Мне бы хотелось, чтобы этот рассказ превратился в кино и чтобы главную роль сыграл Евгений Коряковский. Замечательный актер. А пока — наблюдаем за реновацией.

***

— Ну че вылупился? Бабло принес?

Хозяин точки явно не собирается со мной любезничать. Я шмыгаю носом и стараюсь заглянуть Хозяину через плечо — туда, куда стремлюсь всей душой. Оно зеленого цвета. Почти кубической формы. На боку нацарапаны символы — я пытался разгадать их много раз, пока Никита из 26-й квартиры не объяснил мне, что это название управляющей компании — бессмысленный набор букв и цифр. Меня всегда пугало это. Бессмысленность информации.

— Значит, денег нет? — уже утвердительно говорит Хозяин.

— Нет, — соглашаюсь я. Нет ничего лучше правды.

— А кушать все равно хочется? — лениво замечает он, тыкая большим пальцем с грязным ногтем в сторону зеленого куба за своей спиной.

— Да, — соглашаюсь я. Не буду же объяснять, что мне нужна не только еда.

— А как платить будешь? — спрашивает Хозяин, и я вдруг нутром чую: ему скучно. Он уже все решил. Уже закончил со мной. Уже планирует что-то после меня, что-то более важное и прибыльное.

Я пожимаю плечами. Если он все решил, пусть будет так.

— Не будь ты вонючим бомжом, я бы расстегнул штаны и заставил тебя потешить меня прямо тут, — говорит Хозяин, и глаза его покрываются сальной поволокой, которая тут же пропадает, уступая место стальной оболочке — словно он надел пуленепробиваемые линзы. — Но раз ты грязный бомж, я просто буду тебя бить. Ты понял?

— Да, — соглашаюсь я.

Избиение с трудом может считаться формой передачи информации. Иногда я смотрю на синяки на своем теле, и они напоминают мне картинки из теста, которые мне показывал кто-то в белом халате. Я не помню, где и когда. Эти картинки что-то значили для него. Но не для меня.

Я предпочитаю текстовые воспоминания. Они самые надежные.

Хозяин нехотя, с ленцой, подходит ко мне, неторопливо размахивается и ударяет меня по зубам. Даже не успеваю увидеть его движение. Из носа по верхней губе течет кровь, и теперь я точно выгляжу как грязный бомж.

Он бьет меня недолго — может быть, потому что спешит, но скорее всего, ему просто лень. Когда он заканчивает, я лежу на грязном асфальте в полуметре от зеленого куба. Он так близко. Возможно, у меня сломано ребро. И даже не одно. Удары смягчает бумага. Вся моя одежда изнутри набита бумагой, но если другие бездомные делают так для тепла, то я — совсем с другой целью.

— В следующий раз гони бабки, козел! — цедит Хозяин сквозь зубы, выуживает из спортивных штанов пачку сигарет и идет к нелепой потрепанной иномарке. Он уезжает, и я привычно складываю цифры на номере его машины. Получается тринадцать. Всегда получается тринадцать.

Медленно встаю, достаю из кармана грязный носовой платок, сплевываю туда красное.

А теперь я могу забраться обеими руками в зеленый куб. В мусорный бак у ветхой пятиэтажки на самой окраине.

***

Я не люблю, когда меня называют бомжом, хотя это формально правда. Я живу во втором подъезде под лестницей и предпочитаю именоваться Консьержем. Но кроме подростка Пети из 23-й, так меня никто не называет. Люди предпочитают не замечать тех, кто не дает им деньги. Иногда это даже удобно.

Я зарываюсь в мусор и ищу еду — это правда — но и старательно просеиваю его в поисках воспоминаний жителей моего подъезда. Квартиры с 21-й по 40-ю. Двадцать семей. Пятьдесят один человек. И каждый может поделиться со мной чем-нибудь ценным.

