Не всем эта история придется по вкусу, но иногда хорошие чувства могут обуревать и плохими людьми. Ведь «любят не за что, а вопреки».

***

Старику оставалось жить меньше минуты. Марта определила это по усиливающемуся голубоватому свечению, исходящему из вялого полуоткрытого рта. Она твердо накрыла его ладонь своей и наклонилась ближе: каждый умирает в одиночку, но практически никто не против, если кто-то просто побудет рядом, верно?

Старик закашлялся — капелька слюны упала Марте на воротник белого халата; еще одна — на щеку: сиделка не отшатнулась и не вытерла лицо, постепенно погружаясь в миниатюрное подобие северного сияния, которое источал старик. Те, кто бывал при смерти, часто описывали свои ощущения, как «белый коридор света», и Марта доподлинно знала, что они правы. Сейчас она находилась в этом самом коридоре, двигаясь вместе с умирающим до самого конца — до той неуловимой черты, где свет становится вечной тьмой. Здесь, на пороге, где смертная мгла уже клубилась в предвкушении нового гостя, сияние становилось еще ярче, интенсивнее, острее. Еще мгновение… Назад!

Марта отстранилась, делая судорожный вдох, втягивая в себя последние крупицы живительного света. Старик не двигался. Его голова откинулась на подушке, а из распахнутого рта не вырывалось ни хриплого дыхания, ни свечения.

По привычке Марта посмотрела на часы, отмечая время смерти. Пора звать на помощь. Она осторожно сунула руку в карман халата и потрогала холодный пузырек с хлоридом калия. Все под контролем.

Нажав на тревожную кнопку, Марта повернулась, подбирая подходящее случаю тревожное выражение лица — и тут заметила в дверях веснушчатое лицо рыжеволосого медбрата Генри О'Бри. Поймав ее взгляд, Генри тут же исчез, как прячется за занавеской фигурка в кукольном театре. Что этот пройдоха успел увидеть?

Прежде чем она успела решить, что делать с Генри, двери в палату распахнулись, впуская двух санитаров. Они пробежали мимо Марты. Не оборачиваясь, она услышала треск разрываемой на груди пациента рубашки, завывающую песнь дефибриллятора, слова: «Раз, два, три — разряд!» Она уже знала, что это бесполезно.

Марта вышла из палаты, мысленно отметив — то был двадцать третий пациент, которого она убила.

***

— Миссис Эндрюс, садитесь, — мистер Стивенс, глава больницы святого Патрика, указал Марте на стул. Ей показалось, что он излишне вежлив, — недобрый знак. Она осмотрелась — за годы работы ей еще не доводилось побывать в кабинете начальства.

Марта попробовала представить себя его глазами: маленькая, опрятная женщина пятидесяти с лишним лет, с сильными натруженными руками; седые волосы собраны в аккуратный пучок, белый халат отутюжен, лицо спокойное. Сама безобидность.

— Вообще-то я не была замужем, доктор Стивенс, но вы можете называть меня миссис, если вам так угодно. Чем могу быть полезна? — Марта улыбнулась, обнажив ряд мелких зубов.

Вместо ответа он протянул ей сложенный вчетверо листок бумаги. Надпись на листе оказалась выложена буквами, вырезанными из газетных заголовков, как в дешевом бульварном романе: «Проверьте график смен Марты Эндрюс».

— Что это значит? — недоуменно воскликнула Марта, хотя пальцы, державшие листок, оледенели. Она уже знала ответ.

— Миссис Эндрюс, — Стивенс старался не смотреть ей в глаза. — Наша больница давно обеспокоена высоким уровнем смертности среди пожилых пациентов за последнее время. Причины смерти до сих пор не вызывали сомнений — хронические заболевания, осложнения после операций, сердечные приступы… Но статистика — упрямая вещь. Смертей не настолько больше обычного, чтобы организовать официальное расследование, но… достаточно, чтобы о нашей больнице поползли слухи по всему Питтсбургу.

Перегнувшись через стол, он вырвал из ее руки листок бумаги.

— Сегодня утром я обнаружил это в моем кабинете — просунули под дверь. Что ж… Мы сравнили данные о смертях пациентов за последний год с вашим графиком смен… И, уж простите меня за прямоту, миссис Эндрюс, но именно вверенные вам пациенты… дохли как мухи!!!

Последние три слова он выкрикнул ей в лицо, словно выплюнул из горла застрявший кусок пищи. Его лицо побагровело, ноздри расширились. Марта поневоле отпрянула, вжавшись в спинку стула, будто пыталась стать еще меньше.

— Мы позволили себе проверить ваш личный шкафчик, миссис Эндрюс. И…

Марта на мгновение перестала дышать. Она прекрасно знала, что именно они там нашли. Ее маленьких помощников. Холодные позвякивающие пузырьки с хлоридом калия. Незаменимы, если вам нужно незаметно отправить очередного старого доходягу на тот свет. В конце концов, старики всегда умирают, верно?

— …и, хотя мы не обнаружили ничего подозрительного…

Марта выпрямилась, будто возвращаясь в исходную форму:

— Вы… вы обвиняете меня в убийствах стариков?! — медленно продекламировала она. — Я буду жаловаться! В полицию!

