Ты можешь так!

Мои руки дрожали, голос сел, и сам я, наверное, со стороны был страшен. Хорошо, что меня никто не видел: я орал в пустоту стены, где в другой реальности висели плакатики и обрывки бумаги с напечатанными мыслями своего и чужого сочинения.

В бессильной злобе на то, что изменил сам, и то, что уже давно надо было сделать в любом случае, я вел диалог со своим прошлым. Ключевым словом в этом диалоге было слово предательство. Оставалось выяснить, кто кого предал, а также сам факт этого подлого поступка. С этим были большие проблемы, и, прооравшись, я тупо уставился на по-прежнему пустую стену.

Наверное, я очень хотел, чтобы Белка и была Принцессой. Уверенность в этом поддерживала меня на плаву все последние восемь лет.

«Хорошо, — я взял себя в руки. — Сценарии не врут — иначе с чего бы системе было давать сбой впервые за столько тысяч лет. Лаврик — вот кто настоящий предатель — говорил, конечно, правду. И вот сейчас мне оставалось только одно — встретиться с этой правдой лицом к лицу. Её наличие в моей жизни последние годы как-то ни разу не намекнуло мне — хотя бы самым неожиданным и непредсказуемым образом — на предопределенность этой линии. Все-таки тот, кто написал все эти свитки, тогда, в самом начале, был настоящий Мастер с большой буквы. А мы все — его неразумные дети, — усмехнулся я невесело. — Дураки, в общем. Надо было заниматься делом. Работой. Профессией. Ремеслом. Призванием, в конце концов».

Я стал составлять краткий отчёт в архивную службу за последнее время, начиная с того утра, когда мы с Анри стартовали из двора Управления, и заканчивая моим пробуждением в теплой светлой весенней комнате после ласковой оплеухи Лаврика. Интересно, я успел достать паралитик? Не помню, вот в чём дело…

Составление регулярных отчётов стало моей привычкой, которая не прекращалась даже в период вынужденной восьмилетней отставки. Вот и теперь я привычно сухо описывал только факты. Ни капли эмоций не пролилось на бумагу, четыре абзаца информации — нате, вводите перфокартами, и пусть завертятся магнитные накопители вездесущей ЭВМ-4510, перемалывая мою усталую, в самодельных заплатках душу.

Закончив писать, я привычным движением подошел к форточке. Замахнувшись только что сделанным самолетиком, я отправил письмо в клубящуюся неожиданную мартовскую метель, которая снежным зарядом не давала городу забыть о зиме. Провожая белого посланника, я краем зрачка увидел, что светлое пятнышко не исчезло во мгле, а необъяснимым образом стало приближаться обратно, норовя попрать все законы и того, и этого мира. Этой вакханалии было объяснение, простое, и в то же время глубоко загадочное. Настолько, что протиснувшись сквозь приоткрытую фрамугу, оно стало заговорщицки ухмыляться, разводить руками и нечленораздельно мычать. В моём кабинете с окнами на Мойку распространилось стойкое атмосферное сочетание запахов — снега, солярки из труб ТЭЦ, дорогого одеколона и, конечно, замысловатого коктейля из лучших сортов выпивки по обе стороны Атлантики. Передо мной стоял Анри собственной персоной. Стоял — это громко сказано, стоять он мог весьма условно. Летать ему, видимо, сегодня удавалось куда лучше. С трудом усевшись на два стула в углу, он перевел дух и быстро и несвойственно ему, почти не икая, начал говорить.

— Ты только не обижайся, прошу тебя. Ну ты же ведь знаешь, наверное, нельзя же всё на самотек пускать. И не могу я — не хочу и не буду! — он попытался привстать, но, плюнув на это занятие, остался, где сидел. — Жалко мне тебя, очень. Он-то никого не жалеет, а я смотреть не мог, как ты мучаешься… Ладно, дело прошлое, теперь заживем! — он улыбнулся во весь рот, показав устрашающие клычки совершенно белого цвета, несмотря на пристрастие к «Беломору». — И да, Хранитель — это я. Я вроде бы и тем, и этим по статусу должен помогать в переломных, так сказать, моментах… Короче, сегодня только наш с тобой праздник. Ты мне давно родным стал, давно…

Его колбасило не по-детски и не от выпитого. На мгновение у него в башке прояснилось, он тихо сказал:

— Я ведь думал, что ты больше не будешь писать никаких отчётов… Я ведь думал, что ты уже не с нами. Хотел всегда, чтобы можно было передать весь архив, весь, — Анри снова вштырило, — а у меня там ведь своих закладок полно, только я их знаю, никто не увидит…

Он уставился на меня совершенно белыми глазами и замолчал. Я, не смея прервать монолог давнего друга, был ошарашен не на шутку.

— Готовься, иди рубашку надень новую, побрейся и вот — я тебе духи принёс, таких ни у кого нет. Ты не должен уйти от неё, не должен ни при каком раскладе. Они все этого очень хотят, ни черта у них не получится! — с этим возгласом он потащил меня в ванную.