При въезде на голландскую территорию мне прежде всего бросились в глаза железные шпалы на железной дороге. Видно, что лес тут еще дороже, чем в Германии. Железные шпалы состоят из тонких выгнутых пластин, к которым рельсы прикрепляются винтами. Окружающая местность представляла довольно унылый вид песков и мелких кустов, но зато постройки весьма красивы и чисты.
Около 9 часов вечера я прибыл в Утрехт — старинную голландскую крепость и оживленный университетский город. На улицах множество солдат, чрезвычайно молодых и одетых в потешные курточки и простенькие шапочки с кисточками спереди и сзади. По воинской повинности, в Голландии берут молодых людей 19-ти лет и держат на действительной службе всего год, а потом, на втором и третьем годах службы, их призывают только на один месяц, для повторения солдатской науки. Поэтому не мудрено, что солдаты показались мне детьми; хотя они мало дисциплинированы, но очень вежливы и опрятны. Остановившись в гостинице Pays-Bas, я был удивлен, когда слуга спросил меня, не желаю ли я, как русский, чаю. Последний оказался очень хорошего качества, хотя и привозится не из Китая, а из Голландской Индии.
Внешний вид Утрехта очень веселый и чистый. Особенную красоту придают ему громадные окна с отличными шлифованными стеклами. Окна устроены на английский манер, т. е. они не открываются наружу или внутрь, а поднимаются и опускаются; открыть все окно невозможно, но, подняв нижнюю половину и опустив верхнюю, получаешь двойную тягу воздуха, способствующую скорому освежению комнаты. Рамы снабжены противовесами, так что останавливаются в любом положении. Чистота в голландских гостиницах поразительная, а постели таких громадных размеров, что на каждой кровати свободно могли бы уместиться трое и даже четверо.
Приступив на следующий день к утреннему завтраку, я был удивлен своеобразною сервировкой и самою пищей. Посуда какая-то старинная и, вероятно, драгоценная; каждый прибор окружается несколькими тарелками, на которых, под безукоризненно чистыми стеклянными колпаками, имеются круглые сухари, круглый голландский сыр, превосходное масло и мелко нарезанные ломтики телятины и говядины. Надо заметить, что в Голландии не берется отдельной платы за утренний завтрак; она включена в цену за комнату.
После завтрака я разыскал профессора астрономии и директора Утрехтской обсерватории Аудеманса (Oudemans). Всю свою молодость, с 1857 по 1875 г., он провел на весьма тяжелых и ответственных астрономических и геодезических работах на острове Яве, но отлично сохранил свое здоровье и теперь еще весьма бодр и увлекателен. Аудеманс тотчас предложил прогуляться в обсерваторию, построенную в красивом саду в юго-восточном углу города. Обсерватория состоит из главного здания и нескольких небольших башен, весьма изящно раскрашенных, так что даже дымовую трубу можно издали принять за минарет восточной мечети.
Утрехтская обсерватория не очень богата инструментами, и главный её рефрактор имеет объектив всего в 91/2 дюймов, но зато я заметил несколько приспособлений, весьма облегчающих производство наблюдений. Кроме чисто астрономических инструментов, имеются тут и геодезические, из которых особенно замечателен изобретенный Аудемансом компаратор для сравнения жезлов концевых и жезлов с черточками. В прошлом веке и в начале нынешнего нормальные меры делались преимущественно концевые т. е. длиною меры называлось расстояние между крайними концами жезла; ныне же находят более точным иметь нормальные меры нарезные, в которых длиною меры служить расстояние между черточками близ концов жезла. Сравнивать меры одного рода не трудно, но когда приходится сравнивать концевую меру с нарезною, то обыкновенные компараторы оказываются неудовлетворительными. Для таких случаев компаратор Аудеманса особенно пригоден и дает возможность производить сравнения с высокою точностью, достигаемою применением отражения света на шкалу, на которой разности в длинах отсчитываются в увеличенном виде. Так как сотрясение пола при ходьбе наблюдателей могло бы вредить точности сравнений, то весь компаратор весьма остроумно прикреплен на стержнях к сводчатому потолку валы, а от резких перемен температуры защищен толстым картоном, оклеенным оловом.
