Пьеса без «морали» в двух действиях с эпилогом #img_5.png

«No more rum» [54]

Билли Бонc из «Острова сокровищ» Р.-Л. С.

Извлечение из заповедей машиниста:

Из «Учебника для бешеных машинистов»

«VI. Женщины должны держаться подальше от машин: ни в коем случае не брать их с собой на локомотив».

Посвящается Ирене Янковской

 

Действующие лица

З и г ф р и д  Т е н г е р — машинист, 35 лет. Лицо вытянутое, очень выразительное. Бросаются в глаза волевые очертания подбородка и надбровных дуг. Темная бородка клинышком, небольшие усики. Одет в темную куртку и черные брюки с красным кантом, заправленные в желтые кожаные гетры. Шапка с козырьком.

Н и к о л а й  В о й т а ш е к — кочегар, 28 лет. Черты резкие, грубые, но лицо — можно сказать — с оттенком какой-то мерзкой мечтательности. Волосы черные. Куртка серая. Брюки зеленые, заправлены в высокие желтые ботинки.

З о ф ь я  Т е н г е р — жена машиниста, 28 лет. Брюнетка, очень красивая, демонической наружности. Одета изысканно.

Ю л и я  Т о м а с и к — невеста кочегара, 18 лет. Блондинка, весьма красива, но какой-то животной красотой.

Т у р б у л е н ц и й  Д м и д р ы г е р — пожилой господин в дорожном костюме.

М и н н а, у р о ж д е н н а я  г р а ф и н я  д е  Б а р н х е л ь м — истеричная и банальная девица, не лишенная, однако, известного обаяния, отличающего старые, обедневшие фамилии. В дорожном костюме.

Т р о е  П а с с а ж и р о в  I I I  к л а с с а — с виду сущие негодяи. Один из них вор, в наручниках. Выдает себя за машиниста.

Д в о е  Ж а н д а р м о в — конвоиры закованных в наручники негодяев. Униформа вымышленная.

К о м п а н ь о н к а  М и н н ы, д е в и ц а  М и р а  К а п у с т и н с к а я — 45 лет. Толстуха в очках.

Н а ч а л ь н и к  п о е з д а — в австрийском мундире с оранжевой выпушкой. В кивере.

Д о к т о р  М а р ц е л и й  В а с ь н и ц к и й — молодой брюнет с острой бороденкой. В белом халате. Свое дело знает.

Б р а т  М и р ы, В а л е р и й  К а п у с т и н с к и й — блондин, 30 лет. Банковский чиновник и тайный формист в искусстве.

П у т е в о й  о б х о д ч и к  Я н  Г у г о н ь — рыжая борода. Красно-зеленый фонарь.

Е г о  ж е н а, к р а с а в и ц а  Я н и н а  Г у г о н ь — блондинка. Деревенская ворожея.

Т о л п а  п а с с а ж и р о в. Говорят все громко и очень отчетливо.

 

Действие первое

Сцена представляет хвостовую часть локомотива и переднюю часть тендера. Их стык приходится чуть правее середины сцены. Локомотив может быть гигантским, еще неизвестного типа. Направление движения — направо. Кроме движения в левую или правую сторону сцены, будут различаться правая и левая стороны самой машины, соответственно её движению. Регулятор, разумеется, справа. Кабина ярко освещена двумя фонарями. Можно рассмотреть рычаги, трубы и переключатели аппаратуры управления, поблескивающей в свете фонарей. Топка открыта, из нее бьет свет, вырываются красные языки пламени. Локомотив должен быть сконструирован так, чтобы свободное пространство между углем в тендере и котлом было довольно велико (размером со среднюю комнату), а крыша локомотива не закрывала обзор тем, кто смотрит с галерки. Время от времени впереди из клапанов вырываются клубы пара и заволакивают всё. Станционная платформа должна иметь в высоту примерно полметра, кроме того, по обеим ее сторонам — барьер, отделяющий машину от остальной части сцены. Надо, чтобы люди, стоящие на земле возле локомотива, были видны до пояса. Декорации на заднике выполняются при помощи кинематографического аппарата, проецирующего картины на экран; аппарат расположен за локомотивом. Поначалу фон в глубине неподвижен и изображает вокзал. В момент, когда поезд трогается, картина начинает смещаться влево (вид из поезда на ходу). Одни и те же кадры могут в известных пределах повторяться. Итак: сначала вид вокзала со стороны перрона. На горизонте догорает вечерняя заря; слева виднеется паровозное депо, силуэты локомотивов, мерцают световые сигналы. Семафоры с красными и зелеными огнями и поднятыми крыльями.

Действие начинается за станционными строениями, в пустой части перрона. Дальше, за семафором, виден освещенный город, огни которого соперничают с закатом. На этом фоне вырисовываются силуэты домов с огоньками, башен, небо- и туческребов и т. д. Топка котла открыта. Пламя бушует. К о ч е г а р  В о й т а ш е к  набивает топку здоровенными кусками угля, насвистывая «Идеальное танго». Покой недолог — слева приближается  Ю л и я. Одета она элегантно, но абсолютно безвкусно. В руке корзинка. Все время, пока поезд стоит, слышны обычные вокзальные шумы: свистки паровозов, стук сталкивающихся вагонов, звонки, гомон людской толпы.

 

Ю л и я. Николай, я тут тебе еды кой-какой собрала. Ей-богу, нынче ночью ты просто лопнешь. Здесь твои любимые пирожки со сливами и бутылка шартреза.

Н и к о л а й (бросив лопату, закрывает топку; машина начинает пыхтеть). Спасибо, Юлечка. (Спускается, берет корзинку, опять поднимается, оставляет корзинку на тендере и спускается снова. Все это проделывает с обезьяньей ловкостью.)

Ю л и я (тем временем). А где же господин Тенгер?

Н и к о л а й. Пошел с женой в буфет выпить кружку пива. Но ты ведь сюда не ради него пришла.

Ю л и я. А может, как раз ради него. Откуда тебе знать, дурачок, вон, ты весь чумазый от угля!

Н и к о л а й (уже спустился). Только не позволяй себе лишнего, а то ведь если меня разозлить...

 

Слева не спеша приближается  Т е н г е р  с  ж е н о й, одетой скромно, но с большим вкусом. Жена несет корзинку.

 

Ю л и я. Делай что хочешь. Я тебя не держу. Это ты каждый день грозишься меня убить.

Н и к о л а й. Ох... если б я мог тебе всё рассказать, тогда всё было бы иначе!

Ю л и я. Так расскажи! Я не боюсь.

Н и к о л а й (яростно, вполголоса). Тихо, Тенгеры идут.

