1

Майор Белянчиков вдруг вспомнил свой давний разговор с Бугаевым. Юрий Евгеньевич пришел на службу в красивых югославских туфлях. По старой привычке он набил на них маленькие стальные подковки, довольно звонко постукивавшие по мраморным ступеням лестницы. Бугаев не преминул проехаться по этому поводу:

— Эх ты, сыщик, тебя же за километр слышно. Сколько раз тебе говорил — покупай обувь на каучуковой подошве.

— Может, в тапочках ходить?

— В тапочках еще находишься! Но греметь железными подковами...

— Молодой ты, Бугаев, — сказал тогда Юрий Евгеньевич своему товарищу, — любишь попижонить. Разве в подошвах дело? Нам ведь не глухарей скрадывать. А с подковами экономнее.

И вот теперь, когда подковки на очередных штиблетах предательски цокали по паркету, и это цоканье гулко разносилось по пустынному дому, Белянчиков пожалел, что не надел свои «мокроступы» — ботинки на микропоре, в которых он ездил осенью в лес. Сегодня ночью ему предстояло «скрадывать» охотников до мраморных каминов и прочих архитектурных излишеств, украшающих старинные, поставленные на капитальный ремонт дома.

В последние годы строители приступили к массовому ремонту старого жилого фонда. Целые кварталы в центре города обносили заборами, в домах меняли перекрытия, укрепляли стены, перепланировывали многокомнатные коммуналки. Ленинградцам эти дома пустыми глазницами окон и развевающимися на ветру кусками старых обоев остро напоминали блокадные годы.

Во многих домах интерьеры представляли шедевры старинного зодчества — резные потолки мореного дуба, мраморные камины со скульптурными украшениями, печи, выложенные редкой красоты изразцами. И вот то в одном, то в другом доме стали исчезать эти образцы былого благолепия. Первое подозрение упало на строителей. Тем более что один из прорабов, действительно, польстился на витую чугунную лесенку ажурного литья и пристроил ее к себе на дачу. Лесенка была водворена на место, прораб получил три года условно с отбыванием срока по месту работы, но ценнейшие произведения искусства продолжали исчезать. Не желая, чтобы на них «вешали собак», строители даже организовали в одном доме ночное дежурство, но дело кончилось тем, что неизвестные лица избили и связали сторожа, а мраморный камин увезли. Стало ясно, что хищениями занимаются не случайные «любители» старины, а орудует целая шайка. Этот невеселый вывод и привел Белянчикова и двух сотрудников районного управления внутренних дел в только что освобожденный жильцами дом на Измайловском проспекте.

Строители не приступили к работе, и опустевшие квартиры еще хранили остатки человеческого тепла. Белянчиков дежурил, вторую ночь и различал уже некоторые комнаты по запахам. В одной из двух огромных квартир бельэтажа с несколькими редкими каминами, из-за которых, собственно, и организовали засаду, была комната с острым запахом пряных духов. Казалось, что запах этот неистребим, но, когда сегодня Юрий Евгеньевич прошел мимо «душистой» комнаты, к запаху духов прибавился легкий запах сырой штукатурки. «Откуда? — подумал Белянчиков. — Стекла в окнах целы, дождь в комнату попасть не мог?» В другой комнате пахло псиной, в третьей — котлетами. На четвертом этаже одна квартира насквозь пропиталась нафталином. Запах сырой штукатурки пока не добрался до четвертого этажа, но Белянчиков не сомневался — подежурь он в выстывающем доме еще пару ночей, это обязательно произойдет. Он уже привык к дому к его запахам, к его шорохам. Знал, что в бельэтаже дребезжит большое стекло в окне, когда по улице идет троллейбус или грузовая машина. На втором этаже капает вода из всех кранов. И из всех по-разному.

Легкий сквознячок гуляющий по этажам донес до Юрия Евгеньевича запах сигареты. Едкий, колючий запах «Примы». Белянчиков оглянулся в полной уверенности, что закурил Виктор Котиков — дежуривший с ним младший оперуполномоченный. Но никакого огонька не заметил. Стараясь идти совсем тихо он сделал несколько шагов к Котикову пару раз чиркнув подковками штиблет по паркету. Призывно махнул Рукой. Котиков заметил, что его зовут, бесшумно поднялся со старого сундука, на котором коротал время, и подошел к Белянчикову.

— Табаком пахнуло, чуешь? — шепнул Юрий Евгеньевич.

Котиков принюхался. Так же шепотом ответил:

— Нет, не чую.

Они постояли несколько секунд в полном молчании и до Белянчикова снова донесло характерный запах «Примы». Теперь его почувствовал и Котиков. Он легонько сжал руку Юрия Евгеньевича.

— Из второй квартиры, — шепнул Белянчиков. Это была соседняя, через лестничную площадку квартира бельэтажа.

— Но ведь никто не проходил?! — удивился Котиков.

— Потом разберемся. — Белянчиков махнул рукой, хотя и сам мог поклясться, что по парадной лестнице никто не проходил, а во дворе, у черного хода, дежурил еще один сотрудник. — Давай, двигаем. У тебя все готово?

Оперуполномоченный вместо ответа успокаивающе дотронулся до плеча майора. Белянчиков секунду раздумывал, потом наклонился и снял ботинки. «Как бы на ржавый гвоздь не напороться», — мелькнула у него мысль, но он тут же забыл о ней и легко ступая двинулся в сторону соседней квартиры. Котиков так же бесшумно шел за ним следом. Уже на лестничной площадке Белянчиков услышал резкий и методичный скребущий звук — как будто кто-то точил ножик. И еще легкое постукивание.

«Как же они прошли? — опять подумал Юрий Евгеньевич. — Через чердак? И спустились по черному ходу?»

Работали с камином в большой комнате пахнущей собаками. Собственно говоря, это была половина зала, отделенная от другой половины капитальной перегородкой. Камин там был самый красивый, верхнюю мраморную доску его поддерживали две мраморные нимфы, а золотистые изразцы, правда, кое-где побитые, были расписаны виноградной лозой.

Около входа в комнату Белянчиков вытащил из кармана фонарик, нащупал кнопку переключателя. Пропустил вперед Котикова, у которого в руках был фотоаппарат со вспышкой. Младший оперуполномоченный сделал шаг в комнату отступил в сторону. давая дорогу Белянчикову, и нажал на спуск фотоаппарата. Юрий Евгеньевич увидел мужчину вынимающего мраморную плиту. Второй мужчина скреб каким-то длинным предметом стену около одной из нимф — наверное, готовился ее вытащить. Вспышка была так неожиданна, что воры не успели даже испугаться, но когда Белянчиков зажег фонарь, раздался выстрел и фонарь в его руке разлетелся вдребезги, царапая осколками стекла лицо. Рука словно онемела. Котиков нажал еще раз спуск фотоаппарата, вспышка на мгновение озарила комнату, и в это время Юрий Евгеньевич успел навалиться на одного из мужчин, с удивлением почувствовав, что рука работает как ни в чем не бывало.

— Свет! — крикнул он Котикову, который должен был по заранее разработанному плану включить свет и без напоминания. Но свет не зажегся. Как оказалось потом кто-то из строителей, ничего не подозревавший о засаде, отключил проводку.

...Когда Белянчиков вызвал по радиотелефону машину из районного управления и свет наконец, зажгли, второй преступник исчез Огорченный Котиков рассказал что, выстрелив мужчина кинулся к черному ходу и по лестнице поднялся вверх, на чердак. И запер обитую железом чердачную дверь изнутри. Приехавшие из районного управления оперативники взломали дверь и даже пустили на чердак служебную собаку. Но собака попетляв немного, привела проводника к слуховому окну, а на крышу не пошла.

Пока оперативники лазали по крышам, Белянчиков пытался допросить задержанного, но тот был так напуган, что ничего связного сказать не мог.

— Я тут ни при чем, начальник. Я ни-ни... Я ни-ни... бормотал задержанный. Это был совсем, как говорят плохонький мужичонка, небритый с испитым землистым лицом и дрожащими руками. И руки у него дрожали не только от испуга но, скорее всего от постоянного пьянства.

— Через чердак шли?

Задержанный торопливо кивнул.

— По крышам?

Он опять кивнул.

— А в каком доме поднимались?

Задержанный долго молчал. Наконец, выдавил:

— Там знаешь шалман. У тети Кати...

Белянчиков обернулся к Котикову. Тому полагалось знать свой район во всех подробностях.

— У тети Кати... — задумчиво сказал Котиков. — А знаю винный магазин тут рядом Катерина Романовна Талкина торгует.

— Как твоего приятеля зовут? — спросил Белянчиков задержанного.

— Игореха.

— Игорь, что ли?

Мужчина кивнул.

— Фамилия? Где живет?

Задержанный пожал плечами.

— Чистосердечное признание облегчит твою участь, — сказал Юрий Евгеньевич и тут же понял что его слова бесполезны. Мужик посмотрел на него с недоумением.

— В чем признаваться-то?

— Назови фамилию своего дружка, — повторил майор. — И где живет? Да побыстрее.

— Игореха и все. Откуда мне знать? Я не милиция, чтобы фамилии спрашивать. У магазина познакомились...

«Пустое дело с этим алкашом толковать», — подумал Белянчиков и сказал Котикову:

— Давай Виктор быстро жми к нам в Главное управление в энтэо, там сегодня Коршунов дежурит. Пусть отдают срочно проявить твою пленку. И сделают побольше отпечатков. У нас теперь фотография этого «стрелка» имеется. Если только ты не оплошал.

— Вроде бы нет...

— Вместе с Коршуновым возвращайся сюда. Надо чтобы он «пальчики» снял... А твои ребята пусть проверят лестницы в соседнем доме жильцов опросят.

Котиков отвел в сторону одного из сотрудников, вполголоса объяснил ему, что требуется.

Белянчиков спросил задержанного:

— На машине приехали?

Мужик кивнул.

— Какая машина?

— Синенькая. Кажись, «Москвич».

— А поточнее? «Москвичей» много. Модель какая?

— Леший ее знает! Такая гладенькая машинка.

Белянчиков подумал о том, что в Управлении можно будет предъявить задержанному фотографии разных моделей, чтобы опознал. Важнее был номер, а номер этот алкоголик вряд ли запомнил. Юрий Евгеньевич все же спросил:

— Номер запомнили?

— Номер? — он пожал плечами. — У меня на цифры память плохая.

— Небось, сколько стоит бутылка «бормотухи», и спросонья ответишь! — зло сказал Котиков, прислушивавшийся к разговору.

— Ладно тебе, — остановил Белянчиков Котикова. — Он и так не в себе — мать родную не вспомнит! Поезжай скорее.

— Обижаешь командир, — сказал задержанный. — Я сегодня в рот не брал.

Вошел один из оперативников, прочесывавших дом.

— Товарищ майор, смотрите, что нашел! — Он торжественно держал в руке коричневые штиблеты Белянчикова. Юрий Евгеньевич чертыхнулся. Он совсем забыл про них. Оперативник, увидев сердитое лицо майора смутился, не понимая, в чем дело, и тут, наконец заметил что Белянчиков без ботинок, в одних носках.

— Паркет понимаешь, скрипел, — буркнул Белянчиков обуваясь. — Ну вот... Хорошо хоть гвоздь не поймал.

— У вас все лицо поцарапано, — сказал оперативник. — Может врача вызвать?

Белянчиков провел ладонью по лбу и почувствовал боль. Но кровь уже запеклась.

— Это его дружок. — Майор кивнул на задержанного. — Фонарь мне размолотил.

— Я и не знал что Игореха с «пушкой», — меланхолично сказал задержанный. Он все еще сидел на полу с заведенными за спину руками в наручниках Белянчиков слез с подоконника, подошел к камину. Преступники успели выворотить одну из нимф. Мраморная плита, которую вытаскивал задержанный в то время когда в комнату ворвались Белянчиков с Котиковым, лежала расколотая на полу.

— Что ж ты плиту бросил? — сказал Юрий Евгеньевич задержанному.

— Ты бы не бросил! — проворчал мужик. — Работаю спокойно — вдруг трах-тарарах! И гром, и молния. — Он уже немного очухался после пережитого страха, и в голосе появились дерзкие нотки.

— А тебя-то как зовут? — спросил Белянчиков, разглядывая развороченный камин.

— Еременков меня зовут. Борис Николаевич.

— И зачем же тебе, Борис Николаевич, камин понадобился? — поинтересовался майор и тут заметил, что из стены, в том месте, где раньше находилась нимфа, торчит угол ящичка.

— Васильев, — позвал он стоящего рядом сотрудника. И показал глазами на торчащий ящик.

— Что, товарищ майор? — не понял Васильев.

— Ящик торчит, видишь? Попробуй дерни.

Васильев наклонился перед камином, аккуратно поддернул брюки. Потом взялся за ящик рукой, пытаясь пошевелить его. Ящик не поддавался. Васильев оглянулся, ища, чем бы подковырнуть штукатурку. Белянчиков вынул из кармана перочинный нож, протянул ему. Васильев взял нож, ковырнул известку, и через несколько минут довольно большой, оказавшийся деревянным ящик стоял на табуретке.

С интересом разглядывая его, Белянчиков подумал, что ящик похож на те, а которых в старину хранились дуэльные пистолеты. Он перевел взгляд с ящика на задержанного мужчину. Еременков смотрел на ящик с изумлением.

— Что там, Борис Николаевич? — спросил майор Задержанный не ответил. То ли он был так увлечен созерцанием ящика, то ли отвык от того, чтобы его величали по имени-отчеству.

— Борис Николаевич! — повторил Белянчиков громче.

— А? — поднял глаза задержанный.

— Что в этом ящике?

— В первый раз вижу! — искреннее ответил тот.

— Вы же за ним пришли?

— Скажешь тоже! — совсем непочтительно отозвался Еременков. — Этот... как его? Игореха! Сказал, камин в старом доме надо разобрать. Все равно дом на слом идет, чего добру пропадать. Четвертной обещал заплатить.

— Всего-то?

— Четвертной же! — со значением сказал задержанный. — Пятерку уже отслюнил. Аванс. — Он снова посмотрел на ящик. — Вот это покер! С джокером!

...Когда приехали эксперты, Коршунов снял отпечатки пальцев с камина и с неожиданной находки. Ящик вскрыли. Он был доверху набит старинными драгоценностями...

Белянчикову не хотелось терять времени: он наскоро умыл расцарапанное лицо в большой ванной комнате с развороченным кафельным полом, вытерся носовым платком и попытался хоть что-нибудь выяснить у Еременкова о сообщнике. В глазах у того появились первые признаки осмысленности.

— Лечились? — спросил Белянчиков, глядя на его бледное, со следами отечности лицо.

— Ну, а если и лечился? — с вызовом ответил Борис Николаевич. — Что ж, меня теперь и за человека не считать?

— Борис Николаевич. — Белянчиков говорил спокойно. — Не горячитесь. И вы человек, и я человек. Но из-за того, что вы залезли в чужую квартиру...

— В пустой дом я залез, — буркнул Еременков.

— В пустой дом, — согласился майор. — Но с целью похитить из него камин и спрятанную в тайнике шкатулку с драгоценностями.

— Еще чего! И слыхом не слыхал о вашей шкатулке! А камин? Да этот дом завтра взорвут вместе с камином...

— Ну ладно, — сказал Белянчиков и перешел на официальный тон: — Давайте начнем все по порядку. Я имею право провести дознание...

— Ишь ты! — прокомментировал Борис Николаевич.

— ...Для начала хочу предупредить вас об ответственности за дачу ложных показаний.

Официальный тон Белянчикова юридическая терминология и упоминание об ответственности произвели на задержанного удручающее впечатление. Он весь сразу съежился и стал нервно потирать руки.

— Какая ответственность? Ты о чем? — твердил он, не в силах сосредоточиться на вопросах Белянчикова. — Игореха сказал: «Снимем камин, пока дом не взорвали. Все равно пропадет». А ты — про ответственность! Знал бы я, что у него «пушка» — стакана бы с ним не выпил.

— Камин — произведение искусства, — старался, как маленькому, втолковать майор. — Принадлежит государству. И дом никто не собирался взрывать. Его на капитальный ремонт поставили.

Но Еременков все скулил про ответственность, потерянно блуждая взглядом по комнате.

— Вы курите? — спросил майор, пытаясь хоть как-то вернуть Бориса Николаевича к действительности.

— А?

— Курите?

— Давай закурю! — Он протянул трясущуюся руку за сигаретой. «А ведь ему не больше тридцати», — подумал Белянчиков.

Затянувшись несколько раз, Еременков успокоился.

История его знакомства с «Игорехой» была короткой и простой. И в своей простоте — пугающей. Уволенный за пьянку из жилконторы, Еременков перебивался временной работой — грузил мебель в магазине на улице Пестеля. Вечером пропивал чаевые в пивном баре или в непосредственной близости от забегаловки, в которой торговала «тетя Катя». Здесь они и познакомились. Два дня «Игореха» исправно угощал Бориса Николаевича портвейном («Дорогой брал», сказал Еременков. И в голосе у него прозвучали нотки уважения.) А на третий день новый знакомый попросил его помочь разобрать в заброшенном доме «никому не нужный камин». И посулил четвертной.

— Да если камин никому не нужный, — рассердился Белянчиков, — зачем по крышам лазать! Нашли в заборе дырку — и кончено дело!

— Так надо! — многозначительно ответил Еременков, но кому и зачем надо, сказать не мог. Ничего не знал он и о том, почему в комнате взломан паркет и отодраны плинтуса. Только часто-часто моргал, глядя на майора своими испуганными большими глазами.

Все, что удалось выудить у него Юрию Евгеньевичу ценного, сводилось к тому, что «Игореха» ездил на «Москвиче» четыреста восьмой модели и камин собирался отвезти к себе на дачу. Но где у него дача, Борис Николаевич не знал.

Самые большие мучения ждали Белянчикова на Литейном, 4, когда он попытался с помощью Еременкова составить фоторобот «Игорехи». Даже известная на все Главное управление выдержка Юрия Евгеньевича была готова лопнуть, когда осмелевший, переполненный сознанием какой-то детской гордости от порученного ему дела, Еременков комментировал то и дело возникавшие перед ним на экране носы и подбородки:

— О! Этот нос, как у моего шурина! В рюмку смотрит... Не, не, не то! У Игорехи махонький, как у Яшки-Конопатого. Есть в нашем дворе такой барбос!

Лаборантка прыскала потихоньку, а Белянчиков сидел безучастный. У него не было ни сил, ни охоты одергивать развеселившегося Бориса Николаевича.

«Размножать такой фоторобот — пустое дело, — подумал он, мчась на дежурной машине по пустому городу домой, — только лишнюю работу людям создавать».

Дома Юрий Евгеньевич поставил будильник на семь часов и, не раздеваясь, лег на маленький диванчик в гостиной. Наверное, он не услышал звонка потому, что проснулся, почувствовав на себе взгляд. Открыв глаза, увидел сидящую рядом на стуле жену. Лицо у нее было заплаканное.

— Слава богу, глаза хоть целы! — с грустной улыбкой сказала она.

 

2

Белянчиков разложил на столе перед своим шефом, начальником отдела Управления уголовного розыска Корниловым, еще сыроватые фотографии, сделанные в пустом доме.

Снимки у Котикова получились прекрасные. На одном Еременков, с каминной доской в руках, смотрел прямо в объектив. Глаза он выпучил так, словно увидел в дверях тигра. А вот «Игореха», занятый нимфой, не успел даже повернуть головы. Корнилов разочарованно рассматривал его затылок с чуть поредевшими темными волосами.

— Трудно будет искать его по затылку, — с усмешкой сказал он. — Такое фото не разошлешь для опознания.

— Да-а, — с огорчением согласился Юрий Евгеньевич. — Не разошлешь. И как он успел улизнуть?

Дело в том, что на втором снимке, который сделал Котиков, «Игорехи» не было.

— Для случайного вора, промышляющего в пустых домах, этот Игореха слишком прыток, — продолжал Белянчиков. — И пистолет впридачу...

— Все здесь не случайное. — Корнилов взял снимки, внимательно разглядывая их. — Вот только парень с выпученными глазами, похоже, попал в историю случайно.

— Ты веришь, что он не знал, на что шел? — спросил Белянчиков. Когда они оставались вдвоем, всегда переходили на «ты». Как-никак проработали вместе около двадцати лет.

— Веришь, не веришь! — недовольно, не отрываясь от снимка, пробормотал полковник. — Вот ты все проверишь, а там будет видно. — Он не любил, когда кто-нибудь из сотрудников цеплялся за высказанное им предположение и делал его рабочей версией.

Наконец он поднял голову, посмотрел на майора.

— Как ты думаешь, знает этот тип. — Корнилов постучал пальцем по фотографии, — что у нас в наличии только его затылок, а не полный портрет?

Белянчиков нахмурился.

— Ну и вопросик! Я об этом не подумал.

— Подумай! — сказал Корнилов. И добавил: — Ты обрати внимание на окно.

Окно было высокое, без переплетов, из одного стекла. И на поверхности этого стекла, как в мутном зеркале, Белянчиков разглядел искаженные до неузнаваемости тени четырех человек, отразившихся при вспышке блица. Четырех! Значит, неизвестный, хоть и ускользнул из-под объектива фотоаппарата, но был в тот момент еще в комнате.

— Что ты меня вопросами мучаешь, когда сам уже все разглядел? — с укоризной сказал майор.

— Я себя проверяю. Ты все-таки очевидец. Представляешь последовательность снимков во времени. А я, увидев четвертую тень на стекле, решил, что кто-то из оперативников к вам на подмогу бежит.

— Нет, это его тень. В момент второй вспышки. В такой кутерьме трудно сообразить, лицо твое запечатлели или только затылок. Преступник уверен, что у нас его фото есть, а значит, и ведет себя в соответствии с этим или лег на грунт, как говорят подводники, или уехал подальше...

— Или растит бороду и усы.

— И как я сразу не заметил! — подосадовал Белянчиков.

— Хватит казниться, — остановил майора Корнилов, с сочувствием разглядывая его расцарапанное лицо. — Вот как он тебя разделал!

— На работе неудобно появляться, — нахмурился Юрий Евгеньевич. — Бугаев увидит — месяц потом всякие небылицы будет рассказывать.

