Едва капитан переступил порог своего кабинета, как Зубцов подкинул ему «приятную» новость.
— Пока ты ходил по театрам, начальство тобою сильно интересовалось.
— На то оно и начальство, чтобы подчиненными интересоваться,— легкомысленно сказал Панин и, удобно устроившись в старом массивном кресле, с удовольствием вытянул ноги.
— Зря рассиживаешься. Семеновский уже раз пять тебя спрашивал. Просил зайти.
Капитан посмотрел на часы. Три. Если шеф задержит надолго, на обед не останется времени. «Ну и ладно,— подумал он.— В шестнадцать в «Севере» поем. Блинчики разговору не помеха».
— А у меня званый обед в «Севере»,— сказал он.— Шампанское брют, мороженое с вишневым вареньем…
Мороженое было слабостью капитана. Особенно с орехами или с вишневым вареньем. Мать его очередной невесты ловко использовала эту «слабость», чтобы отговорить дочь выходить замуж за милиционера: «Если мужик сластена, а вместо водки пьет шампанское — человек он пропащий. Сладкий пьяница хуже горького во сто крат».
— Ты бы, Саша, притормозил,— задумчиво глядя на Панина, сказал майор.— Начальство нас балует, пока все идет гладко. А чуть серьезный прокол — каждое лыко в строку поставят. Если не выйдешь на след певца сегодня-завтра, аукнется тебе и рапорт начальника ГАИ, и отсутствие на оперативках, и обед в «Севере».
— Чудак ты, Миша! Тебе чего не скажи — все за чистую монету принимаешь! Встреча у меня в «Севере» со свидетелем. По поводу этого чертова «кумира»!
— У тебя никогда не разберешься, шутишь ты или правду говоришь,— недовольно пробурчал Зубцов.— Сказал, шампанское идешь пить… Может, с новой невестой встреча!
— А ты, Миша, в служебное время никогда шампанское не пьешь? — улыбнулся Панин.— Или бывало?
— Иди ты!…— рассердился майор.
Все в управлении знали, что у Зубцова с чувством юмора напряженно, и постоянно оттачивали на нем свое остроумие. А Панин даже надеялся, что в одно прекрасное утро Зубцов вдруг на шутку ответит шуткой. Но это утро все никак не наступало. Нет, не зря говорят: чему Ванечку не научили, тому Ивана никогда не обучишь.
Капитан заглянул к Семеновскому, но шеф был на выезде.
«Очень кстати,— подумал Панин,— может быть, в «Севере» что-нибудь новенькое узнаю. Тогда уже и докладывать не стыдно будет».
— Шеф на Охте,— сказал дежурный по управлению.— Убийство и ограбление квартиры…
— Что взяли?
— Коллекция охотничьих ружей. Тридцать штук.
— Бывают же такие коллекции! — подивился Панин и добавил: — Тридцать ружей не иголка! Какой-то малахольный позарился. Шеф его за сутки разыщет. Вот легкомысленный певец, любимец публики…— он недоговорил. Подумал: «А вдруг он не такой уж и легкомысленный?»
Свои «Жигули» Панин припарковал на Манежной площади. С сожалением посмотрел на пыльные, давно немытые бока автомашины. «Подзапустил я тебя, старушка. Потерпи. В воскресенье намою до блеска». Уже сколько раз он мысленно произносил эти слова. Одно воскресенье сменяло другое, а он все ездил на грязной машине. Раньше было проще: на одной из станций обслуживания у капитана был знакомый директор, сосед по лестничной площадке. Панина там знали все служащие станции, и стоило ему подъехать, как мойщик запускал его без очереди. А если кто-то из водителей начинал «качать права», мойщик говорил:
— Товарищи, оперативная милицейская машина. Можете у водителя проверить документы.
Но несколько месяцев назад «номер» с мойкой без очереди не прошел. Взъярившиеся автомобилисты потребовали директора и без особого труда доказали ему и так очевидную истину: милиционер на собственных «Жигулях» такой же водитель, как и все остальные. А если машина у него оперативная, так пусть и моет ее в служебном гараже. Слова «демократия» и «бюрократия» звучали во время того скандала чаще всех остальных.
— Я тебе, Саша, лучше сам буду машину дома мыть,— сказал Панину директор.— И так живу как на вулкане. Видишь, что творится: у каждого — одни права и никаких обязанностей.
— Какие вопросы?! — улыбнулся Панин.— Будем бороться с коррупцией и кумовством.
И вот с марта машина ни разу не мыта. «Все, конечно, правильно,— думал Панин.— В глобальных масштабах. Но как не хочется расставаться со своими пустяковыми привилегиями!»
С трудом протискиваясь сквозь плотные ряды ценителей нордовских пирожных и тортов, Панин издали увидел помрежа. Тот стоял в толпе на ступеньках. В руках у него был торт и букетик гвоздик. «Уж не меня ли ждут с цветами? — усмехнулся капитан.— Хуже будет, если к нам присоединится девушка. Не даст поговорить откровенно».
