Федор Кашлев долго стоял у двери. Прислушивался, не идет ли кто по лестнице. Но там было совсем тихо - ни шагов, ни хлопанья дверей. Проходили минуты, а он все не решался открыть дверь. Резко зазвонил телефон. Кашлев вздрогнул. Телефон звонил долго и надрывно, и, когда наконец замолк, Федор отворил дверь и выскользнул на лестницу. Дверь закрылась с легким щелчком, и он вздохнул с облегчением. Мертвый Хилков, краденые машины, слюнтяи-картежники - все это осталось там, за дверью, такое же мертвое и теперь уже никакого значения не имеющее для него, Федора Кашлева. Он стал медленно спускаться по лестнице, и на втором этаже его ждала первая неприятность. Из квартиры, расположенной под квартирой Хилкова, вышел мужчина с маленьким чемоданчиком. Он остановился около дверей и мельком взглянул на Кашлева. Видно, кого-то поджидал. А на первом этаже Кашлеву попалась молоденькая почтальонша. Поставив огромную сумку у стены, она рассовывала газеты по ящикам.

«Вот принесла нелегкая!» - выругался Кашлев. Он вдруг почувствовал, что сердце вот-вот выскочит из груди. Он стал задыхаться, кружилась голова. Казалось, что уже не сделать больше ни одного шага. Ноги, его ноги, столько раз уносившие хозяина от беды, отказывались повиноваться. Скрипнув зубами, Кашлев все-таки сделал один шаг, другой. Десяток. Дальше, дальше от этого дома, он уже и так попался на глаза двоим!

Он не помнил, сколько прошел по Лиговке, когда все-таки остановился и прислонился к стене. Никогда еще ему не было так плохо. И от чего? Один выстрел и страх наследить. Выстрел, каких столько было в его жизни!

Какая-то девушка остановилась перед ним и о чем-то спросила. Кашлев слышал слова, но не мог понять их смысла. Девушка переспросила:

- Вам плохо? Может быть, вызвать «скорую»?

Теперь он наконец понял вопрос и, с ненавистью посмотрев на девчонку, грязно выругался. Девушка отпрянула, будто от удара, и пошла прочь, несколько раз оглянувшись.

Сердце наконец отпустило, и Кашлев побрел к Московскому вокзалу. Очередь на такси была небольшая. Приехав на Ивановскую, он по обыкновению попросил остановиться у гастронома. Расплатился, не торопясь зашел в магазин. Постоял в очереди за сосисками, купил яиц.

Придя домой, он понадежнее запер дверь. Зажарил яичницу, мелко накрошив туда сосисок и зеленого лука. Вынул из холодильника водку. «Если бы не этот дурак с чемоданом да не почтальонша, - подумал он с сожалением, - никаких бы следов! - Он еще раз дотошно вспомнил все, что делал в квартире Хилкова. - Нет. Не наследил. Ну и удивился же этот шоферюга, когда я позвонил к нему. Царствие ему небесное. И что было делать? После того как завалился дурак Кошмарик, в любую минуту могли выйти на Хилкова. А от Хилкова ко мне…»

Он подумал о том, что правильно поступил, имея дело только с Хилковым. Этот теперь не разговорится. Да и деньжат подкопил он много. Хвастался. «Ох, сволочь, - стукнул кулаком по столу Кашлев. Звякнула бутылка. - И куда он эти деньги спрятал? Говорил же, что дома держит, не на книжке! Так бы они мне сейчас кстати…»

Кашлев и самому себе не хотел признаться, что деньги, именно эти деньги привели его утром к Хилкову. Деньги. Ну могли арестовать Хилкова, могло всплыть автомобильное дело. Могло! Но ведь и без мокрого можно было слинять из города, уехать доживать свой век в теплые края, как и хотел он. И документы давно себе новые выправил. Но денег, денег маловато было пока. Хилковские десять - пятнадцать тысяч так бы к месту пришлись…

Он пил и чувствовал, как пьянеет, и все большая злость разбирала его на этого жмота Хилкова. Вот упрятал тугрики так упрятал.