— И дома сейчас отсиживаться нельзя, не могу я тебе этого разрешить.

— А я и не прошусь. Мне еще с этим алкашом беседы продолжать надо. А для него расцарапанная физиономия — дело привычное...

Включилась селекторная связь.

— Игорь Васильевич, — сказала секретарь. — Девять часов. Все в сборе.

— Пусть заходят.

Каждое утро, ровно в девять, если не было никаких ЧП, Корнилов проводил оперативку, на которой присутствовали сотрудники отдела.

Когда все уселись, полковник, отыскав глазами эксперта Коршунова, сказал:

— Ну, что, Николай Михайлович, начнем с вас? Что за клад майор Белянчиков отыскал?

— А ларчик просто открывался, — улыбнулся Коршунов, вставая с диванчика в углу кабинета. — Зря воры старались, нимфу выковыривали. К ней, как ко всякой женщине, подход был нужен. Кнопочку нажать, и все дела.

— Тайник? — спросил Корнилов.

— Тайник.

— Да ведь шкатулка-то замурована! — запротестовал Белянчиков. — Оперативник ее с трудом выдрал.

— Твой оперативник по тому же принципу, что и воры, действовал — сила есть...

— Хватит! — остановил полковник. — Докладывайте дальше.

— Тайник был сделан, по-видимому, перед самой революцией, пользовались им и в более поздние времена...

— А драгоценности? — поинтересовался Белянчиков.

— Приличные драгоценности, Юрий Евгеньевич. И стоят тысяч триста, не меньше. Но этим пусть ювелиры занимаются.

— Я тебя не о стоимости спрашиваю! Старинные они, с революции лежат?

— Все старинное, — ответил Коршунов и загадочно улыбнулся. — А вот сколько лежат... Тут есть одна закавыка — колечко с большим рубином. Вы его несколько лет назад усиленно разыскивали.

— Кольцо Фетисовой? — быстро спросил Корнилов.

— Фетисовой.

Шесть лет назад умерла старая, когда-то популярная актриса Фетисова. Была она одинока и все свое имущество завещала Дому ветеранов сцены, а золотое кольцо, сережки, браслет и брошь с крупными рубинами и бриллиантами — музею. Потому что комплект этот был одним из шедевров петербургского ювелира Якова Риммера. И браслет, и сережки, и брошь нашли, а кольцо с самым крупным рубином пропало. Розыск тогда поручили Бугаеву, и он потратил немало сил, чтобы проверить соседей. — Фетисова жила в коммунальной квартире — и санитаров, которые увозили покойную, но кольцо исчезло. И вот — неожиданная встреча.

— Но тогда... — начал Белянчиков.

— Но тогда возникает немало новых вопросов, — сказал Корнилов. — Тебе нужно срочно выяснить, кто жил в комнате? И не только перед тем, как дом поставили на капитальный ремонт, а с первых дней революции.

— У меня еще не все сюрпризы, — недовольный, что его перебили, вставил эксперт. — На каминной доске и на прелестных нимфах среди отпечатков пальцев есть и знакомые задержанного Еременкова и известного вам Михаила Терехова по кличке Гога.

— Михаила Терехова? — насторожился Бугаев.

— Да, Сеня. Твоего подопечного.

Корнилов протянул Бугаеву снимок, на котором «красовались» задержанный Еременков и сбежавший «стрелок». Спросил:

— Ты его по затылку узнать сможешь?

— И по затылку тоже, — сказал Бугаев, но, посмотрев на снимок, покачал головой. — Ничего похожего.

— Майору видней, — ехидно сказал эксперт. — Он, наверное, чаще всего Гогу в затылок видел...

— А третьего в квартире не было, — сказал Белянчиков.

— Он мог быть наводчиком. Приходить раньше, — высказал предположение Корнилов. — Кто-то ведь взломал в комнате паркет.

— Это мы сейчас проверим. — Бугаев достал записную книжку, показал взглядом на телефонный аппарат.

— Звони, — разрешил полковник и переключил клавишу на динамик.

Семен торопился и ошибся в наборе. Женский голос, усиленный динамиком, произнес: «Завод шампанских вин». Все засмеялись.

Во второй раз Бугаев попал туда, куда было нужно.

— Шестая контора, — сказала женщина.

— Скажите, Миша Терехов на объекте? — спросил Бугаев.

— Терехов с воскресенья не выходил.

— Болен?

— А кто спрашивает?

— Майор Бугаев из милиции.

— Вы знаете, я звонила домой, дома его тоже нет. С воскресенья. Мать беспокоится. — В голосе женщины звучала тревога.

— Спасибо, — поблагодарил майор и повесил трубку.

— Странно, — сказал Коршунов.

— Пока ничего странного, — ответил Корнилов. — И бывшие преступники попадают в больницы. Проверь все, Сеня. Не откладывая.

 

3

Через два часа Бугаев входил в кабинет следователя Красногвардейского районного управления внутренних дел Шитикова.

— А ты уверен, Леня, что это Гога? — с сомнением поглядывая на крупного красивого капитана, спросил Бугаев, когда они уселись друг против друга в унылом райотдельском кабинете.

Вместо ответа Шитиков открыл ящик письменного стола и, вытащив оттуда несколько фотографий, небрежно перекинул Бугаеву.

— Это уж ты определяй, Гога здесь или не Гога. У меня он пока числится как неизвестный.

Да, то была хорошо знакомая майору русалка — пышнотелая красавица с рыбьим хвостом, наколотая на правом плече Гоги Терехова. Да и сам мужчина, сфотографированный на больничной кровати, несомненно, походил на Михаила Терехова.

— Видок у него не приведи господи, — сказал Бугаев. Рана серьезная?

— Серьезнее не бывает. Ножиком в живот. И что самое главное — пролежал часа два. Там земля кровью пропиталась.

— Не надо лишних красок, — поморщившись, остановил Бугаев Шитикова. — Давай к делу; — Ах! Ах! — дурашливо пропел капитан. — А я думал, что описание места происшествия заинтересует моего старого друга.

— Меня, прежде всего, интересует Гогино здоровье. Шитиков посерьезнел.

— Врачи говорят что выживет. Операцию сделали вчера. Но крови потерял он много. И в сознание не приходит.

— Когда в последний раз в больницу звонил?

— За пять минут до твоего приезда. Рассказывать дальше или будешь наводящие вопросы задавать?

— Рассказывай Леня. Торопиться нам некуда.

— Собака на месте происшествия вела себя как чумовая. То в одну сторону бросится то в другую. Минут двадцать по поляне гонялась, а потом легла. Ножа мы не нашли. И одежды тоже.

— Он что же, голый лежал? — удивился Бугаев.

— В трусах. Бабка, которая его нашла, подумала загорает. Лежит на животе, одна рука под голову положена. Да только какой вечером загар — солнце уже низко тень от берез. Подошла, хотела разбудить...

— Странная история, — задумчиво сказал Семен. — Гогу и ограбили?! В лесу?

— В березовой роще. На «волейбольной» поляне. Там разбито с десяток волейбольных площадок.

— А что там делал Терехов? — спросил Бугаев. — Не в волейбол же играл?

— Почему бы и нет?

Бугаев недоверчиво покачал головой. Помолчал. Потом сказал:

— Татуировка Гогина. И на карточке сходство есть, хоть и отдаленное.

— Ты учти потерю крови.

— Да что ты заладил одно и то же. Все я учитываю... Что свидетели говорят?

— А какие свидетели, Сеня? — Шитиков в упор, многозначительно посмотрел на Бугаева.

— Волейболисты. Видели же они с кем пришел Гога, с кем разговаривал?

— А где их взять, волейболистов этих? Я же тебе сказал они «дикие».

— Что-то я вас товарищ капитан, не пойму, — переходя на официальный тон, сказал Бугаев. Он уже начал сердиться, решив, что Шитиков разыгрывает его.

— Чего ж тут непонятного? Надо учесть, товарищ майор, что в волейбол играют по выходным. Сегодня у нас вторник. Значит, теперь приедут только в субботу.

— И никто не знает, где эти люди живут, где работают! Бугаев начал понимать, что Шитиков вовсе не шутит.

— Вот именно! Приедут, поиграют — и в разные стороны. До следующей субботы. И никаких физоргов, никаких организаторов у них нет.

— Да-а, ситуация. А из местных никто с ними не играет?

— Какие там местные? Есть в километре садово-огородные участки, так туда на выходные народ приезжает.

— Про них-то ведь известно — кто они где работают?

— Известно — сердито бросил Шитиков — ДОК-1. Деревообделочный комбинат. Два сотрудника угрозыска вместе с дружинниками с раннего утра там.

— Вот видишь!

— Больше половины участков принадлежит людям никакого отношения к ДОКу не имеющим. То ли блатным, то ли ушедшим с комбината. Да дело и не в этом — Шитиков безнадежно махнул рукой. — Те, кого спросили, говорят, что из их поселка никто в волейбол на поляне не играет. Да и вообще они недовольны, что рядом в лесу столько людей по выходным ошивается.

— Враждуют? Может, ссоры какие-то были между ними?

— Нет, не было. Просто огородникам не нравится, что много людей в волейбол играет — траву, говорят, топчут, ландыши весной рвут.

Бугаев неодобрительно хмыкнул.

— Да! Представь себе не нравится — и все тут! подтвердил Шитиков.

— Но ведь как то общаются они? — не хотел сдаваться Семен. — Приходят волейболисты за водой, ягоды покупают, разговаривают о том о сем. С девушками в конце концов заигрывают!

— Семен Иванович, ну неужели ты не понимаешь, даже если приходили за водой — фамилий и адресов у них никто не спрашивал! За три дня все равно этих людей не найдем. А в субботу волейболисты и так на свою поляну приедут. И сам Гога скоро в сознание придет. Так ведь?

— Так, — с сомнением произнес Бугаев. — Что же нам теперь три дня сложа руки сидеть? Ждать, что Гога расскажет. — Он никак не мог примириться даже с вынужденным бездействием.

— Зачем ждать? — сказал Шитиков. — Съездим на место. Может быть, наши сотрудники в ДОКе что-нибудь узнают. Глядишь и Терехов оклемается.

— Ладно, — согласился Бугаев. — Сгоняем на место, может быть и придумаем что- нибудь. Ты позвони в больницу.

Шитиков развел руками.

— Звони, звони. Он каждую минуту может прийти в себя.

Но чуда не произошло Гога все еще был без сознания. Бугаев набрал номер Корнилова. Не вдаваясь в подробности доложил, что собирается осмотреть место происшествия.

— Вернешься, сразу зайди ко мне, — сказал полковник. Может, на месте что и прояснится.

 

4

Улицы на окраине города были забиты грузовиками. Приходилось подолгу стоять у светофора. Молодому водителю наверное надоело тащиться еле-еле и он, включив сирену, выехал на трамвайные пути. Асфальт был раскрошенный, щербатый, и легкие «Жигули» нещадно трясло. Бугаев вспомнил, что ехал по этой улице зимой и видел, как дорожники латали асфальт. «Вот и залатали — зло подумал Семен. — Нет чтобы летом все как следует сделать дожидались морозов. Зимой им больше платят, что ли?»

Обернувшись к водителю спросил:

— И надолго тебе при такой езде машины хватит?

Парень покраснел и не нашелся, что ответить. Но скорость сразу сбавил.

— Я думаю на полгода, — продолжал Семен. — В лучшем случае — на девять месяцев. — Бугаев вдруг поймал себя на том, что почти слово в слово повторяет то, что когда-то при нем говорил одному водителю Корнилов. «А когда-то и вы майор, лихачили», — подумал он и улыбнулся. Шофер, наверное, поймал его улыбку в зеркале и сказал с обидой.

— Да ведь смешно, товарищ Бугаев, среди грузовиков тащиться. Машина оперативная...

— Смешно будет, когда срочный вызов, а твоя «оперативная» рассыплется! И сирену пореже включай, чего зря людей пугать.

Шофер вздохнул и совсем сбавил скорость.

Улица была широкой и просторной, дома стояли далеко друг от друга, не заслоняя солнца перед каждым — газоны и кусты, детские площадки. Не было сырых дворов- колодцев, теснящихся друг к другу каменных громад, толп народа на тротуарах. «Но вот что удивительно, — думал Бугаев, вместе со всем этим ушел и сам город, остались отдельно стоящие жилые кварталы, универсамы огромные холодные кинотеатры. Казалось бы, человеку стало удобнее и просторнее жить, а он едет в свободное время куда-нибудь в центр, прогуливается в толпе по Невскому или узкому Большому проспекту, идет в маленькую старую киношку, вместо того чтобы дышать свежим кондиционированным воздухом в кино театре, который в двух шагах от его дома. Нет на окраине улиц, по которым можно ходить часами разглядывая встречных прохожих, витрины магазинов рекламные огни, а в человеке, хоть и наслаждающемся преимуществом отдельной квартиры, осталась эта нужда в общении, даже в таком уличном немом общении».

Вспомнив про Невский, Бугаев вспомнил и о том, как лет шесть тому назад впервые арестовывал Гогу — поздно вечером в гардеробе ресторана «Север». Терехов взял от гардеробщика шубку приятельницы помог ей одеться, а потом небрежно завел руки за спину, намереваясь просунуть их в рукава дубленки которую держал наготове услужливый старик. Бугаев на несколько секунд опередил гардеробщика и защелкнул на Гогиных руках наручники. Шеф потом пожурил Семена за ненужное пижонство, но сам Гога оценил его ловкость и даже не стал сопротивляться. Сказал только:

— Ну Гога козел! Как тебя сделали — на раз!

Тогда Терехова арестовали за квартирные кражи. Было ему так же как и Бугаеву, двадцать восемь лет. Второй раз Семен брал Гогу тоже на Невском, в квартире его родителей рядом с Казанским собором. И опять за квартирную кражу у известного в городе коллекционера картин. В прихожей за раскрытой дверью стоял небольшой кожаный чемодан в котором лежали аккуратно упакованные сорок три акварели старого Петербурга. Причем некоторые из них были широко известны, репродуцированы в альбомах.

— Ну зачем они тебе, Терехов? — спросил Бугаев, с интересом рассматривая акварели во время обыска. — У нас не продашь — попадешься сразу. Неужели заграничного клиента нашел?

— Для себя, Семен Иванович, — криво усмехнулся Гога и показал глазами на плачущую мать. — Что ж вы, не могли подождать, пока маманя на службу уйдет?

— Мы же из уголовного розыска, Терехов, а не из бюро добрых услуг, — неудачно пошутил Бугаев, и Гога замкнулся. Рта больше не раскрыл. И потом на вопросы следователя отвечать отказался. Вину свою признал, а про то, что собирался делать с украденными акварелями, не сказал ни слова.

Вырос Михаил Терехов в приличной семье — наверное, поэтому дружки окрестили его «Гогой». Мать преподавала в институте, отец работал начальником цеха на заводе. После окончания школы Гога наотрез отказался идти в институт. Вместе с двумя школьными приятелями поступил на курсы, получил профессию плиточника, выкладывал в квартирах ванны и уборные плиткой. И мастером оказался хорошим, и зарабатывал прилично. Да еще получал чаевые от заказчиков — «за скорость», «за качество», просто потому, что «неудобно не дать». Наверное, с чаевых все и началось. «Чем больше имеешь, тем больше хочется» — болезнь, известная с древних времен. А может быть, причина была иная — у Бугаева просто не хватало времени докапываться до причин. Этим следовало заниматься другим, но у них, наверное, тоже не было времени. Или желания.

Два года назад Гога вышел из заключения и позвонил Бугаеву, попросил помочь с работой. Поклялся майору, что в колонию строгого режима возвращаться больше не намерен. Бугаев помог.

 

5

Они сели на трухлявый ствол поваленного дерева. Густой березняк обступал поляну со всех сторон и только на южной стороне, откуда сейчас светило солнце, лес был пореже. Где-то далеко, перекрывая ровный неумолчный шум близкого города, куковала кукушка. «Кукушка, кукушка! Сколько мне осталось жить?» — вспомнил Бугаев присказку из раннего детства и начал даже считать, но кукушка, похоже, совсем не собиралась останавливаться — куковала, как заведенная. Маленькая птичка, похожая на воробья, спикировала на землю прямо перед ними, схватила кусок булки и уселась на волейбольную сетку. Бугаев перевел взгляд на другие площадки — сетки больше нигде не были натянуты «Ай да я! Как же сразу-то не заметил?» — попенял себе Бугаев и спросил Шитикова.

— Леня, задачка на сообразительность почему сетка натянута только на одном поле?

Шитиков, оторвавшись от каких-то своих дум, покрутил головой, разглядывая поляну, пожал плечами.

— Сетка здесь старая. Видишь, порвана в одном месте. Чего ее снимать?

— Другие, думаешь, новенькие? Да и старую сетку мальчишки, если найдут, пристроят к делу.

— Висит же, не пристроили. — Шитиков вдруг свел лоб гармошкой и встал. — Подожди-ка. Думаешь, на ней может быть фамилия хозяина?

Он подошел к сетке и сантиметр за сантиметром стал разглаживать широкую тесьму, проверяя, нет ли на ней надписи. Потом обернулся к Бугаеву и покачал головой.

— Нет ни слова.

Он вернулся и снова сел рядом с Семеном:

— А я, знаешь, как-то об этом не подумал. Про надпись. Ведь могла быть.

— И я не подумал, — ответил, усмехнувшись. Бугаев. — Не сообразил.

Шитиков посмотрел на него вопросительно.

— Я, Леня, подумал, что хозяин сетки мог очень торопиться. И не стал дожидаться окончания игры.

— Думаешь, он теперь за сеткой явится?

— Я же не говорю, что сетку преступник оставил! Хотя всякое бывает. Он-то, конечно, за ней не пожалует. Нам важно, чтобы хоть кто-нибудь появился. С одним-двумя игроками этот «кто-то» уж наверняка знаком. Или телефон знает, или место работы. Так и пойдет по цепочке.

— Я думаю, надо оставить здесь сотрудника. Подежурить, сказал Шитиков.

— Почему бы и нет? Вызови кого-нибудь из оперативников, а я пока по поляне еще поброжу.

Шитиков пошел по тропинке через лес, на секунду обернулся. Крикнул:

— Я тебе посигналю!

Прислушиваясь, как трещат под ногами капитана сучья, Бугаев подумал с легким чувством досады на себя. «А я вот не сообразил, что на сетке может быть фамилия владельца». Он прошелся по поляне, внимательно оглядывая каждый кустик, поднимая обрывки газет, в которые, наверное, была завернута еда. Три раза ему попадались такие, на которых сохранились написанные карандашом номера квартир. На «Ленинградской правде» быстрым красивым почерком было выведено «Иванов». Сколько Ивановых получают каждое утро в своем кабинете «Ленинградскую правду» за казенный счет? «Может быть, может быть.» — подумал Бугаев и аккуратно оторвал промасленную четвертушку с «Ивановым». Потом он выломал прутик и посидел поочередно на всех скамеечках, осторожно разгребая накопившийся с весны мусор — обертки от жевательной резинки и конфет, смятые сигаретные коробки.

Шитиков уже несколько раз сигналил ему, напугав кукушку, которая сразу умолкла, а Бугаев все рылся и рылся. И на коробке из-под сигарет «Мальборо» обнаружил записанный фломастером номер телефона — сто сорок семь-ноль четыре-двадцать. Коробка была хоть и мятая, но чистенькая, не затоптанная. Похоже, последнюю сигарету из нее выкурили не так уж и давно. «Это дело! Это уже кое-что! повеселел Семен. — За каждым номером телефона — живой человек. Или даже несколько. А с человеком всегда можно поговорить». Его порадовало и то, что пачка была от «Мальборо». Не каждый курильщик может позволить себе портить легкие фирменными сигаретами.

В машине рядом с Шитиковым сидел молодой паренек, приехавший по вызову капитана.

— Ну вот, товарищ Бугаев, — сказал Шитиков. — Младший лейтенант Костя Ленский приехал вас подменить. Я ему объяснил, что к чему.

— Главное, не напугай человека, — попросил Бугаев Ленского. — Тот, кто придет за сеткой, может и не знать о происшествии. И ты промолчи. Скажи. — Он усмехнулся и покачал головой. — Вот что сказать? Вопрос не простой.

— Чего голову ломать?! — Шитиков пожал плечами. Сказать все, как есть. Раз сетка висит, значит, ее владелец был здесь и все знает. Если не знает, то узнает в субботу.

— Вы правы, Леонид Николаевич, — задумчиво глядя на младшего лейтенанта, сказал Бугаев. — Но почему бы и маленький шанс не использовать? Короче говоря, скажешь так на поляне серьезную находку сделали. Может быть, поможете опознать.

— Понял, товарищ майор, — деловито сказал Ленский. — А если откажется поехать?

— А это уж от твоего личного обаяния зависит. В крайнем случае запиши все координаты.

Ленский кивнул.

— Машину мы тебе сейчас пришлем, — пообещал Шитиков.

Когда они поехали. Бугаев оглянулся на березовую рощу и спросил Шитикова.

— Ты, Леня, где живешь?

— На Красносельской.

— Совсем недалеко. Я на твоем месте по воскресеньям приезжал бы сюда в волейбол играть. Забирал бы все семейство.

— Приглашал бы товарищей по работе — в тон Бугаеву сказал капитан. Оба рассмеялись. Улыбнулся даже водитель молчавший с тех пор, как Семен сделал ему выговор.

По недалекому уже шоссе катили сплошным потоком автомобили. Почти все грузовые. Легкий дымок курился над башнями градирни. Всюду чувствовалось присутствие человека и в то же время было безлюдно. И одинокая фигурка женщины, шагавшей по проселку навстречу их машине от шоссе, только подчеркивала безлюдье. Когда они поравнялись с нею, оказалось, что женщина была невысокая, тоненькая, одетая в какую-то полосатую распашонку и застиранные до голубизны джинсы. Она чуть посторонилась, пропуская машину и зашагала дальше. Бугаев обернулся. За плечами у женщины был надет пустой рюкзак.

— Стоите, ребята, — попросил Семен. — А вдруг.

