Марго

Куда ломишься, дятел? Куда встраиваешься? Видишь, опасный груз? Для тебя опасный! Совсем сбрендил? Хочешь проблем на свою задницу? Тебе погодные условия ничего не шепчут, а? Уже неделю льет. Дорога скользкая, чуть только в тиски — шлифанул. Не слышал разве: циклон со Скандинавии! Июль столетия. Во-во, давай, давай, ты мне еще на голову залезь! Засранец! Во куда поцелуй меня! Fuck you, motherfucker!

Он сигналит и отжимается вправо. Я опускаю стекло, чтобы мой жест легче дошел до его пустой головы. Наши кабины сближаются. Он успевает скорчить непристойную мину и показать, что он со мною сделал бы. Щас-с, если только сможешь, папик! Сваливай, братишка. У тебя кокса не хватит против меня! Размечтался! Думает, раз баба за рулем, так можно ее обойти. Ему гордость не позволяет ехать за бабой, ему обязательно обогнать ее надо. Нет, парень, не на ту нарвался! Меня нахлобучить — талант нужен! Дорога — она пустыня в смысле баб. Ноль баб в радиусе километра, вот он и выходит в канал:

— Эй ты, Марго! — (Это все, что он может сказать.) — Эй ты, Марго, сверни на обочину, поговорим!

— Для «поговорим» существует «Эра». Иди мимо. Низких тебе балок.

— Взаимно!

— Взаимно?! Ты чего вообще, пекаэс, мешок, против меня, рефа, имеешь? Соблюдай субординацию, парень. И нечего мне всеми люстрами мигать, давно гиббоны платное кино не показывали? Вон они уже стоят у дорожки, кино снимают! А для тебя, Казик (обмылок с усиками и в бейсболке с логотипом НВО, а на лобовом стекле у него трафаретка «Казик»), сейчас специально будет забытая богом дыра, где ты все, что после Черной Греты останется, себе возьмешь. Хромую, например, ха-ха! А мне время на тебя тратить не резон, я по шайбе иду. Пока, ни гвоздя!

— Шершавой!

— Ни гвоздя.

— Шершавой.

— Ни гвоздя, я сказала, блин, без тебя знаю, что шершавая дорожка — важная вещь. Только есть такой святой обычай говорить «ни гвоздя, ни жезла», и нечего мне тут изменять обычаи! Шершавость — само собой, но только зимой и после дождя, а пока ты трепался, дорожка успела высохнуть.

— Ладно, Марго, скажи тогда, где эта стоянка… ну та, которая с подружками, а?

— Влево, влево и еще раз влево! — кричу я, после чего резко сворачиваю вправо, вправо и еще раз вправо. Давай, Казик, гони… Сейчас тебя там низкая балка встретит, и развернуться негде… Ба-бах, подбит, миноносец «Казик» пошел ко дну!

 

Хромая

Здесь верховодит Хромая, но что-то в последнее время ее не видать. Мужики говорят, что отсасывала без предохранительного клапана, и ее залило. Накувыркалась в скворечнике, и как птичка улетела.

Случается, когда отдаю долг законной сорокапятке, я сплю здесь, на этой лесной стоянке, называемой Закоулком У Хромой. Нахлобучиваю бейсболку и давлю на массу. Кто-то стучит в кабину, а я как встала в три ночи на пароме Польфер-риес, так до сих пор все и ехала, так что пусть хоть обстучится весь. Но, блин, упрямый, стучит и стучит. Я в бешенстве вскакиваю, а это Хромая. Полтинник уже разменяла, сама толстая, с опухшей перевязанной ногой, морда рябая, ну и лезет ко мне:

— Отдохнуть не желаешь? Тук-тук-тук. Ау!

— Спасибо большое!

