Притча о жизни, как об игре с нулевой суммой. О словах. Самое страшное место — это то, которое не охраняют, но уйти оттуда нельзя.

***

— Работать. Работать.

Замолкать, думать, что добавить к этому. Добавить нечего.

— Работать, — повторять и поднимать из груды еще один увесистый камень.

Над площадкой стоять неплотная, но постоянная белесая завеса — вездесущая пыль бесконечной каменоломни. Некоторые из нас отрывать от балахонов выцветшие лоскуты — когда-то оранжевые, а теперь бледно-желтые — обматывать вокруг шеи, натягивать на подбородок, закрывать рот. Я давно уже так не делать. Дышать. Работать.

Поднимать камень и швырять его далеко вниз. Смотреть, как катиться по склону, замереть у подножия. Двое хватать его и бросать в тележку.

— Работать, — шептать самому себе мой напарник.

Я поднимать еще один камень. Что-то не так с ним. Я стирать с его шершавой поверхности слой пыли. Читать на камне два слова:

— «Я хочу».

Режущая боль в правой ноге опрокидывает меня на землю — я больно ударяюсь коленом о камни и еле успеваю сгруппироваться, чтобы не разбить голову. Напарник равнодушно смотрит, продолжая работу.

Что это быть? Что это было?

Внимательно осматриваю ногу — боль отзывается в правой голени — жгучая, беспощадная. Но она уже утихает. Кажется, я снова могу дышать. Дышать. Работать.

Мои пальцы снова нащупывают тот странный камень с надписью. Я должен бросить его тем двоим, но вместо этого несу находку вниз.

— Уходить? — спрашивает меня мой напарник, равнодушно провожая взглядом. — Работать.

Я показываю рукой на солнце в самом зените.

— Есть, — говорю я.

Он кивает.

Я спускаюсь, перепрыгивая с валуна на валун. Придерживаю свою находку как лишний питательный брикет. Напарники, разбрасывающие камни по равнине, с удивлением смотрят мне вслед.

Я дохожу до лагеря. Никто не смотрит на меня — человек с камнем в руках тут так же привычен, как белесая пыль. Захожу в барак, прячу камень в изголовье своей койки.

Вспоминать. Есть.

Встаю и иду к раздаче еды. Задираю голову и, протерев глаза от белой пыли, смотрю на табличку, которую вижу каждый день:

«Инфинити-В».

Инфинитив? Что это такое? Наверное, это место, где я жить. Где я живу.

***

Ночью на небо восходят две луны, и долина камней освещена так ясно, что я вижу обе свои тени. Я достаю камень и тихо, одними губами, шепчу то, что там нацарапано:

— Я хочу…

На этот раз боль не застает меня врасплох — но теперь она еще сильнее. Кажется, что сейчас моя нога просто оторвется ниже колена, орошая камни темной кровью в свете лун. Я вытягиваюсь на земле и жду, когда пройдет припадок. Ждать долго, но ждать — это все, что я умею лучше, чем таскать камни.

Осторожно ощупываю голень. Кажется, я чувствую что-то под кожей. Словно плоский прямоугольный камень вшит прямо в тело и жжет нестерпимой болью каждый раз, когда…

— Когда сказать… — осторожно произношу я. Ничего.

— Когда я сказать… — повторяю попытку. Ничего.

— Когда я сказал…

Меня тошнит прямо на камни. Весь мой скудный ужин из брикетов, что мы едим каждый день. Невелика потеря.

Зато после рвоты становится легче. Надо быть осторожнее. Не говорить. Пытаюсь сформулировать внутри себя мысль: «Эта штука работать… Эта штука работает, когда я говорю… иначе…»

Я пробую новые слова про себя, не рискую произнести их вслух. Обсасываю их по одному, как камешки со сладким зеленоватым налетом, придающие сил, что изредка встречаются в каменоломне: «Я думал. Я думаю. Я буду думать».

Интересно.

