Я не верю в людей — только в семьи

Наша культура, в частности медицинская модель, рассматривает тело как самодостаточную, цельную единицу. Единицу, стоящую как бы вне иерархической системы, начинающейся на уровне элементарных частиц и кончающейся космической системой. Вселенная — это бесконечная лестница, где каждая ступень представляет собой новую систему со своими неповторимыми особенностями, влияющую на выше- и нижележащие системы.

Примерно до 1944 года медицина видела человеческое тело как нечто разделенное на отдельные части. Сердце, кровеносные сосуды, желудочно-кишечный тракт, почки, печень рассматривались как самодостаточные и почти не взаимодействующие единицы. В 1944 г. вышел первый учебник, содержащий понятие системы. В нем несколько туманно описывалось, как эндокринная система — щитовидная железа, гипофиз, надпочечники — взаимодействуют между собой. Сейчас разрабатываются концепции кардиоваскулярнолегочной, кардиореспираторной и центральной нервной систем как единого целого.

Подобным образом фрейдовская революция начала века привела к интенсивному изучению внутрипсихического мира сновидений и фантазий. Процесс бессознательной жизни относили к отдельному человеку. Постепенно психика как система стала восприниматься неотделимой от системы тела. Постепенно стало развиваться понимание иерархических отношений между телами и между личностями. Сегодня мы говорим о супружеской системе, о системе «дети-родители», о нуклеарной семье, о семейной системе нескольких поколений и даже о взаимодействии семьи с окружающей ее системой семей.

И все же мышлению нелегко переключиться с меньшей системы на большую. Мне помогло переключиться (а это было почти насилие над собой) то, что я занимался исключительно обучением и практикой семейной терапии. За двадцать лет я потерял способность видеть отдельных людей, мое восприятие заполнено картиной семьи как единого целого.

Постепенно мне стало ясно, что семья — организм, во всех смыслах этого слова. Меня интригует следующее предположение: нет такого явления, как личность, личность — это не более чем фрагмент семьи. Из чего можно вывести еще одно заключение: пара — это еще не семья, а просто представители двух кланов родни, которые живут вместе согласно психосоциальному договору. Рождение первого ребенка (что я назвал бы воплощением оргазма) создает совершенно новые ориентации, новые источники напряжений и треугольные комбинации, которых не было до его рождения. Новый ребенок разрывает существовавшие прежде треугольники: «он-она-его родители» и «она-он-ее родители». Отсюда можно сделать вывод, что семья — это не взаимодействие двух личностей, а скорее продукт двух семей, выславших двух «козлов отпущения» для воспроизводства самих себя. И начинается битва на всю оставшуюся жизнь за то, какую семью они будут воспроизводить — его или ее семью, и эта война не имеет конца. Иногда она заканчивается перемирием, а иногда превращается в кровавую войну, в такие игры с нулевой суммой, как развод, повторный брак и т. п.

 

Индивидуальная или семейная терапия

В терапии мы стараемся установить наиболее адекватный и эффективный ролевой процесс и порядок действий психотерапевта, предполагая, что пациент или семья — величина постоянная. Пациент участвует в процессе всей своей личностью, пусть и отклоняющейся от своей цельности. В индивидуальной терапии узор терапевтических взаимоотношений возникает естественным образом. В семейной терапии он планируется заранее. В сущности, семейная терапия — это своего рода политика, и роль терапевта похожа на роль дирижера оркестра или тренера бейсбольной команды.

Власть в индивидуальной психотерапии находится в руках пациента, в его готовности или неготовности, в его желании или способности адекватно участвовать в терапевтическом альянсе. В семейной терапии власть принадлежит системе. Семья — это группа с огромным опытом совместной жизни, с культурными особенностями, передававшимися ей через множество поколений, система, крайне чувствительная к стрессу. Большинство ее культурных особенностей скрыто как от терапевта, так и от членов самой семьи. Терапевту приходится осторожно пользоваться своей властью, пытаясь установить такой терапевтический альянс, в котором он обладает какой-то властью и в то же время прямо или косвенно не втянут внутрь семьи.

Взаимоотношения в индивидуальной терапии происходят между двумя личностями; в семейной — между двумя системами, двумя организмами, состоящими из отдельных людей. Люди могут говорить за систему, но остаются ее частью и подвластны ей. Динамика индивидуальной терапии заключается в личности терапевта. А динамика семейной терапии — не в терапевтической системе, но в самой семейной системе или в сочетании семьи и терапевта. Ролевая целостность терапевтической системы — это ее мощнейшая, наиболее динамичная сила.

Начальную стадию индивидуальной терапии определяет пациент, тогда как в семейной терапии она неизбежно зависит от терапевта. Его способность структурировать вводную стадию «свидания с незнакомцем» (о чем будет сказано ниже) является решающим моментом для всей последующей терапии. В средней стадии индивидуальной терапии власть и инициатива все так же находятся у пациента; в семейной же терапии на средней стадии терапевт совершенно свободен, он может быть творческим и личностным и существовать как отдельный человек и как система, давая семье модели личной инициативы, системного действия и адекватности. Заключительная стадия индивидуальной терапии — символическое сильное переживание, очень весомое. Окончание семейной терапии несимволическое и происходит почти случайно.

События внешнего мира (люди, факторы реальности), накладываясь на индивидуальную терапию, нарушают ее ход, в то время как в семейной терапии они чаще всего мало влияют на систему семьи. В индивидуальной терапии роль терапевта имеет решающее значение фактически с самого начала до конца. В семейной терапии роль терапевта вначале чрезвычайно важна, а вскоре становится не столь значимой. По сути дела, семья берет терапию в свои руки в самом начале, и потом ее движение продолжается само, пока его что-то не остановит. Индивидуальная терапия — вещь хрупкая, ее достижения легко уничтожить после окончания, на нее сильно влияют процессы жизни. Изменение семейной системы — это изменение инфраструктуры, поэтому оно гораздо более устойчиво; процесс изменения продолжается в инфраструктуре, находясь глубже уровня его осознания семьей или терапевтом.

В индивидуальной терапии первое интервью идет наощупь, оно даже может быть малозначительным, полным взаимной подозрительности или застенчивости. Первая встреча в семейной терапии носит решающий, мощный характер, возможно, она задает структуру для последующего успеха или неудачи. Присутствие консультанта или постороннего на индивидуальной терапии (будь то кто-нибудь из семьи, знакомый пациента или человек, приглашенный терапевтом) сильно меняет процесс психотерапии, внося проблемы триангуляции и ослабляя иллюзию переноса. В семейной терапии новые люди — консультант терапевтической системы, родственники, друзья семьи — всегда помогают процессу. В индивидуальной терапии возникает иллюзия субкультуры: тут все иное, другие правила, тут можно говорить о чем угодно и не бояться наказания. Иллюзия под названием перенос очень важна. А семейная терапия на самом деле является субкультурой. Никто не может войти в семью, кроме ее членов, но союз терапевтической системы и семейной системы становится, в свою очередь, другой субкультурой.

Большинство видов индивидуальной терапии имеют дело с прошедшим временем. Семейная терапия, поскольку она связана с инфраструктурой, всегда обращается и к прошлому, и к настоящему, и к будущему. Прошлое определяет динамику семьи, будущее присутствует в проекциях, пересекающих границы поколений, а настоящее — это взаимоотношения семейной и терапевтической систем. Основная сложность для индивидуального терапевта состоит в том, чтобы войти в контакт и остаться в нем. Некоторые называют это «действовать внутри» («acting in» — в противоположность «acting out» — действию вовне), то есть чтобы интенсифицировать взаимоотношения для лучшего эффекта терапии. Существенный процесс в семейной терапии: как оставаться вовне и временами заходить вовнутрь, как проводить политику двух субкультур. Необходимо, чтобы две системы могли соединяться, но в то же время терапевтическая система должна защищать себя от проекций, ловушек и желания втянуть ее в себя со стороны более мощной семейной системы.