Помреж словно разгадал опасения Панина и, поздоровавшись, сказал:
— У жены день рождения. Пришел пораньше, постоял за тортом…
«Вот почему он пригласил меня в «Север». Находчивый малый»,— подумал капитан и, показав на вход в кафе, предложил:
— Давайте зайдем. Я сегодня без обеда…
— Я тоже… Проглотил в магазине пару пирожных. В желудке от сладости тоскливо.
Помощник режиссера был совсем не молод, как показалось Панину в театре. В заблуждение вводила фигура, сухая и подтянутая, а мелкие морщинки, испещрившие лицо, и седину капитан не разглядел в полутемном зрительном зале.
Они с трудом отыскали свободный столик.
— У вас общий заказ? — спросила официантка.
— Заказ общий, счета отдельные.— Панин подмигнул Курносову.— Пусть не думают, что мы друг друга обедами подкупаем, правда?
Курносов улыбнулся. Когда официантка ушла, он сказал:
— Есть у меня подозрение, что все услышанное вами сегодня в театре — вранье. Леня Орешников ушел от «Арлекинов» потому, что жена главрежа стала его любовницей…
Чего только ни ожидал услышать капитан, но не это! Несколько минут они сидели молча. Панин переваривал новость, а Курносов посматривал на него с легкой улыбкой и, не скрывая, наслаждался произведенным эффектом. А потом сказал:
— Я почему-то считал, что сыщики умеют прятать свои чувства.
Панин даже никак не отреагировал на эту колкость, что случалось с ним редко. «Наверное, он очень не любит главного режиссера,— решил капитан.— А может быть, врет?» И спросил осторожно:
— Вы думаете, что Данилкина знает, где находится певец?
— Не играйте со мной в кошки-мышки, товарищ сыщик. Вы не хуже моего знаете, что Орешникова нет в живых!
— Да откуда я это знаю! — искренне возмутился Панин.— У нас каждый день кто-нибудь пропадает, а через неделю находится. Посмотрите наши витрины — постоянно висят портреты таких людей!
— Почему бы вам не повесить и портрет Орешникова? А можно и старую афишу. Только сделайте надпечатку: «Разыскивается милицией».
Нет, этот желчный человек совсем не был похож на тихого мямлю — помрежа, пугливо подсовывающего утром в театре капитану лист бумаги с указанием места встречи.
— У вас, Вилен Николаевич, плохие отношения с главным режиссером? — спросил Панин.
— Прекрасные! В нашем театре нет человека, у которого были бы плохие отношения с Данилкиным. Так же, как нет ни одного человека, который, уйдя из театра, сохранил бы с ним дружбу. А я… я просто его ненавижу.
Официантка принесла салат и блинчики.
— Не забудьте мороженое,— обратился к ней капитан.— С вишневым вареньем. И кофе.
— Я мороженого не ем,— сказал Курносов.
Они молча принялись за салат. Капитан ел и думал о том, что, если сейчас выяснять отношения между помрежем и Данилкиным, вечера не хватит. Поэтому следует говорить только о самом существенном. Похоже, что эта встреча не последняя.
Помреж посмотрел на часы.
— Кофе и мороженое вам придется доедать в одиночестве. В шесть я должен быть в театре, а перед этим заехать домой.— Он показал глазами на торт и цветы.
— Я на машине. Подвезу,— предложил Панин.
— Я тоже на машине. Иначе мне было бы не выкроить времени на рандеву с вами.
— Оставьте свой домашний телефон.
Курносов протянул капитану визитную карточку.
— Вилен Николаевич, откуда у вас такая уверенность, что Орешникова нет в живых?
— Мы с Леней были очень дружны. Он хороший парень. Правда. Вся эта его мишура, шумиха, обожательницы — реверансы перед молодежью. Он всегда хотел стать кумиром — и добился этого. А значит, принял их правила. Вы думаете, толпа молодежи в огромном зале пляшет и скандирует, подчиняясь ритму своего кумира на сцене? Нет! Совсем наоборот! Это он принял их правила и следует заданным ими ритмам…
— А если ближе к делу? — перебил капитан.
— Откуда моя уверенность, спросили вы? Да ведь мы все — живые люди. Общаемся, перезваниваемся, сплетничаем. Когда Леонид исчез с Дворцовой площади во время съемок, многие восхищались: «Вот парень! Умеет устраивать скандальную рекламу!» Гадали, где он спрятался. А сегодня друзья забеспокоились…
— У него есть близкие друзья?
Курносов посмотрел на капитана с укоризной.
— Татьяна Данилкина позвонила его маме в Лугу. Осторожно выяснила — Леня не приезжал. Звонила в Крым. В Мисхоре дача его приятеля Ветлова из Мариинки. Леонид иногда отдыхает там. Нету! Я позвонил двоюродному брату — тот оказался на гастролях. Есть у него еще одна девица…
Помреж так сказал «еще одна», что Панин понял: связь с Татьяной Данилкиной у певца продолжается.
— Я проверил — и у нее Лени не было.