Потом он, совсем захмелев, улегся в одежде на постель и проспал до позднего вечера. Проснулся с головной болью. И сердце стучало в груди гулко и надсадно. И непонятно, откуда подкралось чувство страха. Такое чувство, будто он совершил большую оплошность, но еще не знает какую.

«Завтра сматываюсь, - твердо решил Кашлев, с тревогой глядя в раскрытое окно, приглядываясь к редким прохожим. - Завтра, и не позднее. Хилкова хватятся не раньше завтрашнего вечера. На работе решат, что загулял. Да и девчонка его приучена к внезапным отлучкам. Позвонит, позвонит и отстанет. А если у нее ключ от квартиры?»

Он вытащил из тайничка под плинтусом небольшой пакет в целлофане. Достал оттуда деньги, паспорт. Чуть потрепанный, но вполне приличный паспорт был выписан на имя Федора Федоровича Зайченко.

На фотографии он был безбородым и выглядел фертом. Вздернутый нос, нахальная усмешечка! Снимок был десятилетней давности. Кашлев вздохнул и спрятал паспорт в карман. Пересчитал деньги. Что ж, лет на пять хватит. А потом… Потом ему, наверное, уже ничего не будет нужно.

Деньги он засунул в бумажник и бросил его в чемодан. Собрал и аккуратно уложил два костюма, купленные в валютном магазине, с удовольствием отметил: «Почти новые, еще носить и носить». Положил туда же несколько рубашек. Чемодан был небольшой, и Кашлев пожалел, что придется бросить столько добра.

Сложив чемодан, он пошел в ванную, снял рубашку и, подправив на ремне бритву, стал осторожно брить бороду, аккуратно смывая с тонкого лезвия волосы в раковину и снова и снова намыливая лицо пенистым ароматным кремом. Сбрив бороду, он долго и пристально разглядывал себя в зеркало, неприятно пораженный тем, что совсем не похож на Федяшу Кашлева с маленькой фотографии в паспорте. Землистый цвет лица и особенно старческий морщинистый рот, вислые щеки… Совсем дряхлый старик. Его вдруг обожгла мысль о том, что еще несколько дней назад он чувствовал себя уверенно и хорошо. Что же произошло? Что изменилось в его судьбе? Застрелен Хилков. Надо опять скрываться. Но не так ли прошла вся его жизнь, и никогда он не боялся идти навстречу будущему… Будущему. Да, раньше было будущее, а теперь его нет. Он уже не сумеет подняться, не сумеет найти Хилковых и Кошмариков, туповатых, послушных шестерок, с которыми до поры до времени можно иметь дело. Ему просто не хватит времени.

Кашлев осторожно смыл волосы с раковины, тщательно протер пол в ванной, а тряпку выбросил в мусоропровод. Тому, кто придет в эту квартиру после него, совсем не обязательно знать, что у хозяина была борода… Перед выходом из квартиры проверил наган. В нем еще осталось четыре патрона.

Ночь он провел в Рыбацком у старой дряхлой бабки, вдовы одного своего дружка, расстрелянного пятнадцать лет назад. Время от времени Кашлев привозил ей деньжат. Не часто, от случая к случаю, но бабка помнила его и была благодарна.

Утром бабка съездила на вокзал и, отстояв несколько часов в очереди, взяла ему плацкартный билет до Симферополя. Она, наверно, надеялась, что Федяша и на этот раз подкинет ей четвертной, и смотрела на Кашлева преданно и заискивающе. Но он не дал ей ничего, кроме той мелочи, что осталась от покупки билета. Подумал: «Ничего, старая карга, обойдешься. Мне теперь и самому экономить надо».

