Поршнев написал одно из первых исследований по политической экономии феодализма. Не буду останавливаться на этой, в свое время хорошо известной, а сегодня почти забытой, работе. Отмечу лишь, что она и до сих пор остается чуть ли не единственным полномасштабным теоретическим исследованием экономического базиса феодального общества, написанным с марксистских позиций.

Значительно менее известными, а потому более интересными в рамках настоящего обзора представляются результаты экономических исследований Поршнева по двум конкретным экономическим темам, тесно связанным друг с другом: собственность и принуждение к труду. Исследования по двум этим темам не изложены систематически в специальных работах, они разбросаны по целому ряду статей и книг, написанных в разное время. Выбор именно названных проблем отчасти объясняется тем, что автору этих строк и самому довелось принять участие в дальнейшей их разработке.

 

1. Собственность как отношение между людьми

После всего сказанного в предыдущих разделах нетрудно догадаться, что феномен собственности анализируется Поршневым под тем же самым углом зрения, под которым им анализировались и все остальные проблемы, связанные с «общественным человеком и человеческим обществом».

Поршнева интересует, как возникло «отношение» собственности в период выделения человека из животного мира в условиях дивергенции, как возникновение этого феномена связано с теми необычными нейрофизиологическими механизмами межиндивидуального взаимодействия, появление которых сопровождало «выталкивание» неоантропа в социальные отношения.

Советская политэкономия, как хорошо известно, десятилетиями повторяла на разные лады фундаментальный постулат: «собственность есть отношение между людьми». Но ни одного сколько-нибудь внятного описания содержания этого «отношения», то есть описания механизма, посредством которого осуществляется взаимодействие двух сторон, советская политэкономия так и не предложила.

Даже не предложила характеристики этих двух сторон, общей для всех форм собственности, для собственности как таковой.

Поршнев — единственное исключение.

На семинарах по экономической истории, которые мне приходилось вести, я несколько раз проделывал один и тот же эксперимент. Студенту задавался вопрос: между кем и кем конкретно существует отношение собственности по поводу, скажем, «дипломата», являющегося, очевидно, вашей собственностью?

Вопрос ставил в тупик, вызывал недоумение и отторжение (у профессиональных экономистов — нескрываемое раздражение). Этот эксперимент — лишь иллюстрация хорошо известного положения: в действительности, термин «отношение» как характеристика некоего явления вообще не имел содержательного значения, его значение было в другом. Этот термин лишь указывал на высокий номенклатурный статус обсуждаемой темы. Если просто «понятие» было номенклатурой обкома или, в особых случаях— ЦК, то любой разговор про «отношение» проходил исключительно по номенклатуре Политбюро ЦК, а то и лично генсека…

После изложенного выше в других разделах поршневский анализ собственности представляется уже почти очевидным. Приведу три цитаты из разных работ Поршнева. Все они про одно и то же.

«Сказать, что нечто присвоено человеком или коллективом, значит сказать, что другие люди, другие коллективы или члены данного коллектива, каждый в отдельности, лишены свободного доступа к пользованию и распоряжению этим имуществом. […] Существование собственности как экономического отношения всегда подразумевает те или иные формы ограничений, запрещений для людей пользоваться или распоряжаться данными вещами.»«Собственность […] есть отношение между людьми: отношение между собственником (единичным или коллективным) и теми, кто не имеет прямого доступа к распоряжению данной вещью. Юридическое право собственности лишь оформляет и закрепляет это отношение. В экономическом смысле собственность всегда выступает как общественное отношение — отношение между собственником и несобственниками.»«Собственность есть не просто отношение людей к вещам, а отношение между людьми посредством особого ограничения пользования вещами.» Из приведенных высказываний видно, что общей моделью отношения собственности является знакомая формула, описанная применительно к культурным запретам: «нельзя, кроме как в случае…». Следовательно, за этим отношением скрываются описанные выше социально-психологические и, соответственно, нейрофизиологические механизмы межчеловеческих взаимодействий. Собственность — неотъемлемый элемент всего этого комплекса, подчиняющийся внутренней логике его закономерностей.

Собственность как экономическое отношение, по Поршневу, есть не суммирование однократных актов взаимодействия людей, а непосредственное проявление самой непрерывности этого взаимодействия, самой нейрофизиологической «напряженности» такого непрерывного взаимодействия. С точки зрения животного, собственность есть затянувшийся «нерешенный вопрос» о том, кто манипулирует некоей вещью, кто извлекает из этого манипулирования биологическую пользу. Что, как уже было описано выше, соответствует затянувшейся «сшибке» возбуждения и торможения, соответствует природе суггестии.

