Ватагины жили на Староневском, напротив кинотеатра «Призыв». Поднимаясь на стареньком, расшатанном лифте, Панин в который уже раз спросил приятеля:
— Удобно ли без приглашения? Да еще менту?
— О чем ты говоришь! — отмахнулся Никонов.— Советский Мегрэ будет для них подарком.
— Только о том, что я…— начал Панин, но Валентин заговорщицки подмигнул:
— …Занимаешься поисками «кумира» — ни слова!
Как только они вошли в просторный, завешанный африканскими масками холл, заполненный беседующими гостями, у Панина рассеялись все опасения по поводу своего появления в этом доме.
Никонов расцеловался с бледной, анемичной блондинкой лет сорока. Потом представил ей Панина, не забыв упомянуть его французского коллегу. Блондинка, Елена Викторовна, оказавшаяся хозяйкой дома, посмотрела на капитана с одобрением.
— А где Мишель? — спросил режиссер.
Хозяйка неопределенно взмахнула рукой.
— Понятно! — улыбнулся Никонов.— На кухне режет бутерброды.
Мишель Ватагин, наверное, услышал голос Никонова и тут же появился в дверях кухни с огромным ножом в руках.
— Как ты, Валя, догадался, что я занят бутербродами? — улыбаясь, спросил он.— Неужели финская салями распространяет такой аромат? — Они обнялись.
Выглядел Ватагин довольно живописно: нож, передник с кружевами, на голове кокетливо сидел белый берет. Скорее всего чехол от морской фуражки.
— В том-то и беда, что никакого аромата. Просто я по опыту знаю — в этом доме отбивную не получишь.— Никонов повернулся к Панину.— Знакомься, мой школьный друг Алекс Панин. Ленинградский Мегрэ…
— Как же, как же, наслышан! — Ватагин протянул капитану руку.— Валентин про вас такие сногсшибательные истории рассказывает!
— Не верь, Саша, не верь! — торопливо, слишком торопливо запротестовал Никонов.— Ничего я ему не рассказывал. Михаил Арсеньевич мастер розыгрыша.
Ватагин понимающе усмехнулся и подмигнул Панину.
— Вы, ребята, распоряжайтесь тут. А я дострогаю бутерброды. Такую рыбку мне в Смольном, в столовой достали!…— Он пошел на кухню, но у дверей обернулся: — Валентин, ты у нас старожил, помоги Елене гостей занять, а Мегрэ пусть музыку наладит. Узнаем, кстати, как у них в милиции с музыкальной эрудицией.— Он хохотнул, довольный своей шуткой, и скрылся на кухне.
В огромной, на первый взгляд безалаберно обставленной комнате собралось уже человек двенадцать гостей. Все стояли небольшими группками, со стаканами аперитива в руках. Несколько молодых женщин устроились прямо на пушистом ковре — рассматривали толстый каталог «Нек-керман».
На приветствие Никонова ответили так, будто расстались полчаса назад — кто просто кивнул, кто помахал рукой. Елена Викторовна показала на поднос со стаканами. Аперитив был приготовлен на славу — крепкий, ароматный. С кружком лимона и со льдом. Панин с удовольствием пригубил, почувствовав пряный привкус итальянского вермута.
Валентин подвел его к столику, на котором стоял магнитофон. Показал, где хранятся кассеты.
— Разбирайся. А я пришлю тебе на подмогу красивую женщину. Ты еще ни на кого не положил глаз?
— Вали, вали отсюда,— проворчал Панин.— Без твоей протекции обойдусь.
Его задело замечание хозяина о милицейской эрудиции. «Тоже мне снобы! — сердито думал он.— Вот заведу вам сейчас песни гражданской войны!» Но ни песен гражданской, ни песен Отечественной войны в фонотеке семьи Ватагиных не было. Как не было, кстати, и у самого Панина. Зато, к своему удивлению, он обнаружил много фирменных записей настоящего джаза. Здесь были Луи Армстронг, Рей Чарльз, Глен Миллер и многие другие звезды, мастера регтайма и диксиленда. Капитан поставил кассету с записями Армстронга, и комнату заполнил хриплый голос певца.
