Одинокие игрушки Аси
Никто из дальнобойщиков не знает ее адреса. Если я хочу у кого-нибудь что-нибудь получить, то делаю вид, что знаю его. Если, к примеру, хочу отлить себе немного шоколада из бочки Лысого. Правда, когда дело доходит до дела, я начинаю вилять, мол, где-то, что-то, вроде как, кажись. Кто-то видел, как она ела мороженое «Магнум» в Псьциме под «Божьей Коровкой», как в Згеже покупала сахарную вату, а в Быдгощи на вокзале обжигалась чаем. Видели в «Теско» в Освенциме, перед «Лидлем» в Треблинке, в парикмахерском салоне в Едвабной, около кинотеатра в Кшижовой. Ее видели в Польше класса Z перед магазином «Leader Price»: вышла перекурить. А в салоне в Пясечно приклеивала накладные ногти. А как едешь на Ельч, за Вислой, над каналом, даже ее снимок есть, улыбающийся такой, жаль, что лица не видать… Лицо с фоторобота. Живет она в доме типовой застройки, на четвертом, допустим, этаже. С мамой или с бабушкой. С окном во двор. С видом на белье на веревке. На трансформаторную будку. Иногда она развешивает белье на балконе. Над рекламой окон и дверей.
Но, черт побери, ее ведь на самом деле никто так и не видел!
…Вот в таком насквозь польском пейзаже и родилась святая. В одна тысяча девятьсот восьмидесятом году от Рождества Христова. В семьдесят пятом. В девяносто, за ногу его дери, первом. Одно можно сказать наверняка: на дворе была зима. В ночной тиши под погасшими фонарями и под секущим снегом звенел голос. На крыше начальной школы № 66 стоял грустный ангел в одном плаще, ангел-эксгибиционист, и ветер развевал полы его одеяния. Обдуваемый ветром, он играл на трубе то ли печальную фугу, то ли джазовую версию «Утомленного солнца».
А лет ей было пятнадцать. Двадцать. Двадцать два. Знак Зодиака: Козерог, морозное январское утро. Цвет глаз: замерзшая лужа; цвет волос: иней. Любимый цвет — кремовый, любимая книга — их слишком много, любимый камень (вопреки гороскопу) — гранат, мечта — бегать или хотя бы ходить.
Никакая история не хотела начинаться, потому что для того, чтобы истории начаться, надо было, чтобы кто-нибудь приехал к ней, чтобы какой-нибудь незнакомец посетил ее, или чтобы она сама куда-нибудь поехала. Но она была на инвалидной коляске. За одну лишь эту новость можно было слить себе целое море шоколада из цистерны Лысого. Новость на миллион. Но, кроме бабушки, об этом не знал никто. Ася целыми днями прощелкивала пультом все триста станций Цифрового Польсата, отвечала на вопросы радиовикторин о звездах и сериалах. Выигрывала косметику, которой не пользовалась, выигрывала книги и билеты в кино, в которое не ходила, потому что в кинотеатрах не было пандуса для колясочников. Разговаривала с тамагочи до тех пор, пока не сдохла батарейка, но она не скучала, потому что особой была любознательной. Собирала маленьких стеклянных зверушек, которые стояли у нее везде — вокруг телевизора и на полках, — и питались пылью. Выращивала кактусы, которые у нее тоже питались исключительно пылью. Читала Пауло Коэльо и Уильяма Уортона. Их романы на каждый Новый год она получала в подарок от бабушки, а парня, который писал бы ей школьным почерком натужные посвящения на книжках, у нее не было. Совершенно неизвестно за что ненавидела Джонатана Кэролла, хоть он выходил в той же самой серии. Видимо, имела вкус, и сходство обложек не могло сбить ее с толку. Ей хотелось, как Уортон, жить на барже, пахнуть рекой и отрастить себе седую бороду. Было время, когда она ощущала себя Пташкой, а за ее окнами, казалось, простирается самая настоящая американская провинция. Но больше всего она любила Ольгу Токарчук. За то, что та понимала людей, и от ее прозы исходило тепло. Потом на «Аллегро» она купила машинку и подстриглась, оставив на голове сантиметровый ежик и насвинячив вокруг волосами.