Т е н г е р. Сколько атмосфер, Николай?

Н и к о л а й. Шесть с половиной, господин Тенгер.

Т е н г е р. Подкиньте еще.

 

Николай взбирается на локомотив, подкидывает; пламя бушует.

 

Сдается мне, пару сегодня потребуется немало — как для шести компаундов. У этой бестии жуткая скорость, когда она разгонится, но совершенно нет силы тяги. А тут еще sleeping-car прицепили. (Другим тоном.) Как хороша нынче госпожа Юлия — просто маленький дьяволенок! Не то дьяволенок, не то блондинка, настоящая дьяблондинка. Ох... все было бы иначе, если б не эта моя машина! Она меня держит в узде. А то бы я взорвался как граната.

 

Зофья дергает его за рукав.

 

Да оставь ты меня в покое...

Ю л и я. Уж вы, господин Тенгер, всегда такое скажете...

З о ф ь я. Да он вечно куражится. Но в сущности, безобиден, как муфлон. Не выношу подобной мягкотелости в мужчинах.

Ю л и я. Вы, наверно, шутите.

З о ф ь я. Отнюдь. Вчера я ему изменила с младшим кондуктором Северного экспресса. А он и бровью не повел.

Ю л и я. Кто? Ваш муж? Или младший кондуктор?

 

Николай, с грохотом захлопнув топку, высовывается из кабины.

 

Т е н г е р. Глупые шутки! Не слушайте их, Николай.

Н и к о л а й (злобно). Вы мне портите невесту, мадам Зофья. Я же просил не рассказывать ей таких историй.

Ю л и я. Ну и дурак же ты, Николай. Я и так давно испорчена! Уж в чем-в чем, а в этом опыта мне не занимать.

Н и к о л а й (намереваясь спуститься с машины). Молчи, трясогузка проклятая, или я тебя...

 

Его слова прерывает рожок — слева появляется начальник поезда.

 

Т е н г е р. В путь! (Целует жену и, издав дикий вопль, наподобие кошачьего мяуканья, вскакивает на локомотив.)

 

Женщины убегают налево. Николай высовывается наружу.

 

Включить инжектор! Живей! Семерка на шкале — это...

 

Вой гудка, приведенного Тенгером в действие, заглушает его слова. Он жмет на регулятор. Из клапанов цилиндра вырывается пар и застилает все. Когда пар рассеивается, декорации уже бегут налево. Слышно громыхание поезда и все более частое пыхтенье паровоза. Исчезают огни вокзала. Проплывают мимо предместья и окрестности города, озаренные луной. Пауза.

 

Н и к о л а й (глядя на манометр). Семь атмосфер. Похоже, вентиль перегружен.

Т е н г е р (у регулятора). А теперь — сбросим маски! Мы снова на нашем необитаемом острове: Робинзон и Пятница. Сыграем в Робинзона, как когда-то в детстве.

 

В этот момент еще виден блеск городских огней, потом мимо плывут поля, леса, долины и деревни.

 

Н и к о л а й. Господин Тенгер, так дальше продолжаться не может! Мы должны поговорить начистоту — раз и навсегда. Опуская другие, более существенные вопросы: скажите, вы что, влюблены в мою невесту?

Т е н г е р (сильней нажав на регулятор). Дорогой Николай, сперва подкиньте уголька, потом поговорим.

Н и к о л а й. Господин Тенгер — трубы!!!

Т е н г е р. А мне что за дело до труб?

 

Николай подкидывает, пламя бушует.

 

Вот видите: если захочу, я могу быть простым машинистом, да и вы, как я полагаю, тоже можете быть обыкновенным кочегаром. И  к а к  з н а т ь — б ы т ь  м о ж е т, в а м  э т о  у д а е т с я  л е г ч е, ч е м  м н е.

 

Движения Тенгера при переключении регулятора утрированны, это бросается в глаза. Локомотив между тем дышит все чаще.

 

Н и к о л а й. Это еще надо доказать. (Закрывает топку.)

Т е н г е р. То, что вы говорите, интересно, но пока речь не о том. С тех пор как мы на этой машине, все идет неплохо. Отвлечемся от вокзальных проблем, их легко разрешить — мы находимся здесь, на этой стальной бестии и полностью изолированы от внешнего мира. Мчимся в пространстве, осознавая это. Для машиниста, как сказал Ленар, относительности движения не существует. Уж он-то знает, что движется вовсе не пейзаж за окном, поскольку топливо и смазку потребляет не пейзаж. Даже существование блохи противоречит всем законам физики. Потому-то физическая точка зрения на проблему относительности никогда не может быть адекватна реальности!

Н и к о л а й. Господин Тенгер, вы либо уходите от вопроса, либо шутить изволите.

Т е н г е р. Минуточку — дайте подумать. Таким образом, если бы мы вдвоем — хотя я бы лучше чувствовал себя в полном одиночестве, — так вот, если бы мы вдвоем могли смонтировать малую планету или метеор, было бы удобней, чем свернуть шею на рельсах. Ведь куда они в конечном счете нас приведут, оба мы слишком хорошо знаем. Лучше б это был корабль, но я не выношу воды и проблем с нею связанных... Корсарство в нашу эпоху, увы, уже невозможно...

Н и к о л а й (заинтригован). Так вас интересуют не вполне легальные способы извлечения материальной прибыли?

Т е н г е р. Ах нет... У меня это просто так вырвалось. К тому же на корабле невозможно оказаться вдвоем, а лодка — посудина слишком утлая: выхода нет.

Н и к о л а й (глядя на манометр). Восемь с половиной, господин Тенгер, — не многовато ли?

Т е н г е р. Можно догнать и до девяти. Сегодня мне все время зачем-то нужен пар, сам не знаю зачем. С утра перед глазами неясно маячит какой-то проект. Мы должны хоть на миг разорвать привычные обыденные связи. Тогда все само прояснится. Нанесем внезапный удар в точку, где его меньше всего ожидают.

Н и к о л а й. Поразительно — мне тоже с утра лезут в голову какие-то невероятные, странные мысли, но о чем именно — не пойму. Едва только я принялся растапливать эту скотину (шлепает по котлу ладонью), как что-то неясное забрезжило в уме. Но внутренняя тьма по-прежнему застилает мне смысл бытия. Не созерцание, а только действие может все прояснить. До чего же, однако, невелик у нас выбор поступков, из ряда вон выходящих — не считая психических извращений, как вы, господин Тенгер, изволите называть эти вещи.

