Вечером Стася стояла в холле между входом в столовую и продуктовый отдел, и соображала, как ей без подозрений, что нужно взять? Понятно никто, что кто берет проверять, не станет, но может быть и наоборот. Три года назад так одного списали, засекли несанкционированное сёрферство: лаборанты из очередного рейда вернулись и принесли странную вещицу, которая неумышленно во времена Людовика XIV попасть не могла. И все бы обошлось, если бы доказательств не нашлось, спустили бы на тормозах, забыли. Но на его беду, подняли, как положено, все файлы по контингенту и доказали, что эту ручку с фонариком именно этот патрульный брал на свой жетон. Выяснили, что еще брал и в каком количестве и поняли, что дело нечисто. Начали разбираться, дотошно к каждому фактику придираясь и, составили полную картину падения «зеленого». Парень повадился мелочь всякую в виде ширпотреба и продукты на ту сторону исторической ленты таскать и обменивать их на ценности: монеты, оружие, украшения. Свинство с его стороны, конечно, но факт в другом примечательный — Стася ту историю запомнила и старалась не наследить. И неважно, что ничего она не обменивала — случись и не докажет — вылетит из патруля со свистом, поэтому лучше подстраховаться. Она две недели назад нагребла приметно, сейчас нужно было получить по чужому жетону. Не проблема и все же, трудность.

И тут Сван увидела, что получал в нише конфеты, пирожное, фрукты, а рядом Чиж и Иштван стояли, переговаривались. Стася к ним направилась:

— Затариваемся, мальчики? Томный вечерок намечается? — спросила с хитрющей улыбкой, упаковки на руках обалдевшего Сван перебирая.

Чижу не по себе стало, отвернулся, взгляд спрятал. Иштван на стойку облокотился, внимательно на Стасю посмотрел. Ну, его взгляд ей понятен — понял намек. И так же ясно — не даст жетон. Сван же только набрал нужное.

— Коля, а ты ничего не брал?

— Нет, — буркнул.

— Дай свой жетон.

— Нет! — отрезали разом Сван и Иштван. Чиж с удивлением на них посмотрел, а Стася холодно уставилась на Пеши: не лезь, а? Мужчины непримиримо скривились: сама не лезь. Чиж не понимал, что случилось, косил на одного и другого, недоумевая и насторожившись: ой, нечисто. Знают, что-то ребята про Стасю и та знает, что они знают, но все молчат. Что за тайны и недомолвки?

Шнур с жетоном стянул, подал женщине. Та улыбнулась ему с благодарностью и пошла к панели. Вставила в паз жетон, отбила нужное: пальцы по ряду названий пробежали и пару раз нажали кнопки напротив странных продуктов. В нишу выкатились пакеты муки, соли, пшена, перловки, сухари, хлеб.

Что за ерунда?

Чиж нахмурился и посмотрел на мужчин — те, застыв смотрели на Стасю и явно были недовольны и обеспокоены. Лица замкнутые, взгляды с укором и сожалением.

— Зачем ей перловка? — спросил Николай.

— Кашу любит, — буркнул Иштван, не спуская нехорошего взгляда с женщины.

— В столовой этой каши выше головы.

— Она есть не любит, она варить любит, — едким тоном сказал Сван и, наконец, вспомнив о своей закупке, расстался со сладким скинув его на стойку перед другом. Уперся руками в поверхность и ставился прямо ему в глаза. Тот поморщился и только. Стоят, смотрят друг на друга, на Стасю взгляды переводят и опять друг на друга, словно переговариваются, решают что-то для себя.

— Я не мешаю? — прищурился Чиж, чувствуя обиду. Похоже все всё знают, один он в недоумении и неведении находится.

— Уже помешал, — выдохнул Иштван с недовольным видом, выпрямился.

Стася полученное в корзину скидала, жетон вытащила, с улыбкой Чижу подала:

— Спасибо, ты настоящий брат.

Тот заулыбался, невольно залюбовавшись довольной женщиной: красивая она, когда улыбается, глаз не отвести, и потом — ему улыбается, только ему, и приятно от этого, на душе светло. И мыслей в голове ноль.

Стася развернулась и к себе пошла, думая про себя, что Чиж все-таки отличный человек. А тот так и стоял ее взглядом провожая, улыбка блекла, спадала с губ и в глазах радость сменялась печалью.

Мужчины пихнули его с двух сторон:

— Влип, пчел?

— Забудь, — посоветовал Иштван, сгребая со стойки конфеты, сунул в руку Николая. — Не ты первый взгляд о Стасю мозолишь, не ты последний.

— Она как колобок, песенку споет и укатится, а ты останешься дурак дураком, — сказал Сван, разделив оставшееся подарки меж собой и Пеши. — Об одном прошу, не давай ей больше жетон.

— Почему?

Мужчины пошли к лифту и сделали вид, что не услышали вопроса.

— Все-таки, почему она на свой жетон не взяла, почему "не давай", зачем ей пшенка, перловка? Что за странности?