 

Происхождение и развитие семейной патологии

Говоря о семьях, мы постоянно смешиваем происхождение (этиологию) боли и бессилия, развитие патологии и симптомы, выражающие боль и попытку помочь семье измениться. Я бы хотел разделить эти вещи и поговорить о каждой отдельно.

Происхождение

Патология в семье, по-видимому, начинается из-за скрытых болезненных переживаний: брак, появление нового ребенка, тяжелая болезнь, смерть дедушки и кризис вокруг его завещания; смерть бабушки и вспышка зависимости в ее детях; опыт бедности или богатства; географическая изоляция и разобщение между членами семьи; вражда родственников, проступающая в череде мелких событий. В сущности, происхождение патологии (этиологию) можно найти в распаде инфраструктуры предшествующих семей — в их мифологии, в чувствах идентификации и фактах идентификации, в семейных паттернах поведения — хороших или плохих — или во внутрипсихических мифологиях. Часто боль и бессилие страдающей семьи усиливают непрофессиональные терапевты: полезные советы соседей, некровных родственников или профессионалов, не понимающих своей роли и действующих как любители, давая мудрые советы, лишь нарушающие врожденные культурные правила семьи. Патологию могут усилить такие явления, как пьющий партнер, псевдотерапия измены или бегство от своих переживаний.

Развитие

Развитие боли и бессилия в семье стимулируют разговоры типа сплетен: двое или трое людей создают социальную паранойю, один предлагает какой-то слух или теорию, а второй и третий их распространяют. Например, муж и жена, потомки разных семейных кланов, психологически разводятся во втором поколении, поскольку они являются чужими для семьи, из которой произошел другой. Затем они заставляют детей (третье поколение) вести холодную войну — войну, за которой кроются параноидальные идеи. В идеале две разные инфраструктуры двух различных способов жизни, взятые из двух семейных кланов, должны слиться во что-то новое через брак. Вместо этого часто возникает борьба двух кланов.

Когда боль и бессилие растут, в семье появляются ведущие и ведомые. На одного из членов семьи навешивается табличка, и он становится семейным «козлом отпущения». (Скорее, о нем можно говорить как о фрагменте семьи, чем о личности.) Обычно «козла отпущения» называют «плохим», «сумасшедшим» или «несчастным». Но для меня очевидно, что этот человек вступает в коалицию с каким-то еще партнером, и так начинается психологическая неверность семье. У этих двоих развивается психологический роман, защищающий их от власти семьи и ужасов одиночества, но они представляют собой патологический союз внутри семьи как единого целого.

Такой семейный фрагмент — теперь это уже диада — бывает составлен по-разному. «Плохой» объединяется с «сумасшедшим». «Сумасшедший» — с «несчастным» или «несчастный» человек (фрагмент) с «плохим». И единственный психологический барьер между этими двумя фрагментами семьи (если не принимать во внимание внутрипсихических систем защиты) заключается в том, что один из них становится видимым и открытым, а другой — невидимым, тайным. (Мужья и жены тоже комбинируются между собой по оси «открытый-тайный»).

Есть много типов таких отношений, где созависимость двух людей дает им чувство безопасности и мир. В каком-то смысле это решение или, если хотите, порция негэнтропии, полученная за счет появления «козла отпущения», которому другие наклеивают этот ярлык, не подозревая о существовании созависимости. Такое явление лучше всего изучено у алкоголика и его «помощника», созависимой супруги. Легко предположить (хотя бы теоретически), что подобные взаимоотношения бывают, например, у депрессивного «козла отпущения» и его фобического партнера, у истерика и его бессильного партнера, у того, кто убегает в социальную активность, с его асоциальным, ушедшим в себя партнером, у сумасшедшего с психопатом. Этот союз становится еще сильнее и крепче благодаря крушению надежды на то, что «козел отпущения» станет терапевтом семьи. Иногда патологическую связь поддерживает третья сторона — человек или команда (кто-то из семьи, непрофессиональный помощник или даже профессиональный терапевт), кто, не понимая, что имеет дело с командой, пытается помочь отдельному человеку.

Антиэнтропия (негэнтропия)

Позитивная сторона этого отрицательного процесса энтропии представляет собой рост посреди распада, похожий на рост растений в лесу после пожара. Семья предпринимает попытки предотвратить распад: члены семьи могут решить не убегать друг от друга; они могут вместе смотреть в лицо боли и бессилию; решиться терпеть страдания, неизбежные при переменах, вместо того, чтобы убегать от них с помощью алкоголя, наркотиков или поездок по стране. Они могут включить в «треугольные» отношения приемного родителя — священника, социального работника или тетушку Минни; они могут поговорить об этом с профессионалом или кем-то еще, а потом либо скрыть это от семьи, либо сознательно решить, что пришла пора стать более открытыми. Или они могут повернуть свою боль внутрь психики, где она будет лежать, косвенно проявляясь в гипертонии, астме и прочих физических и психологических расстройствах.

 

Создание необходимого для семейной терапии контекста

Существеннейшая предпосылка для психотерапии — необходимый для ее проведения «наркоз» — это отклик, звучащий в переживаниях терапевта в ответ на интроецированную боль семьи. Если такого отзвука эмпатии нет, терапевт не сможет хорошо выполнить свою работу. Когда же он существует, можно использовать следующие подходы (многие из этих пунктов подробнее рассматриваются в других главах книги).

1. Терапевт может требовать от семьи большего совместного участия, чем то, что ему сначала предложат. Пара, желающая для себя психотерапии, или благородный рыцарь, который просит помочь «козлу отпущения», боятся привести с собою всю семью. Терапевт должен требовать это, подталкивая тем самым семью к жертвам большим, чем они сами готовы или осмеливаются предложить.

2. Терапевт должен установить свою «Я-позицию» власти для управления структурой профессионального взаимодействия. Он заранее планирует время, место и пространство. Он не должен брать на себя терапевтическую функцию, о которой его просят, пока не возьмет в руки ключевые сферы. Это административная задача — определить, какие люди придут, где они встретятся и когда, как связаться с терапевтом.

3. Терапевт должен установить структуру власти, чтобы управлять властью семьи. (Намек: терапевт может получить большую власть, играя с предположениями на основе тех семейных историй, которые ему приносят.)

4. Когда началась терапия, терапевт должен научиться справляться с отколовшимися семейными подгруппами.

5. Терапевт должен предлагать новые творческие возможности для изменений, начинающихся у членов семьи, как только те определили свою «Я-позицию» (терапевт вынудил сделать это своим отказом от воплощения их фантазии о его всемогуществе).

6. Терапевту нужно ясно обозначить, что он не принадлежит к семье. Лучше всего он показывает это «метадвижениями». Метадвижения включают в себя его первоначальный эмпатический отклик на боль семьи, дающий необходимый наркоз, затем — его индивидуацию из семьи, доказывающую, что он отделен от них, за чем следует новое присоединение к семье, дающее ее членам смелость продвигаться вперед — к созданию нового целого семьи, как они его сами понимают.

7. Терапевт должен дать пример не только присоединения и индивидуации, но также и открытости. Он делает это, делясь своими переживаниями, рассказывая об отношениях со своими родителями, оберегая в то же время право на приватность своей собственной нуклеарной семьи.

8. Терапевту нужны специальные усилия для катализации образования новых треугольников и подгрупп в семье.

9. Крайне важно, чтобы заботливый терапевт поддерживал проявления семейной целостности, возникающие между членами семьи во время терапевтической встречи.

10. Терапевт должен крайне бережно относиться к этнической среде каждой семьи. У каждой семьи уникальная культурная система, а терапевт к этим системам не принадлежит.

11. На терапевте лежит задача открыто подойти к реальности синдрома пустого гнезда: и терапевт, и пациент (супруги или семья) останутся в одиночестве без другой стороны.

12. Терапевт должен предложить возможность будущей терапевтической «большой семейной встречи» (family reunion) в ответ на просьбу.