Стивенс пододвинул к ней телефон.

— Давайте. Звоните.

Выждав паузу, он продолжил:

— Долг велит мне самому передать это дело властям, миссис Эндрюс… И провести эксгумацию нескольких пациентов, скончавшихся здесь во время вашего дежурства… Возможно, вы невиновны и это лишь случайности, помноженные на ваших недоброжелателей. Но также возможно…

Стивенс запнулся, но заставил себя продолжить:

— …возможно, вы самая жестокая и коварная убийца, которую только видывал свет. Проблема в том…

Он снова замолчал, и Марте хватило паузы, чтобы взять инициативу на себя. Она больше не вжималась в спинку стула — Стивенса она читала, как раскрытую книгу.

— …в том, что в любом случае репутации больницы святого Патрика будет нанесен непоправимый урон, — процедила она. — И чего же вы хотите?

Через полчаса Марта уже стояла на улице за воротами больницы. Несмотря на начало лета, день выдался холодный и промозглый, со стороны реки Огайо дул пронизывающий ветер. Без белого халата, в своем неброском сером пальто, Марта почувствовала себя потерянной, незащищенной и одинокой. Ей удалось выторговать выходное пособие с этого слизняка, но факт оставался фактом — она осталась без работы. И без доступа к старикам, светящимся на пороге смерти.

***

За лето деньги, с таким риском выторгованные у мистера Стивенса, закончились — быстрее, чем ожидалось. Марта перестала выходить на улицу, просиживая дни напролет в своей маленькой комнатушке. Но не безденежье волновало ее.

Она больше не контролировала ситуацию. Не распоряжалась жизнью и смертью, как неумолимая богиня. Порой Марта встречала на улице стариков, выдыхающих вместе с морозным воздухом голубоватое сияние близкой смерти — при этом ее сердце билось чаще, пальцы сжимались, а на лбу выступали капельки пота. Как бы она хотела подойти к ним, сбить с ног, вырвать палку и вышибить дух парой крепких ударов… и прильнуть к окровавленным губам, чтобы высосать последние капли уходящей жизни. Вместо этого она отворачивалась и ускоряла шаг.

Она голодала, но не от нехватки еды. Марта слишком долго никого не убивала.

Все изменилось в тот день, когда в ее дверь раздался громкий стук. Она заглянула в глазок и увидела убегающую по лестнице худощавую фигуру. Гостя легко было узнать по топорщащимся во все стороны рыжим волосам. Генри О'Бри, добрый медбрат из больницы святого Патрика. Тот самый ублюдок с чересчур длинным носом, который, несомненно, и выдал ее начальству…

Не проходило и дня, чтобы Марта не вспоминала о нем со смесью подозрения и непонимания. Если ее выдал Генри, то почему он не обратился в полицию? И кто, черт побери, спрятал от чужих глаз склянки со смертельным препаратом?

Приоткрыв дверь, женщина увидела на пороге сложенный вчетверо листок.

— Значит, шантаж… — пробормотала Марта вполголоса и подняла его.

Она ожидала, что увидит вырезанные из газеты буквы, и на мгновение ей показалось, что так оно и есть. Это действительно оказалась газетная вырезка — но не записка шантажиста, а объявление о работе. Некоему Теодору Бакли требовалась сиделка.

***

Адрес на объявлении привел Марту к двухэтажному особняку далеко за чертой города — ей пришлось раскошелиться на такси. Темная громадина здания мрачно располагалась в глубине неухоженного парка — решетки на окнах первого этажа усиливали тягостное впечатление, словно это была тюрьма.

У дверей Марту встретил настоящий великан — широкоплечий мужчина на две головы выше ее ростом, с гривой темных волос, едва тронутых на висках сединой.

— Мистер Теодор Бакли, я полагаю? Это вы давали объявление?

— Вы правы лишь отчасти, — ответил он низким голосом, — объявление о найме давал я, но меня зовут Сэмуэль Бакли. Сиделка нужна моему несчастному отцу Теодору. А вы?..

— Миссис Эндрюс, — она чопорно поклонилась, пытаясь по складно скроенному, но уже довольно потрепанному костюму хозяина определить его платежеспособность. — У меня большой опыт по уходу за пожилыми людьми.

— Проходите, — Бакли-младший пригласил ее войти.

Марта ожидала увидеть дом, полный прислуги, но не увидела никого — пустой коридор с видимыми следами пыли встретил ее гулким эхом.

— Кто еще работает здесь, мистер Бакли?

— Можете называть меня Сэм. Да, это большой дом, когда-то тут кипела жизнь, но сейчас прислуга мне не по карману. На фондовом рынке неспокойно, и вот… приходится экономить на чем можно. А отец… Он категорически против продажи дома, хотя и не покидает свою комнату с тех пор, как весной упал с лестницы и сломал шейку бедра.

— И кто ухаживает за ним сейчас?

Бакли-младший смутился.