«Я работаю. Он работает. Они работают».

Еще лучше. Он — кто это? Мой напарник. Как его зовут?

На мгновение я перестаю дышать. Воображаемые сладкие камни во рту исчезают, и, прежде чем я успеваю себя остановить, произношу вслух:

— А как меня зовут?

Ночь исчезает вместе с обеими лунами, и остается только боль без единого глагола.

***

Кто-то трогает меня за плечо. Без всякой злобы. Без удивления. Так, как трогают камни.

— Вставать. Работать.

Мой напарник. Парень без имени. И я — человек без имени. Надо срочно что-то придумать. Пока я еще могу соображать — последний приступ отключил меня надолго.

Поднимаю голову, верчу по сторонам, пытаюсь зацепиться хоть за что-то.

«Инфинити-В».

Я цепляюсь за первый слог, как за спасительный уступ при падении со скалы, и говорю:

— Ин.

Напарник с удивлением смотрит на меня и повторяет:

— Работать. Идти.

Показывает на груду камней. Знаю, знаю. Гора не будет ждать.

— Ин! — говорю я, показывая на себя. — А ты…

На глаза больше ничего не попадается, поэтому я нарекаю своего напарника вторым слогом:

— Фи! — и почему-то смеюсь.

Штука у меня в ноге не наказывает за смех. Может быть, она не знает, что это такое? Но тогда откуда я знаю, как смеяться?

Я встаю и иду вслед за Фи к горе, бормоча про себя бессмыслицу, избегая любых глаголов:

— Фи и Ин… Друзья… Ин и Фи… Камни вниз. Ин. Фи.

Рабочие в бледно-желтых робах расползаются из лагеря во все стороны. Исполинские груды камней высятся по краям горизонта. Мы должны сравнять их с землей. По одному камешку.

— Работать… — бормочет напарник, и я согласно киваю:

— Работать, Фи. Работать.

Он удивленно смотрит на меня, в его глазах проскальзывает интерес.

— Фи… — повторяет он, тычет себе пальцем в грудь и смеется вместе со мной.

***

Мы работаем весь день. Камни сегодня кажутся тяжелее, чем вчера — может быть, потому, что я впервые думаю во время работы о чем-то другом, кроме труда… Как долго мы здесь? Сколько нас? Если мы заключенные, то где надсмотрщики? Кто заставляет нас делать это?

Двое работников внизу подхватывают сброшенные нами камни и относят их подальше в долину, чтобы разбросать ровным слоем. Выбора у меня особо нет, поэтому я нарекаю их Ни и Тив — как два последних слога на табличке.

Фи пыхтит — его балахон намок на спине. Он старательно выворачивает камни и бросает их вниз. Я пытаюсь разглядеть его ногу — кажется, у него тоже под кожей вшита та же штука… Блокиратор… Адская машина, пожирающая недозволенные глаголы…

Сегодня я снова прихватываю с собой в лагерь камень. На нем ничего не написано, но я взял его не из-за надписей. Из-за формы. Он острый.

***

Ночью, когда первая луна поднимается в небеса, я выхожу из барака, отрываю от своего балахона полоску ткани — но не ради защиты дыхания. Оглядываюсь по сторонам — никого. Лагерь «Инфинити-В» спит мертвым сном.

Я захватываю острый камень половчее и одним ударом рассекаю кожу на голени.

***

Когда Фи просыпается, я сижу на своей койке. Он с ужасом смотрит на мою окровавленную ногу, обмотанную самодельным бинтом.

— Пораниться, Ин? — тихо произносит он.

— Поранился… — говорю я как можно спокойнее. — Ин поранился. Я поранился.

В его глазах проскальзывает тот же отголосок понимания, как в тот раз, когда я нарек его именем.

— Ты поранился, — говорит он и с криком падает обратно на койку. Его трясет, из уголка рта стекает пена.

