Избрав Утрехт временною квартирой, я ежедневно совершал поездки в другие города Голландии, что очень удобно, благодаря небольшим расстояниям и весьма частым поездам. Голландские железные дороги отличаются быстрою ездой и чрезвычайною дешевизной. После Гааги я порешил осмотреть Амстердам. Это громадный, для Голландии, город (более 400 000 жителей) у самого залива Зюдерзе. Он весь изрезан множеством каналов, через которые перекинуты красивые мостики. Амстердам основан еще в XIII веке и издавна занимает важное место во всемирной торговле, хотя в последнее время он, говорят, стал упадать под влиянием конкуренции городов английских и американских. Город расположен на 90 островах и имеет свыше 300 мостов. Архитектура домов, вообще мрачных, узких и высоких, довольно однообразна. В верхнем чердачном окне каждого дома имеется выступающая балка с крюком и блоком. При помощи пропущенного в блок каната поднимают разные грузы, для приема которых каждый этаж имеет балкончик и наружную дверь. Утром при мне поднимали таким образом преимущественно огромные корзины с торфом. В дома, прилегающие к каналам, — а таких большинство — торф поднимался прямо с лодок. В городе множество старинных церквей с колокольнями и часами; все часы с заунывным, но громким боем, привлекающим внимание прохожих, несмотря на уличный шум. На улицах множество торговцев с овощами и другими предметами, развозимыми в ручных тележках. Торговцы — большей частью евреи — неистово кричат и выхваляют свой товар. Боковые улицы довольно грязны и пропитаны еврейским духом. Почва топкая, и все дома стоят на сваях, так что перевернутый город представил бы удивительное зрелище леса без ветвей и листьев. Эразм говаривал, что он знает город, жители которого живут, как вороны на вершинах деревьев, разумея Амстердам.

Согласно наставлениям Аудеманса, по прибытии в Амстердам я отправился прямо в зоологический сад, считающийся старейшим и лучшим в Европе. Он занимает огромное пространство в 11 гектаров, и над главным зданием, новейшей постройки, красуется латинская надпись «Natura Artis Magistra». (Природа учительница искусства). Войдя в сад, я попал прежде всего в отдел певчих птиц; их тут множество, и они громко поют, не стесняясь посетителями. В главной аллее на кольцах много попугаев, свирепо хватающих подаваемые им куски булок и пр. Вообще, зоологический сад представляет весьма красиво разбитый парк с прудами и канавами и множеством отдельных зданий, наполненных представителями известной группы животных или птиц. Крупные животные: верблюды, быки, овцы и т. п., расположены открыто, на лужайках. Из животных особенно поразила меня огромная жирафа, высотою в 21/2 сажени. Очень красиво устроен бассейн с моржами; в бассейне бьют несколько фонтанов, под которыми моржи премило играют. Из птиц особенно замечательны громадные фламинги, с роскошным розовым оперением, красными, беспрестанно моргающими глазами и удивительною способностью подолгу стоять на одной ноге.

Главная достопримечательность амстердамского зоологического сада — новое величественное двухэтажное здание с аквариумом, за вход куда взимают отдельную плату. Внутри полумрак, а в стены вделаны огромные зеркальные стекла, за которыми видны при сильном искусственном освещении разные чудеса водного царства. Кроме всевозможных рыб, раков, губок и т. п., тут имеется отделение с животно-растениями Anemone rousse, с берегов Атлантического океана. В общем они напоминают кубышки, самых разнообразных форм и цветов, но вид и величина каждой беспрерывно изменяются: из плоской кубышка вдруг превращается в узкую и высокую и наоборот. Каждой особи дают по кусочку мяса через 10 дней; проводник тотчас предложил показать мне процесс кормления. При помощи длинной палки он спустил внутрь бассейна довольно большой кусочек мяса; как только одна из кубышек почувствовала приближение мяса, она зашаталась, вытянула уродливые щупальцы и поглотила пищу. Говорят, что многие кубышки обнаруживают при этом особенную жадность и, несмотря на прикрепление к камням, ухитряются перебивать лакомые куски друг у друга. Стоит упомянуть также о бассейне, наполненном мелкими рыбками, Gemeine Stichling, которые являются паразитами на коже других рыб. В аквариуме образцовый порядок; у каждой витрины имеется вывесочка с названием содержимого на латинском и нескольких других языках и, кроме названия, краткое описание на языке голландском.