— Николя, брат, — положил ему на плечо ладонь Иштван. — Стася чудесная женщина, замечательная, но как любая женщина имеет свой пунктик. Не забивай голову, и помни — она нам сестра. И только.

— И тебе? — посмотрел на него в упор Чиж. Тот поморщился, к напарнику обратился с фальшивым непониманием:

— Слушай, что он хочет? Мы к девочкам идем конфетами кидаться или к Стасе перловку жевать?

Сван засмеялся и запихнул товарищей в лифт.

Потом под шуточки и смешки мужчины дошли до гостиной третьей диспетчерской команды и ввалились прямо на вечернее чаепитие красавиц. Им были рады больше, чем их подаркам, но, как и подумал Чиж, никаких намеков на адюльтер не последовало. Шутки, игры, веселые рассказы, интима — массаж шеи и плеч под истории из жизни трассеров и статистов, о службе и погоде.

Николай, сначала насторожился, почувствовав нежные ручки шатенки Зои на своих плечах, потом удивился, чувствуя, как она осторожно разминает ему мышцы. Покосился и удивился еще больше — девушка смотрела на рассказывающую о каком-то Хабибуле подругу, абсолютно не смущаясь тем, что делает. Николай посмотрел на ребят, которые уже были в руках других девушек, откровенно млели от массажа, и расслабился. Отчего, правда, нет? И так разомлел, что глаза закрыл и чуть не уснул, и пропустил уход Иштвана.

— Ничего себе расслабились, — чувствуя себя полупьяным, сказал Чиж. Девушки дружно улыбнулись ему, а Сван не открывая глаза, пояснил, продолжая наслаждаться разминкой мышц:

— Каждый диспетчер проходит медицинские курсы по оказанию первой помощи. Массаж входит в программу обучения.

— Заглядывайте почаще, — закивала блондинка Ольга. — У нас хоть практика будет.

Николай потряс головой, избавляясь от дурмана в ней и, рассмеялся: видели бы его пацаны! На вечеринку пошел! С девушками! Пьян, хотя и не пил, и в состоянии полной прострации как после ночи любви с гарнизоном блондинок, хотя ни с одной не был.

— Погусарили, однако, — поднялся, желая выйти на свежий воздух и немного прийти в себя.

— Вы вернетесь, Николай? — спросила Зоя. — Я еще не закончила.

Чиж лишь моргнул, не зная как реагировать на подобную непосредственность.

— Возвращайся, — посоветовал Сван, не оборачиваясь.

— Можно еще сделать массаж стоп, это улучшает циркуляцию крови и работу внутренних органов.

— Иммунитет повышает, — поддакнула Оля.

Чиж понял, что лучше уйти совсем и вывалился из гостиной, мечтая рухнуть в постель и заснуть. Так бы и сделал, но на беду проходя мимо комнат патрульных, заметил, что дверь в комнату Стаси открыта, а за ней голоса слышались — Иштвана и Стаси. Николай затаился, прислушиваясь и, весь сон потерял, оттого что услышал.

— Стася, ну зачем тебе? Здесь мужчин мало? Влетишь ведь по полной программе.

— Не влечу.

— Слушай, ну, чем он лучше?

— Это любовь.

— Стасенька, какая к чертям любовь?

— Иштван, иди спать.

— А ты пойдешь к своему, да?

— Да.

— А если нас по тревоге поднимут? На плановое задание наша очередь.

— Иштван, не учи, сама знаю. Иди спать, ты устал.

— Не пойду, буду сидеть у тебя и никуда не пущу.

— Не вредничай.

Чиж лбом к стене прислонился — теперь все ясно. У Русановой есть любовник, который живет где-то в Древней Руси. Женщина ему деньги таскает, продукты, собой рискует, чтобы увидеться, подставляется. Кто он? Княжич, боярин, купец, крестьянин? Что за мужчина такой, которого женщина обеспечивает?

Какая разница?! Сам факт — у Стаси любовник, там, далеко-далеко в истории.

— Стася, два перехода — огромная нагрузка.

— Не факт, что мы в ближайшие сутки пойдем.

— Не факт, но может случиться.

— Переживу.

— Ради чего? Мужчина нужен?… Стася…

— Руки убери.

Чижа подкинуло, рванул дверь на себя, шагнул в комнату. Иштван уставился на него недобро, выпустил женщину из объятий:

— Стучаться не пытался?

— Дверь закрывать не научились?

Пока мужчины взглядами мерились, Станислава мешки со стола на пол убрала:

— Что вам не спится, ребята?

— Я за монетой, — из вредности заявил Чиж.

— Ты же мне ее подарил, — уставилась на него хмуро.

— Передумал. Отдай, — руку протянул. Паршивый, конечно, поступок, но снабжать любовника любимой он не нанимался. Иштван внимательно на него посмотрел, потом на Стасю и присоединился к требованию Николая:

— Отдай.

Русанова насупилась, оглядывая двух упрямцев и, головой мотнула:

— Не отдам!