Т е н г е р. Вот и со мной то же самое. Признаюсь: я люблю Юлию, но при этом люблю и свою жену, вернее — считаю ее сообщницей во всякого рода делишках, о которых сейчас предпочел бы не распространяться. Юлия же для меня — воплощенное очарование женской тайны, несмотря на свою глупость, более того — именно благодаря ей. Но разве на самом-то деле все это так уж важно? Что хорошо здесь, по той же причине может быть вовсе не так уж хорошо там, на относительно неподвижной земле. Но отсюда, с этой бешено разогнавшейся стальной махины, все выглядит иначе. Перенести эту точку зрения туда, в сферу закоснелой неподвижности, и в то же время наблюдать все с локомотива, мчащегося в пространстве! Вот проблема!

Н и к о л а й. Честное слово, я думал о том же, хоть и не так четко. Читал и я брошюрку о теории Эйнштейна. Преобразование координат, всеобщая относительность — известное дело.

Т е н г е р. Итак, возникает вопрос: следует ли смотреть с паровоза на землю или с земли на паровоз? Ведь на земле все, что я сейчас говорю, должно казаться абсурдом — Чистой Формой, как выражаются они, ФОРМИСТЫ, — недавно я прочел на эту тему статейку их лучшего эссеиста. Но все это не имеет ни малейшего значения. Скажем прямо: вот бы переселиться на локомотив, а?.. Могут заметить, что сие вполне заменимо спальным вагоном или вагоном-рестораном. Однако между двумя этими вещами — пропасть.

Н и к о л а й (со смехом). Ну уж нет, разница даже мне заметна. Но в конце концов жизнь — это женщины, те, которые нам принадлежат, и все прочие. Путешествовать на локомотиве, основав на нем четырехугольник женато-обрученных — недурно? À propos, господин Тенгер, стоило мне взобраться вместе с вами на эту махину — на этот остров, как вся обида прошла, даже из-за Юлии. Тут я кочегар, у меня есть свое место в мире. Никакого другого шефа я бы уже не потерпел. Здесь вроде бы все точно так же, но при этом все сглажено — как барельеф, как поверхность холста, — все остается на месте, будто замороженное, хотя в действительности движется. Забавно! (Смеется.)

Т е н г е р. Не смейтесь, Николай. Не так это глупо, как вам кажется. Просто неосуществимо. Но само по себе? Гм... Я бы сказал, такое возможно — но один только раз: это неповторимо и необратимо. Да-да: сдается мне, что вот он — мой проект.

Н и к о л а й. Но ведь по существу — это смерть.

Т е н г е р (с горячностью). А ты откуда знаешь?

Н и к о л а й. Я бы попросил мне не тыкать. Девяносто два в час, господин Тенгер. Еще полкилометра, и начинается снижение скорости. Пора перекрыть регулятор.

Т е н г е р. Попрошу меня не учить, как надо вести машину. Ваше дело — топка. Еще угля! Живее, пан Войташек!

 

Николай выполняет приказ; огонь бушует.

 

Откуда вам известно, что мой проект грозит смертью? Лично я не вижу в нем никакой жесткой предопределенности.

Н и к о л а й. Это — там! (Указывает вперед по ходу поезда.)

Т е н г е р. Может, и там. Люблю я вас за этот ваш внутренний сейсмограф: вы и не подозреваете о его существовании, а он тем не менее чертит у вас внутри кривую колебаний, непонятных даже вам самому. (С изумлением.) Такое примитивное животное, а до чего точно все предчувствует! (Пауза.) Подкиньте уголька.

 

Николай выполняет приказ. Огонь бушует.

 

Н и к о л а й (швыряя уголь). Пока что мы с вами друг друга стоим. Подумать только: все бесконечное Бытие — и мы двое, одинокие, покинутые всем человечеством, на этой бешено несущейся бестии, в такую эпоху. Да хоть тысячу лет ломай голову, ничего подобного не придумаешь.

Т е н г е р. Что вы имеете в виду, говоря «покинутые всем человечеством»? Должен признать: это действительно так. Но все же сформулируйте поточнее.

Н и к о л а й (бросая лопату). Повторяю: перекройте этот чертов регулятор и включите тормоз, предоставьте господину Вестингаузу делать свое дело, иначе мы сойдем с рельсов на первом же повороте.

 

Тенгер перекрывает регулятор и жмет на тормоза. Машина перестает сопеть. Слышен стук вентилей тормозного цилиндра и скрежет колес.

 

Т е н г е р. Ну, теперь продолжайте.

Н и к о л а й. Вы только и думаете о женщинах. Вам хочется женщин даже на локомотиве.

Т е н г е р. Опять вы об этом, господин Войташек. Поверьте, женщина для меня только символ — видимый знак безвозвратно уходящей минуты. Впрочем, не скрою: я — профессиональный соблазнитель. Однако это скорее лишь способ обозначать кульминации известных характерных моментов.

Н и к о л а й. И все же сдается мне, вы птица поважнее, чем тот, за кого себя выдаете.

Т е н г е р (стараясь отвлечь его внимание). Э-э-э... нет на свете такого вздора, который был бы достоин выразить Тайну Бытия. Об этом знают безумцы и те, кто готов спятить в любую минуту.

Н и к о л а й. Вы снова отклоняетесь от темы. Рискну и скажу вам открыто: я не Войташек. Войташек давно в могиле. Я живу за него по его документам. Моя фамилия — Травайяк.

Т е н г е р (отпускает тормоза, скрежет прекращается). Вы меня обошли на полкорпуса. Я тоже как раз хотел вам представиться. Так, значит, вы — тот самый великий Травайяк, которого тщетно разыскивает полиция всего мира. Да стоит мне в Дамбелл-Джанкшн отдать приказ, как вас тут же арестуют.

Н и к о л а й (пытаясь залезть в задний карман брюк). Неужели я ошибся?..

Т е н г е р. Оставьте ваш револьвер, господин Травайяк. Это была шутка. Такому злодею, как вы, и я могу представиться: герцог Карл Трефальди. Меня самого могут схватить на первой же станции.

 

Пожимают друг другу руки.

 

Н и к о л а й - Т р а в а й я к. Нет, интуиция меня никогда не подводила. Иначе я давно бы гнил в тюрьме. Большая радость для меня — познакомиться с коллегой столь высокого ранга. В минуты интенсивной работы я всегда мечтал об этом. Быть может, теперь-то мы вместе вынырнем из этого взбаламученного омута международного паскудства.