В громадном каменном флигеле, построенном у входа в музей, помещаются скелеты, коллекции насекомых и пр., а также весьма внушительная библиотека. Флигель этот назначен для научных занятий посетителей, чего, кажется, нет ни в одном частном музее. У входа находится бюст Линнея (Carl Linné 1707–1778), а внутри — чугунная статуя божества Вишну.

Покончив с вышеописанною зоологическою сокровищницею, я совершенно случайно натолкнулся на здание панорамы Иерусалима. Тут собственно не одна, а две панорамы, из которых каждая занимает только половину круглой арены. В первой изображен общий вид города, с выходящею из него длинною процессией за Иисусом Христом, несущим крест; здания и лица изображены весьма живо, особенно если иметь в виду, что ближайшие к зрителю части зданий, местность и люди сделаны действительными, в натуральную величину, и выступают впереди полотна. Всё залито светом ослепительного южного неба. Перейдя в другую половину, зритель, наоборот, попадает в полный мрак, и только постепенно начинает различать Голгофу с тремя крестами и распятыми на них Иисусом Христом и двумя разбойниками. Затем, привыкая к темноте, последовательно начинаешь различать всё окружающее: множество людей у крестов, зияющий провал, произведенный землетрясением, и густые толпы спасающихся бегством. Вдали заметны здания Иерусалима и пещера, приготовленная для погребения Христа. Эта ночная панорама производит на зрителя потрясающее впечатление; честь и слава художнику Бронверу (Bronwer), сумевшему сделать ее столь естественно. Я долго не мог оторвать глаз от этого страшного зрелища и не постигаю, каким путем достигнуто тут ночное освещение; эффект поразительный.

Было уже около 3-х часов пополудни, когда я вышел из здания панорамы и стал соображать, куда бы мне теперь отправиться. Дело в том, что в Амстердаме так много разных музеев и других достопримечательностей, что невольно теряешься, и потому, не имея возможности видеть всё, я решился ограничиться уже виденным и съездить тепёрь в близлежащий городок Заандам (Zaandam, неправильно называемый у нас Саардамом), чтобы осмотреть свято сохраняемый там домик, в котором жил некогда наш Великий Петр. Пройдя целый ряд улиц и каких-то катакомб под полотном пересекающей город железной дороги, я очутился наконец у пристани и сел на маленький, но весьма чистенький пароходик, совершающий рейсы между Амстердамом и Заандамом. Через полчаса, среди множества ветряных мельниц (говорят, свыше трехсот), замелькали красивые домики веселенького Заандама, ныне места жительства голландских миллионеров. На пристани мне попался проводник, старый бритый голландец с фарфоровой трубкой в зубах. Мы тотчас зашагали по заандамским бульварам и спустились по косогору в глухой переулок, где, внутри большого деревянного дома с громадными окнами стоит покривившаяся избушка, бывшая обиталищем Петра в 1697 году. Как известно, Петр Великий прожил здесь целую неделю, работая у какого-то судостроителя, в качестве простого плотника, Петра Михайлова.

Миленькая голландка тотчас загремела ключами и впустила меня в избушку, состоящую из одной рабочей комнаты и небольшой кухни. Обстановка самая простая, ненарушимо сохраняемая здесь уже почти 200 лет. Постель Петра помещалась в каком-то шкафу, по тогдашнему голландскому обычаю. По стенам развешено несколько гравюр, портретов Петра и целая коллекция изречений в старинных рамках, под стеклом; среди этих изречений некоторые оказались на русском языке, вот они:

1. Какову Он Россию свою сделал, такова и будет: сделал добрых любимую, любима и будет; сделал врагам страшную, страшная и будет; сделал на весь мир славную, славная и быти не престанет.

(Надгробное слово Феофана Петру Великому).

