Миновав последние отроги Каскадных гор, поезд шел уже по настоящей пустыне, не представляющей ничего достопримечательного. Сперва я ехал еще некоторое время по штату Орегон, а затем, после величественного моста через Змеиную реку (Snake River — наибольший из притоков р. Колумбии) — по штату Айдахо (Idaho), где местность стала еще однообразнее. Кругом — никакой растительности, только жалкая серая трава алкалай, на которую я насмотрелся уже в Неваде, во время такого же печального переезда через Великую Американскую пустыню, лежащую к западу от Большого Соленого озера.

Среди скучного переезда вдруг послышался пистолетный выстрел, потом другой, третий и т. д. Смотрю в окно вагона — всё пусто, летают лишь какие-то галки. Перейдя в другой вагон, вижу, что два немолодых уже пассажира забавляются пальбой в окна по галкам. Из движущегося поезда, понятно, трудно было подстрелить птиц, да если бы которая-нибудь и была убита, всё же она осталась бы гнить в пустыне. Мне показалась странною такая забава, и я подсел к этим любителям железнодорожной охоты. Они хохотали и продолжали стрелять из своих револьверов. Судя по их словам, здесь всякий волен стрелять сколько ему угодно, а года два-три тому назад, при поездках по пустыням Запада, стрельба из окон вагонов была даже необходима, чтобы показать кочующим кругом индейцам, что в поезде есть вооруженные люди. Иначе — случалось, что индейцы застреливали машиниста, останавливали поезд и даже производили крушение, кладя на рельсы камни, а затем грабили пассажиров. Хотя ныне нападения индейцев случаются реже, но всё же многие путешественники не считают себя в безопасности, и в дороге не расстаются с револьверами. Такие рассказы были мне не особенно приятны, так как через несколько часов я собирался покинуть поезд и со станция Шошон ехать на лошадях к знаменитому водопаду на Змеиной реке. У меня же не было никакого оружия.

Около 12 часов дня поезд остановился на станции Шошон, в я перешел прямо с платформы в стоящую подле неё гостиницу. Приказав подавать обедать, я начал расспрашивать, как бы мне проехать на водопад, известный тут под именем «Ниагары Запада». Сведения оказались неутешительными: от станции надо ехать на лошадях 25 миль (около 40 верст) по пустыне, а хозяйка гостиницы содержит только два экипажа. В данную минуту один экипаж находится в дороге с путешественниками, поехавшими на водопад еще вчера, другой же — сломан и не годен впредь до починки. «Таким образом, прибавила хозяйка, вам придется дожидаться до завтра». Но мне вовсе не хотелось терять лишний день, и потому, покончив с обедом, я обратился к найденному мною на дворе сыну хозяйки, весьма милому молодому человеку, и начал уговаривать его устроить дело так, чтобы я мог ехать сейчас.

Шошон — это целый городок с 4000 жителей, и потому немудрено, что после поисков телега и лошади были найдены, и около 4-х часов дня я выехал на юго-восток по пустыне. По словам геологов, почва Айдахо состоит исключительно из лавы, толщину слоя которой оценивают здесь от 300 до 900 футов. Некогда это было сплошное огненно-жидкое море. Теперешнюю вулканическую почву нельзя назвать бесплодною; где есть вода — там имеется к растительность, но дело в том, что воды здесь почти нет, и не бывает ни дождя, ни снега. Влага облаков Тихого и Атлантического океанов перехватывается хребтами Каскадных гор на западе и Скалистых на востоке, так что ветры отличаются тут поразительною сухостью. Абсолютная высота этого нагорного плато достигает 4000 футов. По середине территории штата Айдахо вьется Змеиная река, несущая воды мелких речек со склонов Скалистых гор. Эта величественная река в продолжение тысячелетий прорезала себе ложе в виде узкого оврага с отвесными почти берегами, достигающими 1000 и более фут. высоты. Опускаясь всё глубже и глубже, ложе реки дошло наконец до твердых горных пород, лежащих под вулканическою почвою и уже не легко поддающихся дальнейшему размывающему действию воды. Вот отчего в Змеиной реке имеется теперь несколько водопадов, из которых самый большой находится вблизи городка, названного по его имени Шошоном (Shoshone). Но, собственно говоря, слово Шошон — это название племени индейцев, кочующих поблизости и в настоящее время.