Он приехал на вокзал за пять минут до отправления - только-только добраться до тринадцатого вагона. И сразу же почувствовал опасность. Было больше, чем обычно, милиции. Он прибавил шагу, стараясь скорее добраться до спасительного вагона. Торопясь, сунул проводнице билет. Оставалась одна минута до отхода поезда. Проходя из тамбура в вагон, он заметил боковым зрением, что какой-то мужчина взялся за поручни. Кашлев подошел к своему месту и остановился, пережидая, когда тучная пожилая женщина засунет свои вещи под лавку. Поезд тронулся. И в это время с обоих концов вагона двинулись к нему мужчины. Один был совсем молоденький, светловолосый, в голубой тенниске. Лицо у него было сосредоточенным. Второй был постарше, в светлом костюме. Он шел беззаботно, спокойно, словно возвращался в свое купе, но Кашлев чувствовал, знал, что он идет к нему. И, поставив на пол чемодан, он сунул руку в карман, быстро выхватив наган, приставил его к виску. Дико взвизгнула женщина. В последние секунды подумав, что избавится сейчас от долгих, нудных допросов, очных ставок, от своего прошлого, старик Кашлев прошептал злобно: «Ну что, взяли?»

Накануне своего отъезда из Ленинграда Власов зашел к Белянчикову и просидел у него полдня, выспрашивая подробности поисков угнанных машин.

- Знаете, как они называли кражи автомашин? - спросил Юрий Евгеньевич. - «Операция «Инфаркт». - Он протянул Власову листок бумаги. Это были показания подследственного Лыткина: «…В разговоре, смеясь, Хилков и Николаев спросили меня: «Ты знаешь, как эта операция называется?» Я ответил отрицательно. Тогда они мне сказали: «Инфаркт». Я спросил почему, а они объяснили мне, что, когда хозяин узнает о краже своей автомашины, его инфаркт хватает…»

- И между прочим, у двоих был инфаркт, - грустно сказал Белянчиков. - Сейчас следствием окончательно установлено: они семнадцать машин украли. Двенадцать продали, а пять бросили. Из-за трусости. Вы, может, думаете про них - волевые люди, рыцари плаща и кинжала? Нет. Обыкновенные трусливые стяжатели…

Власову уже рассказали о том, что Федяша Нырок застрелился в вагоне поезда из того же нагана, из которого убил Хилкова. В кармане у Нырка нашли билет до Симферополя, а в чемодане сорок тысяч рублей.

- Константин Николаевич, звонил подполковник, просил передать, если будет желание встретиться - он дома. Завтра в отпуск уезжает.

Корнилов встретил Константина Николаевича радушно. Извинился за пижаму.

- Вы знаете, решил перед отъездом приборочку сделать. Хожу уже как курортник…

Они сели в большие потертые кожаные кресла у окна. Корнилов выглядел чуть похудевшим, но отдохнувшим. Не было мешков под глазами.

- Ну что, Константин Николаевич, вы теперь лучше меня последнее дело знаете? И угораздило же меня в самое горячее время гриппом заболеть! Это ж надо! Какая дикость - живем, можно сказать, в конце двадцатого века, а какой-то грипп одолеть не можем.

- Игорь Васильевич, мне Белянчиков действительно все в подробностях рассказал. Скажите только, как вы определили, что убийца курил трубку?

- Спички… Обгорелые спички… - Корнилов вытащил из кармана пижамы коробок, зажег спичку. - Вы трубку курили?

- Было дело, баловался.

- И я баловался. Так ведь пока ее, проклятую, раскуришь, спичка тебе пальцы обожжет. Да и не всегда с одной спички раскочегаришь. У меня, например, не получалось… - Он дунул на спичку и показал Власову: - Видите? Почти вся сгорела.

Потом он открыл дверцу старинного книжного шкафа, достал толстую папку. Полистал, протянул Власову.

- О Кашлеве еще в двадцать третьем году первое упоминание появляется. Почитайте.

Власов взял папку и прочитал пожелтевший листок:

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА

Ликвидировав в основном уголовный и политический бандитизм на Украине, Особая ударная группа по б/б имеет целый ряд сведений, что в г. Киеве имеется очень опасная организованная банда, которая причиняет большой вред нашей стране. Более ста человек этой банды наводнили Советскую республику фальшивыми деньгами разных достоинств и инвалютой. Деньги фабрикуются даже за границей и привозятся в СССР. Во главе этой банды аферистов-налетчиков находятся братья Паршины и бывший сотрудник киевской милиции Панаретов.