— Я капитану скажу, — мысленно ругая себя за эти слова, заявил Чиж. Чувствовал он себя сейчас хорошим подлецом, но ничего поделать с собой не мог — злость и обида распирала. Такая Станислава правильная, умная, красивая, смелая, а с грязью смешала себя. Как какая-то влюбленная дура бегает к альфонсу, не гнушается использовать для этого ни напарников, ни диспетчеров. Сама подставляется, их всех подставляет. Ради какого-то слабака, которому наверняка ее презенты нужны, а не она! И кого же она перед ним изображает? Княгиню — благодетельницы, богиню?

Противно.

И Стасе тоже. Она смотрела на мужчин и чувствовала жуткую обиду на них, до слез, до желания ударить.

— Это я с вами «зеленку» обеспечиваю?… Знать вас не хочу.

Иштвану не по себе стало, отвернулся, руки в карманы сунув. А Николаю отступать непривычно и смысла в том не видит. Зачем тогда затевать было, настаивать? Пусть ненавидит, зато лишившись возможности обеспечивать любовника, увидит и узнает нужна ли ему без подачек и подарков. Может тогда что поймет.

— Отдай, — настойчиво повторил, ладонью качнув.

Стася скривилась от брезгливости, из кармашка куртки алтын вытащила, под ноги мужчины кинула.

— Убирайся отсюда, — процедила.

У Чижа в душе смерч и буря пировали. Гадкий он поступок совершил, ничего не скажешь, оттолкнул Стасю, но с другой стороны — не пойдет теперь к своему любовнику, не с чем. Плевать, что она думает, главное дома останется, а не будет по времени шататься, себя из-за какого-то подлеца подставлять. И подумать — одной уходить. Что ее там ждет, сама хоть понимает? Ведь наглухо застрять может, под стрелу попасть или под лихих разбойничков. Времена-то выбрала неспокойные.

Пусть ненавидит, пусть ребята с ней миндальничают, а ему до фонаря на то — никуда Стася одна не пойдет, а значит, жива и цела будет, это главное.

Монету поднял, в карман брюк сунул и заявил:

— То, что на мой жетон взяла, тоже сюда давай.

Стася от такой наглости растерялась на минуту, а потом возмутилась:

— Ты немного себе позволяешь?! А ну, кругом марш, рядовой!

— Когда получу свое.

Иштван с любопытством на него посмотрел — не ожидал он, что Чиж на подобное способен. И нехорошо на душе и не признать, что он прав не может. Сам бы так поступил, но не смог, и неприятно то, что он творит, и верно, как не смотри, не думай.

— Вон отсюда, — разозлилась женщина. С души ее переворачивало. — Я с тобой больше шага на «зеленку» не ступлю.

— Пойдешь в диспетчера, тоже вариант.

— Это ты у меня в диспетчера пойдешь, вообще отсюда вылетишь. Я на тебя рапорт подам.

— По какому поводу?

— За несоблюдение субординации, за приставание!

— А я приставал? — бровь выгнул. — Хорошо, катай заяву, а я следом доклад о том, что лейтенант Русанова как сексуально неудовлетворенная, тупая…

Стася не сдержалась, влепила пощечину хлесткую, звонкую. Чижа мотнуло, на щеке красное пятно расплылось.

— Руки распускает, — продолжил — тон до раздраженного цежения снизился, взгляд непримиримым стал, колючим. — Пользуется служебным положением, контрабандой занимается и на свое благо подключает к этому бойцов всех параллелей патруля…

Стаю от ненависти и обиды перевернуло. Схватила мужчину, выкинуть вознамерилась, только тот не пушинка и не телок — уперся, ее схватил в ответ.

— Брек!! — заорал Иштван, пытаясь их остановить. Да куда там две горячие головы криком охладить. У одной от ярости заклинило, у другого от ревности. Стася не думая в колено ему пнула и по физиономии кулаком, Чиж же за руку схватил, заломить хотел и придержать.

— Как ты из-за любовника-то, а?! — прошипел вне себя. Иштван разнимать, но Стасю вовсе понесло, как он ее коснулся. Подсекла Чижа ногой, локтем под дых въехала. Как согнулся, перехватила, выкинуть хотела, но тот ее за талию схватил, поднял, на постель отнес, бухнул. И в грудь ногой получил, отлетел к дверям, настежь их распахивая.

Проходящий мимо боец отряда зачистки остановился, понял, что заварушка неслабая и рванул к капитану «зеленых».

Иштван закричал, меж забияк встав, руки выставил:

— Остыньте!!

Стася вскочив, его откинула в лобовую с Чижом встретилась.

— Помну, дура!

— Я тебя самого помну!

Иштван понял, что драки не избежать, встрял и… вылетел из дверей в коридор с благословления Николая. Стася подпрыгнув, в грудину Чижа обоими ногами дала — плевать, что приземление жестким будет.