Теперь следует выделить четыре вида языка семейной терапии: язык боли и бессилия, которым пользуются члены семьи, как только войдут к терапевту; язык предположений, которым пользуется терапевт, чтобы структурировать семейный процесс в самом начале; язык возможностей, на котором терапевт говорит в середине процесса терапии, чтобы дать семье свободу быть более иррациональной и личностной; и, наконец, язык расставания, когда мы говорим о боли и осознаем, что разлука — это сладкая печаль. Детальнее мы поговорим об этих языках чуть позже.

Оглядываясь на прошлое, я теперь ясно понимаю, что множество невообразимо тяжелых встреч и печальных результатов в моей работе с семьями произошло вследствие проигрыша в борьбе за контекст еще до начала всякой терапии. Очевидно, что чем лучше контекст, тем лучше процесс. Я считаю, что процесс во много раз важнее прогресса, поскольку никто не знает, куда процесс поведет, а прогресс может оказаться иллюзией; прогресс в одной области может обнаружить какую-то, до того неведомую гниль в другой.

Семья во много раз весомее и сильнее одного терапевта, а часто — и команды терапевтов. Поэтому необычайно важно установить среду и правила семейной терапии. И лучше сделать это до начала терапии. Кто бы ни устанавливал самый первый контакт с клиникой или семейным терапевтом, он легче всего может разрушить терапию еще до ее начала. Вдобавок, этот человек обычно пытается сам изменить семью так, как хочет, что автоматически настраивает остальных на бунт. Членам семьи нужно самим решать за себя, а человек, договаривающийся о встрече, представляет собой семейного манипулятора. Поэтому, отвечая на такой звонок, терапевт должен беречь достоинство и независимость семьи как единого целого и всех ее отдельных членов или подгрупп.

 

Первый контакт: просьба о «свидании с незнакомцем»

Я редко откликаюсь на просьбы при первом контакте. Женщина звонит и говорит:

— Врач сказал, что моя астма — это психологическое, мне надо поговорить с вами.

— Что же, хорошо. Берите с собою мужа, детей и приходите.

— Мужу я не говорила об этом.

— Ну, значит вам надо поговорить с ним и перезвонить.

— Но он не верит в психиатрию.

— Раз он не верит в психиатрию, вам с ним надо выяснить это прежде, чем придете ко мне: не хочу, чтобы меня обвиняли в вашем разводе. Скажите ему, и, если возникнут вопросы, пусть позвонит.

— Я не буду с ним говорить.

— Как хотите.

— Так вы меня не примете?

— Нет.

— Но почему?

— Просто я не верю в людей, я верю в семьи.

Обычно спустя некоторое время раздается звонок:

— А знаете что? Он придет! Он совсем не против.

Если вы выдержите рассказ подлиннее, я приведу еще пример — придуманный, но реалистичный. Мать звонит и говорит, что у нее возникли проблемы с маленьким ребенком. Я говорю:

— Хорошо, можете вы привести отца малыша?

Воображаемая пациентка отвечает:

— Что, этого сукина сына? Я с ним давно не разговариваю. Он меня избивал целые годы, я с ним не хочу иметь дела!

— Тогда, — отвечаю я, — не знаю, что мы будем делать. Мне не хочется становиться новым отцом для вашего ребенка.

— Да мне нужен просто психотерапевт.

— Я знаю, но я лишь объяснял вам мою точку зрения.

— Да меня не волнует ваша точка зрения. Мне нужна помощь.

— Тогда извините.

Она настаивает:

— А что же мне делать?

Я тоже упорен:

— Не знаю.

— Но вы должны помочь мне!

— Нет, — отвечаю я, — это вы так думаете. Я был бы рад помочь вам, но не таким способом, каким вы мне предлагаете. Я не стану другим отцом ребенка.

— Я вовсе не хочу, чтобы вы стали его отцом!

— Не верю этому.

— Я же не лгу.

— Я не сказал, что вы лжете. Я сказал, что не верю вам.

Она злится:

— Вы не смеете так говорить!

— Но я все же сказал так.

— Вы ошибаетесь.

Я продолжаю:

— Пускай так. Ошибаюсь. Я просто скажу вам, что думаю, ведь вы для этого звонили и для этого я тут сижу — чтобы говорить, что я думаю.

— Да я не хочу этого слушать.

— Тогда положите трубку.

— Но мне нужна помощь.

— Хорошо. Ведите вашего мужа.

Она протестует:

— Да я понятия не имею, где он.

— Ну, а где его мать и отец?

— Я их тоже не слишком люблю.

— Я не хочу быть и бабушкой вашему ребенку.

— Да вы сами с приветом.

— Знаю, мне уже говорили.

— Но что мне делать?

— Не знаю, а вы сами чего хотите?

— Прийти к вам!

— Тогда вам нужно сделать это не так, как вы хотели сначала.

— Если я приведу мать и отца моего бывшего мужа, вы меня примете?

— А как насчет ваших матери и отца?

— Моих? Сто лет не разговаривала с мамой.

— Я тоже.

— Что-то я вас совсем перестала понимать.

— Я тоже себя не понимаю. Может, нам помог бы какой-нибудь психотерапевт, а?

Она продолжает:

— Значит, нужны мои мать и отец, чтобы поговорить обо мне и моем мальчике?

— Именно.

— И так каждый раз?

— Не знаю, еще и первого раза пока не было.

— Ладно, поговорю с ними. Мать давно хочет пообщаться со мной, я обычно шлю ей рождественские открытки.

— А она поздравляет вас?

— Она посылает мне какой-нибудь подарок, какую-нибудь дрянь.

— И вы отсылаете его назад?

— Нет.

— Почему? Если это дрянь, пускай сама собирает такие подарки и хранит.

— Никогда не думала об этом, да и как это сделать…

— Почему бы не позвать вашего бывшего? Он не стал бывшим отцом, а лишь только бывшим мужем. Никто еще не смог стать бывшим отцом. Если вы ему позвоните и скажете, что говорили со мной и что я не согласился встретиться с вами без него…

Она прерывает меня:

— А вдруг у него другая жена?

— Можно и ее прихватить.

— Я не хочу ее видеть!

— Это ваша проблема. Я бы хотел ее увидеть и, полагаю, что, коли уж я собираюсь помочь вам, могу сам назначать правила игры.

— Ваши правила безумные. Что еще?

— Пускай любой из этих людей позвонит мне, буду рад поговорить с ними.

— И с моей мамой?

— Очень. Обожаю матерей. Они важны для нас. У меня тоже была мать.

— Хорошо. Я подумаю. Благодарю.

Для того, чтобы установить здоровый контекст семейной терапии, крайне важно управлять ситуацией первого обращения, первого телефонного звонка. Отвечая на звонок, стоит спросить: «Почему вы обращаетесь ко мне? Как вы решились позвонить? Кто посоветовал вам позвонить сюда? Чего вы хотите от меня?» Вопросы такого рода устанавливают межличностные точки отсчета и прерывают стереотип таких разговоров, когда звонящий излагает свою историю, а вы терпеливо ее выслушиваете. Вы устанавливаете вашу силу, она нужна и тому, кто звонит, и вам самим для создания здорового контекста будущей терапии. Люди просят о терапии из-за своей боли и чувства бессилия, надеясь, что вы справитесь с болью и вернете им возможность управлять своей жизнью. Ваша сила им необходима, и вам стоит ясно представлять себе, что вы не беретесь участвовать в их боли до того момента, пока не будет установлен здоровый контекст.

Я часто думаю о том, что такой первый телефонный звонок похож на звонок незнакомого парня девушке, которую он приглашает на свидание. Терапевтам-мужчинам трудно это себе представить, они не понимают, сколь многому учатся девушки, чтобы защитить себя от таких приглашений. Девушки (и женщины-терапевты) гораздо мудрее. Они знают, как важно вначале удержать власть в своих руках, потому что позже ее можно перераспределить поровну. Эта динамика подходит и терапевту. Он должен защищать себя всеми возможными способами, не тогда, когда этого хочет звонящий, не так, как он хочет, но как хочет того сам терапевт. Девушка или женщина, которую зовут на свидание, дает понять, что не может пойти прямо сейчас. Первая встреча возможна на работе ее подруги за чашкой кофе или, может быть, вместе с теми людьми, которые дали ее телефон. Такая встреча при свете дня предоставляет возможность оценить ситуацию и понять, насколько оправдана ее паранойя и не ждут ли девушку какие-либо опасности.

