Случайная встреча, случайные речи, И мысленно руки ложатся на плечи, И мысленно губы встречают друг друга, И нет заколдованней этого круга. Но так не бывает, и быть так не может, Нам случай друг друга найти не поможет, А может, бывает? А может он есть? И может, случилось, – случайно ты здесь!? Случайная встреча, случайные речи, И мысленно руки ложатся на плечи, И мысленно губы встречают друг друга, И нет заколдованней этого круга. А Боги, собравшись на звездное вече, Смеялись над фразой «случайная встреча», И ангел летал над тобою и мною, И от нетерпенья звенел тетивою. Случайная встреча, случайные речи, И вот уже руки ложатся на плечи, И вот уже губы встречают друг друга, И нет заколдованней этого круга Но случай коварен, но случай случаен, На то он и случай, что не постоянен, Но только за это его ты прости, И случай, случайно, наш не упусти… Случайные встречи, случайные речи…

Холодные пальцы, горячие кресла и полутона, Кофейный осадок, горящие свечи… Один… плюс одна. И след от помады на грани хрустальной затоплен остатком вина Пустые вопросы, диктуя ответы – – себя исчерпали сполна. Задернуты шторы, и дым сигаретный из глаз вымывает слеза И автоответчик устал извиняться… Один… плюс одна. Мужчина и женщина, комната, случай – вся формула жутко проста. Философы спорят, поэты рыдают… Один… плюс одна. И правилам странной игры подчиняясь, Забыв, что любовь не война, Приспело, два тела, сцепились, слепились… Один… плюс одна.

Майский сон, Сердца стон: Я и ты, ты и я, – Снится мне любовь моя. Замани меня домой, Награди меня собой, Нареки меня скорее, Новым именем – «Тымой!» Выну я тебя из сна, Усажу напротив, Докажу, что плоть, не плен, Если ты не против… Ночь и май, Сон и я, Ждём тебя, Любовь моя.

Как неделя не делила жизнь свою на день и ночь, (била, тикала, звонила), – ей никто не мог помочь. Шла война. Война любовная, окаянная, бездуховная. Беззаконная, удалая, Заклеймённая, ПОЛовая. Женский пол и пол мужской, – ПОЛовинок жаркий бой. Рукопашногубоножный. Вседозволеновозможный. Сладкотомные томленья, – крепкочуткий сон без снов. Отношения – сношенья, – основание основ. Прогибание изгибов, – озверение людей, Изгибание прогибов, – облюдение зверей. Ауру пентаклями расчертили ножки, Полосится след ногтей, вдоль хребта дорожками. Поцелуи дикие, истерзали губы, На плече отплечили, отпечатки зубы. Жизни яркие свечей, стынут лужей воска, Дно рифлёное джакузи, в доску стало плоским. Издыханье воздержанья, задыхание дыханья, и лица рычащий вздох в кучервлённый влажный мох. Запах – пряный хлеб ноздрей, Плен сосков, по назначенью. Танец тел, как бой теней. Крик-дуэт по истеченью… Муздинамики осипли от изнежно-нежных нот, и завсёавтоответчик отвечалкой изнемог: – Здесь, вне времени и ритма, плачет смех, вскипает кровь, и неделю длится битва, под названием Любовь. Ничего о ней не знают, ни газеты, ни «ТиВи»… Знать бесславно мы погибнем через месяц от любви.

Прозрачные ноздри, припухлые губы, дыханье – гроза! И влажная кожа, и выдох: «за что же?» Шальные глаза. Трепещут ресницы, любые границы – – долой! Блестит подбородок, нацеленный в небо, – – домой. И тонкие пальцы ногтей не жалея, сгребают весь мир под себя. И тело запело, и тело взлетело – – до дна! И мир закружился, и пусть накренился! – Есть точки опоры… – О Боже? – Одна!

Ночь в кармане, Дождь в стакане, Под подушкой голова, Как, засеянные в поле, Невзошедшие слова. Как дрова сырые в стужу, Как в тайге кабриолет, Твой воздушно-электронный Обезнеженный привет. Ни ладонью, ни губами Не распробовать его, Не вдохнуть пьянея-млея От дыханья твоего. Не сорвать с него одежды Не упрятать в бороде, Как не скрыть священной жажды Окропить себя в тебе.