— Догнать? — посмотрел на него шофер. Бугаев кивнул. Шофер дал задний ход и через несколько секунд они снова очутились перед женщиной. Она остановилась и спокойно, без особого интереса, смотрела на выходившего из машины Бугаева.

-Здравствуйте, — сказал Семен. — Можно вас спросить.

Женщина пожала плечами. Ей было лет сорок. Из машины Бугаеву показалось, что она значительно моложе. В заблуждение вводила ее стройная, почти девичья фигура.

— Я из милиции Майор Бугаев. — Семен полез в карман за удостоверением, но женщина сделала быстрый, отстраняющий жест и показав глазами на машину, сказала.

— Это и за версту видно. И какой же у вас вопрос?

— Вы не забыли в роще волейбольную сетку?

— Забыла, — не раздумывая ответила женщина.

Бугаеву понравилось как она держится. Подлаживаясь под ее тон, Семен сказал:

— А мы гуляем, видим сетка висит. Неровен час мальчишки на нее позарятся. Оставили своего товарища покараулить, пока вы не приедете.

— А я тут как тут.

— Вот и ладненько, — засмеялся Семен. — Садимся в машину и едем за сеткой.

— Ну уж нет, к незнакомым мужчинам я в машину не сажусь.

— Даже к милиционерам?

Женщина посмотрела на сине-желтые «Жигули». Водитель был в милицейской форме. Наверное, это ее совсем успокоило. Она молча открыла переднюю дверцу, села рядом с шофером. Развернувшись, машина поехала к роще.

«Говорить? Не говорить?» — лихорадочно соображал Бугаев. И еще он никак не мог решить, какой выбрать тон в разговоре с женщиной. Продолжать легкую, непринужденную болтовню и таким образом попытаться побольше узнать о посетителях волейбольной поляны или сразу начинать всерьез выяснять кого она знает?

— А вы что же, — с ехидцей спросила женщина, — за грибами сюда приезжали?

— Ну что вы! — возразил Бугаев. — У нас обеденный перерыв. И приезжали мы капитану запонки искать. Он тут позавчера так разыгрался, что золотые запонки потерял. Их ему к пятидесятилетию благодарные сотрудники подарили.

— Ну что мелет! Что мелет! — возмутился Шитиков, которому еще не исполнилось и сорока.

— Ты что, Леня? — невинно спросил Семен. — Разве не к пятидесятилетию?

— С вами не соскучишься, — улыбнулась женщина внимательно посмотрев на Шитикова потом на Бугаева. И ее поначалу замкнутое лицо сделалось добрым и привлекательным. Только в глубоких голубых глазах оставался холодок недоверия.

— Ой и правда еще один чудик сетку стережет, — удивилась женщина, когда остановив машину у леса, они пришли на поляну.

— Это главный «забойщик» нашей команды, — кивнул Бугаев на Ленского. — Младший лейтенант Костя, краса и гордость ленинградских динамовцев. Кстати, а вы из какого спортобщества? И как вас зовут?

— Зовут меня Марина. — Она подумала секунду, показала руками на поляну — Из спортивного общества «Березовая роща». Вы удовлетворены?

— На первый случай, — ответил Бугаев и стал отвязывать сетку. Марина умело сложила ее в вещевой мешок и затянула шнур. Семен обратил внимание на ее загорелые и сильные руки. Да и лицо у новой знакомой было загорелое. Покрытое темным южным загаром.

— Ну что же, — поднимая мешок, сказала Марина. — Мне, кажется, повезло? Вы обещали подбросить меня до города...

— Конечно, Марина. — Бугаев забрал у нее мешок. Доставим по назначению. Вы где живете?

— На Кировском проспекте. Рядом с Домом мод.

— И ездите сюда через весь город в волейбол играть? искренне удивился Бугаев.

— На метро не так уж и долго, — беспечно ответила Марина. Она шла по тропинке впереди Семена легкой, пружинистой походкой.

— Все-таки далеко. Вам же с Кировского до Удельной рукой подать. И в Лахту, и в Ольгино. Разве там не играют?

— Я уже привыкла здесь.

— Наверное, игроки хорошие?

— Хорошие.

— А как муж на ваш волейбол смотрит?

— Товарищ Бугаев, — женщина оглянулась и посмотрела на Семена. Лицо у нее сделалось холодным и отчужденным. — Вы ведь, наверное, здесь по делу? И ко мне не зря прицепились. Спрашивайте:

«Разминка закончилась», — подумал Семен и сказал серьезно:

— Конечно, по делу, Марина. Хотели бы поговорить с постоянными посетителями вашей волейбольной поляны, а ждать до субботы долго. В будни ведь вы не играете?

— Нет, только в субботу и воскресенье. Они подошли к машине Марину снова усадили вперед, мешок с сеткой сунули в багажник, а сами с трудом втиснулись на заднее сиденье Бугаев спросил:

— Марина, если вы не очень спешите, может быть, заедем в управление, там поговорим? Леонид Николаевич одобрительно кивнул.

— Давайте заедем, — согласилась она.

— Тогда в темпе, шеф, — сказал Бугаев водителю. Тот повеселел, и они понеслись, обгоняя вереницы грузовиков. Бугаев больше не донимал Марину разговорами. «В кабинете поговорим спокойно, — думал он. — А то при такой езде ничего и не запишешь. Да и откровенности особой от нее не жди в большой компании. Стесняется, небось».

Когда они проезжали мимо станции метро, Марина попросила шофера притормозить. Оглянулась на Бугаева.

— Позвоню маме, что задерживаюсь.

Семен хотел сказать, что проще позвонить из милиции, но решил, что женщина стесняется.

Около метро стояли телефонные будки. В одной из них разговаривала пожилая женщина. Марина зашла в свободную будку, сняла трубку. Наверное, автомат не работал, потому что она несколько раз нажимала на рычаг. Потом вышла из будки, с сомнением посмотрела на говорившую в соседней кабине женщину. Показав на вход в метро, она сделала успокоительный жест рукой и вошла в двери. Бугаев вдруг почувствовал тревогу «Вот будет номер, если она уедет! Только с какой стати?»

Прошло две, три минуты. Марина не появлялась. Семен переглянулся с Шитиковым. Вид у капитана тоже был озабоченный.

— Может, посмотреть? — предложил Ленский.

— Подождем, — сказал Бугаев. Он уже знал по опыту, как трудно бывает восстановить доверие, если человек почувствует, что в нем сомневаются. Но из машины Семен все-таки вышел, купил в киоске «Комсомолку», хотя уже утром пробежал ее от корки до корки. Женщина не появлялась. Он посмотрел на часы. Прошло уже пять минут. Теперь Бугаев не сомневался, что Марина обманула их. Он вошел в метро. У телефонов стояли только мужчины. Не было Марины и на стороне выхода. «На этой станции выход только один, подумал Семен. — До «Петроградской», где она живет — или не живет?! — шесть остановок. На каждой она может выйти. Искать ее сейчас бесполезно, а не искать нельзя». Он бегом вернулся к машине, открыл дверцу:

— Константин, быстро в метро. Выходи на каждой станции, до конечной. Я буду ждать на Петроградской. Если повезет оставайся с Мариной в комнате дежурного.

Ленский понимающе кивнул и помчался к метро.

— Вот теперь, Василий, твоя сирена пригодится, — сказал Бугаев шоферу. Машина, стремительно набирая скорость, понеслась по проспекту.

— Я, товарищ Бугаев, не умею медленно ездить. — Шофер весь сиял от удовольствия. — Когда тянешься еле-еле — ну просто душа болит. Я и в милицию-то пошел служить, чтобы хоть иногда с ветерком проехать.

— За это тебя из милиции и выгонят, — пообещал ему Бугаев. Но шофер почувствовал в голосе Семена скрытое одобрение и только хмыкнул.

— Ты. Леня, — обратился Бугаев к Шитикову, — возьми на себя «Гостиный двор». Там пересадка, народу много. Минут десять потолкайся. По всем телефонным будкам пройдись. Я понимаю — шансов ноль, но вдруг... — он с силой стукнул кулаком по колену. — Видал таких лопухов, как майор Бугаев?

— Видал, — сердито сказал Леонид Николаевич. — Капитан Шитиков перед тобой.

— А-а, — отмахнулся Семен. — Это я ей добро дал! Ты-то тут при чем? — И тронул шофера за плечо. — Василий, в Автово, у метро остановись.

Он обошел все закоулки, осмотрел остановки автобуса и троллейбуса. Спустился вниз и увидел, как Ленский, уже проверивший станцию, садится в поезд. Когда через час они, наконец, собрались все трое на Кировском проспекте около станции «Петроградская», вид у них был усталый и грустный...

 

6

— Да, Семен, женщины твое слабое место, — сказал полковник, когда Бугаев доложил ему вечером о своей неудаче.

— Женщины, Игорь Васильевич, слабое место во всей системе человеческих отношений. — Бугаев чувствовал себя виноватым, а в таких случаях он всегда пытался отшучиваться.

— Интересная мысль. — Корнилов взял лист чистой бумаги, сложил его вчетверо. Он всегда так делал, когда собирался что-то записывать. — Этот тезис, Сеня, разовьешь мне как-нибудь в свободное время, а сейчас давай о деле. А из-за дамочки не переживай. Как ее зовут?

— Кто ее знает?! — хмуро ответил Бугаев. — Назвалась Мариной.

Корнилов записал на листочке.

— Эта Марина могла просто не захотеть иметь дело с милицией. Мало ты таких людей встречал? А если она слышала о том, что кого-то ранили, то тем более. Решила от всего этого подальше держаться...

Бугаев знал, что шеф может совсем так и не думать, просто хочет проверить «на прочность» все возможные версии.

— Не знаю, на что смелости больше надо? — с сомнением покачал он головой. — На то, чтобы полчаса побеседовать в милиции или нахально улизнуть от трех сотрудников? — Он не сумел удержаться и со злостью хлопнул кулаком по столу. Нахально! Прямо на глазах!

— Не расходись, не расходись, — успокоил его полковник. — Найдется твоя Марина. И никакой особой смелости, чтобы удрать от вас, ей не потребовалось. Вошла в метро позвонить, телефоны заняты — эскалатор свободен, встала на ступеньку и поехала. Женщины народ импульсивный.

— Не слишком ли? — хмуро пробормотал Семен. — А сетка? Вещевой мешок? Она же на эту поляну каждый выходной приезжает. Могла бы сообразить, что не сегодня, так в субботу мы ее там разыщем.

— Сеня, я же говорю — женщины импульсивны. Она сначала сделала — потом подумает. Погоди, еще начнет разыскивать красивого брюнета по фамилии Бугаев. Кстати, ты вещевой мешок осмотрел?

— Осмотрел. Пахнет чем-то сладким. Вином, что ли? Никаких меток, никаких бумажек.

— А телефон с коробки сигарет?

Семен повеселел:

— Тут майору Бугаеву надо поставить пятерку. Телефон принадлежит Плотскому Павлу Лаврентьевичу, директору ремонтного завода. Павел Лаврентьевич сейчас на совещании в исполкоме, оттуда поедет домой. Мы ему и позвоним по этому телефончику.

— Ты очень-то не воспаряй, — охладил Корнилов Семена. Думаешь, этот Плотский помнит всех, кому свой телефон давал?

— Должен помнить. Во-первых, не всякому дают домашний телефон. Во-вторых, дал он его кому-то только что, человек же не курит пачку сигарет в неделю. День, от силы. А в-третьих, — сигареты «Мальборо»! Их не каждый может достать. Вы, например, хоть и начальник, а целый день смолите «Столичные».

— Да мне и даром эти «Мальборо» не надо, — запротестовал Корнилов. — Привык к одним сигаретам и ни на какие другие не променяю.

— А недавно я у вас «Данхилл» видел...

— Ладно, Семен, — недовольно сказал полковник. — Иди-ка звони Плотскому, у тебя уже поднакопился опыт общения с руководящими кадрами. Главное — выдержка. Да попробуй словесный портрет своей Марины составить. Проверим твою наблюдательность.

— Слушаюсь. — Бугаев поднялся. Около двери он остановился и, обернувшись к шефу, сказал задумчиво:

— Не нравится мне эта дамочка. Почему-то...

Придя к себе в кабинет. Бугаев прежде всего позвонил в больницу. Узнал о состоянии Гоги. Там все было по-прежнему, ни о каком разговоре с ним не могло быть и речи. Потом он набрал номер Павла Лаврентьевича.

— Вас слушают, — откликнулся приятный женский голосок.

— Здравствуйте. Можно товарища Плотского? — попросил Семен.

— Здравствуйте. А кто его спрашивает?

— Майор Бугаев из Главного Управления внутренних дел, сказал Семен, посчитав, что в настоящем случае чем официальное, тем лучше. Да и пугать домочадцев милицией и уголовным розыском не следовало.

— А что вы хотели, товарищ Бугаев? — спросила женщина все так же ласково.

— Я хотел бы встретиться с Павлом Лаврентьевичем.

— А по какому поводу?

Похоже, что этот вежливый разговор мог затянуться до бесконечности.

— Я разговариваю с его супругой? — в голосе Бугаева появились металлические нотки.

— Да, я его жена. И хотела бы знать, зачем вам нужен Павел Лаврентьевич. — Оказывается, и женскому голосу на другом конце провода были не чужды металлические интонации.

— Товарищ Плотский сам к телефону никогда не подходит? сдерзил Семен.

— Павел Лаврентьевич очень занятой человек... — сердито начала жена, но Бугаев перебил ее:

— Тогда мне придется вызвать его повесткой. И он потеряет еще больше времени.

— Если вы настаиваете... — Брешь в обороне была пробита.

— Настаиваю.

Минуты три он дожидался, пока трубку возьмет сам директор.

Наконец тот откликнулся приятным басом:

— И что за майор Бугаев мной интересуется?

Семен поздоровался и, не пускаясь в объяснения, попросил о встрече на завтра.

— В любое время, майор. В любое время. — Похоже, что на заводе с временем у директора было не так напряженно, как дома.

— Тогда в девять?

Директор был на все согласен.

 

7

Ровно в девять Бугаев вошел в приемную. Здесь уже сидели несколько человек. Семен не успел поздороваться, как секретарь спросила:

— Вы из Главного Управления? Прошу вас... — и, не дожидаясь ответа, растворила перед ним массивную, потемневшую от времени дверь. За дверью находился небольшой зальчик. Красная, прямо-таки кроваво-красная ковровая дорожка вела еще к одной двери, поменьше, но имеющей такой же заслуженный, как и первая, вид. Секретарша так стремительно провела Бугаева по красной дорожке к этой двери, что Семен не успел как следует рассмотреть девицу. Осталось впечатление как от чего-то эфирного, бестелесного, благоухающего хорошими духами.

— Павел Лаврентьевич! — сказала секретарша, распахивая дверь. — К вам из Главного Управления.

Из-за большого стола, на котором лежала только одна пухлая папка, поднялся высокий светловолосый человек.

— Товарищ Бугаев! Милости прошу. — Он широким жестом показал на кресло. И улыбнулся секретарше, стоящей в дверях: — Олечка, нам кофе...

— Павел Лаврентьевич, — запротестовал Бугаев. — Я к вам на пять минут. Какой уж кофе?!

— Молодой человек, — у директора был приятный басок, никогда не знаешь заранее, во что выльются пять минут. А кофе располагает к доверительной беседе.

Бугаев уселся в удобное кресло и окинул кабинет быстрым взглядом. Кабинет был совсем крошечным, в несколько раз меньше приемной. Взгляд Семена не ускользнул от внимания директора.

— Удивляетесь моим апартаментам? — добродушно усмехнулся он. — Это целая история... Во время войны здесь сидел... — Плотский похлопал сухой, усыпанной печеночными пятнами, ладонью по столу — наш нынешний начальник главка Мелех. Время то было какое! Героическое! Тяжелое. Он спал тут же, за стенкой, в комнате отдыха. — Директор кивнул на маленькую дверь в углу кабинета. — И, приезжая теперь в Ленинград, товарищ Мелех никогда не минует нашего завода. Придет ко мне, сядет в это кресло, задумается. А иногда и поплачет.

«Сколько же лет этому Мелеху? — подумал Семен. — Небось к восьмидесяти. Потому и плачет».

Секретарша принесла поднос, накрытый белоснежной салфеткой, ловко расстелила ее на маленьком столике, расставила чашечки, вазочку с печеньем.

Девушка и впрямь была очень стройная, миленькая. Только подбородок чуть тяжеловатый. «Лет через десять в такую командиршу превратится!» — мелькнула у Бугаева мысль.

Павел Лаврентьевич не спеша разлил кофе, пододвинул Бугаеву вазочку с печеньем.

Воспользовавшись паузой. Бугаев сказал:

— Павел Лаврентьевич вы не удивляйтесь. То, что я скажу сейчас может показаться вам смешным и незначительным. — Он вытащил из кармана мятую коробку от «Мальборо» но директор его словно не слышал.

— Когда товарищ Мелех сидел в этом кресле, — сказал он, я токарил в седьмом цехе. По три смены иногда не уходили домой. Есть нам что вспомнить с товарищем Мелехом! Вы что же не пьете? Олечка у меня большая мастерица варить кофе...

Глаза у директора были голубые-голубые, мелкие морщинки, сходившиеся у глаз, создавали впечатление, что Павел Лаврентьевич все время улыбается, но взгляд оставался равнодушным.

— Что же за дело у нас? — спросил он, наконец, Бугаев подумал, что если начать рассказывать про волейбольную поляну, директор сочтет его сумасшедшим.

— Павел Лаврентьевич, тут в одном месте мы нашли коробку от сигарет. — Он постучал пальцем по лакированному картону. — И — смешное совпадение — на коробке записан ваш домашний телефон. — Семен взял коробку и показал запись директору.

— Сейчас. — Павел Лаврентьевич поднял ладонь, словно отстранился от коробки. — Сейчас мы об этом поговорим. У меня к вам, дорогой товарищ Бугаев встречный вопрос. Сын мой — автомобилист. То ли «Москвич» у него то ли «Жигули» неважно. Я не очень-то разбираюсь. Ну, сами знаете, молодежь любит скорость, любит проехаться с ветерком. Я когда токарил на этом заводе, — он внимательно посмотрел на Бугаева. — Я вам рассказывал, что работал токарем здесь? В седьмом цехе? Ах да рассказывал. И понимаете, какое дело за скорость у сына отобрали права.

— Наверное, уже не в первый раз нарушил правила! улыбнулся Бугаев.

— Наверное. Не могли бы вы помочь?

— Павел Лаврентьевич, да ведь я не из ГАИ — по другому департаменту. Из уголовного розыска...

— Ну вот! — обрадовался Плотский. — Из уголовного розыска! Да вы самый главный! Вас все должны бояться. Что вам стоит словечко замолвить? Мальчишка же, — он улыбнулся так ласково, так обезоруживающе, что Семен не смог удержаться от ответной улыбки. — Помогите. — Почувствовав, что Бугаев готов сдаться, Павел Лаврентьевич прикоснулся ладонью к его руке. — Ну что вам стоит?

— Я поинтересуюсь в ГАИ, что и как — сказал Бугаев. — Но если уж виноват... — он развел руки.

— Вот и прекрасно! — обрадовался Плотский. Похоже для него был важен не результат, а сам факт согласия Бугаева поинтересоваться обстоятельствами дел. У Павла Лаврентьевича на все были свои понятия. — Вы только поинтересуйтесь — продолжал директор, — а они уж сами поймут, как поступить. Вы, кстати, не автомобилист?

— Есть такой грех, — сказал Семен и отхлебнул из чашки. Кофе был крепкий и очень ароматный. Олечка, и правда, умела его варить.

— Когда понадобится ремонт — милости прошу. У нас на заводе есть такой мастер — сделает конфетку.

— Спасибо, Павел Лаврентьевич. Я сам ремонтирую, соврал Бугаев, умевший только поменять свечи да зачистить клеммы у аккумулятора.

— Э-э, нет! С нашим мастером никто не сравнится. Ас! Телефон у вас мой домашний есть, запишите рабочий.

Бугаев записывал телефон, а сам думал о том, что если директор каждому встречному дает свои координаты, то он может и не вспомнить, кто записывал телефон на сигаретной коробке.

— Ас этот, конечно, и подхалтуривает, — продолжал директор, — куда денешься? Приходится смотреть сквозь пальцы. — Он поднес растопыренную ладонь к глазам. — Жизнь так устроена! Вам ведь тоже приходится на какие-то мелочи закрывать глаза.

— Нет, — покачал головой Бугаев. — В нашем деле глаза прикроешь — без головы останешься.

Плотский метнул на майора оценивающий взгляд, сердито пожевал губами и, словно потеряв к собеседнику всякий интерес, взглянул в окно.

— Павел Лаврентьевич, — бугаев пододвинул директору коробку от сигарет, — вы в последние дни свой домашний телефон кому-нибудь давали? Человеку, который курит «Мальборо»?

Директор взял коробку, повертел ее в руках, надел очки, внимательно посмотрел на запись.

— Мой телефон, правильно. — И небрежно бросив коробку на стол, сказал. — Да я и писал. Бугаев был готов ко всему, только не к этому.

— А вы разве курите? — спросил он невпопад.

— Год уже не курю. — Он вдруг посмотрел на Семена, словно увидел его впервые. — А в чем, собственно, дело? Какая-то коробка, мой телефон...

Бугаев подумал, что директор сейчас скажет: «У меня в приемной народ ждет, не дождется, дело стоит, а вы с какой-то ерундой'» Но Павел Лаврентьевич только добавил: Какой-то детектив, а? — И улыбнулся.

— Детектив, — согласился Бугаев. — Я эту коробку в зоне отдыха нашел, на волейбольной поляне...

— Ну вот! — обрадовался собеседник. — Так бы сразу и сказали. Я теперь вспомнил. В воскресенье ездил туда по мячику постукать, разговорился с интересным человеком, обменялись телефонами. Коробка-то его, он «Мальборо» курил. — Директор вдруг нахмурился. — Он что же, выбросил мой телефон? Вот так номер!

«Пан директор еще и в волейбол по воскресеньям играет!» Семен смотрел на директора, с трудом скрывая изумление. Он готов был простить ему и провалы в памяти, и бесцеремонность, и ожидающих в приемной посетителей. Ему ведь за шестьдесят...