Т е н г е р - Т р е ф а л ь д и. Нет уж, хватит с меня всех этих злодеяний, а в особенности их последствий. Разумеется, я говорю не о тюрьме, а о последствиях внутренних. Преступления нынче ведут к известной утрате индивидуальности. Для того же, чтоб начать нормальную жизнь, я слишком сложно устроен, несмотря на кажущуюся простоту. Вот только Юлька... ну-ну, не обижайся. Послушай, Травайяк: дальше так продолжаться не может. Мы должны совершить нечто поистине сатанинское, но не с другими, а с собой — сегодня же, сейчас же, немедленно. Просто я люблю твою невесту, и ничего с этим не поделаешь, если не произойдет самая ужасная катастрофа. Здесь, на этой машине, я, по крайней мере, мчусь куда-то, и хоть это слегка успокаивает. Жена меня удерживает только с помощью шантажа.

Т р а в а й я к. Как? Значит, это Эрна Абракадабра, та самая шансонетка из Бистли-холла в Нью-Йорке? Ваша сообщница во всех преступлениях?

Т р е ф а л ь д и. Она самая — та, вместе с которой я убил свою тетку, княгиню ди Боскотреказ. Перекрасила волосы в черный цвет, а нос у нее из парафина. Она мне совсем разонравилась. Но благодаря этому я жив. Я ведь и сам на себя уже не похож...

Т р а в а й я к. Ясно, всем нам то и дело приходится изменяться. Но вы только подумайте: мы тут с вами беседуем, а там, в каком-нибудь из вагонов нашего поезда кто-то себе едет и почитывает точь-в-точь такую историю из дорожной библиотечки детективов. Забавно!

Т р е ф а л ь д и. Возможно; это стечение обстоятельств не преуменьшает ни величия наших помыслов, ни странности нашей встречи. Однако — к делу: я знаю, как быть! Это и есть то, что гнетет меня уже три месяца кряду. С того момента, как ты стал моим кочегаром.

Т р а в а й я к. Так говори, Карл, будь абсолютно искренен! Я готов на все!

Т р е ф а л ь д и. Этой ночью мы должны принять решение. Вот оно: м ч и м с я  в п е р е д  б е з  о с т а н о в к и, н а  п о л н о й  с к о р о с т и  и смотрим, что из этого выйдет.

Т р а в а й я к. То есть — нечто вроде поединка или суда Божия. Ладно, это не ранит моего честолюбия. Выходит, дорогой Карл, несмотря на свой возраст, ты так сильно ее любишь?

Т р е ф а л ь д и. Да, но это же вполне естественно — пойми: речь о том, чтоб отбить ее не у подчиненного, а у коллеги по высшей профессии. Мы должны провернуть дело так, чтобы оно было достойно нас, людей старой закалки, роковым образом заблудившихся в чужой эпохе.

Т р а в а й я к. Что-то меня не тянет в аристократы. Я не сноб.

Т р е ф а л ь д и. Все равно: лет двести назад ты был бы жуткой канальей в высших сферах человечества. Итак? Жму на регулятор.

Т р а в а й я к. Хорошо — но поезд? Жизнь стольких людей?

Т р е ф а л ь д и. И это говорит человек, да что там — чудовище, у которого на совести как минимум тридцать жутчайших, а вернее, великолепнейших убийств!

Т р а в а й я к. Да, правда, но в конце концов у меня тогда были определенные, реальные цели.

Т р е ф а л ь д и. Неужели же цель этой ночи не самая реальная из всех известных нам целей? Мы решим самую что ни на есть существенную проблему — проблему смысла всей этой пошлой комедии, в которую выродилось наше существование после того, как эпоха преступлений окончательно себя исчерпала.

Т р а в а й я к. Я еще не могу вполне оценить значение этого плана, но в принципе он меня устраивает. Как видно, я должен его исполнить — ведь в жизни нет уже ничего, что могло бы меня насытить.

Т р е ф а л ь д и. Не думай об этом больше. Надо, чтоб хоть что-то произошло. Месторождения злодейств исчерпаны. К прежней жизни мы вернуться не можем. Подумай, однако, каким очарованием наполнится всё, если кто-то из нас переживет эту историю. Живой свалит вину на мертвого — никакого риска.

Т р а в а й я к. Хорошо, я согласен. Мы столкнемся с пятидесятым. с которым у нас по графику пересечение, если разумеется, без катастрофы проскочим Дамбелл-Джанкшн. На перегоне между станциями этот поезд ничто не задержит. Я готов на все, но если оба мы останемся живы, нам придется туго.

Т р е ф а л ь д и (полностью открывает регулятор; машина сопит как бешеная). Я не подумал о возможности увечья, но теперь спорить поздно. Пускаю состав на полные обороты, несемся на всех парах.

 

Пожимают друг другу руки. На тендер по куче угля вползает  Ю л и я.

 

Ю л и я (встает, шатаясь из-за того, что платформа болтается между тендером и локомотивом; машина дышит все чаще, пейзаж перемещается с дикой скоростью). Я решила сделать вам сюрприз. Уж этого вы никак не ожидали. Госпожа Тенгер ползет сзади. Мы запрыгнули в последний момент. Ох и трудно было лезть по буферам. Но почему вы гоните как бешеные? Вот-вот станция!

Т р а в а й я к. Скоро узнаешь. Посмотрим, стоишь ли ты сделанной нами ставки.

Ю л и я. Ставки? Что ты мелешь, Николай? Ты что, уже выпил шартрез, который я принесла? Вы должны нас где-то спрятать, пока не прибыли на станцию, — под углем или еще где.

Т р е ф а л ь д и. Свершилось: сбылась наша мечта. Надо сказать им правду.

 

По тендеру ползет  З о ф ь я  Т е н г е р  recte Э р н а  А б р а к а д а б р а.

 

Эрна, послушай: я люблю Юлию, и мы с Травайяком устраиваем суд Божий. Я пустил поезд вперед на всех парах — будь что будет. Уцелеем — отлично, расшибемся в лепешку — еще лучше. Не могу я больше терпеть этот шантаж. У меня предчувствие, что ты погибнешь — ты, единственная, кого мне было совестно убивать. Видишь, по-своему я люблю тебя — ты была хорошей помощницей и подругой. Быть может, тебе суждено погибнуть по воле случая. Ты сама сюда пришла. Это не моя вина.

 

Женщины слушают, совершенно обескураженные.

 

А б р а к а д а б р а. С каким Травайяком, Зигфрид? Ты с ума сошел? У тебя галлюцинации.

Т р е ф а л ь д и (указывая на Травайяка). Это не Войташек, а Травайяк. Тот самый, знаменитый. Вглядись-ка в него хорошенько. Припоминаешь? Мы про него читали в «Бульдог-мэгэзин». Маски сорваны.

А б р а к а д а б р а. Господи! Да он рехнулся! Господин Войташек, его связать надо! И зачем только я дала себя уговорить — ох уж этот дурацкий сюрприз! Ты во всем виновата, змея! (Бросается на Юлию.) Это ты меня уговорила ехать!