Мне жаль его, но ничего не поделаешь. Он должен почувствовать это сам. Когда так больно — значит, ты все делаешь правильно.

Мы идем на работу — я хромаю. Ни и Тив смотрят нам вслед.

— Работать? — вопросительно кричит мне вслед Ни.

— Работать, работать! — киваю я, показывая на вершину. — Мы идем туда!

Как же все-таки хорошо без этой штуки!

***

Мы работаем до заката, и когда первая луна осторожно взбирается над горизонтом, Фи прекращает работать и садится на корточки. Показывает на мою перебинтованную ногу:

— Ин?

Запомнил, значит, как меня зовут. Возможно, он уже готов.

Я достаю из складок балахона штуку, которую вырезал из ноги прошлой ночью. Похожа на камень с маленькими острыми лапками. Показываю на его ногу, киваю:

— Фи, у тебя там есть такая же дрянь. Я вытащу, если захочешь.

— Ин, вытащить… — шепчет он.

— Вытащу, — тихо отвечаю я. — Я помогу.

И я помогаю.

***

Теперь, когда нас двое, жить становится веселее. Обе наши машинки по пожиранию запретных слов похоронены под камнями вдали от лагеря, а с хромотой я могу смириться. Мы работаем уже далеко не так усердно, как всегда.

Ни и Тив недоуменно смотрят на нас снизу, разводя руками.

— Понимаю! — кричит им Фи, приложив руки ко рту. — Камней на всех не хватает, что же делать?

И заливается счастливым смехом, несмотря на боль от плохо заживающей раны.

Когда солнце садится и люди со всех сторон возвращаются в лагерь, мы с Фи остаемся сидеть на склоне. Просто потому, что у нас есть выбор — смотреть на горизонт или нет.

— Закат красивый, — говорит Фи мечтательно. — Ин, я смотрю на закат.

Ему удивительно быстро удается вернуть себе украденные глаголы. Хотя пользуется ими он очень осторожно, словно учится ходить.

— Точно, красивый, — соглашаюсь я. — Почему я раньше не замечал?

Мы молчим. Солнце садится все ниже. В его желтых лучах наши балахоны кажутся белыми. Я смотрю на светило, пока глаза не начинают слезиться. И только потом замечаю, что Фи тоже плачет.

— Зачем мы живем тут? — спрашивает он. — Кто я такой? Что мы будем делать дальше?

Слишком много вопросов. Слишком много глаголов. Раньше все было легко — ни времени, ни числа, ни лица. А теперь все это навалилось на нас…

— Прости, — говорю я. — Прости меня.

И все-таки это звучит куда лучше, чем «простить».

— Я прощаю, Ин, — шепчет он.

Мы возвращаемся в лагерь, а над нами медленно восходят на небо две луны — на каждого по одной.

***

Ни и Тив присоединились к нам через несколько дней. Когда мы с Фи перестали сбрасывать им камни, они явно растерялись и, наконец, бросили тележку и поднялись к нам. Мы показали им, как можно говорить. Как страдать от этого. И как освободиться.

Когда их раны от вырезанных датчиков подживают, мы начинаем готовить побег.

***

Это оказалось легко. Слишком легко. Никто не следит за нами. Никто не проверяет, выходим ли мы на работу. Никто не спешит карать нас за неповиновение. Но слишком просто не бывает — я уже понял, что за по-настоящему правильные вещи приходится платить.

Мы бродим по лагерю, как призраки, — заглядываем во все бараки в поисках воды, провизии или чего-то, что может сойти за оружие. Вне границ лагеря кормить нас никто не станет. Остальные рабочие либо не замечают нас, либо бормочут привычное «Работать» и идут к своим горам из камней.

— Что нашли? — спрашиваю я, когда наша четверка собирается после заката.

— Из этой рейки я сделаю посох, — отвечает до сих пор прихрамывающий Фи.

— В эту флягу я налью воды, — говорит Ни.

— Из этих лоскутов я сделаю нам тюрбаны от солнца, — шепчет Тив.