Здесь уместно привести одно рассуждение Поршнева, обобщающее фундаментальное значение для человека такой «сшибки» или «трудного состояния», экспериментально вызываемого у животного:

«То, что у животных физиологами традиционно, хотя и навряд ли верно, рассматривается как патология высшей нервной деятельности, в генезисе второй сигнальной системы преобразуется в устойчивую норму. […] Ультрапарадоксальная „фаза“ для человека в отношении высшей нервной деятельности на уровне второй сигнальной системы стала пожизненной, может быть, лишь несколько отступая в пожилом возрасте (что воспринимается как умудренность). Но это справедливо не только для жизни индивида, а и для совокупной всемирной истории человечества».

Для того чтобы излагаемое понимание собственности было более ясным, воспользуюсь одним замечанием Маркса из Капитала, дающим пример как раз неудачной попытки охарактеризовать собственность (в целом, взгляды Маркса на собственность вовсе не противоречат поршневскому подходу). Маркс возражает против употребления В. Рошером термина «пролетарий» по отношению к первобытному человеку:

«Житель первобытного леса — собственник первобытного леса и обращается с первобытным лесом, как со своей собственностью, так же бесцеремонно, как орангутанг».

Адекватное понимание собственности получается из простого «перевертывания» приведенной характеристики: собственность есть там, где можно констатировать не «бесцеремонность» обращения человека со своими вещами, а, наоборот, невозможность такого обращения с чужими; где человек получает доступ к чужим вещам посредством известной «церемонии» и никак иначе. Я не встречал у Поршнева «обыгрывания» этой ошибочной марксовой характеристики собственности, однако убежден: ему не раз приходилось удерживать себя от соблазна это сделать, ибо подобные инверсии ложных представлений — один из любимейших его объяснительных приемов. В годы перестройки такие вольности с марксовыми текстами были уже допустимы, и автор этих строк выступил с изложением поршневской методологии анализа собственности. Процитирую свои выводы:

«Отношение данного субъекта к вещам, как к своим, опосредовано отношением других субъектов к данному, как к собственнику. Отношение к вещам, как к своим, не может появиться прежде, чем появилось отношение к этим вещам, как к чужим, как к вещам, принадлежащим другому.»«Следовательно, ключевая фигура отношения — несобственник, ибо только в отношении с определенным несобственником получает и свое определение собственник, а вместе с ним — и все отношение собственности».

Впрочем, если вспомнить сказанное выше о первичности «они» по отношению к «мы», необходимость выдвижения на передний план фигуры несобственника выглядит совершенно очевидной. Однако ключевая роль именно несобственника придает всей проблеме неустранимо исторический характер: проблема собственности становится проблемой ее становления, развития, изменения.

Поршнев специально исследовал становление отношений собственности при феодализме и в первобытном обществе.

В качестве примера приведу поршневский анализ становления личной крестьянской собственности в условиях феодализма:

«Личнотрудовая собственность крестьянина — это не столько предпосылка, сколько продукт постепенного развития феодального общества. В самом деле, ведь трудовое имущество — это еще не собственность, пока его никто не стремится систематически отнимать. Единовременная попытка отнять имущество, например, попытка военного грабежа, порождает оборону, однако такое спорадическое сбережение вещей от гибели еще вовсе не есть становление собственности. Но систематическая оборона превращается в право.

Собственность есть спор, собственность есть отказ кому-то в его претензиях, собственность есть не только утверждение права одного человека, но и отрицание права другого человека.»

«Окончательно крестьянская единоличная собственность достигла зрелости только с появлением возможности отчуждать ее за эквивалент, то есть с появлением городов. […] Тут она окончательно перестала быть только обороной имущества и стала его присвоением, перестала быть только собственностью в смысле отказа отдавать и стала собственностью в смысле стремления приобретать».

Приведенные слова взяты из статьи Поршнева, одно название которой способно отпугнуть сегодня любого читателя, включая даже тех, кто голосует за КПРФ Зюганова: История средних веков и указание товарища Сталина об основной черте феодализма. Тем не менее, даже будучи политическим сторонником самых главных врагов Зюганова — «либералов-монетаристов», осмелюсь утверждать, что во всей советской экономической литературе не предложено более глубокого и тонкого анализа становления собственности, чем это намечено в процитированных словах Поршнева…

К слову сказать, большая часть проблем становления частной собственности в современной России во многом воспроизводит описанный Поршневым механизм: защита имущества предпринимателя от государственного чиновника, от директора, после приватизации считающего себя «главным собственником» исключительно в силу «благородства» своего советско-чиновного происхождения (проблема «прав акционеров») и т. п. Специфика становления «буржуазной» частной собственности в современной России состоит в том, что она оформляется не в противостоянии с наемным рабочим, не связана с лишением крестьянина его собственности (описанное Марксом «так называемое первоначальное накопление»), а исключительно в противостоянии с государством, с государственным чиновником.

