пятьсот лет падает — никак не упадет. Не знаю! Может, год, может, пять, может, неделю. Хочешь помочь? Вон — чемоданы бери.

Троица начала выбирать свои вещи. Затем они вышли на улицу.

Подойдя к Фридману с Володей, Леонидов бодрым голосом, щурясь от южного солнца, отчитался:

—    Все! Мы готовы. Куда идем?

—    По машинам! — поддержал его тон Фридман. — Дорога долгая. Жара, духота, но в гостинице очень даже хорошо. Володечка, у тебя люкс. Садитесь вы втроем, а мы с Пашей по дороге поболтаем. Ужин в гостинице, и я с вами. Ничего сегодня не ел — сразу сюда. По машинам! Гитарочку в багажничек.

Фридман семенил, подскакивая то к одному, то к другому, переходя с интимного тона на официальный.

На углу площади стояли две «Волги» — новенькая «двадцать четвертая» и видавшая виды старая «двадцать первая».

—    Ух ты! Сто лет в такой не ездил! — оживился Володя.

Леонидов заговорщицки прошептал:

—    Так это специально для тебя Фридман и подогнал. Садимся.

Володя с Севой нырнули в старенькую «двадцать первую». Нефедов, пометавшись, подсел в нее же. Машины тронулись.

—    Я на такой семь лет отдежурил, — расположившись на заднем сиденье, мечтательно протянул Нефедов.

Володя, не поворачиваясь, резко оборвал:

—    Толя! Ни слова о медицине.

—    Он страхуется. Всем известно, что у вас неприятности, а начальство в зале—значит, можно. Их на стульчики не посадишь. Надо снимать бронь, а это деньги.

—    Пополам. Валяй приглашай.

—    Очень разумно. Володя — светлая голова! — Фридман достал из кармана записную книжку. — Вот они все у меня, голубчики. Секретариат обкома, профсоюзы, угрозыск, комсомол—все здесь. В Бухаре, между прочим, очень сильная комсомольская организация. А если понравится Сулейманову, тут уж...

—    Это кто?

—    Ой, Паша, это сильный человек. Кстати, у него день рождения завтра. Если поехать, весь Узбекистан наш. Хе-хе-хе. Надо поехать! Завтра! Меня звали, а я — с Высоцким. Это подарок! Это уважение! Это Восток, Паша!