— Мне крупно повезло, Павел Лаврентьевич, — оправившись от изумления, сказал Бугаев и улыбнулся почти умиленно. Он иногда умел так улыбаться, чтобы расположить собеседника. Я ведь как раз ищу людей, игравших в воскресенье на поляне в волейбол. Там совершено преступление...

— Преступление! — насторожился Плотский.

— Да, тяжело ранили одного мужчину.

— Который «Мальборо» курил? — спросил директор.

— Нет. — Семен вынул фотографию Гоги, передал Плотскому. — Вот пострадавший.

— Не знаком, — коротко ответил директор.

— И не видели ни разу?

Плотский надел очки, еще раз внимательно посмотрел на фото, отложил в сторону.

— Там столько народу бывает. А потом, когда на площадке играешь, больше на мяч глядишь, чем на лица. — Он неожиданно засмеялся. — И, знаете, товарищ Бугаев, в трусах люди выглядят иначе, чем в костюмах.

— Павел Лаврентьевич, когда вы приехали в воскресенье на площадку? И когда уехали? Не помните время!

— Приехали в десять. Точно помню. А уехал? — Он снял трубку телефонного аппарата, набрал номер, сказал воркующим голосом:

— Деточка, в воскресенье с волейбола я, когда вернулся? Ты точно помнишь! Ах-да, правильно! — Он повесил трубку. — В три был уже дома. Жена говорит, что в три — она лучше знает. В четыре мы ехали в гости...

— В три... — в раздумье повторил Бугаев, — а сколько вы оттуда до дома добираетесь?

— Двадцать минут. Машина у меня двухсменная и по воскресеньям работает. На завод, знаете ли, в любое время дня и ночи приходится заезжать.

— А кто этот человек, которому вы телефон свой дали?

Плотский нахмурился.

— Мне представился доктором наук! Но если он так с моим телефоном поступил — грош ему цена. Несерьезный человек.

— Да он, может быть, потом в записную книжку переписал, успокоил Бугаев директора. — Вы его телефон сохранили?

Плотский достал записную книжку, полистал:

— Вот — Казаков Виктор Николаевич, двести двадцать один восемнадцать — ноль три... Институт металловедения. Я, понимаете ли, докторскую собрался защищать... А он по той же теме работает, мог бы оппонировать.

Бугаев записал координаты Казакова. Еще раз спросил Плотского:

— Значит, никаких ссор, шума на поляне не возникало?

— Шумят там все время. А ссор никаких. Я, во всяком случае, не видел.

Бугаев поднялся с кресла:

— Павел Лаврентьевич, большое спасибо. Пойду. Я и так у вас массу времени отнял. — И тут он вспомнил про фоторобот Марины, над которым трудился вчера до поздней ночи. Вытащил карточку, показал Плотскому: — А эта дама вам никогда на глаза не попадалась? Тоже на волейболе.

Директор встал из-за стола, надел очки, пригляделся к фотографии. Фигура у него еще сохраняла следы былой стройности. Хорошая осанка, никакого намека на живот «Вот что значит волейбол», — подумал Бугаев.

В какое-то мгновение Бугаеву показалось, что на лицо Плотского словно тучка набежала, брови поползли вверх к переносице, но он тут же весело сказал:

— Видел, видел эту дамочку. В мастерах ходит. Удар у нее сильнющий. — Он передал фотографию Семену. — Только здесь она у вас какая-то расплывчатая. Но она, точно она, Лена. Женщин все-таки запоминаешь лучше, — хохотнул он. Поневоле глаза к ним тянутся. А вы женаты?

— Нет еще.

— Не женитесь на молодой, — заговорщицки, шепотом сказал Плотский, — будете жалеть. Лучше любовницу молодую заведите.

— Павел Лаврентьевич, а вы фамилию этой Лены не помните? Или отчество? Где работает, живет?

— Нет. Лена и Лена. Знаете, товарищ Бугаев, тем и привлекает меня эта волейбольная поляна, что никто ни о чем тебя не спросит, если ты этого сам не захочешь. Кто ты, откуда, начальник, подчиненный, молодая у тебя жена или старая, изменяет тебе или нет — никому ни до чего дела нет. Играй, не зевай. Хорошо бьешь — становись на площадку к мастерам, просто, как говорится, «покидать» пришел — к неумехам. Вот и вся недолга! Так вы насчет сына узнаете? — Плотский задержал руку Бугаева в своей. — Зовут его Валентин. ГАИ — Петроградское...

 

8

Институт металловедения находился на полпути от завода на Литейный, и Бугаев решил навестить Казакова без предупреждения. На вопрос Саши Огнева: — Как дела? Семен буркнул: — В ажуре.

Огнев, опытный водитель, уже лет двадцать работавший на оперативных машинах, с ехидцей усмехнулся:

— Грустный почему-то у вас ажур, Семен Иванович. Прокол!

— Мы, Саша, работаем без проколов. Пора бы тебе привыкнуть к этому, — сказал Бугаев. — А некоторых водителей от проколов в талоне уберегает только то, что они работают в уголовном розыске.

Огнев засмеялся:

— Что-нибудь новенькое расскажите!

Но Семен не стал с ним больше пикироваться. Настроение у него было паршивое. Несмотря на удачу. «И чего это я скис? — думал он. — Директор не понравился? Как будто мне мои уголовники нравятся? А директор — ничего себе мужик, улыбчивый, в волейбол играет на старости лет. При молодой жене иначе нельзя. — Он вспомнил, как Павел Лаврентьевич сладенько сказал в трубку «деточка», и ему стало еще тоскливее. — Да подумаешь! Может быть, я его больше и не увижу, этого директора! — рассердился на себя Бугаев и тут понял, почему у него плохое настроение — дернула же нелегкая пообещать Плотскому разузнать об автомобильных делах его сына. — Вот дурак! Ему улыбнулись приветливо, а он и отказать не смог!»

...Виктор Николаевич Казаков оказался в институте и тотчас согласился прогуляться с Бугаевым по маленькому институтскому садику. Доктор наук выглядел не больше чем на тридцать. Он был стройный, если не сказать — тощий, подтянутый. Семен сразу решил, что доктор не только играет в волейбол по субботам и воскресеньям, но и бегает каждый день трусцой. «И курит при этом?» — Бугаев засомневался, к тому ли Казакову он пришел, и, вытащив из кармана коробку «Мальборо», спросил: «Ваша?»

Казаков оглянулся по сторонам, сделал страшные глаза и, выхватив коробку из рук опешившего майора, моментально спрятал ее в карман:

— Что вы! Что вы! Увидят сотрудники — скандал! Засмеют! Подвергнут остракизму!

Заметив недоумение на лице Бугаева, сказал: — Я же не курю! Я же спортсмен! Бегун! Пример в отчетном докладе спортивного клуба, а вы тут размахиваете моими сигаретами. Что вы, что вы!

Семен рассмеялся. Казаков смотрел на него.

— А там, на волейболе?

— Там наших нет. Они и не знают, что такое волейбол. И меня там никто не знает. Не знают, что я такой хороший, примерный. Я и курю. Одну-две сигареты. — Он склонился к Бугаеву и шепотом сказал: — Для пижонства! Девушек угощаю.

— И директоров завода?

— Знаете? Вот прилепился старый «токарь». Он вам рассказывал про товарища Мелеха?

Семен кивнул.

— И откуда он только про меня узнал? — Казаков посмотрел на Бугаева. — Может быть, с помощью уголовного розыска?

— Это я вас, Виктор Николаевич, с помощью директора нашел, — Он требовательно протянул руку: — Коробочку-то отдайте! Она теперь вещественное доказательство. Давайте, давайте. Я в ДСО ее не понесу.

Казаков, предварительно оглянувшись, отдал Бугаеву коробку.

— Павел Лаврентьевич вам телефон собственноручно записал, а вы с ним так пренебрежительно! Он же звонка будет ждать.

— Ну его! — махнул рукой Казаков. — Я и не собирался записывать. Он взял у меня пачку, сам и написал. И звонить я ему не буду. Да этой рептилии на пенсию пора! — сказал он с жаром. — А не докторскую защищать. И завод передать кому-нибудь помоложе.

— Виктор Николаевич, в воскресенье вы когда с площадки ушли?

— Когда ушел? Ушел, ушел... — почти пропел Казаков, задумался. — Ушел на пятичасовую электричку. Что-то случилось?

— Случилось. — Бугаев рассказал ему о происшествии.

Казаков слушал очень внимательно, не перебивал, не переспрашивал. Только молча показал на скамейку предлагая сесть. Усевшись, вытащил из кармана перо и блокнот и стал что-то быстро в нем набрасывать. Когда Семен закончил рассказывать, Виктор Николаевич протянул ему раскрытый блокнот. На небольшом листке уверенными штрихами была начерчена схема. Бугаев понял, что это схема волейбольной площадки.

— Где нашли раненого? — спросил Казаков. — Отметьте.

Майор поставил крестик в левом углу схемы.

— За кустами... — в раздумье произнес Виктор Николаевич. — Туда я в воскресенье не заглядывал. А то, бывало, позволял себе часок позагорать. Играл я на этой площадке... — Он поставил такой же крестик, как и Семен, только в правом нижнем углу схемы. — Играл долго. Команда подобралась крепкая. Никто нас вышибить не мог. — В голосе Казакова прозвучали нотки удовлетворения. — Так что половину времени я был лицом к месту происшествия. Сами понимаете, во время игры больше за мячом следишь да за игроками, но если бы что-то здесь происходило... — он постучал пальцем по нарисованному Бугаевым крестику, — шум, драка, возня какая я бы увидел.

Разглядывая схему, Семен подумал, что Казаков поставил свой крестик именно там, где они помогали снимать сетку Марине.

— На этой площадке чья сетка висит? — спросил он.

— Да кто ж ее знает?! Она там, по-моему, несколько лет висит.

— Ну а кто ее вешает?

— Эту — никто. Висит и висит. Однажды, правда, порезали ее. Может быть, ночью какой-нибудь пьяница в нашу сеть попал. — Казаков улыбнулся.

— Не этой женщине принадлежит сетка? — Бугаев вынул из кармана фоторобот своей «знакомой» и показал Казакову.

— Интересно, — удивился Виктор Николаевич. — Смахивает на Лену, но ведь это, наверное, фоторобот?

Бугаев кивнул.

— Чего ради фоторобот? И почему милиция ею интересуется? Она приличная баба. Приходите в субботу — познакомлю.

— Уже знаком. — В голосе Бугаева прозвучала легкая нотка неприязни, и Казаков вопросительно поднял брови.

— Нет, правда, она приличная баба. В чем ее обвиняют!

— В легкомыслии, — сказал Семен. — Вы ее фамилию знаете?

— Нет. Мы все по именам, реже — по имени-отчеству.

— У меня к вам, Виктор Николаевич, просьба: все, что я теперь вам скажу, — строго секретно. Ладно?

— Конечно.

— Эту вашу Елену я встретил во вторник около площадки...

Казаков слушал, время от времени с недоумением пожимая плечами и приговаривая:

— Ну что за глупость! Абракадабра!

Наконец, он не выдержал:

— Дайте-ка мне, Семен Иванович, еще раз на картинку взглянуть. Может быть, я ошибся? — но, повертев в руках фоторобот, сказал: — Она. Никаких сомнений. У меня зрительная память хорошая.

Бугаев спрятал карточку в карман и достал фотографию Гоги. Протянул Казакову.

— Если у вас феноменальная память на лица, может быть, и этого человека вспомните?

— Вы как фокусник с картами, — засмеялся Казаков и тут же воскликнул: — Да, и этого парня я знаю! Даже играл как-то в одной команде.

— Он тоже приличный парень? Удар сильный? Виктор Николаевич, почувствовав иронию в голосе Бугаева, усмехнулся.

— С ударом у него все в порядке. Но быстро выдыхается, бывает у нас редко, от случая к случаю. Поэтому что он за человек — сказать не могу. Как я понимаю, он и Лена главные герои трагедии?

— Он — да! Ножом ударили его... А Елена или Марина, как она мне назвалась, случайно в наши сети попала. Но повела себя странно. Вы, Виктор Николаевич, что о ней знаете?

— Да ничего, собственно, — развел руками Казаков. Играет прекрасно. Удар у нее, действительно, сильный. Мы ведь там, на площадке, почти никогда не знакомимся по-настоящему. Так, ни к чему не обязывающие разговоры. В этом и прелесть. Поиграли и разошлись. Никаких чинов, званий... Никто ни к кому не навязывается. Кроме Плотского, — он покачал головой. — Но этот не в счет!

Бугаев вспомнил, что директор рассказал, как Казаков представился ему доктором наук. «Соврал, конечно, Плотский. Знал о Казакове заранее и сам познакомился с нужным человеком».

— Ну хоть что-нибудь вы о Лене знаете? — спросил он собеседника.

— Если вас заинтересуют мои ощущения, увы, не основанные на фактах...

— Заинтересуют, заинтересуют! — Бугаев был готов зацепиться за любую возможность.

— С паршивой овцы — хоть шерсти клок? — весело сказал Казаков. — Я с Леной раза три в метро ехал...

— Где она выходила? — перебил Бугаев.

— Она живет на Петроградской, а где точно — не знаю. Так вот, у меня создалось впечатление, что женщина она одинокая, неустроенная. Зарплата маленькая. Она мне про зарплату ничего не говорила, но догадаться нетрудно. В театр она часто ходит, на концерты — всегда на галерке, по входным билетам. Ездит на юг — по «горящим» путевкам, почти бесплатно. Ну и еще кой-какие детали. Только о чужой жизни рассказывать как-то неудобно. Вы уж сами ее порасспрашивайте.

— Ее сначала найти нужно, — хмуро бросил Бугаев.

— А куда она денется? В субботу наверняка придет играть.

— Зачем же ей тогда от меня бегать? Называться чужим именем? А потом, как ни в чем не бывало, приходить туда, где ее сразу найдут.

— Немотивированный поступок.

— Мне уже не первый человек об этом говорит, — покачал головой майор.

— А кто первый? Плотский?

— Нет, мой начальник. Только ему простительно. Он вашу Марину-Елену в глаза не видел, но вы?! Нет, не похожа она на истеричку.

— Не похожа, — согласился Казаков Бугаев посмотрел на него с недоумением.

— Не похожа, — повторил Казаков. — Но она женщина, а женщины способны на алогичные поступки.

«Тоже мне, знаток женщин!» — недовольно подумал Бугаев. Он уже начал раздражаться оттого, что разговор принял затяжной характер. Все вокруг да около и ничего конкретного. Казалось, что волейболисты, приезжавшие на поляну, гордились тем, что ничего друг о друге не знают.

— А кто мог бы знать Елену... поближе? — спросил он.

— Представления не имею. К ней все очень хорошо относятся, считают старожилкой поляны. Лена очень контактная, всегда готова оказать какую-нибудь помощь, мелкую услугу...

— Например?

— Да всякие мелочи! Поделиться едой, сходить за водой к реке. Сам видел, как она помогала шоферу Плотского мыть машину. — Казаков вдруг задумался, потом окинул Бугаева оценивающим взглядом: — И вообще, мне кажется, что Лена в него влюблена.

— В шофера?

— Нет, в самого директора.

Бугаев встал со скамеечки.

— Спасибо. На всякий случай запишите мой телефон. Вдруг вспомните фамилию, место работы кого-то из своих партнеров позвоните. — И глядя, как Виктор Николаевич записывает телефон, добавил. — А план, который вы нарисовали, я реквизирую. С вашего разрешения.

Казаков вырвал листок, протянул Бугаеву. Когда майор подходил к проходной, Казаков его окликнул. Он бежал следом, легко и пружинисто.

— Семен Иванович! Вспомнил. — Виктор Николаевич, довольный, улыбался. — Такая простая фамилия — Травкина. Я пошел в другой корпус, а там на газоне траву косят. Вот и вспомнил.

— Спасибо, — улыбнулся в ответ Бугаев. — Это уже что-то!

— Только вы про сигареты... — Казаков прижал палец к губам. — Ни-ко-му.

 

9

К концу рабочего дня в кабинет полковника заглянул Белянчиков, молча положил на стол старенькую, выцветшую папку, на которой было написано: «Дело № 880». И еще: «Военный трибунал г. Ленинграда. Хранить постоянно. Начало 12/VII 43 г.».

— Всю надо читать или ты изложишь самую суть?

— Начни, — многообещающе сказал Белянчиков. — Тебе это будет интересно вдвойне. А если о сути — так это папочка про хозяина комнаты с камином. Он же, если я не ошибаюсь, хозяин шкатулки с драгоценностями...

Полковник заинтересованно раскрыл папку. Маленький желтый листок выпал оттуда. Корнилов взял его в руки. Это была полуистлевшая записочка, торопливо написанная карандашом: «Сходи к Вере в Гостиный двор вход с Невского ф-ка медучнаглядных пособий внутри двора. Пусть она срочно сходит к Максу пусть тот все бросит и поможет меня спасти надо нанять защитника нет ли кого знакомого у Сережи милицейской шишки, словом спасайте иначе я погибну умоляю во имя всего святого все надо сделать быстро примите все возможные меры нет ли у Миши связи в судебном мире. Целую вас».

Крик о помощи.

«Наверное, записку перехватила охрана при попытке передать из тюрьмы», — подумал Игорь Васильевич.

А дело в синенькой папке на первый взгляд заключалось банальное. Но в своей банальности страшное. Один мужчина директор продовольственного магазина и две женщины продавщицы «путем обвешивания и обмана потребителей экономили и расхищали продукты» в блокадном Ленинграде. Воровали у людей, умиравших с голода. Протоколы допросов, очных ставок, показания, описи имущества. И новые показания: «На первом допросе я дал следствию ложные показания, но сейчас я прочувствовал, что, скрывая основных виновников преступления, я делаю вред государству. Хочу рассказать всю правду.» А через несколько страниц еще более полное, более «искреннее» признание...

Корнилову стало не по себе. Он почувствовал смутное раздражение на Белянчикова, подсунувшего ему эту папку, на себя — за то, что принялся ее листать! Ему не раз приходилось листать похожие синие папочки. И за обесцвеченными, выгоревшими от времени строчками всегда вставали такие яркие, такие горькие воспоминания, что он надолго терял душевное равновесие Белянчикову было интересно читать синие папки. Он узнавал из них о том, как много лет назад в его родном городе рядом с героизмом уживались стяжательство и подлость. А Корнилов узнавал среди обманутых и обвешенных себя и никак не мог отделаться от привычки подсчитывать украденные килограммы хлеба и масла, обозначенные в протоколах, и прикидывать, сколько ребят из его класса можно было бы кормить этим хлебом и маслом. И как долго. Вдобавок к жидкому соевому супу, который стали давать весной 1942-го. Для него события, описанные сухим языком судопроизводства, были частью его жизни. Со стяжателями и ворами у него были старые счеты.

...В мае ему принесли повестку, приглашали прийти в 30-ю школу на Среднем проспекте. Игорь пришел. Оказалось, что собрали всех учеников школы, оставшихся в городе и переживших самое тяжелое блокадное время. Собрали не для учебы, а немножко подкормить.

Ребята с трудом узнавали друг друга. Подходили, спрашивали: «Ты такой-то?» Похожий на тень человек улыбался и кивал. И происходило словно бы новое знакомство со старыми друзьями. Только осталось-то их совсем немного...

Незнакомая учительница, сверившись с классным журналом их третьего «Б», выдала талоны на обед. Обед состоял из тарелки соевого супа. Но не столько этот суп, сколько возможность опять быть вместе, в коллективе, преобразила ребят. Очень быстро они оттаяли, у большинства исчезла засевшая, казалось, навечно печаль в глазах. И уже слышался смех, и хоть и робко, но они пытались играть.

Очень недолго кормили ребят супами в какой-то столовой на Среднем проспекте. Потом, явившись в один прекрасный день к этой столовой, они нашли ее закрытой. Пришла учительница, объявила, что сегодня обеда не будет, а завтра чтобы все приходили на 10-ю линию, в дом 4. Кормить теперь будут там. И никаких объяснений. В новой столовой тот же суп оказался и гуще, и вкуснее. Мальчики радостно удивились — почему бы это? Соя-то везде одинаковая. А потом узнали — повара и официантки в той столовой воровали. «Гады! — говорили ребята между собой. — Взгрели бы их хорошенько!»

В новую столовую Корнилов ходил до самой осени, до отъезда в эвакуацию. И только один раз остался без супа официантки едва успели расставить тарелки, как рядом со столовой разорвался снаряд. Осколками повыбивало окна, в суп полетели стекла, известка. Кое-кого из ребят поцарапало. Хорошо, что столовая была в полуподвальном помещении. Перепуганная учительница металась от стола к столу, проверяя, не ранен ли кто всерьез. Потом, обессиленная, села на стул и, улыбнувшись, сказала.

— Ну вот, ребятки, без супа, но зато живые.

Уж сколько воронок от снарядов и бомб видели ребята за это время, сколько разрушенных домов, погибших людей, а не утерпели — побежали собирать осколки. Игорь нашел осколок, похожий на всадника с лошадью. Он был еще теплый, с острыми, словно бритва, краями. Корнилов даже увез его в эвакуацию, в пермское село Сива. И там сменялся с одним местным мальчиком на две шаньги.

Белянчиков заметил, что полковник перестал листать папку и задумчиво смотрит в окно. Сказал:

— Ну, не сволочи ли?!

Корнилов ничего не ответил, стал ожесточенно листать страницу за страницей. Задержался на листке с просьбой о помиловании- «30 декабря я приговорен военным трибуналом города Ленинграда к расстрелу. Я виноват в использовании поддельных талонов на хлеб, отоваренных в находящемся в моем ведении магазине, и признаю свою вину. Это первое и единственное преступление за всю мою трудовую жизнь. Во имя двух моих братьев, находящихся в РККА, и моей больной жены прошу пощадить меня и даровать мне жизнь, которую я готов отдать на борьбу с жестоким врагом Родины на фронте, и прошу дать мне возможность доказать глубокое мое раскаяние. Грачев».