3. По поводу посещения Наследника Цесаревича в 1839 году.

Из книги, куда я занес и свое имя, я узнал, что тут бывает довольно много посетителей, но гораздо больше иностранцев, чем русских. Как известно, домик Петра в 1886 г. подарен тогдашним королем Вильгельмом III в Бозе почившему императору Александру III. После моего возвращения в Россию заботами русского правительства взамен деревянного колпака выстроен кирпичный дом и приняты все меры для обеспечения домика великого Преобразователя России от пожара.

Затем проводник провел меня и в те мастерские, где, по преданию, работал Петр. Над калиткою имеется старая вывеска:

Schmiderei van dri hamers. 1676.

В этой «кузнице трех молотков» и теперь еще строят небольшие суда. У проводника я приобрел несколько фотографических карточек, изображающих жизнь Петра в Заандаме. Расставаясь, я был удивлен умеренностью требований проводника и почти насильно должен был принудить его взять больше, чем он спрашивал.

Только возвратясь на пристань, я вспомнил, что сегодня еще не обедал, и потому просил подать себе кушать. Заандамский обед оказался не изысканным, но вкусным и приготовленным из свежей провизии, как вообще приготовляется всегда пища в Голландии. Здесь же я отведал и голландского пива; оно довольно густо и, быть может, питательно, но вкус его неважный.

Вернувшись в Амстердам, я решился посетить еще мастерскую бриллиантщиков, которыми этот город славится издавна. К сожалению, проводник-еврей провел меня в какую-то убогую мастерскую, в которой у небольших станочков сидели рабочие. Станочек представляет круглый железный диск, смазанный маслом и быстро вращаемый при помощи бесконечного ремня от общего для всей мастерской двигателя. Рабочий держит алмаз в куске свинца и последовательно шлифует ту или другую грань. В масло на диск подсыпается понемногу алмазная пыль. Работа по виду самая простая и однообразная, но она требует большой опытности, так как грани шлифованного алмаза должны составлять между собою определенные углы. Я пробыл в мастерской всего несколько минут, но еврей-проводник потребовал такую плату, как будто он водил меня целый день. Я пытался его пристыдить, совершенно упустив из вида, что еврей, да еще амстердамский, вряд ли может иметь какой-нибудь стыд.

Так как до поезда оставалось еще около часа, то я поневоле должен был бродить по улицам без определенной цели. Останавливаясь у некоторых замечательных зданий древней архитектуры, я выдал в себе иностранца и приезжего, и вот новый еврей вздумал предложить мне свои услуги для осмотра каких-то тайных притонов, которыми, по его словам, особенно славится Амстердам. Несмотря на дружеские советы оставить меня в покое, злополучный еврей продолжал приставать и увлекать меня в узкие и мрачные переулки. Видя, что увещания не действуют, я принял наконец решительные меры, и лишь тогда непрошеный чичероне отвязался от меня.

Поезд, с которым мне пришлось ехать в Утрехт, был скорый и состоял из прекрасных и весьма чистых вагонов. Кроме разных других необходимых удобств, я впервые увидал здесь остроумное приспособление для помещения зонтиков, на случай, если пассажир вошел в вагон с мокрым зонтом, прямо из-под дождя: у боковых стенок диванов имеются фарфоровые поддонники, куда можно поставить зонтик, причём вода будет спокойно стекать в поддонник, не беспокоя пассажиров и не повреждая обивки диванов.

Возвратившись в Утрехт, я уже предвкушал удовольствие отдыха и сна после столь утомительного дня, но лакей в гостинице вручил мне письмо от профессора Аудеманса, который извещал, что сегодня имеет быть очередное ученое заседание у профессора геологии Вяхмана. Жаль было бы не воспользоваться столь любезным приглашением, и потому я тотчас переоделся и пустился разыскивать сообщенный адрес. Несмотря на то, что я пошел в сопровождении лакея гостиницы, всё-таки квартиру я нашел не сразу, главным образом потому, что в Утрехте, не взирая на 80 000-ое население, улицы по ночам почти пусты и освещаются довольно слабо. Так или иначе, квартира была наконец найдена, и я очутился в весьма радушном кружке утрехтских профессоров, между которыми один оказался даже жившим одно время в Юрьеве (Дерпте), и чрезвычайно интересовался всем, что делается в России. Обычай собираться поочередно у одного из профессоров еженедельно нельзя не назвать очень хорошим. Такие частные собрания имеют всегда более задушевный характер, чем официальные факультетские заседания; но они особенно ценны для приезжего иностранца, так как позволяют в короткое время и хотя в общих чертах ознакомиться с внутреннею местною университетской жизнью. Несмотря на то, что большинство профессоров были голландцы, мы провели всё время в самой оживленной беседе каждый из присутствующих отлично объяснялся по-французски, по-немецки или по-английски.

