Совершенно свободной она проснулась на следующее утро. Чувства к отцу полностью исчезли. Чувство вины и чувство долга, которые он культивировал в ней годами. Любовь и желание понравиться, которые она культивировала сама в себе. Как будто у нее больше не было отца. Эльза проговорила эту мысль вслух.

— У меня больше нет отца.

Внутри ничего не болело. Ну что ж, матери у нее тоже долго не было, а сейчас она есть… Равноценный обмен. Но как же он теперь будет жить? Стареть в своем пропитанном злобой одиночестве? Усилием воли Эльза прогнала эту мысль. Ее не должна интересовать судьба человека, который оскорбил ее и поднял на нее руку. Кем бы он ей ни приходился.

И Эльза улыбнулась своей свободе, осуждать за которую ее теперь было некому. Теперь она сделает то, что собиралась: съездит в город у моря и заберет сюда маму. Вадим Сергеевич не хотел, чтоб они ехали через границу нелегально, но они будут осторожны. Сколько можно ждать?

Нога почти не болела, но Эльза все равно выпила таблетку — на всякий случай. Собрала небольшую сумку, взяла паспорт, и, предупредив портье, что ее не будет несколько дней, оставила ему свой номер телефона.

Через пять часов она уже была в городе у моря. И первое, что сделала там — это вынула из кошелька и надела на палец кольцо с малахитом. А, идя по старинному перрону, поймала себя на мысли о том, что могла бы и раньше часто приезжать сюда. Ведь это определенно чудеснейший город на свете. Почему она не делала этого? Ах да, ее печалили мысли о маме… Подумать только, насколько интересней была бы ее жизнь, если бы ее отец не оказался мерзавцем.

Выйдя с перрона, Эльза купила мороженое и села на скамейку. Луч солнца прокрался сквозь крону каштана и солнечным зайчиком заглянул ей в глаза. Она зажмурилась, улыбнулась и откусила мороженое. Нет, она не будет думать о плохом, ее ждут дела. По крайней мере, одно дело, которое она планирует сделать прямо сегодня.

Доев самый вкусный в ее жизни пломбир, Эльза набрала номер такси, и вскоре уже стояла у широко распахнутой двери подъезда. На площадке было темно, но условный стук «La vie en rose» сделал свое дело: дверь быстро открылась, и Эльза увидела на пороге женский силуэт. Но это была не мама. Это была Французская проститутка с бокалом в руке. Правда, узнать ее можно было только по осанке.

— Здравствуйте.

— Привет. Меня зовут Майя.

— Меня — Эльза.

Майя хрипло рассмеялась. На этот раз она была без шиньона, в дорогих джинсах и свободной желтой блузе.

— Я тебя помню, — и с улыбкой крикнула вглубь темного коридора: — Мануэла, это к тебе! У кого-то, кажется, чутье на праздники.

Взяв Эльзу за плечо свободной рукой, она увлекла ее в дом, шепнув на ухо: «У меня сегодня день рождения». От пожилой женщины, которую Эльза видела в прошлый раз в образе фрика, пахло духами «Poison» и немножко шампанским. Отчего-то это смешение ароматов показалось Эльзе знакомым. И вообще она внезапно почувствовала себя очень уютно.

Они дошли до дальней комнаты, из приоткрытой двери которой лился приглушенный свет. Эльза вошла и ахнула. На окна опускались все те же тяжелые портьеры, посередине комнаты стоял тот же круглый старинный стол с гнутыми ножками. Но обстановка совершенно изменилась. Везде горели свечи, и их было множество. Некоторые стояли в канделябрах или подсвечниках, некоторые — на обычных блюдцах, и света они давали столько, что никакого другого освещения не требовалось. Вокруг стола сидели мама, Элла, Наташа с мужем и еще несколько человек, которых Эльза не знала. Мама всплеснула руками, выскочила из-за стола и повисла у нее на шее.