Дальше шли документы из Верховного суда с сообщением о помиловании и замене высшей меры пятнадцатью годами. В 1947 году — новая просьба о помиловании. И снова удовлетворение. А дальше... Корнилов вторично перечитал документ, отказываясь верить своим глазам. Но документ был подлинный 19 сентября 1953 года Коллегия по уголовным делам городского суда, рассмотрев уголовное дело № 880... по вопросу о перерасчете размера хищения, произведенного Грачевым, постановила исчислить размер хищения не по рыночным, а по государственным ценам, действовавшим в 1942-1943 гг.

— Ну и ну! — не выдержал Корнилов Белянчиков только и ждал, когда полковник закончит чтение.

— Дикая несправедливость! — Он вскочил со стула. Продавал ворованный хлеб на черном рынке, выменивал на червонное золото, на драгоценные камни, а как расплачиваться — только по государственным ценам!

— Да разве в этом дело!

— И в этом! — сердито бросил майор. — Подлецу жизнь сохранили! Другой бы век благодарил — а этот судиться со своими благодетелями стал! А судьи!? Тоже хороши! По-моему, дикая несправедливость.

— Суду было виднее, — сухо сказал Корнилов. — Побереги свои нервы. Мы же не знаем всех обстоятельств.

Белянчиков посмотрел на шефа с удивлением. Лицо у полковника стало замкнутым, неприветливым. На скулах играли желваки.

— Ну, что ты так смотришь? — сказал Корнилов. — Есть вещи посерьезнее.

— Понимаю! — с иронией сказал майор. — Сейчас ты скажешь о том, что преступник всю жизнь прожил в страхе, что он даже пить перестал, боясь проговориться, а перед смертью его заела совесть.

— А что? — согласился Корнилов. — Ты все правильно излагаешь. Только почему он всю жизнь в страхе прожил? Почему проговориться боялся? И почему так и не попользовался награбленным!

— А может, и попользовался? — возразил Белянчиков, но полковник не обратил внимания на его слова.

— Причина одна, — продолжал он, — наш образ мыслей, стяжателей ненавидят у нас больше всего.

— Ты, Игорь Васильевич, идеалист. Да ведь дня не проходит, чтобы газеты не сообщили про какого-нибудь хапугу.

— Правильно! — сказал полковник. — Сообщают. Про пойманных хапуг. Потому что не держатся они у нас на плаву. С нашей помощью или без нашей — тонут. — Он стукнул ладонью по столу, словно давая понять, что с теоретической частью покончено. — Выкладывай остальное, — поторопил он майора. И отодвинул от себя папку.

— Остальное — как и следовало ожидать. Работал этот гад опять в торговле, воровал, небось, потом ушел на пенсию, а год назад умер... Своей смертью. В комнате с камином.

— А родственники?

— Братья с войны не вернулись. Жена умерла в пятьдесят третьем.

«Пока Грачев сутяжничал», — подумал Корнилов.

— А других родственников бог ему не дал. И правильно сделал.

— Значит, драгоценности принадлежали Грачеву?

— Если ты считаешь слово «принадлежали» в данном случае уместным. Ведь он их на ворованное масло выменивал. На водку. И брал только старинные. И не скупал, как его сообщницы, ни картин, ни фарфора... Знал, что рано или поздно попадется.

— А после войны, наверное, жил как крот, раз шкатулка не тронута, — сказал Корнилов.

— Это никому не известно, как он жил! Судя по тому, что кольцо Фетисовой оказалось в его шкатулке, старых своих занятий Грачев не бросил!

— А перед капремонтом кто жил в комнате?

— Старушка одна, — ответил Белянчиков и, вспомнив об устойчивом запахе псины в комнате с камином, добавил: — С собачкой.

— С собачкой, — повторил Корнилов. — Чего-то в этой картине все же не хватает.

— Не хватает того, кто продал Грачеву кольцо Фетисовой, сказал Белянчиков.

 

10

Разыскать Елену Сергеевну Травкину теперь не составляло для Бугаева никакого труда. Тем более, что жила она, по словам Казакова, где-то на Петроградской стороне.

«Ну, держись, Марина-Елена! — думал он, записывая адрес Травкиной, полученный в адресном бюро. — Теперь мы с вами поговорим серьезно. О том, кто из нас грибы в рабочее время собирает. И внимательно посмотрим в ваши голубенькие глазки!»

Жила Травкина на Лахтенской улице, рядом с Большим проспектом. «И еще, оказывается, соседка!» Бугаев жил на Бармалеевой.

Возбужденный удачей, майор зашел к Корнилову.

— Попалась птичка, товарищ полковник, — сказал он, едва переступив порог кабинета. Игорь Васильевич показал на стул.

— Рассказывай.

Бугаев обладал не так уж часто встречающимся в наше время даром рассказывать предельно лаконично, не упуская в то же время ни одной важной детали. Корнилов слушал его с удовольствием, время от времени делая заметки на листке бумаги. Один раз он только прервал Семена. Спросил:

— Значит, Травкину директор по фотороботу опознал, а Гогу не узнал на фотографии?

— Да. Посмеялся: «Женщины запоминаются лучше!» Он еще крепыш, этот директор.

Когда Бугаев рассказал, как доктор наук выхватил у него из рук коробку из-под сигарет, полковник долго смеялся.

— Так прямо и выхватил? И в карман? А ты не сгреб его в охапку?

— Вижу, мужик симпатичный. Не убежит, как та коза...

— Корнилов некоторое время молчал, постукивая карандашом по листу бумаги, на котором делал свои заметки. Потом сказал:

— Знаешь, Семен, тебе с Травкиной встречаться не надо.

— Почему?

Игорь Васильевич внимательно посмотрел на Бугаева.

— Неужели не понимаешь?

— Не понимаю, — упрямо ответил Бугаев, хотя прекрасно понимал, что женщина будет чувствовать себя при разговоре с ним неловко. Ему казалось, что он сумеет преодолеть эту неловкость. Он умел находить с людьми общий язык. А кроме того, он считал, что если человек сказал неправду, то его не следует лишать возможности хотя бы покраснеть за свой проступок. Корнилов тоже так считал. Но, очевидно, в его взгляде на проблему были свои оттенки.

— Значит, и не поймешь, — вздохнул полковник. — Только все ты понимаешь, но слишком самоуверен...

— Игорь Васильевич?!

— Поговорю с ней я, — отрезал Корнилов. Семен понял, что спорить бесполезно, и с нарочитым смирением склонил голову.

— Ну и тип ты, Бугаев! — поморщился Игорь Васильевич и подумал о том, что мог бы майор с его способностями давно стать подполковником или даже полковником, если бы некоторых больших начальников не отпугивал легкий налет бравады да острый язык Семена. Из-за этого он вечно числился в молодых и недостаточно серьезных, хотя по части серьезного отношения к делу с ним мало кто мог сравниться. Ну, а что касается возраста, то он, как говорится, был мужчиной средних лет. Готовился к своему сорокалетию.

— Как ты думаешь, — продолжал полковник, — куда могла твоя знакомая идти с вещевым мешком?

— В том, что она на волейбольную поляну шла, товарищ полковник, у меня нет сомнений. Но зачем?

И почему с мешком? Не за рваной же чужой сеткой!

— А почему ты уверен, что она на поляну шла? поинтересовался Корнилов. — Что там за поляной?

— Лес. Лесопарковая зона. Может, она за грибами шла?

— А за лесом что? — не обратив внимания на упоминание о грибах, настаивал Корнилов. — Не тянется же лес до самой Вологды!

— Вот что за лесом, я не выяснил, — виновато сказал Бугаев. — Мы же сразу в машину сели и к Шитикову поехали.

— Потом бы мог поинтересоваться. — Полковник смотрел на Семена строго. — А то уцепился за версию, что женщина за сеткой шла, и попался, как мальчишка. У меня на выяснение, что там, за лесопарковой зоной, ушло полторы минуты. Снял трубочку... — Он показал на телефон. — И получил информацию о существовании деревни Лазоревка. У Елены Сергеевны, может быть, в этой деревне родственники проживают. Или она там дачу снимает...

— С дачей дело сложное, Игорь Васильевич. Зарплата у этой Лены маленькая, — сказал Бугаев.

— А почем нынче дачи, ты знаешь?

— Догадываюсь. Теперь о родственниках. Наверное, дорога через лесопарковую зону не самая близкая до Лазоревки? Местные жители, скорее всего, другим путем добираются?

— Правильно, — кивнул Корнилов. — Это я выяснил. За те же полторы минуты. Туда ходит автобус.

«Все-то вы знаете», — хотел пошутить Семен, но сдержался. Таких вольностей он себе не позволял.

— Сеня! — вдруг сказал Корнилов. — Ты сказал, что зарплата у Елены Сергеевны маленькая. А на курорты она ездит. Да еще дважды в год. А что, если... — он задумчиво посмотрел на Бугаева. — Ты на стадионе давно был? На футболе?

— Давно. Лет десять назад. Когда Павла «Лысого» там задерживал.

— А я недавно, — с каким-то даже вызовом сказал Корнилов. — Ты представь себе такую картину: матч еще не кончился, а старуха уже пустые пивные бутылки собирает. С огромной кошелкой...

— Так на стадион же с бутылками не пускают!

— И приличная старуха. Чистенькая. Думаешь, бутылки плохой приработок?

— Уж очень неожиданный вариант! — покачал головой Бугаев.

— Неожиданный не означает неправильный. — Корнилов откинулся назад, сцепил руки на затылке. Улыбнулся. — Ты мне докладывал о том, что вещевой мешок у этой дамочки весь сладеньким пропах, и о том, что на «поляне» ничего, кроме лимонада да пепси-колы, не пьют. Вот и получается...

— Неужели она бутылками промышляет?! — с осуждением сказал майор.

 

11

...Терехов встретился взглядом с Бугаевым и закрыл глаза. Семен осторожно присел на стул рядом с кроватью и кивнул медицинской сестре, что она свободна.

— Пять минут, — напомнила она. Семен огляделся. Больничная обстановка действовала на него угнетающе. Особенно капельница, от которой он старательно отводил глаза.

— Ну как ты, Миша? — спросил Бугаев, когда за сестрой закрылась дверь.

Терехов молчал. Его красивое лицо, и в обычное-то время бледное, было совсем белым, нос заострился.

— Ну что ж, молчи, — спокойно сказал Семен. — Значит, на первый раз помолчим пять минут. На второй, глядишь, уже десять минут молчать будем. А потом, Миша, ты с постели встанешь, времени у нас на встречи прибавится. Можно сказать, и расставаться не будем.

Терехов не открыл глаз, не проронил ни слова.

— А ведь тот, кто ножичком тебя пырнул, наверное, и не мечтает с тобой свидеться. А придется. Даже и без твоей помощи.

— Семен Иванович, — совсем тихо, не открывая глаз, сказал Терехов. — Я говорить не буду. Точка. Вы меня знаете.

— Плохо я тебя знаю, — грустно сказал Бугаев. — Поверил тебе два года назад, а выходит, зря...

Веки у Гоги слегка дрогнули. Семен посмотрел на часы, пять минут истекли.

— Ну что ж, Миша, выздоравливай поскорее. — Он поднялся со стула. Сестра уже стояла в дверях палаты. — Надумаешь поговорить — скажи врачу. Сразу приеду.

Бугаеву не терпелось узнать, как поведет себя Терехов, когда он скажет ему про отпечатки пальцев и шкатулку с драгоценностями, но при нынешнем состоянии Гоги делать этого было нельзя.

 

12

«Трудный предстоит разговор», — подумал Игорь Васильевич, приглядываясь к Травкиной. Чувствовалось, что женщина напряжена до предела — несколько шагов от дверей до кресла она прошла деревянной походкой, словно ноги плохо ей подчинялись. И глаза у нее были тревожные, а руки машинально одергивали то простенькую шерстяную кофточку, то джинсовую юбку. «Молодец, Бугаев, фоторобот составил один к одному», — отметил полковник.

— Елена Сергеевна, мы от вас ждем помощи. — Корнилов решил не начинать с вопросов о том, зачем ей понадобилась мистификация с сеткой и побег от Бугаева.

— От меня? Помощи? — Она произнесла эти слова почти равнодушно. — А я убеждена, что разыскивали меня совсем по другому поводу.

Она сама напрашивалась на разговор о бегстве. Не хотела терзаться ожиданием, знала, что рано или поздно ее об этом спросят.

— Для меня сейчас важна ваша помощь, — сказал полковник. — А про вчерашнее недоразумение поговорим потом.

— А вас не интересует, что важно сейчас для меня? Глаза у нее оставались холодные и колючие. Корнилов чувствовал, что женщина готова расплакаться, и миролюбиво сказал:

— Я согласен на все.

— Получилось — глупее некуда. — Травкина опустила голову. — Вы только не думайте, что я выкручиваюсь. Вы знаете, где я работаю?

— В библиотеке.

— А какая зарплата у библиотекаря, знаете?

— Я думаю, небольшая...

— Правильно думаете! — Она подняла голову и посмотрела на Корнилова с вызовом. — У меня высшее техническое образование, свои запросы. — Елена Сергеевна вдруг как-то по-бабьи сморщилась, махнула рукой и сказала: — К чему я это все говорю?! И совсем не о том! — Она задумалась и минуты две молчала, глядя в окно. Корнилов не торопил. — Я собираю бутылки, — сказала женщина. — Да-да. Собираю бутылки. И сдаю. И получаю за это деньги. Знаете, сколько бутылок можно собрать вечером? Если бы не местные старухи, озолотиться можно. — Голос ее зазвенел.

— Елена Сергеевна, зачем вы рассказываете мне об этом? Зачем нервничаете? — остановил ее Корнилов. — Это ваше личное дело, это никого не касается...

— Касается! — упрямо сказала Травкина, и лицо ее болезненно сморщилось. Она сразу стала похожа на старушку, обиженную, своенравную старушку. — Вам же хочется знать, почему я солгала про сетку, почему сбежала? Хочется! Я знаю.

— Я об этом догадывался, — сказал Корнилов.

— Правда? — Лицо Елены Сергеевны разгладилось. Она словно обрадовалась. — Вы догадались, что я со стыда сгорела и поэтому сбежала? И ничего плохого обо мне не подумали?

— Нет, не подумал. Вот Семен Иванович — майор, который помогал вам сетку снимать, — обиделся. Он не привык, чтобы от него сбегали. — Корнилов улыбнулся.

Улыбнулась и Елена Сергеевна. Вымученной, жалкой улыбкой.

— Майор! Такой молодой и симпатичный?! Как неудобно, как неудобно... — Улыбка сошла с ее лица. Елена Сергеевна пристально посмотрела на полковника, словно хотела узнать, что же он думает о ней на самом деле. — Ведь это стыдно собирать бутылки, получать за них деньги? Правда, стыдно?

— Чего ж тут стыдного?

Наверное, Елене Сергеевне почудились в голосе Корнилова неискренние нотки, и она недоверчиво покачала головой.

— Стыдно. Вот если наши узнают!

— Никто об этом не узнает, — сказал полковник. — И давайте переменим тему. В воскресенье рядом с волейбольной поляной был тяжело ранен человек...

Ничто не дрогнуло у нее в лице.

— До следующего воскресенья долго ждать, а преступник разгуливает по городу с ножом в кармане.

— С ножом?

— Да, с ножом. И каждую минуту можно ожидать, что этот нож опять поднимется. Елена Сергеевна, вы, наверное, многих игроков знаете. Может быть, у вас есть чьи-то адреса, телефоны?

— Есть. — Она ответила автоматически, сосредоточенно думая о чем-то своем. — Несколько телефонов я помню. Знаю, где работают две женщины. Это вам пригодится?

Корнилов кивнул.

— Посмотрите для начала фотографии. — Он достал из стола пачку снимков, передал Травкиной. — Может быть, найдете знакомых?

Она рассеянно перебрала фотографии, все еще не в состоянии отрешиться от какой- то мучившей ее мысли. Протянула Корнилову фото Гоги.

— Этот парень иногда у нас играет. Зовут его Миша.

— А что-нибудь еще вы о нем знаете?

— Хороший игрок, его даже в команду мастеров берут.

— У вас там и мастера есть? — удивился полковник.

— Конечно. Несколько человек когда-то играли в сборной города. Мастера спорта. Они к себе на площадку не каждого пускают. По выбору.

— Ну, а с кем дружит этот Миша?

— Какая дружба, если люди встречаются раз в неделю, а то и реже? Поиграют и разбегутся в разные стороны. У женщин иногда находятся общие интересы — вязание, новые выкройки. А у мужчин? На поляне ведь кроме минералки и лимонада, ничего не пьют. — Она залилась краской, наверное, вспомнив про бутылки.

— В какой команде в воскресенье играл Миша? — спросил полковник.

— Не знаю. Могу сказать, что у мастеров на площадке его не было. Если у них комплект, то никого не берут.

— Но вы его видели?

— Видела. Он рано приехал. Пока народ собирался, поиграл в кружке. — Она задумалась. — Потом я видела, как он ел.

— Один?

— Нет. Володя Матвеев с ним сидел и еще какой-то мужчина.

— А этот Володя Матвеев где работает?

— Врач-стоматолог. В платной поликлинике на Скобелевском проспекте.

Корнилов записал на листке.

— Ну, а еще? Меня любые мелочи интересуют.

Елена Сергеевна задумалась.

— Я помню, Миша с кем-то долго разговаривал. А вот с кем?

— Вспомните. Это очень важно, — настаивал Игорь Васильевич.

— Может быть, с Гурамом? — В голосе у нее не было уверенности. — Несколько раз я видела их вместе.

— Кто такой Гурам?

— Таксист. Совсем молодой, а лысый. Как-то необычно для грузин, правда? Они всегда такие кудрявые. Я видела однажды его в филармонии с женой. Хорошенькая.

— Ас кем-нибудь из волейболистов вы встречаетесь? В будние дни?

— Да. С Аллой Алексеевной. Мы дважды ездили с ней в Крым. Вам нужен телефон?

— Пожалуйста.

Телефон Аллы Алексеевны. Травкина знала на память.

— А как вы думаете, сколько народу собирается на поляне? — спросил полковник.

— Трудно сказать. Все зависит от времени года, от погоды.

— А в прошлое воскресенье?

— Человек сто, сто пятьдесят. — Заметив удивление на лице Корнилова, Елена Сергеевна сказала. — Так мне кажется. Некоторые приезжают, но не играют. Моя Алла вывихнула руку, полгода не могла играть, а приезжала. По привычке. Вы знаете, у нас очень мило. Чувствуешь себя непринужденно, на равных со всеми.

«Но своя элита у вас имеется, — подумал Корнилов. Мастера играют отдельно».

— Вы ведь задерживаетесь после игры? — спросил он, намеренно не упоминая, с какой целью она это делает, щадя ее самолюбие.

— Да. Но не каждый раз. Бывает, что дохожу до шоссе и потом возвращаюсь. В прошлое воскресенье пошла на ручей, вымылась и только потом вернулась. У меня есть место, куда я их прячу. Не очень много. Сорок — пятьдесят.

— А когда вы вернулись в этот раз никого на поляне уже не было?

— Нет.

Она явно говорила неправду. И эта неправда давалась ей с большим трудом — на лбу выступили мелкие бисеринки пота.

Корнилов вынул из стола план поляны перерисованный Бугаевым с того что набросал Казаков. Положил перед Еленой Сергеевной. На этом плане только не было крестиков.

— Узнаете?

Она кивнула.

— Как вы обходили поляну? Можете нарисовать?

— Я никогда не обхожу ее. Народ приезжает аккуратный, не разбрасывает ни бумагу, ни бутылки. Привыкли с годами.

— Значит, бутылки складывают в одно место?

— Да. Вот здесь густой ельничек и яма. Наверное, заросшая воронка от снаряда — Елена Сергеевна показала место на поляне. — Сюда и складывают бутылки, газеты. Есть, конечно и неряхи. Особенно из новеньких.

«А может быть, все знают про твои приработок — подумал Корнилов — и специально несут бутылки в одно место? А между прочим бутылки. — Его мысли получили определенное направление, но он тут же остановил себя. — Нет. Мы получим сотни «пальчиков», но это ничего не даст — у нас нет «пальчиков» преступника. Если только не найдем среди «пальчиков» такие которые зарегистрированы в нашей картотеке»

— Воскресные бутылки лежат на месте?

— Ага. Я так перепугалась. Да и вообще — она горько усмехнулась — как теперь туда показаться?

— Никто ничего не знает о бутылках, — успокоил ее Корнилов. — Кого вы можете еще назвать из волейболистов?

Елена Сергеевна назвала несколько имен. В основном это были женщины. Одну из них Травкина провожала до дома. Номера квартиры не знала, но помнила подъезд. Корнилов тщательно все записал. Одна мысль не давала ему покоя почему она ни разу не назвала Плотского? Ведь они знакомы! Казаков даже считает что Елена Сергеевна влюблена в директора. Почему же она молчит? Корнилов чувствовал ни о какой рассеянности и забывчивости не может быть и речи. Не хочет чтобы милиция досаждала расспросами Павлу Лаврентьевичу? И спрашивать ее сейчас бесполезно — только вспугнешь.

Прощаясь Корнилов поинтересовался:

— Елена Сергеевна почему вы дышите книжной пылью имея техническое образование?

— Чтобы почаще дышать морским воздухом. — Она явно радовалась что разговор, наконец, закончен. Исчезла напряженность даже порозовело бледное лицо. — В библиотеке мне дают возможность брать отпуск за свой счет. Зимой езжу в горы, летом — на море.

Как только за Травкиной закрылась дверь, полковник вызвал Бугаева, Лебедева и Варю Алабину долгое время работавшую его секретарем, а после окончания юрфака принятую в отдел младшим оперуполномоченным. Необходимо было срочно встретиться с людьми адреса и телефоны которых назвала Елена Сергеевна. Через час другой Травкина может с кем-то из них поделиться своими впечатлениями о пребывании в милиции, а этот «кто-то» передаст другому. И пойдет гулять по цепочке.

Семену Бугаеву достался стоматолог Матвеев, Варе Алабиной — Алла Алексеевна о которой Травкина несмотря на совместные поездки в Крым знала только то, что работает она в «почтовом ящике», и ее домашний телефон. Предстояло еще разыскать молодого, но уже лысого таксиста Гурама имеющего красивую жену, но остальные сотрудники от дела были заняты и таксиста Корнилов взял на себя.