Я считаю необходимым специально выделить группу для ликвидации этой крупной шайки. Надо действовать очень осторожно и конспиративно… Нач. Особой ударной группы В. Мартынов 15/VII-23

- Этот Панаретов и есть Нырок?

- Ну что вы, - усмехнулся Корнилов. - Нет, конечно. Но к делу-то в этой банде приобщался. У него тоже учителя опытные были. Вы дальше полистайте. Там исповедь Панаретова. Любопытная, скажу вам, штука… Ну да это другой разговор. Важно, что в этом признании упоминается Федяша…

Власов перевернул страницу. Расплывающимися, выцветшими чернилами было написано: «Исповедь бандита».

- Вы раскройте там, где заложено, - сказал Корнилов.

Власов раскрыл на закладке и стал читать.

«Весной 1923 года я переехал из Киева в г. Москву. В Москве, по Мыльникову переулку мной, Виктором Филиным, Бенчиком Киевским и Петецким Михаилом был совершен налет на квартиру гражданина Кашлева. Подвод на это дело давал младший брат Кашлева, Федяша. Последний дал точные сведения, где находятся ценности отца. В квартире спрятанными в различных тайниках, как-то: на буфете, в электрических лампочках, в картинах, в диване и проч. местах, находилась сумма до 300 тысяч рублей золотом. Был дан точный план квартиры и сведения, что в квартиру впускают с трудом. Ехали на извозчиках. Были вооружены. По плану я и Бенчик Киевский должны были занять квартиру живущего там же генерала Куколь-Краевского. Мы купили корзину цветов, переодели подходящим образом Петецкого Михаила и пустили его первым с тем, чтобы остальным зайти в тот момент, когда откроют дверь. Прислуга открыла на цепочку, увидала цветы и открыла дверь совершенно. Вошел Петецкий, а за ним стали входить и мы. Всех присутствующих и приходящих собрали в одной комнате, и при них находился я. Обращение было корректное, и мы старались, чтобы потерпевшие не волновались. Так, я читал с генералом французскую книгу и рассказал ему, что я тоже офицер, а он все спрашивал мою фамилию, на что я отвечал, что при подобных обстоятельствах официально не знакомятся. Петецкий находился у парадных дверей, а остальные искали ценности. В квартире были недолго. Я был в гриме, остальные в платочках. По окончании налета отправили Филина и Бенчика с ценностями в гостиницу, где сняли для дележа особый номер. В общем, на долю каждого вышло приблизительно по 1600 червонцев. Доли получили я, Виктор Филин, Бенчик Киевский, Петецкий Михаил и полдоли Федяша Кашлев. Федяша предлагал также пойти с налетом на Маросейку, где лежали деньги отца… Но мы отказались. Это могло вызвать подозрение».

Власов оторвался от бумаг и вопросительно посмотрел на Корнилова.

- Неужели это тот самый Федяша?

- Ну конечно, - кивнул Игорь Васильевич. - Фамилии менял много раз, а имя оставлял. Было ему в ту пору шестнадцать…

- Значит, сейчас почти семьдесят? - удивленно покрутил головой Власов. - Ну и ну…

- Честно говоря, я думал, люди к старости мудреют… А тут - до таких лет дожил бандитом. Значит, ничего в жизни не понял.

Корнилов рассмеялся:

- Ну, знаете, это как сказать… Не понял! А может быть, понял, да не то, что надо?

Власов опять уткнулся в бумаги.

«…В деле Швейсиндиката также участвовал, печатая документы, и должен был получить определенное количество процента, указывать подробности этого дела считаю излишним, т. к. полное показание уже дали непосредственные участники: Виктор Филин, Петецкий и другие. Знаю, что товар на сумму до 7000 черв. был уже запакован, и провал произошел в то время, когда были поданы подводы для вывоза этого товара со склада. Слышал, что наводчиком по этому делу был Каменко.