Нанятая мною телега оказалась весьма старою и дребезжала так подозрительно, что я начал опасаться, доедем ли мы сегодня до цели путешествия? Дороги по пустыне, собственно говоря, нет. Кое-какие колеи почти незаметны, потому что проезжающих очень немного, а грунт весьма твердый. Местность представляет волнистую каменистую пустыню, лишь кое-где поросшую мелкою серою травой, называемою тут «Sage Brush». Изредка попадались довольно большие кучи камней, очевидно, сложенные руками человека. По словам моего возницы, эти кучи еще в незапамятные времена сложены индейцами и служили им (а теперь и нам) указателями при странствованиях, особенно во время беспрерывных войн, как между отдельными племенами, так и при нашествии сюда белых Жара стояла невыносимая, а при езде поднималась такая ужасная пыль, что, при полном безветрии, путешествие было довольно мучительно и, главное, однообразно. Сухость и прозрачность воздуха таковы, что не только упомянутые кучи камней, но и отдаленные горы на горизонте виднелись с поразительною отчетливостью. Мне показалось даже, что на востоке я вижу снеговые вершины каких-то гор. На мой вопрос возница отвечал, что, действительно, это Скалистые горы, а расстояние их отсюда не менее 300 верст! Как мы ни торопились, но всё же, благодаря отсутствию дороги и частым объездам разбросанных глыб, мы ехали довольно медленно, и Солнце стало близиться уже к горизонту, а между тем впереди — всё та же однообразная и грустная картина. Неужели лошади выдержат этот переезд не только без настоящего привала, но и без воды? — Возница очень разумно отвечал, что воды до самой Змеиной реки здесь нет, и потому лошади уже привыкли к подобной системе. Они могут делать даже бо́льшие концы и не пить воды в течение целых суток.

Пока мы беседовали о разных предметах, я узнал, что мой возница — сын хозяйки гостиницы — далеко не глупый мальчик я прошел даже курс какого-то колледжа, где изучал алгебру и геометрию, так что ехать с ним было не скучно. Но меня всего более поразила в нём любовь к природе и уменье находить даже в этой однообразной пустыне истинные красоты. Я уже утомился ездою, хотя еще впервые ехал в экипаже по пустыне; возница же, делающий этот переезд, быть может, в сотый раз, беспрестанно указывал мне то на причудливую кучу камней, то на видневшиеся на горизонте горы, восхищался и восклицал: «полюбуйтесь, какая роскошь!» Его восторг достиг высшей степени при закате Солнца, и я сам не мог не восхищаться этим зрелищем. Огненно — красное Солнце в виде громадного диска закатывалось на совершенно ровном и открытом месте горизонта. Всё небо на западе приняло какой-то волшебный, пурпуровый оттенок, переходивший последовательно в голубой, зеленоватый и даже желтый. Противоположная же восточная часть небосклона представлялась ярко-синею. Но это не была постоянная картина. Напротив того, ежеминутно цвета и оттенки, равно как ширина отдельных полос, менялись. Когда же диск Солнца скрылся за горизонтом, то вся западная часть небесного свода весьма продолжительное время горела столь ярким красновато-пурпуровым блеском, что можно было принять это за огромное зарево как бы лесного пожара. Словом, за мои путешествия, или, вернее, вообще ни разу в жизни, мне не приходилось видеть подобной величественной картины солнечного заката.

После заката Солнца темнота начала наступать довольно быстро, а пустыня представляла всё ту же седую, однообразную, волнистую местность. Судя по времени, мы должны были находиться уже недалеко от водопада, но отчего же не слышно рева? На такой вопрос мой возница отвечал, что шум водопада не будет слышен вплоть до тех пор, пока мы не доедем до самого обрыва каньона. Водопад лежит на дне столь глубокого ущелья с почти вертикально промытыми стенами, что звуки несутся только вдоль каньона и в высоту. В стороны же они не распространяются. Я пробовал останавливать телегу и раз даже вышел из неё и приложил ухо к земле, но кругом была мертвая, могильная тишина, прерываемая лишь храпом лошадей.

Между тем до водопада было уже не далеко, и вскоре зачернелась верхняя часть противоположной стены каньона. Чрез несколько мгновений мы подъехали прямо к провалу, в котором, однако, я ничего не мог различить. Только шум водопада был слышен явственно, но далеко не с такой силой, как я ожидал. Объясняется это тем обстоятельством, что дорога по спуску лежит на полверсты выше водопада, главный же грохот падающей воды происходит, конечно, внизу, у подножья водопада и несется вниз по каньону; сюда же назад достигают лишь звуки, отраженные неровностями стен. Дорога вниз пролегает вдоль обрыва и образует весьма опасный и крутой спуск, ничем не огороженный со стороны пропасти. Понятно, я тотчас вылез из телеги и при последних проблесках сумрачного света стал спускаться почти ощупью. По мере спуска делалось всё темнее и темнее, так что я наконец перестал даже различать телегу, двигавшуюся передо мною всего лишь в нескольких шагах.