Применяя эту мудрость к ситуации семейной терапии, можно сказать, что для терапевта очень важно установить свою власть. Как уже было сказано, члены семьи звонят, потому что беспомощны и испытывают боль, решили, что ситуация настолько отчаянная и их попытки столь неудачны, что хотят (должны) получить помощь от незнакомого человека. Наисерьезнейшее решение. Стоит выяснить, что за этим стоит. Терапевт может многого достичь, используя язык предположений, выясняя, был ли человек уполномочен семьей на этот звонок, многие ли из членов семьи знают и одобряют его, кто не знает об этом и как сам звонящий обращается со своей собственной паранойей. Терапевт предполагает, что эти люди получали раньше терапию, и уточняет детали: когда, что получилось и почему они не хотят пойти к тому же терапевту снова? Кроме того, важно рассеять туман волшебных ожиданий, которые накопились у них еще до звонка. Даже стоит попросить, чтобы каждый член семьи написал письмо, уточняющее, чего они хотят получить от терапии для семьи, чего ждут для себя.

Обычно первая проблема, которую нам обозначают, бывает индивидуальна; ее можно использовать как рычаг для перемещения основных жалоб в более широкий контекст. А если проблема касается взаимоотношений — «Мой муж хочет развестись», «С одним из детей случилась беда» — расширить контекст вполне естественно. Язык боли человека автоматически превращается в «язык предположений».

«Вы сказали мужу, что звоните сюда? Знают ли об этом дети?»

Вы можете двигаться дальше и выяснять, является ли муж отцом детей, первый ли это брак, каковы условия жизни пациентов (они могут быть совсем иными, чем вы себе представляете). Подняв первоначальный уровень подозрительности до той точки, где проблема превратилась в межличностную, вы готовы и дальше расширять ее контекст.

«Вы обсуждали эту проблему с вашими папой и мамой, с кем-то из ваших братьев или сестер?»

Это с самого начала терапии подготавливает к встрече с «расширенной семьей».

«Говорил ли ваш муж со своими родителями о возможном разводе? У него роман на стороне? У вас есть любовник? Это ваш первый брак?»

Первоначальные переговоры особенно эффективны в том случае, если в них полностью устанавливается контекст еще до решения о следующей встрече или даже о повторном звонке. В контексте первоначальной проблемы и вашего ответа вы должны выяснить, кто принимал решение позвонить вам.

«Если вы говорили с мужем, то что он думал об этой идее — позвонить мне? Вы обычно решаете семейные проблемы, не обговаривая их с ним? Он согласен с этим или чувствует, что про него забыли?»

Такой подход устанавливает ваши взаимоотношения со всей семьей и позволяет не казаться тайным сообщником того, кто вам звонил, скрывающим что-то от семьи. В каждой семье происходит война подгрупп, и существует сильное искушение использовать терапевта как союзника в этой скрытой борьбе. Когда вы утвердили мысль о том, что другие люди тоже участники этого звонка, можно расширять контекст бесконечно.

«Что думают родители мужа о вашем разводе? Кому муж говорил об этом? Как помог вам решиться позвонить мне? Как бы он отнесся к моей идее, что каждая терапия должна начинаться с семейной конференции, куда приглашают всех, кого заботит эта проблема, а, может быть, и тех, кому наплевать на нее, или тех, чья озабоченность выражается через злобу?»

 

Первая встреча с семьей

Второй шаг процесса семейной терапии — первая встреча. На самом деле это «свидание с незнакомцем» представляет собой процесс взаимного исследования, где обе стороны параноидны и должны прояснить свои фантазии и предположения. Разговор должен вести терапевт, и лучше всего обратиться сначала к социальному аутсайдеру — обычно это отец, отец отца, предыдущий супруг, ребенок от прошлого брака или усыновленный ребенок. Цель терапевта, когда он управляет ходом первой встречи, состоит в том, чтобы показать семье, что они имеют дело с силой. Без такого терапевтического захвата власти с самого начала терапия часто становится двухсторонней борьбой за то, кто командует происходящим. И тогда семья доказывает, что ты бессилен, как доказывали раньше, что они как целое бессильны измениться. Именно сила семьи как единого целого — основа основ, к которой обращена психотерапия. Семья должна быть в состоянии переменить сама себя. Когда посторонний человек изменяет семью, это отнюдь не избавляет от бессилия, хотя может и облегчить боль.

Дедушку сначала стоит спросить о том, какие отношения были у бабушки с ее родителями, ее сыном, дочкой. Затем, методично переходя к отцу, можно спросить и о том, как обстояли дела между его братьями и сестрами, их мамой, папой, между родственниками отца и родственниками матери, и, наконец, между матерью и каждым из ее детей. Затем спросите его жену об отношениях между ее мужем и каждым из детей. У детей можно спросить о взаимоотношениях между остальными братьями и сестрами, об отношениях братьев и сестер с отцом и матерью. Такого рода разговоры о взаимоотношениях защищают от рационализации, от нежелания говорить, нытья, проецирования и всего того, что делает процесс выяснения истории почти невозможным.

Собирая «расширенную семью», стоит позаботиться о том, чтобы пришли и те, к кому относятся негативно: отец, не разговаривавший с дочерью (которая позвонила вам) десять лет; или дядя, который надул ее отца и на кого она все еще сердита; и, конечно, бывшие супруги, девушка, с которой у ее мужа сейчас роман, ее любовник. Когда приглашаешь всех этих людей на самую первую встречу, они не становятся паранойяльными. Это просто делает сильнее тебя, а им показывает, как много людей вовлечено в решение проблемы. Но если всех этих людей позвать позже — вот тогда-то они действительно будут крайне паранойяльными!

Часто бывает очень важно позвать кого-то из друзей. У людей обычно есть знакомые — психотерапевты-любители, которым они все рассказывают, кому доверяют и с кем плачут. Присутствие таких людей может оказаться очень ценным. Человеческая среда, окружающая семью, включает в себя также родителей мужа и жены, которые нередко склонны вести холодную войну в коалициях с семейными подгруппами. Его мама, часто настроенная враждебно, дает мужу шанс установить в нуклеарной семье более здоровый контекст уже тем фактом, что согласилась сидеть рядом с его женой, на которую зла, рядом с внуками, которых ей запретили видеть. Среда друзей может включать священника, лучшую подругу и даже, может быть, делового партнера. Работа — тоже часть среды семьи: его работа и ее работа, «работа» детей (с няней, в школе, в группе продленного дня).

Такой подход важен, и ему стоит учиться. Главным образом, мы учимся, слушая себя. Тут ничего не бывает маловажным. Всякое переживание есть нечто символическое и потому значительное. Оно ценно само по себе как опыт самопознания, ведет к цельности и расширяет наши границы. И, в сущности, истины не существует. Есть лишь подходы к истине. В терапии важен процесс, а не прогресс. Озабоченность прогрессом всегда раздваивает мышление и неизбежно рождает попытки играть какую-то роль, чтобы манипулировать. В обычной жизни тоже важен процесс, а не прогресс. Попытка оценить себя, свои изменения, свою оценку является логической ошибкой — невозможно смотреть на самого себя извне.

Способность удивляться, глядя на самого себя, — вот к чему мы стремимся. Далее, мы хотим избежать гипноза обучения с его вечным слушанием — этим измененным состоянием сознания, в котором мы накапливаем данные в надежде когда-нибудь использовать их, манипулируя другими так же, как манипулировали нами учителя. Следовательно, мы стараемся, во-первых, катализировать межличностное развитие и, во-вторых, оспаривать всякий опыт пациента, предлагая альтернативы. И, наконец, мы стараемся не бояться обратной связи с людьми, наблюдать их восприятие и использовать истерическую диссоциацию между их видением и нашим, чтобы вместе смотреть на стереоскопическую картинку предполагаемой реальности.