Она коллекционировала ароматизированные чаи в коробочках и ароматические свечки, пахнущие химией, имитирующей запах цветов, разные мыла с втопленными в них лепестками, имитирующими настоящие лепестки… И вообще, всякая дрянь к ней так и липла и питалась пылью ее жилища. Десятки рам, рамок, рамочек и рамулечек стояли и висели повсюду, а самая большая обрамляла Асино фото в праздничной белой блузке с воротничком. На самом верху стенки стоял горшок, из которого спускался чуть ли не до земли буйный побег и заслонял половину Асиного лица, которое как бы пряталось и выглядывало из-за листьев с вдохновенным выражением «убежим на покрытые вереском склоны».
Она любила поливать эти свои цветочки, заваривать чай «дыхание русской зимы» в специальном чайничке со свечечкой внизу, чтобы он не остывал, и читать, например, «Путешествие людей Книги». Ну, там, благовония и всякое такое. «Старая Добрая Супружеская Пара» поет песни Стахуры. Шариковая ручка с малиновым запахом. И имя на рисовом зернышке: АСЯ.
У себя в комнате над дверью, не без помощи бабушки, она прикрепила напечатанный на принтере листок: «Скучают только скучные люди». Она не скучала. Смотрела в окно и отмечала, какой самолет пролетел. Так некоторые следят за поездами. Она знала, что они везут поляков на работу в холодные страны. Она представляла себе эти холодные страны по фильму Ларса фон Триера «Королевство» как одну большую больницу с низкими потолками и пробковыми досками, заполненную людьми с ограниченными возможностями на инвалидных колясках: их ноги прикрыты клетчатыми пледами из «ИКЕИ», а возят их бестрепетные и безукоризненные санитарки.
Но она чувствовала себя одинокой, и чуть было не покончила с собой, проглотив целую горсть травяных транквилизаторов. И хотя у нее в комнате висели распечатанные ею слова Берната из Люблина:
Если взял ты книгу в руки,
Нет одиночества, нет скуки.
Коль в толпе забавы ищешь,
Лишь одиночество отыщешь, —
чувствовала себя одиноко. Она писала стихи и посылала их на конкурсы, которые организовывали ГЦК (Городские центры культуры) и городские библиотеки. А впрочем, что это были за го-, рода! Дыры! Надо было свое имя, фамилию и адрес написать на листочке, положить его в конверт, заклеить конверт, написать на нем девиз и этим же девизом подписать произведение. Потом вовлеченная в мероприятие бабушка относила письмо на почту и высылала в Дзержиново, Глогов, Лешно… Заказным. Ася получала призы, по сто злотых, покупала книги, чайнички, чаи, зверушек и ароматические свечки. Бабушка слушала Радио «Мария» и смотрела телеканал «Существую». Как-то раз она увидела там передачу про девочку по имени Мадя, Мадя Бучек. Тоже с ограниченными возможностями.
— Помолись Господу Богу, я пожертвовала на мессу за твое выздоровление.
— Помолюсь, бабуля. Иди, иди… — сказала она и, когда за бабушкой закрылись двери, включила компьютер и вошла на YouPorn.
Нежданно-негаданно в мир Аси ворвалась техника и, как это бывает с техникой, разрушила всю поэзию. Бабушка провела ей Интернет. Ася стала мобильной, она меняла страны и языки, полемизировала на интернет-форумах, писала комментарии… Выкладывала свои стихи на «Неполке»… Она тоннами заказывала книги в «Мерлине», потому что бабушка была богатой: во времена социализма имела свое дело, да и теперь еще не на пенсии. Чуть ли не до самого утра у Аси на столе горела лампа, но самой ее в комнате не было, она бороздила просторы далеких морей, пропадала в объятиях подозрительных сайтов с китайскими иероглифами, с малюсенькими иконками, открывающимися в углу экрана.