Опасный спуск со многими поворотами и неожиданными каменными ступенями, на которых телега обрывалась с таким треском, что, казалось, готова была сейчас же рассыпаться, продолжался не менее получаса. Очутившись наконец на самом дне каньона, мы проехали небольшое пространство, густо обросшее кустами, и выехали прямо к воде. Это — Змеиная река. Оказалось, что гостиница построена на противоположном берегу, несколько ниже по реке, и нам предстояло еще переправиться на другую сторону на пароме (ferry). К счастью, паром был подле нас, но сколько возница ни кричал, голос его сливался с шумом водопада, и никто не откликался. Предстояло распорядиться самим. Паром устроен в виде небольшого плота, достаточного для помещения телеги с лошадьми. С одного берега на другой протянут крепкий проволочный канат. Поставив телегу, мы долго еще провозились, пока удалось отвязать паром: в темноте нельзя было видеть веревок. Однако, паром был наконец отцеплен, и я вместе с возницею начали вращать колесо ворота, на который намотан проволочный канат. Работа была не легкая. Мокрый канат, поднимаясь прямо из воды, обливал нас с головы до ног, в темноте трудно было действовать правильно; а мой возница оказался слабосильным и мало мне пособлял. К тому же лошади беспокоились и не хотели стоять на месте; возница поминутно бросал ворот и кидался их уговаривать. Кругом — мрак, рев водопада и узкая полоса неба, замыкающаяся стенами глубокого ущелья. Что, если бы канат лопнул и нас понесло бы вниз, к водопаду?

К счастью, всё обошлось благополучно, только мы оба так измучились, что были уже не в силах подтянуть паром к самому берегу и бросили ворот еще тогда, когда, казалось, можно было уже ехать прямо в телеге. Захватив веревку парома и сев в телегу, мы тронулись вперед. Лошади окунулись в воду ниже брюха, затем телега сделала какой-то дьявольский скачок, и мы очутились на твердой земле. Здесь мы привязали веревку к дереву и быстро покатили по торной дороге, но в полнейшей темноте.

Черев несколько мгновений, при беспрерывно возраставшем шуме водопада, мы подъехали к белевшимся стенам гостиницы, где, по-видимому, всё спало, и нигде не видно было ни одного огонька. Долго пришлось стучаться в двери, пока наконец они отворились, и при свете вынесенного фонаря мы переступили порог. Впустившая меня молодая американка тотчас засуетилась и начала собирать холодный ужин. Возница же отправился распрягать лошадей. Право, удивительно, как лошади могли выдержать столь продолжительный переезд (с 4 до 11-ти часов вечера) без малейшей остановки и без глотка воды!

Ужин был самый простой и состоял из солонины, ветчины и каких-то овощей. Я ограничился одною ветчиной и чаем с сухарями, но пришедший сюда же возница обнаружил завидный аппетит. Между тем я расспрашивал американку о водопаде. Она рассказала, что Шошонский водопад открыт белыми еще в 1840 году, но до постройки железной дороги (Union Pacific R. R.) его посещали чрезвычайно редко одни лишь охотники и любители утомительных путешествий по пустыням. Но после проведения железной дороги построена здешняя гостиница, и посещения сделались весьма частыми; теперь же почему-то приезжих бывает опять очень немного, и содержание гостиницы почти не окупается. В настоящий момент здесь ночуют только трое приезжих, в том числе одна дама.

После ужиная спросил, нельзя ли теперь же выйти полюбоваться водопадом. Мне и моему вознице дали по фонарю, и мы вышли на балкон гостиницы. Этот балкон буквально дрожал и осыпался брызгами водопада, до которого по прямому направлению не более ста шагов. Сплошная белая стена пены была отчетливо видна и светилась каким-то фосфорическим блеском. От площадки перед балконом идет крутая тропинка вниз к реке, к подножью водопада. Сбоку от одного деревца к другому протянут проволочный канат и потому, держась за него и освещая путь фонарями, мы без большого труда могли спуститься вниз. Трудно описать представившуюся теперь картину. Среди мрачных, совершенно черных обрывов каньона высилась белая стена, переливавшая разными оттенками фосфорического света и обдававшая нас водяною пылью. По точным измерениям, высота водопада равна 210 футам (30 саженей), а ширина около 1500 футов (более 200 саженей). Ночь была чудная и, главное, теплая. Мы просидели на камнях почти у самой клокочущей пучины всего несколько минут, но почувствовали, что успели уже промокнуть, как под дождем.

Поднимаясь наверх, мой спутник заметил, что зимою по этой обледенелой тогда тропинке трудно было бы подниматься и спускаться. Впрочем, до сих пор гостиница была открыта лишь одну зиму; ныне зимою она закрывается, и открывается вновь только 1-го июня. В гостинице мне отвели премиленькую, но просто убранную комнату, окна которой выходят прямо к водопаду. Я поднял раму одного окна и долго еще просидел, любуясь невиданным мрачным пейзажем и наслаждаясь грохотом водопада. Вероятно, это обман чувств, но мне казалось, что всё здание гостиницы дрожит и вот-вот опрокинется в бездну.

С рассветом я был уже на ногах и, подойдя к окну, увидал совершенно другую картину. Вчера видна была одна белая пена, теперь же было ясно видно, что до половины высоты, начиная сверху, водопад представляет сплошную вертикальную водяную стену; нижняя же часть скрыта клубами пены и водяной пыли, поднимающейся от подножья и образуемой падением массы воды, разбивающейся о скалы и поверхность самой реки. Особую прелесть придают водопаду дикость местоположения и глубина ущелья (каньона), стены которого поднимаются отвесно вверх на высоту 1200 футов, т. е. без малого на 200 саженей.