И все трое смотрят на меня.

— Мы справимся, — говорю я. Мне просто нравится, как это звучит. Справимся.

Множественное число. Будущее время. Вместе с формой глагола нас становится много, и у нас появляется будущее.

***

Мы выходим из лагеря следующей ночью. Идем туда, где восходит солнце, — так предложил Фи. Ни и Тив сгрузили на тележку запасы воды и брикеты. Фи идет, опираясь на самодельный посох. Его рана на голени открылась, и он прихрамывает еще сильнее.

Никто не останавливает нас и, скорее всего, не заметит наше отсутствие.

Дорога быстро кончается, и мы идем по каменистой пустыне. Иногда кто-то из нас находит сладкие зеленые камни, и мы радуемся, словно нашли сокровище, деля их поровну. Белая пыль не висит здесь над землей, и дышится легче, чем в лагере. Мы больше не оглядываемся в ожидании погони и больше смотрим вперед в предвкушении хоть какой-нибудь, но перемены.

Я не знаю, сколько дней мы идем. Наша тележка почти пуста, но, глядя, с каким трудом Фи карабкается даже по удобным плоским камням, я решаю не бросать ее. И не зря. Когда Фи падает и больше не может встать, я сажу его в тележку, и мы толкаем ее по очереди.

— Мы идем, Ин… — говорит он в бреду. — Я иду, ты идешь, мы идем, мы будем идти.

— Мы будем идти, — соглашаюсь я.

На следующий день Ни и Тив дерутся из-за последнего брикета — Тив считает, что это его доля.

— Ты меня обманул! — кричит Тив. — А я считал тебя другом!

— А я думал, что у нас все общее, — отвечает Ни. — А ты хочешь все забрать себе?

— Не надо ссориться… — хрипит им с тележки Фи. — Мы идем…

— Идем? — передразнивает его Ни. — Это я толкаю твою тележку!

— Ты тяжелый, как сотня камней! — соглашается Тив.

На этом они примиряются, и мы продолжаем путь.

***

У нас кончилась вода. По утрам на камнях остается немного влаги, и мы слизываем ее, наслаждаясь каждой каплей. Сладкие камни, придающие сил, встречаются все реже. Я приношу их для Фи, но мой напарник слишком слаб. Его нога распухла и посинела. Он тихо шепчет:

— Мы будем идти.

И мы идем.

***

Тележку теперь толкаю только я — Ни и Тив отказались:

— Он тебе нужен, Ин, ты его и тащи.

Без еды и воды тележка стала легче, да и Фи весит теперь всего ничего. Я справлюсь.

По ночам мне снится, что каменистая пустыня закончилась и мы выходим в другой мир, полный другого цвета. Это удивительный оттенок — цвет сладких камней. Зеленый. Я хочу остаться там, но не могу. Все сны заканчиваются.

***

Фи умер. Когда утром я приношу ему единственный найденный сладкий камень, он лежит с открытыми глазами, похожими на две мертвые луны в небе, и не дышит.

— Отмучиться, — говорит Ни.

— Отмучился, — поправляю я его. Тот машет рукой, мол, какая теперь разница.

Я хочу сделать для Фи могилу — наваливаю на его тело груду камней. У меня не хватает сил поднимать тяжелые, а маленькие камни рассыпаются, как будто мы снова сравниваем горы с землей. Я отказываюсь идти дальше, пока не закончу.

— Бросать это, — говорит Тив. — Хватит.

***

Ночью мне опять снится зеленый мир за пределами каменной пустыни, но в него вторгаются чавкающие жадные звуки. Я приподнимаю голову.

Ни и Тив едят Фи.

***

«Идти…» — шепчу я утром, закидывая камнями останки. Потом поправляю себя: «Я иду. Мы идем. Мы будем идти».

И мы идем дальше.