В одну прекрасную ночь на каком-то левом, нелегальном сайте с азиатскими буквами открылась в углу экрана маленькая рамка с категоричным приказом: «Fuck the Horse». Ася остолбенела; в вольном переводе это… О боже! Дрожащими руками она открыла секс. Она уже знала из чтения «Правека и других времен» Ольги Токарчук, что люди, а особенно русские солдаты, делают такое с козами. Но здесь не было русского солдата, зато какой-то дедуля скидывал портки и безуспешно пытался воткнуть себе в зад конское… достоинство, но оно все время выскальзывало у него из рук, да и что тут говорить, было великовато, размером с руку взрослого мужика. Она подкатила коляску к окну, перебралась на кушетку и уже оттуда открыла палкой окно, чтобы холод привел ее в чувство.
Из окна открывался вид на котельную соседней панельной школы, в которую она не ходила, и на трансформаторную будку, к которой она тоже не ходила. Ночами ток гудел ей свою песню об историях, которые происходят в электрических цепях. Об электронных воздыханиях, стонах, расставаниях, точно в мюзиклах. О продаже ящика для обуви в идеальном состоянии, о сплетнях из жизни звезд. Вальдек Мандаринка то, Вальдек сё, сними обои с Вальдеком. На трансформаторной будке висело объявление о том, что, во-первых, запрещено фотографировать, и, во-вторых, — прикасаться, и череп с костями нарисован… Эти таинственные металлические будки с гудящим, будто кто закрыл в них пчелиный рой, нутром много лет искушали ее. Под их влиянием пробуждалась воля к жизни.
Воля к жизни не частый гость в доме инвалида-колясочника.
Но однажды ее жизнь сделала резкий поворот: она отыскала на «Аллегро» бэушную рацию, мобильный вариант, вроде тех, что носят с собой полицейские и охранники. Кликнула иконку «Твоя цена». Дрожащими руками разбила копилку и нервно пересчитала пятаки. Набралось двести злотых. Если никто не перебьет цену, то достанется ей, ей, ей!
Но почему-то именно этот торг все послали куда подальше.
До сих пор на интернет-чаты она выходила как «Ася», то есть собственной персоной, и пыталась установить хоть с кем-нибудь контакт, но мужики оказались какие-то недоверчивые, наверное, думали, что под миленьким погонялом скрывается старый толстый извращенец с красным от постоянного тисканья членом и с мегастаканом мороженого из «Lieder Price» наготове. А когда поверили, то захотели перейти на скайп, но там бы выяснилось, что Ася отнюдь не секс-бомба. К тому же целью для нее был не секс. Дедуля с конем сделал свое дело, и эти вопросы перестали для нее на какое-то время существовать. Собеседники (например, кто-то под ником «on_stoit») сразу выстукивали: «Расскажи, что на тебе. На мне боксерки, но я их сейчас сниму, потому что мой уже поднял голову». Тогда Ася начинала брать ники из литературы. Пташка (большой успех!). Аль (ноль успеха). Э. Э., Лауфер, Куммернис, Вильга, Раухе, Марта, Клоска. Особенно Куммернис пришлась по вкусу молодой святой. Но мужикам не хотелось заниматься сексом с женщиной под ником Куммернис. А один так даже написал ей в привате: «А может, сразу Винифреда, козлик?» И тут же появилась надпись: «закрыл приват».
Теперь же у нее в арсенале было мощное оружие — ее милый девичий голосок при одновременном отсутствии изображения. Целую неделю ждала курьера, а когда он появился, расплатилась и тут же проверила, не обманули ли ее. Она с нетерпением читала полную опечаток инструкцию по обслуживанию (очень даже нелегкому, как оказалось) модели «Harry». Сначала по радио был слышен только шум. Зато в нем, где-то вдали, маячили загадочные голоса духов. Ася почувствовала, как к голове приливает волна крови, ее тело содрогнулось. Весь мир, приключения, автострады — всё в ее руках! В ее маленькой комнатке! Голоса по-черному ругались, потому что «зима опять, как и каждый год, стала сюрпризом для дорожных служб».