Первобытная собственность, естественно, занимала Поршнева больше всего.

После приведенного выше обзора поршневских исследований, отнесенных к другим наукам, его анализ становления первобытной собственности практически не требует комментариев:

«Размежевание территории двух групп, запрещение вступать на чужую территорию, иначе как при определенных условиях, было, по-видимому, важным элементом формирования первоначальной, древнейшей групповой собственности.

Соседям было запрещено уносить те или иные предметы с данной территории, членам данной группы было запрещено отдавать те или иные предметы (в том числе огонь) соседям. […] Это положение служило предпосылкой того, что орудия не рассеются с данной территории, что неистраченная часть их будет накапливаться тут же.»«Следовательно, для этой формы общинной или групповой собственности характерно отсутствие каких-либо противоречий с тенденцией к индивидуальному присвоению. В роли несобственников здесь выступают отнюдь не члены данной группы, каждый в отдельности. Несобственниками оказываются лишь соседние группы или их члены».

Здесь Поршнев противопоставляет формы коллективной собственности первобытной эпохи ее формам в СССР и других подобных странах, где — и в случае государственной, и в случае кооперативной (колхозной) собственности — в роли несобственника выступают именно «члены данной группы каждый в отдельности».

В заключение темы упомяну современные экономические исследования по теории прав собственности, в которых, независимо от Поршнева и следуя совершенно иной логике, получены важные результаты, хорошо перекликающиеся с поршневским анализом.

 

2. Принуждение к избыточному труду

В рамках общей формулы отношений собственности «нельзя, кроме как в случае…» все же следует выделить два существенно различающихся подвида: симметричное и асимметричное отношения собственности.

Симметричное отношение собственности выражается формулой обычной сделки рыночного обмена. Роли собственника и несобственника здесь взаимозаменяемы, а потому — симметричны.

Другими словами, в симметричном отношении фактически присутствуют одновременно два отношения, субъекты (стороны) которых в каждом из них меняются местами: собственник в рамках одного отношения оказывается несобственником в рамках другого и наоборот.

Напротив, то, что марксисты называют собственностью на средства производства, является асимметричным отношением собственности даже в том случае, если оно подпадает под общую (симметричную) формулу рыночного обмена.

Специфика второй группы отношений состоит в том, что «средства производства» — вещь особая. Несобственнику она необходима для того, чтобы, «потребляя» эту вещь, производить для себя средства существования (жизненные средства).

Отсюда и главное отличие этих отношений собственности: они предполагают совершенно особую «церемонию» допущения несобственника к чужой вещи, совершенно особые условия, на которых собственник соглашается допустить несобственника к ним.

Вот что об этом говорит Поршнев:

«В классово-антагонистическом обществе собственность на средства производства принадлежит не всему обществу, а монополизировавшей их части людей; такие производственные отношения защищаются правом частной собственности (иногда — групповой), которое не допускает остальных людей к пользованию этими средствами производства, иначе как с согласия собственника, то есть служит ему правом эксплуатировать других людей за то, что он допускает их к пользованию этими средствами производства».

Специально о феодальной земельной собственности Поршнев пишет:

Ее экономическая сущность — «существование монополии меньшинства общества на распоряжение землей. В условиях господства мелкого производства, притом преимущественно сельскохозяйственного, наличие такой монополии принуждает непосредственных производителей получать землю у монополистов для возделывания и отдавать им за это часть своего труда или продукта труда.

[…] Срастание же земельной собственности с политической властью при любых исторических видоизменениях служило лишь средством создания этой монополии, ее укрепления и маскировки».

Короче говоря, условием допуска несобственника к этим специфическим вещам является то, что он должен производить больше, чем необходимо ему самому, и этот избыток передать собственнику. Другими словами, отношения собственности на средства производства есть механизм принуждения к избыточному труду.

Именно эти отношения обеспечивают экономический рост и вообще человеческий прогресс. Именно поэтому марксизм рассматривает их как экономический фундамент любого общества.

Не буду касаться дискуссий о распространенности тех или иных форм собственности при феодализме. О правомерности самого обобщения «феодализм».