Алексей из 21-й на первом этаже выбрасывает списки продуктов, которые ему дает его жена Анна. Благодаря им, я знаю, что у кого-то из них аллергия на бобовые (наверное, у нее), что они пьют много кофе и разогревают еду в микроволновке. На праздники покупают коробку конфет. Говорят, ни один отдел маркетинга не перешибет мужчину со списком покупок в руках, но это не про Алексея. Иногда он покупает то, чего нет в списке — это легко определить, сверив смятую бумажку с чеком, который он оставляет на дне полиэтиленового пакета. Иногда это сигареты. Иногда пиво. Иногда презервативы. Я знаю, что он изменяет жене, потому что в их мусоре есть упаковки ее противозачаточных таблеток. Я смотрю на эти смятые бумажки и вижу Алексея насквозь — он никогда не перечит жене. Она не умеет готовить, и ему все равно. Его маленьких тайн хватает ему, чтобы оставаться живым. Рассовываю по карманам его бумажки — списки покупок и чеки — и немного становлюсь Алексеем.

Его жена Анна — учительница литературы. Она много пишет от руки, и, когда устает, ее почерк становится неразборчивым. В ее мусоре учебные планы, копии расписаний уроков, списки незнакомых книг. Мне нравится ее мусор — иногда она пишет дневники, потом рвет их и выбрасывает. Рвет недостаточно мелко, поэтому их легко сложить обратно и прочесть ее мысли. Порой они об учениках. Или об их родителях. С одним из них — с папой какого-то Гены — она изменяет мужу. Ей нравится секс с папой Гены, а секс с Алексеем — не очень. Эта информация личная, и я ценю это. Когда я прячу обрывки ее дневников по карманам, то немного становлюсь Анной.

— Привет, Консьерж! — окликает меня кто-то, и я знаю, кто это. Худой восьмиклассник Петя из 23-й.

Он улыбается, но я знаю, что улыбка фальшивая.

— Привет! — отвечаю, высвобождая руки из мусорного бака. Протягиваю ему руку, и он ее пожимает. Знаю, что дома он тщательно вымоет руки, но это не главное.

— Блин… Кто это вас так? — присвистывает он, глядя на мою расквашенную физиономию.

— Ничего страшного. Душевные раны бывают куда болезненнее. Правда? — отвечаю я.

Он перестает улыбаться. Уголки его рта дрожат. Петя высвобождает руку и спешно идет к подъезду.

— Подожди! — я тщетно пытаюсь его нагнать. Если промедлю, он шмыгнет в свою квартиру на первом этаже — и поминай как звали. К окнам он не подходит.

Вбегаю в подъезд, краем глаза успеваю увидеть новое объявление, наклеенное на входную дверь. Догоняю пацана у двери квартиры.

— Чего привязался, Консьерж? — сердито говорит он, развернувшись ко мне, словно защищая вход в свое жилище.

— Петь… Это… Все будет хорошо… — бормочу я.

— Консьерж, тебя чего, хорошо по голове стукнули?

«Хэштег Сарказм», — думаю я. Не знаю, что это значит, — нашел в распечатках студента Никиты со второго этажа — но, кажется, это подходит к ситуации.

— Петя… Тебе сколько — пятнадцать?

Он кивает.

— Продержись еще три года, — говорю я. — И ты сможешь жить, как хочешь. Они тебе ничего не сделают.

У Пети в мусорном баке особые записки. Обычно их пишут один раз и навсегда, но Петя любит жить, несмотря на маразм родителей, издевательства в школе, страхи из-за того, что он не знает, кто он в этом мире и как он будет в нем жить. «Если вы читаете это, значит, меня больше нет…» — перечеркнуто, смято, выброшено. «Я больше не хочу. Мне слишком больно», — разорвано на четыре части. «Прощайте все», — эту он даже перечеркивать не стал, просто выбросил в мусор. Теперь все эти кусочки его мыслей в моих карманах. Я тоже немножко Петя.

Петя хочет покончить с собой, хотя он не хочет покончить с собой. И он знает, что я знаю это.