Окончив осмотр обсерватории, профессор зазвал меня к себе обедать, после чего предложил вместе с его семейством совершить поездку по окрестностям Утрехта. В превосходной четырехместной коляске мы вскоре выехали на великолепное шоссе, вымощенное мелким, но весьма твердым голландским кирпичом. Вообще, дороги в Голландии устроены образцово: помимо больших железных дорог существует множество мелких паровых и конно-железных, соединяющих небольшие города и селения между собою. Сеть железных дорог представляет лишь магистральные линии другой более обширной сети превосходных шоссе, гладких, как асфальтовая мостовая. Постройки в деревнях весьма красивы и оригинальны; по большей части это небольшие двухэтажные, кирпичные, неоштукатуренные домики всегда с большими светлыми окнами. Около каждого домика красивые садики со множеством цветов, особенно лилий и тюльпанов. Полей мало, всё пастбища с густою сочною травой и множеством пасущегося скота. Одно, что неприятно поразило меня на загородном шоссе — это довольно частые шлагбаумы, у которых сторожа останавливают экипажи и взимают плату за проезд. Плата небольшая, по 5-ти центов с лошади, но частые остановки задерживают прогулку. Впрочем, Аудеманс справедливо заметил: «кому же и платить за ремонт дорог, как не проезжающим по ним?» По сторонам шоссе обсажено громадными липами, и везде, где от главной дороги имеется поворот на боковую, два угловые дерева, на некоторой высоте, покрыты белой краской, чтобы ночью легко находить нужный поворот.
Нам пришлось проезжать множество мостов через узкие каналы. По каналам плывут небольшие лодки, нагруженные кирпичом и овощами. Берега каналов представляют довольно высокие и прочные земляные валики, для защиты прилежащих полей от наводнений.
Верстах в восьми от Утрехта расположено селение Зейст (Zeist), где мы пошли осматривать огромный парк и здания моравских братьев. Как известно, это непосредственные потомки гуситов, не пошедшие ни на какие компромиссы с католической церковью и основывающие свое исповедание и свое общественное устройство единственно на Священном Писании. Преследуемые в Моравии и Силезии, они рассеялись по всему свету, и теперь их, вообще, осталось очень немного. В свободной для всех религий Голландии они устроили тут, в Зейсте, богатейшую колонию. Все братья живут в одном огромном здании, мужчины и женщины вместе, и, как говорят, ведут высоконравственный образ жизни. Они очень трудолюбивы и воздержаны. Мне хотелось бы проникнуть внутрь здания, но Аудеманс уверял, что никто из непосвященных туда не допускается, хотя я подозреваю, что он опасался войти туда со своею дочерью.
Нагулявшись в заколдованном парке моравских братьев, мы вернулись в деревеньку Зейст и сели отдохнуть в местном ресторане, где было не мало других посетителей, по большей части велосипедистов, приехавших сюда из Утрехта, вероятно, по случаю праздничного дня. Здесь я впервые увидал новые велосипеды с весьма толстыми, пустыми внутри, резиновыми шинами, которые теперь получили всеобщее распространение. Любезный Аудеманс угощал меня голландским напитком Advokaat, составленным из водки, мускатного ореха, яиц и сахара. Эта сладкая жижица весьма сильно действует на голову, но голландцы, кажется, вообще не прочь выпить. Жена и особенно дочь Аудеманса много хохотали, что я морщился и долго отказывался даже попробовать эту местную бурду.
Когда на обратном пути, мы разговорились о недостатке леса в Голландии, жена Аудеманса предложила мне зайти к ним на кухню, где я мог бы убедиться, как можно хорошо и удобно жить вовсе без дров. Плита отапливается торфом в виде мелких кубиков, для хранения которых в кухне стоит громадный ящик.
Торф воспламеняется лучинками, пропитанными керосином. Несмотря на столь сорное топливо, в кухне — поразительная чистота и опрятность. Стены сплошь выложены разноцветными красивыми кафелями, так что вся кухня имеет вид большой фарфоровой игрушки. Кухарки одеваются очень чисто и на головах носят весьма красивые чепчики с бесчисленными плойками.