 

Травайяк придерживает Эрну.

 

Ю л и я. Но, простите, я ничего не хотела, ни о чем не знала! (Мужчинам.) А теперь я с вами заодно! Мне это нравится! Теперь мне ясно: я люблю вас обоих. Но до чего жаль, господин Тенгер, что вы не преступник, как Николай.

А б р а к а д а б р а. Он еще похлеще, чем этот. (Травайяку.) Пусти меня, ты падаль! Карл, спаси меня! Перекрой регулятор! Я хочу жить!

Т р е ф а л ь д и (в двух местах перерезает шнур свистка). Травайяк, ну-ка свяжи эту женщину! Впервые в жизни она не сумела вести себя как подобает. (Бросает ему шнур.)

Ю л и я. Я вам помогу.

 

Вопящую Эрну связывают.

 

А б р а к а д а б р а. Перекройте регулятор! Включите тормоза! Я хочу жить! Хватит с меня всей этой мерзости!

 

Травайяк затыкает Абракадабре рот кляпом и бросает ее на кучу угля.

 

Т р е ф а л ь д и (Юлии). Что же касается того, преступник я или нет, позволю себе представиться: Карл, герцог Трефальди — этого, полагаю, довольно.

Ю л и я. Не может быть... вы... невероятно! Сам Трефальди, великолепный Трефальди! Ах — именно теперь, как же все чудесно! Я так счастлива! Всегда мечтала о чем-нибудь необычайном — чтоб было как в кино!

Т р а в а й я к. А я что, не в счет? А мои преступления — ничто? Юлия, советую тебе, поосторожней, а то ведь я могу убить господина герцога и остановить поезд.

Ю л и я (целует Травайяка). Я люблю вас обоих. Только теперь я впервые действительно полюбила, но — обоих. Вы оба необыкновенны в этот миг. Происходит что-то немыслимое — словно до сотворения мира.

Т р е ф а л ь д и. Вот женщина, которая нас достойна! И разве можно не сделать того, что мы вознамерились сделать? Мы должны, Травайяк! Иначе нам не жить. Не так ли?

Т р а в а й я к. Ясное дело. (Высовывается из кабины с другой стороны.) Уже видны сигналы Дамбелл-Джанкшн.

Т р е ф а л ь д и (глядя на приборы). Восемь с половиной атмосфер — сто двадцать два километра в час. У меня предчувствие, что мы проскочим станцию благополучно. Представляю себе, что за лица будут у этих кретинов!

А б р а к а д а б р а (воет сквозь кляп). Ахррмбунглохрамкопр...

Ю л и я (восторженно заломив руки). Ох, это восхитительно! Замечательно! Двое преступников за миг до катастрофы, и я с ними, я люблю их обоих, и они меня любят! Ах, только это — жизнь! Мне хочется разлететься вдребезги! Я не выдержу до конца!

 

Ее прерывает оглушительный рев паровоза.

 

Действие второе

Декорация та же, что в первом действии. Пейзаж перемещается с невероятной скоростью. Во время антракта киноленту поменяли: в какой-то момент должны пронестись огоньки деревни, потом освещенный вокзал. В правой части локомотива приникший к регулятору  Т р е ф а л ь д и  свесился в окно. Все заволакивает пар, вырывающийся через клапаны из цилиндров.

 

Т р е ф а л ь д и. То, что мы хотим сказать друг другу, мы должны сказать быстро. Через полминуты пройдем первый семафор Дамбелл-Джанкшн. Не уверен, что при такой скорости мы не полетим под откос на первой же стрелке.

Т р а в а й я к. Одно скажу: одиннадцать атмосфер и сто тридцать километров в час. Голова моя, как снаряд, улетает по спирали в бесконечную бездну Вселенной.

Ю л и я. А я вам скажу, что чувствую себя превосходно. По-моему, ничто и никогда не было так восхитительно, как это, хотя мне и раньше говорили, что я истеричка. Ради такого стоит умереть, хоть десять раз подряд.

Т р е ф а л ь д и. Что до меня, я не скажу ничего. Все мысли из черепа как ветром выдуло. Я только продолжение регулятора, словно мозг мой насажен на этот железный рычаг, как на вертел. А точнее — я весь отождествился с машиной. Мчусь в пространстве, как бык, чтоб напороться на клинок судьбы! Нет, мгновенье действительно высокое. Над нами можно сделать надпись: «Не прикасаться, высокое напряжение, смертельно!!!» Если бы до меня дотронулся кто-нибудь неподвижный, нормальный, он рухнул бы, как пораженный громом. Может, это только начало механизированного безумия?

Т р а в а й я к. Карл, твоя скромность очаровательна: заявляешь, что сказать тебе нечего, а потом болтаешь как заводной.

Т р е ф а л ь д и. Вся моя болтовня — негативна, ничего положительного я сказать не могу. Я — лишь подвижная проекция бездонной пустоты на экране. Думаю, если б машина вдруг остановилась, я бы тут же умер.

Ю л и я. Ах — да перестаньте вы анализировать! Увы — таковы все настоящие мужчины, даже такие титаны, как вы. Это же единственный миг, когда мы можем сполна насытиться действительностью. В обычной жизни что нам перепадает — только осколки, крохи, объедки. А теперь у меня есть все — ничего определенного я уже не жду, — но ведь у меня оно есть! Даже крушение — ничто, я обладаю вами, вами обоими — в эпицентре смерти, которая во мне, в вас и в этой адской машине. Разве могла бы я так обладать вами в жизни, в какой-нибудь комнате, в обыкновенный час обычной ночи?!

А б р а к а д а б р а (сверхчеловеческим усилием освобождается, вырывает кляп, кричит). Я знаю! Ты, гнусная обезьяна! Я хорошо знаю, о чем ты мечтаешь, ты, смердящая плебейская гусыня, ты, ненасытный комок поганой падали! Карл! В последний раз тебя умоляю!

 

Травайяк ее удерживает. Они борются. Юлия разражается безумным, диким хохотом.

 

Т р е ф а л ь д и (громовым голосом). Станция все ближе! Я не могу оставить регулятор. Вышвырните прочь эту бездушную мразь! Да не осквернит этой единственной минуты своим присутствием эта мегера, это олицетворение самого подлого шантажа!!!

 

Травайяк и Юлия вышвыривают Эрну Абракадабру налево.

 

Т р а в а й я к (высовывается, чтобы проверить, все ли в порядке). Размозжила голову об насос. Вот и станция!!! Первый семафор! Путь свободен!! Стрелки свободны. Второй семафор сигналит, что линия занята. Значит, пятидесятый на подходе к Дамбелл-Джанкшн. Близится решающий миг!