Следующий день я посвятил осмотру Политехнического института в Дельфте и Астрономической обсерватории в Лейдене. В Дельфте (небольшой городок близ Гааги) меня особенно интересовало видеть базисный прибор Репсольда, построенный в 1867 году по проекту профессора Аудеманса и употребленный им же при измерении трех базисов на острове Яве. Известно, что до сих пор не существует еще такого базисного прибора, который удовлетворял бы всем требованиям практики, и почти каждая новая большая триангуляция вызывает изобретение нового базисного прибора. По большей части каждый прибор состоит из нескольких жезлов, последовательно укладываемых вдоль измеряемой линии. При проектировании нового прибора, профессор Аудеманс положил нижеследующие основания: 1) устроить жезлы так, чтобы они отнюдь не касались друг друга, потому что взаимное касание жезлов неизбежно влечет за собою толчки и вредит точности измерений, 2) делать отсчеты по черточкам на концах жезлов при помощи микроскопов и 3) каждый жезл составить из двух металлов, обладающих по возможности различной расширяемостью от теплоты и одинаковыми прочими физическими свойствами, именно удельным весом, поглощательною способностью тепла, удельною теплотой и теплопроводностью. Такими металлами выбраны были сталь и цинк. Для защиты от резких перемен температуры решено было каждый составной жезл поместить в особую железную трубку. Опуская подробное описание прибора, помещенное в первом томе отчета о триангуляции острова Явы, замечу только, что точность измерений превзошла ожидания и доходить до 2 000 000-ой доли измеряемой линии.

Как базисный прибор, так и вообще весь Политехнический институт, где получают образование инженер-гидрографы, на которых лежит обязанность защищать территорию Голландии против нападений моря и наводнений рек, показывал мне молодой профессор физики Сиссинг (Sissingh). Когда мы разговорились на тему, что Голландия, благодаря трудам знаменитого Виллеброрда Снеллиуса, может считаться родиною современной геодезии, а между тем в настоящее время она мало принимает участия в разработке геодезических вопросов, Сиссинг привел в ответ остроумную голландскую пословицу:

Als het by verloopt, moet men de bakens verzettcn, т. e. когда прилив миновал, нужно менять направление судна.

Распростившись с любезным профессором, я успел еще немного осмотреть и самый город. Дельфт замечателен своими старинными постройками и фаянсовою фабрикой, изделия которой не уступают китайским и японским. Пообедав на железнодорожном воксале, выстроенном в стиле древнего замка, я пустился в Лейден, уже издали поразивший меня красотою зданий и садов.

Лейден — один из стариннейших голландских городов, а в его университете преподавало не мало профессоров, получивших всемирную известность, как Стевин, Меркатор, Снеллиус, Гюйгенс, Гравезанд и др. В нескольких шагах от воксала я наткнулся на величественный памятник Германа Бургава (Boerhaave, 1668–1738), который также родился и профессорствовал в Лейдене. У подножья памятника этому знаменитому врачу и ботанику начертаны любимые его слова:

т. е. простота — печать истины.

Пройдя ряд оригинальных голландских улиц и множество мостов через каналы, я скоро увидал величественные куполы Лейденской обсерватории, среди роскошной зелени университетского сада, и тотчас вступил в чрезвычайно чистый, веселенький и сплошь усаженный цветами дворик обсерватории. Через несколько минут я был уже приглашен на чашку чаю в круг семейства директора Бакхюйзена (Van de Sande Bakhuyzen).