На следующее утро, оставив вещи в Утрехте, я поехал в Гаагу — голландскую столицу, где мне особенно хотелось осмотреть Топографический институт, куда уже успел написать обо мне добрейший Аудеманс. При самом выезде из Утрехта я имел случай лично убедиться в высокой честности голландцев. Не имев еще времени запастись голландскими флоринами, я подал кассиру немецкую монету в 20 марок. Так как я не знал точно цены её во флоринах и стоимости проезда до Гааги, то удовольствовался данными мне билетом и мелким серебром и ушел скорее в вагон; и без того я прибыл на станцию довольно поздно. Но только что я успел занять место, ко мне подбежал какой-то рабочий и сунул в руку две большие серебряные монеты по одному флорину. Я так удивился и растерялся, что машинально взял монеты; между тем поезд уже тронулся, и только дорогою я понял, что это недоданная мне сдача. Вернувшись вечером того же дня в Утрехт, я не мог разыскать честного рабочего и просил уже самого кассира передать ему от меня благодарность. В данном случае обнаружились одновременно честность и кассира и рабочего.
Рассматривая окружающую местность из окна вагона, я вновь поражался чрезвычайной свежестью лугов и чистотою и опрятностью построек; но особенно интересны здесь «польдеры», т. е. пространства земли, лежащие ниже уровня воды в окружающих каналах и могущие быть по произволу наводняемы и осушаемы помощью открытия шлюзов и вращения архимедовых винтов, приводимых в движение множеством ветряных мельниц; вообще, в Голландии каналы и шлюзы встречаются на каждом шагу, и имеется даже особое Министерство каналов, или водяное (Waterstaat).
Гаага, нынешняя столица Голландии и родина Гюйгенса, город весьма древний, но в старину тут был только охотничий замок королей, откуда и самое название Graven Haag (парк князей). Столицею Гаага стала лишь со времен короля Людовика Бонапарте. При самом выходе из воксала я был поражен роскошью и чистою улиц; они чрезвычайно широки и большею частью обсажены деревьями. Самое красивое место Гааги — историческая площадь Бьютен-Хоф (Buiten-Hof). на которой совершались многие события прежней бурной истории Нидерландов. Часть этой площади примыкает к так навиваемому садку (vijver), представляющему живописный пруд, среди которого — небольшой островок с кустами, цветами и жилищами множества уток, гусей и лебедей. Гуляющие бросают в воду крошки хлеба и наслаждаются зрелищем дерущихся между собою птиц; в воде много рыб. С одной стороны пруда устроена роскошная набережная и обширный бульвар, окаймленный превосходными зданиями новейшей архитектуры, а с другой — всё старинные дома с высокими черепичными крышами, и нет вовсе набережной, так что дома кажутся прямо выросшими из воды. Невдалеке от этой площади — красивый памятник Боруха Спинозы, португальского еврея, который умер здесь в 1679 году.
Так как я не знал точного адреса Топографического института (Topographische Inrichting), а знал только, что он где-то вблизи площади Buiten-Hof, то стал спрашивать прохожих, которые оказались однако мало знакомыми с топографическими учреждениями, и я решился обратиться к солдатам, мирно разговаривавшим перед гауптвахтою; однако и голландские солдаты не могли решить моих недоумений и, вероятно, даже не понимали моих вопросов, поэтому я просил их вызвать мне офицера. Караульным офицером оказался молодой капитан Риттер, отлично говоривший по-французски. Когда я объяснил ему мое затруднительное положение, он очень любезно тотчас приказал унтер-офицеру назначить мне вестового в провожатые. Тем временем мы разговорились, и я узнал, что капитан отлично знает даже русский язык и часто делает переводы из «Русского Инвалида» для голландских военных журналов. Караульное помещение оказалось неважным, и офицер, очевидно, завален разными формальностями: на столе лежала целая груда графленых книг и бланков. Впрочем, как и у нас, тут же лежал какой-то пикантный французский роман.