Покончив с завтраком, я пошел рассматривать наиболее замечательные места и начал с того же спуска к подножью, где был уже вчера. Теперь, при дневном свете, всё представлялось совершенно иначе, в другом и, пожалуй, еще более величественном виде. Ночью я видел сравнительно небольшую часть водопада; в настоящее же время глаза охватывали гораздо большее пространство — всю водяную стену.

Главная прелесть каждого, даже небольшого водопада заключается, кажется, в бесконечном разнообразии картины. В сущности, водяная стена остается всё той же, но на каждом избранном месте картина беспрерывно изменяется; а так как глаза в каждое данное мгновение невольно останавливаются на одной точке, то впечатление получается несравненно более притягательное, чем, например, при рассматривании какого-нибудь пейзажа или писанной картины. Там нужно менять точки зрения или переносить взор с одной точки на другую; здесь же, стоя на одном месте и смотря лишь в одну точку, наслаждаешься самыми причудливыми сменами впечатлений. Хорошо также следить за одною определенною частью водяной массы. Начиная сверху, такая часть медленно перегибается на карнизе, затем с постепенно возрастающею скоростью устремляется вниз и наконец скрывается в водяной пыли, рассыпаясь и сама на мелкие брызги. Не менее красивое зрелище открывается и внизу пучины: тут сплошная водяная пена, с грохотом разбрасываемая во все стороны; каждое мгновение то тут, то там из этой пучины выбрасывается белый пенистый поток и устремляется вверх в виде самых причудливых фонтанов, беспрерывно меняющихся как по высоте, так и по направлению. Вся пучина окутана, кроме того, завесою водяной пыли, которая постоянно, но медленно движется вперед или, под влиянием ветра, уклоняется немного в сторону, причём в этой пыли постоянно то появляется, то исчезает обрывок радуги. Приближение этой пыли к зрителю производить такую иллюзию, что порой кажется, будто она стоить на месте, а сам наблюдатель со скалою, служащею ему опорой, втягивается по направлению к водяной стене и вот-вот будет уничтожен и поглощен зияющею пучиной…

Перейдя на другой уступ берега, подальше от водопада, я заметил, что водяная стена представляется не сплошною, а образует еще небольшой уступ в самом верху. Очевидно, такой же уступ существует и на каменном обрыве ложа. Вода падает сперва с высоты около трех саженей, и здесь, как бы приостановившись на каменном пороге, выпучивается вперед, а далее вновь устремляется вниз уже с высоты остальных 27-ми саженей. Иногда кажется, что эта выпуклость воды на карнизе не одинакова, а последовательно увеличивается, так что, пожалуй, устремится прямо на зрителя и поглотит его в своих мощных объятиям. Цвет воды в отдельных водяных струях тоже непрерывно меняется от темно-зеленого до совершенно белого и прозрачного.

Несколько выше водопада из русла реки вздымается огромная скала, на которой виднеется орлиное гнездо. По словам хозяйки гостиницы, это гнездо свивается тут каждую весну, и там ежегодно высиживается несколько молодых орлят; куда они пропадают затем осенью — неизвестно.

Пока я стоял на выступе берега и любовался картиною водопада, ко мне подошел какой-то приличный молодой человек и предложил погулять вместе и осмотреть кое-какие частности. Прежде всего он повел меня в мрачную боковую расселину, не то пещеру, не то трещину в стене каньона. В глубине этой рассеянны струится водопад, очевидно, ничтожное, по количеству воды, ответвление главного. Воды в нём немного, но узость струи производит такое впечатление, как будто водопад здесь гораздо выше. Рассеянна называется «Vaulted Dome», хотя свода тут и не видно. Затем мы начали карабкаться вдоль по стене каньона, среди фантастически выдвинутых вперед скал и корявых стволов растущих тут деревьев. Взобравшись приблизительно до половины высоты стены, мы очутились на небольшой площадке, вид откуда не поддается описанию. Мы были уже выше уровня воды реки выше водопада, так что одновременно обозревали спокойную, зеркальную, но темную поверхность воды до водопада, клокочущую водяную пену внизу и дальше, далеко вниз по течению, и, наконец, — между ними — самый водопад в полном его величии. Хотелось бы тут посидеть с полчаса и полюбоваться, но спутник потащил меня в новую пещеру, или, вернее, опять в расселину стены каньона. Тут мы проникли далеко внутрь, где было уже совершенно темно. Спутник предложил мне слушать, предупредив, что эта пещера носит название «Locomotive Cave». Действительно, сюда почти не достигает оглушительный рев водопада, но, преобразившись бесчисленными отражениями о стены рассеянны, он производит впечатление грохота отдаленных поездов; говорю — поездов, а не поезда, потому что невозможно различить, дать себе отчет, откуда движется этот воображаемый поезд.