— Лизанька, счастье мое! Как чудесно! И ты так вовремя…

Эльза прижалась к матери и вдруг поняла, почему ей тут так хорошо. Это же лежало на поверхности! Она просто дома. Ее дом там, где мама, а долгие семнадцать лет у нее этого просто не было… На глаза навернулись слезы, и она крепче сжала Мануэлу в объятьях. И услышала хриплый голос Майи:

— Дорогие мои гости, когда эти две девушки расцепятся, я с удовольствием представлю вам одну из них.

Мануэла с Эльзой рассмеялись, мать взяла дочь за талию и встала рядом. Майя продолжила:

— Дорогие, вот эта очаровашка — Эльза Марин, дочь Мануэлы, лицо которой мы последние годы лицезрели на афишах, расклеенных по этому гостеприимному дому. Как я понимаю, она недавно нашлась, и теперь уже нас не покинет. Правду я говорю, детка?

Все рассмеялись, а Эльза показала ей малахитовое кольцо на руке.

— Я счастлива новой встрече с вами, Майя. Я вообще день ото дня становлюсь все счастливей, как вы и предсказывали. Хотя порой место для счастья высвобождается нелегко.

Майя задумчиво посмотрела на нее.

— Да, ты права. Нелегко. Но если ты сама решаешь, что делать и кем быть, все преодолимо. Потому что жизнь становится живой, и в ней появляются настоящие люди. Вот тут, например, сидят такие, и они — мое счастье… Золото, а не люди. Хранят меня лучше, чем малахиты.

И женщина, большую часть времени игравшая роль городской сумасшедшей, опустила руку в карман, вынула горсть зеленых камешков, похожих на тот, что красовался на пальце у Эльзы, и подмигнула. Эльза вдруг заметила, как хорошо Майя накрашена, какие красивые у нее украшения. И одета со вкусом. Что ж, она явно не актриса одного амплуа…

— Итак, детка, ты пришла вовремя. Мы планировали устроить импровизированный концерт.

И Майя пошла к фортепьяно, на передней части которого были закреплены два серебряных подсвечника с толстыми желтыми свечами. Открыла крышку, села за инструмент, и легко, профессионально поднимая кисти, коснулась пальцами клавиш. Эльза узнала первые аккорды «Vissi d'arte» из «Тоски». И вдруг Майя запела. Глубоким драматическим сопрано, которое сложно было угадать за ее обычным тембром голоса…

Vissi d'arte, vissi d'amore, non feci mai male ad anima viva! Con man furtiva quante miserie conobbi aiutai…

Эльзе показалось, что она поет о себе, и на глаза навернулись слезы. Майя будто рассказывала свою историю, сетуя на то, что, отдав жизнь искусству и людям — а теперь было ясно, что это именно так — она оказалась в итоге в таком плачевном положении. Она пела негромко, но это было великолепно, захватывающе. В такое ее преображение поверить было просто невозможно.

Мягко взяв последний аккорд, именинница повернулась к гостям, резко захлопнув крышку фортепьяно — так, что поколебалось пламя свечей. Казалось, в воздухе еще парит ее глубокий голос. Майя молчала, глаза ее горели: перед ней как будто был огромный зал… Но на самом деле в комнате сидели лишь семь человек, которые, впрочем, хлопали, как сто. Это было прекрасно!

Эльза, шокированная, непроизвольно встала и обняла певицу.

— Боже, простите, я не знала…

— Деточка, за что ты извиняешься? — Майя заговорила своим обычным голосом, в который теперь тоже не верилось. — Слава богу, я немножко заработала в Миланском театре, мне хватает на жизнь, и теперь я могу играть лишь те роли, которые захочу. Лавры стареющей актрисы, скучающей и вызывающей жалость, мне не идут. И я предпочла вернуться домой и стать нестареющей достопримечательностью. Я люблю эпатировать публику, а в опере, знаешь ли, эти таланты не применить… Разве что в драматическом театре, как у тебя, да и то — репетиции, склоки, режиссеры… Разве нет? Рутина…

Эльза, очарованная, не переставала кивать. Майя потрепала ее по щеке наманикюренной рукой с несколькими крупными серебряными перстнями.

— Ладно, сейчас я познакомлю тебя с добрейшим человеком, который, тем не менее, заставит тебя плакать. Сергенто, твой выход!