— Видите ли, миссис Эндрюс… Мой отец — далеко не ангел. С ним не всем просто ужиться… Даже мне, — он виновато улыбнулся. — Пойдемте наверх, вы сами все увидите.

Поднимаясь на второй этаж по широкой винтовой лестнице, Марта с любопытством разглядывала фотографии в рамках, висящие на стене. Вот старая фотография — десятилетний мальчуган в коротких штанишках, в котором с трудом угадывается великан Сэмуэль. Возле мальчика — статный мужчина с окладистой черной бородой — на фото ему примерно столько, сколько ей самой сейчас. Рядом с ними — грустная молодая женщина лет тридцати в длинном светлом платье, с темным крестиком на шее. На следующем фото Сэмуэль в черной мантии и квадратной шапочке получает диплом — тут он улыбается и обнимает мать — он уже гораздо выше ее. Отец стоит отдельно и хмуро смотрит в сторону. Не самый удачный снимок, но, наверное, другого не нашлось. На следующем фото Сэмуэлю около тридцати, они с отцом, уже убеленным сединами, стоят возле здания, похожего на банк. Фотография вызывала странное ощущение — мужчины казались похожими, но стояли так, словно фотограф случайно застал в кадре двух незнакомых людей. Матери на фото уже не было.

Поймав ее взгляд, Сэмуэль Бакли пояснил:

— Мамы не стало двадцать лет назад. Иногда мне кажется, что она — единственное, что связывало нас с отцом.

Они остановились у массивной дубовой двери. За дверью кто-то разговаривал… Точнее, орал. Марта различила два голоса — раздраженный мужской и визгливый женский.

Дверь распахнулась, едва не ударив Марту по лицу. Оттуда, подгоняемая градом проклятий, выбежала женщина средних лет в белом переднике. Она сорвала передник на ходу и швырнула его Марте. Шаги женщины застучали вниз по лестнице, хлопнула входная дверь. Через мгновение загудел и затих вдали звук автомобильного мотора.

«Кажется, мое такси уехало», — подумала Марта.

Сэмуэль Бакли переминался возле нее с ноги на ногу.

— Право же, я приношу извинения за то, что вы…

— Ах, оставьте! — прервала его Марта и смело шагнула в комнату. Там она остановилась как вкопанная.

На кровати лежал старик лет восьмидесяти — безусловно, мужчина с фотографий — но сейчас его седые волосы и борода были всклокочены, а бледное лицо, будто сделанное из воска, отливало желтизной. Тонкое одеяло сбилось в сторону, и наружу торчала худая костлявая нога с белой, как брюхо глубоководной рыбы, кожей. Старик погрозил входящим кулаком:

— Если и эта окажется такой же дурой, как предыдущие… Черт побери, Сэмми, кого ты на этот раз притащил? Она монашка?

— Я тоже рад тебе, папа, — вздохнул Сэмуэль. — Марта, познакомьтесь с моим отцом Теодором Бакли.

Та не слушала его. Все, что она могла видеть, это голубоватое сияние, срывающееся с губ старика на выдохе.

***

Испытательный срок Марта выдержала блестяще, и Бакли-младший не мог нарадоваться на новую сиделку — особенно учитывая то, что она не сбежала в первую же неделю, как предыдущие.

Марту словно подменили. Она буквально летала по дому с высоко поднятой головой. Седые волосы тщательно уложены. Белый передник сверкал белизной, а нехитрый инвентарь по уходу за больным — подносы, металлические судна, грелки и посуда — содержались в идеальной чистоте. Жалование оказалось даже выше, чем она получала в больнице, а комната для прислуги превосходила ее квартирку в городе.

Но все это меркло по сравнению с возможностью ухаживать за Теодором Бакли. Ему уже исполнилось восемьдесят, и за десять лет, отделявших его от последней фотографии на лестнице, он сильно сдал. Полученная травма удерживала его в постели, медленно разрушая тело, лишенное возможности двигаться. На голос старика болезнь не повлияла:

— Марта! — орал он из своей комнаты. — Марта!!!

Он почти не разговаривал с ней, будто имел дело с неодушевленным предметом обихода, механизмом, приносившим ему еду, выносящим из-под него судно и обтирающим его дряхлеющее тело мыльной губкой. Если же ему что-то требовалось, он говорил односложно, словно каркая:

— Воды! Горячо! Быстрее!

Он становился красноречивее только в разговорах с Сэмуэлем во время его редких визитов в комнату больного — сиделку же он игнорировал, как надоедливое домашнее животное. Марта делала вид, что не вникала в разговор хозяев, но быстро смекнула, что разговоры касались денег.

— Поймите, миссис Эндрюс! — бубнил Сэмуэль, сидя за широким кухонным столом, пока она сгружала с подноса грязные тарелки с нетронутым обедом. — Отец вовсе не плохой человек. Но он привык держать все под контролем и никак не может смириться со своей болезнью. Да, у него куча акций, и даже этот особняк юридически принадлежит ему. Но он никак не поймет, что его время уходит.