 

13

Бугаев боялся больниц и врачей, а зубных врачей — больше всего на свете. Наверное, потому что по молодости пока имел дело только с ними. В регистратуре пожилая женщина сказала ему, что доктор Матвеев принимает в шестом кабинете. Около кабинета сидели человек пять пациентов с мученическими лицами. Мужчина с перевязанной пуховым платком щекой ходил, словно заведенный взад-вперед по узенькому коридорчику.

— Все к доктору Матвееву? — спросил Семен.

— Все, — буркнул перевязанный мужчина и посмотрел на Бугаева как на своего личного врага. Наверное, улыбчивый и пышущий здоровьем человек вызывает в больничной обстановке где люди объединены недугами, некоторое раздражение.

«Вот так номер! — с огорчением подумал Бугаев. — Что же делать? Отрывать этого зубодера от дела, когда столько страждущих?» Он прошелся по коридору, читая таблички на дверях, внимательно изучил правила приема в поликлиниках системы, названной не поддающимся расшифровке словом «УХЛУГУЗИЛ», и, наконец, наткнулся на дверь с табличкой «Главный врач».

Пышная рыжеволосая дама, высунув, словно школьница, кончик языка, сосредоточенно писала что-то бисерным почерком в маленьких клеточках разложенного на столе листа ватмана. Наверное, расписывала дежурства врачей «УХЛУГУЗИЛа» на следующий месяц.

— Здрасте! — улыбаясь, сказал Семен. Оторвавшись от ватмана, дама посмотрела на Бугаева. Его белоснежные зубы не предвещали никаких жалоб на плохое обслуживание в поликлинике, и дама одарила Семена ответной улыбкой.

— Что вы хотели, молодой человек?

Не дождавшись приглашения. Бугаев сел и спросил:

— Вы бы не могли мне для начала расшифровать слово «УХЛУГУЗИЛ»?

— Ухлу что? — удивилась дама.

— УХЛУГУЗИЛ. У вас так написано в коридоре. — Он сделал неопределенный жест рукой.

Она долго, чуть ли не до слез, смеялась. Наконец сказала.

— Молодой человек, когда у вас, не дай бог, заболят зубы, — она постучала костяшками пальцев по столешнице, приходите в Управление хозрасчетных лечебных учреждений главного управления здравоохранения исполкома Ленсовета.

— Ого! — восхитился Семен.

Через пять минут страждущие исцеления у доктора Матвеева были распределены по другим кабинетам, а Бугаев, с опаской поглядывая на современную бормашину, разговаривал с улыбчивым крепышом Владимиром Владимировичем Матвеевым.

— Играю, играю! — Матвеев энергично закивал головой в ответ на вопрос майора о «волейбольной поляне». — У меня первый разряд. И с мастерами играю, и в «кружок».

Он сразу же узнал на фотографии Гогу.

— Странный парень. Иногда общительный, добрый, а бывает, словно его кто-то подменил. Злой. Орет на игроков. Мне-то редко приходится с ним играть — разный класс. Но вот недавно еле удержал его от драки.

— Поточнее время не вспомните? — попросил Бугаев, с уважением разглядывая поросшие растительностью руки дантиста.

— Могу, конечно. — Матвеев заглянул в разграфленный листок, лежащий на столе под стеклом. — Это было двенадцатое, суббота. В воскресенье я дежурил в поликлинике.

— А с кем драка? Из-за чего?

— Из-за чего — не знаю. Когда я подошел, они уже обменивались «приветствиями» — у второго шла из носа кровь. Я взял Мишу «под локоток» и увел сторону, а Антон пошел на речку. Умываться.

— Антон?

— Кажется, его так зовут. Шофер одного из игроков. Директора не то завода, не то института. Это единственный человек, который на служебной машине к нам на волейбол ездит.

— Плотский?

— Не знаю. Видел несколько раз издалека — высокий поджарый старик.

— Из-за чего же все-таки подрались? Повздорили в игре?

— Не знаю, из-за чего, но только не из-за волейбола. Антон не играет. Лежит обычно на солнышке, загорает. Или машину моет. Да и не всегда ездит с директором. Иногда его привозит другой водитель, постарше. Тот играет...

— А в последнее воскресенье вы обедали с Мишей? Там, на поляне?

— Да. Он пригласил перекусить. Я ж говорю Миша добрый, общительный. До поры до времени.

— А кто с вами был третий?

Матвеев внимательно посмотрел на майора, пожал плечами.

— Вы все спрашиваете, спрашиваете, пора бы уже сказать, что произошло.

— Сейчас объясню, — пообещал Бугаев. — Вы только ответьте на мой вопрос.

— Кто был третьим? — Матвеев улыбнулся. — Да у нас «на троих» не соображают. Кроме лимонада, ничего не пьют. Разве что пива бутылку. А был с нами тот же Антон.

— Шофер?

— Да. Я так понял, что помирились они. О прошлой драке ни слова.

 

14

Варя Алабина, побывавшая у волейболистки Аллы Алексеевны, вернулась обогащенная разнообразными познаниями в области современных методов вязания и с полутора десятками телефонов постоянных посетительниц «волейбольной поляны». Все эти посетительницы обладали естественно, кроме горячей привязанности к волейболу еще одним достоинством переходящим в недостаток, — они вязали свитеры, джемперы, пуловеры, жилетки, платья. Вязали дома, на работе и даже на волейбольной поляне в перерыве между игрой. А так как вязание особенно художественное требует внимания и сосредоточенности при подсчитывании количества петель и рядов то, судя по самой Алле Алексеевне, они мало что могли рассказать о происшествии на поляне. Алла Алексеевна из «почтового ящика» ничего о нем не знала.

Корнилов выслушав доклад лейтенанта Алабиной вздохнул сочувственно и спросил Варю не вяжет ли она сама.

— Игорь Васильевич, — с обидой сказала Варя и щеки ее предательски порозовели, из чего полковник заключил, что по крайней мере шерстяные носки своему мужу начальнику уголовного розыска с Васильевского острова, Варюха вяжет.

— Понимаю, — еще раз вздохнул Корнилов, — надежды на вязальщиц мало, но придется тебе с ними познакомиться. Вдруг! Мы обязаны всякий шанс использовать. Эта Алла Алексеевна замужем?

— Замужем.

— Может, есть среди вязальщиц и незамужние. Ты на них обрати особое внимание. Я думаю они не только петельки подсчитывают, но и женишка подмечают. А Гога — парень видный холостой.

Видя, что Алабина хочет что-то возразить, полковник предостерегающе поднял ладонь.

— Не спорь, Варя. Иди, звони. Встречайся. Набирайся опыта.

 

15

С таксистами Корнилову пришлось однажды заниматься чуть ли не полгода — когда разоблачили группу преступников угонявших автомашины индивидуальных владельцев. Поэтому он хорошо знал с чего начинать — позвонил диспетчерам таксомоторных предприятии и попросил отыскать водителя по имени Гурам. Через пятнадцать минут диспетчер из второго предприятия сообщил Игорю Васильевичу что Гурам Иванович Мчедлишвили один из лучших водителей в настоящий момент работает на линии. Машина у него оборудована радиотелефоном и если нужно Корнилов сказал нужно... и еще через полчаса сел в новенький таксомотор подъехавший к подъезду Главного управления.

«Лучшим водителям — лучшие машины — подумал полковник, а худшим — худшие? Хорошо ли это?» Разглядывая загорелое с симпатичными усами лицо Гурама Ивановича маленькую кепочку с кокетливым помпончиком на его голове Корнилов пришел к мысли о том, что под кепочкой скрывается та самая лысина о которой с сожалением рассказала Елена Сергеевна. Тогда прямое попадание", — с удовлетворением констатировал он.

— Куда едем? — спросил Гурам. В кепочке он выглядел молодо. Лет на тридцать не больше.

— На волейбольную поляну.

Мчедлишвили посмотрел на Корнилова. Наверное, его предупредили, что предстоит встреча с милицией, да полковник и не просил делать из этого тайны — сам адрес Литейный, четыре, говорил за себя.

— Я шучу, — сказал Корнилов. — Ехать туда слишком далеко. Поговорим здесь.

Гурам молча показал глазами на гранитное здание Главного управления.

— Нет в машине. Я знаю у вас план.

— Ох, план! — серьезно сказал водитель. — Мотаешь по городу мотаешь — это ж какие нервы нужно иметь, товарищ...

— Игорь Васильевич.

— Товарищ Игорь Васильевич. Железные нервы.

— Гурам Иванович, вы Мишу Терехова знаете? Он частенько в волейбол на поляне играет.

— Знаю — обрадовался Мчедлишвили. — Хороший человек!

Гурам сразу же выбрал из предложенных фотографии карточку Гоги, сказал почти влюбленно.

— Какой красавец! Орел!

— А поконкретнее не могли бы о нем рассказать?

— Поконкретнее? — удивился Гурам. — Товарищ Игорь Васильевич! Хороший человек — разве не конкретно? Смотришь на него — душа радуется! Добрый веселый.

— Ссорился с кем-нибудь?

— А с кем не бывало! Мяч упустишь, кричит: «Гурам! Чтоб тебе в жизни не пить кахетинского!»

— Ну а по-серьезному?

— Нет! Миша как наша Нева — спокойный и широкий.

Корнилов улыбнулся. Подумал о том что этот Гурам наверное уже считает себя заправским ленинградцем.

— Кого из игроков вы знаете хорошо? — спросил он Гурама.

— Всех! — не задумываясь ответил Мчедлишвили. Но тут же поправился. — С кем играю. Вадик например. Такой длинный парень. Орел! Любую свечу гасит. Или Николай Иванович, с рыжей собачкой всегда приезжает. Тоже орел!

— А шофер с ремонтного завода там у вас бывает? Антон Лазуткин. Не знакомы!

— Шофер? С ремонтного завода? — Гурам задумался. Снял и снова надел свою маленькую кепочку. Корнилов наконец-то увидел большую ото лба лысину.

— Нет! Шофера не знаю. Вот директора видел — красавец мужчина. Уважаемый человек.

 

16

Полковник собрался пообедать, но в приемной его остановила секретарша. В руке она держала телефонную трубку.

— Игорь Васильевич Травкина вас спрашивает. Сказать, чтобы позвонила через час?

Корнилов потянул руку к трубке Голос у Елены Сергеевны был взволнованный. Она твердила, что ей стыдно, но за что стыдно, полковник никак не мог понять.

— Вы мне объясните не торопясь, — попросил он. — Что у вас случилось?

— Я сказала вам... — Остальных слов Корнилов не расслышал потому что Травкина перешла на шепот.

— Вы из телефонной будки говорите? — догадался он.

— Да. С Петроградской.

— Можете приехать сейчас?

Травкина долго молчала, и полковник понял, что она стесняется официальной обстановки.

Они договорились что Корнилов встретит ее у подъезда на Литейном.

— Вы меня простите, пожалуйста, — сказала Травкина вместо приветствия. — Я так виновата перед вами. Но вы поймете у вас глаза добрые. И грустные. — Она смотрела на Корнилова смущенно.

— Не волнуйтесь Елена Сергеевна, — Корнилов слегка опешил от такого заявления. — Давайте пройдемся по бульвару и вы мне все спокойно расскажете.

— Хорошо, что по бульвару. — Травкина взглянула на полковника с благодарностью. — У меня не хватило бы духу исповедоваться в кабинете сидя перед вами за столом.

Она напомнила Корнилову растерянную школьницу провалившуюся на экзамене, не обращающую внимания на свои внешний вид на помятую кофточку растрепанные волосы, всю ушедшую в свои переживания.

Они медленно пошли между чахлыми липами неухоженного бульварчика. Полковник не торопил Елену Сергеевну, ждал, когда она соберется с духом.

— Я наверное прискакала в обеденное время? — спросила Травкина.

— Не беспокойтесь. Найду время перекусить.

— Так вот. — Елена Сергеевна вздохнула глубоко. — Рядом с вами идет лгунишка. Да. Да. Я все наврала. — Тут же она спохватилась. — Не все конечно, но в главном.

— Может быть, сядем на скамейку? — предложил Корнилов.

— нет! — Она энергично тряхнула своими кудряшками. Язык у меня не повернулся сказать вам в прошлый раз об этом. Ведь я люблю его! — В ее голосе звучала неподдельная горечь. — И он слава богу оказался совсем ни при чем! Только мне могли прийти в голову такие идиотские мысли! Елена Сергеевна посмотрела на Корнилова с мольбой. — Я говорю о Павле Лаврентьевиче. О Плотском. Смешно да?

— Почему же смешно? — сказал Корнилов, начиная догадываться, о чем умолчала Елена Сергеевна в предыдущем разговоре.

— Смешно! — упрямо повторила Травкина. — Вы же его не знаете, поэтому так и говорите Плотскому за шестьдесят. Старик, — сказала она с горечью, но тут же изменила тон. Но попробуйте найти таких обаятельных остроумных людей среди молодежи! Таких внимательных! — Она дотронулась до руки Корнилова. — Игорь Васильевич мне сорок лет, а я не видела жизни. — В глазах у Травкиной стояли слезы и полковник поразился тому, как резко меняется ее на строение. Ему хотелось прервать ее заставить говорить о том, что его сейчас больше всего интересовало, но он не мог этого сделать.

— Двадцать лет назад у меня был муж-пьяница! — Травкина произнесла эту фразу с омерзением. — Он не смог мне дать ребенка! И все эти годы я одна. Ожегшись на молоке. Да я и сама. — Она отрешенно смотрела в сторону. — Мужчины не слишком-то балуют меня своим вниманием. И вдруг — Павел Лаврентьевич! Такой... — Елена Сергеевна беспомощно взглянула на Корнилова, не в силах найти подходящего слова. — Такой великолепный!

Несколько минут они опять шли молча. Наконец, Травкина собралась с духом.

— Я видела, что Миша ссорился с ним.

— С Павлом Лаврентьевичем?

— Да.

«Любопытно, — подумал Корнилов — Сначала Гога дерется с шофером директора, а потом ссорится с самим директором. А потом его находят тяжело раненным...» — И спросил:

— Из-за чего они ссорились?

— Ума не приложу! Ссоры у нас на поляне такая редкость. — Она осеклась. — Нет, ссоры бывают, и даже очень горячие, но только из-за игры. Ну, знаете, кто-то упустит мяч, когда решается игра. Особенно если игра престижная...

Полковник посмотрел на Травкину с недоумением.

— Ну как же вы не понимаете?! — нетерпеливо сказала она. — Подберутся классные игроки, переживают болельщики, а тут случайно затесался мазила! Кто-то под горячую руку отпустит острую шуточку. Не каждый способен стерпеть.

— Бывают и драки?

— Нет! Драки — редкость. Публика у нас приличная. Если до этого дойдет — разведут по сторонам.

— Из-за чего же они ссорились? И что общего у Миши с директором?

— Ах, если б я знала! — с огорчением ответила Травкина. — Директор был так сердит! А ведь они никогда не играют на одной площадке. Павел Лаврентьевич обычно становится с новичками или играет в кругу. Миша, конечно, не мастер, но крепкий игрок.

— Значит, у вас там все по рангам?

— Ну что вы! Вся прелесть в том, что никаких рангов. Никто не интересуется служебным положением. — Она не поняла иронии полковника. — Все зависит от твоего умения.

— Из-за чего же все-таки сердился Павел Лаврентьевич?

— Я его спросила.

— Спросили? — удивился Корнилов.

— Да. Когда узнала от вас, что Мишу ранили. Я позвонила Павлу Лаврентьевичу на работу. Попросила о встрече.

— Он не удивился?

— Не знаю. Он так владеет собой. — В голосе Травкиной сквозило восхищение.

— И что он вам ответил?

— Пожал плечами и сказал рассеянно: «Миша? Миша... Это какой же Миша, Еленочка? Там столько народу».

— И все?

— Все. Видите, он его даже не запомнил. Значит, поспорили из-за какого-то пустяка! И к нападению на Мишу Павел Лаврентьевич никакого отношения не имеет. А мне бог знает что примерещилось. И вас я зря от дела оторвала. Травкина робко посмотрела на полковника. — Но ходить с камнем на душе... Гадко.

— Елена Сергеевна, не обижайтесь на мой бестактный вопрос. — Корнилов внутренне собрался, ожидая бурной реакции собеседницы. — А Павел Лаврентьевич отвечает вам взаимностью?

— Он, он?.. — растерялась Травкина. — Он очень добр, внимателен. — И сказала умоляющим шепотом. — Павел Лаврентьевич не знает о моем чувстве.

 

17

— Ну, как вам понравилась эта дамочка? — спросил Бугаев полковника, встретив его в коридоре управления.

— По-моему, человек хороший Добрый, — ответил Корнилов. — Только неустроенный.

— Хороший человек не профессия. — Бугаев все еще не мог забыть, как Елена Сергеевна провела его.

— Конечно, Сеня. — В голосе полковника Бугаев почувствовал иронию. — Хороший человек-это такая малость. Только тому, кто придумывает афоризмы вроде твоего, я бы с людьми запретил работать. — Он круто развернулся и пошагал к своему кабинету Бугаев озадаченно посмотрел ему вслед.

Корнилову еще и раньше не понравились нотки пренебрежения, промелькнувшие в словах Бугаева о «бутылочном» приработке Елены Сергеевны. Мало ли какие обстоятельства складываются в жизни?! Ему, конечно, было досадно, что Травкина таким образом восполняет прорехи в своем бюджете — с ее образованием можно было бы без труда найти себе другую, более денежную работу, — но он знал, что современная молодежь в таких делах не слишком щепетильна. И он держал в таких случаях свою щепетильность при себе, никак не давая почувствовать свое недоумение собеседнику. Полковника зло разбирало, когда он слышал, как иные люди свысока бросают слово «торгаш» о каждом, кто стоит за прилавком магазина. Не то чтобы Корнилов не любил этого слова, — просто он считал его определяющим уровень нравственности человека, а не принадлежность к конкретной профессии. Для него торгашество было синонимом бессовестности и беспринципности. В его повседневной практике приходилось встречать немало «торгашей» самых разных профессий. Даже торгашей-ученых и торгашей-журналистов.

Игорю Васильевичу и самому понадобилось немало времени, чтобы составить четкое представление о ценностях подлинных и мнимых. Но однажды придя к какому-то заключению, он старался придерживаться его всю жизнь.

Глубокой осенью сорок второго года, эвакуированный по Ладоге из осажденного Ленинграда, он попал в пермское село Сива, в детский дом. Директором детского дома была Викторина Ивановна, завучем — Вера Ивановна. И по возрасту, и по характеру они очень отличались друг от друга. Прямо два полюса. Даже в том, как ребята за глаза их называли Викторина и Верушка, — сразу чувствовались характеры. Молодая. — Корнилов сейчас думал, что в сорок втором сорок третьем ей было лет тридцать, не более, — красивая, энергичная Викторина и совсем седая, старенькая, как казалось ребятам, тоже красивая и всегда благожелательная Верушка.

Женщины эти, о личной жизни которых воспитанники, маленькие эгоисты, знали очень немного, удивительным образом дополняли друг друга. Нервная порывистость первой сглаживалась самообладанием и спокойной добротой второй. Обеих ребята очень любили, хотя часто доставляли им огорчения и даже серьезные неприятности.

«Викторина разбушевалась» — как порыв ветра, прошелестит внезапно такое известие по холодным коридорам двухэтажного бревенчатого дома, — и все затихали, старались сделаться незаметнее. Прекращались шумные игры, споры. Самые заядлые лентяи брали учебники и делали вид, что усердно готовят уроки. А вдруг Викторина заглянет в комнату? Но Викторина была отходчива и «бушевала» недолго. Крепко выругав набедокурившего, расплакавшегося воспитанника, она иногда не выдерживала и плакала вместе с ним.

«Викторина сказала». Эти слова действовали на воспитанников так же неотразимо, как и другие два «Верушка просила» Нравственный авторитет обеих был в разношерстном коллективе очень высок. Это сейчас, когда Корнилов вспоминал свои детдомовские годы, он употреблял слова «нравственный авторитет», — а в те годы ребята просто хорошо знали — ни Викторина, ни Верушка не сделают несправедливости, никогда не обманут, не покривят душой.

Очень не любила Викторина Ивановна даже малейших проявлений торгашества. А воспитанники были небезгрешны. Играли в перышки «на интерес», меняли остатки вывезенных из Ленинграда вещей на хлеб и шаньги на любимое лакомство круги замороженного молока с толстым желтым слоем сливок поверху. Время-то было суровое. Чувство голода никогда не исчезало.

«Чертовы спекулянты!» — кричала Викторина, «засыпав» кого-нибудь из воспитанников во время «торговой операции», а на очередном собрании рисовала картины мрачного будущего тех, кто не сможет преодолеть в себе меркантильные наклонности. Не избежал столкновении с Викториной Ивановной и Корнилов. В сохранившемся с тех лет старом дневничке, который он изредка доставал из самого далекого ящика письменного стола есть такая запись: «Вышла маленькая неприятность с директором. Она хотела чтобы я пел в хоре. Я петь не хотел, и она несколько раз посылала за мной. Я не пошел. Она разбушевалась и назвала меня чертовым спекулянтом. Я не могу терпеть, когда меня называют тем, кем я на самом деле не был и не буду. А если и продал что-то, то потому что не хватает еды».

Урок Викторины запомнился Корнилову на всю жизнь.

Летом сорок пятого он вернулся из эвакуации в Ленинград. Июль провел в городе, на август мать отправила его в деревню к тетушке. И вот однажды приехал Игорь с ней в поселок Сиверский на рынок, помог довезти мешок картошки-скороспелки. Стоял рядом с тетушкой, разговаривал и вдруг увидел идут по рынку Викторина с Верушкой. Обрадовался он, но чувство радости мгновенно испарилось от испуга а что подумает Викторина?! И вместо того, чтобы броситься им навстречу, Корнилов, к изумлению тетушки спрятался под прилавком.

Прошло очень много времени, прежде чем он научился, хотя и не всегда успешно отличать суть явления от его формы.