Впечатление от вечеринки было такое, как будто присутствующие только что вышли из зала заседаний, где прослушали доклад, и теперь, разбившись на маленькие группы, обсуждают его в буфете. Большинство гостей — пожилые мужчины, лица некоторых были знакомы Панину по спектаклям и телепередачам. Женщины, очень заинтересованно обсуждавшие новинки западногерманской фирмы — словно собирались тут же встать и пойти за покупками,— не произвели на капитана впечатления. Были они какие-то блеклые, усталые. «Пришли сюда прямо со спектакля, что ли?» — подумал Панин. И в это время в комнату вошла еще одна дама — молодая, улыбающаяся блондинка, о которых, не вдаваясь в подробности, обычно говорят: прелестная. Мужчины отвлеклись от своих серьезных разговоров и шумно приветствовали ее.
— Томик! Заворачивай к нам! — позвал актер Бубенец.
Почитательницы «Неккермана» встретили Томика кисло-сладкими улыбками, но она, не обратив внимания на «кислоту», радостно расцеловалась с каждой из них, но на ковер не села, а подошла к Панину.
— В кои веки новое лицо,— сказала она.— К вам можно?
— Пожалуйста.— Панин подвинулся, хотя места на диване было предостаточно.
— Меня зовут Тамара,— улыбаясь, сказала женщина.
— А меня — Александр Сергеевич.
— Какие мы официальные! Я думала, что по имени-отчеству величают себя только полковники.
— Это происки Вали Никонова? — поинтересовался Панин.
— Прежде всего мои,— сказала Тамара.— Я заглянула в комнату, увидела вас и спросила у Валентина: «Что за мужественный незнакомец скучает там в одиночестве?» Оказалось, что комиссар Мегрэ. А мне аперитивчик не раздобудете? — попросила она, словно бы давая понять, что ритуал знакомства закончен.
Весь вечер Тамара ни на шаг не отходила от Панина. Он и сердился, и радовался одновременно. Радовался потому, что рядом с ним такая солнечная и веселая женщина. Но сознание того, что произошло это как бы помимо его воли, по инициативе самой женщины, сердило Панина. Капитан привык к тому, чтобы инициатива всегда оставалась за ним. А вот как раз этого-то Тамара лишила его полностью. Панин чувствовал себя рядом с нею словно в осажденном городе. Покорно выслушивая ее рассказ о какой-то удивительной экстрасенсорше, лечащей по телефону, он поглядывал на гостей и никак не мог найти предлог, который позволил бы ему прорваться к «основным силам». Уже давно следовало навести общий разговор на тему исчезновения Орешникова. Никонов, наверняка виновный в бедственном положении капитана, пришел ему на помощь.
— Ну, Мишель, когда теперь заграничная гастроль? — спросил он хозяина, как только выпили за успешную премьеру.
— Э-э, милый мой, скоро только сказка сказывается! Ты же знаешь…— наверное, Ватагин хотел рассказать, как долго дело делается, но Никонов, быстро взглянув на Панина, перебил его:
— А Леня-то Орешников?! С огнем играет! Ему через неделю в Европу лететь, а он решил в прятки поиграть.
— Какие прятки! Уверена, что с ним неладно,— сказала хозяйка.
— Похитили! Похитили! — закричал актер Бубенец и почему-то взмахнул руками, как крыльями. Будто доподлинно знал, что похитили Орешникова на самолете.
— Как скучно! — сказала певица из Ленконцерта, фамилию которой капитан не мог вспомнить.— Куда ни придешь — только и разговоров про Леньку!
«Ух и завидуешь ты, милая, Орешникову!» — подумал Панин, взглянув на певицу. На ее тусклом лице промелькнула гримаса такого равнодушия, что в него трудно было поверить.
— Ну что ж! У нас есть еще одна злоба дня,— засмеялся Ватагин.— Не хотите об Орешникове, поговорим о домовых. Хотелось бы знать, что думают о них власти предержащие? Тамара, выпусти Александра Сергеевича на свободу!