 

Правое полушарие мозга в семейной терапии

В своей прекрасной и очень содержательной книге «Рисунки и правое полушарие» Бетти Эдвардс утверждает: одна из проблем нашего роста заключается в том, что для обработки бесконечного потока информации, которой нас загружают, мы вырабатываем своеобразный стенографический вид памяти, что легче всего обнаружить, попросив кого-нибудь нарисовать лицо. Мы рисуем лица по стереотипу, появившемуся у нас в восемь-десять лет, и никогда его не меняем. Может быть, это приложимо и к социальному взаимодействию? Мы привыкаем за вербальными знаками «Привет», «Пока», «Как дела?» прочитывать огромный объем информации, передающейся через простые социальные стереотипы.

К сожалению, с точки зрения психотерапии это громадный недостаток. Становится почти невозможным изменить социальные правила и стереотипы общения, чтобы помочь человеку расширить свою узкую и патологически охраняемую межличностную систему. Семейная терапия испытывает еще большее сопротивление материала, поскольку каждая семья развивает собственные стенографические знаки для передачи паттернов и инфраструктуры символических фантазий, которые большею частью тянутся из прошлых поколений семьи и находятся ниже уровня осознания.

Психотерапевт должен учить семью называть вслух «свободные ассоциации», относиться ко всему творчески, уходить от социальных стереотипов. Терапевту лучше всего показать пример. Один из простейших способов состоит использовании золотого правила «свободной ассоциации», давно разработанного в психоанализе: терапевт делится всеми незначительными вещами, мелькающими в его голове во время работы с семьей. Интересно, что возможность навредить пациенту самораскрытием со стороны терапевта в семейной терапии гораздо меньше, чем в индивидуальной.

При первой встрече с семьей важно отозваться человеческой заботой на боль, идентифицироваться с отчаянными попытками измениться. Они пришли не из любопытства. На первой встрече надо достичь близости и получить право стать членом новой терапевтической семьи. И тогда открывается множество новых возможностей.

Одна из таких возможностей — открыть себя, чтобы вдохновить членов семьи поделиться кусочками своего внутреннего мира. Это могут быть приходящие в голову фантазии или свободные ассоциации, врывающиеся в сознание во время общения с семьей.

Конечно, иногда это может и навредить, так что требуется своего рода клиническая осторожность. Но в целом, я полагаю, творения нашего бессознательного никогда не бывают «не по делу», и, когда нет клинических противопоказаний, нужно делиться с семьей такими мгновенными вспышками близости и самораскрытия. Творческий мир правого полушария можно привить рациональной и профессиональной составляющим любого вида терапии.

Терапевту полнее удается заразить семью духом творчества, когда установлены достаточно сильные взаимоотношения. Однажды моя жена, присутствовавшая на встрече с одной семьей в качестве ко-терапевта, пожаловалась на ощущение напряжения в шее. Члены семьи тут же заговорили о своих телесных переживаниях, и это продолжалось три четверти часа — как будто появилось новое правило общения. С подобной же целью мой рабочий кабинет представляет собой игровую комнату. Когда я начинаю играть, семья проявляет интерес к моим головоломкам и правилам игр, что значительно уменьшает стресс, поскольку члены семьи начинают с меньшей тревогой относиться к самому чувству тревоги и смотрят на свои сражения как на что-то естественное или даже как на творчество.

У семьи есть свое бессознательное, и, чтобы иметь дело с ним, следует говорить с неприличной прямотой, настолько, насколько вы можете, и начать это делать надо еще до первой встречи с семьей. К сожалению, нас сковывает усвоенный способ общения с пациентами. Нам вдолбили в головы, что единственная существенная вещь — это эмпатия, главное — быть заботливым. Я бы так выразил главный девиз нашей подготовки: «Предложи тому, кто пришел к тебе на прием, свою правую грудь, а если он по ней ударит, спрячь ее и дай левую».

С семьями надо говорить непосредственно из своего бессознательного. Например, я говорю мужчине в середине первого интервью:

— Знаете, вы мне представляетесь нахалом.

Он возмущен:

— Что вы хотите этим сказать?

— Я сам не знаю, просто пришло в голову.

— Тогда за каким дьяволом это говорить?

— В самом деле, — продолжаю я, — возможно, это не имеет к вам ни малейшего отношения. Может быть, вы похожи на какого-то забытого мной пациента или напоминаете моего дядю, и если это нарушение моего восприятия, вам следует опасаться и не доверять мне. А если нарушение в вас, тоже проблема. Я просто хотел сообщить вам сам факт.

Я действительно просто смиренно сообщил пациенту факт, не утверждая, что понимаю его смысл, а лишь предлагая как загадку.

 

Изменение семьи предполагает боль

Лучше сразу этого не скрывать.

Мать звонит и говорит:

— Видите ли, наша первая встреча была тяжелой. Мой сын Джо, придя домой, полдня ревел, а маленькая Мэри не могла уснуть из-за дурных снов. Так что я больше их не приведу.

— Что ж, — отвечаю я, — может, это и неплохой вариант — оставить эту затею.

— О, нет, остальные хотят к вам прийти.

— Сожалею, но так я не работаю.

— Вы что же, хотите, чтобы маленькие дети опять переживали все эти травмы?

— Еще и не такие: будет круче. Если вы хотите изменить семью безболезненно, не стоит обращаться ко мне. Даже аппендицит никто не вылечит, не сделав дырку в животе. И если вы не хотите терпеть боль и мучения, бессонницы и тревоги, расслабьтесь. Продолжайте жить как раньше. Может быть, вы справитесь. Все меняется. Я не владею секретом счастья. И стану более жестким и придирчивым. Чем дольше вы будете ко мне ходить, тем я буду жестче.

Я считаю, что не существует такой вещи, как альтруизм. Я говорю семье: «Вы меня не интересуете. Я не особенно забочусь о вас. Я надеюсь, общаясь с вами, что-то получить. Меня волнует мой собственный рост, и если в процессе встречи я меняюсь, значит, она прошла не зря. Так что не представляйте себе, что я добрый и самоотверженный — это неправда».

Я хочу избавить их от мифов, что буду доброй мамашей, не похожей на их мать, или волшебником, исцеляющим болезни одним взмахом волшебной палочки.

 

Если проблема слишком велика — отвернись от нее

Многие семьи, приходящие на терапию, столь сильны, что терапевт не может выиграть битву за структуру. Тогда семья не видит в терапевте эксперта, не видит той крепости, которая им необходима. Они не могут его принять. Терапевт оказывается перед дилеммой. Понятно, что в ответ можно только смягчить ситуацию и сказать что-нибудь ободряющее, обнадежить или дать совет, который они получили бы от любого соседа. Это мудро с точки зрения социальных приличий, безопасно с точки зрения профессиональной репутации терапевта, но с психотерапевтической точки зрения — неудача.

Есть еще и другой ход, по сути своей «хирургический», требующий не меньшего мастерства от терапевта, чем четырехминутная операция по удалению аппендикса от хирурга. Это тактика, с помощью которой терапевт забирает контроль у членов семьи, отвернувшись от них. Все равно что повернуться спиной к одинокой прекрасной женщине или не поцеловать девушку на свидании, хотя тебе и очень хочется. Это делает их ответственными за следующий ход и похоже на подход к аффективно-голодному ребенку, рекомендуемый Рене Спитцем: надо, осторожно приближаясь к нему спиной, протянуть руку, потом отнять, потом снова протянуть. Восстановить контроль, поделившись ощущением безнадежности и исповедуясь в своем бессилии. Может быть, это самый сильный метод работы. Семье страшно слышать от специалиста, который должен бы им помочь, что тот не видит надежды разрешить эту ситуацию. А с другой стороны, если семья решила продолжать терапию, она осознает, что надо приложить все усилия, чтобы изменить ситуацию. Вы были честны и не закрывали глаза на реальность. Представьте ситуацию, когда к психотерапевту приходят супруги, страдавшие запоями десять лет, и говорят: «Мы бы хотели преодолеть наш алкоголизм». Любой терапевт, принимающий это заявление всерьез, обрекает себя на неудачу.