Из-за стола встал высокий мужчина с греческим профилем и растрепанными седыми кудрями до плеч. Эльзе его лицо показалось знакомым. Он неторопливо вынул из кармана очки, надел их и сразу стал неуловимо похож на кого-то очень знакомого по школьным урокам литературы. Не успев додумать эту мысль до конца, Эльза вдруг поняла, где его видела. На центральной пешеходной улице, с микрофоном и стопками книг. Он, кажется, что-то читал, когда она, впервые после долгой разлуки приехав в этот город, гуляя, проходила через местный горсад. Сергей откашлялся, тряхнул волосами и практически пропел неожиданным для такого облика фальцетом:

— Дорогие мои любители поэзии, я снова с вами. Меня зовут Йося, и я — Плохой поэт. К сожалению, такого имени и огромного желания недостаточно, чтобы стать хорошим поэтом, поэтому я не стану терзать ваш слух своими стихами. Я мучаю этим лишь собственную мамочку, которая все равно меня любит. Но она мне говорит, что вы любите меня за другое, и я ей верю…

За столом засмеялись, Мануэла встала и подошла к дочери:

— Правда, Сергенто — прелесть? Он прирожденный комик, я считаю. А как читает… Послушай.

Фальцет вдруг сменился глубоким низким тембром, а слова стали на секунду замирать под сводами высокого потолка и, оттолкнувшись оттуда, по одному падать в душу.

Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда. Как желтый одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда. Сердитый окрик, дегтя запах свежий, Таинственная плесень на стене… И стих уже звучит, задорен, нежен. На радость всем и мне.

Тот, кого они ласково называли Сергенто, вынул из кармана велюрового пиджака томик Ахматовой с золотым обрезом, но даже не раскрыл его, просто сильно сжал между огромными ладонями, в которых книга утонула почти полностью. Потом слова стали тягучими и медленными, словно музыка, а образы яркими, словно прорисованными кистью умелого мастера. Хотелось закрыть глаза, чтобы увидеть все это, как в кино. Эльза так и сделала — закрыла глаза. И образы действительно стали еще эффектней. А, между тем, человек на другом краю стола читал очень известные, сотни раз прочитанные ею строки…

Сладок запах синих виноградин… Дразнит опьяняющая даль. Голос твой и глух и безотраден. Никого мне, никого не жаль. Между ягод сети-паутинки, Гибких лоз стволы еще тонки, Облака плывут, как льдинки, льдинки В ярких водах голубой реки. Солнце в небе. Солнце ярко светит. Уходи к волне про боль шептать. О, она, наверное, ответит, А быть может, будет целовать…

Эльза открыла глаза, словно пробудившись ото сна. Все хлопали. Черные глаза чтеца стали пронзительнее, а сидевшая рядом с ним девушка чуть не плакала. Сергенто наклонился и поцеловал ее в макушку, снова пропев смешным фальцетом:

— Не плачь, дорогая, я сейчас прочту веселое…

Наваждение развеялось, все улыбнулись, а Плохой поэт тем же фальцетом обратился к Эльзе:

— Девушка, купите томик Ахматовой. Это счастье, а не томик. Я ж не свои стихи продаю вам, упаси меня господи от такого соблазна.

Эльза непроизвольно потянулась к сумке, а Сергенто, рассмеявшись, протянул ей книгу:

— Возьмите так, это же шутка, — и достал из кармана визитку. — Разрешите представиться, мадам. Поэт из меня действительно плохой, но, я, правда, и не Иосиф вовсе, а совсем наоборот — Сергей. Сергей Малько, издатель. Если вы когда-нибудь напишете книгу, вам — ко мне.

— Спасибо.

Эльза смутилась, но тут же взяла себя в руки:

— Сергей, а вас не узнают на улице… Ну, сотрудники, например?

Он улыбнулся, отчего вокруг глаз мигом рассыпались мелкие морщинки.

— Не особо. Во-первых, у меня есть директор, я в издательстве виртуальный персонаж… Во-вторых, даже он думает, что я живу в Италии и управляю всем оттуда.