Т р е ф а л ь д и (жмет на регулятор; все бросаются в левую часть машины и высовываются наружу). Все в порядке. Если б не страшная пустота в голове, я был бы счастлив.

 

Мелькает семафор, потом освещенный вокзал, слышен стук колес на стрелках. Толпа на перроне голосит, раздаются дикие вопли. Опять мелькает семафор, потом несколько фабричных труб на фоне городских огней, и снова начинает перемещаться залитый лунным светом пейзаж.

 

Т р а в а й я к (высунувшись слева; Юлия высунулась посредине; справа стоит Трефальди). Кто-то на ходу вскочил в поезд! Какой-то безумец! Он может все испортить...

Ю л и я (восторженно их целует). Кто же может быть безумней, чем мы? Кроме нас, ничего не существует. Мы единственные, мы одни такие. Мы гиганты! Я наконец поняла, что такое величие! Как же я вам благодарна! До чего я люблю вас обоих!

Т р е ф а л ь д и. Если пятидесятый опоздает, может приключиться скверная история. Мы не выдержим напряжения. А если наш внутренний настрой спадет, трудно сказать, чем кончится катастрофа.

Ю л и я. Не говори так, я хоть три часа выдержу. Вся моя жизнь в ожидании этого сжалась, как замороженный газ в баллоне!

Т р а в а й я к. Ну да, у женщин вообще выше сопротивляемость, чем у мужчин. Для нас же это хорошо, но ненадолго. Если дело затянется, все пойдет не так гладко, а может обернуться и вовсе гнусно.

Т р е ф а л ь д и. Постойте: кто-то ползет по тендеру сзади!

 

Все смотрят налево.

 

Г о л о с (доносящийся из невидимой части тендера). Вот они! Здесь! Я же вам говорил — еще не все потеряно! Должно быть, отказали тормоза. Все за мной! Мы им поможем!

Т р а в а й я к (пытаясь дотянуться до заднего кармана). К дьяволу! Вот теперь-то нам придется туго! Стрелять или нет — я вовсе не хочу марать руки! (В отчаянии.) Ого! Целая банда ползет!

Т р е ф а л ь д и. Не стрелять — все само собой образуется.

Ю л и я. Николай, он отступает! Хочет все бросить на произвол судьбы!

Т р е ф а л ь д и. Ты же видишь, я по-прежнему выжимаю сто тридцать в час, а еще брюзжишь. Ох, что за ненасытность!

 

Из тендера по глыбам угля вползает на локомотив  В а л е р и й  К а п у с т и н с к и й, одетый в жакет. Голова его перевязана окровавленным платком. Руки сбиты в кровь.

 

К а п у с т и н с к и й. Я Валерий Капустинский. Здесь женщина? Что вы тут делаете, черт возьми? А впрочем, какая разница. Чем я могу помочь? Говорите быстрее — пятидесятый уже отошел от соседней станции и мчится прямо на нас. Его ничто не остановит. У обходчика на двадцатой линии сломался телефон. Так говорили на станции.

Ю л и я (в отчаянии). В этом мире просто быть не может ничего идеально прекрасного! Вечно влезет какой-нибудь человеко-скот и все испортит!

Т р е ф а л ь д и. Так, значит, и впрямь не все потеряно? Пся крев! Sangue del cane! А я и забыл об этом телефоне, я, железнодорожник! Ха-ха... Вся надежда, как всегда, на скорость. Тот кретин с товарняка ни за что не даст заднего хода на скорости сто тридцать в час.

К а п у с т и н с к и й. Что вы несете! Это же сумасшедшая! Вон та!!! А вы что, тоже свихнулись? Не можете остановить машину? Говори — я все что надо сделаю. Быстро!

 

Медленно переползая через груды угля, на локомотив выбираются:  М и н н а  д е  Б а р н х е л ь м, ее компаньонка  М и р а  К а п у с т и н с к а я, Т у р б у л е н ц и й  Д м и д р ы г е р, т р о е  Н е г о д я е в  и  д в о е  Ж а н д а р м о в. Все в ужасе.

 

Т р а в а й я к (жандармам). Хорошо сделали, что пришли. Нам как раз нужно два рычага, мне и моему шефу, чтоб остановить поезд. Регулятор полетел. Дайте-ка ваши карабины. (Смертельно перепуганные жандармы отдают карабины.) Отлично! И проваливайте! (Бросает карабины в левое окно и выхватывает из кармана револьвер.) Положение все больше осложняется, но ничего, разберемся. Без фокусов, иначе — пуля в лоб!

К а п у с т и н с к и й. Да, и все-таки это сумасшедшие! Массовое помешательство — заразная штука! Мы все пропали, если никто ни на что не решится. Что до меня, я выдохся, пока штурмовал поезд. Больше я ни на что не способен! Меня это абсолютно доконало!

М и н н а. Неужели ни у кого не хватит смелости сразиться с этими убийцами? Через пять секунд может быть уже поздно! Смерть так или иначе неизбежна, если никто из вас не придет себе и нам всем на помощь!

 

Трефальди стоит скрестив на груди руки. Рядом с ним Юлия под прикрытием револьвера Травайяка.

 

М и р а  К а п у с т и н с к а я. Заклинаю вас, умоляю! Мой брат, Капустинский, всего лишь банковский чиновник — правда, он слывет безумцем, потому что пишет по ночам формистические картины, но как бы там ни было, он на ходу прыгнул в поезд, чтобы спасти меня, а значит, и всех нас. Сто в час — а он встречал меня с цветами на вокзале! Понимаете? Я первая подняла тревогу в нашем вагоне!

Д м и д р ы г е р. Да, но ни у кого из нас нет оружия! Можно ли было предполагать? Ведь такая солидная линия! Смерть с каждой секундой все ближе! Тут смерть, там смерть — с ума сойти можно!

 

Вползает  Н а ч а л ь н и к  п о е з д а  с фонарем.

 

Н а ч а л ь н и к  п о е з д а. О Боже, господин Дмидрыгер, что творится в этом поезде? Никто ничего не понимает! Люди думают: проехали мимо станции, значит, так надо. В задних вагонах ни у кого не было билетов до Дамбелл-Джанкшн. Они оба сошли с ума. Алкоголь всему причиной! Но увы, я тоже безоружен!

Д м и д р ы г е р. Ради Бога, господин начальник, не будем тратить время на пререкания! Это же не театральный спектакль! Должны же вы как-то помочь! Я ведь знаком с вами лично.

