– Это вы сказали, «верю»? – Счёт за тайную вечерю. А за явленное чудо, деньги взял уже Иуда. Страшно «до», и страшно «после». Страшно «без», и страшно «возле». Вверх глаза! Глубокий вдох, и на выдохе, – мой Боххх…

Пеплом холодным напудрилось солнце. Прячется небо за грязным оконцем. Мохнатые тучи, как тучные лица. Усталые боги, как старые птицы. Унылые песни, угрюмые люди, усохшие кроны, увядшие груди… Похмельное время окутало город. Роскошная лень заползает за ворот. Умы разжижает тягучий обман. Сердца охлаждает горячий туман. Иссох мировой океан пустоты… И ныне, отныне, во мне только ты.

Нагота души воздела платье плоти, и познала голод, немощь, боль и холод. И пока материя не износилась, выше темечка душа не возносилась. Боли возжелало тело. Жизнь судьбу на плоть одела. Правды дело захотело, и душа, трудясь, взопрела. То похмелье от безделья, То отрыжка вялой славы, – Как шампанское без газа, Как кишки остывшей лавы. То ритмичная икота (вспоминает видно кто-то) То для сердца нет работы, то корячится в три пота… Я вчера или сегодня Через миг или века Не явлюсь, и не убуду Ни оттуда, ни туда.

Давят смрадные повозки пешеходные полоски. Нарисованному слову, верим больше, чем живому. Первородная тоска крутит пальцем у виска… В храмах драмы – парки зоо. В барах норах – звёзды шоу. Мамки кошки. Детки мыши. В тьму распахнутые крыши. И из глины исполины. И уха из петуха. И подсказки умористов, – где хи-хи! А где ха-ха!… Раз мужчинка, два мужчинка: пузо, лысина, ширинка, корм, диван, футбол, газета, пиво, геморрой, диета… Безпездетные клиенты удаляют рудименты. Сев у лесополосы, бреют грудки и усы. Спорят, – кто отец, кто мама, – двое. Две. Нет, – дво Адама. – С дамским днём восьмого марта! – Дама? – Дама, – это карта? – Ну, а если я не дам? – Нарываетесь, мадам!… Зацепившись атавизмом за сухое жизни древо искушает искуситель пепси-комой бабку Еву: – Помнишь, каменная баба, с мятым фаллосом в руке, как на первое свиданье шла с резинкой в кулаке?

На тусовке – драма срама, сродни маленькой беде. Презентабельная дама (при отсутствии биде), По большой нужде оправясь, перемазалась бедняга, проколовши маникюром туалетную бумагу… Сеют вирусов посевы такса-дырчатые девы, и умнейшие тупицы из столицы, и чистейшие засланцы иностранцы, и заплечных дел мордатые трудяги, и бедняги олигархи из тюряги, шайки – хомопопрошайки, телеелеугадайки, полупсихоаналитик, парапсихоахмыритик, семясуковыжималки, себясамопожиралки, елевтелепатриоты, экстросуперидиоты, безземельные земляне и дворняжные дворяне, и не чтение, а чтиво, и не титулы, а ксива, не заслуги, а понты… Но куранты бьют – кранты! Полетят снежки из грязи в пни-колоды на плечах, и в расчёсы на затылках, и в затылки на очах… К счастью, жизнь бывает сольной. Вольно жить бывает больно. – Эй, народ, признайся честно, – жить СЛУЧАЙНО – интересно? Отфутболив глобус боли бескорыстною ногой, разверну я своё тело в направлении Домой. Колокольная сирена воет, – пена, пена, пена… Зело весело живём, – что посеем – то почём?

Дефлорирован наш разум жидкоплазмотвёрдым газом: Миром, сотканным толпою. Эпитафией чужою. Правдой недоказанной. Сплетней перемазанной. Сверхбезбедности бедою. Не единою едою. Фразой, прозой захламлённой. Строчкой, точкой осквернённой. Страхом краха красоты. И величьем пустоты… Спят под плитами идей трупы жарких трудодней. Всё живое режет серп, не живое крошит молот, на уделанном гербе, той страны, где вечный холод. Где ломают пятаки за бутылку мужики. За околицей – край света. На целковый – два билета. Жизнь – за глаз. Язык – за ухо. Коммуналок групповуха. Демонстрация в цепях… (корень «демон» или «страх»?) – Ты почто нахмурил брови? Флаги наши ярче крови. Ставят в стойла нас вожди: – Эй, товарищ! Подожди! Чтоб в критические дни вы страдали не одни, миллиарды с гаком мы поставим раком. Шар расколем пополам! Наше – нам. Полмира вам, гости иноземные раскосые да тёмные. Вспять, от Киевской Руси до Московской Украины шли имперские полки: янычары, сарацины… «В светлом будущем» туманном исстари-ческий завет обещает без обмана всем в конце туннеля свет. Так что, бисер не мечи, – На орала все мечи! Мир, путём оральным, станет либеральным.