Крутила, крутила, пока, наконец, бабка не пошла к соседу, который разбирался в этом деле. Сосед был личностью сухой, но незаменимой. Пришел, обругал их и сказал, что у Аси плохая модель, ручная, которая в их панельном доме никогда чисто не поймает дальнобойный канал.
— А какая должна быть? — спросила она чуть не плача.
— А такая, как в машине!
— А к чему ее подключают?
— К прикуривателю!
— Но я не курю.
Он посмотрел на нее так, что она вновь едва не расплакалась.
Поскольку голоса всё еще были нечеткими, она упросила бабушку, чтобы та вывезла ее на инвалидной коляске на варшавскую дорогу, в то место, которое называют Татарской развилкой, и оставила ее там на целый день с рацией, с бутербродами и питьем в бутылке. Там стоял киоск с кофе, с белыми пластмассовыми стульями, одним зонтиком, сникерсами за стеклом и картами «Heyah» с напечатанным на них Вальдеком Мандаринкой. И вот впервые в жизни Ася припарковала там свою коляску и включила рацию. Вышла в 22-й канал и смело пропела в эфир:
— Прием! Проверка связи, как меня слышно? — Изо рта ее шел пар.
Потом был шум, треск и вдруг:
— Слышно хорошо.
И опять шум. А потом треск и:
— Как тебя зовут?
Шумы и треск всегда появлялись, если не нажимали на тангету во время разговора. Ася нажала тангенту и смело сказала:
— Меня — Ася, а тебя?
Треск и:
— Вообще-то Войтек, но все зовут меня Толстый. Толстый Болек из Тлуща. А где ты живешь, рыбка?
«А где ты живешь?» — к этому все всегда сводилось. Но с этого дня игра пошла ва-банк! Потому что литература никогда не выиграет у техники, а тем более у живого молодого мужика. Ольгу Токарчук — долой, старых мужиков — Пауло Коэльо и Уильяма Уортона — тоже долой, в угол, к зверюшкам из стекла, питаться пылью. Впрочем, Уортон сразу после этого умер. Ася проплакала всю ночь.
Сперва один спросил, как доехать до «Теско», а она не знала, но уже на следующий день обложилась автомобильными атласами и старалась помочь информацией. Она быстро схватывала их язык. Не «ехать», а «лететь», не «дорога», а «дорожка», не «друг, приятель», а «братишка, коллега», ну, и самое важное — «пока, ни гвоздя, ни жезла». А когда дождь как из ведра или зима снова удивит своим приходом дорожные службы, то — «шершавой дорожки». «Взаимно».
На трассе всегда был какой-то ведущий, альфа-самец, который всех держал за жабры, обзывался, вызывал на бой (за нее!). Если у кого-нибудь, например, появляются претензии, что Ася, дескать, «забивает канал». Когда она разговаривала с ним, то, видишь, не забивала, а как с кем другим начала разговаривать, то вдруг стала забивать. Тогда раздавались обиженные голоса, и ведущий на линии поводырь начинал:
— Ты, бля, пидор-сосиська-ёбаная, что ты к ней имеешь? Ну, говори, что ты к ней имеешь?! Хочешь встретиться со мной? Тебя, сукина сына, приглашаю сеткой выше, в отдельную комнатку, там посмотрим, как ты меня переговоришь. Прием!
— Отвали, твою мать.
— Ты — сын бляди-дешевки, подстилки, проститутки, прием! Прием!
— Да не выхожу я на разговор с пидорами. Хрен тебе на лопате, а не прием.
— Прием! Твоя старая всеми своими губами как в ладоши хлопала, когда я ее ебал, аж скворечник трясся. Прием!