Н а ч а л ь н и к  п о е з д а. Но я вообще ничего не знаю. Понятия не имею, где тут рычаги управления! Я умею только компостировать билеты да проверять, прокомпостированы они уже или нет. Узкая специализация — самое ужасное бедствие нашей эпохи! Не правда ли?

3 - й  Н е г о д я й (в наручниках). Я тоже с вами знаком лично, хотя и несколько специфическим образом. Я не был вам представлен, но, несмотря на это, однажды ночью напал на вас на улице. Простите меня и замолвите словечко, чтобы мне освободили руки. Когда-то я был машинистом.

Д м и д р ы г е р (Жандармам). Снять с него наручники.

М и н н а (3-му Негодяю). Спасите нас, и я вас вызволю из тюрьмы! Мой дядя — прокурор апелляционного суда. Уже две минуты, как я полюбила этого кочегара. Он в моем вкусе. Наконец-то я нашла его. Я должна его отнять у этой девицы и жить с ним до самой смерти — не насильственной! Я должна жить! Понимаешь? Вы слышите, господин кочегар?

 

Трое безумцев разражаются неистовым хохотом. Тем временем Жандармы возятся с наручниками 3-го Негодяя.

 

Т р а в а й я к. Знаете, а нам повезло с этой девицей! Ее присутствие вносит разнообразие в ситуацию.

Т р е ф а л ь д и. Семь судеб столкнулись в одной точке почти с математической четкостью. На эту тему ничего интересного не скажешь, кроме избитых фраз, которыми не слишком сноровистые драмоделы заполняют пустоту своих пьес. Так что подождем. Пока что меня интересует, на что у них хватит храбрости. Юлечка, ты ведь нам не изменишь, если мы вдруг уцелеем.

Ю л и я. Никогда в жизни! Я сверхженщина, я не от мира сего. Одно меня бесит: они сорвали нам такое прелестное приключение!

М и н н а. Гнусная лгунья! Теперь я знаю, какими штучками ты удерживала этого красавца кочегара!

Т р а в а й я к. Карл, встань-ка на всякий случай поближе к регулятору! С горя они и впрямь могут выкинуть какой-нибудь фортель!

Н а ч а л ь н и к  п о е з д а (посветив фонарем). Карл? Его всю жизнь звали Зигфридом!

Т р е ф а л ь д и (проскользнув вдоль котла в правую часть машины). Не всю, мой дорогой! Если выживешь, узнаешь еще немало интересного! Знаешь, Травайяк, может, и к лучшему, что они сюда заявились! Это меня заставляет сопротивляться. Если б не это — признаюсь, — быть может, в момент смерти я бы отступил. Хорошо все-таки оставить хоть какую-то мелочь на волю презренного случая.

Ю л и я. Меня восхищает героизм, с которым ты признаешь свою вину, Карл.

Д м и д р ы г е р. Это страшно, на нынешнем этапе цивилизации наша жизнь — в руках таких людей! Просто поверить не могу, что я на локомотиве!

 

Капустинский падает без чувств на кучу угля. Все чрезвычайно возбуждены, ждут, к чему приведет освобождение Негодяя.

 

Т р а в а й я к (Дмидрыгеру). А ты думал, мы все — такие же безвольные манекены, как ты? Мы — преступники, а в особенности те из нас, кто преступник ради самого преступления, без корысти и без причины, мы — единственные, кто еще что-то значит в этом испоганенном мире.

Ю л и я. Да — преступники, и, быть может, еще художники. Кроме них, никого не существует! Правда, художников я знаю только по их творениям. Может, безумцы? Но безумцев я не знаю вообще.

3 - й  Н е г о д я й (которого освободили). Прочь отсюда! А эти что — не безумцы? А вы-то сами что — разве не сумасшедшая? А?

М и н н а. Ложь, подлая ложь! Вот оно, влияние современного искусства!

3 - й  Н е г о д я й (освобожденный). А теперь отволоките-ка этих в сторонку, а я попробую остановить машину. Быстрей, а то впереди уже что-то гудит!

 

Дмидрыгер, двое Негодяев и двое Жандармов подталкивают друг друга. Ни у кого не хватает смелости.

 

М и н н а. Ха! Раз ни у кого из вас не хватает смелости, что ж, придется мне рискнуть! Подлые трусы!

3 - й  Н е г о д я й (сунув руки в карманы). Только величайшие трусы смелеют от страха, средним это не по плечу.

 

Пока он говорит, Минна хватает лопату и бьет Трефальди по голове. Трефальди падает на барьер. Остальные, приободрившись, наваливаются на Травайяка. Тот дважды стреляет из револьвера, но ни в кого не попадает. Травайяка скручивают. 3-й Негодяй перекрывает регулятор и вращает кулису локомотива в противоположную сторону; снова открывает регулятор, чтобы дать контрпар; говорит.

 

Кулиса системы Хайзингера фон Вальдека. Прекрасная штука — в мое время таких не было.

 

Внутри машины раздается скрежет. Юлия все так же стоит, опираясь на котел. Сжимает голову в ладонях. Остальные издают радостные вопли.

 

Д м и д р ы г е р (высунувшись наружу с левой стороны машины, истерически вопит). Поздно! Пятидесятый прет на нас на всех парах! Мы не успеем остановиться! Давайте же гудок, господин Икс! Скорее!!!

 

3-й Негодяй выжимает из машины пронзительный гудок. Вопли отчаяния. Все, объятые безумным ужасом, выглядывают из окон, бросив Травайяка.

 

Т р а в а й я к (кричит). Юлия! Не бойся! Ты будешь моей! У шефа пропорото брюхо, он откинул копыта! До чего ж у него хамское выражение лица после смерти!

М и н н а. Нет, ты создан для меня! Для меня! Ты мой! Мы погибнем вместе! От нас останется мокрое место!

 

Целует Травайяка, тот вырывается. Компаньонка Минны отталкивает ее от Травайяка. В тот же миг раздается чудовищный грохот и скрежет. Все застилает пар, и видно, как машина разлетается на куски.

 

Эпилог

Неподвижный пейзаж. Ночь, лунный свет. По небу плывут белые облака. От разбитого локомотива осталась только куча искореженного железа. Толпа пассажиров. Стоны и крики. Путевой обходчик  Г у г о н ь, держа красный фонарь, разговаривает с начальником поезда. Из-под обломков извлекают раненых и трупы.

 

П у т е в о й  о б х о д ч и к. В чем дело, господин начальник? Столько народу на паровозе? Стреляли? Это что — налёт?

Н а ч а л ь н и к  п о е з д а (схватившись за голову, без кивера; шинель разорвана). Пе-пе-пе-пе-пе-пе-пе... Ах, ах... Боже, Боже...