Поворачиваюсь на другой бок, потому что не было еще такого, чтобы кто-то усомнился в моей явной принадлежности к женскому полу. Сон, понятно, как рукой сняло. Только притворяюсь, а сама из-под козырька наблюдаю, что делает эта шалава. А она проковыляла на другую сторону дорожки и отливает. Даже на корточки не присела, встала враскоряку, ноги свои забинтованные да опухшие расставила, юбку, под которой наверняка не было трусов, выше колен задрала и ссыт, стоя, себе на туфли мощной струей. Потом вытащила из кармана юбки платочек, подтерлась, высморкалась и спрятала его назад в карман. Впрочем, что-то, наверное, есть во мне такого, что, когда я сплю в бейсболке, то все принимают меня за мужика и все ко мне: «Ау! Каман, бэйби! Давай устроим небольшой перепихончик!» Жаль, что парни не выходят на дорогу; эх, вот если бы породистый двадцатилетний блондин, загорелый, с веснушками и оттопыренными ушами постучал… Постучал… В окошко… Ох, постучал бы-стукнул-трахнул меня, ой, трахнул бы… да так, чтоб на лобовое стекло брызнуло.

Мужики, понятное дело, затаскивают плечевуху на спальник, в скворечник, и имеют ее по полной программе. Но мой весь завален блоками сигарет и упаковками пива и молока. Молоко это так, а вот на пиво, водку и сигареты я получаю каждый раз конкретные заказы эсэмэсками. И там, где я сдаю свой товар в Скандинавии, уже ждет получатель — один финский старикашка, который все это выпивает и выкуривает, так что, честно говоря, даже и не знаю, как он еще жив остается. Такое только в Скандинавии возможно. Может, он каждый раз убивает себя и к каждому новому моему приезду снова возрождается, чтобы еще больше напиться и обкуриться по славянским ценам из «Макро». А уж если они пьют, курят, то истерика, то у них на лицо выползает этот, ну… «Крик» Мунка. Поэтому я всегда перед рейсом еду в оптовый магазин «Макро» и по самым низким ценам покупаю заказанное, потому что разница в ценах между Польшей и Скандинавией огромная. А у кого скворечник посвободнее, те тащат бедную Хромую с ее больными ногами наверх, в гущу Джонни Уолкеров…

TIR

TIR

TIR

Звучит, как «зверь». Ну да, по-немецки «Tier». MAN.

«Man» по-английски и, кажись, по-немецки тоже — «мужик». А вместе получается что-то вроде «зверь-мужик».

— Что? За что меня? Что? Ну и что, что нет шайбы. Но я же на стоянке, Цыца может подтвердить. Я вообще только час в пути. Закончились у меня шайбы, а мясо — кровь из носу — надо отвезти, иначе протухнет.

Вы мою шефиню спросите. Не машина — старый труп. Теперь таких MAN'ов больше не производят. Но я люблю его. Он такой, ну… такой… такой большой! Я обращаюсь к нему, как к женщине, а вернее, как к животному: «Страшуля». Это корова, например, может зваться Красуля, а у меня машина — страшная, ленивая, неуклюжая, но если знать к ней подход, то и ее можно неплохо подоить. Штраф? Пятнадцать тысяч? Гражданин начальник! Большая машина — большой штраф. Ха-ха-ха, старый анекдот, жаль, что не смешной. Ну ладно, вот вам адрес фирмы, Хишпан Мариола — ООО «Mariola Spedition», пошлите это шефине, Варшава, улица Радарная, вы там спросите, любой вам скажет. А если здесь, на месте, то вот вам нож и режьте меня. Шефиню сразу кондрашка хватит. И что еще? Давление недостаточно? Я подкачивала. Сколько? Уехать на ближайшую стоянку? Уже уехала, уже меня нет! До несвидания, гражданин начальник. Вот работка-то, всё палкой да палкой. Всегда и везде полиция в… Именно там.