— Он литературный филантроп, Лизанька, — Майя склонила голову набок и с любовью посмотрела на того, кого с иронией звала Сергенто. — Эту серию книжек он сам издает, на свои деньги, и продает на улице за бесценок. Денег вообще просит шутки ради и потом отдает их нищим — мы так и познакомились, кстати… — она широко улыбнулась Сергенто и погрозила пальцем.

— Я не виноват, Майя, что ты хорошая актриса!

— Золотой человек перед тобой, Эльза. И, кстати, стихи он пишет очень неплохие.

— Вот ты меня захвалила, Майя… Пожалуй, и сам поверю на старости лет.

Сергей сделал серьезное лицо и продекламировал:

— «Кто всерьез может мнить себя поэтом, когда существуют Пушкин, Мандельштам и Бродский?»

Все снова улыбнулись. Майя взмахнула руками.

— Я сегодня буду конферансье. Пусть девочки вдвоем станцуют для именинницы. Разве я не заслужила на свое семидесятилетие вашего парного танца?

Мануэла встала с места и, войдя в роль «девочки», потянула сестру за руку. Они вышли из комнаты:

— Мы тогда — в гримерку!

Девушка, сидевшая рядом с Сергенто, вдруг предложила:

— А давайте, я вам сыграю. Можно?

Сергенто подхватил:

— А давай, дочка. Но, смотри, испортишь дамам номер — дома будет трагедия.

Все рассмеялись, потому что «трагедию» в исполнении Сергенто, этого мягкого человека с добрыми, лучистыми глазами, представить себе было невозможно. Эльза вспомнила отца и помрачнела. Девушка выбежала вслед за сестрами, посовещаться о музыке, а Сергенто достал из-за фортепьяно семиструнную гитару.

Пока он наигрывал классические мелодии, а Наташа рассказывала смешные истории из жизни ее постояльцев, Эльза всматривалась в лицо именинницы. Как они умудряются быть такими чистыми, эти люди, при такой грязной, порой отвратительной жизни вокруг? И потом, как же слава? Они могли бы быть известными, вызывать восхищение и зависть, быть героями газетных статей… Но им нравятся роли городских сумасшедших. Что это — новая философия жизни? Или им легче быть собой, прячась под маской фриков?

Хлопнула дверь, вошли мама и Элла — с ромашками в руках, в одинаковых струящихся синих платьях с золотыми поясами. Ну, конечно, у них обеих были одинаковые «концертные» платья, они же заменяли друг друга… Но в этом синем с золотом, с распущенными рыжими волосами, они действительно выглядели близнецами. Дочь Сергенто села за фортепьяно и начала играть «Вальс цветов» из «Щелкунчика», все захлопали. Эльза поняла, что несложную композицию выбрали специально для девушки, но как обыграли! Сестры взмахнули руками, рассыпав по комнате цветы, и во время танцевальной импровизации собирали их, по одному вручая имениннице. В ограниченном пространстве, среди столов и свечей, они умудрялись делать сложные па, передавая друг другу инициативу в соответствии с темой музыкальной композиции. Посторонний наблюдатель никогда не сказал бы, что обеим уже за пятьдесят, так грациозны, так великолепны они были. Эльза же была совершенно очарована: подняв последний цветок, мама вручила его ей, улыбнувшись совершенно неземной улыбкой. Элла же положила свой на фортепьяно, предназначив его дочери Сергенто. Девушка повернулась и расплылась в улыбке, при этом не сбившись и с чувством закончив сильную музыкальную фразу. В комнате снова зазвучали аплодисменты.

— Браво, браво, девочки! — Майя плакала. — Все, хватит концертов, не терзайте мне сердце! Сергенто, открой бутылку шампанского, она в холодильнике. Нет, две бутылки. Я сегодня напьюсь, черт возьми! Как же я счастлива!

Обстановку действительно стоило разрядить — испытываемые всеми эмоции, казалось, выдавят стекла огромных окон и выплеснутся на улицу. Но выплеснулось шампанское — в бокалы на высоких ножках. Было много тостов, восторгов и настоящих минут, когда искренность и любовь, которых обычно так мало вокруг, казалось, можно было вырезать из воздуха ножом и забирать с собой огромными искрящимися глыбами… Постепенно все успокоились, допили вторую бутылку, решили затушить половину свечей и пить кофе в полутьме. Воспротивилась лишь Наташа:

— Стоп-стоп-стоп… Дорогая Майя, неужели ты думаешь, что мы оставим тебя без подарка?