— Убьешься дура! — отлетая, закричал тот. Стася на пол рухнула, вскочила и получила подсечку, но не упала — Чиж перехватил, зажал. Иштван ребром ладони ему по шее ударил, испугавшись, что помнет сестренку. Тот разозлился, развернулся с брыкающейся женщиной в объятьях. Она Иштвана и отправила обратно к дверям и прямо на грудь Ивана:

— Отставить!! — заорал тот. Перехватил за шиворот взбешенного Пеши, в коридор выкинул — охладись. И двумя ударами по физиономиям Стасю и Чижа в разные углы отправил:

— Что за хрянь?!! — встал посередине комнаты, зло то на одного, то на другого поглядывая. Чиж в углу у входа в санкомнату сидел, губу разбитую трогал, на постели в другом конце комнаты Стася сидела, кровь со своей губы вытирала и взглядом всех встречных душила.

У дверей Иштван застыл, Сван, что, возвращаясь от диспетчеров, о драке услышал.

— Чего здесь? — оглядев драчунов, спросил шепотом у Пеши. Тот поморщился, но промолчал — не до объяснений — капитан зол, как стадо голодных тираннозавров. Сейчас все «повеселятся».

— Причина драки?! Быстро!! — упер руки в бока. Чиж на пол сплюнул, взгляд опустил, Стася уставилась на Федоровича исподлобья, тоже молчала.

— Сержант Пеши! Не слышу объяснений! — гаркнул не оборачиваясь.

Иштван выпрямился и взгляд в пол — все объяснения.

— Речь потеряли или с языком проблемы?!… Сержант Сергеев?!

— Я не в курсе, только подошел.

Иван оглядел всех и рыкнул:

— Рапорт от каждого! Через десять минут принесете в мой кабинет! Время пошло!! — и вышел, откидывая в стороны патрульных.

Чиж тяжело поднялся, взял вещмешки, что Стася сложила и, пошел на выход под ее ненавидящим взглядом.

— Убила бы, — прошипела, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать. — Сволочь!

Чиж глянул на нее через плечо, но промолчал, вышел. На душе паршиво было, но он уверил себя, что переживет. Главное, женщина никуда больше одна не пойдет. Накрылась ее любовная связь. Баста!

И зло глянул на Иштвана и Вадима: вы-то какого черта столько терпели?!

Через десять минут Пеши, Чижов и Русанова положили рапорты на стол перед капитаном и вытянулись, ожидая дальнейших приказаний. Взгляды куда угодно, только не друг на друга и не на Федоровича.

Сван, Ян и Аким в коридоре у кабинета маялись, ожидая развязки и правдивых разъяснений от товарищей. К ним то из других групп ребята подтягивались, то из отряда зачистки, даже трассеры кружились неподалеку. Шутка ли: драка в патруле!

Федорович лениво встал, пересел на стол перед своими бойцами и взял рапорты. Начал вслух читать:

— "Я, сержант Иштван Пеши, зеленый патруль группа 5 личный номер 8 — 2009989 М, заглянул к лейтенанту Русановой за прогнозом погоды на завтра"… Это что за лапша на мои уши? — скривился Федорович, в упор уставившись на Пеши. Тот с непроницаемым лицом взглядом потолок протирал. — Ладно."…Прогноза я не получил, так как лейтенант была занята — разговаривала"…Мирно беседовала, да?…"… с рядовым Чижовым. Тему беседы не знаю. Я не стал им мешать и вышел"… В смысле — вылетел. Замечательный рапорт. Пойдешь на ковер к полковнику Казакову и лично повторишь ему эту ахинею.

— Так точно, повторю, — заверил Иштван. Иван побагровел, качнул листом и… бросил его на стол, взял другой.

— "Я, рядовой Николай Чижов…. Никакой драки не видел и соответственно, не учувствовал. К лейтенанту Русановой приходил за объяснением"… Чего?!"… постулатов квантовой физики"? За идиота меня принимаете?!

— Нет.

Капитан бухнул лист на стол и взял третий рапорт. Мужчины замерли, уверенные, что Стася раскатала их по полной программе и лететь им теперь сизыми голубями в любом направлении из центра.

— "Я, лейтенант Русанова… спала"… — протянул, подавившись на последнем слове. Уставился на Станиславу. — А губу тебе…

— Вы разбили.

Повисла тишина. Мужчины, не ожидавшие подобного от Стаси, хуже некуда себя чувствовали. Капитан понял, что внятных объяснений от них не дождется, проворчал:

— Пеши остается, остальные очистили пейзаж моего кабинета и подождали в коридоре.

Чижов и Русанова развернулись и вышли.

— Ну, чего там? Чего вы сцепились? — пристали к ним напарники. Чиж молчал, стоя у окна с одной стороны, Стася молчала, стоя с другой. Пару раз она многообещающе глянула на Николая и, тот вовсе приуныл:

— Извини, я…

— Пошел ты! — прошипела. — И не «ты», а «вы»! Прошу не забываться рядовой!

Мужчины притихли насторожившись. Ссора видно нешуточная вышла. Посторонние начали расползаться по своим комнатам, гадая, что же все-таки приключилось.

— Рассказывай, — налил себе и товарищу кофе Иван.

— Нечего рассказывать.

— Не темни, Иштван, не та ситуация. Мне рапорт полковнику писать. Я должен знать, как вас прикрыть.