Марта лишь вежливо кивала, обдавая тарелки горячей водой. Пока ей выплачивали жалованье, ее не волновало, кто из Бакли богаче. Ее больше тревожило, чтобы тюфяк Сэмуэль не разузнал причины ее внезапного увольнения из больницы. Что касается капризного старика, его грубость и проклятия звучали для нее как музыка. Потому что с того момента, как она вошла в его комнату, Марта знала — дни его сочтены. Об этом говорило голубоватое сияние из его рта. Она чувствовала это, когда растирала его тело жесткой мочалкой. И она знала, что придет благоприятный момент — а он всегда приходит — и она сделает так, что старый брюзга замолчит навечно, подарив ей перед этим драгоценные потоки света, обрывающиеся у самой бездны. Теодор Бакли — ее личная игрушка, которую она сломает, когда захочет.

Оставался лишь вопрос — как. Доступа к сильнодействующим лекарствам, действие которых легко выдать за сердечный приступ, у нее больше не имелось. Устроить пожар казалось заманчивой идеей, но слишком рискованной — ведь она должна оставаться рядом с телом до самого конца. Да и попади ее имя в колонку новостей, наверняка оно привлечет внимание мистера Стивенса… или того ублюдка, который прислал ему анонимку.

Оставался несчастный случай… но какой? Марта не спешила, наслаждаясь игрой в кошки-мышки, готовая импровизировать.

***

В День Труда, когда прохладное лето сменилось холодной осенью, миссис Эндрюс спустилась по лестнице в кухню, чтобы приготовить чай — Бакли-старший сказал, что его чашка не достаточно горячая — и застала там Сэмуэля с посетителем. Увидев Марту, гость вскочил, как ужаленный, и бросился вон из дома, схватив на бегу пальто в прихожей.

Сэмуэль недоуменно посмотрел ему вслед:

— Очень странный малый! Сказал, что знает вас, и хотел со мной о чем-то поговорить. Вы его знаете?

— Д… да… — выдавила из себя Марта.

Эту рыжую шевелюру и веснушчатое лицо она узнала бы, не задумываясь. Генри О'Бри. Доносчик и ублюдок.

— Тогда отдайте ему это. Он забыл в прихожей, — Сэмуэль протянул ей картонную коробку. Внутри что-то тихонько звякнуло.

Закрывшись в своей комнате, она осторожно открыла коробку. Там лежало ее пропавшее сокровище — склянки с хлоридом калия — а также шприц и записка. Неровно вырезанные газетные буквы составляли одно слово: «УБЕЙ!»

***

С этого дня от благодушного состояния Марты не осталось и следа. Она жаждала привести собственный приговор в исполнение и покончить с проклятым стариком, но сейчас это выглядело, как убийство по чужой указке. Марте это не нравилось.

Теодор Бакли, словно будучи в сговоре с О'Бри, злил ее все больше и больше:

— Не так! Шевелись! Корова!

По ночам ей снилось, как она снова и снова убивает Теодора Бакли — делает ему инъекцию, припадает к губам и сливается с его прощальным сиянием, без которого и смертная тьма не так страшна. Просыпаясь, она доставала из-под матраса коробку с пузырьками и пересчитывала — все на месте. Хотя старику хватит и одной дозы.

Сэмуэль будто чувствовал нетерпение Марты. Он перестал шутить с ней и несколько раз заводил разговор о том, кто тот странный рыжий парень. Марте удавалось уйти от ответа, но она понимала, что в доме Бакли долго оставаться ей нельзя.

Удобный случай представился совсем скоро. Теодор и Сэмуэль снова повздорили из-за денег, после чего старику стало хуже. Прибывший из города врач распорядился поставить ему капельницу. Больной впал в полузабытье и иногда звал свою покойную жену.

В тот же вечер Сэмуэль уехал из города по делам, сказав, что вернется завтра. Теперь она осталась с Теодором одна в доме. Решетки на окнах первого этажа и крепкие засовы гарантировали, что ее никто не потревожит — включая рыжего медбрата.

Сиделка вошла в комнату Теодора около полуночи, держа в руке наполненный шприц. Свет она не зажгла, но комнату и так освещала луна. И не только.

Голубоватое сияние изо рта старика стало интенсивнее, словно он предчувствовал свою скорую кончину. Приблизившись, Марта втянула воздух, широко раздувая ноздри, как собака, берущая след. Да, все правильно. Сейчас или никогда.

Она поднесла шприц к капельнице, когда Теодор Бакли открыл глаза, сверкнувшие в лунном свете.

— Что… — вскрикнул он и попытался привстать.

— Тихо, тихо, Тедди! — замурлыкала Марта, стараясь не показать, что сердце у нее затрепыхалось, как у пойманного в капкан зверька. — Я лишь даю тебе лекарство.

— Черта с два! — прошипел Бакли и вырвал трубку капельницы из вены. Несколько капель крови — в свете луны кажущиеся чернильными пятнами — упали на простыню.

— Я сказала — тихо! — крикнула ему Марта и попробовала прижать его руку к матрасу. Подкожная инъекция тоже сделает свое дело. Однако Теодор проявил недюжинную силу для слабого, накачанного лекарствами старика. Свободной рукой он вцепился Марте в волосы, дернув изо всех сил. От неожиданности она вскрикнула и уронила шприц на пол.