— Продержись еще три года, — повторяю я. — Обещаешь?

— Обещаю, — внезапно просто говорит он.

— Помочь с математикой? — резко меняю тему.

Секунду Петя тормозит, потом облегченно вздыхает. Он явно не хочет говорить о своих записках, а помощь в геометрии ему не помешает.

— А ты… а вы разве можете? — он недоверчиво оглядывает меня. Ну да, я бомж. Но студент Никита, что живет над Петей, выбросил столько шпаргалок и конспектов после прошлой сессии, что я теперь подкован в аналитической геометрии не хуже его. Я тоже немножко Никита, хотя и не такой накачанный.

— Могу, — говорю я.

Петя заводит меня к себе домой — его родители-пьяницы приходят только через два часа — и мы вместе решаем задачи по геометрии. Он кормит меня дошираком и дает зеленку замазать ссадины на лице. Петя — хороший мальчик. Хорошо, если и правда доживет до восемнадцати.

***

Когда я выхожу из подъезда, уже начинает темнеть. Надо поспешить, чтобы разобрать все оставшиеся записки в зеленом баке. Но сначала смотрю на бумажку на двери: «Собрание жильцов дома против сноса!» — гласит объявление. Стоит дата и время. Композитор Владислав из 29-й регулярно выбрасывает «Новую газету», и я знаю, какое число было вчера. А значит, собрание завтра.

Этот дом снесут?

У меня перехватывает дыхание, и я инстинктивно засовываю руки в карманы, ощупывая и пересчитывая записки Анны, Алексея, Пети, Никиты, Владислава… Они не могут разъехаться отсюда. С Хозяином точки я как-нибудь рассчитаюсь. Могу быть дворником. Или репетитором. Или настоящим консьержем. Благодаря Владиславу, я даже музыкальным критиком могу быть. Деньги — это не главное. Но если они разъедутся, то кем останусь я?

Объявление подписано Глафирой Порфирьевной — кошатницей, активисткой и шизофреничкой из 37-й квартиры. Ее записки путаются — она пишет анонимки на соседей, но, кажется, ни одну так и не отправила. Знает ли она вообще, что Союз распался и что жаловаться нужно совсем не туда, куда она собирается? Владислав якобы мешает ей своей музыкой — хотя он живет на третьем, а она — на пятом. Марина из 36-й регулярно заливает ее. Нелогично — автор женских романов Марина проживает на четвертом и никак не может заливать Глафиру Порфирьевну. Это же очевидно.

Вспоминаю про Марину и бросаюсь к мусорному баку. Она остановилась на самом интересном месте — как уборщица, попавшая в волшебный мир, выбирает между Темным Лордом и Светлым Принцем. Я уже догадываюсь, что Светлый Принц не так прост и наверняка станет негодяем, а Темный Лорд окажется человеком с ранимой душой. Марина не опубликовала еще ни одной книги — по крайней мере, в ее мусоре полно рукописей с отказами. Она пишет главу за главой и выбрасывает. В Темном Лорде безошибочно узнаю композитора Владислава — как раз его музыку Марина может слышать. А Светлый Принц, кажется, это Алексей с первого этажа. Так значит, Алексей изменяет жене с Мариной? Об этом я не задумывался, но они не пара. Это очевидно. Она никогда не будет отправлять его в магазин со списком покупок, а он не сможет жить без этого списка.

— А ну, вали отседова! — раздается за моей спиной старушечий голос. Глафира Порфирьевна пожаловала. У нее тяжелая сумка, из которой торчит пакет с кошачьим кормом.

Не то чтобы она меня не терпела. Просто не запоминает. А зря. Ведь я тоже состою из ее анонимок, заплатив за них Хозяину высокую цену.

— Ваш дом снесут? — спрашиваю я.