П у т е в о й  о б х о д ч и к. Да говорите вы по-человечески! Я как заметил, что делается, тут же подал сигнал «стоп» — вам и номеру пятидесятому. Вы тогда, должно быть, уже прошли станцию, если только у меня часы не врут. Моя жена сошла с ума — у нее сегодня был припадок буйного помешательства. Да еще этот телефон с пяти вечера не работает! Я не хочу нести ответственность.

Н а ч а л ь н и к  п о е з д а (разводит руками и что-то невнятно бормочет, потом говорит). Эт-т-то т-т-т-т-а-а-а-йна!!! Какое чудо, что я уцелел! У меня каша вместо мозга, в голове дыра. Того и гляди, все из нее вывалится.

 

Откапывают Юлию, та с криком выбегает на авансцену.

 

Ю л и я (безумно). Ничегошеньки прекрасного в этой жизни просто быть не может! Все — сплошное свинство! Все, в чем была красота, раз и навсегда кончилось! Довольно! Убейте меня! Я ничего не хочу — ни видеть, ни знать! Уже не знаю, даже действительно ли я — это я. Не знаю, что будет через минуту. Бессмысленные слова заливают оголенный мозг, все чужое, мерзкое, все уже не то, а что-то совсем другое. Мне страшно! Я не знаю, живы эти люди на самом деле или нет. (Указывает на присутствующих.) Вязкая, безликая, черная бездна разверзлась предо мной! (Садится на кучу обломков.)

П у т е в о й  о б х о д ч и к. Тронулась на почве нервного шока. Плетет невесть что, совсем как моя благоверная.

 

Из-под обломков откапывают  Т р е ф а л ь д и, трупы  т р о и х  Н е г о д я е в  и  2 - г о  Ж а н д а р м а.

 

1 - й  ж а н д а р м. Так-так — трое негодяев и мой коллега превратились просто в кучу фарша. (Указывает на Трефальди.) Вот главный виновник. Хватайте его!

Т р е ф а л ь д и. Ты что, любезный, не видишь: у меня и так все кишки навыпуск... Я же вот-вот концы отдам. Регулятор вонзился в брюхо самое меньшее сантиметров на тридцать.

 

Извлекают  Т р а в а й я к а  и  М и н н у, целых и невредимых.

 

А кроме того, у меня нервный шок от удара лопатой, который мне нанесла эта дама. (Указывает на Минну).

М и н н а. Итак, мы целы и невредимы. Иди сюда, Войташек, и забудь о той, что довела тебя до этого кошмара. Со мной ты совершенно успокоишься.

Т р а в а й я к. Разумеется — но ответственность? У нас же есть свидетели. Все пошло наперекосяк. Право, после всего этого хочется только одного — покоя.

М и н н а. Ерунда. Побудешь полгодика в психбольнице, отдохнешь. Потом я тебя освобожу. Мой дядя — прокурор апелляционного суда. Ты должен жить и быть свободным. Ты в моем вкусе. Другого такого мне не найти, хоть я и графская дочь. (Жандарму.) Господина кочегара я забираю под свою ответственность.

 

Жандарм берет под козырек.

 

Т р а в а й я к. Раз так, ничего не поделаешь. До свиданья, шеф. Увы, для меня все начинается сначала. Спасибо Юлии с ее магнетизмом за все поразительные вещи, что мы пережили. Теперь уж с меня на всю жизнь хватит истеричек! (Выходит с Минной налево.)

Д м и д р ы г е р (выбираясь из-под обломков). Капустинские расшиблись в лепешку, нашинкованы, как капуста. Я весь забрызган потрохами мадемуазель Миры. У меня такое чувство, будто все это мне приснилось.

 

Входит  Я н и н а  Г у г о н ь. Волосы растрепаны, вся в белом, украшена цветами, словно Офелия. Спокойно наблюдает за происходящим.

 

Н а ч а л ь н и к  п о е з д а. Пойдемте-ка пропустим по кружечке пива, господин путевой обходчик Гугонь. Пока все выяснится, откупорим новую бочку! Остальным займется спасательный поезд. Только бы это не стало началом эпидемии среди машинистов всего мира!

Я н и н а  Г у г о н ь (подойдя к Юлии, обнимает ее). Я тоже знаю всё, как и она. Только мы — я и она — знаем все, остальные — болваны. Я всегда этого ждала. Ждала всякий раз, когда мимо проносился поезд. Вы не знаете, что за мука — ждать и смотреть на поезда, которые пролетают мимо, мчатся куда-то и везут, везут людей, столько людей. И вот результат — я ждала не напрасно. Сегодня в пять я перерезала телефонный провод. Дух сказал мне ночью: так надо. У него была темная бородка и блестящие глаза. С ним-то я и изменила мужу во сне. Ха-ха-ха!!!

П у т е в о й  о б х о д ч и к. Янина, успокойся и возвращайся домой. Слушать стыдно, что ты болтаешь!

Т р е ф а л ь д и (приподнявшись). Янина! Почему я не знал тебя прежде? Вне всякого сомнения, я бы тебя соблазнил!

Я н и н а. Это он! Он снился мне сегодня ночью!

 

Падает наземь с диким воплем. Юлия целует ее. Слева вбегают доктор  М а р ц е л и й  В а с ь н и ц к и й  и  д в о е  Ж а н д а р м о в.

 

Д о к т о р  В а с ь н и ц к и й (указывая на Трефальди). Прежде всего спасать вон того! Это величайший преступник на свете, знаменитый герцог Трефальди, король убийц. По крайней мере, хоть он один должен жить, чтоб понести примерное наказание за свои злодейства. (На коленях возле Трефальди.) Полиция получила телеграмму. Мы прибыли на дрезине из Дамбелл-Джанкшн. Там его как раз должны были арестовать. Публика ни о чем не подозревала. (Осматривает Трефальди.) Черт возьми. Ничего не поделаешь! Кишки наружу!

Т р е ф а л ь д и. Поздно, доктор. Даже ради удовольствия судей я уже не мог бы отсрочить час смерти. Предчувствие у меня было, но клянусь: я ни о чем не знал. Умираю без сожаления, так что можете радоваться. До встречи.

 

Умирает. Все обнажают головы.

 

П у т е в о й  о б х о д ч и к. Господин доктор, оставьте вы убийц и займитесь-ка лучше женщинами! (Указывает на свою жену и на Юлию.) Обе совсем спятили!

Д о к т о р  В а с ь н и ц к и й. Сейчас, сейчас, любезный. Прежде всего правосудие, потом раненые, а уж психические подождут — все равно мы им ничем не поможем.

 

Занавес

 

Конец эпилога и всей пьесы

 

1923