После трех стаканов бренди Чарли побагровел. Нализавшись до поросячьего визга, он стал расспрашивать Мейфилда о делах, об успехах. Говорил братец в почтительном тоне, что ему совсем не идет. Мейфилд отвечал рассеянно, ничего конкретного не сказав, но я все же понял: мужику подфартило, и вот он изо всех сил тратит кровные денежки.
Устав от притворных шуточек, я быстро напился. Ко мне на колени то и дело подсаживались шлюхи. Они дразнили меня, а потом, когда мой член твердел, смеялись (надо мной ли, над членом?) и спешили уделить внимание либо Чарли, либо хозяину. Помню, как я поднялся, чтобы поправить в штанах свое налитое кровью хозяйство, и заметил: хозяйства Чарли и Мейфилда в равной степени налиты кровью… Представляете, сидят себе джентльмены за будничной беседой, а в штанах у них, ни много ни мало, стояк.
Постепенно бренди залил мне глаза, и все шлюхи стали на одно лицо. Смех, лопотание и запах парфюма слились, образуя пеструю смесь. Букет, одновременно соблазнительный и тошнотворный.
Мейфилд и Чарли увлеченно беседовали… То есть думали, что беседуют, на самом деле каждый из них слушал исключительно себя любимого. Чарли шутил над моей привычкой чистить зубы, а Мейфилд разоблачал миф о волшебной лозе. Снова и снова без устали прогоняли они монологи по кругу. Мне осточертело слушать их треп. Как напьется человек, так ему все становится безразличным. Он один, сам с собой, и собутыльники остаются за крепчайшей стеной отчуждения.
Я выпил стаканчик, потом еще один и тут заметил в дальнем углу женщину. Она стояла сама по себе, у окна. Худощавая, бледная. Вокруг глаз у нее темнели круги – след тревог и недосыпания.
Несмотря на болезненный вид, женщина показалась мне настоящей красавицей. Глаза у нее были цвета нефрита, а золотистые локоны ниспадали до самой поясницы. Черт, бренди… С ним море по колено и стыд неведом. Я беззастенчиво пялился на даму до тех пор, пока она не соизволила посмотреть на меня в ответ и с жалостью улыбнуться. Я подмигнул ей, чем вызвал еще больше жалости. Незнакомка покинула комнату, оставив дверь за собой приоткрытой.
Глядя по-бараньи на выход, я спросил у Мейфилда:
– А кто это?
– Кто? – переспросил он.
– Конь в пальто, – поддел меня Чарли, и шлюхи разом захохотали.
Я вышел в коридор и застал там златовласую женщину. Она курила. Увидев меня, она нисколько не удивилась, как, впрочем, и не обрадовалась. Видимо, каждый раз, как моя прекрасная незнакомка покидала общество занятого гостями Мейфилда, за ней кто-нибудь да увивался. Со временем она и привыкла к вниманию. Потянувшись снять шляпу, я нащупал лишь собственную макушку.
– Не знаю, как вам, но мне в гостиной осточертело.
Дама не ответила, и я добавил:
– Нас с братом угораздило продать Мейфилду шкуру медведицы, и вот приходится сидеть, выслушивать его хвастовство и враки.
Дама продолжала смотреть на меня, не говоря ни слова. Она только загадочно улыбалась, выдыхая через рот папиросный дым.
– Что вы здесь делаете? – поинтересовался я.
– Здесь мой дом. Я веду счета для мистера Мейфилда.
– Вы живете в гостиничной комнате или какой другой?
Я задал вопрос, задавать который не стоило. А все бренди, алкоголь виноват. Хватит, Эли, хватит пьянствовать! По счастью, дама ни капли не оскорбилась.
– Живу в обычной гостиничной комнате, – ответила она. – Иногда перебираюсь в пустую, незанятую. Так, ради забавы.
– Что же тут забавного? – не понял я. – Разве комнаты в гостинице не одинаковые?
– С виду одинаковые, да. Но разница между ними есть, и она существенна.
Как ответить на такое? Выпитый бренди уже развязывал язык, дабы я мог сболтнуть очередную глупость, однако тут разумная часть меня возобладала над упившейся. Я закрыл рот, так и не издав ни звука. Молодец! Эх, молодец, Эли, сдержался!
Дама огляделась, ища, куда бы выкинуть окурок папиросы, и я подставил раскрытую ладонь. Когда бычок оказался у меня в руке, я пальцами зажал тлеющий кончик и невозмутимо посмотрел на женщину. Мол, вот как я умею терпеть боль. Боль я и правда могу терпеть очень сильную и очень долго. А, что взять с пьяного!.. Я спрятал пепел и обугленную бумагу в карман. Дама продолжала глядеть на меня холодно, отстраненно.
– Не понимаю вас, мэм.
– В каком смысле?
– Не могу взять в толк: вы рады, опечалены, разъярены или еще что?
– Я больна.
– И чем же?
Из кармана платья она извлекла платок в засохших пятнах крови и показала его мне с дьявольской улыбкой. Я же, не уловив ничего забавного, ошеломленный, посмотрел на пятна. Совершенно не думая, спросил у незнакомки: не умирает ли она. Женщина сразу помрачнела. Я же принялся поспешно сыпать извинениями:
– Не отвечайте! Я слишком много выпил. Прошу, извините меня. Ответьте же, я прощен?
Она не ответила, но и обиды, кажется, не затаила. Что ж, буду вести себя как ни в чем не бывало.
– Могу ли поинтересоваться, – как можно беззаботнее спросил я, – куда вы сейчас направляетесь?