— Для этого нужны свечи?

— Да, все свечи и еще шампанского. Я, конечно, не буду рисовать на стенах, но у нас с Робертом для тебя тоже кое-что есть.

Принесли третью бутылку брюта, Сергенто открыл ее и разлил по бокалам. В это время Роберт внес в комнату картину, накрытую темным покрывалом. Наташа подняла бокал и свободную руку прижала к пикантному декольте, вдавив в кожу нитку черного жемчуга.

— Я не Сергенто, и говорить не умею. Поэтому коротко: за твою красоту!

Роберт сдернул покрывало. Это был портрет Майи в наряде Марии-Антуанетты, с прической и украшениями тех времен. Поразительное сходство с оригиналом, удивительное множество мелких деталей… Все, как по команде, встали и подошли к полотну. Майя потрогала его и сказала Наташе:

— Ты, определенно, самая сумасшедшая из нас. Это ж сколько работы!

Наташа обняла ее, поставив на стол бокал.

— Я уже не очень трезвая, но все-таки скажу, о чем думала, когда писала тебя: когда ты ходишь по улицам в нарядах Французской проститутки, ты на самом деле выглядишь вот так. Внутри. Но это видно лишь посвященным.

«Посвященные» переглянулись, и Наташа окончательно смутилась:

— Все, больше не буду говорить. Сказала же — не умею.

— Все вы правильно сказали, Наташа, — рассматривавшая картину Эльза повернулась к присутствующим, — я вот не из «посвященных», но тоже так чувствую. Это есть во всех вас. Внутренняя красота. До сих пор я редко встречала ее в людях… И никогда — в таком количестве людей одновременно.

Наташа хитро улыбнулась:

— Вот видите… Все, можете задувать свои свечи, у меня больше ничего для вас нет.

Возгласы восхищения постепенно стихли, Майя осталась в комнате тушить свечи латунным колпачком на длинной, инкрустированной индийскими камнями ручке, а остальные ушли в кухню, где Роберт готовил кофе с кардамоном. Потом был праздничный торт, оживленная болтовня ни о чем, и Эльзе начало казаться, что вокруг нее снова обычные люди, ну, может, чуть более странные, чем остальные. И только взгляды, которые Майя украдкой бросала на принесенный с собой в кухню портрет, красноречиво говорили об обратном. О том, что эти люди действительно живут другой жизнью, и эта жизнь в разы прекрасней, чем видится окружающим.

— Я тоже хочу так жить… — прошептала Эльза, будто сама себе. Майя ее услышала и практически одними губами ответила:

— Будешь, детка, будешь. Это и ты тоже. И указала глазами на портрет.

Эльза улыбнулась и обратилась к художнице:

— Наташа, а как называется портрет?

— Не знаю. Я не умею придумывать картинам названия, для меня это просто бедствие какое-то. Придумай ты.

— Давайте назовем его «Главная роль».

— Давайте! Майя, тебе нравится?

Майя задумчиво посмотрела на Эльзу:

— Да, нравится. Теперь у меня есть и от тебя подарок, детка…

После лучшего в ее жизни праздника Эльза банально помогала маме мыть посуду, а затем раскладывать ее по высоким деревянным шкафам. Элла ушла спать, и они вдвоем пили чай, смеялись и вспоминали прошедший вечер. Ощущение, что она любима, что провела вечер буквально в объятьях прекрасного, почти заставило Эльзу забыть и о пережитом за последние недели, и о цели приезда.

— Дорогая, я надеюсь, ты не собираешься жить где-то в другом месте? Будешь жить тут, с нами?

Эльза набрала в легкие воздуха и усилием воли заставила себя вернуться к делам насущным.

— Мамочка, я сюда пока не жить приехала. Нам с тобой нужно сделать еще одно важное дело, там. А потом вернемся и заживем счастливо, вместе.