 

«Критическая масса» семьи

Недавно мы встречались с семьей: мама, папа, сейчас разошедшийся с женой, их дочь с набором проблем школьной неуспеваемости и отсутствия мотивации в учебе, новая жена папы. Папа состоит в третьем браке. Он поддерживает и свою первую жену, и эту маму с четырьмя детьми, и в настоящий момент еще и свою третью жену. Пассивность первой жены, сомнения в рационализации помогли ей избежать терапии после двух-трех первых встреч год назад. Тогда она пришла, потому что у ее близнецов возникли проблемы с законом. Один из них забрался в чужой дом и украл выпивку на 40 долларов, другой вместе с друзьями сбрасывал велосипеды с крыши невысокого дома. Обоих поймала полиция.

Мама относилась ко всему с пассивным любопытством и приятной беззаботностью. Единственный раз за первые двадцать минут интервью она оживилась, обсуждая вопрос, почему другой ее сын, стоящий на стреме, не убежал от полиции. Мальчики с улыбкой рассказывали о своих приключениях, а остальные равнодушно сидели, в том числе и старшая, уже замужняя сестра, так же приятно улыбающаяся, как и мама. Конечно, папы и сына-правонарушителя не было. Через двадцать минут мы сказали, что, поскольку эти люди выглядят так, как будто все прекрасно и никакая помощь им не требуется, что же тогда им мешает встать и уйти? Они так и поступили — встали и ушли без особого сожаления.

Фактически мы сказали семье: продолжайте сражаться с законом, пускай мальчики попадут в тюрьму (тогда маме будет легче найти себе нового мужа), пускай бросаются велосипедами с крыши. А еще лучше пусть мама встанет внизу и подставит под эти велосипеды свою голову. Признавшись в своем бессилии, мы помогли им чуть больше повернуться лицом к жизни и со всей прямотой сказали: если вы хотите что-то сделать со своей ситуацией, мы вас ждем, но не назначаем следующую встречу, поскольку сейчас вы не слишком нуждаетесь в нашей помощи.

Одна из причин замороженности такой встречи заключалась в том, что не собралась «критическая масса», рождающая настоящий жар. Одно из проявлений мании величия у терапевта — когда он считает, что сможет сам создать то тепло и одушевление, которые на самом деле семья может породить только из самой себя. Поэтому, отпустив семью, мы дали им свободу перемениться самим и предоставили возможность набрать критическую массу.

 

Синдром Давида и Голиафа

Однажды воскресным утром, когда я работал на заднем дворе, к дому внезапно подъехала машина. Оттуда выскочил парень лет шестнадцати и поздоровался со мной голосом маленького мальчика. Он был изумлен, когда я узнал его — я работал с его семьей пять лет назад. Парень был ребенком с манией величия, с которым я дрался. Интеллигентный мальчик из университетской семьи… На первой же встрече он поставил психодинамический диагноз каждому члену семьи, при этом сердито подчеркивая, что никто не имеет права проделывать это с ним. Через шесть-восемь встреч мальчик увидел, что я не отношусь к нему так, как другие домашние — из-за его выдающегося интеллекта. И напал на меня — физически, во время сеанса терапии, и мы дрались примерно полчаса. Каждый раз, когда он чувствовал, что я побеждаю, сдавался. Я отпускал его, и тогда он опять набрасывался на меня — до тех пор, пока не убедился, что не может меня победить.

На следующей неделе мальчик рассказал, что дрался со своим отцом и с изумлением обнаружил, что не может одолеть и его. Раньше он и не подозревал, что не может побить своего отца.

Сейчас это был шестнадцатилетний юноша, теплый и дружелюбный. Мы поговорили с ним о его любви, недавно кончившейся разрывом, а начавшейся еще четыре года назад. Новая девушка заставила его постричься, в результате чего волосы стали вдвое короче. Через десять минут мы пожали друг другу руки и попрощались. Он сжимал мою руку крепко — воспоминания о наших отношениях живы для него и сейчас, да и для меня тоже. Он сказал, что хотел бы как-нибудь прийти и поговорить побольше. Я пригласил его в офис. Разумеется, он не придет. Я привязан к тому кругу, к которому принадлежу. У него есть настоящие родители. Эксперименты не нужны, когда наступает настоящая жизнь.

 

Семейная терапия в организациях

Многие люди, работающие в каких-нибудь учреждениях, думают, что семейная терапия невозможна, если ее не поддерживает, не понимает или не организовывает руководство учреждения или непосредственные начальники. Думаю, это не так. Если вы работаете, например, в институте, в клинике, в госпитале или в приюте, вы можете воспользоваться начальной тревогой тех, кто обращается к вам за помощью, чтобы собрать необходимую для терапии семейную группу, вместо того чтобы сразу пытаться улучшить их самочувствие.

К вам приходит мать и говорит, что у ее сына возникли проблемы с законом. Он принимает наркотики или выглядит очень замкнутым. Вместо того чтобы выслушивать ее, вы можете сообщить, что нужно собрать необходимых людей. Должен прийти отец, раз он любит сына. Вы не можете превращаться в какого-то заместителя отца, поскольку эта искусственная роль отстранит настоящего отца от проблемы. Когда женщина приведет отца и его мать и отца, и своих мать и отца, и братьев с сестрами, вы можете действовать.

Обсуждая с ней список возможных участников терапии, вы наткнетесь на кого-то, кто не захочет прийти, хотя он был бы очень важен, или на того, кто был бы рад прийти, но его не пригласили. Таким образом, вы направляете энергию ее тревоги на создание более полного терапевтического альянса. Постарайтесь, чтобы паника пациентки или ее заявление, что она не видела отца мальчика уже десять лет, не помешали вам собрать всех необходимых участников.

«Но вы можете узнать, где он, у матери, а потом попросить его позвонить мне. Тогда я объясню, насколько важно присутствие отца для благополучия сына».

Своим бессилием вы перенаправляете ее тревогу. Из рассказа матери вы, строя предположения, извлекаете то, что она не упомянула. Вам не нужно изображать детектива: вы лишь настаиваете, чтобы собрать группу людей, которая поможет изменить беспокоящую ее ситуацию.

Если вам приходится иметь дело с сопротивлением супервизора, то простым обходным маневром может послужить следующий ход: вы просите его помочь наблюдать за вашей экспериментальной попыткой в области семейной терапии или за попыткой изменить административную структуру.

Когда вам удалось собрать на встречу необходимую группу, прежде всего стоит поинтересоваться, к кому члены семьи обращались до вас. Не пытайтесь помочь им, пока не узнаете этого, иначе они будут командовать процессом психотерапии. У них больше сил, чем у вас. Вы играете роль, а они нет. Они живут всерьез. Надо узнать историю трех поколений этой семьи, включая семейные стрессы (разводы, болезни, безработица, смерть) и все попытки измениться (с помощью переезда, перемены работы, повторных браков, любительской или профессиональной психотерапии, священника, соседей и т. д.).

При разговорах о семейной истории одна из важнейших ваших задач состоит в том, чтобы убрать со сцены «козла отпущения». Члены семьи решительно отрицают, что это семейная роль, и отводят от данного субъекта всякие подозрения. Нельзя позволить говорить о нем. Вам надо узнать семью — не ведущего игрока, не фасад и не официальную версию стресса. Более всего вам стоит искать то, что сокрыто. Используя свою фантазию, безотносительно к тому, что рассказывает о себе семья, можете задавать вопросы о смерти, ненависти, самоубийствах, убийствах, об инцесте, о разных треугольниках, родственниках, предыдущих супругах и т. д. Надо хорошенько расспросить и обо всех тех людях, кто раньше помогал им, что позволит избежать неудачи, связанной с врачебным страхом, что помощь может ухудшить ситуацию. Надо исследовать проблемы ревности между братьями и сестрами в семье отца, в семье матери и среди детей в нуклеарной семье; проблемы фобии сумасшествия, которые всегда у кого-то существуют; признаки усталости от семейных сражений у матери; феномены сходства детей с кем-то из предыдущих поколений (когда первый сын, например, похож на брата матери или сестру отца). Стоит поделиться своими сомнениями о том, зачем они явились на терапию — в надежде, что все эти люди смогут стать более открытыми. Стоит также спросить про другие беременности в семье, про аборты, выкидыши, про несчастные случаи.

