Прошло почти полвека со времени событий, описанных автором в первой части повествования, и, несмотря на это, они все еще остаются «белыми пятнами» в нашей литературе и в истории Великой Отечественной войны За весь послевоенный период автор не встретил никого, кто мог бы хоть немного дополнить его рассказ. Не хочется верить, что из почти миллиона человек, оказавшихся в Харьковском котле, никто не уцелел.

Вряд ли остались в живых и те тысячи наших соотечественников, кто был в крупповских лагерях, когда январской ночью 1943 года союзники начали бомбить город Эссен вместе со всеми заводами и лагерями. Этот акт, изменивший соотношение сил воюющих сторон, широко известен на Западе И только у на о нем не появилось ни строчки. Годы и годы утверждалось, что крупповские заводы союзники вообще не бомбили. Ну и ну! Что ж тогда делать человеку, перевившему всю адовую бомбежку Эссена? Или как быть с памятной отметиной — (головное ранение) и оставшимся шрамом?

Существовала даже такая версия, в которой утверждалось, что успех операции по освобождению столицы Австрии— Вены, в 1945 году был (обеспечен доблестным подразделением нашей контрразведки». Она, конечно, имеет своих сот рудников, и не мало, но боевых подразделений или штурмовых батальонов вроде бы не имеет.

К счастью, уцелели и к моменту когда писались ни строки, живы главные действующие лица Венской операции — австрийские борцы Сопротивления — Карл Сокол, Фердинанд Кез, Рудольф Кралль и кое-кто еще.

Наверное, живы и те, кто с нашей стороны прямо или косвенно участвовал в многолетнем внедрении версии освобождения Вены. с серьезными недосказанностями и искажениями. Мы сейчас не говорим о настоящих фронтовиках — участниках освобождения столицы Австрии. Мы говорим о тех, кто присвоил себе чужие заслуги; они так свыклись с вымыслами и утаиваниями фактов этого присвоения, что не го что не желают, а не могут, ну никак не могут расстаться с ними — привыкли, сроднились, срослись.

Здравствуют поныне и те, кто по заданию Ставки Верховного Главнокомандования посадил в президентское кресло весьма сомнительную фигуру престарелого Реннера. А ведь это кресло, как считали тогда многие, по праву должен был занять Карл Сцоколль.

С отъездом из Вены в июле 1945 года связь автора с австрийскими товарищами оборвалась. Через много лет он пытался установить контакт с ним и через Советский комитет ветеранов войны и даже через Общество советско-австрийской дружбы Но ни в первом, ни во втором случае из этой затеи ничего не получилось. Своеобразными оказались эти учреждения и, я бы сказал, глубоко законспирированными для своих, при всей кажущейся распахнутости для иностранцев. Ведь тогда председателем комитета был генерал-полковник Желтое А. С.; тот самый, кто от имени командования 3-го Украинского фронта вел прямые переговоры с представителем австрийского движения Сопротивления Ф. Кезом. Ведь это их совместные действия способствовали сохранению столицы Австрии от тотального разрушения (похожего на будапештское и берлинское), а советские войска сохранили под самый конец войны, десятки тысяч жизней своих воинов (чего не удалось сделать при длительном штурме Будапешта, не говоря уже о всемирно-историческом штурме Берлина). Об этом подробно рассказано во многих публикациях на Западе, в том числе и в воспоминаниях Кеза и в некоторых мемуарах советских военачальников.

Когда рукопись эта была уже закончена, пришло письмо из Вены от руководителя одной из подпольных групп, ветерана австрийского Сопротивления Рудольфа Кралля. В письме сообщалось о кончине еще в 1962 году его брата, Вилли Кралля, близкого друга и соратника автора книги — Бориса Витмана,

Вслед за письмом Рудольфа, вскоре пришло письмо и от самого Сокола, с журнальной заметкой о его книге «Der gebrochetie Eid». Книга рассказывала о событиях, связанных с оккупацией Австрии и борьбой за ее освобождение.

У нас. тоже не поленились, написали об этом и из дали («Сокрушение тьмы». В. Чернов 1984). В этой книге К. Сокол и Ф. Кез погибают от рук фашистов. Кеза короткой очередью в спину срезает автоматчик. а Сокол, схваченный эсэсовцами накануне вступления наших войск в Вену, даже успевает кое-что выкрикнуть-«Нас предали… — прохрипел Сокол, нервно ломая плечи… (Неужели сломал?!). — А план я все-таки передал… через Райфа. Прощай! — Сокол сам выбил под собой табуретку…» (Ну и ну! — выбил все таки…)

И это писалось почти через сорок лет после окончания войны!.. Видимо, потому Сокол и живет по сей день (дай Бог ему здоровья!), что человеколюбивый В Чернов умудрился так лихо расправиться с ним и его соратниками в своем творении В книге «Шпион, которому изменила Родина», обнаруживаются четыре самых напряженных центра повествования: начало войны (1939–1941), харьковский котел (1942, весна), бомбежка Эссена (январь 1943), освобождение Вены (весна 1945). Возможно, это были не самые значительные страницы Великой Отечественной, но, согласитесь, и не самые пустячные эпизоды Второй Мировой… И вот что поражает, да и удивляет по сей день: каждый из этих четырех значительных эпизодов искажен советской военной историей до неузнаваемости. Временами это просто неправда, иногда упорное умалчивание, порой — раздувание ничего не значащих деталей до масштабов ми ровых событий, а часто — откровенная и преднамеренная ложь.

Могут возразить свидетель событий, даже их участник, не всегда может быть объективен, не все факты ему известны, он скован собственными симпатиями и антипатиями, поле его зрения могло быть не таким уж масштабным. Все это так, но только в том случае, если мы говорим об оценках событий. Здесь можно говорить о субъективности. Но можно ли ставить под сомнение те события, в которых не только участвовал сам автор, но остались и достоверные свидетели и свидетельства?..

Впрочем, и тут не будем упрощать. Я придерживаюсь той точки, зрения. что истину в полном объеме нам, может быть, и не дано постичь. Однако можно стремиться максимально приблизиться к ней. Нужно собирать и копать достоверные свидетельства. И ни к чему так уж надрываться, отстаивая и защищая заведомую фальшивку.

Что самое неприятное, самое устрашающее: вся ложь, что окружала нас и, увы, продолжает во многом окружать, шла не от недостатка информации, не от заблуждений, это не была даже ложь во спасение. Это был (и остается) — умышленный, корыстный, дорогой «пламенному сердцу» обман. И мы, не веря ему, верили — потому что удобнее, спокойнее было. Или вынуждены были верить, потому что другого нам не было дано. Но и тут не стоит себя так уж оправдывать — эпоха смут и наваждений обычно наваливается на тех, кто склонен к смуте и наваждениям Диктатор обычно захватывает массы, склонные к диктатуре. Тут всегда есть и доля нашей личной вины

Не зря, наверное, французы говорят: «Народ, в среде которого нет ни одного человека, готового умереть за свободу, — погибает в рабстве». Или проще, но это уже у нас: «Не пеняй на зеркало, коли рожа крива».

Вот как можно было бы и закончить это повествование, если бы не была у нас поднята со дна омута и возведена на пьедестал целая армия охранников — службистов-романтиков и романтиков-гробовщиков. Они умеют любой КОНЕЦ сделать НАЧАЛОМ бесконечно длинной и мучительной канители, а любое славное и даже светлое НАЧАЛО превратить в мерзостный и почти всегда трагический КОНЕЦ.