С точки зрения излагаемой темы, важна именно логика выстраивания отношений собственности, их общая «формула». Однако замечу: современное развитие теории «рентоизвлекающего» и «прибылеизвлекающего» экономического поведения означает фактическое признание правоты «ортодоксального» марксизма, выделяющего феодализм в самостоятельную ступень развития человечества и утверждающего, что даже в самой развитой своей форме — денежной — феодальная рента остается именно феодальным, а не буржуазным явлением.

О принуждении к труду в рамках настоящего обзора остается сказать еще несколько слов.

Выше уже упоминалось, что человеческий труд начинается там, где появляется принуждение.

В дальнейшем принуждение расщепляется. С одной стороны, от него отпочковывается самопринуждение, аутоинструкция, внутренний план действий.

Физиологически последний остается принуждением — заменой действий, подсказываемых первой сигнальной системой, на действия, с ее точки зрения не нужные или даже вредные. С другой стороны, внешнее принуждение трансформируется в принуждение к избыточному труду.

Поршнев специально останавливается на необходимости для человеческого развития такого «излишка»:

«В основе всей истории производства вообще лежит способность людей производить больше, чем им нужно для восстановления затраченных в этом акте сил. Отсюда возможность и специализации, и обмена, и производства объектов культуры, и присвоение чужого прибавочного продукта (эксплуатации). Много думали и спорили: почему у человеческого труда есть это свойство […]?».

В соответствии с поршневским анализом, дело вовсе не в особой «возможности» или «способности» человека, отличающей его от животного — любое животное может «произвести» больше, чем нужно ему для сохранения себя как вида: «Закон сохранения энергии тут ни при чем. „Свойство“ человека состояло не в том, что он вообще мог производить некоторый избыток сверх своих затрат, то есть минимальных потребностей, а в том, что он вынужден был это делать.

Причем вынужден был производить этого избытка все больше, вследствие чего должен был прибегать к орудиям, к технике, ко всему тому, что мы называем производительными силами».

Таким образом, принуждение к избыточному труду — абсолютно необходимый элемент всей человеческой истории. Не буду касаться гипотезы марксистов, очевидно, разделявшейся Поршневым, что человечеству и этот последний вид внешнего принуждения предстоит интериоризовать в самопринуждение (труд как первая жизненная потребность при коммунизме).

Здесь речь будет идти именно о формах внешнего принуждения, из которых известно три: прямое — рабство, смешанное — феодализм — и косвенное — капитализм. Из этих трех форм Поршнев занимался, главным образом, средней.

Проблема состояла в том, что в условиях феодализма одного косвенного принуждения к труду оказывается недостаточно и оно дополняется прямым — так называемая неполная собственность на работника.

Поршнев достаточно подробно анализирует обстоятельства, вызвавшие необходимость в таком дополнении. Вопрос, однако, состоит в том, можно ли объяснить такую необходимость из неких формализуемых специфических особенностей косвенного принуждения при феодализме, отличающих его от косвенного принуждения при капитализме? Хотя Поршнев прямо и не ставил перед собой такого вопроса, можно попытаться дать на него ответ, следуя поршневской логике:

«Косвенная форма принуждения встречается в истории в двух различных вариантах, на что обращал внимание еще К. Маркс. В одном варианте принуждаемый работник не в состоянии различать избыточное рабочее время и рабочее время, необходимое для удовлетворения своих потребностей, необходимый и прибавочный труд (продукт и т. д.). Этот вид косвенного принуждения выступает экономической основой капитализма.

В другом, исторически более древнем, варианте труд на себя и труд на принуждающего более или менее отчетливо различим. Такая различимость, характерная для феодальной поземельной зависимости, требует обязательного дополнения в виде прямого принуждения, ибо одно лишь косвенное принуждение данного вида не в состоянии обеспечить заданный уровень избыточного труда.

Отсюда — крепостная зависимость, сословная неполноценность и т. п. Поэтому характерный для феодализма вариант косвенного принуждения следует считать не вполне развитой его формой».

Другими словами, интересы капиталиста вполне обеспечиваются одной лишь заинтересованностью рабочего в повышении своего уровня жизни, тогда как для обеспечения интересов феодала аналогичной заинтересованности крестьянина совершенно недостаточно.

Приведенный отрывок взят из статьи, в которой автор этих строк, опираясь на работы Поршнева о феодализме, обосновывал экономическую тождественность отношений помещика-феодала с крестьянскими хозяйствами, с одной стороны, и отношений советского государства с своими же государственными предприятиями, с другой.