Свобода Панину была предоставлена, но только в урезанном виде: Тамара перекочевала с дивана за стол вслед за капитаном.
— Отвечайте, отвечайте! — заторопила певица.— Это поинтереснее, чем Ленькины фокусы.
— С привидениями в последние часы обстановка в городе осложнилась,— серьезно сказал Панин, и гости насторожились.— Есть данные, что они все чаще будут появляться на людях. Отсюда острый дефицит зубной пасты, мыла и французских духов…
— Это еще почему? — сердито сказал кто-то из мужчин за спиной у Панина. В ответ раздался дружный хохот.
— Ну, Коля, уморил! — не в силах унять смех, произнес Никонов.— Как ты не понимаешь — им же хочется поприличнее выглядеть!
Тему привидений гости восприняли близко к сердцу и наперебой стали рассказывать одну за другой самые фантастические истории о неутешных духах, мрачных зомби и переселении душ. Правда, большинство историй были почерпнуты из пустившейся во все тяжкое советской прессы и потому походили одна на другую. Потом на смену привидениям пришли Чумак и Кашпировский. О том, что телелечители исцеляют страждущих, не было двух мнений. Спор разгорелся только по вопросу, кто помогает лучше.
— Когда в аптеках нет лекарств, и гипнозитеры благо,— сказал Панин, но его тут же застыдили как ретрограда.
— А вам не кажется, что из Кашпировского мог бы получиться хорошенький диктатор? — спросил Мишель Ватагин.— Стоит ему захотеть — почитатели тут же выдвинут его в какой-нибудь верховный орган!
Разговор сразу же получил новое направление. Даже прелестная Тамара на время забыла о Панине и напористо принялась пересказывать статью о Сталине из свежего номера «Огонька». Правда, ее не очень слушали. Каждый хотел сказать сам. Александр смотрел на Тамару с улыбкой и думал о том, как хорошо было бы очутиться с нею вдвоем где-нибудь в тихой уютной квартире, вдали от шума, от людей.
— А вы обратили внимание, друзья, что наш Мегрэ скис, как только разговор коснулся культа? — с ехидной улыбкой сказал вдруг актер Севрюк.— У них в органах, наверное, тоскуют по доброму кулаку!
— Да, действительно! — Тамара с улыбкой посмотрела на Панина.— Разговорчивым вас не назовешь. Что вы скажете о Сталине?
— Мы с ним вместе не служили,— нахально отбрехнулся капитан и пригубил бокал с шампанским.
— Нет-нет-нет! — запротестовал Севрюк.— Вы за Скалозуба не прячьтесь! Признавайтесь — демократия вам не по нутру?
— Товарищ артист,— сдерживая раздражение, тихо сказал Панин,— мне претят разговоры о демократии между закуской и горячим.
— Правильно! — поддержал Панина хозяин.— Все правильно, кроме одного — горячего не будет. Нажимайте на закуски.
— А что касается существа дела,— капитан неожиданно вспомнил Дона Карлеоне из «Крестного отца», свято верившего, что раздражение — удел слабаков, и улыбнулся.— Вы что же, думаете, много найдется таких, кто предпочел бы опять забраться в клетку?
— Не знаю, не знаю! — в голосе Севрюка слышалось пьяное упрямство.— Вы все-таки не отлынивайте от прямого ответа! Нам всем оч-чень важно знать…— он обвел сидящих за столом долгим, оценивающим взглядом.— Очень важно знать, что вы думаете о демократии. Не держите ли фигу в кармане?
— Да еще и с маслом,— тихо сказал Никонов. Но его услышали и засмеялись.
— Валя! — укоризненно покачал головой Севрюк. Жидкие светлые волосы рассыпались в разные стороны, и он стал похож на подвыпившего дикобраза.— Умница! Тонкая душа! Как ты-то этого не понимаешь? Наша жизнь… Господи! — слезы неожиданно потекли у него по щекам.— Господи! Мы должны от каждого потребовать ответа! Особенно от таких суперменов,— он ткнул пальцем в сторону Панина.— Они и понятия не имеют о том, что такое демократия. Даже моя кошка Машка понимает больше.