Я на Эрин земле был однажды рожден. И погиб я однажды под этим дождём, И под стенами замка затем погребён Был поспешно, увы, не друзьями. Ты и битва, – сюжет моей жизни былой. Меч и розу нанёс я на герб родовой. Я любил и сражался, и этим дышал, И мой герб украшал, устрашал, раздражал. И дружила ладонь с рукоятью меча. В честь достойных побед возжигалась свеча. Неприступен мой замок. Дружина верна. И душистым вином чаша гостя полна. Ты была королевой турниров и саг, Мне завидовал друг и гордился мной враг, Но в поход я ушел, и… понять не могу! Как поспешно ты пала в объятья к нему. Я не помню лица твоего палача, И тех слов, что богам произнёс сгоряча Ставя камень Менгир в изголовье твоё, Схоронил я с тобой видно сердце своё… Сокрушают тараны ворота мои, Будто лживые фразы твои о любви. Лязг металла я слышу и крики людей, – Лошадей из огня выводи! Лошадей!!! Сотни лет пролетели, как Хорста стрела, В древний замок судьба меня вновь привела Я на троне как прежде. Закрою глаза, И стечёт со свечи золотая слеза. Вижу пыль на мече и на розе змею Мной разрубленный герб видеть я не хочу Вересковую горечь свободы вдохну, И под арфу забвенья усну… Вновь трубят на солёном ветру факела, Время-конь меня мчит, закусив удила И мелькают столетья пульсацией звёзд, И становится путь мой, предсказан и прост Здравствуй, камень Менгир, я к тебе возвращён. Здесь в жрецы я друидами был посвящен, На мече с нею здесь, я землёй обручён И вернуться сюда обречён. Из горстей стынь-вода охладит мне уста Тайну ягод приму вновь губами с куста, И прозрев, разорву паутину времён, И надеюсь, тобою я буду прощён, И смертельно себе возвращён…

Время заплутавшее, не евшее, не спавшее, под двери потекло. Ладонями горячими расплавила ты потное, незрячее стекло. Ворвался свежий воздух в нашу спальню как куражливый спецназ. И день, рождённый утром, не дожив до встречи с вечером, торжественно погас.

Бездымный порох наших встреч стал грязью. Отсырел. Опять, спешу на самолет. Который улетел. Всё. Ариадна извела на кофточки клубки. Мешают говорить. С собой. Короткие гудки.

Как первая росинка на рассвете, Как по ушедшим в вышний мир тоска, Как первая тропинка на планете, И как патрон последний у виска. Как ангелов призывные напевы, И как последняя затяжка перед боем, Как первый вдох младенца Матерь девы, И как прибежище гонимого изгоя.

Окажусь в отместку местным, я не к месту в тех местах. Заблужусь в твоих одеждах. Затворюсь в твоих руках. Задохнусь в височных прядях. В жарком шёпоте стомлюсь. И, наверное, навеки, в сказку эту запишусь. Зачерпну в ладони неба. Уроню глаза к земле. И покаюсь крошке хлеба. И верну тебя тебе. Твои пальцы пахнут небом Их, целуя, – воспаряюсь. Твои губы пахнут солнцем Их, целуя, – обжигаюсь. Пахнут морем твои плечи, утопаю их целуя… …Ну, и что, что погибаю. Аллилуйя… Аллилуйя!

Готовься к битве в ложе рая, за то, что так люблю тебя я. Запузырилась кожа гладкая, предощущая… …П олусладкое, сандаловые палочки, миндаль… «За мужество в замужестве» медаль… Ты расскажи себе меня, наедине. За то, что так хочу тебя я. И нет у страсти ни конца, ни края, как мира быть не может на войне… Ты расскажи себе меня, наедине. …Ни бритва лысине, ни краска седине, ни Таинство, по первому каналу… …Мечтай, по крупному, живя помалу… Ты расскажи себе, меня, наедине.

Не до чёрного неба, а лишь до книжной полки долетели твои трусики чёрные, – шедевр изометрии, зацепившись не за звезду, а за чёрный учебник по геометрии. Устав от любви нашей плотской, чуть-чуточку скотской, кажется, спим. Ты, с моей вечно не правой рукой. Я, под твоей неприличной ногой. Чтобы представить это без чертежа или эскиза, нужен «за грань паспорт», черно-беглая фотография, и, конечно же, виза, в страну геометрического изображения зарифмованного воображения. Где квадратное ложе чёрной тени на бледном полу бодрой спальни, как Малевич, намалевал свет с любовью. Где чёрный треугольник твоих волос, – указатель к вратам грёз, укрывал я горячей ладонью. Где чёрную линию чулка на твоём холодном бедре, я нарушал как чужую границу. Где чёрную родинку-точку, я поил умилённо, как поят губами любимую птицу. Где в чёрных омутах-элипсах, твоих полу прикрытых глаз, отражаются чёрные звёзды в профиль и фас. Где черные изюмины твоих сосков, продетые сквозь груди-пяльцы, нежно терзали мои спицы-пальцы… Вот только жаль, что не до чёрного неба, а лишь до книжной полки, долетели твои трусики чёрные, – шедевр изометрии, зацепившись не за звезду,

а за чёрный учебник по геометрии.