Прежде всего профессор ознакомил меня с историей Лейденской обсерватории, которая неоспоримо старейшая университетская обсерватория в мире; она основана в 1575 году, когда во всех прочих университетах Европы астрономия, как самостоятельный предмет, вовсе и не преподавалась. Этим обстоятельством Лейден обязан своему профессору математики Рудольфу Снеллиусу, отцу Виллеброрда. Однако оживленная деятельность Лейденского университета на поприще астрономии и геодезии началась только при Виллеброрде Снеллиусе, который еще в молодых годах путешествовал по Европе и был лично знаком с Тихо-Браге, Кеплером и Местлином. Сам он, как известно, обессмертил себя открытием законов преломления света и изобретением триангуляции, как основания для градусных измерений и точных съемок. Если градусное измерение самого Снеллиуса, исполненное в 1615 году, и не имеет научной ценности, то это объясняется недостатками употребленных инструментов, и сам Снеллиус смотрел на него, как на пример, долженствующий только иллюстрировать его изобретение.

Из других профессоров астрономии в Лейдене вскоре прославились Гюйгенс и Гравезанд. Однако долгое время обсерватория была плохо снабжена инструментами и помещалась на крыше университетского здания; только в 1858 году покойному директору Кейзеру удалось выхлопотать необходимые суммы и соорудить ныне существующую обсерваторию в юго-западном углу города, среди лугов громадного университетского ботанического сада. Нынешний директор Бакхюйзен принял богатое наследие, оставленное ему Кейзером, но многое успел еще расширить и усовершенствовать.

Тотчас после чаю мы перешли в смежные с квартирою директора залы обсерватории и прежде всего остановились перед главным инструментом — меридианным кругом Пистора и Мартинса поставленным еще в 1861 году. Отверстие объектива — 6 дюймов, а фокусное расстояние 8 футов. Но обеим сторонам трубы приделаны круги по 3 фута в диаметре, разделенные через 5 минут и отсчитываемые четырьмя микроскопами. Этим превосходным инструментом производит наблюдения сам директор, который сделал в нём много улучшений. Между прочим при окуляре приделана маленькая призмочка Кейзера, позволяющая исключать влияние личной ошибки при установке трубы. Известно, что прямые наблюдения склонений северных и южных звезд несколько различаются между собою, потому что при них наблюдатель имеет противоположные положения, ногами к югу и к северу. При наблюдении каждой звезды прямо и через призмочку Кейзера достигается то же, что получалось бы, если бы каждая звезда пропускалась через поле зрения при обоих положениях наблюдателя, и что возможно, вообще говоря, только для зенитных звезд.

Профессор Бакхюйзен очень хвалил свой искусственный горизонт. Он пользуется им для определения наклонности оси и коллимационной ошибки. Горизонт устроен весьма просто, и коробка его подвешивается прямо к столбам инструмента. При мне горизонт был установлен и опять снят в течение нескольких минут; ртуть прекрасно очищается простым гусиным пером.

Уровень, при помощи которого обыкновенно определяется наклонность горизонтальной оси инструмента, имеет две особенности, придуманные нынешним директором. Во-первых, крюки, которыми уровень накладывается на ось, снабжены особыми пружинами, опирающимися в столбы инструмента; таким образом ось инструмента не обременяется всею тяжестью уровня, а лишь весом в несколько золотников. Без этого приспособлениям сущности, никогда нельзя быть уверенным, что отсчитываемая по уровню наклонность есть та, при которой производились наблюдения. Во-вторых, на уровне имеются две одинаковые системы делений: одни деления нарезаны на самой трубке уровня, а другие на внешней стеклянной коробке, защищающей жидкость от резких перемен температуры. Устанавливая глаз всегда так, чтобы у места отсчета соответствующие деления на трубке и на коробке взаимно покрывались, наблюдатель уверен, что линия зрения перпендикулярна к уровню в точке отсчета.