На якобы недокачанных совершенно спокойно добираюсь до «Nevada Center». Ни дать ни взять Америка, хоть и в поле построенная. Сначала подкачиваю эти чертовы шины. Так. Сил больше нет. Потом заправляюсь и получаю в награду талон на обед ценой в пятнадцать злотых. Снимаю перчатки, бросаю на сиденье, выключаю вебасто, беру сумку, высовываюсь из кабины, смотрюсь в большое, как тарелка, зеркало, подкрашиваю губы, закрываю кабину и иду в сортир. Мужской, другого нет. Этот мир не для женщин. Достаю маркер и пишу на стене:

— потому что у меня иногда что-то такое вдруг как подкатит к сердцу, что не могу не написать стих в мужском сортире. Достаю элегантненькое золотое зеркальце и привожу себя в порядок. Делаю себе свой маленький Париж. Подпорченный немного кошмарной вонью и како-(в буквальном смысле) — фонией из соседней кабины. Они жрут всю эту колбасню и свинокопчености, истекающие жиром поджарки, всё, чем здесь торгуют, чтобы потом этим же говном и кончить. Еще только шаржик на Грету с подписью «Herman-Transport», это ее должно зацепить. Рядом уже кто-то до меня успел нарисовать прекрасную принцессу со звездочками вместо глаз, с волшебной палочкой, с громадными буферами, слушающую рацию, и подпись: святая Ася от Дальнобойщиков. А я что?! Взяла и себя тоже увековечила рядом со стишком, сильно при этом свой силуэт облагораживая эстетически утонченной голенью, и волосы слегка поправила, потому что встала на стоянке только сегодня, в пять утра, а так уже два дня в рейсе.

Причепурилась, иду в «Макдональдс». Ем за «лучшим русским столом», потому что я реф, то есть аристократия. Сажусь у аквариума. В «Неваде» господствует строгая иерархия, здесь три точки, из которых «Макдональдс» стоит выше остальных, а в нем аквариум, около которого могут сидеть только большие рыбы, то есть рефы: я, Грета, Збышек, Илай и т. д., и еще русские в меховых шапках, которые все время спорят, кто за сколько времени доехал от Амстердама до Москвы. Даже минуты считают. Игра у них такая. Перед «Макдональдсом» есть даже маленький зверинец: павлины, клетки с кроликами.

После рефов в иерархии стоят бочки, потому что у них всегда много товару остается «на стенках» и стекает, так что приятель, Лысый, шоколад возит и с каждого рейса литров до сорока шоколада сливает со стенок в обычные пластиковые бутылки из-под минералки, а когда шоколад схватится — самое то, что надо! Обожаю эти бутылки! Срежешь ножом пластик — и пожалуйста — отливка после «Бескидской». Как шоколадные деды-морозы, только без обмана, не пустые внутри. Ниже в иерархии — сундуки, мешки (а пекаэсы по большей части мешки) и скелеты (они возят жилые контейнеры в Германию, понятное дело, что такие контейнеры — пустые, тоже мне груз). Едят из миски взятое из дома или на шмеле перед контейнером сварганят. А когда, например, на пароме спросят про национальность, чтобы не мешать поляков с другими народами, и спросят пекаэса: «Поляк?», он отвечает: «Нет, пекаэс». Ха-ха-ха! А спрашивают, потому что должны сориентироваться и случайно не поместить рефа в одну каюту, например, с тремя скелетами. Потому как западло.

Русские везде поразбросали свои полиэтиленовые сумки-пакеты, набитые разными свитерами, всяким мусором, они чем-то очень озабочены:

— Эй, Марго, знаешь новый указ?

— Что, царские времена вернулись?

— Пока другой. Немцы объявили, что дальнобойщики могут въезжать на их территорию только по четным дням, да и то исключительно с утра до вечера, а ночью нет. А то пробки у них образуются.

— О-хо-хо, вот плечевым работы прибавится!

Откусываю от булки.

— Сами себе этот указ и продавили, — говорю я с полным ртом.

— Ну да, у немецких властей через постель продавили.

Они такие особые охранные периоды называют «эльдорадо». Тысячи фур день и ночь торчат в приграничной колейке и не могут ехать. Мужики друг друга поливают из ведра перед машиной, грязная мыльная вода течет по асфальту, кто-то готовит еду в полевых условиях. Почти раздетые, весело, как на кемпинге. Торгуют по углам, кто что провез. Только у сундуков ничего нет. Оно и понятно. Пока стоят, режутся в игры всех народов мира, потому что здесь в чистом виде интернационал.

— Сундуки всегда в прогаре.

— Эй, Марго, ты что имеешь против сундуков? Да ты хоть раз полюбила бы сундука!