Через год после случая на рынке он поступил в ремесленное училище и очень захотел предстать перед своими бывшими воспитателями в новенькой форме, показать им, что он при деле, учится. Разыскал адрес Веры Ивановны и в ее квартире на улице Рубинштейна к своей радости встретил Викторину. Верушка приготовила душистый и крепкий чай, поставила вазочку с шоколадными конфетами. Конфеты в то время казались Игорю неслыханной роскошью, и он несмотря на уговоры, съел только одну, соврав, что шоколадные не любит. Викторина Ивановна расспрашивала его про училище, про то, какие науки там изучают. Рассказал Корнилов и о том, как испугался, увидев их на рынке.

— Испугался? — удивилась Викторина. Игорь подтвердил, и она вдруг погрустнела и долго молчала, слушая его разговор с Верушкой и рассеянно двигая по столу красивую витую вазочку с конфетами. Тогда ему просто в голову не пришло спросить Викторину, почему она загрустила, а теперь спросить уже не у кого.

Последние год-два Корнилова постоянно мучила мысль кого рекомендовать на свое место, когда он наконец, соберется уйти на пенсию? Белянчикова или Бугаева?

Он понимал, что его могут и не спросить, а если спросят, совсем необязательно, что с его рекомендацией посчитаются. Назначение начальника отдела в Управлении уголовного розыска такого большого города — дело совсем непростое. На своем веку Игорю Васильевичу не раз приходилось быть свидетелем того, что при выдвижении кадров выбор начальства падал вовсе не на самого способного. Разные были веяния. То вдруг обязательно искали человека «со стороны», даже из другого города. Потом главным критерием стало высшее образование и опытнейшие «зубры» знавшие в лицо чуть ли не всех уголовников, уходили на пенсию, не дослужив даже положенного Срока. Одно время создали «теорию» — в начальство нельзя ставить своего человека прослужившего долгий срок в подразделении. Он-де уже притерпелся к недостаткам сдружился с людьми. Была мода и на молодых и на старых, но только почему-то никак не хотели следовать естественному закону жизни, вечной и постепенной смене поколении.

И Юра Белянчиков и Семен Бугаев были самыми способными сыщиками отдела. Основательность и некоторую медлительность Белянчикова дополняли острый ум и способность к импровизации Бугаева. Бугаев мог увлечься загореться какой-то одной версией и в этой своей уверенности упустить остальное, а Белянчиков иногда терял в темпе, просчитывая десятки вариантов. Они идеально дополняли друг друга, но руководить-то отделом должен был один. Сейчас таким «одним» был Корнилов, но он собирался на пенсию. И он боялся ошибиться, если у него вдруг спросят о замене. Он знал, что ни тот, ни другой не обидятся, если шеф назовет его товарища в свои преемники. Ни Белянчиков, ни Бугаев не были карьеристами. И это качество Корнилов ценил в них больше всего. Но Корнилова недаром считали в управлении Максималистом. Вот и теперь он хотел, чтобы человек, которому предстояло сесть в его кресло не только не был карьеристом, но и хорошо знал свое дело.

И все-таки иногда он отдавал предпочтение Бугаеву. Семен был на пять лет моложе Белянчикова, и у него следовательно оставалось больше времени для разбега. Для того чтобы не только набраться мудрости и опыта, но и применить их на практике.

 

18

Проехав Петродворец они свернули с шоссе налево на узкую асфальтовую дорогу петлявшую среди заросших ольхой оврагов. Солнце палило нещадно, и несмотря на опущенные стекла в черной «Волге» было жарко. Только после того как дорога «нырнула» в красивый сосновый бор Корнилов вздохнул с облегчением. Воздух был настоян сосной, можжевельником, разогретой мшарой «На обратном пути пройдусь немного пешочком» — подумал полковник.

Бор очень скоро закончился. На невысоком холме укрытые до самых крыш зеленью рассыпались дёревянные домики. Чуть поодаль как на параде, красовалось десятка полтора двухэтажных особняков. Каждый обнесен высоким забором. Зелень из-за заборов выглядывала пожиже, чем у крестьянских домиков. И только вокруг одного особняка росли высокие разлапистые яблони. С высокой трубы этого дома следил за порядком бронзовый петушок.

— Петушка видишь? — спросил Корнилов водителя. — К нему и подруливай. — Плотский объясняя как найти его дачу первым делом сказал про петушка: «В наших краях только один такой. Не ошибетесь».

— Да... — многозначительно произнес шофер, оглядывая дом Павла Лаврентьевича.

— Нравится домик? — спросил Корнилов.

— Домом нас теперь не удивишь, Игорь Васильевич, ответил шофер. — Яблони-то какие! Видать, садовод за ними приглядывает отменный. Сколько ехал — по два три яблочка на яблоне висит. А здесь...

Корнилов только сейчас заметил что яблони за забором усыпаны плодами.

— Ладно. — Он открыл дверцу. — Ты тут любуйся природой, а я пойду разговоры разговаривать.

Его порадовало, что на заборе нет традиционной надписи: «Во дворе злая собака» Только пожелтевшая от времени эмалированная табличка. Витиеватая вязь «ЗВОНИ- ОТКРОЮТЪ» опоясывала кнопку звонка. Полковник позвонил. Где-то в доме раздалась переливчатая трель уже вполне современного звонка. Высокая лет тридцати пяти женщина открыла калитку.

— Товарищ Корнилов?

Полковник кивнул.

— Прошу вас прошу. — Она сделала гостеприимный жест. Павлуша ждет вас. — Волосы у нее были гладко зачесаны. И два васильковых бантика как у девочки.

Она пошла впереди Корнилова, все время оборачиваясь, показывая то на один куст, то на другой.

— Это жимолость. Правда редкость в наших краях? Это стелющаяся сосна. И смотрите — прижилась!

У самого дома она спохватилась и протянула Корнилову руку. Протянула высоко так как протягивают для поцелуя.

— Ой, я и не представилась Валентина Олеговна Орешникова жена Павла Лаврентьевича.

— Очень приятно. — Полковник улыбнулся ей дружелюбно и пожал руку. — Игорь Васильевич.

— У мужа такая фамилия, что я решила оставить свою, продолжала она поднимаясь по ступенькам на большую с разноцветными стеклами веранду. Корнилов обратил внимание на табличку, прибитую над дверью «Адолии Роде Сад «Аркадия». Табличка была самая настоящая «всамделишная» сохранившаяся невесть каким образом с незапамятных времен.

— Мило, не правда ли? — Валентина Олеговна уловила интерес во взгляде Корнилова. — У нас есть один знакомый который словно маг раздобывает такие потешные вещи из прошлого. Представьте себе плакат. — Она не закончила фразы. Дверь веранды открылась на пороге стоял сухой подтянутый улыбающийся, именно такой, каким обрисовал его Семен Бугаев, Павел Лаврентьевич. Только глаза были не безразличные, а тревожные.

— Валентина требует сменить «Аркадию» на «Виллу Валентина», — сказал он, энергично пожимая руку полковника. Наверное, слышал их разговор в открытые окна веранды. — Я бы и рад, но где найдешь такую табличку? Не просить же мастеров у себя на заводе? Неэтично. Разговор с милицией, наверное, требует уединения? — Он посмотрел на Корнилова с хитрой улыбкой. — Валентина мы пойдем в кабинет, а ты готовь чай.

— Что ты командуешь? — кокетливо возразила жена. Может быть, Игорь Васильевич не возражает против моего присутствия?

Корнилов промолчал.

— Вас позовут, мадам, — так же шутливо ответил Плотский и, взяв полковника под локоть, повел по коридору.

Открытые окна кабинета выходили прямо на запад, и лучи вечернего солнца, пробившись сквозь густые заросли сирени, причудливо трепетали на стекле. Корнилов сразу обратил внимание на большой мраморный камин. В топке лежали ольховые поленья и даже несколько завитков бересты — поднеси спичку, и побежит теплое, живое пламя.

— У меня уже побывал ваш сотрудник, — сказал Павел Лаврентьевич, показывая полковнику на большое удобное кресло. Сам он сел в кресло-качалку напротив Корнилова и привычно оттолкнулся. — Очень симпатичный молодой человек. По фамилии... — Директор наморщил лоб, но, так и не вспомнив фамилии, махнул рукой... — Впрочем, это не так важно! Значит, происшествие на волейболе не разъяснилось?

— Возникли новые вопросы, — сказал Корнилов.

Павел Лаврентьевич улыбнулся.

— Осторожничаете. Интересная у вас профессия, Игорь Васильевич! Я в детстве мечтал стать сыщиком, а судьба по-иному распорядилась — стал директором завода.

— Судьба прекрасно распорядилась...

— Эх, Игорь Васильевич! — вздохнул Плотский и опять качнул кресло. — Это так кажется — директор, руководитель большого коллектива, почет, уважение, оклад, машина. — А что стоят для директорского здоровья такие понятия, как план, вал, номенклатура, соцобязательства?!

— У нас тоже есть свои трудности, — сказал Корнилов. Иначе я не тревожил бы вас в неурочное время.

— Да, понимаю. Готов помочь, если это в моих силах. Вас интересует мой шофер?

— Да, Антон Лазуткин.

— После вашего звонка я стал вспоминать: что же я знаю про Антона? — задумчиво сказал директор. — И ужаснулся! Почти ничего. Работает человек с тобой рядом, кажется, что знаешь о нем все — улицы, по которым он предпочитает ездить, любимые присказки и словечки, а когда вопрос встает серьезно — оказывается, этот человек для тебя совсем чужой. Да, я ничего не знаю о нем! По-настоящему. Чем живет, о чем думает...

— Он давно вас возит?

— Пять лет. Водитель прекрасный. Характер, правда...

Корнилов посмотрел на Плотского вопросительно.

— Антон — человек скрытный, себе на уме. — Он поморщился. — По-моему, умеет устраивать свои дела — всюду у него знакомые, друзья. Я имею в виду магазины, мастерские... — Директор широко развел руки. — И вообще. Я о нем ничего не знаю! Это плохо, но не станешь же насильно лезть к человеку в душу!

— Вам его кто-нибудь рекомендовал?

— Да. Мой помощник Сеславин. Он, знаете ли, всю мелочевку берет на себя. Предшественник Лазуткина ушел на пенсию. Сеславин нашел Антона. Если не ошибаюсь, в «Скорой помощи». Там ведь классные водители.

— Он знал Лазуткина раньше?

Плотский снова развел руками.

— Понятия не имею. Водит он хорошо, не ворчит, когда надо задержаться, остальное — вопросы отдела кадров, моего помощника. А почему вас так заинтересовал Антон? Если не секрет. — Он поднял ладонь с растопыренными пальцами. Ради бога, я секретами не интересуюсь.

— Какие у меня от вас секреты? — успокоил Корнилов Павла Лаврентьевича. — Ваш Лазуткин...

— Не мой, — покачал головой директор. — Не мой личный, заводской, принятый на работу отделом кадров.

— Лазуткин, — продолжал Корнилов, — возил вас иногда на волейбол. И многие видели его в обществе потерпевшего Терехова. Даже видели их ссорящимися.

Плотский удивленно смотрел на полковника.

— А кто такой Терехов?

— Один из игроков. Бугаев показывал вам его фото, вы сказали, что не знаете этого человека.

— Да, да. Показывал. Я действительно его не знаю.

— И никогда с ним не разговаривали? Не ссорились?

— Помилуй бог? Я ссорюсь только со своей женой. И то очень редко.

— Ну если не ссорились, то громко разговаривали?! Кто-то из игроков мог слышать ваш разговор.

— Нет! — Плотский говорил без всякого смущения. — Я не знаю этого человека. Может быть, и видел когда-то, но разве всех упомнишь?

Корнилов понял, что настаивать бесполезно. Даже если устроить очную ставку с Травкиной, директор разведет руками и скажет «Вы ошибаетесь, Еленочка. Я никогда не разговаривал с этим человеком!» Да если и ссорился, мало ли что бывает!

— Вы предполагаете, что ссора этого человека с Лазуткиным зашла так далеко? — спросил Плотский с любопытством.

— Сейчас трудно сказать.

— Постойте, постойте. — Павел Лаврентьевич поднял руку. — Когда убили Терехова?

— Тяжело ранили, — поправил Корнилов. — В прошлое воскресенье двадцатого.

— Двадцатого я ездил на волейбол с другим водителем.

— Лазуткин отпросился?

— Да. Какие-то домашние дела. Но время от времени мы ездим на волейбол с Сеславиным. Он хороший волейболист. И хороший водитель. И Антон получает выходной. А двадцатого и Сеславин был занят.

— И в то воскресенье Лазуткина на волейбольной поляне не было?

— Я же говорю, он отпросился!

— Лазуткина видели в тот день на поляне, — сказал Корнилов и внимательно посмотрел на Павла Лаврентьевича.

— Не может быть! Зачем? — Плотский недоумевал. — Он ко мне не подходил.

— Павел Лаврентьевич в последние дни вы никаких перемен в вашем Антоне не заметили?

Корнилов опять назвал Лазуткина «вашим Антоном», но на этот раз Плотский никак не среагировал.

— Нет. Не заметил, — рассеянно ответил директор и тут же спросил. — Что он делал на поляне в воскресенье? Может быть это ошибка? Кто-то обознался? Да и откуда его знают? В волейбол он не играет, лежит себе загорает.

— Зато вас знают. И знают что он — ваш шофер. Павел Лаврентьевич он никогда не предлагал вам купить старинный камин? — Полковник показал на камин, красующийся в кабинете. — Старинные бронзовые ручки панели красного дерева?

— Ну что вы! Во-первых, откуда у него могут быть такие вещи? А потом — покупать у своего шофера?!

— А этот камин у вас давно?

— Год. Нам купил его в комиссионном Сеславин. Мой помощник.

— Вы его об этом просили?

— Он знал, что жена мечтает о камине для дачи...

— Дорогой?

— Охо-хо! — вздохнул Плотский. — Зато какой то редкий мрамор. Посмотрите на рисунок! А вся эта бронза? Решетки украшения. Девятьсот рублей! И для директора, справляющегося с планом, деньги немалые.

— А ваш помощник давно работает с вами?

— Давно. Лет десять. Или двенадцать. Прекрасный помощник, эрудит...

Корнилов встал.

— Спасибо, Павел Лаврентьевич.

— А чаи? Жена обидится. — Директор тоже поднялся со своей качалки.

— С удовольствием бы выпил, но мне еще надо успеть на службу. — Они опять пошли узким коридорчиком к веранде. А у Лазуткина есть свой автомобиль? — спросил Корнилов.

— «Москвич». По-моему, он собрался его продавать. Подошла очередь на «Жигули»...

— Как вы уходите? — искренне огорчилась Валентина Олеговна, сидевшая с книгой на веранде. — У меня жасминовый чай.

Корнилов развел руками.

— Игорю Васильевичу на службу, — сказал Плотский. — Нам остается только по дороге показать ему свой сад. И пригласить на воскресенье.

В это время зазвонил телефон.

— Послушай, Павлуша...

— Может быть, ты? — Плотский посмотрел на жену, но она взяла полковника под руку.

— Валентина Олеговна, вы за последнее время не заметили каких-нибудь перемен в Лазуткине?

— Конечно заметила. Сделал челку какой-то дурацкий зачес на уши. Ведь не мальчишка! Говорит — жене так нравится.

— Вам часто приходится с ним ездить?

Орешникова улыбнулась.

— Часто. Мне же надо кормить своего директора! Два раза в неделю на рынок. И на дачу. Но уже с мужем. Уж не расследуете ли вы как муж использует служебную машину?

— Нет. Это не моя компетенция. Вам Лазуткин никогда не предлагал купить старинное кольцо с крупным рубином?

— Старинное кольцо с крупным рубином? — Она секунду колебалась. — Предлагал. Но слишком дорого. И это было так давно...

Она открыла калитку, вышла с полковников к машине.

— Этот звонок, — Корнилов кивнул на калитку, — Сад «Аркадия», старинные таблички — все Сеславин?

— Да, он известный коллекционер древностей. — Валентина Олеговна улыбнулась. — Дайте слово, что приедете к нам отдохнуть?

— Постараюсь. — Корнилов сел в машину Валентина Олеговна помахала рукой. В своем модном, цвета хаки, платье она почти сливалась с высоким зеленым забором.

 

19

Ночью Семена поднял с постели телефонный звонок. Дежурный врач сообщил, что состояние Терехова неожиданно ухудшилось, ему нужна срочная операция, а он требует встречи с Бугаевым.

— Недалеко от вашего дома «Скорая», — сказал врач. Если поторопитесь, они вас прихватят.

Когда Семен вышел из подъезда, «Скорая», тревожно мигая синим огоньком, вывернула со стороны Большого проспекта. Бугаева посадили рядом с носилками, на которых тихо стонал пожилой мужчина.

— Потерпите, потерпите, — уговаривала больного медсестра. — Сейчас наш коктейль подействует, и боль пройдет.

Оказалось, что у мужчины почечная колика и ему только что сделали обезболивающий укол.

Дежурный врач курил в ожидании Бугаева на лестничной площадке.

— Поздно вечером у Терехова подскочила температура, рассказывал он, помогая Семену надеть халат. — Хирург считает — перитонит. Нужно оперировать. Минуты на счету, а ваш подопечный — ни в какую!

В широком коридоре было темно, горела лишь настольная лампа на столике дежурной сестры, но сама сестра отсутствовала. Она оказалась в палате, где лежал Терехов, мерила температуру.

— Сорок, — шепнула она дежурному врачу. — В операционной бригада готова.

— Семен Иванович, — громко, срывающимся голосом сказал Терехов, узнав Бугаева. — Недолго музыка играла...

— Миша, без паники. — Семен старался говорить спокойно, но от взгляда на Гогу сердце сжалось — так обострились, истончились черты его красивого лица, такие густые тени залегли у глаз. — Мы еще наговоримся, а сейчас тобой займутся врачи.

Терехов поморщился.

— Не нужны мне там чужие грехи... Вертушку свою взяли? — Он оглядел Бугаева колючим взглядом, остановился на небольшом портфельчике, в котором у Семена был магнитофон.

— Ладно, — согласился майор. — Поговорим. По дороге в операционную. — Гога хотел возразить, но Бугаев сказал твердо: — Миша, прения закончены. — Он обернулся к врачу: — Вызывайте санитаров! Как это у вас делается? Давайте, давайте!

Врач исчез. Семен вынул магнитофон, включил. Протянул Терехову крошечный микрофон. Гога попытался взять его в руку, но пальцы бессильно разжались, и микрофон упал.

— Ничего, Миша! — прошептал Бугаев, подбирая микрофон. — Ничего! — Он взял микрофон, положил руку на одеяло. Даже через одеяло чувствовалось, какое горячее тело у Гоги.

— Его, падаль, трудно будет взять, — сказал Терехов. — У него еще и пушка есть.

— У кого, Миша?

— Лазуткин. Шоферит у одного босса... — Терехов помолчал немного, потом собрался с силами. — Это он меня... Исподтишка...

Раскрылась дверь, двое санитаров вкатили в палату носилки. Осторожно переложили на них Терехова. Бугаев пошел рядом, повесив магнитофон на плечо, а микрофон придерживал на груди у Михаила. Гога то и дело дотрагивался до него рукой, словно хотел убедиться, что микрофон никуда не исчез.

— Ну вот, — сказал он недовольно. — Теперь не успеем.

— Успеем, — успокоил Бугаев. — Ты сейчас о главном. Подробности потом.

— Работенку левую я нашел... Камины в старых домах снимать... Рухлядь всякую. Жильцы уедут и бросят. Сундук бабкин, стол, ручки бронзовые, рамы от картин... А любители скупают, реставрируют...

— Кто?

— Многие. У меня — дядя Женя. Пузанчик один. Знакомый Лазуткина. Да вы плохо не думайте — вещи-то брошенные, ничейные.

Санитары, катившие каталку по слабо освещенному коридору, внимательно прислушивались к разговору.

— Невелик приварок, — продолжал Терехов. — Вот только камины! А их мало. Да и знать надо — где. Дядя Женя знает. Даст адрес, даже фото. Платит прилично...

Санитары остановили каталку перед лифтом. Лифт был вместительный, и Бугаев по- прежнему смог остаться рядом с Тереховым.

— Он мужик безобидный. Свой приварок имеет, конечно, да и я не внакладе. Эта падаль... — Гога задохнулся от злости, и Бугаеву показалось, что он больше не сможет продолжать, но Миша справился. — Злой, сволочь! Псих! Он со своей «пушкой» наделает дел. Антон Лазуткин. Запомнили, Семен Иванович?

— Запомнил.

— Пузан этот нас и свел. Все смеялся — фирма подержанных вещей «Антон, Мишель и К°»!

Они снова двигались по коридору, но теперь более светлому. Семен поднял голову, у раскрытых дверей стоял в ожидании дежурный врач.

— За что же он тебя? — спросил майор, понимая, что разговор подходит к концу.

— Дядя Женя сказал, что знает один царский камин. На пару косых. Я решил посмотреть.

Носилки остановились у открытых дверей операционной.

— Дальше нельзя, — сказал Бугаеву врач.

— Стоять! — прошипел Гога, и в его слабом голосе сохранилось еще столько властной силы, что санитары подчинились. А может быть, им было интересно узнать, о чем еще расскажет распластанный на каталке пациент.

— А на камин уже Лазуткин глаз положил. Мы с ним там и встретились. Он как с цепи сорвался. Чуть не пристрелил меня на месте.

— И что же?

— В доме кто-то был. Пришлось смываться. А больше я туда не ходил. Пусть подавится этим камином! Я так и дяде Жене сказал.

— А из-за чего ты с Плотским ссорился? — спросил майор. — На поляне?

— Все, все! — строго сказал дежурный врач, санитары вкатили носилки в операционную. В последний момент перед тем, как дверь закрылась. Бугаев увидел на лице у Гоги недоуменную гримасу.

— Теперь остается только ждать, — сказал дежурный врач и протянул Семену раскрытую пачку сигарет. — Покурим на лестнице?

— Спасибо, не курю, — отказался майор. — Мне бы позвонить по телефону.

Терехов скончался под утро во время операции.