Кажется, будто находишься на большой центральной станция, куда «о всех сторон несется на полных парах множество поездов. Для полной иллюзии не хватает лишь свистков и звона колоколов, которыми снабжены все американские паровозы.

Выйдя из пещеры, я увидал, что спуститься будет не так легко, как взобраться. С площадки, на которой мы теперь стояли, стена спускается отвесно, так что сразу и не догадаться, откуда мы могли сюда взойти. Однако, спутник мой начал спускаться, и я последовал за ним, удерживаясь за выступы скалы и за корни и стволы небольших корявых кустов. Через несколько минуть мы были опять внизу, у воды, но гораздо ниже по течению реки, там, где на её изгибе образуются водовороты и где вода с яростью подмывает берег. На небольшой отлогости я заметил множество крупных и мелких кусков дерева, весьма правильно обточенных действием воды и выброшенных сюда. Вероятно, эти осколки деревьев принесены Змеиною рекою издалека, со склонов Скалистых гор.

Далее вниз по течению уже ничего особенного не видно, и мы по самому берегу реки вернулись в гостиницу. Но тут на каждом шагу открываются новые виды, один величественнее и красивее другого. Ни дороги, ни даже тропинки здесь почти нет; приходится медленно идти чуть не с опасностью для жизни, но зато тем приятнее делать недолгие остановки; тогда отдыхаешь от усталости и наслаждаешься зрелищем водопада и самого ущелья. Этот каньон тянется и сопровождает реку на сотни верст. Он так узок, что можно проезжать по пустыне весьма близко и не подозревай о существовании каньона, реки и водопада.

Хотя вся утренняя прогулка совершалась на небольшом пространстве, на полверсты вверх и версту вниз по каньону, но она продолжалась около трех часов, и я чувствовал себя весьма утомленным. Но за обедом я узнал, что чудеса Змеиной реки не ограничиваются здешним Шошонским водопадом, что выше и ниже есть места не менее интересные. Поэтому, раз проникнув уже сюда, я почел своим долгом посетить и окрестности. Для дальнейших экскурсий я попросил хозяйку гостиницы снабдить меня проводником. Однако, профессиональных проводников здесь не оказалось, и сопутствовать мне вызвался тот самый молодой человек г. Лоу (W. F. Low), который только что гулял со мной до обеда. Он живо снарядил двух верховых лошадей, и мы тронулись в путь вверх по течению. По дну ущелья вдоль реки нет никакой тропинки, тут можно карабкаться разве пешком, поэтому пришлось подняться наверх и ехать по пустыне, под палящими лучами Солнца, среди жалкой серой травы и между обломками кусков застывшей лавы.

Мы направились к другому водопаду, находящемуся в пяти верстах выше Шошонского и называемому Водопады-близнецы (Twin falls). Путь по пустыне был крайне утомителен, главным образом, от жары и пыли, которая поднималась и от наших лошадей, и просто от ветра. За всю дорогу мы никого не встретили. Лоу выбрать дорогу «напрямик», уверяя, что это будет ближе обычно употребляемой тропы. После часа езды, частью рысью, а по большей части шагом, мы начали спускаться по крутой и узкой ложбине, ведущей к каньону. Однако, вскоре дальнейшая езда верхом стала невозможною. Мы выбрали удобное место в тени за скалою и, спешившись, привязали лошадей к стволу оказавшегося тут корявого дерева.

Дальнейший спуск с каждым шагом делался всё труднее и труднее; зачастую приходилось осторожно ползти на четвереньках. Но вот в одном месте мы очутились перед столь отвесным и высоким уступом, что я остановился в раздумье. Лоу оказался ловким гимнастом и, осторожно опускаясь на животе, повис наконец на одних пальцах, а затем спрыгнул вниз на следующий уступ, расположенный более чем на сажень ниже того, где остановился я. Последовать его примеру я, однако, не решился, потому что площадка, на которую он спрыгнул, была очень узка и обрывалась дальше опять отвесною кручей, так что, спрыгивая, очень легко было бы не удержаться на уступе, а полететь дальше и разбиться до смерти. Лоу приглашал меня прыгать, во я стал искать уже другого места для спуска; к сожалению, такового не оказалось, и я уже думал, что придется подниматься снова наверх и совершить большой кружный обход. Видя мою нерешительность, Лоу предложил мне наконец спустить одни ноги, дабы попробовать, не удастся ли ему подпереть меня своими вытянутыми руками. Это ему удалось сделать и затем он медленно спустил меня на уступ. Но тут я был на волосок от великой опасности. Не выдержи он тяжести моего тела, я или мы оба полетели бы вниз.

Так как помощи здесь ждать неоткуда, то если бы мы и остались живы после падения, всё равно нам пришлось бы плохо. Однако, благодаря Бога, всё обошлось благополучно и, пройдя в сторону по горизонтальной площадке, мы нашли более удобной спуск дальше.