Она явно не ожидает услышать это от роющегося в мусоре бомжа. На секунду зависает — прямо как Петя на вопрос о математике. Потом переключается на другую программу:

— Ишь! Удумали! Меня выселять! Да я! Я все напишу! Кому следует! Я их выведу! Всех жильцов подниму! Они у меня попляшут…

Глафира Порфирьевна говорит долго и пламенно, а потом у нее словно кончаются батарейки. Она сникает и ставит на землю тяжелый пакет.

— Хотите, помогу донести? — спрашиваю я. — Вам же на пятый?

— А ты ведь все знаешь про меня… — вдруг произносит Глафира Порфирьевна другим, чистым голосом. — Все-о-о знаешь… Ты кто?

— Консьерж, — спокойно лгу я.

— Хрен ты, а не консьерж, — беззлобно говорит она. — Ну, если взялся нести, неси!

Помогаю Глафире Порфирьевне донести пакет до пятого этажа. В квартиру меня не впускает — и это хорошо, потому что оттуда отчаянно пахнет кошачьей мочой. Она закрывает дверь, спустя секунду открывает, высовывает наружу свой крючковатый нос и говорит:

— А на собрание приходите. Консьерж все-таки!

***

Я сплю под лестницей в подъезде, укутавшись в одеяло. Бумажная прослойка под одеждой греет не хуже перины. В свете фонарика сортирую и перекладываю сегодняшнюю добычу. Чеки Алексея. Дневники Анны. Псевдопрощальные записки Пети. Шпаргалки Никиты. Поспешные нотные записи Владислава. Новую главу неопубликованного романа Марины. Анонимку Глафиры Порфирьевны — на этот раз на меня: «Подозрительный тип роется в мусоре и живет у нас в подъезде». И еще много других записок. Двадцать квартир. Пятьдесят один человек. Завтра все они выйдут на собрание, чтобы защитить свой дом.

Второй подъезд пятиэтажки на окраине засыпает, и это засыпаю я.

***

В условленное время все жильцы подъезда выходят на собрание. Надо же — никогда не видел их вместе. Глафира Порфирьевна, проявившая недюжинную активность, прячется за спинами, словно в последний момент струсила.

Главный выходит из сверкающей черной машины. У него красивые седые волосы и дорогие бифокальные очки. Справа и слева от него стоят дюжие парни в спортивных костюмах, а чуть позади — несколько крепких мужчин, одетых попроще, — среди них я легко различаю Хозяина точки.

— И это все? — разочарованно говорит Главный.

Толпа молчит, и только Глафира Порфирьевна, высунувшись из-за моего плеча, коротко огрызается:

— Кому надо, те пришли! Не дадим наш дом ломать!

Толпа молчит. Я молчу.

— Ну, раз это все… — хорошо поставленным голосом произносит Главный. — …буду краток.

Он говорит — действительно, кратко и довольно гладко. Когда мы с Петей решали геометрию, Главного показывали по телевизору, и он говорил то же самое. Словно по бумажке.

Я разволновался. Найти бы эту бумажку. Понять, кто Главный на самом деле. Что связывает его с Хозяином и его подельниками. И зачем ломать эту пятиэтажку.

Бумажки не видно. Говорит по памяти.

— …И это будет безусловным благом для вас и для города, — завершает он.

Крепкие мужчины у него за спиной начинают аплодировать. Даже Хозяин хлопает в ладоши. Знакомый звук — так же он дает мне пощечину, когда я не приношу ему дань.

— А в какую школу я буду ходить? — решается спросить Петя.

— Мне тут до института и до спортзала недалеко — куда меня переселят? — спрашивает Никита.

— Позвольте, у меня дома стоит уникальный рояль. Его нельзя двигать! Он этого не перенесет! — горячится Владислав.

Алексей молчит, потому что молчит Анна. А Марина молчит, потому что молчит Алексей.

Главный вместо ответов смотрит только на меня.

— Вы издеваетесь? — спрашивает он.

Хозяин осторожно подходит к Главному и что-то шепчет ему на ухо.

— Ах, вы здесь вообще не проживаете! — облегченно бросает в толпу Главный, разворачивается и уходит.