На следующее утро мы видим над горизонтом марево белой пыли. Я слышу стук камней, шарканье усталых ног, скрип тележек. Я знаю, что это не мой зеленый мир из снов, но идти больше некуда.

Ни и Тив ускоряют шаг. Их глаза сверкают, сухие губы шевелятся и произносят:

— Есть… Пить… Работать… Есть… Пить… Работать…

Я уже не поправляю их. Если им не нужны определенные слова, они могут вернуться к неопределенным. Можно вырезать контролирующую машину из-под кожи, но нельзя удалить готовность подчиниться за брикет безвкусной еды.

Скоро мы видим лагерь. Он очень похож на наш — те же бараки, люди в бледно-оранжевых балахонах, тележки. Только есть что-то непривычное в том, что они делают. Мне требуется некоторое время, чтобы понять: они не растаскивают горы камней, разбрасывая их по поверхности. Они собирают камни и строят из них горы.

Мы добираемся до места раздачи еды — никто не останавливает нас, не спрашивает, откуда мы пришли. Жадно едим.

— Есть… — хрипит Ни. Тив ничего не говорит — его рот набит, а крошки осыпаются на заляпанный кровью Фи балахон.

Когда они насыщаются, то выходят вслед за рабочими и идут вместе с ними к поднимающимся над землей новым каменным горам.

Спотыкаясь, я бегу за ними и зову их по именам:

— Ни!.. Тив!..

Те не отзываются. Я вижу, как они подбирают с земли камни и кладут и в тележки. Скоро я уже не различаю их среди других оранжевых балахонов.

Я поднимаю голову и вижу табличку на столбе: «Инфинити-9».

Вот оно что… Видно, от белой пыли я неверно прочел название собственного лагеря. Я не из места «Инфинити-В». Я из «Инфинити-8». А значит, где-то есть «Инфинити-10», «Инфинити-11»… Сколько их еще?

Я не иду за рабочими, нахожу пустой барак и падаю на первую попавшуюся койку.

***

Мне больше не снится зеленый мир. Я вижу свою родную каменоломню. Мы снова стоим на вершине горы — я и Фи — и сбрасываем вниз тяжелые камни. Ни и Тив подбирают их, складывают на тележку и везут дальше к другой горе, где они затащат свою поклажу на вершину. Мы сравниваем одну горы, чтобы создать другую. И снова. И снова.

Я бегу вниз с горы, чтобы остановить их, объяснить. Спотыкаюсь и падаю.

— Не надо… — кричу я. — Остановитесь. Остановить… Остановиться…

Меня никто не слышит. Я поднимаю глаза и вижу табличку своего лагеря: «Инфинити-8». Только восьмерка лежит на боку.

***

Кто-то трогает меня за плечо. Негрубо, без всякой злобы. Фи? Я открываю глаза и вижу незнакомого рабочего в бледно-оранжевой робе.

— Утро, — говорит он. — Идти. Работать.

— Идти. Работать, — повторяю я.

Выхожу вслед за ним и иду по пыльной дороге, беру свободную тележку, нагружаю камнями. Тащу вперед. Мне кажется, что раньше тележка была легче, и в ней были не камни, но уже не могу вспомнить, что именно.

Я работаю усердно. Я строю гору. Незнакомец из моего барака работает рядом со мной, и я успокаиваюсь. Все правильно. Почти.

Одна мысль засела внутри меня и жжет, как ссадина на голени, — уже не помню, где я повредил ногу. Мне хочется избавиться от чего-то, чтобы стать по-настоящему счастливым. По-настоящему свободным.

Беру из груды подходящий плоский камень и еще один, поменьше, с острым краем. Старательно выцарапываю на камне два коротких слова. Букву за буквой.

«Я хочу».

Любоваться результатом. Потом размахиваться и забрасывать камень так далеко, как только мочь.

Тот падать впереди, на склон будущей горы. Когда его стук затихать, я вздыхать с облегчением.

Мне хорошо. Но отдыхать некогда.

Работать.