— Стоп! — сказал капитан.— Не так быстро. Я запишу адреса…
— Будете проверять? Зря. Его нигде нет.
— Для верности, для верности…— пробормотал Панин, доставая свой потрепанный блокнот.
Он записал адреса матери, «еще одной девицы» — Валентины Полонской, двоюродного брата. Спросил:
— А вернулся он с гастролей?
— Вернулся. Он ведь тоже поет. В джазе у Бантера. Владимир Бабкин. Бабкин — это его псевдоним. Раньше был Орешниковым, но после того, как Леня пошел в гору, взял фамилию матери и стал Бабкиным. И правильно. Двух Орешниковых для одного Ленинграда многовато.
Панин записал телефон брата и наконец решился задать главный вопрос:
— Вилен Николаевич, вы думаете, Данилкин мог убить Леонида? Похитить со съемок?
— Мог. Похитить с киносъемки и утопить в Зимней канавке. Или зарыть где-нибудь.
— Но это же фантастика!
— А он такой человек! На грани фантастики. Думаете, ему легко жить с Татьяной, зная про ее отношения с Леонидом? Изо дня в день засыпать и просыпаться с ней в одной постели?
Александр поморщился. Не очень-то ему верилось в рисуемую помрежем картину.
— Что же он не разводится? Не прогонит ее?
— Вот уж тогда театр погибнет окончательно. После Лениного ухода мы выкарабкались благодаря Татьяне. Она прекрасная актриса. Редкий, по нашим временам, голос. А вы говорите — прогнать!
— Надо же искать молодых, талантливых.
Курносов посмотрел на капитана, как на наивного деревенщину.
— Искать? Да он только и делает, что ищет. Но такие, как Леня, на дороге не валяются.
— Я прочитал заметку о вашем театре в «Смене». Странный театр.
— Странный. Эта журналистка молодец. Ухватила главное. Нельзя держать актеров на коротком поводке, играть в большую семью.
— Вам Орешников никогда не говорил, что его преследуют рэкетиры?
— Рэкетиры? Известного певца?! Разве такое возможно?
— А разве возможно, чтобы известного певца подстерегал с ножом за углом режиссер?
— Возможно,— упрямо сказал Курносов.— Только не с ножом, а с пистолетом.
— У него есть пистолет?
— Откуда я знаю!
— Толчем воду в ступе,— нахмурился капитан.— У вас нет конкретных фактов. Одни подозрения.
— У меня есть факты. Три года назад произошел такой случай… Леня еще только начинал выходить в «кумиры». Данилкину кто-то из театральных холуев дал наводку, где и в какое время Орешников встречается с Татьяной. Думаете, он побежал бить им морды? Ничуть не бывало! Леня всегда подъезжал на машине к садику на улице Блохина…
— У него есть машина? — спросил Панин, мысленно отпустив по своему адресу нелестный эпитет. «Как я мог не поинтересоваться — есть ли и где сейчас находится?!»
— Была,— недовольный тем, что его перебили, Курносов смерил капитана сердитым взглядом.— Так вот! Наш главреж «стукнул» в ГАИ, что актер Орешников использует личный транспорт для получения наживы, возит за плату пассажиров. За ним и проследили. Улица Блохина рядом с театром. Только Орешников посадил Таньку в машину, его и застопорили. Ситуация — хоть вешайся. Сказать, что Татьяна его знакомая, недавняя коллега по театру, начнут проверять, придут в театр. Он и ответил на вопрос «кого возите?»: «Руку девушка подняла — я и тормознул. Почему не подвезти красивую женщину, если по пути?» Татьяну отпустили, а Леонида помытарили…
— Откуда вы знаете, что в ГАИ позвонил Данилкин? Может быть, случайно? В тот год крепко по частной инициативе ударили.
— А потому, что через два дня Леню опять изловили. Он другую приятельницу подвозил.
— Да-а! — улыбнулся капитан.— Тяжелый случай. Вот что происходит, когда приятельниц много. И чем же дело закончилось?
— Гаишники на этот раз приличные попались. И музыкально образованные. Они Леню узнали и про наводку намекнули. «У вас, Леонид,— сказали,— серьезные недоброжелатели есть». Он и поостерегся — машину продал. Вот вам Данилкин!
— Да ведь мог и другой наводить!
— Мог, конечно, но здесь рука оскорбленного мужа чувствуется.
— А про рэкетиров Орешников, значит, не говорил? — спросил Панин. Он никак не хотел всерьез отнестись к рассказанной истории.
— Значит, не говорил.— Курносов поднялся.— Опаздываю. Придется поднажать.
— А как у вас с ГАИ? Хорошие отношения? — спросил капитан, тоже поднимаясь.
— Две дырки в талоне. Вы помочь можете?
— У самого скоро права отберут.
Помреж недоверчиво хмыкнул и пошел к выходу. Со спины он выглядел юношей. Панин проследил взглядом, как он садится в машину. Красные «Жигули» пятой модели.
Мороженое на этот раз не доставило Панину удовольствия. Растаяло. Да и варенье оказалось не вишневое, а из алычи. С кислинкой.