Опалённая купина, паутина, плесень, тина, безопасная любовь, и искусственная кровь. Бесконтактные контакты интернетовские акты, чата беспросветного, чуда контрацептного. Воздух растаможенный. Ветер обезноженный. И бездетные отцы. И отпетые певцы. И невиданные виды. И неслыханные слухи. И премудрые младенцы. И прекрасные старухи… Приклозетные газеты льют заветные наветы. Что попало, тянет в рот, заколдованный народ. Режут новые настрои, уз уставшие устои. Супротив противного благолепья дивного. Установленные лица ограничили границы. Тверди атомом трясут, хляби башнями скребут. Солнце бледное в зените красит хной седые нити. Доедает жёлтый снег нежный снежный человек… Присолив солёным словом сладко-гладкий разговор, отослал свою дружину к тёткам дядька Черномор.

Бросил Бог в планету камень. Смок укрыл чело земли. И излился кродный пламень, залпом. По команде – пли!… Сам летает самолёт, засевая пеплом лёд. Паровозы возят пар и едва живой товар. Бобылинные герои пьют лечебные настои. Танки люками звенят… Гуси-Лебеди летят!

По беспутнейшей пустыне, по вихляющей тропе, скачет ложь к бесцельной цели на хромой босой ноге. На руках вползает в гору, на спине гребёт по дну, с астматической душою возлежащей на кону, посреди фольклорных храмов, и корыстных миражей, между глянцевых кумиров среднеполых типажей. Посреди роскошных свалок и уродливых красот, с милым гадом, вкусным ядом насЛОЖЬдается народ. Эпилогом к предисловью, не вписав судьбу в сюжет, унавоженной тропою не плетись за ложью вслед. Честь не вносят в номинанты, в бюллетени и в бюджет, в наградные формуляры и в картонный партбилет. Говорят, – «не догоняет», чьё кому, и кто почём. Честь, «имея», отвечает: «Я, при прочем, не при чём!» Ваша, правда, – правда, ваша, спора не было, и нет, – я, свою тропинку, торя, догоняю лишь рассвет.

Наш Верховный командир тот, что создал бренный мир. Наш не видимый ведомый, наш непознанный кумир, – не желает с нами знаться, говорить, учить, встречаться. Этот общий наш Отец распоясался вконец. Мол, растите, как трава. Мол, горите, как дрова… Как подкидыши живём, тянем лямку день за днём. Как сироты прозябаем, отчество своё не знаем! Сколько можно? Нет уж! Хватит! Пусть отныне детям платит… Изложив все аргументы, подаём на алименты. Пусть истцам за всё ответит. Обездоленные дети.

Ей – завёрнутого в газету младенца. Ему – жгут намыленного полотенца. Той – лежащий на трассе новый ботинок. Тому – замызганный порноснимок. Им – мрак неведения хроноведения. Вам – дар предвидения ненавидения. Мне – страх предчувствия малочувствия. Нам – всепрощение воплощения…

Словно тесный новый ворот душит горло душный город. Сниться деве молодой распиаренный герой. Разминая всё, что рядом затонированым взглядом, щупают глаза длину ноги. Красота с душой давно враги. Тут из кожи тараканьей вам стачают скороходы-мимоходы сапоги. Здесь Кикиморы в платочках вам навешают с лоточков с мухомором пироги. Там нечестными частями продаются думки-умки Дурака. Здесь в бетоне задыхается прокисшая Молочная река. Примастырят лихо черти на волшебный, на ковёр самолет – Без базара! – Скорострельный чудо-юдо пулемёт. Шапка-ненавидимка в сетке маскировочной, По бутылке на персону, ориентировочно. Поле бранное, Не скатерть самобраная. Думы Думные, не всякой вся, разумные. – С кем Адам за всё ответный пьёт Агдам ветхозаветный? – Не темните, Ваша Светлость, Сколько стоит Ваша честность? Мягко-яркие обложки, Пошло-золотые ложки, Не метённые у совести полы, Захламлённые у вечности углы… Пьяный ужин исторгает манифестом чрево Евы. Будто карты из колоды раздаёт листочки Древо: Ей, ему, Той, тому… Словно крестный тесный ворот душит горло душный город.

Чтоб закончить эту строчку, я купил в рассрочку точку.

В сигарете дым живёт, как во мне душа. Догорает жизнь-табак, тлея не спеша. Опадает пеплом день, на вчерашний снег. Пепел снега не растопит, но оставит след. След укажет следопыту, что здесь кто-то был…

Кто-то, от кого-то, где-то, снова прикурил.

Прячет лики за личины суть МАГИЧЕСКОЙ причины. Боги, демоны и духи заселяются в зверей, Обретая души, звери, превращаются в людей. Скалит морду, корчит рожу плоть под деревянной кожей. Бубны, гонги и тамтамы, танец жадного огня: день без ночи, дух без плоти, плоть без духа, ночь без дня… Обладая ликом зверя и божественной душой, жрец, шаман, ведун, волшебник, возвращает нас домой В Вышний мир без тел и масок, звуков, запахов и красок… В Мир Великой Пустоты, где всему причиной – ТЫ.