Отважно жизнь гребёт на свет. Отважно луч летит во тьму. Отважно ты идёшь ко мне. Отважно мы бредём по дну, где чутко спят: любви туман, святая ложь и грех-обман, ленивый труд, трудяга лень, и дымный мир, и звёздный день. Отважно верит мир словам. Отважно день встречает ночь. Отважно тень влюбилась в дым. Отважно снег укутал дом и старый пруд, и юный лёд, и наш бумажный самолёт, и поленицу мшистых дров из судеб наших честных слов. Отважно пуст судьбы карман. Отважно пьют любовь уста. Отважно лёг в росу туман. Отважно падает звезда, на наш душистый дом из трав, где вечный спор и каждый прав, и мудрый лес, наш старый друг нас обвенчает клятвой рук… Отважно помнить – жизнь не вечна, а счастье счастья скоротечно. Отважно знать. Любить отважно. А может… это и не важно.

Чтобы веки не навеки укрывал сухой туман, Чтобы туже обнял души обольстительный обман, Ради пиршества – коснуться, ради радости – вдохнуть… Не открыв глаза, проснуться. Не закрыв глаза, уснуть. Ослепительной темницы всемогущественный плен. Неприятные решенья не решаемых проблем. Запрещение запретов. Размноженье пустоты… Ради роскоши лишенья перехода с «вы» на «ты».

От желто-красных всхлипов ноября, До камуфляжной зеленухи мая, Снег укрывается не зря Стеною ветхого сарая. От мая и до ноября, Крутое небо и земля сырая, Цветы и травы, птицы, дождь, и я… Но, холода, от ноября до мая. Как стая голубей слова взлетели. Душа на них взирает сквозь глазницы. И почему-то, сны помолодели И отчего-то, по ночам не спится. Вновь доверяя буквам душу, И возвышая в милость мудрость, Не созидаю к счастью, глупость, Но, к сожаленью, – и не рушу. Скрипит перо, как половицы Как сочный снег, под бодрою ногою Как твой диван, укрытый полем ситца, Когда летишь на нем, укрывшись мною…

Ты мудрее всех живущих. Я глупее всех ушедших. И промежду сумасшедших мы старейшие юнцы. Ты красивей всех на свете. Я красивей всех во мраке. И у нас не будет драки, ни при свете, ни во тьме. Золотая серединка, как седая паутинка. Мы сидим на ней, обнявшись, как на каменном мосту. Не вздремнуть. Не шелохнуться, Не сбежать, Не отвернуться от любви. В её дозоре на пожизненном посту. Сквозь сердца взираем робко, на небесные дворцы. Зная точно, что прописан не Творец в них, а Творцы.

Распогодилась погода. Зазвенел под утро года телефонный наш там-там: – Как ты там? – А ты как там? Стенография мыслишек, хронология делишек, расписание удач… Хочешь, смейся, хочешь, плачь. Дед Мороз и Баба Стужа в Зазеркалье стылой лужи написали наш портрет… Хочешь, верь. Не хочешь,- нет. – Ты пропал! – Нет, ты пропала! – Я вернулась из Европы. – Я вернулся из Непала. Новый год встречаем снова ты и я, по одному. – Мы, – промыкала корова вместо праведного «му». Будь Священная корова и красива и здорова Ты в Непале не в опале, Я в Париже, не в престиже… Обнимающая нега ослепительного снега белокрылит дом зимы… И откуда всем известно, что не «я» и «ты», а МЫ?

С печальными глазами и сладкими плечами… Живёт моя фантазия в Юго-Восточной Азии. Теперь, (уже не первый год) я не целую ей живот, я с ней не нежен и не груб, я не терзаю её губ… я не терзаю её губ… Я не был в ней. Она, – на мне. (Ну, разве что в чудесном сне) Меня волнует всякий раз её служебный парафраз, – коварный и ранимый: – Что хочешь, мой любимый? Сказать? – соски, язык, лобок, или хотя бы мочку уха… Но на любви моей замок. И я прошу… тарелку супа.

Свежей строчки не начать, не поставив точки. Не взлететь листом сухим, если не был почкой. Как не стать с ума сошедшим, – ум, доселе не обредши, Так, истока не найти, если в русло не войти. Долгошедший, долгожданный, я явлюсь к тебе нежданно, И с дороги, на пороге, сброшу тягостную ношу: Безнадёжные надежды, как истлевшие одежды и бессмысленные мысли, что беззубо душу грызли… И однажды, или трижды (чтобы было всё как в сказке) Я ударюсь телом оземь, и слетят личины-маски. И я стану, кем ты скажешь. Даже может быть собою, Если только ты захочешь. И каким я был, подскажешь