— Важное дело?

— Документы. Твои документы. Ты должна завтра поехать со мной, там есть хороший адвокат, и мы все сделаем… Я все продумала. Выедешь из страны по паспорту Эллы, а потом мы его ей вышлем, в тот же день, срочным письмом.

— Детка, это очень опасно… И потом, я не хочу туда возвращаться. Твой отец… Я боюсь его встретить, снова причинить ему боль.

— Я говорила с ним о тебе.

— Да? И что он сказал?

— Много всякой ерунды. Мы сильно поругались. Вот, смотри.

Эльза закатала брючину, отодвинула повязку и показала матери рану на ноге.

— Что это?

— Кинул в меня стулом, чуть не зашиб насмерть. Он ненормальный, и жалеть его не стоит.

— Да, он и раньше бывал очень злым… Больно?

— Нет, уже не очень. Но накладывали швы, три штуки.

— Ужас.

В широко раскрытых глазах матери блеснули слезы:

— Извини, дочка, что я выбрала тебе такого отца…

— Я нашла его письмо к тебе, неотправленное, но на нем был написан этот адрес. Внутри лежал твой паспорт и другие документы.

— Да, я писала ему, звонила. Умоляла выслать документы. Но он сказал мне, что я должна умереть. Что такая мать, как я, должна умереть хотя бы ради счастья своей дочери…

— Кошмар. Мама, не плачь. Теперь все будет хорошо.

— Да, не буду. Это неконструктивно, как говорит Элла…

Мануэла улыбнулась и взяла бокал.

— Вот такая ты, мам, мне гораздо больше нравишься.

— Я такая и есть, дорогая. Бросай эту посуду, пошли спустимся во двор, там сейчас очень хорошо.

Во дворе они долго болтали ни о чем, оглашая окрестности взрывами девичьего смеха. И сидели бы там, наверное, до утра, если бы не спустилась Элла, практически силком загнавшая их в подъезд, а затем — в спальни. Проснувшись, Эльза обнаружила Мануэлу уже одетой и готовой к поездке. Элла сварила им кофе и торжественно вручила сестре паспорт.

— Эльза, весели ее, чтоб она не боялась. А то спалится же на границе, трусиха. Мануэла, ты должна помнить, что если ты не будешь с погранцами уверенной обаяшкой, то мы втроем проведем ближайшие пару лет в тюрьме. И не факт, что в одной камере.

— Элла! Ты меня пугаешь еще больше! — Мануэла улыбалась, но было видно, что она не на шутку взволнована. — Все должно быть нормально. Мы ж не делаем ничего плохого, правда, дочка?

Эльза улыбнулась матери и кивнула. Она тоже была уверена, что все получится. У кого, как ни у них?

Так и вышло. Несмотря на то, что номер маминого места в поезде был четным, пограничники и таможенники едва взглянули в их паспорта, шлепнули печати и пожелали счастливого пути. Четный номер Эльза вообще после заметила, когда они уже переехали границу. Неужели их «семейное проклятие» перестало работать? Или секрет в том, чтобы просто не обращать на него внимания?

Когда она сказала об этом Мануэле, та только отмахнулась, и все не переставала повторять, что она могла, оказывается, «и раньше ездить сюда часто-часто». Эльза же только улыбалась, вспоминая, что именно с этой фразой на устах она буквально вчера приехала в город у моря. И тут ей пришла в голову озорная мысль попросить Вадима Сергеевича встретить ее на вокзале. Пусть увидит, как ловко она провернула затею, которую он считал безумной и небезопасной!

За час до приезда она вышла в тамбур и набрала его номер.

— Вадим Сергеевич! Вы не заняты?

— Нет, Лизанька. Как твое самочувствие? Как нога?

— Уже лучше, спасибо. Я тут уезжала к маме на два дня, вот возвращаюсь. Через час буду на вокзале, хочу с вами поговорить срочно. Вы могли бы туда подъехать, пожалуйста?

— Мм, у меня есть небольшое дело, но я думаю, что решу его за час. Да, я буду, Лизанька. Где встретимся?

— Давайте у касс, чтобы не искать друг друга в толпе.