Для отсчитывания наружного термометра, при нём имеются две маленькие лампочки накаливания; нажатием кнопки термометр мгновенно освещается. Когда лампочек не било, и термометр отсчитывался помощью ручного фонаря, отсчеты не могли быть верными, потому что от приближения фонаря термометр уже изменял свое показание.

Интересно также приспособление для отсчитывания амплитуды маятника астрономических часов. Вместо того, чтобы производить эти отсчеты непосредственно, при неестественном положении тела наблюдателя, Бакхюйзен приспособил к концу маятника маленькое зеркальце, отбрасывающее луч света на особую шкалу, но которой уже и производится отсчет и притом прямо от окуляра трубы.

Вообще я увидал тут множество приспособлений, по-видимому, мелочных, но способствующих и точности и удобству наблюдений; например, тряпочки, кисточки и прочие мелкие принадлежности, которые необходимо всегда иметь под руками, помещаются в маленьком шкафике на колесах, так что его всегда легко передвинуть к тому месту, где сидит наблюдатель.

Электрические лампочки при разных частях инструментов действуют при помощи аккумуляторов, и стоит повернуть ту или другую ручку, чтобы получить освещение от той или другой лампочки. Но чтобы прислуга или молодые студенты по неосторожности или из шалости не расходовали напрасно электрического тока, кроме всех отдельных ручек, имеется один общий коммутатор в особом шкафу, ключ от которого имеется только у директора.

После меридианного зала Бакхюйзен показал мне большой рефрактор Репсольда с объективом Альвана Кларка в 101/4 дюймов и другие инструменты обсерватории, где тоже можно было заметить немало интересных и поучительных приспособлений. Особенность голландских обсерваторий заключается еще в изящном выполнении всех деревянных полированных частей и в прикрытии полов коврами, что придает всем залам уютный и красивый вид. Это, очевидно, взято из постоянного голландского домашнего обихода. Тут положительно щеголяют изяществом столярных работ и роскошью ковров. Например, во всех, даже каменных домах имеются внутренние деревянные лестницы с великолепными, как зеркало, полированными ступеньками и перилами, с безукоризненными и изящными коврами. Вообще мебель и убранство комнат — по большей части восхитительны.

Осмотр обсерватории затянулся до поздней ночи, и только на последнем поезде я вернулся в Утрехт, сохранив самое отрадное воспоминание о Лейденской обсерватории и её превосходном директоре.

На другое утро, простившись с добрейшим профессором Аудемансом, я решился наконец расстаться с гостеприимною Голландией и ехать дальше через Бельгию в Англию. Проезжая Роттердам, я любовался великолепным мостом через реку Маас, но далее за станцией Willemsdorp имеется еще более замечательный мост через морской залив Hollandsh-Diep. Этот громадный мост открыт для движения только в 1871 году и состоит из 14-ти красивых арок, каждая по 100 метров, так что длина моста составляет 1432 метра, но полная длина его с дамбами на берегах более 21/2 верст. В южной части моста устроена поворотная часть для пропуска судов.

Наконец поезд прибыл на последнюю голландскую станцию Розендааль (Roosendaal), и через несколько минут мне надлежало покинуть эту прекрасную страну. За короткое время моего тут пребывания я, конечно, не мог ознакомиться с голландским языком, но, сколько могу судить, язык этот не труден; он похож частью на немецкий, частью на английский, но произношение мягче и благозвучнее обоих. Из разговора с одним соседом по вагону я узнал, что в настоящее время замечается стремление упростить голландскую грамматику так, чтобы, например, изгнать вовсе склонения; в разговорной речи уже почти не склоняют, и падежи заменяют перифразами: вместо de tuin mijns vadere (сад моего отца) говорят mijn rader zijn tuin, т. е. буквально: мой отец, его сад.

Таким образом, тогда как в немецком языке склонения в полном ходу, а в английском вовсе не существуют, в голландском языке они постепенно вымирают. Чтобы дать понятие об одновременном сходстве голландского языка с немецким и английским, привожу наименования первых двадцати чисел: een, twee, drie, vier, vijf, zes, zeven, acht, negen, tien, elf, twaalf, dertien, veertien vijftien, zestien, zeventien, achttien, negentien en twintig.