— Кончай демагогию, Вовка! — крикнула одна из женщин.— Не даешь чревоугодничать спокойно.
— Вот! — уныло сказал Севрюк, вытирая слезы.— Вот! За телячий студень готовы предать свободу. Но мы потребуем! — Он стал пристально вглядываться в лица присутствующих. Наконец обнаружил потерянного было Панина.— Вам не удастся отмолчаться, молодой человек!
— Знаете, в начале века один юрист про таких, как вы, сказал: «У нас демократию понимают так: я делаю все, что мне хочется, а другому мешаю делать то, чего он хочет».
—Умница! — захлопала Тамара в ладоши и быстро поцеловала Панина в щеку.
— Правильно, правильно,— одобрительно сказал и хозяин.— Мы даже повернуться не можем без того, чтобы не задеть соседа локтем! А почему не слышно музыки? Саша,— обратился он к Панину,— ваши музыкальные симпатии я вполне одобряю…
— Они же у меня милицейские,— не удержался Панин.
— Давай за работу! — грубовато-дружески, словно они были сто лет знакомы, сказал Ватагин.— Томка тебе поможет.
Пьяный Севрюк пытался было увязаться за Паниным, но Елена Викторовна встала у него на пути и, что-то ласково нашептывая на ухо, увлекла в сторону кухни. Наверное, отпаивать крепким чаем.
— Ну и чем же вас порадовать? — спросил капитан у Тамары, быстро просматривая кассеты.
— Хорошим старым танго. У Мишеля есть такие кассеты!…
Панин включил магнитофон, и они пошли танцевать, уверенно лавируя среди бесчисленных пуфиков, кресел и журнальных столиков. «Поменьше бы всего этого барахла,— подумал капитан,— настоящий танцзал можно устроить».
— А вы человек непростой,— сказала Тамара, в упор разглядывая Панина.— С вами на брудершафт не выпьешь.
Панин рассмеялся:
— Что за странный вывод? И кстати…— он показал на щеку.
— Это в награду за находчивость. И больше не решусь.— Она хотела еще что-то сказать, но в это время рядом с ними остановилось миниатюрное и очень кудрявое существо — не то школьница, не то зрелая женщина — и похлопало в ладоши.
— Ну, Инка! — разочарованно произнесла Тамара.— Мы только начали…
Пигалица ничего не ответила, а только, упрямо поджав пухлые губы, хлопнула в ладоши еще раз.
С такими маленькими женщинами Панину танцевать не приходилось. Он только собрался поинтересоваться, в каком классе учится кудрявое создание, как девушка спросила:
— Вы про Леню Орешникова слышали?
— Слышал. И про него слышал. И его самого слышал. Хороший певец.
— «Хороший» — это значит просто средний. А Леня был гениальный.— И она выжидательно посмотрела на Панина. Капитан решил подыграть:
— Почему был, милое дитя?
Лицо у женщины сделалось скучным.
— «Милое дитя» прощается вам как новичку. Снято с вооружения. Так вот про Леню. С ним расправились рэкетиры. Слышали про таких?
— И про них слышал. Доводилось,— усмехнулся Панин и хотел спросить, откуда у Инны такие сведения, но теперь уже Тамара с воинственным видом захлопала перед ними в ладоши.
— Тамара, у нас серьезный разговор,— сказал Панин.— Через пять минут…
— Никаких пяти минут! Правила игры надо соблюдать!
— Не отвяжется,— совсем тихо произнесла Инна.— Вы меня на телевидении разыщите. Инна Ивановна Печатникова. У Мишеля есть все мои координаты. А сейчас мне пора…— Она подняла свою крошечную ладошку: — Чао!
— И что за серьезные разговоры могут быть с Инной Печатниковой? — спросила Тамара, прижимаясь к Панину чуточку ближе, чем требовалось в танце.— Признавайтесь.
— Это допрос?
— С пристрастием! А может быть, вы с нею давно знакомы?
— Инна рассказывала мне про Леню Орешникова.