— Я проживаю! — запоздало кричит из-за моей спины Глафира Порфирьевна. — Я! Я против! Только через мой труп!

Главный садится в черную машину и уезжает. Хозяин смотрит на меня и ухмыляется.

Я оглядываюсь вокруг и никого не вижу. Ни школьника, ни студента, ни музыканта, ни писательшу, ни парочку с первого этажа. Это лишь я — с их записками в карманах. Со всего подъезда на встречу с Главным на самом деле вышли только двое — я и Глафира Порфирьевна.

***

Я узнал, где живет Главный. Это нетрудно — адрес его приемной расклеен на плакатах по всему кварталу. Проследить за черной машиной не удается, но в мусоре, что выносят наружу, нахожу копии его счетов за квартиру. Счета большие, как и жилплощадь.

Мусор Главного другой. Холодный. Словно там, в пентхаусе наверху, живет не человек, а машина. На вход в машину подается моя пятиэтажка, мой подъезд, мой пятьдесят один житель со всеми радостями и горестями, с победами и страхами, снами и воспоминаниями. А на выходе из машины выходят только деньги. И больше ничего.

Ни любовной записки. Ни дневниковой страницы. Лишь разорванные копии документов. Квадратные метры. Проектные сметы. Тридцать этажей. Торговые центры. Арендная плата. Пакет инвестиций. Столбцы цифр.

Я не кладу это в свои карманы. Не хочу стать Главным. Ни одним воспоминанием.

***

Хозяин точки исчез, как только на входную дверь повесили уведомление о выселении. Я сижу на лавочке у подъезда, подстелив под себя одеяло, — по утрам уже начинает подмораживать.

Первыми выезжают Анна и Алексей. Когда их пожитки заталкивают в грузовик, они проходят мимо меня, не обернувшись, садятся рядом с водителем и уезжают навсегда. Но я успеваю засунуть им в карманы по записке.

Записка для Анны написана почерком Алексея: «Дорогая! Прости меня! Я изменял тебе, но понял, что кроме тебя мне никто не нужен. Я люблю ходить в магазины за покупками для тебя. Лешенька».

Записка для Алексея написана почерком Анны: «Дорогой! Этот отъезд наконец-то прервал мой долгий обман и измену. Я виновата перед тобой и хочу начать все сначала. Твоя Анечка».

Петя с поддатыми родителями уезжает на следующий день. Он как-то повзрослел, выглядит увереннее.

— Пока, Консьерж! — бросает он мне. — Не пропадай. И спасибо за геометрию.

— Ты тоже не пропадай! — говорю.

И почему-то уверен, что не пропадет.

Музыкант Владислав все-таки вытаскивает из дома свой рояль — мы с Никитой помогаем ему. Писательница Марина смотрит из окна, как ее Темный Лорд садится в грузовик и уезжает, но я сунул ей в дверь записку, написанную рукой Владислава: «Мариночка, уверен, что мы будем соседями в новом доме. Вот мой телефон. До встречи. Герой твоего романа Влад».

Как уехали Никита с Мариной, я не застал — спал, завернувшись в одеяло в бывшей квартире Пети.

Количество мусора из воспоминаний каждый день уменьшается вместе с числом жителей. В соседних подъездах то же самое, но я к ним не лезу. У них свой мир, у меня свой.

Последней дом покидает непокоренная Глафира Порфирьевна — в машине с красным крестом. Когда дверь ее квартиры взламывают, тяжелый запах распространяется по лестнице до первого этажа, а наружу сплошным потоком выбегают облезлые кошки. Санитары ругаются и говорят, что эти твари объели старушке лицо. «Через мой труп», — сказала она Главному. И ведь верно.

На пятом этаже нахожу окурок — такие курил Хозяин точки.

***

Зеленый бак на улице пустой. Идет дождь, и я редко выхожу из подъезда.