— Она опять к нему собралась. Чиж не знал, мы молчали. А тут подслушал видно — дверь не закрыта была. Ну, у него голову и снесло. Понял что к чему.

— К кому "к нему" собралась?

— К любовнику. А то ты не знаешь, к кому она столько лет бегает, сам же мне об этом сказал, когда я ее у диспетчерской засек. Не помнишь? — буркнул. — Правильно Чиж поступил, нам давно так надо было сделать.

Иван вздохнул, потер шею: дела-а.

— Она бы не пошла.

— Конечно. Чиж ей монету дал и жетон. Круп опять набрала.

— Какую монету?

— Алтын.

— Тьфу, ты!… Ладно, свободен. Давай сюда Чижова.

— Садись, — бросил ему капитан, оценив раздраженный вид.

— Постою, — буркнул.

— Хозяин — барин. Так что скажешь, боец? С какого затмения разума на свою напарницу, женщину напал?

— Я не нападал.

— Нет?…Хорошо, почему она на тебя напала?

— И она не нападала. Понятия не имею о чем речь.

— Понятно. Эта тайна умрет вместе с тобой, — хлебнул чая Федорович. — Ну, а если честно и по-мужски?

— В лоб? — не поверил.

— В лоб.

Николай пытливо посмотрел на Ивана и выдал:

— Почему вы ее не задержали? Почему считаете нормальным, что она одна шатается по времени?

— Только это интересует?

— Еще кое-что, — признался.

— Выкладывай, не стесняйся.

— Любовник.

— А-а!… - чашку на стол поставил. — Это личное дело, не думал?

— Нет.

Иван кивнул, помолчал и сказал:

— А тебе, конечно, хотелось бы, чтобы не тот метафизический человечек Стасю увлекал, а ты. Жили бы вы с ней душа в душу, патрулировали…

— Нет. Ей вообще здесь не место.

— Ты решил?

— Я. И вы того же мнения.

— У нее оно другое.

— Это не имеет значения. Она женщина. Ей не место на этой «обычной» работе. Я не первый год под пулями, привычный вроде ко всему, мне и то не по себе. И риск для жизни в вашем патруле неизмеримо больше, чем у нас в спецназе. Женщине здесь не место.

Иван кивнул, отворачиваясь, руки в карманы брюк засунул:

— Ты прав. Со своей точки зрения. С того угла, к которому привык. А теперь представь ситуацию: наших взяла святая инквизиция. Одна женщина, помещена в женский монастырь. Как пробраться туда? Взять с боем, устроить шум и привлечь внимание, положить толпу обывателей и подарить шикарную пищу для сплетен? Воображение у людей того времени ого-го, такую картинку нарисуют, что тебе в голову не придет. Чертей и дьявола начнут в ботинках и очках изображать. Мало это может повлиять на ход истории и изменить уже устоявшееся, это вообще черт знает, к чему привести может. А женщина спокойно и тихо проникнет в монастырь, вытащит без напряга нужного человека и никто ничего не поймет. Что скажешь, умник? Что лучше: ставить под угрозу века и миллионы жизней, саму цивилизацию или рискнуть одной женщиной? Отчего, ты думаешь, в каждом отряде есть сестренка? Просто так, да? Чтобы у вас головы срывало? Или от нашей черствости? Вот какие мы звери, женщин на смерть толкаем! А скольких они вытащили, ты знаешь? И при этом сохранили равновесие.

— Все равно, — уперся.

— Н-да?… Знаешь, что, у нас не принято лезть в личное дело человека. И любишь ты, не любишь, меньше всего волнует. У нее есть любимый, и это не ты — смирись и остынь. Мне пара в отряде не нужна.

— Почему?

— Сам подумай, что будет, если муж и жена в одной группе служат. Служебные романы не новость, проходили уже. И отказались, потому что смертность и провал заданий в этом случае много выше, чем в группах, как сейчас.

Чиж прищурился, задумчиво уставился на капитана. Мысль в его голове зародилась, но слишком уж была возмутительной, чтобы ее принять.

— То есть вы запрещаете…

— Ничего подобного.

— Тогда предотвращаете.

Иван пальцами по столу прошелся, отбивая в раздумьях какофоническую мелодию: слишком умен Чиж, слишком.

— Она любит другого. Да, он не местный, да, она нарушает и рискует, уходя к нему на свидания, но это ее право. У тебя тоже есть права. Никто не мешает тебе ухаживать за ней, добиваться. Сладитесь, пожалуйста, нет — извини. Никто, запомни, никто не имеет права вмешиваться в личную жизнь, ущемлять свободу и права человека. Если женщина против, если ты ей не нравишься — не повод кидаться на нее, насиловать своим обществом.

— Но вы же претите ей. Я слышал, как вы давили на нее, запрещая уходить. Знаю, что монеты конфисковываете.

— Это другое.

— В чем другое?

— Я отвечаю за нее, прикрываю. Но не могу заниматься этим до бесконечности.