Но зато какие чудные картины развертывались перед нашими глазами с каждым шагом, или, вернее, с каждым скачком вниз. Под ногами была черная, как чернила, вода Змеиной реки. На противоположной стороне — северная стена каньона, а впереди, по средине реки два почти одинаковые водопада, разделенные высокою, мощною скалою из тех же черных вулканических базальтов, из которых составлены и стены ущелья. Когда мы выбрались на довольно значительную горизонтальную площадку, откуда можно было спокойно обозревать водопад, то я, кроме страшной усталости, томился еще жаждою и готов был бы спуститься дальше, лишь бы добраться до воды. Но это было невозможно: дальше идет буквально вертикальная стена, и без помощи канатов или веревочных лестниц спускаться вниз было немыслимо. Жажда была тем мучительнее, что перед нами гремели два огромных водопада с чистейшею и прозрачною водою.

Водопады-близнецы не так высоки, как Шошонский; их высота только 184 фута, но, по-моему, они красивее, да и местность тут еще более дикая и неприступная. Лоу сообщил, будто первоначально хотели построить гостиницу здесь, а не у нижнего водопада, но принуждены были отказаться от этого предположения, потому что тут весьма трудно и дорого было бы устроить колесную дорогу к подножью водопадов. Теперь невозможно подойти к ним даже пешком. Стены каньона здесь значительно ниже (на полную высоту Шошонского водопада плюс падение реки на протяжении пяти верст), не более 700 футов, но вид картины мрачнее вследствие полного отсутствия растительности вблизи. Когда любуешься Водопадами-близнецами, особенно любопытно смотреть, как брызги и водяная пыль обоих перемешиваются внизу и образуют там уже одну общую пучину: иногда кажется, что левый водопад сильнее и оттесняет брызги правого, иногда наоборот. Трудно сказать, который грандиознее: оба чрезвычайно похожи друг на друга.

Однако, пора было подумать и об обратном пути. Мы поискали и нашли теперь более удобную трещину для поднятия наверх. В этой трещине заметны значительные углубления, пещеры, но до них трудно было бы добраться, потому что входы расположены очень высоко. Лоу говорил, впрочем, что еще недавно в таких пещерах, многочисленных в каньоне, скрывались индейцы, нападавшие на поезда железной дороги. Но теперь индейцы перекочевали дальше на запад, а главным образом, и повымерли, так что тут полная тишина, и только рев водопадов напоминает, что жизнь Земли не находится в зависимости от жизни людей.

Когда мы достигли места, где были оставлены лошади, то, пока Лоу подтягивал подпруги, я увидал небольшую ящерицу, спинка которой по цвету была совершенно одинакова с окраской окружающей пустыни. Чем она тут питается — не знаю, но она быстро перебегала из-под одного камня под другой. Я долго безуспешно гонялся за нею, тогда как Лоу очень скоро перевернул ее на спину, причём я увидал красивое белое брюшко, а затем засунул ее в случившуюся со мною коробочку. Лоу посоветовал везти ее в Россию, уверяя, что мне удастся доставить ее живою. Действительно, бедная ящерица пролежала у меня в чемодане без пищи и даже без воздуха целых два месяца, а когда, уже в Петербурге, я открыл наконец коробку, то сперва ящерица казалась мертвою, но вскоре ожила и чуть не убежала. Впоследствии я сделал из неё чучело.

Вскочив на лошадей, мы быстро помчались обратно и еще засветло совершили обратный спуск к гостинице, куда поспели к самому ужину.

На следующее утро я предполагал сперва возвращаться прямо на станцию Шошон, но мой вчерашний проводник Лоу, вызываясь отвезти меня туда, предложил дорогою заехать еще к Голубым озерам, расположенным всё в этом же каньоне Змеиной реки, но верст шесть ниже гостиницы. Итак, покончив расчеты с хозяйкою, мы сели в новую телегу, переправились на пароме на другую сторону реки и стали подниматься наверх. Третьего дня ночью мне казался уже и этот спуск ужасным (в смысле колесной дороги), но тогда я не мог видеть его во всём его диком безобразии. Теперь же, при дневном свете, мне приходилось только удивляться, каким образом тут можно ездить в телегах. Конечно, и теперь я шел пешком, но Лоу оставался в телеге и хотя шагом, но всё же выбрался вверх, не сломав колес и не сорвавшись с кручи в обрыв.

Бросив с вершины спуска последний взгляд на дикий водопад и гостиницу, кажущуюся отсюда ничтожным сарайчиком, мы быстро покатили новою дорогой, опять по пустыне, придерживаясь направления вдоль каньона. Проехав полных 4 мили (6 верст), мы приблизились к обрыву, дабы в этом третьем для меня месте опять спуститься на дно ущелья. Здесь каньон гораздо шире, и дно его лишь отчасти занято ложем реки; тут есть достаточное пространство, представляющее один зеленеющий оазис, ласкающий глаз, особенно после томительного однообразия пустыни. По словам Лоу, оазис искусственно разведен каким-то предприимчивым молодым американцем, лет десять тому назад поселившимся в глубине дикого каньона. Цветущее состояние достигнуто системою канальчиков. Хозяин насадил множество фруктовых деревьев и на продаже их плодов так разбогател, что на собственные деньги устроил удобный, сравнительно не крутой и во всяком случае совершенно безопасный спуск, обошедшийся в 2000 долларов. Этот спуск, представляющий систему зигзагов в крутой стене каньона, во многих местах проложен динамитными взрывами.