Ну и шли они сеткой выше, в «отдельную комнатку», чтобы там за нее посражаться на словах, пообкладывать друг друга матюгами.
Но Ася была слишком робкой, чтобы все это слушать, и только говорила:
— Эй, ребята, ну перестаньте же… Возьмите себя в руки… До каждого черед дойдет… Нет, ну, эй вы, перекурите, что ли… а?..
Из девятнадцатого канала она знала, где пробки, а где ДТП. Наносила эту информацию на карту, сначала фломастером, и еще хотела бумажки пришпиливать, а потом оказалось, что нет нужды, потому что в мире дорожных потоков существуют четкие закономерности. Если сегодня, например, среда и если три часа дня, то пробка будет здесь, а ДТП здесь, зато вот здесь будет пусто, а через час не протиснешься. Ей не нужно было писать на листочках. Она наносила только изменения в объездах и закрытые на данную минуту участки дорог. Когда же «зима, как всегда, преподносила сюрприз дорожным службам» и «шершавость» приходила на смену «гвоздю с жезлом», Ася, как святая мученица в большой шапке с помпоном (Уортон), сидела на «дежурстве» чуть ли не по двенадцать часов и дышала на фиолетовые от мороза руки. Бабушка приносила бутерброды и кофе в термосе:
— Ты точно такая же святая, как и Мадя Бучек.
Но на ночь она вынуждена была с ними расставаться, потому что ее рация пока еще не ловила в доме. Она жила эфиром и так скучала по ним ночами, что, в конце концов, купила на «Аллегро» бэушный цифровой диктофон и стала записывать голоса «с автобана», скидывала на компьютер и снова слушала. Ночами маленькую комнатку Аси заполняли сотни мужских голосов, которые она усиливала; надевала наушники, чтобы не разбудить бабушку, и под тусклой лампочкой снова и снова вслушивалась в их разговоры. Особенно внимательно она слушала себя, как она задает им вопросы, как подсказывает решение проблем, чем радует. А раз в Рождественский Сочельник даже спела им колядки. Она очень смутилась, прослушав запись, уменьшила громкость чуть ли не до нуля и, обескураженная, нервно всматривалась в скачки кривой на мониторе. Если они и были на что-то похожи, то никак не на «Иисусика Маленького», а скорее на линию пульса во время операции. Запись закончилась, и линия стала прямой. Пациент умер, подумала она.
Она узнала, что их покровитель — святой Христофор.
Толстый Болек посоветовал ей купить другую рацию, такую, как, например, у него в машине. У нее радиус гораздо больше, поэтому с ней можно работать и в панельном доме.
— Но я не курю, а ее надо подсоединять к прикуривателю…
— Ха-ха-ха! К автомобильному, рыба моя! А тебе нужно подключить к выпрямителю. Ну, и антенна тоже важна. В машине антенна крепится на магните к крыше, так что весь капот становится антенной… Ну, и это, как его… короче, тут мужик нужен, потому что ты одна не справишься. Если хочешь, то я, Толстый Болек, могу заскочить к тебе, когда буду проезжать через Пётркув, тогда кайн проблем, ну и всё тебе лучшим образом установлю…
И тогда, сказанный невинным голосом, прозвучал тот единственный, сакраментальный вопрос проклюнувшийся через кучу других, ответы на которые Толстого вовсе не интересовали: «А где ты живешь, детка? В смысле — адрес? Куда подъехать?»
Какой у тебя, рыбка, адрес? Какой адрес? Не только Черная Грета и не только Толстый Болек интересовались Асиным адресом. Ты это, ну… В общем, ты это, Аська, не пойми меня превратно, можно мне как-нибудь к тебе заскочить? Где ты живешь? Правее или левее, около «Теско», что ль?
