Когда наступил час отъезда, я взял парижского фиакра, не отличавшегося ни чистотою, ни понятливостью и потешно одетого в клеенчатый картуз и красную жилетку. Прибыв на Страсбургский воксал, я хотел взять билет прямо в Петербург: это было бы дешевле и избавило бы меня от остатков французских денег. Однако я натолкнулся на рутину и формализм. Билеты прямого сообщения продаются только на Северном воксале, откуда идут сквозные поезда на Кёльн. Здесь же, на Страсбургском воксале, можно получить билет лишь до Страсбурга. Ловкий, вертлявый носильщик усадил меня в совершенно отдельное купе, и я мог в полном одиночестве отдохнуть от парижской суеты.

На станции Эперне (Epernay), в течение 10-тиминутной остановки, я успел не только закусить, но еще и выпить бокал местного и, надо сознаться, превосходного шампанского, которое разливается здесь бокалами на стойке буфета совершенно так же, как у нас разливают желающим водку.

К французской границе я подъезжал уже ночью. Поезд несся по живописным холмам, представляющим предгорья Вогезов. В 2 часа утра мы остановились на последней до границы станция, называемой «Французским Аврикуром», а через несколько минуть, миновав границу, — на станции «Немецкий Аврикур». Немецкие таможенные чиновники оказались весьма вежливыми, хотя французы предупреждали меня, что немцы на французской границе свирепствуют.

Пересев в немецкий вагон, я отлично заснул и не заметил, как проехал Совернский проход через Вогезы (на высоте 380 метров над уровнем моря).

Рано утром я был уже в Страсбурге и, пользуясь двумя часами, остававшимися до отхода следующего поезда, пошел погулять в город. Население какое-то забитое. Даже школьники, торопившиеся на утренние занятия, смотрели уныло. Названия улиц и все вывески немецкие, но когда я заговаривал с прохожими, то мне охотнее отвечали по-французски. Пройдя по набережной реки Иль (Ill), весьма здесь узкой, я вышел на красивую улицу Langenstrasse и достиг площади со статуей знаменитому Гуттенбергу, как известно, устроившему в Страсбурге первую типографию.

Вернувшись на воксал, я успел еще выпить чашку кофе и побеседовать с одним эльзасцем, причём лично мог убедиться что, несмотря на более чем 20-летнее управление, немцы не успели еще приобрести здесь расположения населения. Оно, конечно, и немудрено, так как почти 200 лет (1681–1871 гг.) город был во власти французов.

Когда я поехал дальше, то, огибая Страсбург с юга, я увидал и знаменитую колокольню здешнего Мюнстера, построенную из песчаника ярко-красного цвета и высоко поднимающуюся над городом. Из вагона видны также некоторые отдельные укрепления, воздвигнутые немцами, на случай желания французов вернуться сюда обратно. Эти укрепления построены в расстоянии 3–4-х верст друг от друга и образуют обширное кольцо вокруг города. Всех укреплений насчитывается тринадцать, причем три вынесены даже на правый берег Рейна, т. е. уже на территорию Бадена.

От Страсбурга до Рейна верст пять, и дорога идет по совершенно ровной местности, изобилующей садами. Рейн тут гораздо уже, чем у Кёльна, но всё-таки представляет величественную реку. Против Страсбурга, на правом берегу Рейна расположен ничтожный городок Кель (Kehl). Я опять переехал границу, но, благодаря таможенному объединению Германии, путешественники тут избавлены от осмотра багажа.

Путешествие от Страсбурга до самого Гейдельберга я совершил в весьма приятном обществе одной влюбленной немецкой парочки: кавалер и дама уже не отличались молодостью, но их взаимное внимание и предупредительность были поразительны и приводили меня в умиление. Железнодорожный путь пролегает по так называемому Рейнталю — широкой долине Рейна, замыкаемой слева Вогезами, а справа Шварцвальдом. До Вогезов здесь далеко, и их вовсе не видно, но боковые долины Шварцвальда представляют множество весьма живописных мест, и можно смело и без преувеличения сказать, что мы ехали по сплошному саду. Параллельно железной дороге пролегает отличное шоссе с красивыми каменными оградами по сторонам. По шоссе то и дело попадались интеллигентные путешественники, пешие и на велосипедах. Народ всё молодой и веселый. Каждый из них приветствовал поезд криком или каким-нибудь жестом, а велосипедисты, которых поезд обгонял, пытались иной раз соперничать с ним в скорости. Нередко попадались также группы отдыхающих путешественников, где-нибудь у мостика, живописно перекинутого через ручеек, или у небольшой сельской харчевни; обыкновенно такая харчевня полузакрыта листвой фруктовых деревьев и представляет столь очаровательный уголок, что на отдыхающих тут пеших туристов было даже завидно смотреть.

Вот наш поезд въехал в чистенький и изящный городок и остановился в самой его середине у громадного, красиво выстроенного воксала. Это была столица Бадена — Карлсруэ. Часть пассажиров вышла, и их места заняли другие; в занимаемое мною отделение вошел почтенный старец, провожаемый двумя миловидными немочками, очевидно, его дочерьми. Оказалось, что это был какой-то профессор Гейдельбергского университета. Когда мы тронулись дальше, он с увлечением рассказал мне историю этого стариннейшего из германских (после Пражского) университетов. Гейдельбергский университет основан курфюрстом Рупрехтом в 1386 году и всегда привлекал лучшие ученые силы Германии и множество студентов, в числе которых перебывало немало и русских. Правда, в настоящее время русских студентов немного, но во время студенчества моего собеседника, в начале шестидесятых годов, их было одновременно до 100 человек.