Возникают судьбы. Вызревают книги. Умирают люди, – вот бы им дожить бы, до того, как люди, судьбы их и книги оказались вместе в высшей Вышней лиге.

Упавшие с ресниц русалки слёзы в сокрытые слепым туманом плёсы, Горячее шипение барханов, как посвист тартарийских атаманов, И зори чистые, как первые молитвы, И травы черные, на мёртвом поле битвы, И злые губы снежной королевы, вдохнувшие в меня пурги напевы, И жертвенная чудо-плоть пейота, И горсть земли, и реки пота, И горы пепла всех моих костров, И ржавый звон не видимых оков, И звонкий посох дедушки Мороза, изогнутый сомнением вопроса… Таскаю ВСЁ с собой. В себе. Повсюду. – Доколе? – А, покуда не убуду.

Шли по стылой водной глади Плыли по горячей пыли К вам, – правители тираны К ним, – пророки и мессии Мы не демоны, не боги, А смотрители Дороги, Просвященные коты «Тынея» и «Янеты». Миска-жизнь, Судьба- сметана, Ложь Без сложного обмана… И доколе не вкусили, И, покуда, не отняли, Мы останемся такими и взалкаем то, что дали.

Спор – праздноумность из вредности. Деньги – лекарство от бедности. Слухи – наветы «по дружбе». Лесть – продвиженье по службе. Слышите? Набатом зовёт дорога. (Не разбудить бы уставшего Бога). Я ещё раз рискну от себя уйти Может, удастся с ума сойти. Модели ступают по подиуму красиво полураздетые. Оригиналы же ходят по улицам в чужую кожу одетые. Мои логограммы во мне рифмонтированы, Прежде чем во вне экспортированы, Изнеможённые ментальной диетой, На подмостках-строчках совсем раздеты. Концентрируюсь на времени настоящем. Откровение – ещё не раскаяние. Душевные болезни безнравственно излечены. Признание – не покаяние. А я хочу на небеса, потому что при жизни их не видел. Но, наверное, никогда туда не попаду Потому что не по настоящему ненавидел. Поэтому, мне страшнее днём, чем детям ночью. Но не заплачено, не значит не куплено. Чувствую предчувствие нового чувства, Пока не притУпленного.

Ныне я: и серый камень, и березки, и трава, твоя память, строчки эти, и опавшая листва. – Ты ведь помнишь? – Вижу, помнишь! Значит, было, всё не зря. Мы по-прежнему любимы, и по-прежнему друзья…

Ты тут долго не сиди Улыбнись! Ну, всё. Иди… Мы не здесь, а в вашем сердце, с солнцем, ветром и дождем Вы, пожалуйста, живите! Мы вас любим, но не ждём.

Стеклянная мышь и бумажная кошка В сугробах растят ледяную морошку. И совы, надев ритуальные маски, Угукают им разноцветные сказки Три ангела голых сидят на карнизах Как сплетни, они не нуждаются в визах. И сливки с наливкой бармен мне смешает, И жизнь нашей смерти совсем не мешает. И вспухнет закат, будто вечер вскрыл вены И башни слетают, и рушатся стены Воспеты пороки и в моде изъяны И бывшие люди, – опять обезьяны

Сквозь намытое оконце, разомлевшее на солнце, вижу то, что слышу сердцем, сквозь закрытые глаза и строкой, душе навстречу, прожигает путь слеза. Выдохнул я строчки в руки, и к словам прилипли звуки: Динь-дилинь,- как Ванька-встанька поднялась из пепла банька. Гули-гули-гули-гули, – и на кровь слетелись пули. Цып-цып-цып, – и на дорожке, тень избы на курьих ножках. Рассупоненный мужик точит ножик, – вжик да вжик… Звуки запахов наелись, тени в краски разоделись – Вовсе это не фигня! – дым туману не родня, сон и обморок не братья, а луна земле не сватья… За окном трубит парад. Рейтинг будет ему рад. …люди-тени, люди-слёзы, люди-тайны, люди-грёзы, люди-фосфорные краски, люди-сны и люди-маски… – Смерть прекраснейшей снежинки на нечищеном ботинке… (жаль, что шкура не моя, – перья, мех и чешуя) – Аллергия на стихи? – Не поверите! – Апчхи! …люди-пьющие туман, люди-внутренний карман, полулюди люди-куклы, полукуклы люди-буквы, люди-цифры, люди-жвачки, люди-всёнараскарячку… Если осень не оплатит, то весна сполна оплачет, бочкой дёгтя в день по капле, ложкой мёда на гарнир, два твоих больших несчастья, – ноготь сломанный и мир. Не теперь, а ближе к ночи распахнем мы створки-очи. Что за рать там за оконцем? – ЛЮДИ – ПАХНУЩИЕ СОЛНЦЕМ!