Впервые в жизни ее охватила ярость. Все унижения и нагоняи, полученные от Бакли-старшего, постоянный страх быть пойманной, допрос в кабинете Стивенса, наглая морда Генри О'Бри, а главное — голод, неутоленный голод убийства — соединились воедино и воплотились в тонкой шее непокорного старика. Марте стало плевать на последствия. Скользнув пальцами по его бороде, она сжала шею Теодора обеими руками и сдавила изо всех сил.

Старик захрипел, тщетно пытаясь сбросить с себя сиделку, молотя ее кулаками по плечам, по спине, по голове. Его тело выгнулось дугой, одеяло полетело на пол. Марта усилила хватку, одновременно приблизив его лицо к своему.

Предсмертное свечение вспыхнуло в нем, как цветок, что цветет лишь раз. Марта вдохнула этот поток, и у нее закружилась голова — столь насыщенным и ярким явилось его прощание с жизнью. Она закрыла глаза и мысленно соединилась со стариком, падая вместе с ним в голубовато-белый коридор, казавшийся бесконечным… но лишь казавшийся, потому что совсем скоро — и Марта знала это наверняка — наступит предел. Тьма, которую увидишь только тогда, когда движешься в потоке света. Главное — отпустить его туда, а самой вернуться назад. Вернуться туда, где…

Марта поудобнее повернулась на кровати, прижимая худое тело старика к матрасу, когда почувствовала… От неожиданности она открыла глаза и уставилась на Теодора Бакли.

В умирающем свете луны дряблое стариковское тело обрело цвет серого мрамора. Марта насмотрелась на такое в больнице — все, что оставалось от былой мужской силы — выпирающие ребра грудной клетки, редкие пучки седых волос, рыхлый живот в складках кожи, нависающей на лобок, исхудавшие палки ног с острыми коленками. Но кроме этого она увидела еще кое-что, чего не привыкла видеть в палатах умирающих. Признаться, она не видела такого уже много лет.

Стоящий колом член.

Старик перестал сопротивляться. Вместо того чтобы колотить Марту по голове, он прижал ладони к ее щекам. На губах, покрытых белесой пеной, проступила похотливая улыбка.

А потом сияющий свет ослепил Марту, и на мгновение она потеряла сознание.

***

Она очнулась на полу. Голова кружилась и раскалывалась, как при похмелье. Марта получила то, что хотела — впитала его предсмертное сияние до капли, дойдя до самого порога темноты. Но…

— Марта, подай одеяло. Мне холодно, — раздалось с кровати.

Сиделка медленно поднялась на ноги и уставилась на распростертое тело старика. Теодор Бакли смотрел на нее, не отводя глаз — одновременно и властно, и… дружественно.

— Одеяло! — снова повторил он, возвращаясь к лающей манере разговора. А потом внезапно добавил. — Пожалуйста.

Словно во сне, Марта подняла с пола одеяло и прикрыла его наготу. Теодор заворочался, устраиваясь поудобнее.

— Тебе это понравилось, — ошеломленно пробормотала она. — Чертов извращенец, тебе это понравилось!

— А тебе разве нет? — ответил Бакли.

Потом он отвернулся, зарылся головой в подушку и засопел.

Марта постояла с минуту, слушая, как успокаивается его дыхание, а потом вышла из комнаты.

Перед рассветом она снова вошла к нему, и они повторили это еще раз.

***

Вернувшийся утром Сэмуэль Бакли не мог скрыть удивления, увидев отца, полулежащего в кровати с подносом на коленям, с аппетитом поглощающего завтрак. Марта сидела поодаль на стуле, ее лицо покрылось красными пятнами румянца.

— Как ты себя чувствуешь, папа? — только и спросил Сэмуэль.

— Превосходно, — буркнул старик, бросив короткий взгляд на Марту.

Сэмуэль растерянно посмотрел на трубку капельницу, безжизненно свисающую с металлической стойки. Кончик иглы испачкался в запекшейся крови.

Полдня Марта провела в своей комнате, пытаясь справиться с бурей новых ощущений, раздирающих ее изнутри. Теодор дал ей то, что и другие умирающие старики — и даже больше. Вместе они дошли до самой черты, где свет обрывался в темноту… и им обоим удалось вернуться назад. Одному дьяволу известно, чем себя тешил этот старикан, когда был в силе, но он явно напрактиковался в искусстве удушья — довести себя до точки невозврата… и вернуться, получив свое запретное удовольствие. Он оставался жив. Нет трупа — нет полиции. А значит, Сэмуэль продолжит платить ей жалование, и ей не придется возвращаться в свою комнатушку… а уж тем более в тюремную камеру… А Теодор… Ах, мерзавец…

Марта поймала себя на том, что улыбается во весь рот.

Она совершенно забыла в этот день про упавший на пол шприц, наполненный хлоридом калия, а когда вспомнила, то не смогла его найти.

