28 июля 1980 года

Сразу несколько человек сжалились и, чтобы она не рыдала, дали успокоительного. Причем давали кто по две таблетки, кто по три: седуксен, димедрол, элениум. Татьяна не спала несколько суток. Пыталась заснуть, но от такого количества снотворного пришла в возбуждение. Голова — как воздушный шар. Ей казалось, что она не дышит, а хрипит на весь дом. Скрип дивана — словно ломающееся дерево. Сил не оставалось даже крикнуть. А крикнула бы—все равно никто не придет. Всё. Его нет. А больше не нужен никто. Никто.

Руки не слушались. Подобранный вчера котенок топал и громыхал на кухне, потом улегся и захрапел. Нет, это кажется. Он маленький. Тень метнулась через всю комнату, и котенок лизнул упавшую на пол руку.

— Не бойся, маленький. Со мной все хорошо. Не бойся!

*    *    * 

Весь день — в театре, на кладбище и потом около подъезда — она пряталась. К ней подходили, что-то говорили, но сразу же спешили к тем, с кем можно было горевать открыто. Целовать его ледяной лоб. Плакать. Произносить слова соболезнования.

Она даже не купила цветы. У нее не было повода подойти к гробу. Кто-то из знакомых взял ее за руку, отдал свой букет и повел, приговаривая: «Иди! Сейчас унесут». Она вырвалась — ей нельзя! Теперь он принадлежит другим. Плохим ли, хорошим, но другим. А у нее—свой Володя... И его уже нет—он ушел от нее. А этот—пусть с ними...

Несколько раз подкатывала такая тоска, что она выла в голос. На нее оборачивались, успокаивали, давали воды и таблетки...

* * *

Примерно в это же время, в конце июля, год назад, неожиданно позвонил Паша Леонидов и велел приехать на Грузинскую и привезти продуктов. Володя ушел из больницы.

Татьяна весь день прибиралась, готовила еду, стирала. Хоть Володи не было всего дней пять, соскучилась ужасно. Она хотела навестить его в больнице, но Володя запретил. То ли стеснялся ее, то ли не хотел, чтобы она видела, как он мучается, какой он слабый и небритый.

И вот когда все было прибрано, приготовлено и выглажено — тут-то все и началось. Сначала условный сигнал: один звонок по телефону и тишина, а через минуту нормальный звонок. Мол, свои — бери! Татьяна взяла трубку—там гудки.

Через полчаса в дверь вошли Володина мама и отец. Ну, с мамой она хоть немного, но была знакома, а вот отец... Он с порога рявкнул: «Кто такая? Почему в доме?» — и сразу на «ты»: «Давай чаю, что ли, если уж ты здесь...»

Родители были в разводе уже лет тридцать пять, говорил Володя, но созванивались по пять раз в день. Отец, полковник в отставке, работает на почтамте. Мать — тихая, но временами жесткая. Татьяну она игнорировала—даже не здоровалась. У нее был свой ключ, и за порядком она следила строго. Таня пробовала было сблизиться, но та отрезала: «Я не ваша свекровь—я Володина мать!» И стала перемывать за Таней посуду.

Почти сразу же за родителями явилась бригада скорой помощи и знакомый врач Евгений Борисович, которого Татьяна видела как-то в театре на «Гамлете». Они стали шептаться в гостиной, а ее попросили сделать еще чаю, лишь бы не мешала. Володи все не было. Пришел Паша. Посидел в гостиной, зашел на кухню.

—    Зачем ты их пустила? — спросил он у Тани.

—    Я? У мамы же свой ключ.

—    Ключ... Надо было на «собачку» закрыть. Ладно. Сейчас начнется... веселье.

—    А что они хотят?

—    Здесь все хотят одного и того же — Володю. — Паша вышел, хлопнув дверью.

с места в любой момент. Володина мама плакала. Таня остановилась посреди комнаты, боясь даже предложить бутерброды.

Показывая на бумаги, лежавшие на невысоком журнальном столике среди тарелок и чашек, Евгений Борисович почти кричал:

—    Это можете сделать только вы! Надо просто его спасти. Сейчас! А потом уже думать: простит — не простит. Дайте нам возможность помочь ему.

Семен Владимирович разглядывал бумаги — два желтых листка с напечатанным текстом.

И тут открылась дверь, и вошел Володя.

—    Ничего себе компания! — Он улыбнулся Татьяне и весело оглядел присутствующих.

Его появление вызвало небольшое замешательство, как будто он застал всех за чем-то неприличным. Пауза явно затянулась. Семен Владимирович, оторвавшийся было от чтения, снова наклонился к столику и заворчал:

—    Вот так, сынуля. Дожили мы с матерью. Спасибо тебе. — Он щелкнул авторучкой: — П*е подписать?