Когда мы проехали несколько зигзагов, то я увидал у самого обрыва в глубине каньона два небольших озера, с прекрасною светло-голубою водою. Это знаменитые Голубые озера (Blue Lakes). Через четверть часа мы спустились уже к берегам озер, а вода казалась всё такою же голубою и очень красивою. Уровень одного озера фута на три выше уровня другого, и оба озера соединяются протоком с небольшим веселеньким водопадиком. Из нижнего озера прорыт канал с бесчисленными разветвлениями, которые затем питают растительность оазиса и выходят в Змеиную реку. Так как уровень воды в озерах гораздо выше уровня её в реке, то невольно задаешься вопросом, чем питаются сами озера? По словам Лоу, на дне верхнего озера существует несколько ключей. Ключи же здесь могут быть, потому что на многих железнодорожных станциях в пустыне вода добывается при помощи артезианских колодцев, и под твердым слоем застывшей лавы несомненно имеются водоносные пласты. Но во всяком случае эти два Голубые озера представляют какое-то чудо природы, а прозрачность и цвет воды, кажется, до сих пор не объяснены еще удовлетворительно.

Уже издали весь оазис казался каким-то заколдованным садом среди пустыни, но я подивился еще более, когда мы подъехали к небольшому домику с широкою верандою. Лоу проехал дальше на загороженную площадку, чтобы отпрячь лошадей и задать им корма, я же поднялся на веранду и подошел к двери. Она была притворена, но не замкнута. Я вошел внутрь; тут оказалась зала, довольно прилично обставленная, с мягкою мебелью, пианино и многими фотографическими видами в красивых рамочках, но кругом ни звука. Когда Лоу пришел тоже сюда, я спросил, где же хозяева и как они бросили таким образом свой дом? Лоу объяснил, что хозяева, вероятно, уехали на станцию, в Шошон, за покупками и почтою, и, судя по расписанию поездов, скоро вернутся. «Но пока они вернутся, прибавил он, я успею приготовить обед, а вы погуляете в саду и кстати полакомитесь здешними персиками и сливами». Видя мое изумление, он сказал: «О, я умею отлично стряпать, я несколько лет провел в пустыне один и уверен, что вы получите обед лучший, чем в гостинице у водопада; вот не знаю только, найду ли все необходимые принадлежности и приправы». С этими словами он прошел на кухню, затопил маленькую чугунную плиту, вышел на двор, зарезал двух молодых кур и начал их ощипывать и готовить жаркое.

— Что вам тут делать, — сказал Лоу, — ступайте гулять в сад.

Я вышел из кухни и начал спускаться по косогору, по которому правильными рядами насажены небольшие фруктовые деревья. Вдоль каждого ряда деревьев прорыты канавки, по которым весело бежали живые струйки воды. В сущности, это была даже одна канавка, прокопанная параллельными извивами по всему косогору, занятому фруктовыми деревьями. Так как дождей тут не бывает, то деревья росли, очевидно, только благодаря обильному орошению, питающему их корни. Тут же бродили куры и гуси.

Пройдя по этому волшебному саду, я спустился к самому берегу реки и увидал две хорошенькие скамейки, поставленные под тенью нескольких небольших, но тенистых деревьев. Тут же было и место, где хозяева, вероятно, купаются. Долго я просидел на скамейке, любуясь плавным течением Змеиной реки и садом. Но вот пришел сюда и Лоу, неся полную шляпу только что сорванных персиков и слив. Поистине он распоряжался тут, как хозяин. Он рассказал, что владелец этого уголка со своею молодою женой явился сюда совершенно нищим и только усиленными трудами, без всякой посторонней помощи, устроил себе настоящий земной рай. Он с женою сам построил дом, развел сад и пр., а теперь уже только увеличивает свое благосостояние и сбывает на продажу фрукты, в огромном количестве. Всего удивительнее, что эта замечательная чета живет тут в совершенной безопасности и, уезжая, оставляет весь дом открытым.

Между тем мы вернулись в комнаты и начали обедать. Жареные цыплята оказались восхитительными. Далее тут нашлись: молоко, сливки, чай и какие-то сладкие домашние пирожки. Пока мы занимались пищею и беззаботно болтали, приехали наконец и хозяева, да еще с гостями из Шошона. Они встретили нас без всякого удивления и были, по-видимому, рады. Хозяин — молодой здоровенный мужчина — тотчас предложил мне привезенные со станции газеты. Я вышел на веранду, сел в качалку и, читая газеты, чувствовал себя как бы в собственной даче. Хозяйка — премилая, грациозная американка — поставила подле меня целую корзину великолепных персиков, которые я уничтожал беспощадно, благо жара была невыносимая, а персики так сочны. Лоу же оставался в комнатах и мирно беседовал с хозяевами и приехавшими гостями.