7 мая мы должны были получить товар из Швейсиндиката, формальности все соблюдены, и никто не мог думать о провале. Утром я приехал в город, приблизительно в середине дня подошел к рундуку Неходова с тем, чтобы узнать, как обстоит дело с получением товара. Неходов был чрезвычайно расстроен и сказал мне, что в Швейсиндикате только что арестовали Филина, Петецкого и Кашлева-старшего. Что он сам видел, как их посадили в автомобиль. Я и Киевский Бенчик поехали в гостиницу «Балчуг», чтобы предупредить остальных, и встретили их выходящими с вещами. С ними был Федяша Кашлев. Отсюда поехали к Триумфальным воротам, я и Федяша зашли на квартиру Кашлевых, чтобы забрать вещи и уехать с этой квартиры. На столе нашли записку Кашлева-старшего, что он только что был. Никак не могли понять, каким образом он мог бежать, и боялись провокации. С Федяшей отправился на квартиру в Останкино. Федяша Кашлев остался на улице, я пошел в квартиру. Мне открыли дверь, и я увидел, что сзади прислуги стоит милиционер. Сколько было человек в коридоре, я в первый момент не разобрал. Кинулся на улицу, но увидел, что Федяша уже убежал, я остался один и за мной выскочили из квартиры. Рассчитал, что убегать днем под выстрелами в нескольких шагах бесполезно, отстреливаться из имеющегося у меня маленького револьвера, который я ни разу не пробовал, глупо, и решил искать какой-нибудь другой путь. Выбросил из кармана в сторону револьвер и принял вид невинного человека, случайно попавшего в эту квартиру. Постепенно расположил к себе агентов, уверив их, что я совершенно невинное лицо, а сам захватил из буфета соли, а из печки золы, перетер это все в порошок. Случилось так, как я и рассчитал: меня держали до вечера в засаде, и один из агентов повез на извозчике в Центррозыск. Перед выходом он зарядил маленький маузер и все время держал его наготове в руке. Я рассчитал, что если я прямо спрыгну с извозчика, хотя бы и успев засыпать ему глаза, то все равно он раньше успеет выстрелить и в лучшем случае в упор ранит меня, и я не смогу бежать, а потому, выбрав темный переулок, левой рукой бросил ему в глаза золу с солью, а правой схватил за руку. В этот момент раздался выстрел, и пуля обожгла мне только щеку. Агент успел вырвать руку и выстрелил вторично, но я опять-таки оттолкнул его руку и сбросил с извозчика, но вместе с ним упал и сам, т. к. он все-таки успел схватить меня другой рукой. На земле он еще успел выстрелить в меня, после чего я уже захватил в руки дуло и собачку и не дал возможности стрелять. Борясь со мной, агент стал кричать о помощи, сбежалась толпа, и меня препроводили в Центррозыск. Федяшу я больше не видел и о его местонахождении ничего не знаю.

Вдумайтесь в мою жизнь и психику и поймете, что если я выбираю дорогу, то твердо иду по ней и ничто меня не сдвинет, пока я не передумаю, не перерожусь. Сейчас крайне трудно писать о внутреннем переживании: мысль нельзя просмотреть в микроскоп, и Вы вполне правы, если не будете верить».

Константин Николаевич захлопнул папку.

Корнилов спросил:

- Ну что, есть над чем подумать?

Власов кивнул:

- Занимательная штука…

Корнилов вздохнул, сказал с сомнением:

- Занимательная-то она занимательная… Да вот на горькие мысли наводит. Вот откуда ниточка-то тянется! С каких пор! Федяшу Кашлева Панаретов с Бенчиком Киевским приобщили к грабежам с младых ногтей, как говорится. Ну да что теперь сожалеть… - вздохнул он. - Главное, что Федяша Кашлев обезврежен. Ему ведь все равно деться было некуда - под расстрел пошел бы. Но, знаете, Константин Николаевич, сделано только полдела… - И, заметив, что Власов собирается возразить, повторил: - Полдела. Уж вы мне поверьте. Картежники эти чертовы остались. - Корнилов быстро вскочил с кресла и заходил по комнате. Высокий, чуть сутулый, он смешно выглядел в своей полосатой пижаме.