Евгений Борисович указал:

—    Сначала вот тут — фамилию, имя, отчество, паспортные данные, а подпись и число — вот здесь.

Он вдруг стал говорить очень тихо, как будто в комнате, кроме него и Семена Владимировича, никого не было.

—    Что ты пишешь? — Володя шагнул к столу.

Трое санитаров вскочили: один подошел к двери, двое других встали чуть сзади Володи.

—    Это согласие на вашу госпитализацию. Принудительную, — отчеканил Евгений Борисович.

Стоявший рядом с Высоцким санитар аккуратно взял Володю под локоть и забасил:

—    Володь, сейчас наколем тебя, заснешь — и обратно к нам, в «Склиф». Подержим тебя на аппарате, почистим кровь, ну и денечка через три — к Евгению Борисовичу.

—    Нет уж, теперь в госпиталь МВД. Там работают мои ученики. И оттуда нельзя сбежать. Извините. — Евгений Борисович горько улыбнулся.

Татьяна увидела, как один из санитаров открыл медицинский чемоданчик и начал набирать лекарство в шприц.

—А я-то думаю: к кому скорая? Вязать меня будете, Лень? — Володя недобро посмотрел на санитара, который не выпускал его и не ослаблял хватки.

—    Может, ты лучше сам? — примирительно ответил тот.

—    Я тоже надеюсь, что нам не придется прибегать к крайним мерам, — добавил Евгений Борисович.

—    А-а-а... Так это, значит, не крайняя мера? Ввалиться ко мне в дом, застращать пожилых людей, вызвать Леню с ребятами... Это плановое такое мероприятие? — Володя весь трясся, но говорил спокойно.

—    Наверное, это нарушение врачебной этики, — смутился Евгений Борисович.

—    Наверное?..

—    Володя, может, ты послушаешься их? — осторожно вступила мать.

—    Прекрати, Нина! — взорвался Семен Владимирович. — Когда он кого-то слушался? Собери ему вещи с собой. Ты сам еще спасибо скажешь, — добавил он, обращаясь к сыну и снова решительно склонился над бумагой.

—    А если я в больнице окочурюсь? — прищурился Высоцкий.

—    Как это? — Семен Владимирович беспомощно завертел головой. — Он что? Может и в больнице?.. Как же, Евгений Борисович?..

—    Гарантий никаких никто вам не даст, но так хоть есть шанс.

Володя едва сдерживался, чтоб не перейти на крик:

—    Папа... Мамуля... Это безумие... Я двадцать лет слышу: вот сейчас помрешь, вот прямо сейчас! Мне что, сдохнуть, чтобы успокоить всех?

—    Прекрати, Володя, не надо. — Нина Максимовна всхлипнула.

—    Что «не надо»? Ну, подлечите вы меня, выйду я через месяц, это же не я буду! С чужой кровью... Больше двух килограмм не поднимать! Всего бояться... Что я буду делать?

Семен Владимирович тяжело поднялся, держа в руках бумагу.

—    Пойдем, Нина. Пусть сами разбираются. — Он подошел к сыну, протянул ему подписанный бланк согласия. —Твоя жизнь. — И направился к двери.

Володя двинулся вслед за отцом.

—    Я разберусь. Спасибо, пап, возьми такси. — Он протянул отцу деньги.

—    На такси у меня самого есть.

—    Извини.

—    Что прикажешь делать с твоими извинениями? Солить?

Семен Владимирович нажал кнопку лифта. Нина Максимовна задержалась возле входной двери.

—    Володя, я там котлетки принесла, еще кое-что вкусненькое. — Она поцеловала сына. — Эта твоя, Таня, она хоть скорую вызвать может?

—    Мамочка, не волнуйся.

Дверь лифта за родителями закрылась.

—    Мы тоже поехали. — Санитары прихватили с подноса несколько бутербродов и поплелись из квартиры. — Через сорок минут смена. Всего доброго, Евгений Борисович. Счастливо, Володя.

Выпустив их, Володя снял туфли, надел тапки.

Евгений Борисович сидел на прежнем месте и явно не собирался никуда уходить. Паша встал, как бы приглашая его к выходу. Евгений Борисович продолжал сидеть.

—    Я отвечаю за каждое свое слово. У вас предынфарктное состояние. — Он обращался только к Володе и говорил медленно и тихо, как будто что-то диктовал. — Шумы, аритмия, изношенная задняя стенка. Все это на фоне, извините, постоянного медикаментозного допинга. Вы понимаете, о чем я? Ваш товарищ, — он указал на Леонидова, — обмолвился сейчас, что вы собираетесь на гастроли в Узбекистан. Жара, концерты, перелет. Вы просто не вернетесь оттуда. —И только высказавшись, он встал и, медленно проходя к двери, бросил: — Что мог, я сделал.