Итак, под конвоем маленького голландского солдатика я отправился в Топографический институт, расположенный вовсе не там, где мне раньше говорили. Проходя узкими боковыми улицами, я был удивлен при виде повозок, везомых собаками. Правда, уже в Берлине я видел собак, занимающихся перевозкою, но там собаки запрягаются, как лошади, впереди повозки; здесь же собаки припряжены к задней оси и бегут под повозкою, так что, не видя их, можно подивиться, как один человек везет довольно тяжелый воз. Когда повозка стоит, собаки спокойно лежат тут же в своей сбруе и грызут брошенные им кости. Особенно много собачьих повозок с молоком и мороженым.
Топографический институт оказался во дворе здания Военного министерства на красивой площади Плейн (Plein), на которую выходят своими фасадами несколько других монументальных построек, а именно Министерства колоний и юстиции, Государственны! Архив и др. Меня весьма любезно встретил сам директор института г. Экштейн и лично повел подавать управляемое им замечательное учреждение. Прежде всего мы прошли в гравировальное отделение, в котором, у больших светлых окон, сидела граверы и занимались гравировкою карт на медных досках, затем я осмотрел фотографический павильон и печатню. Судя по показанным мне образцам карт и планов, картографическая техника достигла тут высокой степени совершенства. Особенно поразительны, по чистоте и изяществу, хромо-литографированные карты Голландии и Голландской Индии.
По окончании осмотра Топографического института, добрейший г. Экштейн повел меня завтракать в огромное здание офицерского собрания со всевозможными удобствами и затеями. Буфет великолепный, но голландская водка «bitter» чрезвычайно крепкая. Мы условились в тот же день вторично встретиться и ехать осматривать окрестности Гааги, а пока, до обеда, я, уже в одиночестве, пустился осматривать музеи, рекомендованные мне г. Экштейном. Прежде всего я разыскал Королевский музей картин, Maurits-huis, помещающийся в бывшем дворце. Это великолепное здание, построенное еще в XVII веке, состоит из ряда громадных зал, наполненных всевозможными картинами. Музей составляет гордость голландцев не только потому, что голландцы считают себя изобретателями живописи масляными красками, но и потому, что это действительно один из древнейших и замечательнейших музеев в Европе. Известно, что в 1795 году французы обобрали здесь все лучшие картины, и голландцам только с большим трудом удалось вернуть их обратно, после Ватерлоо. Старик-проводник сообщил мне даже, что французский король Людовик XVIII очень сопротивлялся обратной перевозке картин и приказал запереть Лувр, где они находились; возврат удался только благодаря вмешательству русских властей в Париже. В музее множество произведений Антона Ван-Дика, Рубенса, Поттера, Рембрандта и др. Самой замечательной картиной музея считается «Урок анатомии» Рембрандта; на ней изображен профессор, объясняющий ученикам какой-то мускул руки тут же лежащего трупа. Эта небольшая сравнительно картина, написанная в 1632 г., помещена в отдельной зале, и перед нею, на скамейках, постоянно множество зрителей, молча созерцающих одно из величайших произведений искусства. Во многих залах я видел молодых художников и художниц, снимающих копии с образцов великих мастеров.
Из Королевского музея я перешел в находящийся тут же невдалеке так называемый Муниципальный музей равных искусств. Здание гораздо меньше и проще предыдущего, но зато тут не одни картины, а еще множество статуй, древних одежд, ковров и т. д. Однако, и тут главное богатство составляют картины. Особенно поразительны по величине громадные полотна, на которых изображены собрания генеральных штатов в разные периоды голландской истории. По ним можно наглядно проследить перемены в одеждах: на собрании 1617 года все депутаты — в громадных гофрированных жабо с длинными усами и бородами; в 1647 году депутаты уже в гладких камзолах, но всё еще в усах и бородах; в 1717 году в роскошных камзолах, с кружевными воротниками, уже бритые и в огромных париках; в 1759 году парики меньше и камзолы черные, весьма простые. Таким образом, обычай брить усы и бороды завелся в Голландии только в начале XVIII столетия и, по-видимому, не вывелся еще и до сих пор.