— Может все проще? Понимаете, что тот к кому она бегает альфонс и придурок, и не хотите, чтобы она рисковала собой ради какого-то ублюдка. Кстати, кто он?

— Мужчина, — отрезал Федорович.

— Значит, пусть лучше к нему бегает, грозит попасть под стрелу, в плен, беду, вовсе не вернуться, чем заведет нормальные отношения с мужчиной из группы?

— Ты лезешь на запрещенную территорию. Все это решать Стасе, а не тебе и не мне. Запомни это крепко.

— Я буду за ней ухаживать…

— Вперед. Но если замечу, что назойлив к неудовольствию Стаси, или третируешь ее, угрожаешь спокойствию в команде, спишу к чертовой матери. Здесь действуют другие законы. Если ты их еще не понял…

— Понял.

— Тогда будем считать разговор законченным. Монету сюда, — поманил ладонью.

— Какую?

— Алтын.

— У меня нет, — а почему это заявил, сам не понял.

Федорович нехорошо посмотрел на него и, качнувшись к лицу, прошипел:

— Если монета окажется у Стаси, я тебя в ближайшем рейде закопаю, понял?

Чижов внимательно посмотрел на него:

— А ты сам ее отбить не пытался?

Иван моргнул. Во взгляде четко отпечаталось: думаешь один умный?

— Она его любит. Понятно?

— Нет.

Федорович отвернулся, потер шею:

— Надоел ты мне. Проблем с вами восьмерками всегда море, — протянул с печалью. — Куда ты все ляпаешься? Что ж тебя в чужую душу тянет влезть? Хреново тебе? Так не тебе одному!

Чиж кивнул: это он уже понял. Не понял другое — отчего остальные бездействуют?

— Пошел вон, — тихо бросил Федорович, отворачиваясь. Чиж молча развернулся и вышел.

— Русанова!! — крикнул капитан.

— Стасенька, ну, не ходи ты больше, прошу тебя, — присел перед ней Иван, в подлокотники кресла вцепился. Женщина хмуро смотрела на него:

— Не могу.

Федорович вздохнув, уткнулся ей в колени лбом:

— Погибнешь ведь. Без страховки, без напарника в такую тьму лезешь. На черта, Стася?

— Люблю.

— Любишь? — уставился на нее недоверчиво. Встал, отошел к окну, руки в карманы сунув, чтобы она не увидела, как они в кулаки сжались. — Когда я версию с любовником придумывал, чтобы к тебе не приставали, я не думал, что она реальностью обернется.

— Я счастлива, Иван.

Тот кивнул не поворачиваясь: больно.

Сам дурак. Отпускал ее, чтобы развеялась. Светлая приходила, счастливая, оживала на глазах. Он тому радовался — в себя приходит и, мысли не допускал, что Стася, Стася! Способна на такое. И осуждать не может — столько лет прошло, понятно, она же живая, живущая, чувствующая, но принять тоже — не может. Чувствует себя в угол загнанным сами же собой, клятвой той дурацкой!

— Я тебя спишу, — заметил тихо. Стася напряглась:

— Нет, — и мольба и укор в голосе.

— Еще раз пойдешь — спишу, — повторил тверже.

— За что?… Нет, ну, за что?! — кулаком по столу грохнула, вскочив: сговорились они что ли?! Это все Чиж! Ну, поганка! И хоть плачь, хоть иди и его застрели. На свое горе она его сюда притащила, не иначе!

— Все, Русанова, разговор окончен, — отрезал, пряча тоску под официальность.

— Он тебя не простит, — бросила Стася последний аргумент, в упор уставившись на Ивана. Того подкинуло:

— Он?!… А тебя?!

— Ты обещал!…

— Я обещал защищать тебя и беречь! Обещал, что никто тебя не потревожит! И я сдержу слова, как держал!

— Ревнуешь? — прошипела, прекрасно понимая причину упертости Ивана. — Не стыдно?

— Нет!… Тебе ведь нестыдно.

Они уставились друг на друга: в глазах капитана мольба и укор, в глазах лейтенанта растерянность и упрямство.

Сказать? — думала Стася: но тогда он точно ее одну не отпустит, а вдвоем идти верх безумия. Он себя подставит и ей выбора не оставит.

Я готов простить и пронять, что ты клин клином вышибла, но что рискуешь — нет, — думал Иван.

Стася отвернулась:

— Потом поговорим, когда остынем.

— И потом тоже самое скажу. Из центра ни шагу Стася. Иначе — спишу.

Женщину переворачивало от отчаянья, закричать хотелось, заистерить, как последней неврастеничке, но смысл, толк?

— Поймай, — бросила и вышла, громко грохнув дверью. Облила презрительным взглядом Чижа и направилась в тир. Хоть там всю боль выместить, растерять горечь и обиду, безысходность. Думать себя заставить. Нет, тупиков, нет. Есть тупиковое настроение. Оно уйдет, найдется выход.

Часа не прошло, поняла, что все равно, что нужным считает — сделает.