Забредаю в 21-ю квартиру на первом этаже и становлюсь Анной и Алексеем. Разыгрываю их ссоры и примирения. Захожу в 23-ю и нервничаю, как Петя перед трудным экзаменом. В 26-й готовлюсь к сессии и прислушиваюсь к музыке сверху. В 29-й пишу симфонию, которую слышу только я. В 36-й дописываю свой лучший роман и отправляю его в издательство от имени Марины. Согласие на публикацию пересылаю на ее новый адрес. В 37-й не задерживаюсь надолго — старухины кошки вернулись на привычное место, и воняет там ужасно.

Однажды я отправляюсь к новому кварталу, где живут мои бывшие сущности. Их разбросало по разным домам, и все эти дома выглядят одинаково. Зеленые баки не стоят у подъездов — мусор утилизируется новой экологически чистой системой. Мне не достается ни клочка воспоминаний никого из жителей новостроек.

Я возвращаюсь в свою пятиэтажку и больше не пытаюсь их найти.

***

С тех пор, как в доме отключили свет и воду, я пользуюсь по ночам фонариком, чтобы раскладывать свои записки. Наверное, это меня и выдало.

Хозяин точки врывается в 23-ю квартиру под утро. Он небритый, невыспавшийся и злой.

— Так это ты тут ошиваешься! — орет он. — А я-то думаю, кто тут по ночам шастает?

И бьет меня по лицу.

Мне нечего возразить.

— Теперь я тебя не просто отметелю, — цедит сквозь зубы Хозяин. — Я тебя тут кончу. Как ту старуху. Никто не узнает.

Он идет ко мне, но тут у него в кармане пиликает телефон.

— Але! — говорит Хозяин в разбитый экран. — Да, Иван Иванович! Исправлюсь! Проблему как раз сейчас устраняю. Через пару часов можно начинать снос!

Засовывает телефон в карман.

Я тоже опускаю руку в карман. Каждую из бумажек знаю на ощупь. Мне попадается записка Пети: «Если вы читаете это, я уже мертв…»

Он ударяет Петю, и это неправильно. Восьмиклассник не может сопротивляться такому амбалу, как Хозяин, но студент Никита может — не зря он и не пикнул, когда мы тащили рояль. Я нащупываю в кармане его шпаргалку.

Никита легко уворачивается от следующего удара — Хозяин не удерживает равновесия и неуклюже падает на пол. По-звериному быстро вскакивает и бросается на Никиту. Мне остается только отойти в сторону и сделать ему подножку. Хозяин врезается в стену и вырубается. Телефон с разбитым экраном отлетает в угол.

Мне стоит больших трудов дотащить его до пятого этажа. Сначала Хозяина тащит Алексей, потом его сменяет Владислав. Наконец, все вместе мы втаскиваем его в 37-ю квартиру Глафиры Порфирьевны. Выхожу и закрываю дверь за собой на ключ. Спускаясь по ступеням, я слышу голодный рев целой оравы кошек и полные ужаса и мольбы крики Хозяина.

***

Ночью холодно. На полу звенит телефон с разбитым экраном.

— Алло, — говорю я.

— Проблема решена? — спрашивает трубка голосом Главного.

Я задумываюсь, перебирая в карманах бумаги уехавших жильцов. Никто из них не хочет разговаривать с Главным. Им нечего сказать. Как и мне.

— Ты чего молчишь? — орет трубка. — Нам проблем при сносе не надо. Если найдут труп бомжа, мне не поздоровится — я лично отвечаю за безопасность проекта.

— Все в порядке. Это будет безусловным благом для вас и для города, — говорю я и нажимаю «отбой».

Хэштег Сарказм.

Надо согреться напоследок. Вынимаю из карманов все записки — чеки, желтые стикеры, обертки, распечатки, шпаргалки, салфетки, вырванные страницы, тетрадные листы, визитные карточки — все то, что было вторым подъездом. Складываю наподобие индейского костра.

На кухне нахожу коробок.

«Если вы читаете это, я уже мертв…» — произношу голосом Пети.

И чиркаю спичкой.