Но она держалась стойко: адрес не давала никому. Только соседа-сухаря попросила, чтобы он помог ей с этим выпрямителем, а антенну велела вывести на крышу, зацепить кабель за трубу и протянуть в ее квартиру. Теперь радиус охвата увеличился значительно. Ни дать ни взять — смотритель морского маяка, посылающий сигналы во все пределы Польши. Е-60 — свободна, Е-46 — стоит, стоит, повторяет Ася, Е-46 — стоит. Теперь они были в ее комнатке и день и ночь. Теперь она уже не только давала советы относительно пробок, которые знала наизусть, но и занялась междусобойчиками. Особенно ночью, когда одинокие водители боялись заснуть на длинных перегонах и, игнорируя предписанный правилами перерыв на остановку, выбрасывали шайбы и открывали душу Асе, хотя бы потому, что открытая душа оживляет не меньше, чем открытая форточка. Приглушенным шепотом она говорила с ними об их детях, которых они не видят целыми неделями, о том, что у них болят локти, позвоночник от сидения в одной позе… Пока не заполнила собой весь 22-й канал. Где Богдан? Разговаривает с Асей. Где Гарри? Где Джо? Где Волк? Где Дядя? Где Толстый из Тлуща? Где Рых из Ломянок? Рых, отзовись! Разговаривают с Пётрковом на четвертом. Блин, Ася на линии, ну тогда и я поспешу поговорить! Каждому хотелось, ясен пень, трахнуть Асю, но молодая святая противостояла дьявольским нашептываниям и воздевала очи горе. Это было одно из первых испытаний, которым ее подверг сатана, как некогда святую Куммернис из Шонау.
Один раз было дело: Цыца, этот извращенец, послал Асю по адресу, потому что она целый час забивала канал. Что тогда было! Вся флотилия фур на него так вознегодовала, что чуть не выпихнула на обочину! Их святую Асю обидеть!
Они исповедовались ей во всех своих прелюбодеяниях, совершаемых на спальнике и в скворечнике, и у нее перед глазами вставали отрывки уортоновской «Пташки». Они исповедовались ей в контрабанде, провозимой в запасках, в сливе масла и шоколада из цистерн, рассказывали, как оно было в давние времена, «когда тебя, детка, еще не было на свете». А молодая святая ласково увещевала их, умоляла, чтобы они сошли с тропки которая через Закоулок У Хромой ведет в страну тьмы, и чтобы вместо этого они свернули на дорожку, свободную от выкрашенных в розовый цвет придорожных баров с названиями «Афина», «Афродита», «Эммануэль». Она напоминала им, что они должны своим женам и детям, а именно: любовь, верность и преданность.
Ася для нас, что мать родная полиция. Ася мерит скорость. Ася ведет картотеки. Агент 007, модель «Ася». А может, это менты банкуют: наняли несовершеннолетнюю, чтобы просочиться в их среду, а она влюбила всех их в себя (хоть на самом деле она, может, страхолюдина какая) и теперь стала их святой. Грета — так та вообще втрескалась, потому что лесбы на нее западают еще сильнее, чем мужики. Ради Аси она учит польский язык с кассет, едет и повторяет за диктором: «Это — клюбника, клюбника красного цфета… Ми идем в кино. А ви идете в кино? Они идут в кино. Прифетствую вас, пани Анна Ковальска. А ви тоже идете в кино? Прифетствую вас, пан Анджей Новак. Нет, я не иду в кино. Я еду на тачу». «На датшу, на датшу», — повторяла за рулем Грета.
С ума сойти.
Она всегда была в пути. Ася лежала у себя в Пётркове, в блочном доме, голова под одеялом, и в то же самое время она ехала, ехала… В Амстердам, в Москву, в Швецию!
— В котором часу будешь на границе? Когда будешь на пароме? А ты купи себе что-нибудь в дутике. Как что? Чтобы было что поесть потом, утром, когда уже будешь в Бельгии, — говорила она и чувствовала тревожный холодок в животе, охоту к перемене мест. Бельгия! Такое только по телевизору и увидишь.