Получила нужное на свой жетон и к себе в комнату, упаковываться — пока Кристина дежурит, нужно успеть. Тишина уже в коридора, ночь, угомонились все, только Чиж, будь он неладен мается, бродит из конца в конец. Стасю увидел, остановился, уставился, сказать видно, что-то хотел, но ей до него, как до пустого места — ровно. Прошла мимо даже не взглянув, дверью перед носом схлопала.

Упаковалась быстро и в центр, пока тихо, пока нет никого.

Чиж за ней, за руку перехватил:

— Стася?…

Женщина, не думая под дых ударила со всей силы. Николай не ожидал, пропустил удар и согнулся, задохнувшись. Пока в себя приходил, Стася убежала. Он за ней, но с остановками, дыхание восстанавливая. Знал, куда она направилась, упрямая, к центру, в бокс.

Чуть-чуть опоздал — двери в коридор прохода заклинили, но Русанова еще в боксе была, переодевалась в сарафан. Чиж с досады кулак в стену впечатал и зло на женщину диспетчера посмотрел, а той все равно, ответила той же миной, тумблер отжала.

Чиж у дверей на пол сел, руки на коленях сложил: и что теперь? Настучать на диспетчера? На Стасю? Поднять Ивана?

И что ж ей там, медом намазано, что ли?!!

Утро. Еще прохладно и роса на траве, но уже светло.

Стася улыбнулась деревьям, пробираясь к дороге, к щебету птиц прислушалась, теряя последние крохи неприятного осадка в душе. Пусть что будет, то будет, но она хоть раз еще здесь побудет, проведает подопечных, может еще, кому помочь успеет. А иначе, зачем еще жить, зачем иметь «зеленку» и возможность перемещаться во времени? И что плохого, что она еще пару, тройку от голода и нищеты спасет, надежду на лучшее и веру в справедливость подарит? Да, очень, очень хочется больше сделать — набег остановить, в строй с воинами встать против экспансии, вывести Рязанцев до того, как их перебьют, а город спалят, и много чего хочется… но нельзя. И оттого мутно, больно, и одно только чуть-чуть глушит сожаление, помогает себя хоть немного человеком чувствовать — вот такие вылазки. Помощь минимальная, незаметная, но хоть такая. Не оправдание, конечно, но что еще она может?

На дорогу телегами изъезженную выбралась в траве и платье путаясь, дальше пошла. Впереди телегу заприметила с мешками — не иначе на торжище направился мужик. Двое детишек — девочка лет десяти и мальчик лет шести, ободранные, худые милостыню у него давай выпрашивать. Девочка что-то говорила, за край телеги зацепившись. Мужик оттолкнул ее, дальше поехал. Дети отстали, побрели. Мальчив видно не хотел отставать, надежду не оставил — рвался за уезжающим. Девочка унимала, но тот вырвался и к телеге опять, узелок за спиной мужика стащить хотел. Девочка за ним — удержать, но парень худой, верткий, запрыгнул на телегу. Тут мужик обернулся и кнутом постреленка, потом рукой прочь.

Стася к ним рванула — зашибет ведь парня!

Мальчишка в мешок вцепился, висит — мужик его и руками и кнутом — прочь, девочка вступаться и ей досталось. Русанова подлетела, кнут выхватила, откинула, мальчишку на себя рванула.

— Езжай! — рявкнула обалдевшему мужику. Тот вожжами наддал и помчал быстрее вон.

Мальчик в крик, вырваться норовит, девочка причитать:

— Отпусти, госпожа, отпусти, помилуй!

— Да Бог с вами! — в траву пацана усадила, еле сдержав — царапнул, укусил постреленок. — Воровать нехорошо! — пальцем пригрозила, потирая укус. Да куда там и кому грозить — худющему, чумазому и голодному ребенку не докажешь что хорошо, что плохо. Глаза у мальчика с обидой, злостью и упреком.

— Это с голоду он, помутился, — заступилась за него девочка, собой прикрыть норовя.

— А ты неголодная?

— Он маленький еще, несмышленый.

— Сядь! — спорить не стала, на траву рядом с мальчишкой указала. Девочка оробела вовсе, рухнула куда сказано, руку проказнику сжала и на Стасю испуганно уставилась. Та оглядела их, вздохнула: нищета.

— Давно побираетесь?

— С весны, — протянула девочка. Парень носом шмыгнул, оглядываться начал, куда бы сбежать, если б не сестренка сразу бы наутек пустился.

— Что же приключилось?

Девочка голову опустила, навернувшиеся слезы скрывая.

— Ну-ка, рассказывай, — присела перед ней Стася. Мальчик исподлобья на нее уставился недобро: чего к сестре пристала? И оба молчат.

— Родители живы?

Девочка головой мотнула, всхлипнула.

— Родичи есть?

Опять отрицательно покачала головой.

— Если к хорошей женщине отведу, не батрачить, а сыном да дочерью быть, обидите ее?

Мальчик насторожился, девочка недоверчиво на непонятную тетку уставилась. Шуткует?

— Думайте. Да — значит догоняйте, нет… не советую.