***

В жизни Марты наступил странный период, который она сама окрестила «медовым месяцем». Проведя всю жизнь старой девой, Марта никогда не думала, что это случится вот так — на закате ее жизни, в старом особняке, в комнате на втором этаже за дубовой дверью, с эгоистичным старым извращенцем. Но так вышло. Тедди — она сама не заметила, как стала называть Бакли-старшего так — получал от их странного союза порочное, грязное удовольствие. Совсем другое дело — она. Во время каждого акта недоубийства Марта получала самую чистую, возвышенную и незапятнанную материю на свете — предсмертный свет человеческой души. У Тедди этого света хватало — он требовал делать это почти ежедневно, будто спешил растратить до конца своих дней все то, что накопил за годы вдовства… а то и раньше, хотя вряд ли его богобоязненная женушка вытворяла с ним такое.

Марта стала идеальным проводником в мир предсмертия и обратно — сжимая его горло и наблюдая за агонией, она точно знала, когда остановиться, едва черта темноты оказывалась у них под ногами.

— А ты не боишься, что однажды просто не вернешься? — спросила она его как-то раз, пристроившись к нему на краю кровати, когда он, покрывшись испариной, медленно приходил в себя после очередного раунда запретной игры.

Теодор повернул к ней голову, и на мгновение она увидела его тем, кем он был в расцвете лет — сильным, властным, непреклонным.

— Ты не позволишь этому случиться, милая. Если я умру, ты потеряешь больше, чем я.

Они помолчали. Внезапно Теодор спросил:

— Скольких ты убила, Марта? До сих пор?

Она повернулась на бок и запустила пальцы в его мягкую бороду.

— Это не важно, Тедди. Те умирали не так, как ты. Они были… одноразовыми.

***

Борода Теодора скрывала синяки, остававшиеся у него на шее после их игр, но Сэмуэль, проводивший большую часть времени в офисе или в кабинете на первом этаже, не мог не заметить перемены в их отношениях.

— Знаете, миссис Эндрюс, иногда мне кажется, что отец молодеет вместо того чтобы угасать, — сказал он ей однажды за ужином.

— Но разве это не замечательно, мистер Бакли?

— Нет-нет, я рад этому, конечно. Но это как-то… неестественно. Да и вы, миссис Эндрюс, выглядите помолодевшей. В чем секрет? — И он внимательно посмотрел на Марту. Ей не понравился этот взгляд. Примерно так смотрел на нее мистер Стивенс, протягивая анонимку.

Она отшутилась, что лишь хорошо делает свою работу, а пациенты это всегда чувствуют… Но что-то подсказывало ей, что долго ее с Тедди «медовый месяц» длиться не может. Старик мог умереть в любой момент — как во время их игрищ, так и сам по себе. Или его сын мог копнуть поглубже, наведя о ней справки. Сэмуэль, задававший все больше вопросов, представлял не меньшую опасность, чем рыжий О'Бри. Даже если он сунет свой нос в корзину с грязным бельем своего папаши, то может обнаружить странные пятна на простынях восьмидесятилетнего старика.

И когда эти мысли приходили к ней по ночам, она доставала из-под матраса коробку с позвякивающими пузырьками и любовно пересчитывала их. У нее имелось лекарство от любопытства мистера Сэмуэля.

***

В ночь на Хеллоуин Марта решилась. Убедившись, что Теодор спит, — в последнее время он так сильно выматывался, что спал как убитый, — она вылила в чашку чая для верности содержимое сразу двух пузырьков, добавив в напиток лишнюю ложку сахара. Сэмуэль не должен обнаружить нейтральный вкус… а потом ему просто станет нехорошо… И Марта получит от него то же, что и от его папочки. Вряд ли его свечение будет столь интенсивным, как поток света стариков, дольше накапливавших силу жизни, но это не главное.

Она подошла к его кабинету на первом этаже и приготовилась постучать, когда услышала в комнате шум борьбы.

— Никогда! — различила она крик Сэмуэля.

Раздался глухой удар, что-то зазвенело. Послышался звон разбитого стекла. Потом Марта услышала топот ног — звук стремительно приближался к двери, и прежде, чем она успела спрятаться или хотя бы отойти в сторону, дверь распахнулась.

На пороге стоял Генри О'Бри. Его рыжие волосы растрепались, на щеке пламенела ссадина. За его спиной Марта увидела мистера Бакли-младшего, грузно поднимающегося с ковра. С его огромной тушей сделать это оказалось не так-то просто.

Увидев Марту, Генри опешил.

— Убийца! — прошептал он.

— Держи его, Марта! — закричал Сэмуэль. Ему удалось подняться на ноги, но Генри уже оправился от неожиданности.

— С дороги! — пробормотал он. — Я иду в полицию.

Он протянул руки, чтобы оттолкнуть женщину в сторону. Действуя инстинктивно, Марта шагнула назад и выплеснула ему в лицо чашку горячего чая.

Генри заорал и отшатнулся, когда сзади на него набросился Сэмуэль. Сбив его с ног, Бакли обхватил голову жертвы ручищами и начал безжалостно ударять затылком об пол. О'Бри выл и попытался вырваться — его глаза на обожженном лице невидяще пялились в потолок.