– Никуда особенно идти не думала. Да и куда бы я пошла? По ночам открыта лишь гостиница.
– Надо же, – прищелкнул я языком. – Похоже, вы меня здесь дожидались.
– Нет, не дожидалась.
– А вот и дожидались. Нарочно оставили дверь приоткрытой, чтобы я за вами последовал.
– Все не так.
– А я говорю: так.
Тут в конце коридора что-то скрипнуло. Обернувшись, мы увидели на вершине лестницы траппера: он подслушивал и теперь смотрел на нас с мрачной миной.
– Шла бы ты к себе в комнату, – сказал он женщине.
– Твое какое дело? – ответила та.
– Разве не на Мейфилда я пашу?
– Так и я тоже. И прямо сейчас я беседую с его гостем.
– Смотри, беды не оберешься.
– Кто же посмеет чинить мне неприятности?
– Сама знаешь. Он.
– Эй, ты, – окликнул я траппера.
– Чего?
– Давай-ка, топай отсюда.
Постояв немного в молчании, траппер запустил пальцы в иссиня-черную бороду и поскреб челюсть. Затем развернулся и пошел прочь. Когда он поднимался по лестнице, бухгалтерша призналась:
– Он следует за мной по пятам. Приходится на ночь запирать дверь в спальню.
– Мейфилд – ваш кавалер, да?
Указав на шлюх в зале, она ответила:
– Он предпочитает не ограничивать себя.
Что-то темнит она, подумалось мне, и женщина, видя мое кислое выражение, добавила:
– Нет, конкретно мне он не кавалер. Разве что в каком-нибудь ином смысле.
Чарли в гостиной громко заржал. Хотя и ржанием тупые звуки, что он издает, не назовешь. Так осел кричит.
– Тоскливо у вас в городке, – сказал я.
Женщина подступила ко мне. Поцеловать захотела? Да нет, лишь на ухо прошептала:
– Тот траппер с дружками замышляет против вас с братом недоброе. Я слышала их разговор. Толком слов не разобрала, но каждый вечер трапперы обычно напиваются в салуне. Сегодня пить не пошли. Вам следует быть осторожными.
– Хмель в голове и осторожность – вещи несовместимые.
– Тогда возвращайтесь на гулянку. Для вас безопаснее держаться ближе к Мейфилду.
– Нет, ни минуты с ним не останусь. Пойду лучше спать.
– Гд е вас поселил Мейфилд?
– Пока нигде.
– Я подыщу безопасную комнату.
Сказав так, она повела меня в дальний конец коридора и там отперла дверь ключиком. Она так старалась не произвести ни звука, что я невольно стал подражать ее осторожным движениям. Вот мы на цыпочках вошли в темную комнату, и женщина прикрыла дверь. Велела мне встать у стены и не шевелиться, пока она ищет свечу. Я не видел ее, но слышал шаги, слышал, как она ищет на столе и в ящиках… До чего ж мило, черт возьми. Она так близко, заботится обо мне, а я даже не вижу, что она делает. Она определенно мне нравится. Еще бы уделила мне время, усилия. Все же как мало мне надо.
Наконец бухгалтерша зажгла свечу и открыла занавески, впуская в комнату лунный свет. Комната как комната, только воздух спертый и пыльный.
– Здесь никого не селят, – пояснила она, – потому что ключ потерялся, а Мейфилд ленив и не спешит звать слесаря. Правда, никто ключа не терял, это я украла его. Прихожу в эту комнату время от времени, если хочется побыть в одиночестве.
Учтиво кивнув, я произнес:
– Что ж, ясно: вы влюблены в меня!
– Нет, – покраснела она. – Нисколько.
– Не отпирайтесь. Вы безнадежно влюблены и не в силах противиться чувству. Да не волнуйтесь, со мной такое постоянно происходит. Иду себе по улице, навстречу мне женщина: смотрит на меня, а в глазах-то страсть и томление.
Плюхнувшись на небольшую кровать, я принялся кататься по ней, чем позабавил бухгалтершу, но не впечатлил ее настолько, чтобы она пожелала присесть рядом, хотя бы на краешек. Напротив, развернувшись, она пошла назад к выходу. Я еще немного подергался на кровати, и мебель уныло заскрипела.
– Прекратите дурачиться, – предупредила меня златовласая. – Трапперы живут прямо под нами.
– Ой, да полно вам о них беспокоиться. Мне до них дела нет, и ничего они со мной поделать не смогут.
– Они убийцы! – прошептала женщина.
– Так ведь и я тоже.
– В каком смысле?
Что-то промелькнуло у нее во взгляде, в выражении на бледном неуверенном личике, и я взбесился. Поддался животной дикости, безумству и, поднимаясь, прокричал:
– Смерть идет попятам за каждым в этом мире!
Непонятно откуда пришедшие на ум слова наполнили меня жуткой силой. Вскочив, я выхватил револьвер из кобуры и выстрелил прямо в пол. Грохот, умноженный узкими стенами, прозвучал оглушающе, комната наполнилась дымом. Перепуганная женщина опрометью выбежала в коридор. Дверь за собой она заперла на ключ.
Подойдя к двери, я отпер ее, открыл настежь и вернулся на кровать. Сел, достав предварительно второй револьвер, и приготовился. Сердце в груди колотилось, я ждал решающего боя насмерть, однако через пять минут веки мои отяжелели. Прошло минут десять, и я подумал: скорее всего, трапперы выстрела не услышали или я палил совсем не в их комнату. Ну, не сегодня так не сегодня. Умереть всегда успеется.
Я почистил зубы и лег спать.