— Хорошо, договорились. Надеюсь, ничего серьезного не случилось?

— Нет-нет, все в порядке. До встречи!

Выйдя на перрон, Мануэла восхищалась, ни на секунду не замолкая.

— Лизанька, какой прекрасный здесь теперь вокзал! Я так люблю современные вокзалы, эти блестящие поверхности, новые скамьи, уходящие вдаль рельсы… Я могла бы здесь встречать и провожать любимого! Правда! Ох, в этом городе другой воздух, он такой …заграничный. Да, у вас здесь теперь будто заграницей запахло! Такого не было раньше. У меня тут такое предощущение свободы… Нет, скорее даже предощущение счастья! И я так люблю все новое. Моя бы воля, я окружила бы себя только новизной…

Эльза рассмеялась:

— Блестящими поверхностями?

— О, да, дорогая. С возрастом старые вещи начинают угнетать, а когда вокруг постоянно все новое, твой возраст замирает, события проходят сквозь него, не отпечатываясь на твоем лице, в душе и сердце. Для этого, правда, надо уметь забывать. Не прощать даже, это тяжелый и часто напрасный душевный труд… Просто забывать все, что было. И окружать себя новизной. Это прекрасный вокзал. Ох, какие часы! Пусть они отсчитывают мое новейшее время…

Эльза снова с удивлением ловила в маминых словах свои собственные мысли, но только по поводу совсем другого города. И это было странно. Что же ей так нравится тут? Понять сложно, да и какая разница? У нее горят глаза, разрумянились щеки, и этот выбившийся из тщательно уложенной прически локон… Она словно помолодела на десять лет. Неважно, что Эльзе вокзал до этого современного ремонта нравился гораздо больше. Пусть радуется, это так приятно видеть. Интересно, обрадуется ли она Вадиму Сергеевичу? Наверное, да, все же знакомое лицо. Да и человек он хороший.

— Мам, нам нужно к кассам.

— Мы что, еще куда-нибудь едем?

— Нет-нет, мне там нужно встретиться с одним человеком… С моим адвокатом.

Практически сразу Эльза увидела Вадима Сергеевича, который, вместо того, чтобы идти им навстречу, встал, как вкопанный, и глупо заулыбался посреди коридора.

— Как? Вадик — твой адвокат? Вадичек, как я рада тебя видеть!

Мануэла бросилась на шею адвокату, который очевидно смутился. Когда они поздоровались, он попенял Эльзе:

— Лизанька, ты бы хоть предупредила… А то я вот так, без цветов…

— Без цветов? — Эльза удивилась. — А вы не спросите нас, как мы доехали?

— Как вы добрались, Мануэла? В поезде было не жарко?

И только тут он сообразил. В нем, наконец, вместо растерянного мальчишки включился адвокат.

— Эльза! Как ты могла? Зачем так рисковать?! Я же говорил тебе, ничего не предпринимай без меня… Тем более это.

Эльза была довольна.

— Ладно, мы уже здесь. Скажите, нам еще может понадобиться паспорт Эллы?

— Нет-нет… Хорошо бы, чтобы его вообще никто не видел.

Эльза иронично улыбнулась.

— Ладно. Я пойду отправлю его почтой обратно, а вы угостите маму чашечкой кофе. Пожалуйста, где-нибудь недалеко и в очень «современном» месте, чтоб там было много блестящих поверхностей… И никуда не отпускайте ее. Я сразу позвоню вам, как вернусь сюда.

— Видишь, Вадичек, как она говорит: «Не отпускайте ее…»

Вадим Сергеевич смутился, а Эльза вдруг поняла, что только что устроила спонтанную встречу не просто двум старым знакомым. Что-то еще было, какая-то история. Ну что ж, будем надеяться, это к лучшему.

— Я скоро присоединюсь к вам, и мы выработаем гениальный план.

Впрочем, план был готов уже к ее приходу. Мануэла восхищенным взглядом смотрела на адвоката, который рассказывал ей юридические тонкости восстановления в правах человека, который был признан умершим.