— Сдохни… Грязный… Шантажист… — произносил Бакли-младший, сопровождая каждое слово новым ударом. Раздался хруст, и Генри прекратил кричать.

Пока мужчины боролись, Марта находилась в оцепенении. Но сейчас она видела что-то, невидимое глазу Сэмуэля. Что-то, с чем невозможно совладать. Слишком вкусно, чтобы позволить дару раствориться впустую.

Марта выронила чашку, упала на колени, положила ладони на руки Сэмуэля, все еще крепко держащего голову жертвы, и наклонилась, чтобы уловить вырывающийся изо рта Генри поток истончающегося сияния.

Тот пытался что-то сказать, но губы Марты мешали ему. Она прошла по коридору ослепляющего света вместе с его душой и, дойдя до границы тьмы, столкнула его вниз. Словно вынырнув на поверхность, Марта подняла голову и судорожно вдохнула воздух, потом закашлялась и вытерла с подбородка слюну Генри. Тот уже не двигался и не дышал. Генри О'Бри был мертв.

Тяжело дыша, Марта посмотрела на Сэмуэля — так как они оба сидели на полу, их глаза оказались на одном уровне. Сиделка не успела ничего придумать, чтобы как-то объяснить свой поступок. Но в широко раскрытых глазах Бакли-младшего она не увидела удивления.

Только сейчас до нее дошло, что пытался ей сказать Генри, когда ее губы высасывали из него жизнь.

«Он все знает».

Марта сглотнула и попятилась. В руку ей врезался осколок разбитой чашки.

Генри О'Бри, действительно, оказался шантажистом. Но шантажировал он не ее. Что взять с бедной сиделки, верно?

— Так вот как вы это делаете, — сказал Сэмуэль, вставая. Сейчас он нависал над ней, словно скала. Свет из кабинета превращал его фигуру в темный силуэт хеллоуинского страшилища.

— Что… что делаю? — только и смогла она ответить.

— Миссис Эндрюс, прекратите. Я слишком устал от всего этого.

Он протянул ей руку — Марта инстинктивно протянула в ответ свою, и он рывком поднял ее на ноги, не выпуская из своей лапищи.

— Когда я нанял Генри, чтобы он разнюхал, кто в больнице святого Патрика отправляет на тот свет стариков, — а слухи уже давно ползли по городу — я и представить себе не мог, что убийцей окажется такой божий одуванчик, как вы. Но вы же не просто убийца, миссис Эндрюс. Кто вы? Вампир?

Марта попыталась вырвать руку, но у нее ничего не получилось. Все равно, что выдернуть ладонь из каменной стены.

— Когда я убедился, что вы именно тот, кто мне нужен, я попросил Генри устроить так, чтобы вы оказались здесь. Я полагал, что вы не сможете долго удерживаться… от убийства. Это как купить заряженный пистолет и дать его ребенку. Так чего вы тянете, черт вас подери?

Марта завороженно смотрела, как Бакли что-то берет со стола. Блик от лампы блеснул на холодном стекле.

— Сделайте же это, наконец! Вам же этого хочется!

Сэмуэль вложил стеклянный предмет в ладонь Марты и, наконец, отпустил ее.

Марта подняла руку, сжимая в дрожащем кулаке потерянный шприц.

— Сделайте это, а потом позовите меня. Я вызову полицию и скажу, что в дом вломились. Такое потрясение, такой стресс. Сердце у отца не выдержало. Ну же! — скомандовал Бакли.

Марта медленно отступала к лестнице, продолжая сжимать в руке шприц.

— Почему вы сами не убили своего отца? — спросила она, наконец. — Зачем вам я?

Бакли улыбнулся — и в его улыбке не нашлось ни намека на теплоту.

— Потому что до сих пор вы ни разу не попались. А я никогда не убивал человека… — он бросил взгляд на труп Генри, — …по крайней мере, до сих пор. Пошевеливайтесь! И если вам вдруг взбредет в голову оставить меня наедине с моими проблемами, все двери в доме заперты, как и решетки на окнах, а телефон отключен. Я поднимусь наверх через полчаса, и если мой папаша-скряга еще будет жив, поверьте, вам не поздоровится.

Он вернулся в кабинет и захлопнул дверь.

***

— Теодор!.. Тедди! — Марта трясла старика за плечо. — Просыпайся.

Бакли-старший разлепил глаза и, поморгав, уставился на нее. Потом он расплылся в улыбке, которая молодила его лет на двадцать:

— Не терпится снова поиграть, шалунья?

— Нам сейчас не до игр, Тедди! Он хочет, чтобы я убила тебя. До конца убила, понимаешь?

Улыбка увяла на его лице, и он снова превратился в того, кем являлся — в восьмидесятилетнего старика, прикованного к кровати.

— Сэмми? — только и сказал он.

Марта кивнула.

Старик не выглядел потрясенным. Наконец, он прошептал:

— На его месте я сделал бы то же самое. Только выбрал бы более надежный способ, — и он пытливо посмотрел на Марту. — Что ж, сейчас ты действительно меня убьешь?