- На какие деньги они играют? - он вдруг осекся, словно споткнулся, и снова сел, отчужденно взглянув на Власова. - Да, да. На какие деньги? - повторил он уже медленно. - У них ведь не по копеечке ставка! Тысячи проигрывают за пару часов… А все эти люди, что машины ворованные покупали? Вы скажете - не все знали, что автомобили ворованные. Согласен. Но большинство-то догадывались, что дело нечистое.

А вы знаете, сколько они Угоеву-старшему за «Волгу» платили? Десять - двенадцать тысяч! А поинтересуйтесь, какая у них у всех зарплата?

- У меня вопрос, собственно, только один: ну а уголовный розыск-то что? - сказал Власов. Он уже знал, что ответит ему сейчас Корнилов. И заранее был согласен с этим ответом, но все-таки задал вопрос.

- Я бы засучив рукава взялся за барыг и приобретателей, - зло сказал Корнилов. - Мое глубокое убеждение - не будь растлевающего влияния этих рептилий стяжательства, меньше бы работы у нас было, у розыска уголовного. Но не хватает нас на все… И на Федяшу Кашлева, и на Кошмарика, и на картежников… Возьмите любое уголовное дело и повнимательнее присмотритесь к тем, кто попадет в поле вашего зрения: вы всегда сможете провести черту, которая отделит преступников - тех, кого по нашим законам надо сажать в тюрьму, содержать в колонии и даже расстреливать, - от остальной шатии-братии, от тех, кто не подпадает под статью уголовного кодекса. И вы думаете, они менее опасны? Нет, нет и нет! Они - это та среда, в которой выросли преступники. Они - это пьянь, хапуги, картежники, скрытые тунеядцы, не преступившие роковой черты. Пока не преступившие! За каждым уголовным делом всегда тянется шлейф. И этот шлейф - боль и забота каждого. И журналистов в первую очередь. Константин Николаевич, ну возьмитесь вы за них! Не о том, как убийцу искали, напишите, об этом писать легко - про тех напишите, до кого мы еще не добрались, про тех, кто за чертой остался. Напишите! Вот проблема! Я вам все материалы дам. - Корнилов смотрел чуть ли не умоляюще.

- Напишу, - серьезно сказал Власов и поднялся. - Обязательно напишу. А сейчас мне пора. Завтра чуть свет покачу на своей старушке в Таллинн. У меня еще две недели отпуска…

- И я завтра в отпуск, - мечтательно произнес Корнилов, крепко пожимая ему руку. - Погрею свои старые кости, покупаюсь.

- Я в командировку еще к вам приеду, - сказал Власов. - Но только, чур, не морочьте мне голову про скучные дела и бухгалтерию. Вон на кого ваша бухгалтерия навела!

Корнилов засмеялся. Подумал грустно: «Еще неизвестно, на каком посту ты меня застанешь, товарищ Власов».

- Вы теперь у нас человек свой. Валерия Фомича так запугали, что бедняга сам прибежал садиться.

Он закрыл за Власовым дверь, прошелся по комнатам.

«Ну что ж, надо собирать чемодан, - подумал Корнилов. - Утром возиться некогда».

Несколько раз звонил телефон.

Селиванов, спросив про здоровье, сказал:

- Генерал вызывал. Просил передать, чтобы ты отдыхал спокойно. Не терзал себя из-за этой истории. - Он кашлянул и, словно нехотя, выговорил: - Ну из-за брата. Приедешь, зайдем вместе к шефу, спокойненько все обсудим…

«Спокойненько! Что-то голос у тебя, дружище, невеселый», - подумал с горечью Корнилов.

Белянчиков, вернувшись из Сочи, куда ездил со следователем Красиковым допрашивать свидетелей по делу, доложил, что все в порядке.

- Ты мне голову не морочь своими уголовниками, - сказал Игорь Васильевич. - Я отпускник. По мне курорт скучает. А про уголовников ты шефу докладывай. Ты мне доложи, как погода.