— Что она может о нем рассказывать? Этот анфан тэрибль замечает во время съемок только режиссера и музыкантов. А директор картины, администратор…
«Что они, сговорились устроить мне проверку? — подумал Панин.— Один выясняет мои познания в музыке, другой — отношение к демократии. Теперь эта экзальтированная дамочка решила проверить, силен ли я во французском».
— Этот, как вы сказали, Фанфан-Тюльпан хороший певец, по-моему. И вдруг — пропал. Инночка его очень жалеет…
— Найдется. У Лени Орешникова есть такое хобби: внезапно исчезать и внезапно появляться. А это вы хорошо придумали — Фанфан-Тюльпан!
— Я придумал? — Наверное, капитан перестарался и Тамара поняла, что ее разыгрывают.
— Ладно, ладно! Не придуривайтесь. У меня есть предложение — кофе пойдем пить ко мне. Это совсем недалеко, на Второй Советской.
— А как же?…— Панин обвел глазами гостей.
— По-английски, гражданин следователь. А к тому же я женщина свободная.
Уход по-английски не получился. Тамара, прежде чем удалиться, пошепталась с хозяйкой, а Панина засек Валентин Никонов:
— Мегрэ, уж не к Тамаре ли ты отправился пить кофе? Осведомленность друга покоробила капитана, и он буркнул:
— А тебе завидно?
В подъезде было темно. Лишь слабый отсвет белой ночи с трудом пробивался через пыльное стекло над дверью. Панин заметил легкую тень, прижавшуюся к стене. Тамара подстерегала его, и когда он, сделав вид, что ни о чем не подозревает, проходил мимо, прошептала сдавленным голосом:
— Руки вверх!
А потом, прижавшись к Панину, долго целовала его, обхватив руками за шею. Губы у нее были удивительно мягкие и нежные. Панин вспомнил слова Валентина, но внутренне отмахнулся от них, как от пустых и ничего не значащих.
Они шли по тихим светлым улицам не спеша, так, как ходят люди, уверенные в том, что в конце пути их ждет непременная награда.
— Вот и пришли,— сказала Тамара.— Теперь поступаем так: сначала иду я, поднимаюсь на лифте на шестой этаж. Оставляю дверь квартиры открытой. Номер сорок. Через пять минут поднимаетесь вы. А то у нас в подъезде сидит старушка — дежурная. Может, спит, а может, и нет… Очень любознательная.— И, не дав Панину опомниться, она поцеловала его и быстро вошла подъезд.
— «Я женщина свободная…» — прошептал, скисая, капитан. Но в воздухе еще витал аромат ее духов, и Панин, подождав несколько минут, вошел в подъезд. Комнатка дежурной была закрыта, а сама дежурная, наверное, сладко спала. Александр вызвал лифт. Старинная кабина ползла медленно, гулко отщелкивая этажи.
У сороковой квартиры он на секунду задержался, стараясь унять волнение, и толкнул дверь. Дверь не подалась. «Что за черт? — подумал Панин.— Захлопнулась случайно?» Он позвонил и прислушался: за дверью ничего не шелохнулось. Он позвонил еще раз. Панина взяло сомнение: а хорошо ли он расслышал номер квартиры? Может быть, сорок вторая или сорок первая? Ступая осторожно, капитан подошел к сорок первой и легонько толкнул в дверь. Никакого эффекта. Разочарование ожидало Панина и в сорок второй квартире. «Хорошо вас провели, Александр Сергеевич! — усмехнулся капитан.— Как школьника».
Когда он спустился на лифте на первый этаж, дежурная словно поджидала его.
— Вы к кому ехали, молодой человек? — строго спросила она Панина. Она была еще совсем нестарая и своей повадкой и обличьем напоминала учительницу начальных классов.
— Не «к кому?», а «от кого?». Так будет правильней,— стараясь выглядеть беззаботным, сказал капитан.— А «от кого» — большой секрет.
Дежурная промолчала. Но всем видом выразила Панину крайнее неодобрение. А лукавая Тамара даже носа не высунула из своей квартиры.
При мысли о постели, о легком аромате Тамариных духов Панин почти физически почувствовал острое сожаление. Словно дыхание перехватило. Но только на одно мгновение.