Марта прислушалась к себе и с удивлением поняла, что сделала бы так, будь это решением всех проблем. Она привязалась к Тедди, и он подарил ей столько света, сколько ни одна другая жертва, но он так стар — свечение у него изо рта становилось все интенсивнее, даже когда он спал. Да, она бы убила его.

Но Марта Эндрюс не была столь наивной, чтобы полагать, что Бакли-младший оставит ее в живых. Смерть старика от естественных причин — это замечательно, но и сумасшедшая сиделка-убийца сойдет за козла отпущения. Особенно если на нее можно повесить и убийство шантажиста. А значит, Сэмуэль позаботится, чтобы она не успела дать показания. Тем более что сегодня он научился убивать. Лиха беда начало.

Марта не знала, что делать дальше. Поэтому она просто села возле кровати Теодора и взяла его за руку. Он сжал ее кисть холодными пальцами.

Время текло ужасно медленно.

***

Шаги. Тяжелые шаги на лестнице.

— Миссис Эндрюс, я уже иду!

Топ. Топ. Топ.

— Ты уже насытилась им?

Он стоял за дверью.

— Можно?

Сэмуэль Бакли распахнул дверь ударом ноги и вошел в комнату.

Теодор полулежал на кровати, опираясь на подушки. Глаза его открылись — он невозмутимо смотрел на сына. Марта стояла рядом, угрожающе подняв шприц, словно целясь врагу в глаза.

Сэмуэль растерянно посмотрел на них.

— Вот так номер! — расхохотался он. — Так вы… О, папаша, я от тебя этого не ожидал. Честно. Чем она тебя приворожила? Тебя же все ненавидели, даже моя мать!

— Потому что никто из них не дал мне то, чего я хотел, — процедил Теодор.

Сэмуэль опешил.

— И что же ты сделаешь дальше, Сэмми, — продолжил ледяным голосом старик. — Убьешь меня, убьешь Марту? Три трупа в доме, не многовато ли для отчета страховой компании?

Сэмуэль заморгал. Марта пораженно смотрела на него — на глазах он будто превращался в маленького мальчика, которого отец стыдит за разбитое окно.

— Я скажу тебе, что мы сделаем, Сэмми, — сказал Теодор. — Ты получишь мои деньги. Не все, но гораздо больше, чем ты заслуживаешь. Щедрое наследство отца, все живы, никакой полиции. Марта останется жить здесь. А ты… я больше никогда не хочу тебя видеть.

Сэмуэль не мог поверить своим ушам. Он недоверчиво нахмурился:

— Отдашь мне деньги? Что, черт побери, в тебе изменилось, папаша?

Теодор ухмыльнулся и погладил Марту по руке.

— Лучше тебе этого не знать, сынок. Ты слишком невинен. А теперь убирайся и закрой за собой дверь.

Сэмуэль еще несколько секунд смотрел то на отца, то на Марту. В его глазах то вспыхивал, то угасал огонь. Марта узнала эту внутреннюю борьбу — она часто видела то же самое в собственном отражении в зеркале. Готовность убивать.

Спустя бесконечно долгую минуту Сэмуэль опустил глаза и вышел из комнаты.

***

Утром Марта и Сэмуэль зарыли в саду труп Генри О'Бри. Белый пар вырывался у них изо рта. Бакли-младший старался не смотреть ей в глаза; когда они сбрасывали тело в яму, их пальцы случайно соприкоснулись, и он вздрогнул, как ужаленный. Закончив работу, они постояли у неприметной могилы, тяжело дыша, а хлопья первого снега падали им на плечи и на развороченную землю. Потом он уехал, и Марта Эндрюс никогда больше не видела Сэмуэля Бакли.

Марта поставила лопату в сарай, тщательно вытерла руки и поднялась к Теодору. Он ждал ее, откинув одеяло.

***

Спустя три года, душным летним вечером, Марта поняла, что сегодняшний раз будет последним. Теодор стал совсем плох — под Рождество врачи обнаружили у него лейкемию, и за полгода он превратился в тень самого себя. Старик почти не говорил, но Марта все читала по его глазам.

Голубоватое свечение у него изо рта стало таким же ярким, как пламя свечи, — Марта просто не могла поверить, что кроме нее этого никто не видит. Эта свеча догорала, готовясь отбросить перед исчезновением последний ослепительный отблеск.

Марта легла рядом с ним и нежно погладила его волосы и бороду. Ее руки привычно скользнули на его шею и замерли. Теодор посмотрел ей прямо в глаза и кивнул.

Марта сомкнула кисти и припала к его губам. Теодор затрясся, как всегда делал в экстазе удушья. Его тело напряглось и забилось в конвульсиях. Марта почувствовала, как поток света заполнил собой все пространство, унося их обоих из мира, полного скорби и разочарования.

Она провела его до самого порога темноты по светящемуся коридору. Их души сплелись на самой границе, и сейчас она должна была его отпустить. В последний раз.

Вместо этого Марта крепче обхватила тело Теодора на кровати, а там, в небытии, ее душа обвила его душу. Они шагнули за порог вместе.

Пока они растворялись в темноте, Марта успела подумать, что без яркого света, который оставался позади, тьма не казалась бы ей такой бездонной.