Белянчиков засмеялся:

- Погода такая, что в море легко свариться. Ты, Игорь Васильевич, не забудь вернуться из отпуска. А то мало ли… Какая-нибудь закадрит. Правда, Минводы не Сочи, там все больше бабушки…

- Вас забудешь, - усмехнулся Корнилов. - Все мечтаю подальше забраться, где телеграфа нет… Да, кстати, Белянчиков. У меня к тебе просьба. Я тут одного парня на ГОМЗ договорился устроить. В колонии ноги потерял. Рымарев Алексей Федосеевич. Шестьдесят шестой цех. Ты запиши его адрес и организуй переезд. Чего ему ждать, пока я вернусь. И чтоб с общежитием все в порядке было и с прочими благостями.

- Есть, товарищ подполковник. Все будет сделано. Отдыхайте спокойно.

Корнилов положил в чемодан две толстые тетрадки в черных коленкоровых переплетах. Одна наполовину исписанная, с беглыми, на скорую руку заметками, другая чистая. Первую Корнилов уже брал с собой в отпуск. Все хотелось свести в небольшую книжечку наблюдения за несовершеннолетними преступниками. Но работа продвигалась медленно. «Может, на этот раз осилю», - подумал Игорь Васильевич.

Корнилов уже хотел закрыть чемодан, как раздался звонок в дверь.

На пороге стоял Иннокентий.

- Не ожидал?

Игорь Васильевич молча посторонился, пропустил его в квартиру.

- Ну, здравствуй, - сказал Иннокентий, но руки не подал.

- Здравствуй, - Игорь Васильевич с недоумением смотрел на брата.

Они прошли в гостиную. Иннокентий сел в кресло и огляделся. Корнилов обратил внимание, что брат располнел. Лицо у него было загорелое. Коричневым, въедливым загаром, как могут загореть только селяне, никогда не загорающие специально, но много бывающие на воздухе.

Заметив раскрытый чемодан, Иннокентий сказал:

- В отпуск едешь? Слышал, слышал. Земля слухом полнится. А где мать?

Игорь Васильевич, стараясь быть спокойным, ответил:

- Мать в другом месте.

- Другое место - больница? - жестко бросил Иннокентий. - Этого ты добивался, забирая мать к себе. Хотел показать себя чистеньким, любящим сыночком? - Он распалялся, и голос его из чуть хриповатого превратился в резкий, крикливый. - Думаешь, я матери добра не желаю? Думаешь, отправили на остров, чтобы от старухи избавиться? Ради нее все и сделали, по ее доброй воле. Она там ни разу не болела. Я справлялся. А к тебе приехала - сразу слегла. Я и про это знаю. А теперь в больницу. Снова все по-старому.

Игорь Васильевич сцепил руки на груди и только твердил себе: «Держись, держись».

- Я знаю, - продолжал Иннокентий, - ты ее и взял-то только потому, что боялся людских пересудов. Да, может, еще для того, чтобы она тебе здесь готовила да рубахи стирала, пока ты своих уголовников ловишь…

Он все кричал и кричал, а Игорь Васильевич подумал: «Это он все потому говорит, что ему стыдно. Просто стыдно. И какой он ни заскорузлый душою, а почувствовал, что совершил подлость, и теперь кричит. И узнавал, наверное, у соседей, как здесь мы живем. Тайком приезжал и узнавал…»

- Что молчишь? - крикнул Иннокентий.

- Тебя слушаю, - ответил тихо Игорь Васильевич. - Ты тут столько наговорил мне… - Он помедлил немного и добавил: - Ты не ради матери приехал. Ради себя. Тебе хочется узнать, что матери плохо здесь…

- Ты, ты… - начал Иннокентий, но Игорь Васильевич не дал ему договорить.

- Эх, неужели ты сам не понимаешь? - сказал Корнилов с горечью. - Неужели ты только за тем и приехал, чтобы все это высказать?

- А ты думаешь, чтобы пожать твою мужественную руку? Как же, товарищ подполковник едет в отпуск. Почет и уважение! Он честно выполняет свой долг перед Родиной. А его младший брат раскаялся во всех грехах и приехал просить прощения за то, что получил от него пощечину… Ты только говоришь всегда так красиво - «мы воспитываем нового человека». А делаешь все для показухи. И мать для показухи с Валаама привез!