— Хорошо, что ты пришла, Лизанька, в твоем присутствии мне чуть легче будет затронуть еще одну тему…

— Я слушаю, Вадим Сергеевич.

Адвокат обратился к Мануэле.

— Я продолжу. Когда вас будут восстанавливать в правах, неизбежно встанет вопрос о вашем праве вернуться в супружеский союз. Ведь, поскольку расторжения брака не было, а вы живы, то этот союз считается действительным… Вас обязательно спросят, хотите ли вы его сохранить. И вы должны подумать над этим.

— Не должна. Точнее, я уже подумала. Я не хочу этого брака. Надо же, я и не предполагала, что все это время была замужней дамой.

— Ну, это условно говоря… И еще, Мануэла, вы должны понимать, что при разводе имеете право на половину имущества. Если, конечно, пожелаете этого…

— Денег у меня практически нет, я все это время жила на иждивении сестры и ее друзей. Ну… За исключением дохода с концертов. Но он был не всегда.

— Вы выступали, Мануэла? Но это же чудовищный риск!

Мануэла пожала плечами, отчего бретелька светло-синего платья соскользнула с ее плеча, и взгляд адвоката молнией проследил ее траекторию. Эльза сделала вид, что ничего не заметила.

— О, да, Вадим Сергеевич, она божественно танцует и у нее там куча поклонников, — Эльза улыбнулась воспоминанию о Яше, его стихах и розе, которую он «отлил бы из золота, если б знал, что она ее примет». — Собственно, мы и встретились благодаря такому… концерту.

— Дамы, у вас много удивительных историй, но позвольте мне закончить. Я считаю, нам завтра же нужно отправиться в суд. Поэтому откланиваюсь и иду готовить иск.

Вадим Сергеевич поцеловал Мануэле руку, смущенно кивнул Эльзе и вышел. Пожалуй, слишком поспешно.

— Мама, он, похоже, уже влюблен в тебя…

— Тише, тише, он еще недалеко ушел. Он давно влюблен, это произошло еще до моего знакомства с твоим отцом. Строго говоря, именно Вадимчик нас и познакомил. Но сам был такой стеснительный, просто смех. И я вышла за другого.

— Да, он как-то сетовал при мне на свою стеснительность с женщинами. Но я не думала, что это может быть связано с тобой…

— Связано, связано… Кстати, зачем ты начала сразу говорить про поклонников? Еще бы о простреленной ноге рассказала…

— Мам, но это же романтично… Я горжусь тобой!

— Рассказывать о любовных приключениях романтично и смешно только женщинам. Эти истории, воспоминания — они для девичника, для дамской компании. Не мужчинам же их рассказывать… Уж, по крайней мере, не влюбленным в нас мужчинам.

— Ну, ты даешь, мам…

Эльза повернулась и в дверях увидела Вадима Сергеевича с огромным букетом роз.

— О, Вадимчик! Это чудо! Боже, как они прелестны… Я теперь ни на минуту о вас не забуду!

— Я не мог уйти, не подарив вам цветов, Мануэла. Это было бы неправильно. А теперь я точно ухожу. Лизанька, я позвоню завтра в одиннадцать, будьте готовы к этому времени, пожалуйста.

Вадим Сергеевич ушел, а Мануэла еще пару минут разглядывала нежные лепестки разноцветных роз.

— Эти розы пахнут летом. Какая красота! Знаешь, Лизанька, стыдно признаться, но мне так давно не дарили цветов, вот просто так, не на день рождения, не во время концерта… Они прекрасны, правда?

— Прекрасны… Мам, пойдем погуляем по городу, хочешь? Поужинаем, а после — ко мне в гостиницу. Я сейчас в гостинице живу.

— В гостинице? Вот это да! Там же все новое, наверное, это чудно! Ты совсем ушла от мужа, да, Лизанька?

— Да… Мы уже официально в разводе, Вадим Сергеевич помог. А еще Стас в тюрьме…

— О боже, надеюсь, это никак не связано — развод, тюрьма?

— И да, и нет. Мне многое тебе надо рассказать. Но я постараюсь коротко, чтоб не омрачать радость приезда в этот город, который тебе, как вижу, нравится гораздо больше, чем мне…