Перед отъездом сама хозяйка угощала нас чаем с замечательными свежими булками, которые она успела уже испечь. Я подивился, каким образом в течение каких-нибудь двух часов могли быть изготовлены свежие булки. Хозяйка объяснила, что здесь в Америке вообще пекут булки быстро, по-американски. Именно, распускают немного дрожжей в теплом молоке и кладут щепотку мелкого сахара. Затем всыпают постепенно муку, пока не получится довольно жидкое тесто, и прибавляют соли. Когда такое тесто постоит час или полтора в теплом месте, то оно готово. Пекут в маленьких жестяных формах, которые наполняют лишь до половины, дабы при поднятии тесто не вышло вон.

Словом, я провел время самым приятным образом, как бы в кругу давнишних хороших знакомых. Между прочим развлекались и музыкою, причём хозяйка играла хоть и не совсем опрятно, но со вкусом.

Наконец надо было собираться на станцию, куда более 40 верст Вместе с нами вызвались ехать и приезжие гости, мужчины и женщины, у которых была огромная крытая колымага, запряженная четверкою цугом. Мне было крайне совестно расставаться с хозяевами, не поблагодарив их каким-нибудь существенным образом, но Лоу заявил, что они очень рады посещению русского путешественника и ни за что не взяли бы денег. Когда я сел уже в телегу, хозяйка вынесла мне еще корзину великолепных плодов для развлечения в пути.

Благодаря хорошей дороге по обрывам каньона, мы выбрались наверх довольно скоро; я бросил последний взгляд на цветущий оазис и его красивые Голубые озера — и вот опять предо мною голая пустыня. Впереди нас ехала колымага и поднимала ужасную пыль, так что я попросил Лоу перегнать ее. Это было тем более необходимо, что лошади в колымаге еще не успели отдохнуть после длинного пути сюда и шли тихо. Вскоре мы оставили колымагу далеко позади.

Солнце стояло уже низко и быстро приближалось, к горизонту. Я наслаждался такой же чудной картиной, как и третьего дня, с той разницей, что самый закат происходил теперь прямо против меня, и не нужно было беспрерывно оборачиваться назад. Опять показались фиолетовые и пурпуровые полосы. За два дня успела народиться новая Луна, в виде небольшого серпа, и по мере того, как Солнце скрывалось за горизонт, серп Луны становился всё ярче и краснее. После заката Солнца закатилась наконец и Луна, и мы неслись по пустыне почти в темноте, только индейские маяки — каменные кучи — вырисовывались темными силуэтами. Опять все 40 верст мы проехали без остановок. Около 10-ти часов вечера показались огоньки: это станция и городок Шошон.

Дороги по пустыне нет и каждый едет, руководясь лишь индейскими маяками, поэтому немудрено, что при самом въезде в городок мы в темноте пересекли какую-то канаву. Тут лошади испугались и, завернув, понесли нас обратно в пустыню. Это неожиданное приключение мне не понравилось, потому что лошади легко могли бы разбить телегу, и мне с вещами пришлось бы тащиться пешком и, пожалуй, опоздать к намеченному поезду. Однако, к счастью, лошади, покружив в пустыне, скоро успокоились, и мы благополучно прибыли на станцию.

Расставаясь с любезным Лоу, который в течение двух дней был мне и извозчиком, и проводником, и даже поваром, я опять был поставлен в неловкое положение, каким образом вознаградить его за все оказанные услуги. Как я ни уговаривал и ни упрашивал, он был непреклонен и прямо сказал, что считает себя джентльменом, и потому не может взять денег. Ему было очень приятно мое общество и он очень благодарен за мои рассказы о России, о которой он имел до сих пор самые превратные понятия. Словом, мы расстались, как старые друзья. Он дождался со мною поезда на платформе и помог мне еще устроиться в вагоне.

Если мне приходилось и раньше пользоваться вниманием и услугами незнакомых людей на материке Америки, то это были представители просвещения, привыкшие и сами встречать радушный прием товарищей по науке на ученых съездах, получивших такое большое развитие в последнее время во всех образованных государствах; поэтому как ни были отрадны описанные уже встречи, но они не поражали меня полною неожиданностью. Здесь же, в одном язь наиболее глухих уголков Соединенных Штатов, случай привел меня натолкнулся на сердечное отношение со стороны самых обыкновенных фермеров, людей совершенно чуждых науке. Это одно составляет уже драгоценное нравственное приобретение, доказывающее, что человек далеко не так зол, как представляется некоторым, во что бы то ни стало желающим смотреть мрачно и враждебно на всех окружающих.