 

20

Когда полковник пришел в управление, по своему обыкновению за полчаса до начала работы, майор Бугаев уже дожидался его с данными дактилоскопической экспертизы.

— Игорь Васильевич! Все совпало, — начал Семен, вслед за Корниловым входя в кабинет.

— Трудно не догадаться об этом, — спокойно сказал полковник, бросая взгляд на ежедневную сводку происшествий, лежавшую на столе. — Ты же весь светишься, Сеня, несмотря на бессонную ночь...

— Пару часиков я прихватил, — отозвался майор. — На вашем диванчике.

Полковник бросил подозрительный взгляд на большой кожаный диван, стоявший в кабинете, но, не заметив никаких следов «пребывания» на нем Бугаева, промолчал. Сказал, усаживаясь в кресло:

— Значит, Антон Лазуткин?

— Все сходится. И показания Миши Терехова! И «пальчики» мы проверили! Я уже говорил с прокуратурой. Есть разрешение на арест...

— Чего же ты сидишь в управлении? — удивился полковник.

— Мы хотели брать его в гараже. Вряд ли он носит пистолет с собой на работу...

— После того, как стрелял в Белянчикова? — недоверчиво сказал Корнилов. — Вряд ли не носит! Я удивляюсь, как он до сих пор не сбежал из города...

— И я тоже, — спокойно сказал Семен. — Удивлялся. Но вчера вечером он позвонил диспетчеру в гараж и попросил отгул на неделю. Сказал, что директор не возражает.

— Вечером? — машинально переспросил Корнилов и подумал о том, что вчера вечером он расспрашивал о Лазуткине Плотского. Неужели Павел Лаврентьевич проговорился? «Нет, ведь я предупредил его, — отмел Корнилов свои подозрения. Не мальчик же он на самом деле! Сказал жене, а та шоферу?»

— Вечером, — подтвердил майор. — С шести утра мы установили за его квартирой наблюдение...

— Молодцы.

— ...Лазуткин не вышел, а семья у него на даче. В Поддубье, под Гатчиной. Я позвонил в гараж...

— А его «Москвич»?

— Стоит у дома.

— Надо перекрыть все вокзалы, аэропорт, — сказал Корнилов. И добавил: — Если не поздно.

— Сделано. Фото размножили. Я тут спозаранку всех на ноги поднял.

— Своему начальнику позвонить времени не хватило? Корнилов сказал эту фразу ворчливо, а сам с удовлетворением подумал о том, что Бугаев сделал все так, как сделал бы он сам.

— Я подумал, товарищ полковник, что вам сегодня ночью спать не придется.

— Может быть, он поехал к своему семейству на дачу? высказал предположение Корнилов, никак не среагировав на фразу майора.

— Попрощаться перед дальней дорогой? Ну, уж нет! По-моему, сентиментальность не в его характере. Если Лазуткин почуял, что запахло паленым...

— «Москвич» под наблюдением?

— И квартира. И заводской гараж.

— Фотография Лазуткина есть?

Бугаев достал из папки и положил перед полковником два фото — молодого, угрюмого парня, напряженно смотревшего в объектив, и сделанное Котиковым в квартире с камином. Узнать Лазуткина по затылку было невозможно, но Корнилов все-таки внимательно, сантиметр за сантиметром, стал сравнивать изображения. Его внимание привлекло левое ухо Лазуткина — это была единственная часть, повторявшаяся на обеих фотографиях.

Бугаев поднялся со стула и встал за спиной у полковника, с нетерпением ожидая, что скажет Корнилов. Наконец, не выдержал:

— Уши, товарищ, полковник! Правда?

— Есть отдаленное сходство, — с сомнением сказал Корнилов.

— У экспертов тоже такое впечатление.

— Про «отдаленное сходство»? — уточнил полковник. — А кроме впечатлений, у них есть что-нибудь поконкретнее?

— Так ведь «пальчики»!

— Ты бы сел, Семен, — сказал Корнилов. — Не люблю, когда у меня за спиной стоят. — И когда Бугаев сел на стул, добавил: — «Пальчики» — главное. А из этого сходства мало чего следует. Определенный тип уха — без мочки, и только. Да у семидесяти процентов людей такая форма уха. Ты показал фото тому алкоголику, которого Белянчиков задержал?

— Юрий Евгеньевич показал. Еременков так обрадовался, словно родного отца увидел. «Игореха, — кричит, — нашелся!»

— Кого ты пошлешь в Малое Поддубье? — спросил Корнилов.

— Лебедев и Сергеев уже готовы, товарищ полковник.

— Я дам команду — в Гатчине их встретят местные товарищи.

— Управятся вдвоем, — запротестовал Семен, но Корнилов сказал жестко: — В Гатчине встретят! Не хватало нам, чтобы он по лесам со своим оружием бегал. Сейчас всюду дачники, туристы...

Лазуткин добирался из Малого Поддубья в Ленинград на грузовой машине. Теперь, когда деньги лежали в портфеле, на душе стало немного легче. Все эти дни он прожил, как в бреду, сжав зубы и стараясь не думать про большой пустынный дом, про комнату, пропахшую псиной, и грудастую нимфу выдрав которую из стены, он увидел шкатулку старика Грачева. От одной мысли о том, что могло лежать в этой шкатулке, у Лазуткина замирало сердце. «Если этот жлоб отвалил мне за кольцо столько денег, сколько же осталось там?» — думал он, приходя в ярость.

Крупный молчаливый водитель «КамАЗа» насвистывал незатейливый мотивчик, и Лазуткину хотелось поддать парню локтем в поддых, чтобы заткнулся. Этот мотивчик мешал ему думать. «Ладно, ладно, — успокаивал он себя. — Может быть, и не было ничего в шкатулке. Какие-нибудь старые бумаги, о которых и старик ничего не знал. Не мог же он подохнуть и никому не оставить свои деньги? Небось, набежали родственнички! А мне и этого хватит». — Лазуткин легонько побаюкал лежащий на коленях портфель.

После того, как вчера вечером Валентина Олеговна намекнула Антону, что им интересуется уголовный розыск, Лазуткин бежал из города, моля бога, чтобы его не арестовали по дороге на дачу. Он решил взять деньги и тут же, ночью, податься в сторону Пскова. Но в деревне было тихо и спокойно, такой умиротворенностью веяло от застывшего в безветрии ночи сада, так обрадовалась его приезду жена, что он решил остаться. Да и не хотел пугать жену внезапным отъездом. И, главное, не хотел, чтобы она видела, как достает он деньги из заветного местечка. Утром он сделал все это незаметно, а свой отъезд объяснил тем, что везет директора в Новгород, в командировку.

— А как же тетя Руфина? — удивилась жена. Руфине Платоновне, тетке Лазуткина, исполнялось шестьдесят лет. Они не были у нее очень давно и, получив красочную открытку с приглашением на юбилей, собирались на нем побывать.

— Заглянем к ней через неделю. По-свойски. Так душевнее будет. А сегодня сослуживцы набегут...

Жена посмотрела на Антона с подозрением. Наверное, почувствовала фальшь в его слишком бодром голосе. Но протестовать не стала.

Кроме денег, Лазуткин положил в портфель и номера от автомашины. Он снял их однажды ночью, когда еще работал в «Скорой», с «Москвича», на котором возили главного врача. Снял «просто так», про запас, благо никто не мог его заметить и даже заподозрить. Увидев в тайничке номера, Лазуткин сразу вспомнил про свой «Москвич», который собирался бросить в городе на произвол судьбы. Собственно, не совсем «на произвол судьбы» — «Москвич» был записан на жену, и у Антона имелась тайная мысль, что деньги от его продажи помогут семье. «На первое время».

«Если сменить номера, — подумал он, — можно выбраться из города на машине. И заехать ой как далеко...»

Когда Лазуткин вылез из «КамАЗа» у метро «Московские ворота», стрелки часов показывали ровно пять. В вагонах метро народ стоял плотной толпой. Разъезжались с работы «И к лучшему, — подумал Лазуткин. — Милиции в такой толпе несподручно. Да и на улицах народу много».

Высокая, полная женщина стояла рядом, прислонившись к Антону своим крутым бедром. Как раз там, где приятно оттягивал карман пистолет. «Как бы не почувствовала, стерва», — подумал он, неприязненно поглядывая на меланхоличное лицо пассажирки...

 

21

К Сеславину зашел директор. Случалось это не часто обычно Павел Лаврентьевич вызывал своего помощника по селекторной связи.

— Сегодня пятница, — сказал он, рассеянно глядя в окно. — Уеду пораньше. И ты, Евгений Андреич, не засиживайся. На рыбалке давно не был?

Сеславин с недоумением посмотрел на шефа. За всю свою жизнь он ни разу не брал в руки удочку.

— А чего? Хороший отдых. Особенно если забраться в какой-нибудь глухой, безлюдный уголок.

— На волейбол завтра не поедем? — спросил Сеславин.

— Нет. Надоели мне эти волейболисты. Посижу на даче в кругу семьи. Так что располагай своим временем, как тебе вздумается. — Он небрежно махнул рукой, прощаясь. У дверей остановился, словно вспомнил что-то: — Вчера вечером приезжал на дачу один товарищ с Литейного. То да се! Волейболистами интересовался, Антоном Лазуткиным и почему-то о тебе спросил. Но так, вскользь.

— Чем же заинтересовала его моя персона?

— Давно ли у меня работаешь? Кто рекомендовал? Директор бросил на своего помощника быстрый, оценивающий взгляд. — Но я тебе ни о чем не говорил. — Он сделал привычный отстраняющий жест рукой.

«Значит, они вышли на Антона», — подумал Сеславин и спросил как можно безразличнее:

— А Лазуткин наш чего им понадобился?

— «Ваш» Евгении Андреевич! — ласково сказал директор и нацелился пальцем в грудь Сеславину. — Вы его мне рекомендовали. Когда-то. — И, улыбнувшись, добавил. — А что им от него надо — даже знать не хочу. У меня своих забот хватает. Завод — не игрушка! — Он вышел, даже не потрудившись затворить за собою дверь, и Сеславин подумал неприязненно: «Ну конечно, они хотят иметь все и старинный камин и редкие акварели и женьшеневую настойку. Все кроме неприятностей. Откуда это берется — им неинтересно».

Он набрал номер директорской приемной.

— Олечка, Антон у тебя или в гараже?

— Антоша взял отпуск, — ответила секретарша. — На неделю. Сегодня вышел Коля Марфин. Но он повез шефа домой.

Сеславин повесил трубку.

«Значит, Антон на свободе? Тогда откуда же они знают обо мне? Миша Терехов? — Евгении Андреевич собрался было набрать номер Гоги, но тут же положил трубку. — Если он засыпался, то звонить опасно».

Стараясь отогнать мрачные мысли, Евгении Андреевич пошел по цехам — надо было выполнить поручение директора, собрать сведения по внедрению рационализаторских предложений. Плотскому предстояло выступление на районном активе. За разговорами с начальниками цехов и работниками БРИЗа Сеславин немного отвлекся. Но червячок сомнений нет-нет, но давал о себе знать легким покалыванием в сердце.

Вернувшись в кабинет Сеславин снова ощутил острое беспокойство. Его мучила неизвестность «Что же сидеть и ждать, пока за тобой придут? — думал он. — Или последовать совету шефа, поискать укромный уголок. Директор, наверное, знает больше, чем сказал. Ему-то чего бояться? Приобрел с моей помощью пару каминов, дубовые панели? Ну и что? Тут же соврет: «Я думал что Сеславин покупал их для меня в комиссионке!» — Сеславин снял трубку, набрал домашний телефон директора.

— Женечка, — пропела директорская супруга. — Павел Лаврентьевич на даче. Что- нибудь срочное?

«Женечка! — с ожесточением подумал Сеславин. — Какой я тебе Женечка, сопливка!» — И, повесив трубку сказал громко «Стерва!»

Он набрал номер дачного телефона. Подошла Мария Лаврентьевна, старшая сестра шефа.

— Павел приехал, сейчас покричу. В саду где то бродит. Вы-то как живете, Евгений Андреевич? Давно у нас не были.

Голос у старухи был, как всегда, добрый и участливый.

— Живу потихоньку, Мария Лаврентьевна, — бодро сказал Сеславин. — Ноги еще бегают, и ладно!

— Приезжайте к нам отдохнуть — пригласила старушка. — А Павлушу я сейчас покричу.

«Как же приедешь к вам без приглашения шефа!» усмехнулся Сеславин, прислушиваясь как старуха, наверное в окно, кричала «Павлуша, Павлуша! Тебя Евгений Андреевич спрашивает. — После этого наступила тишина наверное Мария Лаврентьевна пошла за братом в сад. А через несколько минут сказала расстроенным голосом: — Евгении Андреевич вы тут? Ждете?»

— Жду, Мария Лаврентьевна, — отозвался Сеславин сразу понявший причину расстройства старухи.

— Куда-то пропал. Может с соседом на реку пошел? Или в преферанс с ним сел играть. Вы уж завтра утречком позвоните...

«Вы хотели получить информацию? — подумал Сеславин. Вы ее получили. Даже в большем объеме чем хотели. Вас избегают, а это ох какая неприятная информация». Он встал со стула прошелся по своему маленькому кабинетику. «Дома у меня ничего не найдут. На даче? Так мелочи. Еще не проданный камин, коллекцию никому не нужных древностей. Остается сберкасса. Но книжки у меня на предъявителя. И найти их не просто. Да и в чем собственно могут меня обвинить? За каминами я сам не лазил уникальные потолки не разбирал. Организация преступной группы? Но это, если Лазуткин заговорит? А его еще поймать нужно. Терехов? Этот будет молчать. Тертый калач. Да если и заговорит можно все отрицать. По методу шефа и я — не я и хата не моя!»

Вспомнив про шефа Евгений Андреевич вспомнил и про его совет — пораньше уйти отвлечься. Он осторожно закрыл дверь повернул ключ. В кабинете зазвонил телефон Сеславин решил не возвращаться, но внезапно ему пришла в голову мысль о том, что это директор. Может быть, он действительно ходил на речку и вернувшись узнал от сестры о его звонке? Евгений Андреевич открыл дверь подбежал к телефону.

— Евгении Андреевич? — спросил незнакомый мужской голос. — Майор Белянчиков из уголовного розыска. Здравствуйте.

Сеславин молчал. Это «здравствуйте» прозвучало издевательски.

— Вы меня слышите, Евгении Андреевич? — переспросил Белянчиков.

— Слышу.

— У меня есть к вам разговор. Не смогли бы мы встретиться? Я вас жду у проходной.

 

22

Лазуткину удалось уговорить молоденького шофера с пикапа пригнать «Москвич» от дома на вторую линию Васильевского острова. На тихой этой улице можно было не привлекая внимания прохожих, сменить номера. Да и от дома недалеко меньше шансов что белобрысого сосунка остановит за какой-нибудь промах инспектор ГАИ и обнаружится что сидит он за рулем чужой машины. У Лазуткина кошки скребли на сердце, когда он вручал парню ключи от «Москвича» и червонец задатку. А вдруг?! Вдруг взбредет белобрысому в голову поживиться за его, Лазуткина счет? И привет рулю! Только и видел он свои «Москвич» Хоть и пытался Антон доходчиво объяснить парню, что всего-навсего решил улизнуть от бдительного ока жены да вряд ли тот поверил. Не такие нынче сосунки, чтоб пустым словам верить. Вот когда тридцатник пообещал «за труды» тогда и ударили по рукам.

Уговорились, что Антон будет ждать парня в пикапе, но Лазуткин не утерпел и как только парень скрылся в дверях метро включил зажигание. «Чем мучиться в ожидании лучше самому приглядеть, — решил он. — Для порядка!»

...Он притормозил пикап напротив своего дома как раз в тот момент, когда ничем не примечательные серо белые «Жигули» резко тормознули перед его «Москвичом», выезжавшим из ворот, и двое мужчин выпрыгнув из «Жигулей» распахнули дверцы «Москвича».

Чутье подсказало Лазуткину, что нельзя спешить, срываться с места. Он включил скорость, легонько нажал на акселератор и машина почти бесшумно тронулась. Обыкновенный пикап прозванный «фантомасом» сотни которых развозят по городу продукты, белье и мелкие грузы. Он бросил машину сразу за углом у станции метро. Но сам поехал на трамвае, потом еще несколько раз пересаживался то на автобус, то на троллейбус пока, наконец, в памяти не всплыло имя — тетушка Руфина.

— Антон! Вот сюрприз! — Руфина Платоновна приняла из рук Лазуткина букет гвоздик и коробку с духами оглянулась. Крикнула: — Алена!

Из комнаты вышла молодая женщина в цветастом платье. Лазуткин с трудом узнал двоюродную сестру, дочь тетки Руфы, — так давно они не виделись.

— Смотри, братец твой пожаловал, — сказала тетя Руфа. К старости вспомнил про тетку. — Она сунула дочери цветы и подарок, а сама обняла и расцеловала Антона.

— Скажешь тоже, мама! — улыбнулась Алена. — Я его десять лет не видела, а он все такой же.

— А где же Лизавета твоя? — поинтересовалась тетушка, взяв Антона под руку и вводя в большую комнату где за столом сидели гости весело, чуть возбужденно переговариваясь позвякивая ножами и вилками. Лазуткин успел шепнуть, что с Лизой они в ссоре и если тетушка не возражает он бы и переночевал у нее, пусть Лизка поволнуется.

— О чем разговор! — так же шепотом ответила Руфина Платоновна и, легонько подтолкнув Антона к свободному стулу представила гостям.

— Племянник мой Антон Васильевич.

— Племянничку и тост говорить! — отозвалась звонким голосом одна из женщин. Антон заметил, что большинство гостей были женщины. И почти все молодые. «Наверное, теткина бригада» — подумал Лазуткин. Руфина Платоновна до последнего времени работала бригадиром прядильщиц на гардинно-тюлевой фабрике.

— Так уж сразу и тост! — сказала тетушка усаживаясь рядом с Антоном и ставя перед ним чистые тарелку и рюмку. Наверное здесь сидела Алена. Теперь ее потеснили в сторону. — Дайте человеку оглядеться осмотреться. Вас тут вон сколько — и все красавицы.

За столом весело рассмеялись.

— Нечего, нечего наседать на мужика, — улыбнулась одними глазами и продолжала Руфина Платоновна. — Он у нас человек положительный женатый.

— Разведем! — весело сказала все та же женщина. — Для нас это семечки!

Пожилой крупный мужчина постучал ножом по фужеру, поднялся.

— Милая Руфина Платоновна... — Он окинул взглядом присутствующих словно ища поддержки. Тетушка Руфина посерьезнела, сидела положив на скатерть ладони, глядя прямо перед собой. Правая рука у нее чуть-чуть дрожала.

— Это начальник цеха, — шепнула Лазуткину Алена. — Они еще во время блокады вместе работали.

Начальник цеха говорил долго и, наверное, хорошо, потому что тост несколько раз прерывали криками одобрения, аплодисментами но Антон не вслушивался. Сидел поглядывая на дверь ведущую в прихожую замирал, как только раздавался звонок. Приходили новые гости. Алена встречала их приносила из кухни маленькие табуреточки, расставляла на столе приборы. «Хорошо что меня посадили напротив дверей, подумал Лазуткин. — Все видно. Сидел бы спиной — извелся».

Начальник цеха закончив свои тост, подошел к тетушке и под громкие возгласы одобрения крепко ее расцеловал. Руфина Платоновна разволновалась, плакала, не стесняясь слез и только приговаривала:

— Сколько пережито. Думала, к старости все слезы выплачу, а они никак не останавливаются.

После начальника цеха женщины потребовали, чтобы говорил племянник.

— Тетушка Руфина! Смотрю я, сколько у вас друзей и думаю счастливый вы человек! И друзья ваши счастливые — потому что вы с ними дружите, — сказал Антон. Сказал от души и острое чувство зависти ко всем сидящим за столом людям неожиданно шевельнулось в сердце. Зависти к тому, что им весело, что они добрые и смотрят на каждого вновь пришедшего без тревоги.

Всем пришлись по душе слова Лазуткина, тетушка расцеловала племянника и снова всплакнула, вспомнив свою сестру Раису, мать Антона, умершую совсем молодой.

Лазуткин выпил одну за другой две стопки водки и разозлился сидел мрачный, с трудом сдерживая себя от колких замечании тетушке и гостям. Ему надо было во что бы то ни стало переночевать в этом доме. А значит терпеть надоевшую бабью болтовню, глупые шуточки, восторженные тосты.

В дверь снова позвонили и Алена пошла открывать Лазуткин сунул руку в карман, нащупал предохранитель пистолета. «Если что, — мелькнула мысль, — наделаю я здесь шуму! Праздничный салют».

Дверь в прихожую оставалась открытой и Антон увидел, что принесли огромную корзину цветов. Молодой парень в фирменном комбинезоне с трудом держал ее. Парень что-то спросил у Алены с восторгом рассматривавшей цветы. Она кивнула на дверь и улыбнулась.

Когда корзина медленно вплыла в комнату все зааплодировали.

— Сидорова Руфина Платоновна кто будет? — спросил парень, высовывая улыбающееся лицо из-за цветов.

— Здесь, здесь! — закричали гости наперебой, показывая на тетушку раздвигая стулья чтобы пропустить парня.

— С праздником вас! — торжественно сказал парень. Фирма «Ленинградские зори» присоединяет и свои поздравления к этим цветам. — Он подошел к Руфине Платоновне. Получите, распишитесь.

Лазуткин заметил фирменную эмблему на комбинезоне молодого человека, листок бумаги, наверное, квитанцию, торчащую из нагрудного кармана и успокоился.

— Где расписаться то? — спросила тетушка. Парень показал глазами на бумажку. Руфина Платоновна вынула из кармашка квитанцию, оглянулась:

— Дайте ручку, товарищи.

— Подержите маэстро. — Посыльный поставил корзину с цветами на колени Лазуткину. Антон ухватился за нее, боясь, чтобы не упала. Подумал о том, какая же она тяжелая. И в этот момент на руках у него защелкнулись наручники. Кто-то снял с его коленей цветы. Лазуткин увидел, что в комнате уже много чужих мужчин, увидел ужас в глазах тетушки Руфины и недоуменные лица гостей...