Двигаясь дальше, вы должны ощутить эту семью как единое целое. Осознают ли они себя семьей Смитов? Они — настоящие Смиты? Осознаются ли границы между поколениями? Понимают ли родители, что они не принадлежат к поколению детей? Понимают ли дети, что не принадлежат к поколению родителей? Как выбираются «козлы отпущения»? Есть ли кто-то еще в семье, кому члены семьи могут предложить эту роль? Боятся ли они какой-то болезни? Старческого слабоумия? Есть ли в семье скрытый алкоголизм? Про все это надо спрашивать, ясно понимая, что семья будет хранить молчание, пока вы не спросите прямо. Существуют ли признаки психологического насилия, грубости? Думает ли мать, что отец слишком резок? Думает ли отец, что мать чересчур мягка?

Такое исследование семьи приемлемо для любого учреждения. Там любят именно такие вещи! Предоставив возможность рассказать свои истории, надо ясно выразить семье, что вы уважаете ее неповторимый стиль. Вы не хотите, чтобы они стали похожими на какую-то другую семью, вы надеетесь помочь им стать теми, кто они есть, и больше уважать самих себя. Вы постараетесь стать их приемным родителем, временным дедушкой, временным дядей или временным тренером. Вы хотите помочь им сделаться более сильной группой, чтобы члены семьи могли справиться со своей тревогой за пациента и тревогой за жизнь семьи.

Надо также ясно объяснить, каково ваше место в системе учреждения: каким вы следуете правилам, как ваше учреждение руководит вами, как оно распоряжается вашим временем, вашими действиями, как вы с семьей можете стать командой, отвечающей требованиям организации. Стоит также выразить ваше уважение к этой семье: к цепочке поколений ее прошлого, к ее будущим поколениям, здоровью и сегодняшним опасениям по поводу болезни. Иногда можно получить удовольствие, разговаривая с трехлетней или семилетней девочкой о том, сколько у нее будет детей, сколько девочек и сколько мальчиков, какого мужа она себе найдет. Такой разговор помогает семье говорить о своем будущем по-новому.

 

Большая семейная встреча трех поколений: план битвы

Большинство новшеств в психотерапии возникают случайно. Профессионалы не любят изобретений, пока забота о пациенте не вынуждает их что-то придумывать. Из-за своей неуверенности при индивидуальной терапии я перешел к работе с парами, а пытаясь вырваться из тупиков работы с парами, — к работе с семьями. И, наконец, я открыл, что можно организовать «большую семейную встречу» (family reunion).

В 1974 году меня случайно пригласили помочь провести встречу родственников. Их оказалось больше тридцати, и все они были разделены на два враждебных лагеря. Большинство из них жили в маленьком городке на Среднем Западе. Вот уже в течение пятнадцати лет третьему поколению одного клана не разрешали общаться с третьим поколением другого — и это в городке с населением 50 000 человек. Однажды психотерапевт среднего поколения и врач среднего поколения, устав от этой войны, позвонили мне, и я встречался со всеми этими тридцатью людьми пять дней подряд с утра до вечера. Моя роль заключалась в том, что я только произносил: «Чем я могу вам помочь?» — и потом один человек спрашивал другого: «А где ты был на последнее Рождество? Ко мне даже не зашел!» Кто-то еще говорил: «А почему ты не разговариваешь с моим отцом?» Через полминуты начинался полный бедлам.

Год или два после этого я начал устраивать такие большие встречи. У меня не было офиса, и стало не так интересно еженедельно общаться с семьями — надоедала нуклеарная семья. Так что для семьи, у которой возникли проблемы, я начал организовывать большие встречи родственников, включающие три поколения, всех дядюшек и теток, бывших супругов, новых любовников и любовниц, начальников по работе, иногда даже соседей.

Ко времени выхода на пенсию я уже ясно понимал, что такой подход прекрасен для встречи расширенной семейной группы. Я организовывал эти встречи так, что они проходили три дня подряд (по четыре терапевтических часа в день), а их участники жили эти три дня вместе. К своему удивлению, я открыл, что такие трехдневные встречи недирективной семейной терапии заканчиваются самопроизвольно. Когда семейный стресс начинает меняться, участники берут остальное на себя. Позже процесс изменения продолжают развивать телефонные переговоры, встречи подгрупп и т. д. Через какое-то время, рассказывая о такой встрече, участники отмечают боль во время и вскоре после нее, но, по обыкновению, отдаленные результаты оказываются позитивными: семья, взяв однажды власть в свои руки, естественным путем меняет себя, и взаимоотношения оздоравливаются.

В такой расширенной семье можно изменить лишь один элемент или фактор, и это катализирует изменение всей системы. Вам остается только наблюдать. Вы как бы председательствуете над этим хаосом, и он понемногу начинает сам собой оформляться и постепенно становится новым, не таким, каким был прежде. Вы находитесь вне системы, вы являетесь катализатором, а не участником, но каким-то образом ваше присутствие помогает системе измениться.

Родители, дети и дедушки-бабушки с обеих сторон образуют систему трех поколений. Это смесь двух разных стилей жизни: семья родителей папы и семья родителей мамы — и они находятся в одной комнате в течение восьми-двенадцати часов. Такое вмешательство — что-то вроде насильственной социализации. Поскольку они живут как бы в одном доме отдыха, между ними возникает взаимодействие. Терапия словно взрывает расширенную семью, добавляя симптомы, наблюдающиеся у мужа и его родителей, к симптомам жены и ее родителей.

Два разных стиля жизни вступают в прямой контакт. Терапевтическая команда открывает семейные напряжения и стили жизни родителей и их детей. Каждая семья хорошо умеет защищать собственный стиль жизни и по-своему поддерживать гомеостаз, но когда два разных стиля смешиваются и вынуждены вступить во взаимодействие, возникает новое напряжение. Тот факт, что это происходит в лабораторных условиях и длится два или три дня, дает участникам возможность в течение долгого времени реагировать на подобное переживание, а также помогает переносить стресс во время самой интенсивной встречи.

Если общество — родитель семьи, то расширенная семья — родитель супругов, как сами супруги — родители своих детей. И такая большая семейная встреча за три дня становится для семьи средой обитания, очень наглядной и сильнодействующей.

В семейной терапии чем больше участников, тем меньше нужен профессиональный терапевт. Как я уже говорил, при большой встрече трех поколений семьи наша роль заключается в том, чтобы быть катализаторами взаимодействия и найти для встречи время и предоставить место. Собственно говоря, не надо даже и вести встречу. Наша забота, наш отклик на боль семьи, выраженную или невыраженную, видимую или ту, о которой мы лишь догадываемся, является необходимым наркозом. Благодаря тревоге и напряженности ожидания, появляющихся в сознании людей, в процессе подготовки встречи уже накопились темы для обсуждения. Так что вопрос состоит только в том, чтобы кто-то осмелился и заговорил. Терапевт, если хочет, может структурировать ситуацию, рассказав немного о системной теории и развеяв фантазии о том, что он будет помогать.

Как только движение пошло — обычно заговаривают о семейной ситуации самые старшие, — битва началась, и терапевту остается только сесть и смотреть. Зачастую стресс бывает таким огромным, что он не может ничего добавить — ситуация слишком горяча, чтобы пытаться войти в нее. Традиционный терапевтический подход тут не работает, поскольку у такой встречи своя особая динамика и, возможно, ее не удастся повторить из-за проблем со временем, местом и расписанием участников. Тем не менее, за один, два или три дня интенсивной работы можно достичь заметного прояснения эмоционального климата, открытия новых возможностей, детриангуляции в некоторых патологических треугольниках, оживления взаимоотношений между группами людей, бывших близкими в прошлом, а также разрешения войн, которые открыто или тайно шли в нескольких поколениях.