— Ха-ха! Нет уж, слишком неравный брак! Что бы на это сказали мои родители, которых у меня нет? Эй, Алешка!

— Что?

— Говно! Сам влюбись в пекаэса, ха-ха-ха, в скелет-минет. А этот указ, он что, и рефов тоже касается?

— Нет, моя королева, не касается! Мы — единственные, кто едет! Ноль пробок.

— Ну теперь нас по-настоящему возненавидят.

— Кто?

— Ну как кто? Сундуки. Будут говорить, что рефы зазнались.

— А ты знаешь, что Хромая умерла? Отсасывала…

— Умерла? Как умерла? Да я неделю назад ее видела!

— В газетах даже писали, кто бы мог подумать. По пьяни или как, короче, попала под поезд, нашли на железнодорожной насыпи во Вроцлаве, черт ее знает, как она туда попала, убийство с целью ограбления исключено, вся дневная выручка осталась при ней.

— А что она делала во Вроцлаве на насыпи? Там дальнобойщики около «Новотеля» останавливаются и под «Каргиллом», ну а на насыпи-то что ей делать?

— А хрен его знает. Говорят, что это черт ее убил, потому как на груди у нее была вертикальная отметина, точно когтем кто провел. А насыпь… Так там внизу одни порношопы и бордели. Может, на работу устроиться хотела?

 

Черная Грета

Смотрю через стекло — в зверинце паника! Павлины грозно расправляют хвосты и готовятся к атаке, петухи топорщат красные гребешки. Кролики со страху сыплют горохом, рыбки в аквариуме мельтешат и ищут выхода к морю.

— О боже, парни, загородите меня! Грета надвигается! Дайте мне скорее какую-нибудь газету!

Грета! Она не идет, а именно что надвигается, как буря. Мечет громы и молнии во все стороны. В маечке с надписью «Herman-Transport». Ну и прекрасную же тебе, Грета, шеф блузочку справил. Она тащит большую коробку, как от телевизора. Вижу это через стеклянные стены. Подходит к грустному клоуну, сидящему перед «Макдональдсом». Нежно щелкает его по шапке, кладет на его колени коробку и говорит ему по-немецки: «Сторожи!» Двери открываются автоматически. Хоть лучше было бы, чтобы их как раз заклинило. Грета бросает рядом с нами бейсболку с надписью «Chicago Bulls» и направляется к кассе заказывать. На дармовой талон, потому что заправилась под завязку. Двойная порция картошки фри, большой стакан колы, мегаведерко всего, мороженое «МакФлурри», чизбургер-хуизбургер и большой Фиг-в-Тесте. И добавку. Gross. Чего добавить? Всего! Долго мне еще ждать?

Грета — это легенда. Ездит на вэне, разрисованном голыми бабами в недвузначных позах, по той же самой дорожке, что и я. Если сюда подгребла, если уж тут объявилась, будет у меня болтаться под ногами весь этот левый рейс. Надо будет ее потерять из виду!

Немка из бывшей ГДР. Гроза дорог со сломанным носом. Толстая. Я всегда аккуратненько избегаю ее, особенно когда она за рулем. Когда Грета в канале и ругается, как старый боцман, по-немецки, я переключаюсь на другую волну. Я выследила, что она останавливается в Польше и ходит на плечевых. Особенно в деревне с многозначительным названием Ядвига. Там есть объезд и так называемый «пятак», то есть место особенно плотного скопления плечевых. Вэн Греты легко узнать по красной надписи «„Herman-Transport“ aus Leipzig».

Раз даже, дело было под Гамбургом, эта бессовестная Грета дошла до того, что попыталась кадрить меня в «KFC» («ты моя королева!»), но я отрезала: я реф («Ich bin Kuhlwagen, Greta»), a это на языке дальнобойщиков означает: «Отвали, нет у меня времени, не то все у меня разморозится и испортится». К тому же, сто процентов гарантии, Грета много раз (повторяю: много раз) была любовницей Хромой. Я знаю это точно от Цыцы, который подглядывал за ними. Тоже мне зрелище — одна другой краше. А Цыца-то — извращенец, боже мой!