- Эх ты, младший брат, что с тобой стало? Глаза б мои на тебя не смотрели. Тоже мне игрок! - Игорь Васильевич сжал кулаки и шагнул к Иннокентию. Тот дернулся и в испуге вытянул руку, словно хотел прикрыться от удара.

- Вот что я тебе скажу напоследок. Мать не больна. И не в больнице, а в семье моих друзей. Пока я в отпуске… И болела она по приезде только гриппом. Да и то три дня. Не могу я утешить тебя, не могу твою совесть успокоить. А теперь можешь двигать к своей Татьяне… И торговать в свободное время свежими овощами. Чтобы потом в картишки с подонками сразиться или «Москвич» на «Волгу» поменять. Мне же сказать больше нечего. - Игорь Васильевич отвернулся от Иннокентия, подошел к окну.

За темной Невой, подсвеченная желтыми прожекторами, четко рисовалась решетка Летнего сада. По набережной бежали редкие автомашины. Город отходил ко сну.

Игорь Васильевич слышал, как поднялся с кресла брат, постоял, потом, тяжело шагая, прошел в переднюю. Открыл дверь на лестницу, вернулся, остановился в дверях, словно хотел что-то сказать, но не сказал. Хлопнула входная дверь.

Игорь Васильевич посмотрел на часы. Одиннадцать. Самолет на Минеральные Воды улетал в два, но добираться до аэродрома было довольно долго. Да и вообще в те редкие моменты, когда никуда не надо было торопиться, никого не требовалось опережать, Корнилов любил расслабиться, делать все не торопясь, с удовольствием ощущая отрешенность от служебной суеты.

«Ну что ж, пора, - решил Игорь Васильевич, - пора ехать». Он по старой привычке присел на диван, подумал в который раз, все ли взял с собой. «Кажется, все, что может потребоваться человеку в отпуске».

Уже закрыв дверь в квартиру, он заметил, что в почтовом ящике есть письмо. «Дороги не будет», - подумал Корнилов, но все-таки вернулся за ключом и вытащил письмо. Конверт был самодельный, помятый. Игорь Васильевич взглянул на обратный адрес. Там стояло: «Карельская АССР, остров Валаам…»

«Опять Лешка пишет… Наверное, с острова это письмо уже последнее. - Корнилов спрятал его в карман, не распечатывая. - В дороге почитаю».

На улице стоял яркий солнечный день. Все утро шел дождь, и воздух был чистым и свежим. Еле заметная дымка стояла над разогретым асфальтом. «От какой погоды уезжаю, - с сожалением подумал Корнилов. - Ребята в воскресенье наверняка на рыбалку подадутся. На Карельский… А я пить ессентуки семнадцатый номер… Эх!»

Подъехало такси. Новая «Волга» блекло-зеленого цвета. Корнилов посмотрел на номер и усмехнулся. 96-50 ЛЕГ. Из того парка, в котором работал Хилков.

- Приезжий? - спросил шофер, нематодой дядя в кожаной курточке. Видать, обратил внимание на то, что Корнилов все время смотрит по сторонам, словно видит город впервые.

- Отъезжий, - усмехнулся Игорь Васильевич. - В отпуск решил вот съездить. Минеральной водички попить, ессентуков.

- Тьфу, гадость, - сморщился шофер. - Ну, раз врачи приговорили…

Машина описала дугу, огибая Исаакий. У «Астории», поблескивая на солнце, выстроилась шеренга красивых финских автобусов. Около них толпились туристы.

У аэровокзала Корнилов расплатился с таксистом.

- До аэродрома автобусом? - спросил тот, отсчитывая сдачу.

- Угу, - отозвался Игорь Васильевич.

- Да, конечно, - согласился шофер, - если нет дурных денег, чего на такси гонять. Экспрессом почти то же время… Счастливо полечиться.

И, уже отъезжая, шофер высунулся из машины и крикнул:

- Вы пить ессентуки-то будете, закусывать не забывайте, - и весело рассмеялся своей шутке.

1974 г.