После музеев я посетил публичную библиотеку, помещающуюся в новом роскошном здании с великолепною лестницей из безукоризненно-белого мрамора. Тут мне показали наиболее редкие и замечательные книги: описание поездки Гумбольдта в экваториальные страны и роскошные русские издания на французском языке — «Древности русской истории» и «Русская армия» с большими раскрашенными гравюрами. Всех книг в библиотеке насчитывается до 400 000; они размещены в 17-ти больших комнатах, в одной из которых помещается коллекция гравюр, принадлежавшая Наполеону I-ому. Кроме книг, тут собрано множество монет, медалей и пр. У входа поставлен красивый мраморный бюст Эразма Роттердамского.
Около пяти часов дня я явился к г. Экштейну, и мы поехали в Скевенинг (Scheveningen), место морских купаний, лежащее в трех верстах от Гааги, на берегу моря. Пут туда пролегает сплошным парком, превосходно распланированным, с разными затейливыми поворотами роскошных дорог, удивительно вымощенных мелким голландским кирпичом. Собственно говоря, Скевенинг — простая рыбачья деревушка, а между тем это одно из самых модных купальных мест в Европе, куда на летний сезон съезжаются иностранцы, преимущественно англичане. Главные здания, особенно огромные гостиницы, выстроены по берегу; в глубине же имеется множество небольших скромных домиков, хотя и тут уже попадаются роскошные магазины с поразительно громадными цельными стеклами, которыми так любят щеголять голландцы. Когда мы выехали к берегу, нам открылся дивный вид на спокойное море. Погода была тихая и ясная. Берег представляет довольно высокий и крутой уступ, перед которым тянется еще широкая полоса чистого, почти белого песку, периодически затопляемая волнами приливов. Вся низменная полоса заставлена равными снастями рыбаков и вытянутыми на сушу лодками, а между ними отведены места для купаний с сотнями корзин-кресел, в которых выносят купающихся до глубокого места. Спустившись вниз, я восхищался здешним песком; замечательно, что он не дает пыли: если высыпать целую горсть на одежду, то малейшего встряхивания уже достаточно, чтобы не осталось и следа. Говорят, приезжие увозят отсюда этот песок на память целыми ящиками.
Я упомянул уже, что по высокому гребню берега раскинуто несколько гостиниц; все они весьма роскошной и оригинальной архитектуры. Например, одна имеет фигуру лежащего кита. Его черная спина и хвост видны издалека; вблизи это крыша гостиницы. Среди всех зданий выделяются маяк и громадный обелиск, воздвигнутый в память высадки в Скевенинге короля Вильгельма I-го, в 1813 г., после французской оккупации. Вообще, Скевенинг важный исторический пункт; в виду его еще в 1673 г. голландский адмирал Рюйтер разбил соединенный англо-французский флот. Как внизу по песчаному откосу, так и по берегу, на гребне, устроены превосходные дороги, вымощенные всё тем же удивительно прочным и красивым голландским кирпичом.
Окрестности Скевенинга представляют дюны, высотою до 20-ти сажен. Большею частью они успели уже обрасти травою и мелким кустарником, посаженным трудолюбивым населением; иначе дюны подвигались бы в глубь страны и засыпали бы роскошные луга. Экштейн справедливо заметил, что именно эта постоянная опасность быть залитым водою или засыпанным песками сделала голландца столь энергичным и трудолюбивым. Голландцы сумели победить природу, но и теперь их энергия поддерживается ожиданием новых опасностей. Около одной высокой дюны мы вышли из экипажа и взобрались на самую вершину. Открывшийся оттуда вид при заходящем солнце невозможно описать. Морской воздух поразительно чист и целебен. Экштейн уверял, что для него нет лучшего отдохновения, как прогулка на дюны.
Уже начало смеркаться, когда мы пустились в обратный путь. Из Гааги в Скевенинг, кроме нескольких шоссе в парке, проведены две паровые и две конно-железные дороги. Приехав в Гаагу, мы отлично поужинали в военном клубе и наконец расстались. Я сохранил самое приятное воспоминание и о Гааге, и об Экштейне, этом превосходном человеке, который подарил мне весь сегодняшний день и ознакомил не только с Топографическим институтом, но и со всеми прелестями окрестностей Гааги и с дюнами, которые представляют единственное разнообразие рельефа здешних берегов. Было уже далеко за полночь, когда я вернулся в Утрехт.