Седая голова, сантиметровый ежик, точно сбежала из психушки, выпала из гнезда кукушки. Такая она, Черная Грета. А черная, потому что одевается, как байкер, в облегающие резиновые костюмы. Когда слишком жарко и Грета не может напялить на себя все эти резины и кожи, то она демонстрирует свое бледное тело. И тогда видно, что она вся, до последнего миллиметра, исколота именами любовниц. Разных телок со всего света. Какие-то там Марфы, Тины, Сабрины, Сандры, Саманты… Какие-то нефти и бензины. Там, где у нее на плече до невозможности растянутая отметка после прививки, имеется высоковольтный знак — череп и кости, молния и костлявая надпись готикой «Verboten».

Но, к счастью, в «Макдональдсе» всегда есть газетные подшивки на палке. Быстренько открываю «Super Express» и прячусь от нашей прошмандовки за этим щитом, читаю, что на Балтике непогода, что Балтика штормит. Наша погодка чихает циклоном со Скандинавии, финансовый кризис, впрочем, и сильное потепление тоже. Нефть все дороже, поскольку кончается — дрожите, транспортные фирмы! А на берега одного из Сувальских озер по ночам выходят голые нимфы и танцуют. Что и подтверждается снимком с мобильника, немного смазанным, но все равно видно: по ночам голые нимфы снова вылазки свои устраивают. Миру грозит супервулкан и эксперименты с элементарными частицами, во время которых может образоваться черная дыра и пожрать всю эту стоянку, даже всю Вселенную. Птичий грипп напал на Россию вместе со СПИДом, туберкулезом, вшами, гнойными язвами и обморожениями. Вот человек с самым длинным в мире языком (фото) а вот сто убитых, а вот прыщ на носу Вальдека Мандаринки, есть и про запор у его банкетной курицы. Вальдек, его проблемы с весом, его проблемы с танцем, его скандальное бегство во время новогоднего карнавала во Вроцлаве; есть всё, и то, что в прошлом году он заработал сто тридцать миллионов. Читающие нас пенсионеры, немедленно возненавидьте его! Это с ваших налогов, с ваших кровью и потом заработанных они жируют! Хромая. Обезображенный труп проститутки найден во Вроцлаве на железнодорожной насыпи.

И вдруг землетрясение, газета падает мне на лицо!

— Как оно, мужики?! Упс, тут, я вижу, с нами и женщины…

Русские, дайте морду поцелую! А ты, голубушка, отложи рекламную газетку, если тетя пришла!

— Ха-ха-ха, умру от смеха, тоже мне тетя — Херман-Транспорт!

— А что, Мариола-Спедишн лучше?

Грета делает выражение лица типа «теперь-то ты, голубушка, не улизнешь от меня! Долго я ждала момента тебя поиметь!», достает зажигалку с голой бабой и, вопреки предписаниям техники безопасности, закуривает, а пепел стряхивает прямо в кружку от кофе. А я уже знаю, что сейчас схожу в сортир и подпишу портрет Греты ее новым стишком. Одну сиську дорисую, чтоб наружу вылезала, а на ней вроде как татуировкой стишок.

— Эй, Грета, а что у тебя в этой коробке? Телевизор, что ль, в дутике купила себе?

— Винтовки на русских, которые лезут не в свои дела.

А поскольку в разговор начинает вплетаться политика и возникают извечные антагонизмы, Грета грозно достает садовый секатор и начинает стричь свои когти; они разлетаются направо и налево, попадают мне в еду, в колу. Потом она гасит сигарету о самую середку недоеденного гамбургера (моего) и начинает играть с Годзиллой, который достался Алеше в детском наборе «Нарру Meal». Ну да, как всегда, от немецко-русских антагонизмов страдает Польша, представленная здесь мною. Всё как на карте: слева Грета и ее когти, бычки, а справа русские со своими торбами. А посредине я, олицетворенное страдание миллионов (жаль, что не за миллионы евро).

— Эй, Грета, не заныкай! Это Лешкина вещь Для сыночка брал. В Петропавловске все во дворе будут ему завидовать. А тебе пусть твой Герман купит.