Цена, которую платит семья, — это стресс, кровопролитие и выход на поверхность семейных призраков. Может быть, последнее — самое важное. К счастью, если встреча удается, призраки вернутся и будут помогать в лечении и давать наркоз. Денежная цена встречи зависит от ситуации, о ней договариваются заранее. Более высокая «цена» — наше требование на несколько дней отказаться от коалиций, от стереотипов и любительской психотерапии в семье. Каждый должен сдерживать свой внутренний диалог и не делиться им с другими.

Можно обозначить роли двух терапевтов метафорически: «Доктор Витакер будет хореографом, миссис Витакер отвечает за либретто, а вы, члены семьи, — танцоры, собранные для постановки балета. Никакой психотерапии не будет, пока все не соберутся вместе. Доктор Витакер 49 лет занимался психиатрией — с детьми, взрослыми и психотиками, 30 лет обучал психиатрии, а последние двадцать лет занимался только семейной терапией. Миссис Витакер 49 лет воспитывала своего мужа и шестерых детей, она опытная участница семейного танца, в который включаются и два предыдущих поколения. Вместе они представляют собой команду. 49 лет совместной жизни превращают их в единое целое, совершенно отличающееся от каждого отдельно взятого».

Я думаю, что стрессы в семье — результат глубоких биологических, серьезных психологических, значимых социальных причин. Он также является результатом ситуаций. Время, которое мы проводим вместе как сверхсемья, должно предоставить членам семьи свободу думать, слушать, говорить и брать себе на заметку. Я предполагаю, что семейная жизнь является диалектикой колебаний между соединением с другими и индивидуацией, причем невозможно разрешить это напряжение ни движением к полной индивидуации (что приведет лишь к изоляции), ни движением к полному соединению (что приведет только к порабощению, к нелепой психологической смерти).

Наша терапевтическая работа — это эксперимент, микросистема семейной жизни в сверхсемье, куда вошли мы вместе с миссис Витакер как команда посторонних. Наша команда, во-первых, пытается создать движущийся портрет семьи. Во-вторых, мы становимся для семьи «зеркальным домом», отражающим все направления. Мы предполагаем, что все члены семьи — наркоманы своей биологической семьи — живут гипнотическими пережитками прошлого. Метафорически семья — наше федеральное правительство, а люди — отдельные штаты.

Мы начинаем с истории, с портрета семьи в ее развитии, стараясь избегать всяких почему и не позволяя людям говорить о самих себе. Начинают старшие члены семьи.

Мы обращаемся к старшему поколению:

Опишите как можно короче родителей вашего (вашей) супруга (супруги), какими они были в то время, когда у вас появились свои дети;

ваших родителей, какими они были, когда вам исполнилось 10 лет;

вашу собственную родительскую команду, какой она была первые 10 лет после рождения детей;

ваших детей — не отдельно, а во взаимоотношениях друг с другом с 5 до 15 лет;

как умер ваш супруг или ваша супруга (смерть физическая или гибель брака).

Затем поворачиваемся к среднему поколению:

Опишите взаимоотношения между всеми вашими братьями и сестрами, исключая вас самих, т. е. отношения между вашим братом и вашей сестрой, между вашими братьями, между вашими сестрами и т. д.; отношения между вашей мамой и родственниками папы, между папой и родственниками мамы; отношения между вашими папой и мамой со всеми изменениями, которые произошли в них за те годы, что вы выросли.

И, наконец, обращаемся к третьему поколению:

Опишите взаимоотношения между любыми двумя из братьев и сестер, между родителями и изменения в этих отношениях; взаимоотношения между вашим отцом и родственниками мамы, между мамой и родственниками папы.

Даже те, кто хоть чуть-чуть сталкивался с терапией нуклеарной семьи (которая представляет собой семью двух поколений), могут заметить, что большая семейная встреча отнюдь не вариант групповой терапии. Это иной организм. Он состоит из отдельных людей и из подгрупп, подчиненных целому семьи. Такое целое — не просто два поколения семьи. Оно включает других кровных родственников — отдельных людей, подгруппы с их динамикой, а также интроецированный семейный стиль, восходящий к прежним поколениям семьи.

Цель подобной встречи — преодолеть раздробленность семейных подгрупп и, что почти так же важно, помочь узнать и открыть других членов семьи — их стили и стереотипы поведения. Она дает и переживание целостности самого себя. Меня могут спросить, не является ли такая встреча просто попыткой воссоздать семью прошлых дней. Я не намерен переделывать мир. Я лишь хочу установить каналы общения для поддержки семьи. Просто тот факт, что можно позвонить своему родственнику и попросить помощи, попросить обратной связи или всего-навсего поболтать, очень значим для человека, одинокого в социально-манипулирующей и холодной городской среде.

Любопытно, что многие семьи обращались ко мне последние двадцать пять лет после неудач индивидуальной терапии. Но очень немногие после семейной терапии идут на индивидуальную! Интересно, что большая семейная встреча не приводит людей ни к семейной, ни к индивидуальной терапии. Как будто она самодостаточна и терапевтически отвечает на нужды людей, а не служит лишь прелюдией к чему-то более внутреннему или более яркому для нуклеарной семьи.

Идея о передаче власти в руки семьи, чтобы та сама была своим терапевтом, — целый переворот для моего мышления. Только в самые последние годы мне стало ясно, что цель семейной терапии — вернуть семье ответственность за процесс изменения, а не произведение изменения. Семейный организм вполне способен сам себя перестраивать, как и создавать хаос. Власть нужна терапевту только в самом начале терапии; как только он отбирает ее у семьи, то вынуждает снова принять эту власть. И тогда члены семьи делают все, что нужно, справляясь со своими симптомами и стрессами, с которыми они пришли к терапевту, силой этой власти.

Можно по-другому определить старую-престарую концепцию невроза переноса: передача власти в руки семьи — это способ избавиться от мучительного невроза, который пыталась вылечить индивидуальная терапия.

 

Развеем прах величайшей в нашем мире лжи

Недавно мне пришлось использовать метод большой семейной встречи для борьбы с величайшей ложью нашего мира: «Я женился не на твоей растакой-то семье». Как я уже много раз говорил, я верю, что брак — это не событие между двумя людьми, а контракт между двумя семьями. И неважно, участвуют ли в этом непосредственно семьи, знают ли об этом, одобряют или нет. Недавно я предложил жениху собрать вместе его семью и семью невесты на встречу до свадьбы, чтобы эти две семьи могли познакомиться прежде, чем разовьется обычная злоба на женщину или мужчину, похитивших «нашего» ребенка. Вот способ предотвратить обычный кошмар взаимного отвращения, который может воцариться между семьями на ближайшее тридцатилетие.

Ко всеобщему изумлению, за день до свадьбы такая двухчасовая встреча восемнадцати человек при наличии видеокамеры состоялась. Исход ее оказался на удивление благоприятным для всех, в том числе и для меня. Я старался «смягчить» систему, говоря, что жених и невеста должны лучше узнать друг друга, и поэтому решили провести встречу, где можно представить себе картину воспитания в той семье, где он или она привыкли обитать. Я предупредил молодых о том, что брак часто становится двусторонним псевдотерапевтическим соревнованием, где каждый является и терапевтом, и пациентом для другого. И брак — также борьба за того, кто создает новую семью по модели семьи своих родителей.

В двухчасовой встрече переплетались темы семейных философий, примеры разных стилей жизни, некоторые мифы, обсуждался вопрос, почему одна семья всегда стремилась сохранить мир, а другая — всегда боролась. Встреча проходила тепло и свободно, несмотря на то, что двое родителей одного из молодых не встречались с момента развода. В конце встречи две пары родителей прочитали в один голос заявление, написанное молодыми, в котором они (родители) отказывались от права контролировать жизнь своих детей и отпускали своего ребенка в новую жизнь.

Это могло бы стать новым ритуалом, с помощью которого наука о поведении, становящаяся новой религией, помогала бы человеку развестись с семьей родителей и вступить в брак с чужой семьей. Такой ритуал приглашал бы родителей вступить в лигу двух семей. Если обычно ритуалы связывают и объединяют отдельных людей, то этот ритуал объединял бы две семьи.