Гейдельберг расположен на левом берегу реки Неккара, как раз в том месте, где эта река вырывается из гор на долину и плавно течет дальше в Рейн. С юга подходят сюда отроги Шварцвальда, а с севера горы Оденвальд. Местность тут восхитительная. Над самым городом, на холме, именуемом Иетенбюхель (Jettenbühel), высятся развалины одного из замечательнейших и стариннейших замком в Германии, который за красоту и бывшую славу называется немцами «Германскою Альгамброй». Говорят, что из окон замка открывается обширный кругозор на запад, и в этом направлении можно видеть не только города Шпейер и Мангейм, лежащие на Рейне, но и горы Харта, за этою рекой. Когда мы приехали в Гейдельберг, то любезный профессор предлагал мне прогуляться в замок, но, к сожалению, остановка поезда была весьма непродолжительна, и я не мог доставить себе этого удовольствия.

От Гейдельберга я повернул на восток по ущелью Неккара в Вюрцбург. Железнодорожный путь пролегает сперва по левому, а затем по правому берегу Неккара. Местность остается живописною и разнообразною. Иногда долина суживается до того, что река течет прямо между скалами, и поезд входит в небольшие туннели, иногда же, наоборот, расширяется, и в таком месте стоит какая-нибудь маленькая немецкая деревенька со скромною, но старинною киркой, увенчанной высоким шпилем с петухом. Хотя шнельцуг, в котором я ехал, и не останавливался в таких деревеньках, но, благодаря воскресному дню, на платформах стояли везде толпы местных жителей в старинных немецких костюмах и радостно приветствовали проезжающих. Очевидно, встреча поездов составляет здесь одно из праздничных развлечений.

Я покинул долину Неккара на станции Неккарэльц (Neckarelz) и по пологим холмам Оденвальда переехал в долину Майна, где и остановился для обеда уже в баварском городе Вюрцбурге. В течение кратковременного пребывания в этом старинном городе я, конечно, не успел увидать ничего, кроме воксала и нескольких баварских офицеров и солдат, но всё же нашел, что местоположение города по обоим берегам р. Майна очень живописно и представляет сплошные виноградники и фруктовые сады. Над всеми постройками возвышается величественная католическая церковь, ровесница России, так как она была заложена в 862 году.

После Вюрцбурга я проехал городок Кицинген (Kitzingen) с наклонною башней и знаменитыми пивными заводами. Здешнее пиво славится по всей северной Баварии. К сумеркам я прибыл в Нюрнберг. До следующего поезда было еще достаточно времени, чтобы успеть погулять по улицам. Нюрнберг лучше других германских городов сохранил отпечаток средневековой старины. Весь город окружен высокою стеной с башнями, и я проник, в него, пройдя узкие и мрачные ворота. Улицы очень извилисты и тесны, дома крыты черепицею и имеют затейливые выступы наружу, так что верхние этажи противоположных домов почти что соприкасаются. Любуясь на каждом шагу немецкою стариной, я достиг протекающей по городу ничтожной речки Пегниц (Pegnitz) и, перейдя на северную сторону, вышел на площадь гимназии, где осмотрел памятник знаменитому гуманисту и деятелю реформации Меланхтону (1497–1560).

В тот же вечер я снова сел в поезд и через Лейпциг прибыл на другое утро в Берлин. В вагонах была ужасная теснота и совершенно жабий воздух; всю ночь я почти не спал. Чтобы устроиться удобнее и посвободнее в прямом поезде из Берлина на Эйдкунен, я говорил всем подходившим к дверцам вагона, что я русский и болен холерою (в 1892 г. была у нас холерная эпидемия). Этого заявления было достаточно, чтобы боязливые немцы оставляли меня в покое. С криками «O, Herrje!» они бросались прочь. Даже кондуктор не решался спрашивать билета. Зато я отлично проспал до самого Кенигсберга, где в последний раз любовался настоящими немцами, жадно набросившимися на свое пиво. К вечеру я прибыл сперва в Эйдукунен, а затем и в Вержболово.

* * *

Слава Богу! Теперь я считал себя уже дома. Как хотите, а у нас лучше. Мне кажется, что продолжительная поездка за границу, кроме разных других хороших сторон, имеет и ту пользу, что после неё научаешься сознательнее ценить свою родину. Да, Россию начинаешь любить еще больше, когда сравнишь ее с другими странами и по возможности беспристрастно взвесишь выгоды и недостатки цивилизации Запада. Опередив нас во всём и дойдя почти до самых крайних логических выводов из общих начал, этот Запад в настоящее время представляет для нас как бы путеводный светоч, одинаково ярко освещающий как путь к дальнейшему возвышению человеческого рода, так и те мрачные пропасти, над которыми вьется этот узкий, опасный путь… Мудрено ли, что при свете этого факела, «освещающего мир», русский человек чувствует себя не особенно хорошо? Возвратившись домой, перестаешь видеть страшные контрасты яркого света и зловещей тьмы, пугающие мысль и воображение, довольствуешься более слабым освещением и невольно начинаешь верить, что всеблагое Провидение, уединив нас до некоторой степени от других народов и задержав наше поступательное движение вперед, дает нам теперь возможность осмотреться, спокойно обсудить свое положение и, может-быть, найти иной, более широкий и удобной путь к осуществлению лучезарных идеалов человечества. Сердце подсказывает, что нужные для этого силы и способности хранятся где-то в глубине нашего народного духа. Этот внутренний голос слышишь всего яснее именно при возвращении из-за границы, и вот почему начинаешь с тех пор еще больше любить свою великую родину.