— Да не съем я! Эй, Марго! В Осло, что ль, везешь своих свинок? Тогда ты и без холодильника можешь обойтись. Там циклон. Ха-ха.

Хитрая бестия, хочет разузнать, куда я еду!

— Я не свинок везу, а элементарные частицы, чтобы они тебя, Грета, сожрали! А еще тлю везу, чтобы она у тебя яйца отложила, размножилась. Смертоносный лишай. Смотри, какое у меня специальное разрешение, видала?

Русские с серьезными лицами разглядывают мое действительно солидно выглядящее разрешение.

— Сначала поеду дорожкой на Хельсинки-Там-пере (вру!), потом на пароме и через Швецию (снова вру!), Стокгольм должна буду по касательной задеть, потом на запад, до Осло, словом, вместе поедем только до Хельсинок, — стремлюсь подчеркнуть я. Я — налево, а ты, Грета, — направо.

— Что ты там за говно везешь? О, а каюта у тебя есть? А то мне на пароме в последний момент придется резервировать место, вот бы нам тогда с тобой зацепиться. Вот бы мы с тобой тогда поговорили, винца бы из дутика попили, а море бы нас покачало. Здорово будет, оттянемся… Ты спрашивала, что у меня в этой коробке? Может, как раз для тебя, Марго, подарок? Представляешь? Большая корона для нашей королевы с надписью «Лас-Вегас»! (Вот коварная скотина!) Ты, Марго, ведь такая образованная, ты ведь магистр, а мы, люди образованные, культурные, должны держаться вместе…

(Боже, а сама-то из носа козявки выковыривает и жрет их! Магистр Грета с пятью классами образования! Интересуется исключительно автоматическим стрелковым оружием, бабами, читает только книжки про Вторую мировую войну.)

— Ну, не знаю, не знаю, не знаю, как вы, а у меня астма, я, Грета, от твоего дыма задыхаюсь, так что, скорее всего, не возьму тебя в каюту на пароме. Я — рефрижератор, я должна собираться, с вами приятно поговорить, Грета, возьми себе моего телепузика, жирафа и Вальдека Мандаринку из набора, если хочешь, я знаю, ты собираешь такие фигурки из киндер-сюрпризов. Если обещаешь, что отвяжешься от меня, то, как знать, может, и дам тебе адрес святой Аси от Дальнобойщиков… Пока, ни гвоздя, ни жезла, парни, да не разбейтесь, а то всё соревнуетесь, кто первым в эту вашу Москву приедет, тут и убраться недолго!

— Взаимно, ни гвоздя, ни жезла, королева! Дай мне этот адрес, обязательно дай! До встречи на пароме!

И Грета посылает мне поцелуй, чмокает, дует на руку и так делает в мою сторону ручкой… И тут же останавливает меня:

— Ага! Совсем забыла, про тебя, Марго, роман написали. Весь роман мне читать не хотелось, предложений там много разных, да и вообще… Всё дела какие-то перетирают, букв до хрена, так что было это, можно сказать, сложно… Зато название запомнила. «Королева Марго», вот так.

— Да катись ты.

— А ты так со мной не разговаривай, не то я тут всем выдам твою сладкую тайну…

— Что такое? Вы только на нее посмотрите. У нее невеста умерла, а она не в черном!

— Welche «нефест»?

— Да Хромая.

У Греты шок. Она подавлена.

Выхожу из «Макдональдса», а саму всю трясет. Тайна! Откуда ей знать, какая у меня тайна, если я оберегаю ее как самое большое сокровище?!

Захожу в WC, где и осуществляю акт возмездия на рисуночке Греты. Теперь ты от меня пощады не жди: рисую Хромую и Грету в любовных объятиях и делаю соответствующую надпись, после чего иду на стоянку фур искать свой MAN. Целые улицы образовались из фур, по пути читаю таблички за лобовыми стеклами. Несколько дальнобойщиков стоят и ссут на большие колеса. Дальнобойщик как собака: спит в будке, ест из миски и ссыт на колесо. А еще есть у них эта их святая Ася, и на нее дальнобойщик молится. Я делаю вид, что знаю ее адрес, и это позволяет мне держать в страхе Черную Грету.