И пошла, мешки половчее на плечи закинув. Десяти метров не прошагала, как за спиной сопение услышала. Обернулась — дети остановились, замерли, на нее поглядывая. Стася улыбнулась им, поманила. Подошли робко.

— Женщину Пелагея зовут. Добрая женщина. Дочь у нее Любаша и сын, авось подружитесь, — за руки их взяла. — Только слово дайте — не обижать понапрасну, не воровать. Дурно это, особо у своих. Хоть голод, хоть мор, но человечье надобно в себе беречь. Согласны?

Девочка неуверенно кивнула. Мальчик нахмурился соображая.

— Я точно знаю, что мамка ваша и тятя добрыми людьми были, вас любили. К чему же вам их огорчать? Вот смотрят они на вас и плачут — что же вы делаете? А встретитесь, час придет, что родителям скажите, чем оправдаетесь? Кушать хотелось? Оно понятно, да опять же — повод ли себя за краюху пачкать? То-то.

Больше слова не сказала — дала возможность детям слова обдумать. Зерно кинула, и если почва благодатная — взойдет, а нет, опять же не ей судить.

До ворот знакомого дома дошла, порадовалась — крепкие, подправили уже. Толкнула и заулыбалась — во дворе прибрано, справно. Видно — крепко живут, обустроились. Из сарайки Любаша вышла: похорошевшая, чистенькая, в новом сарафане.

— Здравствуй! — засмеялась Стася, увидев как вспыхнули от радости глаза девочки.

— Матушка!! — закричала, призывая Пелагею и к Стасе ринулась, обняла. — Цельных два лета ждали!

— А к чему? Все у вас ладно и то главно. Вот сестренку тебе привела и братика, — кивнула на застывших у ворот детей. — Рада?

— А чего? Вместе-то лучше, — улыбнулась им. На крыльцо Пелагея вышла, охнула и к Стасе с поклоном.

— Ну, — остановила. — Чего удумала? Как живете?

— Ладно, — степенно кивнула женщина, чуть робея перед гостьей, фартук мять начала в руках, а те в муке — стряпню видно затеяла.

— Ребят тебе привела, возьмешь под крыло?

— А чего? — оглядела заробевших, переглядывающихся детей. Улыбнулась. — Где двоим место, там и четверым найдется.

Подошла, обняла, в лица заглядывая и погладила мальчика по голове:

— Как же моего старшего сына зовут?

— Ярослав, — хлопнул ресницами.

— Ох ты! Доброе имя, славное. А тебя доченька?

— Дуня.

— Ну, вот и узнались. Пошли-ка в дом, гостьюшку дорогую потчевать, с хозяйством знакомиться. Любаша, баньку затопи, надобно сполоснуть брата с сестрой.

Девочка закивала, лукаво на них поглядывая. Понимала каково им, себя помнила и прильнула к ногам Стаси, засмеявшись: ай, проказница, государыня! Не кажному кажется да помогает! А эти глупые заробели, честь-то еще не поняли!

— Конец мытарствам! — засмеялась заливисто.

— Во как! — и Стася не удержалась. — Вы ей верьте, она знает, — по голове погладила. — На-ка, Любаша гостинцы, да пойду я.

— Опять! — всплеснула руками Пелагея. — И пирогов с квасом отведать? А отдохнуть с дороги. Да и сынком моим не повидалась. Он поблагодарить должен…

Стася отмахнулась, спросила только:

— Где же он?

— Так с пастухом ушел. Помогает ему, за то, то грибов, то ягод насобирает, то молока принесет. И за коровкой нашей приглянет. Отелилась ведь она, вот какой прибыток в дом! А он бережит. Мал, а уж помощник какой, — похвасталась.

— Это хорошо. Ну, вот и еще один помощник тебе. А Ярослав?

Мальчик кивнул слабо еще понимая, что к чему. Рука ласковая Пелагеи беспокоила, слезы вызвала.

Стася поспешила отвлечь его и, в дом не проходя, из мешков начала на лавку во дворе продукты выкладывать.

— Денег нынче не дам, а вот в приданное девочкам кое-что подарю, — вытащила янтарные бусы. Одни Любаше одела, другие Дуняше. Та оторопела. Моргает, пальцами бусины щупает и то на Пелагею, то на Стасю взгляд растерянный переводит.

— Пошла я, — женщина Любашу в лоб поцеловала. — Живите ладно.

За ворота вышла, за ней все семейство. Застыли взглядами провожая.

— Вернешься?! — не сдержала сокровенное Любаша.

— Я всегда с вами, — рукой ей помахала и шаг ускорила. До точки семь минут осталось. Из деревни вышла и бегом, дороги не разбирая. На силу успела.

— Что-то мало вместе побыли. Не в форме любовник? — раздалось глухое за спиной, когда Стася в темноту общего коридора вышла. Женщина замерла, обернулась: так и есть — Чиж стоит, смотрит на нее, как на вошь. Только если так относится — чего же не спит, а ее караулит?

К нему пошла: много чего сказать хотела, но тут часы у обоих запиликали — тревога. Патрульные развернулись и бегом к месту сбора.